Золото Якутии

     Хрен бы мне это золото, да ещё в Якутии. Однако же, хрен – не хрен, а всё ж таки морковка, лучок, ещё какой-никакой овощ можно же ведь выращивать в этой отдалённой местности. Так, видимо, подумали чиновники метрополии в середине девятнадцатого века. Подумали и спустили некую директиву, обязывающую чиновников - уже колониальных -  строжайшим образом способствовать развитию местного земледелия. А чиновничья доля известно какая – надо исполнять. Вот и пригрозили местным князькам: - Смотрите, мол, чтоб было исполнено!  Ну, велено - так велено. Вот и появились в дикой тайге огороды. Причём – в полном смысле этого русского слова. О чём было доложено куда следует. Но государева-то служаку ведь не проведёшь на мякине. Едет проверять. И что он наблюдает? А наблюдает он, действительно огород. То есть среди леса расчищен участок земли, да огорожен тыном по обычаю сибирских казаков – Брёвна о трёх сажён сплотяком закопаны в землю, да верхи-то ещё и заострёны. Чем не  о г о р од? Правда, внутри тына куститься одна лишь бурьян-трава, да ещё разве что иван-чай диковинной рассейской селекции; что, конечно же не совсем та культура, на что был расчёт, да однако же однозначно говорит о том, что здесь что-то и пытались культивировать, да неуспешно. Дикие люди – что ещё можно сказать про аборигенов? Всё бы им табуны да скот? Тут-то они горазды. Из тьмы веков ведут свои рода без каких-либо директив.

     Целый век прошёл с тех пор. И вот как-то так получилось, что усилия метрополии возымели странные последствия: ни огородов настоящих не прибавилось, зато поубавилось поголовье скота. А между тем от центра метрополии, её двух столиц докатилась волна интересных дел, когда ранешние дела вроде бы как не обязательны стали, потому как борец за свободу товарищ Ленин провозгласил историческую парадигму: -«Мир народам, земля крестьянам». Так оказались якутские араты теми облагодетельствованными крестьянами - о заводах же в те поры и понятия не имелось – а вот с  м и р о м  получилось и совсем интересно: оказалось, что за него надо бороться до крови с внутренним врагом. В метрополии теперь советская власть; пришла она и в Якутию, да такая, что надобно той, отдалённой, власти посылать войсковую экспедицию, дабы выкорчевать отсюда местные революционные кланы и поставить у власти своих - людей проверенных на преданность идеям мировой революции.

    Преданные те революционеры принялись собирать несознательный народишко в крепкий свой пролетарский кулак.  Но вот странное дело – сколько бы ни сжимался этот кулачище, а народец умудрялся, как песок, проскользнуть между пальцами, да продолжал жить по своим понятиям, изображая при этом из себя то, что требовалось в каждый отдельно взятый момент: то революционную сознательность, то трудовой энтузиазм, то интернационализм, а то и – бери выше – яростный патриотизм (то есть такую любовь к партии и правительству, что равнозначно готовности даже и умереть в бою ли, в лагере ли, на трудовом ли фронте - ради того, этого или ещё чего-то иного, настоятельно нужного в данный момент).
     Изображать-то народец изображал, да только жил каждый, как-то уж по-своему, как бог на душу положит, несмотря на то, что теперь-то его как будто бы и нет – в каком образе его не представь.
     Араты древних родов только поворачивались – кому бы из начальства подмазать, чтобы оставили их в вековом  покое; а пришлые  же люди в этой мутной воде продолжали дело предпринимательства. А какое оно в этих местах, можно только догадываться. Пушнину-то в массе своей извели ещё в стародавнее время, осталось только тайное старательство. А  уж золотишко-то ни раньше, ни тогда, да и посейчас не выводилось в тайных закромах природы. Что было весьма кстати. Потому что товарно-денежные отношения на бытовом уровне и при новой-то власти всё никак не стабилизировались. Деньги, конечно, печатались самой разной красоты, только: во-первых, заработать их много было не каждому доступно; а, во-вторых, и купить-то на них что-либо в этом глухом краю было непросто.  Так что деньги были ценностью весьма сомнительной. Другое дело - золото. Оно-то всегда в ходу. Хоть и не всё просто с ним, ой как не просто.
    Мало ведь того, что его надо отыскать, да  втихую намыть, да ещё сохранить так, чтобы и твой напарник не вполне был осведомлён о твоих секретах, потому что одно из свойств золота – плодить тебе недругов. А уж им-то может быть кто угодно: и кровный брат, и лучший друг, а, всего сильнее –государство.
    Оно-то в единый миг обращает твои старания в криминал. Вот же доверительно сообщает нам, участникам одного дежурного мероприятия, довольно высокий чин областного уровня. Что каждый криминальный случай с оборотом золота, тянет за собой цепочку в сотню участников. Ну, об этом здесь не будем распространяться, потому прежде, что интерес мой нынче распространяется на жизнь обывательскую, которая как ни приукрашивай, всё будет примитивной, но хитрожопой, потому что человек живёт не лозунгами и призывами, а всяк себе на уме. Да только массив вариантов здесь далеко не обширен. Не обширен, да не прост.
    Прост – не прост, а жить-то надо…
    Вот на этой сентенции и обрываю я свои общие рассуждения, приготовляющие рассказ об истории жизни одной семьи в этом краю, которая вроде бы и есть ячейка общества, порой и не вполне консолидированная, да только из этаких ячеек и складывается не броская, или же тайная жизнь, в которую-то и втянут каждый из нас. Копни каждого – и получишь частицу нашего общего и геройского и ничтожного. Нечего тогда и задаваться, или пеплом голову свою посыпать – уж это на твой выбор.

***

   Так вот вам и обещанная мной семья. Разбросала всех – кто куда. И уж каким-то  родом некоторые, самые близкие, оказались вместе за изобильным праздничным столом
Уж и выпили не раз, и закусили всласть, да потянуло на разговоры о том о сём. И о том прежде, о чём многие годы молчалось не только среди чужих людей, но и меж собой. Молчание. Да не забывчивость. И теперь – вот вам и пожалуйста.

- Помнишь, Катя, как нашла ты меня.
 -А то!  - бегу я в магазин –стужа! – смотрю, а на крыльце мальчонка едва живой. Боже мой, да это же наш Глебка!
- А что, умер отец-то наш. А мать неизвестно где.  Один я остался. Думаю – жить-то надо. Вот и потянуло меня к сестре. Кому я нужен здесь-то. Только - как же добраться-то до Катерины -  ведь зима на дворе, а дорога не на одну сотню якутских вёрст. А тут прослышал я, что этап готовят в ту сторону. Ну я и за ним. Иду, как собачонка приблудная, не отстаю, да и не приближаюсь. Боюсь конвоя-то. Первое время они отгоняли меня, и даже стрелили пару раз. Да в воздух. Я-то и сообразил, что если бы надумали меня убить, то и с первого бы выстрела положили. А тут ничего! Добрый конвой-то оказался. Вот я и приободрился, осмелел. Иду и иду за этапом. А там доходяги скоро валиться стали, нет сил больше идти. Не задерживаться же из-за каждого. Да и пристрелить-то вроде бы ни к чему. Напрасный труд. Сам себе найдёт кончину. Вот и лежит доходяга на дороге, ещё тёпленький. Я и припаду к нему, погреюсь, пока он не остыл. Да уж бегом догонять этап, ушедший не далеко вперёд.
    Так и дошёл. Стою на крыльце магазина, а душа рыдает. Зачем шёл, куда, где мне отыскать здесь сестру мимолётно мной виданную когда-то? Тут-то и нашла ты меня. Судьба!
    Да не долго и жили-то вместе. За что же посадили-то тебя?

-Да ну их. У нас же ни за что не посадят. Косынками приторговывала на продажу. Всё какие-никакие деньжонки. Детей-то надо учить. Золотишком-то всё труднее стало  рассчитываться. Да и то - собираешь школьников  в интернат, уж куда его только не прятали: и в подошвы и в каблуки.  Да ладно если ещё повезет. Не грохнут по дороге. А то ведь по-своему промышляли лихие люди. Петьку-то вон Званова застрелили – бежать надумал от гопстоп. Нет уж. Ты лучше прикинься  полным нищебродом. Авось пронесёт.
    Кстати, Эдик. Давно тебя хочу спросить: - Я с зоны-то слала тебе маляву насчет Ерёмы. (Еремеев-то, папин давний дружок на зоне-то в хозяинах ходил). Получал маляву-то? Скажешь нет?
 -Да что ты такое говоришь, Катерина. Как получил, так нюрбинскую-то бутылку и передал лично в руки.
 -А ведь не отпустил же, сука. Пропало зазря это наше золотишко-то. Да ладно. И ему не впрок. сдох как собака, на радость зека. Два дня чифирили за помин души его поганой.
-Да, растренькали мы папенькин золотой запас. Сколько его было понатырено по бутылкам! Последняя сгинула на материке. А там ведь и алмазишки кое-какие  уж были наменяны. Игорь-то, мой сынок старший, учиться надумал на юриста. Вот и увёз в город для поддержки штанов. А там не здесь – попробуй обналичь. Тяжело. Вот и прикопал бутылку-то на пустыре, недалеко от последней улицы.  Да приехал ко мне на каникулы – и к чему бы эти пустые траты! Ну, погостил лето, да уехал обратно учиться-то. Уехал и уехал – ни слуху и ни духу от него. Что-то беспокойно мне стало. Собралась, поехала. По знакомым хожу, пытаю. Не видели ли моего сыночка.
- Да он чокнулся – говорят – всё ходит вокруг новостроек наших, словно потерял чего.

- Да он Катя, и с детства-то у тебя вроде бы как ненормальный был.

- А то, Глебка, ведь носила–то его - сам знаешь - не во благости. А тут нашла его. Да он сам не свой. -Потерял- говорит – бутылку-то нашу. Вон какой домина в миг теперь построили на этом месте.
-Да чёрт с ним, золотом нашим проклятым. И без него не пропадём.

- Да ведь не пропали же, Катя и Глебка. Вон как живём, как буржуи теперь. А о прошлом что говорить? Лучше молчать. Мало ли что кому придёт в голову. Не проверить ли нас на понт ли, хитростью ли, а то и зоной попытать? От сумы да от тюрьмы... сами знаете что.

-Всё верно, Эдик! Ну его на хрен, это наше якутское золото. Нет его и словно не было - ни золота того, да и самой жизни нашей прежней. Замётано!
04.11.2019 12:09