Если меня когда-нибудь попросят назвать точную дату моего превращения в жалкое дрожащее существо, я не смогу этого сделать даже под страхом смертной казни. Человека нужно долго, упорно, методично уничтожать, чтобы он, как я сейчас, забился в угол туалета между раковиной и ванной.
На полу так и стоит открытая бутылка моющего средства для кафеля, шумит вода, губка, которой я с утра начала мыть раковину, потерялась где-то в коридоре. В последнее время от скорости, с которой я передвигаюсь, зависит мое здоровье.
Изящно изогнутая, позолоченная дверная ручка давно перестала дергаться и зловеще белеет на фоне темного дорогого дерева. Я с трудом отрываю от неё взгляд и пытаюсь пошевелиться. Шея затекла, спина начала болеть, суставы коленей задеревенели.
Кое-как поднимаюсь на ноги, поморщившись, гляжу в зеркало. На левой скуле виднеется лиловый припухший синяк. Завтра все будет только хуже, и снова придется надевать темные очки. Пару раз согнув и разогнув правую руку, убеждаюсь, что на этот раз обошлось без переломов. Облегченно вздыхаю. Я сняла гипс лишь два месяца назад, не хотелось бы надевать его снова.
Закрываю воду, выжимаю тряпку, завинчиваю крышку на моющем средстве – делаю все это машинально и прислушиваюсь.
В давящей, звенящей тишине различаю отдаленный шорох страниц. Муж просматривает документы. Дверь кабинета хлопнула больше часа назад, но выйти из ванной комнаты я осмеливаюсь только сейчас.
Аккуратно, стараясь не издавать звуков, иду в спальню.
Пасмурный день заколдовал комнату в темные тона, разогнал по углам тени, и они затаились там, как недобрые ночные создания. За окном начинается дождь. Это означает, что к вечеру у меня снова будет мигрень, и мое состояние наверняка ухудшится. Никому не идет на пользу падение с табуретки и удар в челюсть.
Неслышно прохожу по великолепному ковру, покрывающему пол вглубь комнаты, к зеркальному трельяжу на изогнутых ножках и опускаюсь на расшитый золотистой нитью пуф. Осматривая расцветающий на скуле синяк, думаю только о завтрашнем дне. Как я покажусь на работу в таком виде? Андрей никогда не трогал лицо, сегодня он был слишком зол, чтобы целиться.
За девять лет совместной жизни я научилась определять его настроение по звуку поворачиваемого в замочной скважине ключа. Бывали дни, когда я даже успевала закрыться в ванной или на балконе - там, где дверь запиралась изнутри. Обычно я оставалась там до глубокой ночи, пока муж не ложился спать, а после того, как он в прошлом январе подпер дверь шкафом, я научилась хранить на балконе теплую одежду.
Останавливаю взгляд на своем отражении в зеркале, долго смотрю на себя, пытаясь понять, что в моем лице настолько меня отталкивает, а потом понимаю – глаза.
Большие, некогда красивые, цвета спелой летней вишни, но выражение в них, как у девяностолетней старухи – пустое и вымотанное.
Было время, когда я любила Андрея без памяти. Он уже тогда шел на повышение в юридической компании и подавал надежды самого перспективного работника.
Статный, высокий брюнет, с пронзительными, томными голубыми глазами. Взрослый, серьезный, успешный, очаровательный. Ему хватало одного взгляда, чтобы расположить к себе. Некоторое время он читал лекции в университете по юриспруденции, и все девчонки с нашего потока вздыхали по нему.
А он выбрал меня.
В моей жизни были громадные букеты красных роз, шикарные ужины в самых лучших ресторанах, поездки к морю на выходные, стихи, поэмы теплыми майскими ночами, дорогое подвенечное платье, обручальное кольцо с бриллиантом и медовый месяц на Мальдивах. Именно там он ударил меня в первый раз, так, что я упала на красивый пушистый ковер персикового цвета.
Я запомнила этот ковер во всех подробностях, его узоры и переплетение нитей, я лежала, а рядом со мной уродливо чернела лужа пролитого кофе.
Он извинился через несколько часов. Скупо и сухо, и в этот же вечер сводил меня в ресторан.
В моей жизни было много ресторанов…
Я замужем девять лет, и я ненавижу рестораны.
Я замужем уже девять лет, и я ненавижу огромные букеты роз. У них резкий запах с примесью крови.
Я замужем уже девять лет, и все эти девять лет мне хочется умереть.
Сначала мне даже казалось, что все это – в порядке вещей, что все так живут, и что вскоре, если я исправлюсь, это закончится. Винила себя, думала, что, возможно, я неправильно себя веду, провоцирую, но, когда Андрей однажды пришел с работы и ударил меня просто потому, что ему на ком-то срочно требовалось выместить злость, я поняла одну простую истину: ничего не изменится.
Это не закончится никогда.
Любовь моя давно умерла, и мне больше нечем было его оправдывать.
Стискиваю руки до бледности, воспоминания причиняют боль, словно дыра, которая разрослась в моей душе тлела по краям, выгорая еще больше.
Он пришел, молча разделся и сел за свой рабочий стол в кабинете. Я хлопотала на кухне. Работал телевизор, что-то мерно вещая. Я как раз доставала из духовки свежую выпечку, когда заметила странное затишье.
Нет, телевизор работал исправно, даже, мне показалось, чуть громче, чем было удобно, а за моей спиной беззвучно, жутко и внезапно вырос Андрей.
Хорошо, что я успела закрыть раскаленную духовку, иначе я бы влетела в неё головой.
Удар был такой силы, что мне показалось, будто внутри черепной коробки взорвалась петарда.
Я кубарем отлетела в дальний угол кухни и не сразу поняла, что произошло. Когда собрала мысли в кучу, Андрей снова навис надо мной.
- Помнится, я говорил тебе несколько раз: не трогай мой портсигар, - будничным тоном сказал муж, - он должен лежать на столе, а не в его ящике. Ты что, тупая?
Портсигар. Золоченая дорогая вещь, привезенная мужем из Венеции.
Я несколько раз похлопала ресницами, безмолвно соглашаясь с его последним утверждением.
- Я … только хотела протереть твой стол от пыли и, должно быть, случайно…
- Случайно. Быть. Не. Должно.
Каждое слово сопровождалось рывком его руки, крепко вцепившейся стальными пальцами в мои пышные волосы.
Я не издала ни звука, ни когда он швырнул меня через всю кухню, ни когда выдрал клок волос. Только попыталась удержать равновесие, вцепившись в шелковые шторы, но карниз не выдержал, и я полетела на пол вместе с ними.
- Не трогай мои вещи. Тебе вообще нечего делать в моем кабинете. Там хранятся документы, которые не для твоего ума. Ты все поняла, милая? – спросил он, приблизив свое точеное лицо, с высокими скулами, безупречно выбритое.
Я кивнула. Он отпустил меня.
- Хорошо. Извини.
Потом, когда он ушел, я долго сидела на полу в слезах и никак не могла понять, что чувствую.
Ничего.
Сосущая пустота. Не было даже обиды, сплошная усталость.
Смотрю через зеркало в хмурое небо за окном, разглядываю влажные далекие улицы, потом медленно вынимаю из косметички пудру и пытаюсь сделать что-то с набухающим синяком.
В памяти проносится воспоминание о светском вечере недельной давности, на котором я сопровождала мужа. На мне было пафосное великолепное красное платье, и я была словно сгусток огня в центре зала. Завистливые взгляды женщин и заинтересованные мужчин заставляли меня нервничать, и Андрей был не слишком доволен тем, что я не улыбаюсь, не танцую и вообще не радуюсь жизни.
Он отвел меня за угол банкетного зала и пригрозил, что если я и дальше буду отравлять ему праздник своим кислым лицом, то дома он его подправит.
Улыбка не сходила с моих губ до самой ночи, пока мы не сели в машину и не тронулись в обратный путь. Даже щеки заболели.
Зависть в моей жизни случалась часто. Некоторые из моих коллег с сожалением вздыхали, увидев меня на пороге школы в новой норковой шубке. Провожали меня взглядами и мужчины на улице, но я предпочитала этого не замечать.
На корпоративах, которые несколько раз в год устраивала фирма Андрея, в его сторону летели комплименты. Какая красивая у него жена, как блестят в её ушах бриллиантовые серьги и переливается на нежных плечах дорогой мех!
Андрей от таких разговоров млел и расплывался в милой улыбке. Он выглядел превосходно и никогда не жалел средств на внешний вид.
Высокий, широкоплечий, осанистый, с пронзительными голубыми глазами, необычно контрастирующими с темным цветом волос – женщины были от него без ума, о чем он при каждом удобном случае напоминал мне. При этом он добавлял, как я должна была быть ему благодарна, и заставлял немедленно соглашаться с ним.
Я соглашалась.
На таких сборищах, он ни на миг не выпускал мою руку, придерживал дверь, галантно вставал из-за стола, стоило мне подняться. И все это производило впечатление. Даже на меня иногда.
Потом, несколько лет спустя, я освоила искусство сидеть с прямой спиной, когда от боли в почках сводит челюсти, и научилась мастерски накладывать макияж, маскирующий трехдневные синяки.
Временами мне казалось, что однажды он меня убьет, но спасение пришло неожиданно.
В один из летних дождливых дней несколько лет назад мне позвонила моя однокурсница и сообщила, что переезжает в другой город.
- Семьдесят третья школа, - щебетала она в трубку, - им нужен филолог. Я сразу подумала о тебе, ты ведь сейчас нигде не работаешь?
- Нет, не работаю.
- Вот и отлично! Школа небольшая, всего пятьсот человек, работать комфортно, душевный коллектив, соглашайся!
Я согласилась, не раздумывая. Мне было все равно, куда вырваться из этого проклятого дома, увешанного зеркалами и позолотой.
Андрей мою новость встретил прохладно.
- Зачем тебе работать? Я в состоянии обеспечить нас всем необходимым. И потом, ты пять лет сидела дома. Что можешь преподавать в школе? Десять способов отжать половую тряпку?
- У меня высшее образование, - терпеливо произнесла я, не в особой надежде на успех.
Но, то ли дела в этот день в фирме Андрея шли в гору, то ли просто звезды сошлись удачно, он махнул на меня рукой.
- Все равно больше года ты не продержишься. Разнежилась за чужой счет за пять лет-то…
Он мог меня всю облить грязью, если ему было так угодно. Моей радости не было предела.
Семьдесят третья школа – лучшее, что могло со мной случиться. Только переступив её порог, я поняла, что это – мое место.
По коридору витали запахи столовой и свежей выпечки, всюду сновали ученики, галдели, шумели, толкались, смеялись.
Я словно оказалась внутри разворошенного улья, и внезапно меня посетила мысль, что пока я жила в своем маленьком мирке, полном боли и отчаяния, жизнь вокруг меня не стояла на месте. Что оказывается, люди умеют улыбаться, относиться друг к другу хорошо, выражать свои искренние эмоции.
Этот глоток свежей жизни, общение с новыми людьми изменили меня. Я не сразу перестала вздрагивать от резких звуков, и разговаривать с другими учителями начала не сразу, но постепенно все наладилось.
На работе я получала целебные часы, наполненные смыслом, и с каждым детским взглядом, с каждым наивным вопросом, с каждым уроком воскресала, обогащалась эмоциями, напитывалась самой жизнью, любовью, новой радостной, пьянящей свободой.
Я была словно узник, десятилетиями не ведавший солнца, и вдруг выпущенный на волю и окутанный его сияющими лучами. Я могла часами проверять сочинения, рисовать с детьми стенгазеты, готовить праздники и олимпиады, сидеть на экзаменах, но только не возвращаться домой.
Даже Андрей однажды высказал, что школа идет мне на пользу: я больше не хожу по дому в переднике и не раздражаю его своим присутствием.
Он перестал меня трогать, ведь я каждый день была на виду, контактировала с другими людьми. А я была так счастлива, что перестала ждать внезапного нападения. У меня даже появились мысли, что, может быть, в моей семье все еще наладится, если я хорошенько постараюсь.
Я готовила обеды поздними вечерами, уставшая, с ноющей от тяжелого школьного дня поясницей. Мыла до блеска нашу великолепную квартиру. Без конца боролась с пылью в книжных шкафах и прихожей, стирала, гладила, скоблила, драила, натирала. Так прошли шесть долгих лет.
А потом я полетела через всю кухню за портсигар, который должен оставаться на своем месте.
Ночь после этого случая провожу без сна в своей спальне, с мыслями о том, что моя жизнь – бесконечная вереница пустых дней, и все хорошее в ней – мираж.
А на следующий день происходит то, что меняет всё раз и навсегда.
***
«Простите, я люблю вас…»
Поднимаю взгляд от простого белого конверта и медленно опускаюсь на стул. Конечно, я никак не ожидала этого. Любовные письма от учеников. Листочек в линеечку с неровным краем, наспех вырванный из тетради и корявые торопливые взволнованные буквы.
Неискренние, поддельные письма, написанные ради забавы, не выглядят так. Вкладываю лист с одной единственной строчкой обратно в конверт и отпихиваю его от себя. Резко, вместе со всеми своими эмоциями по этому поводу. Первой моей реакцией была мысль о том, что это чья-то шутка. Ну, право, я не верю, что школьники, даже старшеклассники, могут увлечься своим учителем. Тем более полюбить его.
У меня у самой на попечении девятый класс. Я веду их с начала средней школы, и, конечно, это не может быть никто из них. Десятиклассники… Нет, вряд ли. И я не могу представить никого, кто из выпускников мог бы написать мне это послание.
Потом я думаю, что меня вообще не должно волновать это письмо. Это чья-то шутка, не более.
Я убираю конверт в стол, в последний из трех ящиков. Закрываю и забываю о нем до ноября, когда приходит новое. Ровно таким же почерком написанное. На таком же наспех вырванном листе в линеечку. Торопливое и отчаянное.
И в нем опять лишь одна строчка.
Прихожу на работу с утра, бросаю куртку на стол и разматываю шарф, встряхиваю густыми длинными волосами, выбрасывая из них капли осеннего холодного дождя, и замечаю белый конверт на первой парте.
«Я люблю вас…»
Без «простите». Уже нет этого извинения за свое чувство…
«Что происходит, черт возьми!» - думаю я озадаченно.
В конце концов, я работаю в школе уже не первый год, и даже когда я была более молодой и красивой, никто не думал оказывать мне знаки внимания.
Я пытаюсь сосредоточиться на почерке, но никого не узнаю. Мальчишки всегда пишут неразборчиво, угловато и небрежно.
Откладываю письмо в стол, к его старшему брату, закрываю ящик, призадумываюсь. Потом вытаскиваю оба конверта, сравниваю послания. Совершенно точно писал один и тот же человек.
Между письмами – два месяца разницы. Если это шутка, то какая-то затяжная.
В коридоре слышатся голоса, ученики начинают приходить в школу. Из своего кабинета, находящегося на втором этаже, я слышу, как они переговариваются, шуршат болоньевыми куртками, смеются, толкаются, что-то зубрят, визжат, недовольно вскрикивают, топчутся, переговариваются, ссорятся. Они дети - о какой любви может идти речь? И я бы выкинула все это из головы - собственно я стараюсь это сделать - но образ письма в белом конверте то и дело встает перед глазами.
Выхожу в коридор, чтобы встречать учеников вместе с дежурным учителем.
- Здравствуйте, Мария Викторовна, - летит со всех сторон.
Улыбаюсь.
Очень люблю свою работу. Я из тех людей, которым в жизни посчастливилось выбрать свой путь правильно. Я никогда бы не смогла работать в офисе, общаясь только с цифрами, документами и монитором компьютера. Никогда также не смогла бы быть артисткой, потому что чувствую себя на сцене скованной и неуклюжей.
Но я всегда любила детей. Мне нравилось с ними возиться, играть. Я работаю в школе шесть лет, преподаю русский язык и литературу, и ни разу не пожалела о том, что выбрала себе такую профессию. Люблю своих учеников, встаю каждый день с мыслью: какую частичку себя я подарю им сегодня? Мне нравится работать даже с хулиганами, двоечниками и балбесами, потому что к ним тоже можно подобрать ключик. Мне хочется верить, что моим ученикам тоже нравится приходить ко мне в класс.
- Здравствуйте, Мария Викторовна. – Мягкий, негромкий, уверенный голос.
Что-то происходит в это краткое мгновение, я даже оглядываюсь, так становится тревожно вдруг. В интонации ученика я слышу нечто не совсем привычное.
Поднимаю взгляд и встречаюсь глазами с Милановским Артемом, десятиклассником.
Светло-голубая рубашка выглажена, как и всегда, отложной воротничок намертво накрахмален, темные брюки, о стрелочки на которых можно обрезаться, и начищенные черные туфли. Темные волосы, карие глаза, юношеское румяное с холода лицо и мокрые ресницы, на которых растаял юный ноябрьский снег.
- Здравствуй, Артем.
Он проходит мимо, и я слышу, как он задерживает дыхание. Опускает глаза слишком поспешно, весь подбирается почти незаметно, расправляет плечи, но тут же время ускоряет шаг, и руки его сжимаются в кулаки.
Я наблюдаю, как Артем поднимается по лестнице, постепенно скрываясь из виду, и не знаю, что мне делать. То ли это все мне чудится, и я просто накрутила себя этими письмами, о которых постоянно думаю.
«Твои мысли и твое поведение не соответствуют ни твоему статусу, ни возрасту», - одергиваю себя резко, и выбрасываю все лишнее из головы.
Но четвертым и пятым уроком у меня литература в десятом классе, и взгляд мой, привычно скользя по лицам учеников, неизменно останавливается на Артеме, который не поднимает глаз от тетради.
- Итак, образ Андрея Болконского в романе Льва Толстого «Война и мир». Кто желает ответить?
Мой голос, негромкий, ясный, среднего регистра легко перекрывает рабочий легкий шумок в классе. Поднимается несколько рук, я по очереди выслушиваю всех, слегка поправляя, соглашаюсь или нет с их мнением.
- Хочется услышать Милановского.
Он поднимает взгляд на меня, лицо его спокойно.
- Андрей Болконский – князь, разные персонажи романа характеризуют и относятся к нему по-разному. Так жена его – Лиза, например, боялась своего мужа и уважала его. Пьер Безухов смотрел на князя с неизменным восхищением. Его сестра Марья Болконская говорила о нем, что он наделен неизменным благородством, живостью мысли, подчеркивая его острый ум и высокие идеалы. Даже Кутузов относился к нему по-отечески и сделал своим адъютантом. Это подтверждается текстом...
Он опускает взгляд к книге, лежащей у него на парте, и начинает листать до пестрой закладки, а потом зачитывать текст.
Его голос тверд, спокоен, длинные крепкие пальцы перебирают шуршащие страницы, и я отказываюсь от мысли, что это он писал мне письма. В моем понимании, влюбленный в свою учительницу молодой человек должен хоть как-то себя выдать.
В этот день я задерживаюсь допоздна с проверкой тетрадей. Уроки давно закончились, вахтер гремит ключами на первом этаже, за окном зажигаются фонари, и мне так спокойно в своем небольшом кабинете.
Возле дальней стены возвышается светлый стеллаж с книгами, методической литературой, стопками тетрадей, рулонами стенгазет, учебниками, рабочими тетрадями, журналами. От шкафа до моего стола тянутся три ряда парт, сзади висит темно-зеленая доска. По стенам развешаны стенды, стенгазеты, нарисованные моими учениками и рисунки – иллюстрации к литературным произведениям.
Я вздыхаю, снимаю очки, утомленно потираю глаза и беру следующую тетрадь из большой стопки на моем столе.
Милановский Артем.
Скольжу взглядом по неровным буквам, теснящимся друг к другу и заваливающимся на левый бок, и понимаю, что у меня холодеют руки. Достаю из верхнего ящика письма, сверяю их с сочинением и откидываюсь на спинку стула.
Это Артем. Абсолютно точно Милановский Артем.
Сильное волнение поднимается со дна моей души, безотчетное, странное, внезапное. Я кладу письма и тетрадь рядом, и меня привлекает строчка, которой заканчивается сочинение Артема.
«Неравная любовь всегда запретна, но от этого она не перестает быть любовью…»
Все правильно. Сочинение на тему «История любви Наташи Ростовой», и она была намного младше своего возлюбленного. Но в то время, конечно, это было нормой, и не было бы ничего предосудительного в том, что…
Я не позволяю этой мысли развиваться.
- Нелепость, - негромко произношу я, запечатываю письма, закрываю сочинение, так и не поставив оценку.
***
На следующее утро Милановский проходит мимо меня таким же торопливым шагом, опустив взгляд. Я мимолетом отмечаю, что под глазами у него темные круги и выглядит он, то ли не выспавшимся, то ли слегка больным.
- Доброе утро, Мария Викторовна.
Я всю ночь думала о том, как лучше поступить? Артем – умный парень, он не может не понимать, что рано или поздно я сравню письма с его тетрадями, и что тогда? Рассказать родителям? Игнорировать?
- Доброе утро, Артем.
Мой голос строг и долетает до него уже, когда он проходит мимо меня к лестнице. Но парень слегка спотыкается о край ступеньки, и мне внезапно становится его жаль. Само собой, я не принимаю чувства мальчика всерьез, но понимаю, что для него как раз-таки все взаправду.
Мне нравится Артем. Ученики редко относятся к чему-то с полной ответственностью. Это качество взрослого человека.
В прошлом году меня назначили ответственной за новогодний спектакль для всей школы, и много времени мы с ребятами посвятили репетициям. Все дети относятся по-разному к внеурочной деятельности, с большей или меньшей долей ответственности, но Артем посетил все репетиции кроме одной. Последней.
Я помню, как нервничала и волновалась перед премьерой, и на мой вопрос где Артем, его одноклассники сообщили мне, что он заболел. Я расстроилась страшно, бросилась звонить его родителям, чтобы справиться о его самочувствии, но в телефонной трубке прозвучал лишь одни гудок, и он вошел в зал.
Слегка ссутулившись, в теплом свитере темно-коричневого цвета и спортивных серых штанах. Глаза его поблескивали.
- Я не мог пропустить репетицию, Мария Викторовна, – сказал он ровным низким и по-мужски звонким голосом.
Тогда я прониклась уважением к нему. Эта непоколебимая ответственность всегда меня подкупала. Артем неплохо учился по моему предмету, да и с другими у него не было особых проблем. Мы крепко дружили с его классным руководителем, и она тоже отмечала в нем ровный спокойный характер и непреодолимое упорство.
Сейчас, глядя, как он поднимается по лестнице, я почему-то вспомнила этот прошлогодний эпизод и почувствовала то же, что и тогда. Знакомое теплое уютное чувство разлилось у меня в груди, и, конечно, оно не имело ничего общего с любовью.
На улице уже зажигаются фонари, когда я закрываю за собой дверь кабинета. Другой рукой прижимаю стопку контрольных тетрадей, которая вдруг кренится.
Не успев её поймать, я наблюдаю, как тетради, словно причудливые птицы, планируют на пол. Вздыхаю. Усталость после длинного рабочего дня дает о себе знать.
Наклоняюсь, чтобы собрать их, но тут слышу позади себя тихие шаги.
Поднимаю глаза.
- Я помогу вам, Мария Викторовна.
Артем опускается рядом со мной и начинает собирать тетради, а я улыбаюсь.
- Что ты делаешь в школе так поздно? Разве ты не должен быть уже дома?
Он на мгновение поднимает на меня взгляд лишь на мгновение, продолжая помогать собирать тетради. Мы сидим на корточках посреди коридора в полумраке, совсем близко друг от друга, и меня внезапно охватывает неловкость. Я делаю попытку подняться на ноги, чтобы увеличить расстояние между нами, но его теплая большая ладонь ложиться на моё запястье.
- Вы же знаете, что это я, правда?
Я не готова. Не хочу обсуждать с ним его чувства. Совершенно теряюсь, поправляю очки и смотрю на его макушку. Голову он не поднимает.
Чтобы хоть что-то сделать я тянусь другой рукой к последней тетради, которая отлетела дальше остальных, и он делает то же самое. На полпути наши пальцы сталкиваются, и я резко отдергиваю руку.
Этот жест заставляет его слегка улыбнуться, и он медленно поднимает на меня взгляд.
Глаза у Артема темные, глубокие, в окружении коротких черных ресниц. На щеках пылает румянец, такой яркий, что его видно даже в полутемном коридоре. Губы чуть подрагивают от волнения, но взгляд остается твердым. В нем читается облегчение человека, который несколько лет хранил тайну, и, наконец, раскрыл её.
У меня на мгновение перехватывает дыхание, и я забываю, что его рука все ещё почти неощутимо нежно держит мою. Когда до меня это доходит, я отдергиваю и вторую руку. Движение получается паническое.
Я быстро поднимаюсь на ноги, и он тоже встает с неровной стопкой тетрадей в руках.
- Артем… - теперь, когда он встал рядом, я внезапно замечаю, что он на голову выше меня, даже учитывая, что я на каблуках. – Я не стану делать вид, что не понимаю, о чем ты говоришь.
Я говорю совершенно не то, что собиралась. Артем кивает и отвечает совсем не то, что я ожидаю:
- Я помогу вам занести тетради в класс.
Открываю кабинет, который только что закрыла и велю положить неровную стопку тетрадей на то же место, откуда я их и забрала, чтобы отнести домой и проверить. Наблюдаю, как Артем проводит пальцами по краям стопки, выравнивая её. У него красивые руки, они могли бы принадлежать пианисту. Ощущаю на себе его внимательный взгляд и поднимаю голову.
Он смотрит на меня, не отрываясь, словно на какое-то произведение искусства, поражающее в самое сердце. В его взгляде я читаю такую нежность и неприкрытое восхищение, что перехватывает дыхание. Я ловлю себя на мысли, что тоже не могу отвести взгляда, настолько меня захватывает волнение и странная слабость во всем теле. Он чуть наклоняется вперед, вряд ли понимая, что делает, и я мгновенно разрываю зрительный контакт. Резко вдыхаю прохладный воздух, отрезвляющий меня, и обхожу учительский стол так, чтобы он оказался между нами.
- Артем… - я совершенно не представляю, что сказать, силюсь собраться с мыслями, - касательно твоих писем…
- Это правда, - прерывает он меня решительно, и я слышу в его голосе страх, волнение, но ни доли сомнения. – Я действительно… чувствую к вам то, что написал.
Чуть прикрываю глаза и вздыхаю. Только этого мне не хватало.
- Послушай, я не говорю, что это неправда, но тебе следует задуматься над природой твоих чувств ко мне. Возможно, ты принял уважение и теплоту, с которой я отношусь ко многим моим ученикам, за нечто большее с моей стороны. Извини, если по случайности я ввела тебя в заблуждение, но я уверена, что твоя… увлеченность вскоре пройдет.
Заканчивая свою речь, я уже видела, что говорю совершенно не то. Артем стоит напротив, чуть нахмурившись, и на его лице отражается упрямство. Он сцепляет руки перед собой и приподнимает голову.
- Почему вы считаете, что пройдет?
- Должно пройти, - с нажимом говорю я, облокачиваясь на доску. Мне постоянно хочется сложить руки на груди, закрыться от его внимательного взгляда, но не позволяю себе этого сделать.
Я предпочитаю разговаривать с учениками честно и открыто.
- А если нет? Что тогда? - негромко спрашивает он.
Повисает пауза, во время которой он делает шаг вперед, но при этом не обходит стол, а приближается к нему вплотную. А я понимаю, что позади меня доска, и отходить мне некуда. Его бледно-розовые губы трогает горькая улыбка, вокруг глаз появляются нежные морщинки, он чуть склоняет голову к плечу
- Я ничего не прошу взамен, - тихо проговорил он. Голос его слегка подрагивает, но имеет удивительную силу. Я удивляюсь тому, как уверенно и смело он держится, я совсем не ожидала этого. – Просто вы мне дороги, и я не могу больше об этом молчать. Мне нужно только, чтобы вы знали.
Утомленным жестом я снимаю очки. У меня начинается мигрень, я нервничаю, и мне неловко. Но вместе с тем внутри меня зарождается какая-то тихая радость, вопреки всей абсурдности ситуации, я ощущаю душевный подъем, отдаленный, робкий и несмелый.
- Артем, - говорю я усталым тоном, - я ни в коем случае не преуменьшаю значения твоих чувств, но ты должен отдавать себе отчет в том, что это не продлится долго. В большинстве случаев первая любовь остается лишь прекрасным воспоминанием на всю жизнь, не более. В эту самую секунду, здесь и сейчас тебе кажется - и ты уверен в этом - что твои эмоции не изменятся. Но это не так.
- Почему вы в этом так уверены? – спрашивает он отчаянным тоном, и вот теперь я вижу в нем упрямого ребенка, и слегка улыбаюсь.
- Потому что я дольше живу на свете.
- Вы ненамного старше меня, - возражает он пылко, - десять лет – это не приговор.
- Хорошо. – Я меняю тактику, - чего же ты от меня хочешь?
Он слегка теряется и молчит.
- Допустим, я приму твои чувства, даже отвечу на них, и что будет дальше? – продолжаю нажимать я, - просто представь себе такую ситуацию. Что мы будем делать? Ото всех прятаться? Встречаться тайком? Ты же понимаешь, что такие отношения – незаконны.
Я вижу, как на его лице расцветает яркий румянец, а темные глаза наполняются гневом и обидой.
- Я хочу, чтобы вы поверили мне.
Я некоторое время просто смотрю на него, а потом обхожу стол и беру его за руку. Его пальцы чуть подрагивают от волнения, и я слышу, как он на мгновение задерживает дыхание.
- Я верю тебе, - говорю я мягко.
В паузе, которая наступает потом, я вижу, как возвращается в его взгляд теплота и нежность, как вновь загорается в нем восхищение, и это невероятно трогает меня. Мне хочется обнять Артема, но, конечно, я этого не делаю.
Легонько вздыхаю.
- Артем, дай себе время.
Секунду он смотрит на меня, и я читаю в его лице желание прикоснуться ко мне больше. Его дрожащей руке мало этого невесомого ощущения, с которым наши пальцы соприкасаются. Он кажется таким ранимым в этот момент. Я чуть улыбаюсь, но он не отвечает на мою улыбку.
- Ничего не изменится, - качает головой он.
«Посмотрим», - думаю я, наблюдая, как Артем уходит, тихонько прикрыв за собой дверь.
***
Когда я захожу домой, меня, привычную к шумным детям, встречает тишина. Она давит, и я спешу поскорее включить телевизор. Монотонное вещание ведущего телепередачи действует успокаивающе. Снимаю свое школьное платье, переодеваюсь в домашнее, надеваю передник.
Я приношу письма с собой, кладу в нижний ящик стола в спальне, в томик с сонетами Шекспира. Зачем я это делаю, объяснить сложно, словно забираю домой часть школьной жизни, часть своего спокойствия и безмятежности. Беззвучно закрываю ящик, после чего смотрю на часы – у меня есть час, чтобы закончить уборку и приготовить ужин. Тут я с ужасом вспоминаю, что не купила специальное средство для чистки паркета, но ехать за ним в центр города уже не успеваю.
Из большого телевизора с плоским экраном, слегка загнутым с боков, доносится монотонное бормотание. Ставлю громкость на минимум, чтобы не вникать с произносимые слова – мне нужен только фон.
Спешно разделываю курицу, поливаю её соевым соусом, добавляю немного овощей, но мои руки то и дело замирают над блюдом. Я думаю об Артеме.
В мыслях мелькает его образ. Я помню его мальчиком одиннадцати лет, слишком серьезным на фоне буйных пятиклассников, круглолицым, с пухлыми губами, всегда одетым «с иголочки». Я тогда преподавала первый год, а он пришел в пятый класс.
Артем практически ничем не выделялся среди других детей, занимался старательно, но не блестяще, был вдумчивым и немногословным.
Когда ты работаешь учителем, детские судьбы проходят мимо тебя нескончаемой массой. Ты входишь в класс, в котором тридцать человек взирают на тебя на протяжении сорока минут, и тебе приходится общаться с ними «в общем», со всеми сразу. Класс предстает единым организмом, дышащим, мыслящим, эмоциональным. Для того, чтобы провести урок не нужно знать каждого ребенка, его домашнюю обстановку, внутренний мир, образ мыслей, на это просто нет времени.
Но бывают исключения.
Есть дети, точно звездочки, сверкающие сквозь ночную мглу. Это не имеет отношения к их талантам, успехам в отдельных предметах, оценкам. Они примечательны своей душой, наивностью, добротой, искренностью и уверенностью в том, что впереди их ждет удивительное, полное приключений будущее. Взрослым неподвластны такие мысли.
Артем был таким ребенком. Он не выигрывал олимпиад, не побеждал на спортивных соревнованиях, не блистал на школьных концертах. Он мог молча донести тяжелую стопку тетрадей до кабинета, остаться после уроков, чтобы помочь с уборкой класса, или придержать входную дверь.
А еще он больше всех моих учеников любил поэзию, мог прочесть наизусть любое стихотворение Роберта Рождественского, Блока или сонет Шекспира. Писал замечательные сочинения…
… Раздается тихий щелчок замка на входной двери, а потом почти неслышные, мягкие шаги.
Я замираю с половником в руках, и улыбка моя исчезает.
Плавно закрывается дверь, слышится глухой шлепок – это спортивная сумка приземляется на пол. Упругое напряжение сводит плечи. Я стискиваю половник в пальцах.
- Ужин еще не готов?
Ровный, ничего не выражающий голос Андрея заставляет меня слегка вздрогнуть. Развернувшись к нему лицом, я с облегчением замечаю, что вокруг рта нет глубоких жестких складок, и что в холодных голубых глазах не блестит сталь.
Он в хорошем настроении.
- Через пятнадцать минут, - говорю я.
Он оглядывает кастрюлю на плите, морщится при виде моего передника и кивает.
- Я в душ.
Звук шагов в коридоре, в ванной шумит вода и я, наконец, кладу половник. Облегченно думаю о том, что не поленилась сегодня перед выходом на работу протереть зеркало и раковину в ванной.
Неожиданно ощущаю резкую боль в руках. На ладонях остаются синюшные вдавленные полосы в тех местах, где твердые жестяные края половника врезались в кожу. Что ж, они быстро пройдут.
За то время, пока Андрей принимает душ, я накрываю на стол, а потом поднимаюсь к себе в спальню.
У нас двухуровневая квартира, с небольшой винтовой лестницей. На первом этаже располагается кухня, гостевая комната и кабинет Андрея, который часто использовался им как спальня. На втором этаже - вторая спальня, библиотека и большая ванная с огромным джакузи. Я ненавижу эту комнату, всю стерильно-белую с яркой синеватой люстрой, разбрызгивающей больничный свет.
Поднявшись к себе, достаю из нижнего ящика стола томик шекспировских пьес, смотрю на белые конверты, и внезапно думаю, что я скажу Андрею, если он однажды найдет эти письма?
Коснувшись писем кончиками пальцев, я застываю на мгновение, а потом задвигаю ящик.
***
- Итак, лирика в поэзии зарубежных писателей. Лирические стихи. Мы знаем их великое множество. Мастерство слова, завораживающая магия рифм и выверенная стройность строфы действует совершенно особым образом на наше восприятие. Через иносказательность, чувство автора передается настолько точно, что мы, читатели, начинаем ощущать те же эмоции, что вложены в текст. Удивительным образом поэтам удается транслировать отголоски своих чувств через века нам, людям другого времени. Не это ли волшебство?
В классе стоит благоговейная тишина. Я слегка улыбаюсь, эту тему любят все мои ученики, потому что невозможно оставаться равнодушным к лирике зарубежных поэтов.
Десятиклассники, пожалуй, самые любимые мои ученики. Они дружные, спокойные, умеют друг друга слушать и рассуждать, спорить. Неуспевающих среди них совсем мало, на последней парте лишь Петрунин Яков сидит, вальяжно облокотившись на соседний стул. Но так, как все остальные включены в работу, до него никому нет дела.
Мягко поднимается рука. Я киваю Милановскому Артему, и он поднимается со своего места.
- Мария Викторовна, предполагаю, что чувство поэта бывает таким сильным, что само просится в слова. Именно поэтому мы и ощущаем то самое волшебство, о котором вы говорите.
Слегка киваю.
- Лучше не скажешь.
- Тогда верно ли предположение, что магия поэзии действует лишь на тех людей, кто знаком с чувствами и ситуациями, описанными в произведении?
Задумываюсь на мгновение.
- Соглашусь с тобой не в полной мере. Нас трогает то, что нами изведано и что нам знакомо, но это не значит, что поэзия не найдет отклик даже в самой черствой и разочарованной душе. Литература призывает нас задуматься над некоторыми вещами, она учит нас, в том числе и чувствам.
Задумчивая улыбка достигает глаз Артема, и меня посещает странное ощущение. Я не могу отвести от него взгляд. Всегда предельно собранный, спокойный, уверенный в себе Милановский внезапно открывается для меня с совершенно другой стороны. Будто приподнялась завеса, за которой прячется ранимая и нежная душа, сама суть человека.
- На дом было задано выучить любое стихотворение, - продолжаю я негромко, - может быть, кто-то желает продекламировать?
Поднимаются несколько рук. Я выслушиваю всех по очереди, а потом к доске выходит Артем.
Невольно я отмечаю, какими взглядами провожают его одноклассники. Удивительный разброс эмоций! От зависти и открытого презрения до откровенного восхищения.
- Как тот актер, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, -
Так я молчу, не зная, что сказать,
Не от того, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела.
Так пусть же письма говорят с тобой.
Пускай они, безмолвный мой ходатай,
Идут к тебе с признаньем и мольбой
И справедливой требуют расплаты.
Прочтешь ли ты слова любви немой?
Услышишь ли глазами голос мой?
Он читает сонет Шекспира, чуть повернув голову в мою сторону, обращается к классу, но мне чудится, что слова посвящены мне.
Мои руки сводит от напряжения, так сильно я сжимаю пальцы. Как откровенно и как искренно! Осторожно пробегаю взглядом класс. Если кто-то и заметил в продемонстрированном стихотворении двойной подтекст, то не подал виду. Класс сидит в полной тишине. Архипова Дарина прямо передо мной затаила дыхание, в её глазах стоят слезы. Она смотрит на Артема с таким явным обожанием, что мне становится её жаль.
Когда я встречаюсь глазами с Артемом, он спокоен. Киваю, поощряю его словом за прекрасную декламацию. Спрашиваю, кто еще желает выступить у доски.
Милановский пробирается на свое место, садится за парту, и до конца урока не поднимает глаз от столешницы. Я отмечаю едва заметную дрожь в его пальцах, яркий румянец на щеках и чуть сбитое дыхание. Конечно, выступление перед классом не может быть причиной такого волнения. Я вспоминаю про письмо, лежащие дома в томике шекспировских пьес, и внезапно в грудь меня ударяет мощное, болезненное чувство.
Я опускаю руки под столешницу, чтобы никто не заметил, как побелели костяшки. С трудом подавляю ненужные эмоции и тщательно контролирую свое лицо, но взгляд то и дело возвращается к Артему.
Как только звенит звонок, он один из первых выходит на перемену. Я дожидаюсь, когда класс покинет кабинет и достаю из книжного шкафа том с сонетами Шекспира. Нахожу двадцать третий, пробегаю глазами поэтический текст и вижу намеренно допущенную ошибку.
В третьем четверостишье Артем заменил одно слово, но смысл стихотворения полностью поменялся.
- … Так пусть же книга говорит с тобой…
Вместо «книга» он сказал «письма»…
Поднимаю глаза от небольшого тома и потрясенно смотрю на третью парту, за которой сидел Артем. Перед глазами вновь возникает торопливая взволнованная строчка из драгоценного письма.
«Простите, я люблю вас…»
- Браво, Артем, так смело и тонко признаться, - произношу совсем тихо.
***
Пролетают несколько дней, которые наполнены раздумьями, бесполезной борьбой с собственными чувствами, короткими приветствиями:
- Доброе утро, Мария Викторовна.
- Доброе утро, Артем.
Постепенно я осознаю: что-то изменилось в моей жизни. Словно в серую действительность ворвался яростный художник и принялся раскрашивать её яркими красками.
Каждое утро я встречаю учеников в школьном фойе, хотя утреннее дежурство было моей обязанностью лишь два дня в неделю. Мне всегда немного недостает общения, этим я оправдываю свое «торчание» в школьном коридоре каждое утро. Но в глубине души, там, где хранятся мысли и чувства, в которых люди боятся себе признаться, я знаю причину.
У моей причины яркие темные глаза, мягкий голос, спокойный взгляд.
- Доброе утро, Мария Викторовна.
- Доброе, Артем.
Невероятно, абсурдно и совершенно немыслимо. Я сама не могу поверить в то, что интерес моего ученика настолько меня вдохновляет. Чувствую какое-то особенное тепло к Артему, и больше не могу уверять себя, что эта история меня не трогает.
Медленно и сыро протекает осень. Погода цветет до последнего в рыжих всполохах увядания. Удивительно теплый и пестрый ноябрь постепенно перетекает в дождливый декабрь с зеркалами луж, замерзающими по утрам, нескончаемыми тучами и моросью.
Вся моя жизнь сосредоточена на школе. Дома я как будто не живу Приходя на работу, чувствую упоительную свободу и желание действовать. Утопаю в тетрадных листках, школьных буднях, меловой пыли, летящей на одежду. Люблю свой кабинет больше собственной детской комнаты в далеком доме родителей.
Двумя строчками-близнецами и сонетом Шекспира Артем не ограничивается. На День Учителя я нахожу на своем столе букет из бумажных лилий – каждая сделана из тетрадного листа в клеточку.
Перед новым годом он вместе со своими одноклассниками поздравляет меня с праздником. Задерживает взгляд на моем лице чуть дольше, и глаза такие, что у меня что-то замирает внутри. Он улыбается тихо, загадочно, светло. Мы словно храним негласный секрет на двоих. От его улыбки у меня горят щеки.
И каждый день повторяется:
- Доброе утро, Мария Викторовна.
- Доброе, Артем…
Иногда встречаемся на лестнице, чуть соприкасаемся локтями. Этого краткого мгновения хватает, чтобы я поймала его теплый взгляд, едва заметную полуулыбку. А во мне на один краткий миг замирает дыхание.
Я никак не отвечаю на его знаки внимания. Игра мне по душе, но я отдаю себе отчет, что это лишь забава. Детская, милая влюбленность Артема настолько искренна, что мне не хочется обрубать её на корню. Я лишь вздыхаю с легким сожалением, что это неминуемо закончится.
Андрей в последнее время приходит домой совсем поздно. Он молча ужинает и запирается в кабинете. Обычно я интересуюсь, не нужно ли ему чего перед сном, и, не получив ответа, поднимаюсь к себе.
Сплю крепко, просыпаюсь легко.
В один из дней я пропускаю момент, когда в замочной скважине поворачивается ключ.
Я подпеваю телевизору, по которому идет концерт, слегка пританцовываю, приподняв фартук на манер юбочки. Помешиваю мясо, кладу деревянную лопатку, подхватываю фартук обеими руками и делаю разворот по кухне.
А потом натыкаюсь на хмурый взгляд Андрея.
Не знаю, сколько он стоит в дверях кухни и наблюдает мой импровизированный балет, но по его взгляду понимаю, что достаточно, чтобы я поплатилась за свое хорошее настроение.
Быстро сдираю с себя фартук, бросаю на стол. Андрей брезгливо провожает его взглядом.
- Ты сегодня рано. Как дела на работе?
Темная бровь изящно приподнимается.
- Разве ты понимаешь что-нибудь в юриспруденции? Я же не спрашиваю тебя, удачно ли ты сварила сегодня борщ.
Пропускаю последнюю реплику мимо ушей, но слегка хмурюсь. Сказано ровным тоном, без малейшего намека на попытку оскорбить, но обида бьет сильнее, чем ожидалось. Странно. Я думала, что такие спичи меня уже не трогают.
Напряженно улыбаюсь, беру из его рук теплое пальто все в крупных каплях от растаявших снежинок.
- Проклятая зима, - говорит он, - разгребал сегодня машину целых полчаса.
Я бережно встряхиваю тяжелое пальто и вешаю в шкаф.
Сегодня с утра город укрыл первый пушистый снег, выпавший в таком количестве, словно погода разом решила отыграться за бесстыдно затянувшуюся осень.
Мне вдруг нестерпимо хочется выйти на улицу, в метель, но, боюсь, лимит терпения мужа уже израсходован на мои кухонные танцы.
- Что с тобой? – внезапно спрашивает Андрей.
- Что ты имеешь ввиду? – возвращаюсь к плите и надеваю фартук.
- Я про танцы на ночь глядя?
- Моя любимая песня…
Но он уже не слушает, уходит в ванную, и под шум воды я слышу:
- Ужин принеси в кабинет. Нужно приготовиться к конференции в Москве.
Я на мгновение застываю, потом спешу в ванную.
- Ты едешь в Москву? Надолго?
Андрей не отвечает до тех пор, пока не заканчивает умываться.
- Да. Еду в конце января на неделю. Эти олухи в Московском отделе напутали документы. Надо разобраться с ними и уволить всех к чертям. Придется разливаться сиропом перед клиентами, этими недоумками. А что это ты так разволновалась? Хочешь поехать со мной?
На его лице презрительная улыбка, но глаза проницательны и холодны. Я стараюсь придать своему лицу хотя бы оттенок интереса к поездке.
- У меня работа, я не могу, ты же знаешь.
Андрей морщится и отворачивается. По его лицу и шее течет вода, он берет полотенце, и меня вдруг охватывает отвращение.
- Прежде ты всегда соглашалась. Ты прямо помешана на этой школе, и вообще, была повеселее, когда не работала, больше времени проводила дома, уделяла мне… больше внимания.
Он резко разворачивается и вдруг оказывается вплотную ко мне. Его рука стальными пальцами хватает меня за подбородок, заставляя смотреть в глаза. Ужас, написанный на моем лице, его забавляет. Уголок его рта слегка приподнимается, но в глазах по-прежнему нет никакого выражения.
- А может, ты там нашла любовника, а?
Чувствую, как ноги подкашиваются от страха, если бы муж меня не держал, я бы рухнула на пол. Судорожно ищу слова, чтобы заверить его в абсурдности таких мыслей, но он неожиданно отпускает меня и коротко смеется.
- Я пошутил, милая.
Цепляюсь за дверной косяк и наблюдаю, как он спокойно продолжает вытираться.
- Уезжаю через неделю, подготовь к этому времени мой пуховик. Обещают похолодание.
Он удаляется в кабинет, плотно закрыв за собой дверь. Мое сердце долго колотится, и я кидаюсь менять полотенце и вытирать раковину насухо.
***
Через полторы недели Андрей уезжает.
Как только за ним закрывается дверь, я прислоняюсь к ней спиной и просто не верю своей удаче. В тот же вечер много гуляю по зимним улицам, захожу в кофейню, чтобы согреться, и гуляю снова, пока не замерзаю настолько, что начинаю подпрыгивать при ходьбе.
Мне совершенно не хочется возвращаться домой, но выбора нет. Быстро раздеваюсь, кидаю шубу на вешалку в прихожей и поднимаюсь к себе. Остаток вечера провожу за книгой и чашкой чая с мятой.
На следующий день мне совершенно неожиданно делают комплимент на работе:
- Ты сегодня прекрасно выглядишь. Есть повод?
Я улыбаюсь своей коллеге Наталье, учительнице английского языка, и пожимаю плечами. Задерживаюсь на работе безбожно поздно, на вахте уже сменились сторожа, а на следующий день решаю навести порядок в костюмерной, разворошенной в предновогодней суете.
Лампочка мигает несколько раз, издает тихий свист и гаснет, а вскоре слышится отдаленный щелчок в электрическом щитке. Мы с тремя учениками, которых я попросила помочь мне с тяжелыми коробками, оказываемся в полутьме.
- Что ж, ребят, вы можете идти, - расстроено говорю я. Завтра мне придется разгребать беспорядок самой: у детей уже не будет свободного времени, - в темноте мы все равно с вами ничего не увидим.
Артем, уже взявшийся за объемную коробку, перетаскивает её в другой конец кладовки и пытается запихнуть в шкаф. У коробки разрывается дно, и из неё вываливаются обрезки разноцветной ткани, мятые ленты, старые шляпы и галстуки. Он нагибается, чтобы все это собрать и не успевает спрятать улыбку. А меня внезапно накрывает паника. Коробка разорвалась не случайно, и, что бы я ни чувствовала к Артему, это касалось только меня.
- До свидания, Мария Викторовна, - восьмиклассники расходятся так быстро, что я не успеваю собраться с мыслями.
За моей спиной Артем шуршит коробкой, мы остаемся одни.
- Артем, ты тоже можешь идти.
- Ничего, я вам помогу, - отзывается он ровно, не поднимает глаз и медленно собирает разлетевшиеся ткани с пола.
Я отворачиваюсь, близоруко щурюсь и перекладываю коробки в шкаф, освобождая место. Напряжение висит такое, что его можно потрогать руками. Артем давно справился с работой, и я чувствую, как он буравит взглядом мою спину. Упорно не поворачиваюсь. Не понимаю своей робости, кажется, я совсем запуталась.
- Вы красивая.
Он говорит это так неожиданно, что я вздрагиваю, как от удара.
- Спасибо.
Стараюсь отвечать бесстрастно, и мне это удается. Перестаю двигать пыльные коробки и поворачиваюсь.
В косых лучах лунного света Артем выглядит старше. Он всегда был высоким, а за полгода вытянулся еще больше. Черные волосы отливают синевой, глаз не видно, на них падает тень, но я ощущаю его взгляд, словно стою под прожектором на темной сцене.
- Вам понравился мой новогодний подарок?
Перед мысленным взором встает большой снежный шар, который я нашла на своем столе позавчера. Я как-то случайно обмолвилась, что люблю такие вещицы. Он запомнил. Под шаром лежало письмо с пожеланием счастливого нового года. Его я забрала домой и положила в нижний ящик стола.
В голосе Артема я различаю улыбку и вздыхаю.
- Я не стану повторять то, что и так однажды было сказано.
Он делает шаг вперед, в лужу лунного света, и я вижу его глаза. В них плещется улыбка и спокойствие, точно такое спокойствие, которого никогда не было в моей душе. Я подбираюсь внутренне, будто перед прыжком с большой высоты. Артем стоит в двух шагах, и мне требуется тщательно контролировать свое лицо.
-Не повторяй, скажи, наконец, правду.
Я удивляюсь. Сколько я его знаю, он был вот таким: целеустремленным, упрямым, болезненно справедливым, говорил, что думал и прямо в глаза. Мне нравится эта черта в людях. И в нем.
Со вздохом сажусь на пыльный стул, изображавший трон в прошлогодней постановке «Федота-стрельца».
- Правду? – переспрашиваю я, - хорошо, слушай. Наши отношения – если они есть - противозаконны. Уже одно то, что мы разговариваем здесь с тобой сейчас может расцениваться, как повод для подозрений. И совершенно неважно, что каждый из нас по этому поводу думает.
- Мне вскоре исполнится восемнадцать лет. – Немедленно возражает Артем.
- Это не отменяет тот факт, что я – твой учитель. – Парирую я.
Мы словно играем в футбол фразами и никак не можем забить друг другу гол. Секунду Артем молчит, а потом подходит совсем близко, опускается на корточки так, что его лицо оказывается чуть ниже моего.
- Я люблю вас.
Слова склонённого передо мной молодого мужчины не могут не действовать, и подозреваю, что Артем об этом прекрасно осведомлен.
Взгляд глаза в глаза, который он мне дарит, достает до дна моей души и болезненно задевает в ней что-то. Мои щеки помимо моей воли наливаются румянцем, и я отвожу взгляд.
Так просто и так искренне…
- Ты с ума сошел…
Его лицо смягчается, на губах появляется немного дерзкая улыбка
- Ничто не может отменить этот факт. – Продолжает он, - ты думаешь, законам подвластны сердца? Чувства? Если издать закон, запрещающий любить, сколько будет тогда виновных?
Я делаю вдох, чтобы набраться терпения и прогнать странное болезненное ощущение в груди.
- Артем, юноши в твоем возрасте всегда ищут романтических отношений. Твой выбор пал на меня, потому что это – необычно, но это не может длиться долго. Пожалуйста, перестань. У тебя это пройдет…
Он качает головой.
- Не засчитывается. Повторяетесь, Мария Викторовна. Нечто в этом роде я уже слышал. И вы тогда предлагали подождать. Не помогло. Что теперь?
Мне хочется, мне по-настоящему хочется прикоснуться к его руке. Я могу себе представить, как я бы сейчас чуть наклонилась и осторожно, нежно коснулась бы его щеки своими губами. Желание такое сильное, что внутри что-то сжимается и дрожит. По тому, насколько глубоким становится его взгляд, я понимаю, что он чувствует меня. Он знает.
Закрываю глаза, чтобы собраться с мыслями, и ощущаю, как Артем медленно, давая мне возможность оттолкнуть, берет мое тонкое запястье в свои большие теплые ладони. Согревает его.
Простое прикосновение будит внутри меня такой шквал эмоций, что я на мгновение перестаю дышать, а потом выдыхаю медленно, прерывисто.
- Маша…
Открываю глаза. Взгляд падает на его руки с коротко стриженными ногтями, мужские, красивые. Отчего-то я уверена, что эти руки никогда не смогут обидеть женщину, ударить, они способны только согревать.
- Маша, - зовет он уже настойчивее, и наши взгляды встречаются, - я не знаю, как доказать тебе, что мои чувства настоящие, как убедить тебя в этом. Но одно я могу тебе обещать: до тех пор, пока ты сама не скажешь мне, что никогда не сможешь меня полюбить, и что я тебе не нужен, я не отступлю! Даю слово.
Как будто лопнула невидимая струна. Я смотрю на него, и с ужасом понимаю, что я упустила момент. Когда я успела увлечься игрой настолько, чтобы запутаться в её правилах? Почему позволила ему продолжать играть? И самое главное: что теперь делать с собственным сердцем, которое незаметно, незримо и неосязаемо успело привязаться к нему!
«Почему мы встретились с тобой сейчас? Где? На каком небе произошла эта ошибка? Мы должны были увидеться с тобой раньше, между нами не должно лежать десятилетие. Оно – словно непроходимая пропасть, через которую невозможно дотянуться друг до друга руками, только душами…»
Артем молчит, смотрит на меня темными глазами. Мне кажется, он читает меня, словно шекспировский сонет.
Я медленно наклоняюсь к нему так, что между нашими лицами остается чуть пространства, и беру его лицо в ладони.
- Этого я тебе не могу сказать. Должна бы, но не могу…
Он улыбается глазами. Когда он это делает, на нижних веках появляются мелкие милые морщинки. Его взгляд скользит по моим жарким щекам, губам, он снимает мои руки со своих плеч и сжимает в ладонях. Когда мы вновь встречаемся взглядом, я чувствую, как меняется ритм его дыхания, чуть размыкаются губы. Он завороженно смотрит на меня и неосознанно подается вперед.
Секунду мне хочется поддаться, позволить этому поцелую случиться. Мне хочется этого до боли в груди, но когда остается доля секунды до прикосновения губ к губам, я выдыхаю:
- Нельзя.
Секунду он недвижим, словно налетел на невидимую преграду, а потом медленно отклоняется от меня назад. В его глазах легкое разочарование и огонь.
Я мягко улыбаюсь и медленно вынимаю руки из его теплых, мягких ладоней.
Он засовывает их в карманы брюк и встряхивает головой. Бодро улыбается.
- Если тебя так смущает то, что мы находимся наедине, я могу наговорить на диктофон, что все, что происходит – происходит с моего согласия, - слегка неловко говорит Артем, и я мягко смеюсь.
Тишина темной кладовой рассыпается и отступает от нас в разные стороны, словно круги на воде. Артем улыбается.
- Боюсь, меня это не спасет, - говорю я тихо.
Я чувствую, как распускается внутри меня тугой узел. Болезненное теснение в груди, которое я ощущаю все время, уходит только когда он рядом со мной, когда я вижу его улыбку и прикасаюсь к его руке.
Знаю, что учительнице не положено думать про своего ученика ничего лишнего, но наши мысли и наши чувства – разные вещи. Невозможно заставить скорбящего человека беззаботно смеяться, невозможно склонить к искренности гордеца, а злодея – к сочувствию.
Заставить меня оттолкнуть Артема уже невозможно.
***
- У нас в доме подполом был заброшенный погреб. Отец вырыл его для хранения домашней закрутки, но мои родители так много работали, что огород мы забросили достаточно быстро. Я хранила там свои рукописи.
- Ты пишешь?
Артем слегка раскрасневшийся после беготни по спортивному залу, сидит напротив меня в моем кабинете. В руках он крутит теплую чашку с чаем. Только что закончилась перемена после седьмого урока, и в школе почти никого не осталось из учеников. Артем заскочил ко мне на чай, что случалось почти каждый день.
- Писала, - улыбаюсь я, - когда-то мечтала стать настоящим писателем. Сочиняла небольшие рассказы, зарисовки.
- А почему бросила?
Отхлебываю из чашки и беру из вазочки имбирное печенье.
- Случайно оставила подпол открытым. Отец наступил на поднятую половицу и провалился. Потом нашел мои тетради и прочитал.
Я замолкаю. Артем внимательно смотрит в мое лицо.
- Ему не понравилось? – говорит он через минуту.
- Трудно сказать. – Отпиваю еще немного чая, - он исправил все ошибки и посоветовал мне сначала выучить грамоту, а потом уже сочинять всякие небылицы. Наверное, именно поэтому я и стала филологом.
Артем помешивает ложечкой свой чай и долго молчит.
- А у тебя остались те рукописи?
- Возможно, где-то в доме родителей. Они потеряли для меня ценность после того случая.
- Тогда напиши что-то другое. Начни сейчас. Напиши какую-нибудь жутко интересную историю с погонями, расследованиями убийств и неожиданным концом!
Мой смех звучит достаточно громко, чтобы его услышали в коридоре.
***
- Мои родители говорят, чтобы я получил юридическое образование, но я не чувствую, что хотел бы этим заниматься.
Смотрю, как он крутит в руках снежный шар. Стекло переливается в его пальцах, ловит яркие блики от ламп.
- Где ты сам себя видишь?
Артем слегка пожимает плечами. Он выглядит раздосадованным.
- Мне хотелось бы приносить людям пользу. В нашем мире достаточно людей, разбирающихся в законах, умеющих разглагольствовать о правах и обязанностях, и слишком мало тех, кто делает свою работу изо дня в день, не вешая на грудь медали, не получая никаких знаков отличия, но трудясь на благо общества. Меня привлекает педагогика, но я не уверен, что у меня достанет великодушия для этой профессии.
Я слегка улыбаюсь. За окном снежинки падают в темноту.
- Лариса Ивановна не раз говорила, что химия и биология дается тебе легко. Подумай, чаще всего то, к чему мы относимся играючи и становится нашим призванием.
Артем задумчиво смотрит на шар в своих руках, вид у него удрученный.
- Будет слишком сложно заставить родителей отказаться от их намерений засунуть меня в юридическую академию.
- За свои мечты нужно бороться.
- Если бы было все так просто, - вздыхает он.
Я подаюсь вперед, дотягиваюсь через стол до его руки. Теплые пальцы с готовностью отвечают на мое робкое пожатие.
- Не позволяй никому диктовать тебе будущее.
Артем кивает. Мы молчим недолго, я забываю свою руку в его теплой ладони.
- А вы? Почему выбрали школу? – после паузы спрашивает он.
В памяти за секунду проносится яркое воспоминание идеально чистого пола и оборванных с карнизов штор, за которые я пыталась уцепиться, когда хлёсткий удар заставил меня отлететь в угол кухни.
Сжимаю его руку крепче.
- Это школа выбрала меня.
***
- Мама часто болела, я оставалась с отцом, который много работал. Став старше, я стала задумываться о том, что, возможно, он по-своему любил меня, но будучи маленькой девочкой, я этого не чувствовала.
Мы медленно идем по улице, огибая подмерзшие лужи. Вокруг голо возвышаются стройные тополя. Меж облупленных домов и детских площадок вьется неширокая аллейка вся в жухлой листве, припорошенной снегом. Мы сворачиваем на неё, перейдя дорогу. Под ногами шуршит по-осеннему, с неба то и дело падают редкие ледяные капли.
Взгляд Артема такой, словно ему не семнадцать, а на два десятка лет больше. Волосы выбиваются из-под черной шапки и падают на лоб, руки - в карманах брюк, тыльные стороны ладоней слегка обветрились.
- Понимаю, - негромко говорит он, - мои родители тоже постоянно в разъездах. С двенадцати лет я живу практически один. Мама каждый месяц уезжает в командировку в Москву, и пропадает там на две-три недели. Отец работает вахтовым методом. На дальнем севере. В этом году я видел его в мае, июле и октябре. Научился готовить себе суп, по вечерам занимаюсь и смотрю фильмы. Я помню в детстве у меня были бесконечные вереницы нянь, которых я терпеть не мог и всячески им портил жизнь. Теперь мне стыдно за это.
Я сочувственно киваю.
- В моих детских воспоминаниях прочно обосновались только гнетущие вечера, когда уставший отец пропускал рюмочку за ужином, и потом засыпал перед телевизором. А я стояла босая на пороге его спальни, в сиреневой ночной рубашке, спутанными волосами до пояса, и прижимала книжку к груди. Я всегда читала себе сама. – после небольшой паузы, добавляю, - у меня было все. Одежда лучше, чем у сверстниц, модные джинсы, богатое платье на выпускной вечер. Из класса у меня у первой появился компьютер последней модели. Подруги завидовали мне. Им было невдомек, что все это было получено ценой одиночества, и что я гораздо охотнее носила бы перешитые мамины платья вместо новых, модных, заграничных. – После недолгой паузы, продолжаю негромко, - наверное, я так и торопилась замуж, чтобы скрасить одиночество.
- Почему ты вышла за него? – Артем неизменно хмурится и сердится, когда речь заходит о моем муже.
- Мне было всего семнадцать лет, - говорю я, поддевая жухлые листья носками туфель, - и я думала, что встретила самого великолепного мужчину во всем мире.
Он задумчиво смотрит на меня и мне кажется тень сожаления в его лице.
- Почему я не родился на десяток лет раньше? – совсем тихо спрашивает Артем.
Мне не хочется, чтобы мы тратили вечер на грустные разговоры, и поэтому пытаюсь обернуть все в шутку, и говорю игривым тоном:
- Тогда бы ты любил меня еще сильнее?
Артем без улыбки поднимает взгляд в стремительно темнеющее небо и произносит:
- Вряд ли это возможно.
Моя улыбка тускнеет.
Вечер развертывается вокруг нас. Небо вбирает краски молодой ночи, в его вышине ветер гонит сонные облака. В тишине, прерываемой отдаленными звуками дороги, слышны наши шаги по хрустящей подмерзшей листве.
Я беру Артема под руку, он накрывает мою озябшую ладонь своей.
***
В конце декабря в школе становится так холодно, что дети сидят на уроках в варежках, но мой кабинет выходит на солнечную сторону, и даже в самые лютые морозы в нем тепло.
Дети забегают ко мне на переменах греться, возле учительского стола постоянно топчется толпа, а младшеклассники разворовывают мои запасы печенья.
Я каждый день остаюсь заниматься с отстающими, к концу четверти их всегда намного больше, и увидеться с Артемом становится труднее. Замечаю, что тоскую по нему, но это чувство чудесным образом греет мою душу. Из командировки возвращается Андрей, и я лишаюсь возможности засиживаться за работой до позднего вечера.
Школа наряжается к новогоднему празднику, в коридорах и классах ставят елки, на стенах пестрят гирлянды, дети в предвкушении каникул с интересом готовят друг другу сюрпризы, пишут тайные письма.
Последний рабочий день проходит в атмосфере эйфории. Я наблюдаю за младшеклассниками, которые носятся по школе нарядные и радостные. Ненавязчиво приглядываю за старшими и соглашаюсь на вечернее дежурство.
Школьный концерт заряжает добрыми эмоциями, я с улыбкой провожаю учеников по домам.
- До свидания, Мария Викторовна! – летит со всех сторон.
Меня обнимают детские руки, на душе хорошо и спокойно. Проводив учеников, я возвращаюсь в спортивный зал на дискотеку.
Старшеклассники танцуют в душной, радостной темноте, песни сменяют друг друга. Я стою в сторонке, с полуулыбкой наблюдаю как зажигательный, веселый танец сменяется медленным, а потом в моем поле зрения вдруг появляется раскрытая ладонь.
Поднимаю удивленные глаза.
Музыка звучит. Она нежная и проникновенная. Медленный темп слегка покачивает мелодию, и основная толпа расходится, огибая нескольких парочек старшеклассников, которые не стесняются танцевать вдвоем.
- Разрешите, Мария Викторовна.
Артем стоит рядом с протянутой рукой, и я ощущаю, как к нам обращаются взгляды. Любопытство написано на лицах учеников и даже коллег, находящихся неподалеку. С языка уже рвутся вежливые слова отказа, но рука неожиданно сама ложится в его ладонь. Будто она обрела собственный разум и все решила сама.
Артем ведет меня не в центр зала, где разливается радужная подсветка, а дальше, туда, где полутьма может скрыть наши лица и фигуры. Он мягко тянет меня за руку, вынуждая развернуться к нему лицом, а потом вторая его рука ложится чуть выше моей талии.
Это похоже на ласку теплой морской волны – настолько трепетно и неуловимо его прикосновение. Оно отзывается во мне замиранием сердца, я задерживаю дыхание на миг и чувствую, чувствую его руку. Он держит меня так, словно не знает точно, дозволено это ему, или нет. Вторая рука - наотлет, в ней покоится моя ладонь.
Уголки губ Артема слегка приподняты, он смотрит на меня сверху вниз, мне приходится приподнимать голову. Сегодня я в обуви без каблука и достаю ему чуть выше плеча. Двигаемся мы медленно, осторожно переступая, словно кружим по ломкому льду. Во взгляде Артема таится ровное сияние, его восторг передается и мне. Я позволяю себе чуть улыбнуться. В ответ он расцветает такой улыбкой, словно сию секунду на его глазах случилось нечто прекрасное, трогательное. Его ладонь на моей талии оживает, перебирает пальцами, и он привлекает меня к себе уже увереннее.
Я выпрямляюсь, принимаю изящную вальсовую стойку, приподнимаю голову еще выше и отклоняюсь он него влево, и мы делаем оборот. Шаги становятся шире, устойчивее, увереннее. Мы действительно вальсируем, но не размашисто, не по всему залу, а скрытые от посторонних глаз полутьмой, стараясь сохранить наш танец в секрете.
Музыка становится пронзительнее и чувственнее, набирает обороты, доходит до кульминации. Отчаянная скрипка выводит нежную трель, ей вторит взволнованное фортепиано. Моя рука легко вывертывается из ладони Артема и скользит по его предплечью до локтя. Теперь прикосновение друг к другу становится больше.
Артем чуть наклоняет голову, и выражение его лица меняется. Улыбка исчезает, теперь он только заворожено вглядывается в мое лицо. А я смотрю на яркий румянец на его щеках, на трепещущие ресницы, чуть разомкнутые сухие губы, и для меня все это внезапно обретает название.
Все, что я чувствую, и что чувствует он, его письма, слова, бумажные лилии на моем столе, снежный шар, мои слезы и мысли, мои метания – все укладывается в три слова.
Я вздрагиваю так, будто меня пронзил слабый электрический разряд. В голове проносится ошеломленное: «Нет!», и я останавливаюсь.
Музыка не кончилась. Нежный голос певицы еще выводит замысловатую мелодию на верхних нотах, но я стою как вкопанная. Артем останавливается вслед за мной. Я вижу, как зреет в нем вопрос и легкое недоумение, но прежде, чем он выскажет мне их вслух, я коротко ему киваю и спешу выйти из уютного полумрака.
После темного зала коридор ослепляет светом. Я торопливым шагом выхожу из душного помещения, закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной. Сердце колотится так, будто я пробежала марафон, мне никак не удается восстановить дыхание. Несколько раз судорожно хватаю ртом воздух и иду в свой кабинет.
На втором этаже никого нет. В административном крыле свет уже погасили – значит, большинство учителей уже ушли, остались только те, кто ответственен за дискотеку.
Толкаю дверь своего кабинета. Мои руки дрожат, я рваным шагом подхожу к учительскому столу, извлекаю бутыль с водой и делаю несколько глотков. Мне жарко, кажется, что стены давят со всех сторон. А потом ручка на входной двери медленно поворачивается.
Артем входит неслышно. Его стройная высокая фигура на мгновение замирает в дверном проеме, а потом он переступает порог и закрывает дверь.
- Что случилось? Ты так быстро убежала, все в порядке?
Я не могу отвести от него взгляда. Он прекрасен, молод, даже юн, полон вдохновения, мечтаний. Он влюблен в меня тем чистым, робким, несмелым чувством, какое бывает лишь раз в жизни. А я…
- Да что с тобой?
Когда он подошел так близко? Чувствую, что он берет меня за руку, вижу в его глазах тревогу.
- Холодная, как лед. Замерзла?
«Замерзла?» - слово отзывается во мне болью, бьет наотмашь, бьет резко в грудь, в самое сердце. Его глаза так близко. Внезапно я вновь ощущаю теплые мягкие ладони у себя на талии, только теперь он ближе, чем в танце. Он стоит почти вплотную, и я не нахожу, не вижу в себе сил его оттолкнуть.
- Я сделал что-то не то? Мне не нужно было тебя приглашать?
«Нужно. Мне нужен был этот танец, я никогда не чувствовала себя такой, какой ты меня сделал. Ты вылепил мою душу, как одаренный скульптор. Вымел из неё пепел, изгнал сквозняки. Мне нужен был этот миг и этот танец. Я никогда не танцевала раньше!»
Лицу становится жарко и влажно. По обеим щекам текут слезы, сплошным потоком, одна за другой, чередой, вереницей. Он невесомо касается сначала одной дорожки, потом другой, стирает их нежными пальцами, но они появляются снова.
Я чувствую себя живой и слабой, я чувствую, как внутри меня словно развязывается тугой клубок, и не могу отвести взгляда от его прекрасных, ночных глаз.
- Ну что ты? – Артем меня обнимает.
Я прислоняюсь к его груди, как к последнему спасению, закрываю глаза и боюсь дышать. Проходит несколько минут, прежде, чем он наклоняет голову и тянется ко мне.
В этот краткий миг я понимаю, что наше время вышло, и шепчу:
- Не надо.
Артем замирает на секунду, потом отклоняется от меня назад и хмурится.
- Прости.
Я опускаю взгляд, отхожу от него к учительскому столу и опускаюсь на стул. Напряжение, в один миг вспыхнувшее между нами, можно потрогать руками. Артем прячет ладони в карманы брюк.
Молчание затягивается. Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-то, но Артем опережает меня.
- Честно говоря, я не понимаю, что происходит. - В его голосе старательно скрываемая обида, она ранит меня, но я осознаю, что это за дело, - ты согласилась танцевать, и мне казалось, что все хорошо. А теперь… Объясни мне.
Несколько раз я набираю в грудь воздуха, несколько раз мои губы шевелятся, но слова не складываются во фразы. Мне еще ни разу в жизни не было так тяжело говорить. Я отхожу от него к окну.
- Нам нужно остановить то, что происходит, Артем, - говорю я надломлено, - пока еще не поздно.
Его лицо меняется мгновенно. Закрывается, темнеет и становится чужим. Он расправляет плечи.
- То есть, это твоё окончательное решение, я так понимаю?
Молчу.
- Маша. – Он называет меня коротким именем, и я, не в силах больше смотреть ему в лицо, отворачиваюсь.
Артем трактует мое поведение по-своему.
– Значит, все это была игра? Тебе было просто интересно и забавно от того, как я бегаю за тобой и унижаюсь?
Слова, на которые он имеет полное право, льются рекой. Он изливает все, что до сих пор держал в себе. Не опровергаю его речей, не произношу ни слова в свое оправдание. Сижу, словно холодная статуя, омываемая потоком его обиды.
Красивое лицо Артема раскраснелось от гнева, глаза утратили свой спокойный мерный блеск, теплое сияние из них ушло. Я чувствую, как на меня накатывает безысходность, воодушевление, которое родилось во время танца, покидает мою душу, не оставляя даже следа.
- Артем, - зову я тихо, прерывая поток возмущений.
Он замолкает на полуслове. Возможно, в моем голосе он слышит нечто, что заставляет его подойти, нет, подлететь ко мне рваным отчаянным шагом. Он оказывается рядом слишком быстро, берет мое лицо в свои ладони и тянется ко мне вновь. Но на этот раз это не робкая просьба, это жаркое желание. Я нежно беру его руки за запястья и медленно отодвигаю их.
Секундное молчание прерывается вопросом:
- Чего ты боишься?
Качаю головой и чувствую, что он снова начинает злиться. Он мягко тянет меня за ближайшую парту, усаживает, словно капризного ребенка и опускается возле меня на корточки.
- Я давным-давно отвечаю за себя сам, и могу…
- Нет, не можешь, - решительно обрываю я, - по закону ты ничего не можешь, и вся ответственность за наши отношения лежит на мне. Все зашло слишком далеко, лучше нам перестать видеться сейчас, потому что потом будет слишком больно! Мне и так уже слишком больно!
Мой голос крепнет, мне хочется его оттолкнуть, но тело действует само, противореча словам. Я провожу по его черным волосам, задеваю ухо, прослеживаю легким прикосновением ногтей линию подбородка. Он убирает мою руку от лица и целует тонкое запястье в том месте, где бьется пульс. Мои пальцы вздрагивают, когда касаются его щек.
Секунду я позволяю ему это. Смотрю на склоненного передо мной молодого мужчину, и понимаю, что еще немного, и не смогу его прогнать.
- Уходи, Артем. Пожалуйста. – говорю я отчаянно.
- Нет.
Убираю руку и пытаюсь подняться, он не дает.
- Уходи.
- Нет!
- Я сейчас закричу.
Он приближает ко мне искаженное лицо и выдыхает:
- Кричи.
Повисает пронзительная пауза.
А потом я вижу в его глазах то, что заставляет мое сердце сжаться. Разочарование. Такое сильное и неотвратимое, что мне кажется, будто обидные слова рвутся с его языка. Я их уже слышу.
Но он молчит. Потом поднимается на ноги, разворачивается и уходит.
Я остаюсь в кабинете одна. Не сомневаюсь, что мне удастся справиться со своими чувствами, с глупой любовью к своему ученику и со слезами, которые вот-вот хлынут из глаз.
А в следующее мгновение я плачу и долго не могу успокоиться.
Проходит почти два часа. Дискотека заканчивается, я собираюсь идти домой, машинально прибираюсь в кабинете, но в коридоре вдруг слышится взволнованный голос:
- Да… Нет, он ушел два часа назад…Я попробую позвонить его друзьям… Хорошо, пришлю вам их номера. Не волнуйтесь, будем на связи.
- Что случилось?
В коридоре с телефоном в руках стоит Ольга Александровна, классный руководитель десятого класса. Вид у неё взволнованный.
- Милановский не появился дома. Уже десятый час, мать волнуется.
Я хмурюсь.
- Илья, добрый вечер, ты уже дома? – продолжает говорить по телефону Ольга. Я складываю руки на груди, слушаю, - Артем ушел с тобой?... Ясно, ладно, до свидания. Исаев говорит, что видел, как Артем входил в твой кабинет.
- Он сразу ушел. Это было два часа назад, - моментально отвечаю я.
Мне не нравится, как при этом трусливо ёкает сердце.
- Ладно, Маша, пойду еще звонить.
Качая головой, Ольга уходит. Я остаюсь в полутемном коридоре одна, напряженно размышляя. Где может быть Артем так поздно? Возвращаюсь в кабинет, медленно опускаюсь на стул. Меня гложет волнение и чувство вины. Раздавшаяся телефонная трель заставляет испуганно вздрогнуть.
- Слушаю.
Голос Андрея раздражен и не предвещает ничего хорошего.
- Ты время видела? Уже десятый час, что ты делаешь в этой своей школе до сих пор?
- У меня дежурство…
- Какое, к чертям, дежурство? Если тебя не будет дома через полчаса, милая, разговаривать будем по-другому. Ты меня поняла?
Не дожидаясь ответа, он бросает трубку. На ноги меня вздергивает страх, первое, что приходит в голову – скорее бежать! Судорожно смотрю на циферблат настенных часов: две драгоценные минуты из тридцати уже прошли. Наскоро скидываю школьные туфли, переобуваюсь, хватаю теплую шаль и выбегаю в коридор.
А потом резко останавливаюсь.
- Лестница.
Разворачиваюсь в обратном направлении. Запасная лестница всегда открыта, но дети ею не пользуются. Она ведет в старое здание школы, через внутренний двор. Артем однажды рассказывал, как они мальчишками залезали в закрытый корпус, и их оттуда выгнал дворник.
Накидываю шаль на голову и решительно толкаю покрытую инеем дверь.
Во внутреннем дворе тускло светит одинокий фонарь, и в его желтых лучах танцуют редкие снежинки. Тихий зимний вечер охватывает меня морозом. Я покрепче заворачиваюсь в шаль и иду к противоположным обшарпанным дверям, оставляя за собой цепочку темных следов.
Когда я оглядываю темное помещение старого холла, мне становится не по себе. Лунные лучи окрашивают пол в оттенки синего, справа лежит длинная вешалка, впереди чернеет огромная пасть лестницы, ведущей на второй этаж. Сюда часто заглядывает дворник, на полу повсюду расставлены ведра, метлы, лопаты для снега. В дальнем углу кучей свалены грабли и совки. Пол усыпан землей, побелкой, вдоль стены выставлены мешки с цементом, шпатлевкой и какой-то старой одеждой.
Нашариваю на стене выключатель, но света нет. Тогда осторожно пробираюсь между разбросанными предметами, переступая выщербленные ямки на полу и кирпичи.
- Артем?
Зову совсем тихо, но пустая комната тут же отзывается гулким эхом. Мне кажется какое-то шевеление в темноте справа от меня, и я делаю еще шаг вперед.
Глаза привыкают к темноте, сквозь вырывающийся изо рта пар, я вижу очертания старой парты, а на ней - сидящую темную фигуру, в которой тут же узнаю Артема.
- Что ты здесь делаешь?
Поднимается темноволосая голова, я вижу его глаза, почти сливающиеся с темнотой. Подхожу ближе.
- Ты знаешь, что Ольга Александровна тебя ищет? И родители волнуются.
Только теперь я замечаю, что рядом с ним на парте стоит бутылка. Ноздри улавливают слабый запах алкоголя. Он прослеживает мой взгляд.
- С мерами безопасности у нас в школе совсем плохо, - усмехается Артем, поднимает бутылку за горлышко и подносит ко рту, - можно пронести с собой все, что угодно.
Я в два шага преодолеваю разделяющее нас расстояние, решительно отбираю у Артема бутылку и со стуком ставлю её на парту.
- Что ты делаешь?
- Оставьте меня, Мария Викторовна, вы ясно дали мне понять, что больше не хотите иметь со мной ничего общего.
Артем слегка покачивается сидя на парте, на меня он не смотрит. Я чувствую, как со дна душа поднимается вязкое раздражение.
- И поэтому ты решил безобразно напиться? – резко спрашиваю я, - Очень взрослый поступок! Ты будешь напиваться всякий раз, когда потерпишь неудачу?
Он поднимает на меня взгляд, и на его лице я вижу тень изумления.
- Если ты будешь справляться со своими трудностями так, то я разочарована. Ты просто трус, Милановский! – говорю безжалостно, - вставай. Приведи себя в порядок и иди домой. Твои родители подняли на уши всю школу, разыскивая тебя.
Он медленно сползает с парты, на ногах держится довольно уверенно, я осматриваю бутылку, и понимаю, что он сделал всего несколько глотков.
Беру его за ледяную руку с намерением вытащить отсюда, словно провинившегося ребенка. В неотапливаемом холле заброшенного корпуса холодно, у меня уже зубы стучат, а он сидел здесь два часа.
- Ты замерзла…
Я застываю на половине движения и поднимаю на него взгляд.
Артем стоит совсем близко, смотрит на меня сверху вниз, и во взгляде сквозит болезненная привязанность. Он сжимает руку, потом одним движением снимает с моих плеч шерстяную шаль, скидывает пиджак, набрасывает на меня быстрым движением, и сверху, очень бережно, словно ребенка, укрывает шалью. Я чувствую тепло его тела, передавшееся ко мне через ткань, запах его одеколона, стою, словно во сне, в этом захламленном пыльном холле, залитом лунными косыми лучами, и смотрю на него.
Простые действия рождают в моей груди тугой комок, на глаза наворачиваются слезы. Я опускаю голову, чтобы Артем не заметил их, но они предательски ползут по щекам.
Тишина плотно ложится на уши. В этой паузе я чувствую, как он меня разглядывает.
- Почему все так сложно? – почти неслышно спрашивает он наконец, и облачко пара невесомо касается моего лица, - почему два человека просто не могут быть вместе? Я ведь знаю, что ты ко мне чувствуешь. Я ловлю твои взгляды с тех пор, как написал тебе письмо, и, может, ты сама боишься себе признаться, но ты влюблена в меня, ведь так?
Он не догадывается, насколько больно ранят меня его слова. Они словно крючки, поддевают внутри моего сердца и тянут наружу мысли, чувства, которые я не хочу понимать, ощущать.
Качаю головой, стираю со щек влажные дорожки, смотрю ему прямо в темные, прекрасные глаза.
- Ты прав. Все сложно.
Моя безвольная ладонь лежит в его руке, согревшейся от прикосновения. Он слегка тянет меня вперед, вряд ли отдавая себе отчет в этом, подсознательно притягивает меня.
- А ты не усложняй.
Сил для сопротивления у меня нет, я больше не могу, меня словно разрывает на несколько частей. Я прислоняюсь к нему, Артем с готовностью раскрывает объятия, опускаю голову ему на плечо, обнимаю его за пояс, чувствую, как его охватывает дрожь, которая не имеет ничего общего с холодом, чувствую его холодные судорожные пальцы на своих плечах. Жду, пока отступит невыносимая боль, разламывающая душу.
Карты на стол.
Какой смысл скрывать то, о чем он уже знает? Какой смысл притворяться? Сейчас сказать ему все, о чем думаю, что чувствую – лекарство. Панацея от душевной боли.
«Я бы хотела прикоснуться к твоей руке, почувствовать, какова она наощупь! Я бы хотела заблудиться пальцами в твоих волосах, утонуть во взгляде темных, ночных, словно звездное небо, глаз. Ты прекрасен! Я бы хотела робко и несмело украсть твой поцелуй. Прижаться к твоим губам своими, чтобы дыхание потерялось в ударах отчаянного сердца.
Хочу сгореть в твоих руках, таких сильных и по-мужски красивых. Хочу прижаться к твоей груди, хочу танцевать с тобой в метель, вбирать тебя глазами, видеть твою задумчивую, такую редкую улыбку.
Ты прав – я люблю тебя. Безнадежно и несмело, словно украла это чувство у того, кто любить тебя имеет полное право!
Ты – мой сон, моё несбыточное заветное желание, глупая, безнадежная любовь.
В этом сильном, разрушающем чувстве я тебе признаюсь…»
И слова льются.
Я рассказываю ему все с того момента, как получила письмо, как переживала, как была удивлена, узнав, что это он написал ту судьбоносную строчку. Говорю ему, насколько он мне дорог, повторяю ему причины, по которым это чувство не может иметь будущего. Рассказываю Артему, насколько он изменил мою жизнь, насколько он важен для меня, и насколько меня терзает невозможность быть с ним рядом каждую секунду.
Мы говорим долго, много, торопливо, перебивая, вслушиваясь в паузы. Все это время не в силах отойти друг от друга ни на шаг. Слова сплетаются жаркими звездами, взлетают к небесам, опадают медленно и плавно, мы задыхаемся от облегчения, что, наконец, позволили себе этот разговор.
Незаметно для меня мы оказываемся все на той же пыльной парте. Сидим рядом, касаясь друг друга плечом, укрытые теплой шалью и молча улыбаемся. На моих плечах – его пиджак. Артем смотрит на меня неотрывно и без конца заправляет мне за ухо выбившуюся из косы темную прядь. Мне легко и спокойно рядом с ним.
После продолжительной паузы он выговаривает совсем тихо:
- Мы не можем быть вместе, но любить друг друга нам никто не запретит. Давай будем счастливы этим.
Через мгновение я склоняю голову на его плечо.
Пролетает, наверное, несколько часов, а может, счастливых дней, пока мы не встаем и не уходим из старого корпуса.
В актовом зале погашен свет, наши шаги отдаются гулким эхом в пустой школе. Я провожаю Артема до дверей школы, на вахте никого нет – наверное, охранник куда-то отлучился.
Это нам только на руку.
- До завтра.
- До завтра.
Я неспешно собираю сумку, выхожу на улицу.
Одинокие мелкие снежинки, падающие с морозных небес днем, к вечеру превратились в великолепный снегопад. Я бреду домой вдоль обочины, тихо улыбаюсь и ловлю в меховые варежки мокрый снег.
Только, зайдя в подъезд, в лифте я вспоминаю про мобильный телефон. Снимаю блокировку, и на экране высвечивается пятнадцать пропущенных вызовов.
***
- Можно?
Дверь в кабинет русского языка и литературы на следующее утро открывается с громким хлопком.Слегка вздрагиваю. В груди поднимается стремительная волна жара, быстрым движением начесываю длинные волосы на лоб так, чтобы не было видно уродливую отметину на моей щеке. Улыбаться больно, но мне удается.
Вчера я дорого заплатила за свое опоздание. Часы показывали чуть больше одиннадцати, когда я открыла дверь своей квартиры. В полумраке разулась, поставила на пол сумку, и больше ничего не успела. Железная рука схватила меня из темноты коридора за грудки и рванула вперед. Я запнулась о ковер в прихожей, на мгновение повисла на стальных пальцах, а потом меня вздернули на ноги, как тряпичную куклу.
- Я не ясно выразился, когда сказал, чтобы ты была дома сию минуту, а, милая?
Теплое, пахнущее дорогим виски дыхание Андрея обдало лицо, злобные глаза впивались в меня взглядом, а я не чувствовала пола под ногами. Конечности вдруг стали ватными от страха.
Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвался только жалкий хрип.
Андрей швырнул меня к входной двери и прижал всем телом.
- Скажи, что тобой руководило, какая дебильная идея пришла в твою тупую голову, когда ты посмела ослушаться меня?
Не дожидаясь ответа, он замахнулся и ударил меня по щеке. Тошнотворная волна тупой боли пронзила мозг, ноги подкосились, я беспомощно повисла на стальной руке мужа. Его колено вклинилось мне между бедер так, чтобы я не могла пошевелиться. Он дышал мне прямо в лицо. Андрей намотал на ладонь мой длинный шарф, который я не успела снять, и медленно затягивал его вокруг шеи.
- Так вот, дорогая моя Мари, вздумаешь ослушаться меня еще раз, я покалечу твое прелестное личико так, что мать родная не узнает, ты поняла? Озвучь мне…
- Да, - сдавленно проговорила я.
Хватка сразу ослабла. Муж неожиданно и страшно улыбнулся.
- Хорошо. Извини.
Добралась до спальни я лишь спустя час, когда удалось справиться со страхом.
И сейчас Артем, одетый с иголочки, в черный простой строгий костюм, входит в кабинет, вносит запахи морозных улиц, свежести и легкого аромата сладковатых мужских духов. Смотрит слегка смущенно, но храбрится.
- Сегодня - последний учебный день, - сообщает он, - уроки сокращены, давай погуляем где-нибудь? Хочу загладить свою вину за вчерашнее.
Я не отвечаю, продолжаю улыбаться и слежу за тем, чтобы волосы надежно закрывали половину лица. Артем проходит в кабинет, плотно закрывает за собой дверь и присаживается передо мной на первую парту. Я смотрю на него снизу-вверх, отмечая светлеющий алый поцелуй зимы на его щеках, тщательно зачесанный на аккуратный пробор темные волосы, ровное, спокойное чувство в его взгляде.
Выражение его лица внезапно меняется, когда он замечает лиловый синяк на моем лице. Я поспешно наклоняю голову, но, конечно, не успеваю скрыть "вчерашний привет" от моего мужа.
Артем встает на ноги, не говоря ни слова, наклоняется и приподнимает мою голову за подбородок.
Мне хочется отклониться от его взгляда и от его руки, но я будто закостенела. Он осторожно отводит темные пряди волос с моего лица и разглядывает синяк. Я завороженно смотрю в его глаза. Они абсолютно другие. Темные, взгляд их, прикованный к уродливой отметине на моей щеке, мрачен и колюч. Несколько секунд Артем не говорит ни слова, а потом смотрит на меня, мне кажется, с укором.
- Я... Это просто недоразумение, представляешь, я вчера заходила в магазин, и... ну, двери там такие - открываются в обе стороны. И случайно меня ударили. Смешная ситуация. Теперь вот хожу красивая...
Говорю спешно, срывающимся голосом, первое, что приходит в голову, а мир застилается предательской влажной пеленой, которая выдаёт мою ложь. Артем ничего не отвечает, просто смотрит, как по моим щекам одна за другой, нескончаемой вереницей скатываются слезы. Я почти не могу себя контролировать, сил хватает лишь на то, чтобы не разреветься в голос, продолжаю говорить нечто бессвязное.
Он чуть хмурится, выслушивая мое враньё, и, наконец, произносит:
- Он тебя, что, бьет?
Замолкаю на полуслове, пытаюсь справиться с дыханием и остановить, наконец, рыдания. Несколько раз прерывисто вдыхаю, готовлюсь упрямо врать дальше, но внезапно замечаю, что меня окутывает тепло и аромат его одеколона. Он обнимает меня обеими руками, прижимает мою голову к своей груди. И я сдаюсь. Секунду сижу без движения, а потом обхватываю его слабыми руками, утыкаюсь в белоснежную рубашку и чувствую, как дрожат пальцы, цепляющиеся за ремень.
Слез нет. Ощущаю его дыхание у себя на волосах - наверное он коснулся их губами. Постепенно уходит волнение, Артем забирает его просто своим присутствием рядом.
Через некоторое время я глубоко вздыхаю и отстраняюсь. Артем садится рядом. Он не выпускает моей руки.
- Почему ты с ним живешь? - спрашивает он мрачно.
Печально улыбаюсь.
- Все не так просто.
- Ты ему ничем не обязана, - возражает он горячо, - ты свободна, ты можешь уйти от него, почему ты этого не сделаешь?
- Мне некуда идти, - отвечаю мягко.
Меня невероятно трогает его волнение. Я благодарна ему за него.
- Я тебе помогу. У моей семьи есть квартира, которую они сдают. Я поговорю с отцом, он все устроит.
- Я не стану жить в квартире твоих родителей.
- Они не узнают о нас!
Он осекается, когда я нежно беру его за руку.
- Спасибо тебе, но я разберусь в своих проблемах сама. Я правда тебе очень благодарна. Ты не можешь мне помочь.
Он еще раз касается взглядом моего лица. Я вижу, что ему хочется спорить, но он сдерживается.
- Ты только не рассказывай больше эту историю про магазинную дверь, - говорит он недовольно.
Я тихо усмехаюсь.
- Не очень правдоподобно вышло, да?
Артем не принимает моего шутливого тона, остается встревоженным. А меня охватывает такое нестерпимое чувство, что хочется как-то выразить переполняющую меня благодарность. Я обеими руками поднимаю по-мужски большую ладонь Артема и целую её в теплые пальцы.
Слышу, как у него перехватывает дыхание ровно на одну секунду. Он завороженно смотрит на меня, и произносит:
- У меня скоро день рождения.
Улыбаюсь.
- Я знаю. Двадцать девятого января.
Он кивает, и в его глаза закрадывается лукавство.
- Мне исполнится восемнадцать лет.
- Прекрасный возраст.
На мгновение он опускает темные, невероятные глаза, а когда поднимает, в его взгляде озорная улыбка.
- Имениннику полагается подарок.
- Что ты хочешь, чтобы я тебе подарила?
Одно мгновение он собирается с духом, а потом говорит:
- Твой поцелуй. Настоящий. Это сделало бы меня самым счастливым.
Я смеюсь.
- Артем...
- Подаришь? - настаивает он.
- Не могу тебе обещать.
Повисает пауза, в которой Артем качает головой, признавая поражение, но потом его лицо снова мрачнеет. Он вновь смотрит на мой синяк.
- Ты уверена, что тебе не нужна моя помощь?
- Уверена. Спасибо, Артем.
***
Мне кажется, что время – это огромное древнее таинственное животное, у которого на хвосте минуты, часы, дни, недели. Иногда оно взмахивает хвостом неторопливо и играючи, а иногда раздраженно бьет им по земле, и круговерть событий затягивает нас в стремительный ураган.
Проходит много счастливых солнечных дней. Они наполнены наступающей весной, тающим снегом, сырыми утрами, запахом чая и свежих булочек. Тетрадными листами, письмами, прикосновениями, теплыми вечерами под аккомпанемент весеннего дождя за окном.
Кончается учебный год, пролетают экзамены и последние душные школьные дни. Летом я получаю особенно длинные письма от Артема. Он рассказывает о своем путешествии в Грецию и сожалеет, что меня нет рядом с ним. Я сожалею о том же, и отвечаю ему, что с нетерпением жду его возвращения.
Андрей летом уходит в отпуск на две недели, и уезжает с друзьями в Доминикану. Меня он с собой не приглашает. Я радостно собираю его вещи, предвкушая целые две недели свободы.
Пью ледяной кофе по утрам, часто посещаю городской пляж, жду Артема, чтобы встретиться с ним в кафе или просто в парке.
Те дни наполнены для меня словами, которые я перечитываю в его письмах и моими чувствами. С ними я больше не борюсь. Артем привозит мне в подарок расшитый серебряной нитью палантин, с узором из крупных цветов. Пачка писем в нижнем ящике стола полнеет и уже не помещается в томике Шекспира. Самые первые два письма я оставляю в книге, остальные складываю в деревянную шкатулку и запираю миниатюрным ключом.
Первого сентября тщательно и вдохновенно собираюсь на линейку, укладываю длинные волосы вокруг головы в причудливые косы, надеваю белое, шелковое платье, а поверх накидываю драгоценный палантин, придирчиво гляжусь в зеркало. Внешне похожу на эльфийку из «Властелина Колец», королеву Галадриэль.
Андрей наблюдает мои приготовления с мрачным удивлением, следует тенью за мной, наблюдает из-за угла, как я бегаю по квартире, не обращая на него никакого внимания.
Когда я уже готова выйти за порог, он неожиданно ловит меня за талию сзади.
Первое, что я чувствую – отвращение. Такое сильное, что делаю попытку вырваться, но потом замираю. Муж зарывается лицом в мои волосы и шумно вдыхает аромат духов. На пол с металлическим звоном падает шпилька.
- Осторожно, - говорю я ровно, - прическа.
- К черту прическу, - говорит Андрей.
Его руки продолжают стискивать меня стальным обручем. Я чувствую, что начинаю задыхаться.
- Может, останешься дома сегодня? – спрашивает Андрей, и на пол падает вторая шпилька.
Я чувствую, как ослабевают тщательно закрепленные косы, и на лоб скользят темные пряди. Против моей воли по лицу начинают катиться слезы. Муж разворачивает меня к себе одним резким движением, так что я тихо вскрикиваю, и прижимает к двери. Я стараюсь не смотреть в его голубые, потемневшие глаза, в его красивое лицо, искаженное странной гримасой.
- Ты еще красивее, когда плачешь, - задумчиво говорит он, стирая дорожки слез с моих щек, оставляя черные полосы от туши.
«Поэтому ты меня и бьешь», - думаю я.
- Андрей, я опоздаю на работу.
Он держит меня еще секунду, потом отпускает и негромко произносит:
- Не задерживайся сегодня.
Через долю секунды меня уже нет в квартире.
По дороге в школу я пытаюсь привести свое лицо в порядок, и на линейку опаздываю на десять минут.
День все еще по-летнему жаркий, солнечный. Площадка перед школой, утопающая в зеленых молодых тополях, украшена шарами, ленточками и поздравительными плакатами. Вхожу в распахнутые ворота торопливым шагом, незаметно встаю в строй учителей за спинами нарядных школьников. Одиннадцатый класс стоит, вытянувшись, с разноцветными шарами, бодрый, готовый к новому учебному году.
Взгляд нетерпеливо скользит по ряду учеников и безошибочно находит Артема. Сердце замирает на мгновение в груди, а потом ускоряет биение.
Он ослепительно красив в лучах утреннего сентябрьского солнца. Над ним качаются трепетные тени листьев, скользят по его лицу. Голоса ведущих, шепотки учеников, события сегодняшнего утра, звуки, лица, все отдаляется. Я вижу только Артема в черном строгом костюме, элегантного, заметно повзрослевшего.
И замечаю еще один восхищенный взгляд, обращенный в ту же сторону.
Рядом с Артемом стоит Дарина. Щеки девушки залиты ярким румянцем, а маленькая ладошка – в его руке. Она говорит что-то застенчиво, Артем поворачивается к ней и улыбается.
Что-то острое бьет в самое сердце так неожиданно, что я неосознанно делаю шаг назад. Рассеянно смотрю вниз, почему-то ожидаю увидеть впившуюся в кожу шпильку. Взгляд упирается в блестящую на солнце серебристую ткань палантина.
Я делаю шаг назад, чтобы скрыться за рядом семиклассников.
«Ты знала, что так будет. Ты знала!»
Не дожидаясь конца торжественной линейки, поднимаюсь к себе в кабинет.
Тишина встречает меня уютом, запахом книг и тихим тиканьем часов на стене. Я сажусь за первую парту, туда, где обычно сидел Артем нашими вечерами. Несколько минут я сижу словно в оцепенении, потом одну за одной вынимаю шпильки из прически. Волосы падают на плечи тяжелой волной.
- Ты предполагала это, Маша, - говорю я почти неслышно, разбирая пальцами волнистые пряди. - Ты же не думала, что эта игра затянется надолго?
«Правильно. Я ведь говорила. Нужно только подождать, Артем…»
Моргаю несколько раз, подхожу к зеркалу, выпрямляюсь и заплетаю длинную косу. Мое лицо сосредоточено и спокойно. Острая боль в груди не прекращается, но я делаю вид, что её нет.
Довольно глупостей.
В дверь робко стучатся мои ученики, ожидающего первого в этом учебном году классного часа, и я киваю им.
Ухожу со школы ровно через сорок пять минут, стараясь как можно быстрее покинуть школьный двор и не попасться никому на глаза.
Андрея дома не оказывается.
***
Первая учебная неделя длится ужасно долго. Несколько дней мне под разными предлогами удается избежать разговора с Артемом. Он часто заглядывает ко мне в кабинет, но я стараюсь загрузить себя консультациями, дополнительными занятиями, и он уходит, увидев, что я занята.
В одиннадцатом классе я веду уроки, глядя в противоположную стену, и стараюсь не замечать настойчивый взгляд Артема. Ближе к концу недели после шестого урока он решительно входит в кабинет.
- Мария Викторовна, можно вас отвлечь ненадолго?
Я занимаюсь с семиклассниками и бросаю быстрый взгляд на дверь. Ребята оглядываются.
- Это срочно? Я занята.
- Очень срочно, - спокойно говорит Артем.
- Артем…
- Я могу изложить вам суть проблемы прямо здесь, - с легким нажимом говорит Артем.
Секунду я медлю, а потом поворачиваюсь к семиклассникам.
- Ребята, дочитайте параграф и сделайте упражнение номер четыре. Я сейчас подойду.
Мы выходим в коридор.
- Я тебя слушаю.
Артем не торопится с ответом. Несколько мгновений просто рассматривает меня с легкой улыбкой.
- Ты говорил, что у тебя ко мне срочный разговор, - нетерпеливо напоминаю я, - Артем, мне правда некогда. Пожалуйста, побыстрее.
Вместо ответа он нежным движением заправляет мне за ухо выпавшую прядь. Я тут же отклоняюсь.
- Ты с ума сошел. Мы в коридоре.
Он озорно улыбается.
- Я скучал. Давай погуляем сегодня? Когда ты освободишься?
Я складываю руки на груди.
- Я сегодня занята до самого вечера и намерена провести его в компании сочинений пятого класса. Но думаю, что Дарина не откажется с тобой погулять.
Секунду Артем изумленно моргает, а потом лицо его светлеет, и он смеется. Звонко и радостно. Он окидывает меня вспыхнувшим взглядом и тихо произносит:
- Буду ждать тебя в старом корпусе.
Через мгновение он добавляет еще тише.
- Не знал, что ты настолько ревнива.
Я не успеваю ничего ответить, потому что Артем мимолетно прикасается к моей руке, а потом стремительно уходит.
После работы собираюсь домой с твердым намерением не задерживаться более нигде.
А потом сворачиваю на черную лестницу, ведущую во внутренний двор.
***
- Посмотри.
Протягиваю Артему черную тетрадь в кожаной обложке. Мы сидим на скамейке в парке, нас окутывает осенний вечер, в небе сияют первые проблески юного заката. Красочная осень тихо и незаметно разворачивает над нами пестрые крылья. Над скамейкой, на которой мы сидим, нависает большой старый клен, и ярко-желтые резные листья мягко падают вокруг.
Артем с любопытством открывает тетрадь и некоторое время изучает текст.
- Это твой рассказ?
Улыбаюсь и киваю.
- Можно прочитать?
- Для этого я тебе его и принесла.
- Здорово, спасибо!
Артем перелистывает тетрадь, а я смотрю на его темные волосы, спадающие на глаза. Неожиданно для себя заглаживаю их ему назад. Он не отрывает взгляда от текста, ловит моё запястье и долго держит его в руке.
На нас медленно планируют листья, потревоженные ветром, запутываются в моем шарфе.
***
Осень и начало зимы пролетает незаметно. Все чаще ношу распущенные волосы после того, как Артем сказал мне комплимент, покупаю ягодный черный чай, пеку булочки с изюмом и корицей, которые ему так нравятся.
К тому времени, как начинаются декабрьские морозы, и школа готовится к новогоднему празднику, мне начинает казаться, что все время, которое я провожу не с Артемом, проходит зря. Начинаю скучать по нему каждую секунду, когда мы в разлуке. Вечера наши становятся все длиннее.
По мере того, как на улице становится все морознее, мы меньше гуляем по улицам и позднее засиживаемся у меня в кабинете.
- Артем не успевает по твоему предмету? – однажды утром спрашивает меня Ольга Александровна.
Я смотрю а неё в изумлении.
- Нет. Напротив, у него все в порядке. Почему ты спрашиваешь?
Невысокая полная женщина, возраста моей мамы, с круглым добродушным лицом слегка пожимает плечами.
- Он часто остается у тебя на дополнительные занятия. Я подумала, может, у него проблемы.
Вечером я передаю этот разговор Артему вместе со своими тревогами по этому поводу. И на следующий день он заваливает полугодовое сочинение.
- Ты с ума сошел! – бушую я, - у тебя в каждом слове ошибка! Ча-ща с буквой «я»! Артем, это первый класс!
В сердцах бросаю ему его тетрадь. Он её ловко ловит, бесстрастно оглядывает исчерканное сочинение. Поперек корявого текста написано моей рукой: «Неудовлетворительно!»
- Ну, теперь-то уж точно ни у кого не возникнет вопросов по поводу дополнительных занятий, на которые я остаюсь, верно? – ухмыляется Артем.
- Ничего смешного! Я теперь могу вывести тебе только тройку за полугодие! Это совершенно не твой уровень!
Артем выслушивает мои возмущения с мягкой улыбкой, провожает меня взглядом из угла в угол кабинета. Потом откладывает тетрадь в сторону и встает из-за стола.
Он встречает меня возле подоконника, теснит к окну и осторожно разворачивает за плечи.
- Да брось, Маша, неужели ты сомневаешься, что я напишу годовое сочинение? – говорит он мягко, - лучше взгляни.
Над школой разливается зимняя вечерняя заря, и пышные, словно сделанные из сладкой ваты облака подсвечиваются изнутри скрывающимся в них закатным солнцем. Лучи вырываются из-за краев облаков ветвистым веером, истаивая в стремительно синеющей выси.
- Правда красиво? Как будто горы вдалеке.
Я слегка вздыхаю и перестаю ругаться. Артем опирается о подоконник по обе стороны от меня, и я чувствую, как что-то трепещет в груди от его близости.
- Перепишешь сочинение хотя бы на тройку, - бурчу недовольно.
Он тихо смеется теплом в мои волосы.
В один из зимних школьных дней я внезапно слышу в коридоре громкие гневные голоса, а потом звук падения и девчачий визг.
Деревянная дверь дребезжит от врезавшегося в него тела. Резко поднимаюсь из-за учительского стола и спешу в коридор. Дверь поддается с трудом. В появившуюся щель я протискиваюсь боком и вижу, что возле моего кабинета собралась чуть ли не вся школа.
Толпа галдит и вопит, подходят все новые ученики, которые подпрыгивают за спинами старших, в надежде разглядеть, что происходит.
- Разойдитесь!
Мой строгий голос тонет во всеобщем шуме, но ближние ряды расступаются. Я протискиваюсь в центр собравшихся и вижу безобразную картину.
На полу между двумя скамьями для отдыха учеников катаются два тела. В них я мгновенно узнаю Артема и Петрунина Якова – его одноклассника. В общей кучи сцепленных тел то и дело мелькают кулаки, колени, пятки. Парни вцепились друг в друга так, что мне становится страшно. Рев толпы, взвизгивания, крики сливаются в один непрерывный звук, и я чувствую накрывающую меня панику.
Несколько старшеклассников кидаются к дерущимся, растаскивают их в стороны. Яков поддается нехотя, а Артем яростно рвется отомстить обидчику, причем, его нисколько не смущает, что Петрунин в два раза превосходит его весом и кулаки у него размером с хороший булыжник.
- Объяснитесь! – рявкаю я в гневе, - что за безобразное поведение?
Петрунин прищуривается, окидывает недобрым взглядом Артема, а потом и меня. Артем одним движением вывертывается из захвата сдерживающих его ребят и тяжело дышит. Под глазом у него припухшая отметина, рубашка лишилась нескольких пуговиц.
- Я вас слушаю, - говорю я уже спокойнее. Толпа вокруг молчит и с любопытством наблюдает. – В чем причина аморального поведения?
Яков смотрит на меня презрительно, и уголок его рта чуть подрагивает.
- Поверьте, Мария Викторовна, вы не хотите, чтобы я озвучил причину при всех. – Говорит он дерзким тоном.
- Позвольте мне решать, чего я хочу, а чего нет, Петрунин, - отзываюсь я ровно.
Я поворачиваюсь к Артему, но он свирепо смотрит мимо меня на одноклассника.
- Что здесь происходит? – слышится вкрадчивый голос, и любопытная толпа мгновенно расступается.
По коридору к нам идет директор школы – Владимир Олегович. Невысокий крепкий мужчина средних лет. В неизменном сером пиджаке и строгом галстуке.
Дети вокруг заметно робеют, некоторые предпочитают вовсе убраться по добру по здорову.
Директор окидывает холодным взглядом драчунов, меня, стоящую между ними и собравшихся учеников.
- В чем дело, молодые люди?
Повисает тишина, прерываемая голосами, доносящимися с первого этажа.
- Я спрашиваю вас, господа, в чем дело? – повторяет он почти шепотом. В притихшем коридоре каждое его слово прекрасно слышно.
Артем набирает в грудь воздуха.
- Петрунин неуважительно отозвался об учителе.
Владимир Олегович приподнимает брови.
- Вот как? О ком?
Повисает молчание, но оба парня переводят взгляды на меня, и директор понимающе хмыкает. Я чувствую, что мои щеки заливает краска.
- А ты, значит, у нас рыцарь, Милановский, - скептически говорит Владимир Олегович.
Артем выдерживает его взгляд, но меня смущает то, как насмешливо смотрит на меня Петрунин. Можно ли думать, что всегда такой спокойный и рассудительный Артем полез в драку просто так?
- В мой кабинет, Петрунин, живо, - командует директор и поворачивается к Артему, - что до вас, Милановский, ваши благородные порывы не оправдывают безобразной драки в школьном коридоре.
Тучный Яков проходит мимо Артема, намеренно задев его плечом. Толпа медленно расходится. Звенит звонок на урок. Артем наклоняется за рюкзаком.
- Дай посмотрю. - Опускаюсь на корточки рядом с ним и вглядываюсь в его лицо. – Нужно приложить что-то холодное, иначе будет синяк.
Артем молчит. Его все еще потряхивает от злости.
- Все в порядке, - тихо отзывается он, - у меня сейчас химия, я пойду. Не волнуйся.
Я удерживаю его за рукав.
- Что произошло, расскажешь?
Он смотрит на меня мгновение, качает головой.
- Все в порядке, не переживай.
Артем ласково касается кончика моей косы, спадающей на плечо, и уходит, оставляя меня посреди коридора с плохим предчувствием.
Когда я возвращаюсь домой в этот же день, предчувствие меня не оставляет. Мною владеет особое нежелание находиться в квартире Андрея, но я переступаю через собственные чувства,захожу в лифт и поднимаюсь на шестой этаж. Вхожу почти неслышно.
Пахнет чистящими средствами для паркета – с утра я успела протереть полы, куртка Андрея висит на вешалке, на полу брошена барсетка. Я поднимаю её, вытираю дно рукой и ставлю на узкий столик.
Неспешно снимаю шубу, встряхиваю, чтобы расправился красивый темный мех, тянусь за вешалкой и краем глаза вдруг ловлю какое-то движение в тени коридора.
Внезапный иррациональный страх заставляет меня замереть на месте. В темноте коридора я четко вижу чью-то черную фигуру. Она отделяется от стены, бесшумно скользит ко мне, и тут вспыхивает свет.
Я вздрагиваю всем телом. В коридоре стоит Андрей.
- Ты меня напугал, - говорю я.
Его лицо в тени, я не могу понять, в каком он настроении, но спину сводит легкая судорога, заставляет мышцы напрячься и выпрямиться.
Андрей подходит ближе. Руки его засунуты в карманы брюк, походка слегка развязная.
- Как прошел твой день на работе?
- Как обычно, - настораживаюсь. Муж никогда не интересовался моей работой.
Губы его сложены в полуулыбку, но глаза не улыбаются. От такого контраста становится не по себе.
Муж пристально меня разглядывает, потом протягивает руку и мягко снимает с меня шапку. Темные волосы тут же рассыпаются по плечам. Он протягивает массивную, жилистую ладонь и проводит по волосам пальцами.
Внутри меня все сжимается. Мне становится душно под взглядом Андрея, и я делаю неосознанный шаг назад.
Он подмечает это, и губы его растягиваются еще больше.
- Когда ты стала носить распущенные волосы? – вдруг спрашивает он.
Его вопрос заставляет меня вздрогнуть. В памяти мелькает яркое, словно росчерк кометы на темном небе, воспоминание склоненной темноволосой головы и тепло руки, прикасающейся к моей длинной косе.
«- Расплети.
- Зачем?
- Твои волосы очень красивые. Ты очень красивая…»
Сглотнув, отвечаю:
- Недавно.
Его взгляд скользит по моему лицу, опускается вниз, и я чувствую, как краска начинает отливать от лица. Уши странно закладывает.
Андрей быстрым движением сдергивает с меня теплый широкий шарф. Он с мягким звуком падает к моим ногам. Муж делает шаг вперед, я вижу, как слегка раздуваются его ноздри, он втягивает в себя запах моих духов, морозный стремительно тающий в квартире аромат зимы и мокрого меха.
- Андрей, я… не ждала тебя сегодня рано. Мне нужно приготовить ужин.
- Успеешь.
Он несколько долгих секунд гипнотизирует меня взглядом, а потом медленно тянет глубокий вырез свитера с плеча.
Я закрываю глаза, чтобы не выдать отвращения, которое накрывает меня с головой. Андрей с силой дергает свитер, в полной тишине раздается треск, и мягкая ткань соскальзывает с меня. Руки машинально прижимают свитер к груди, но муж резким движением расцепляет их.
- Андрей…
- Тихо.
Брошенное шепотом слово обжигает шею, я содрогаюсь от ощущения дыхания на коже, сдавливает сухое горло. Он обеими руками обхватывает меня, словно медведь громадными лапами, нависает, наклоняется ко мне. Я быстро высвобождаю руки из свитера, болтающегося на талии, а потом с силой отталкиваю от себя Андрея.
Муж делает два неверных шага назад, я ещё успеваю заметить до крайности удивленное его лицо, а потом с ужасом осознаю, что сделала.
На секунду меня сковывает такой страх, что путается сознание, а потом я срываюсь с места. Предприняв отчаянную попытку прыгнуть мимо застывшего в изумлении Андрея на лестницу, я не рассчитываю свои силы.
Одним слитным тягучим движением муж хватает меня поперек туловища и валит на пол. Резкая боль обожигает левую половину лица: я ударяюсь о нижнюю ступеньку лестницы скулой.
- Что ты сделала? – шипит Андрей, хватая меня за руки.
Его голубые глаза темнеют от бешенства, он крепко прижимает меня к полу, полностью лишая способности двигаться.
Под тяжестью его тела, я не могу пошевелиться, дышать становится все тяжелее, в голове пульсирует боль.
- Отпусти меня…
Мой жалкий скулеж заставляет его ухмыльнуться, а потом я вижу в его глазах холодную сталь и знакомое мне удовлетворение. На меня наваливается вязкая безысходность.
Я зажмуриваюсь и стараюсь представить, что меня нет.
***
Следующее утро я провожу в безуспешных попытках справиться с собой. Прихожу на работу совсем рано. Заспанный охранник с раздражением открывает массивный засов на воротах школы. С неба сыплется снежное крошево, мороз приятно охлаждает лицо, но голова после встречи со ступенькой лестницы болит нещадно.
Я ни на чем не могу сосредоточиться, стискиваю дрожащие пальцы, отвечаю на вопросы учеников невпопад и почти их не слушаю. Все мои силы уходит на то, чтобы не начать биться в истерике посреди класса. Внутри меня словно скручена тугая пружина, готовая выстрелить в любой момент, крепче стискиваю пальцы, пытаюсь дышать медленно и глубоко, но на глаза то и дело наворачиваются слезы.
Дети сидят притихшие, смотрят на меня с оттенком изумления и испуга, а я могу только глотать длинные паузы и контролировать собственное лицо.
К концу пятого урока мне кажется, что еще немного, и меня разорвет изнутри. Говорить уже совсем нет сил, даю десятому классу изложение и смотрю в окно. Меня посещают мелькающие тошнотворные образы вчерашнего вечера, проведенного мною в боли и унижении, и слезы неконтролируемой волной брызжут из глаз.
Извиняюсь перед ребятами, выхожу в коридор, чтобы немного успокоиться. Прислоняюсь к двери спиной и дышу мелко, час. Мне срочно нужно взять себя в руки. Следующий урок в одиннадцатом классе, нельзя, чтобы Артем увидел меня в таком состоянии!
Делаю два глубоких свистящих вдоха и возвращаюсь в кабинет.
Как только звенит звонок, и начинается перемена, я теряю сознание.
Прихожу в себя медленно и мучительно, на лице у меня что-то мокрое, холодное. Открываю глаза.
Вокруг меня сгрудились ученики, кто-то судорожно звонит по телефону, еще два человека спешно открывают в кабинете окна.
- Не надо скорой, - говорю слишком слабым голосом, откашливаюсь и повторяю уже увереннее.
Несколько рук поддерживают меня под спину и помогают сесть.
Я мокрая насквозь, белая блузка прилипла к телу, на лоб кто-то положил влажное полотенце.
- Мария Викторовна, давайте вызовем врача.
- Вы очень бледная.
- Нет, ребят, мне уже лучше.
Я быстро нахожу глазами Артема. Он стоит за спинами одноклассников с мрачным видом. Его взгляд прикован к моему обширному кровоподтеку под левым глазом.
- Садитесь, начнем урок.
Одиннадцатиклассники неуверенно и медленно расходятся по своим местам, Артем стоит, как вкопанный, и я роняю негромко:
- Артем, займи свое место.
Он медлит мгновение, потом идет за свою парту.
Урок проходит словно в тумане. Головная боль возвращается с новой силой и заставляет меня морщиться. Я чувствую, что Артем не сводит с меня глаз, хоть и не смотрю в его сторону. Предпочитаю не замечать вопросов написанных на лицах учеников, которые то и дело поглядывают на мое расцвеченное лицо.
Когда звенит звонок, Артем задерживается.
За окном уже темнеет. Мир становится синим с тусклыми всполохами фонарей вдоль дорог.
- Что случилось?
Я открываю рот, чтобы ответить, но обнаруживаю, что не могу сказать ни слова. Я могу только смотреть на его фигуру, которая расплывается и тает по краям. Растущая тревога, написанная на лице Артема, переходит в настоящую панику, и я понимаю, что скрученная пружина внутри меня разжалась с резким щелчком.
Ноги лишаются силы, я падаю на пол возле учительского стола, цепляясь за него рукой, с надрывным, глухим стоном. Артем подлетает ко мне, чуть не перескакивая через парту. Мои руки сами тянутся к нему. Он подхватывает меня сначала за руки, потом и за талию.
Что он мне шепчет, я не разбираю, могу только тихо выть и цепляться за белоснежный воротник его рубашки. Я забываю, что дверь кабинета не заперта, не задумываюсь о том, что если кто-то войдет, будет трудно объяснить происходящее. Пусть хоть небеса обрушатся мне на голову, Артем мне нужен. Я не могу его сейчас отпустить.
Не знаю, сколько проходит времени прежде, чем я начинаю хоть что-то соображать.
Артем все еще держит меня, его рубашка промокла на плече. Он без конца повторяет мне: «Все будет хорошо», поднимает меня с пола почти на руках, сажает на стул.
«Если ты обещаешь..»
Я немного отклоняюсь от него, мне вдруг становится ужасно стыдно.
- Прости. В последнее время ты только тем и занимаешься, что вытираешь мои слезы…
Он качает головой, отмахиваясь от последнего предположения, гладит меня по волосам, и мне снова хочется заплакать.
- Что он сделал тебе?
Я опускаю глаза, просто не могу выговорить это в слух, не хочу, чтобы он знал об этом.
- Это он тебя ударил?
- Нет. Я упала.
- Не надо его оправдывать! – Артем внезапно вскакивает на ноги, и я слегка покачиваюсь, лишившись поддержки. – Он тебя бьет, а ты молча сносишь это. Что он вчера с тобой сделал? Ты целый день не выходишь из кабинета, и еще в обморок упала. Скажи мне, что произошло? Я тебе помогу, выступлю свидетелем побоев, давай сфотографируем твои синяки и подадим на него в суд! Ты слышишь? Маша!
По моему лицу вновь текут слезы, но мне не жалко себя. Внезапно мне приходит в голову, что Артем – единственный человек, который хочет вытащить меня из болота, в которое я превратила свою жизнь. Что он намного сильнее меня, светлее и чище, и мне не место рядом с ним.
Особенно теперь.
- Ты… не дотрагивайся до меня. Я не могу тебе теперь позволить…
Говорю какую-то бессвязную чушь, запинаюсь, давлюсь словами, и вдруг замечаю, что наступила абсолютная тишина.
Когда я поднимаю взгляд, Артем смотрит с выражением ужаса на лице, в его глазах мелькает догадка, а потом я замечаю, что его взгляд прикован к моим запястьям, где Андрей вчера оставил след своих зубов.
- Маша, он что…
Я не в силах дослушивать его вопрос. Отворачиваюсь, чтобы Артем не видел жарко вспыхнувшие щёки.
Несколько мгновений он пораженно молчит, а потом опускается на корточки возле стула, на котором я сижу и настойчиво поворачивает меня к себе лицом.
- Ты не вернешься к нему сегодня. – Говорит он твердо. - Не вернешься больше никогда, ты слышишь?
- Мне некуда идти…
- Да к черту! – вскрикивает Артем яростно, - я не пущу тебя домой. Чего ты ждешь, чтобы он тебя убил?
Я молча прижимаюсь к нему, обхватывая его руками за талию, и он долго гладит меня по вздрагивающей спине.
Больше Артем ничего не говорит.
Еще через час я говорю сиплым, прерывающимся голосом:
- Мне нечем дышать. Давай выйдем на воздух, пожалуйста.
Он помогает мне одеться и выводит из школы.
Вахтер смотрит нам вслед с легким удивлением, но ничего не спрашивает.
***
Центр города встречает нас разодетой к новому году улицей. Пестрые огни гирлянд мерцают вдоль фонарных столбов, вереницы украшенных деревьев, мигающие витрины, разноцветные буквы вывесок – все кричит о празднике. Вокруг второпях, съежившись семенит народ. Мороз лижет их лица, поддувает под шубы и пуховики, и они ускоряют шаг, скрипят снегом, кутаются в шарфы и меховые воротники.
Зима румянит щеки Артема, отчего он кажется совсем юным. Темные глаза блестят, и я не могу отвести от них взгляд. Те пятнадцать-двадцать минут, за которые маршрутка проехала три остановки от школы до центра, я смотрела и смотрела на него. Он держал мою озябшую руку в меховой варежке и изредка её сжимал. От этого жеста мне хотелось плакать, и я лишь усилием воли сдерживалась.
Под левым глазом, где слезы давно смыли косметику, разливалось лиловое пятно, оставленное мне на память любимым мужем. Я начесала волосы пальцами на щеки, чтобы хоть как-то скрыть синяк, но женщина, которая стояла возле меня в транспорте, то и дело бросала взгляд на мое лицо.
Истерика выжала меня досуха. Во мне больше нет ни слез, ни сил, по конечностям разливается вязкая слабость, и я даже не замечаю, куда мы едем.
Артем осторожно помогает мне спуститься со скользкой ступеньки маршрутки, и больше не отпускает мою руку в варежке. А мной владеет странное ощущение скованности. Я не нахожу в себе сил оглядываться по сторонам, когда мы переходим дорогу, я не могу заставить себя соображать. Наверное, Артем это чувствует. Он мягко направляет меня, тянет за руку, и как мы оказываемся на центральной улице города среди пестрых магазинов и рекламных стендов, я не замечаю.
Оглянувшись вокруг, я на мгновение застываю посреди улицы, а потом перевожу взгляд на него. Через несколько секунд говорю:
- Ты шарф забыл в школе.
Артем поднимает воротник и застегивает молнию до конца.
- С утра у тебя был зеленый шарф, а сейчас его нет, - зачем-то добавляю я, и он улыбается.
- Зима меня любит, я никогда не мерзну.
Мы медленно бредем сквозь торопливую толпу. Мои каштановые волосы, выбившиеся из-под шапки, треплет ветер, лицо немеет от холода, но я странным образом оживаю. Окружающие звуки доходят до меня уже не приглушенными, словно сквозь слой ваты, и взгляд перестает цепляться за все подряд. Возвращается способность нормально мыслить, чувствовать. Я вдыхаю зимний воздух, пропитанный смесью запахов многочисленных кондитерских, табачных лавок, дорог, закусочных. Артем идет рядом неторопливым шагом, зарываясь носками туфель в снег, и я наблюдаю, как прилипчивые снежинки нехотя слетают с кожаной поверхности.
- Что ты любишь больше всего? – внезапно спрашивает он.
Я вскидываю голову. Артем смотрит на меня, повернув голову и слегка улыбаясь. Меня внезапно пронзает чувство глубокой привязанности, острое и сиюминутное, словно всполох молнии.
Он так красив…
- Снег, - говорю я негромко.
На его лице отражается задумчивость, взгляд скользит по стройному ряду разномастных магазинчиков, а потом он слегка вздрагивает и подводит меня к заснеженной скамейке.
- Подожди меня. Никуда не уходи, ладно?
Слегка улыбаюсь. Кажется, он боится, что я сбегу. Артем быстрым шагом заходит в детский магазин. Некоторое время я просто стою, чувствуя, как замерзают ноги, а потом меня привлекает мелодичный звук колокольчика, пробивающийся сквозь уличный шум.
Из магазина на противоположной стороне улицы выходит молодая мама в красивом болотно-зеленом пальто с песцовым воротником. За руку она держит мальчика, на вид ему не больше трех лет. Ребенок прижимает к груди потрепанного медвежонка. Мех у него местами вылез, обнажая тканевую основу, а глазки-пуговки болтались на растянувшихся нитках.
- Я тебе сто раз повторила… да все они там просто козлы! – на всю улицу возмущалась мать кому-то в трубку телефона, - ты все правильно сделала, дорогая, ты молодец. Так им и надо! Пусть поплачут теперь, да!
Мальчик словно съеживается и быстро осматривается по сторонам, прижимает своего медвежонка еще сильнее. Мать шумно прощается с кем-то по ту сторону телефона, бросает маленький аппарат в сумочку и обращает внимание на сына.
- Господи, опять! Кажется, я говорила не единожды: если ты не выбросишь этого проклятого медведя, я сделаю это сама. – Она дергает мальчика так резко, что ребенок поскальзывается и виснет на одной руке. Она нетерпеливо рывком ставит его на ноги. – Теперь ты повсюду решил таскать его с собой! Фу. Вон урна, сейчас же выброси!
Паника и мольба в глазах ребенка поражает меня в самое сердце. Я неосознанно делаю шаг вперед и останавливаюсь.
- Сейчас же! Ты меня слышишь?!
Она выдирает из рук сына старого медведя и небрежно бросает в ближайшую урну. Мальчик начинает всхлипывать, но несмело и очень тихо. Секунду она смотрит на него с раздражением, но потом вздыхает.
- Ну-ну, не плачь, родной. Мы пойдем и купим тебе нового, большого. Этот медведь, которого тебе подарил твой козел-папаша, нехороший. Он старый и грязный. Не жалей о нем…
Она еще что-то говорит ласковым голосом и уводит покорного малыша от урны, а он все оглядывается и оглядывается назад.
Я перехожу улицу и смотрю на медвежонка. Его глаза-пуговицы поблескивают в свете фонаря желтым, и я вижу в них свое неясное смазанное отражение.
- Пойдем?
Ко мне неслышно подходит Артем. В руках у него синяя детская лопатка.
- Зачем это тебе? – спрашиваю осипшим голосом, и он улыбается.
- Увидишь.
- А куда мы пойдем?
- Вон в тот двор.
Он порывисто хватает меня за руку и тянет на себя. В его глазах предвкушение и улыбка. Я поддаюсь.
Дом обступает нас со всех сторон, когда мы минуем арку и выходим во двор, нависает пятью этажами, блестит тусклыми окнами. Артем ведет меня в центр старой облупленной детской площадки, заваленной сугробами. Их постоянно со своих машин сгребают жильцы, и бросают на лавочки и лесенки.
- Становись сюда, - командует он.
Ничего не понимая, я выполняю его просьбу и с недоумением наблюдаю, как Артем начинает копать снег детской лопаткой.
- Сверху сугроб покрывает корка льда, и чтобы добраться до рассыпчатого, пушистого снега, нужно постараться, - говорит он, старательно раскалывая верхнюю часть сугроба, - а внутри всегда есть красивый белый снег. Нужно только добраться… ага!
Он набирает полную лопатку снега и с удовольствием его разглядывает.
- Готова?
- К чему?
Артем ослепительно улыбается, подбрасывает снег из скругленной лопатки, он взмывает высоко вверх и осыпается мелкой крошкой. Оседает на моей шапке и пушистом воротнике пуховика.
В это мгновение меня, словно электрический разряд, пронзает воспоминание детства. Когда-то я тоже стояла вот так под снегопадом, смотрела в далекое вечернее зимнее небо, и снежинки блестели словно россыпь бриллиантов в свете уличных фонарей. За спиной был большой зеленый ранец, внутри него – поделка из бумаги, которую я старательно клеила весь последний урок и хотела подарить маме на новый год. Мне тогда было восемь лет, и я все еще надеялась, что в жизни меня ждет чудо…
…Смотрю как Артем вновь набирает в лопатку чистого снега, который, возможно, выпал здесь еще в начале декабря, а потом спрятался под твердой коркой другого, более позднего, незащищенного от оттепели и зимних дождей. Артем повторяет бросок, и на нас снова сыплется снежное крошево, будто началась метель.
Я поднимаю лицо к небу, закрываю глаза, дожидаюсь третьего броска и, когда чувствую уколы мельчайших снежинок на щеках, смеюсь. Негромко, мягко и радостно. Мне хочется раскинуть руки в стороны и кружиться, как в детстве. Упасть в сугроб, утонуть в нем, сделать «снежного ангела».
Артем раз за разом вскидывает снег в воздух. С тихим приятным звуком, он скользит по гладкой поверхности лопатки, рассыпается в пространстве, замирает там на мгновение, и падает вниз. Совсем как настоящий.
Когда я открываю глаза, я вижу мир иначе. Нет больше придавливающего к земле чувства безнадежности и никчемности, дышится легче и свободнее, медленно зарождается в душе ровное, мерное спокойствие.
Артем смотрит на меня слегка запыхавшись, влюбленными глазами, в опущенной руке – синяя лопатка, а на коротких густых ресницах – нерастаявшие снежинки.
- Спасибо тебе, - шепчу, и он чуть склоняет голову к плечу, подходит ближе, поднимает руку и очень бережно касается кончиками пальцев синяка возле моего левого глаза.
А потом я не успеваю среагировать, или мне просто не хочется – он целует меня в висок, прижимается теплыми губами к моим волосам так нежно. Я закрываю глаза, чувствую тепло его дыхания у себя на лице. И мы стоим так вместе, осыпанные снегом из-под корки льда. Артем обнимает меня двумя руками, уронив лопатку в сугроб, и мне кажется, что этим объятием он выводит пятна с моей души, как чистая вода – с грязной ткани.
«Еще секунда, еще десять! Я постою вот так еще десять кратких мгновений, и больше не позволю ему так себя обнимать. Я не должна».
Вместо десяти секунд, мы стоим так полную минуту, а потом я нахожу в себе силы отодвинуться.
После мы идем по темной улице рука об руку. Вокруг сумеречно темнеют кирпичные бока домов, уличные фонари отражаются бронзой в окнах, проезжают редкие машины, кое-где радужно мигают гирлянды. На душе у меня спокойно. Я уже не помню, когда меня ничего не тревожило, и даже кажется, что это ненормально – просто идти по улице, ни о чем конкретном не думая.
Артем, не торопясь, шагает рядом. Его темно-зеленая болоньевая куртка тихо шуршит, и этот звук кажется мне уютным. Он задумчиво смотрит под ноги, в рыхлый снег, молчит. Я скольжу взглядом по его профилю, по темным волосам, в которых путаются желтые блики тусклого света, внутри меня разливается тепло. Согреваюсь этим теплом, и легкий предновогодний морозец мне не страшен. Изредка он бросает на меня темный взгляд, чуть улыбается и вновь возвращается к своим мыслям.
До моего дома остается пара кварталов, но я вижу знакомый силуэт за ближайшим углом и резко останавливаюсь. Ужас пронзает меня, как разряд молнии, начисто сметая все остальные эмоции. В первое мгновение я словно застываю, а потом начинаю лихорадочно соображать.
Зачем он стоит здесь? Я почти никогда не возвращаюсь этой дорогой из школы. И почему он ждет меня? Ведь раньше никогда такого не было…
Артем тоже останавливается рядом и встревоженно смотрит на меня.
- Маша, все хорошо?
- Нет, мать твою, не все хорошо, - отзывается мой муж язвительным тоном.
Андрей подходит небрежным шагом, засунув руки в карманы. Я чувствую запах спиртного и сигарет – острый и едкий. Значит, он стоял здесь довольно давно, раз успел выкурить столько. Он окидывает Артема насмешливым взглядом и переводит его на меня.
- Ну, здравствуй, женушка. Что-то ты сегодня припозднилась.
Его тон мягок, но я различаю в нем угрозу и обещание, адресованное мне: погоди, сейчас мальчик уйдет, и мы поговорим серьезно, Мари…
Андрей делает еще несколько шагов к нам, останавливается, перекатывается с носка на пятку и рассматривает моего спутника. Артем делает какое-то незавершенное движение: он подается вперед и приподнимает левую руку, будто собирается отгородить меня от мужа. Андрей прослеживает его действия и насмешливо приподнимает брови.
- Прямо благородный рыцарь! – фыркает он, - а что, нынче в школе учителям разрешено спать со своими учениками? Тебе сколько, мальчик? Пятнадцать? Шестнадцать?
Я чувствую, как мои щеки пылают румянцем, но у меня словно язык отнялся. Я знаю, что сейчас от моего мужа можно ожидать чего угодно, что вся его насмешливость может мгновенно обратиться в злобу. Нельзя этого допустить, но я не могу пошевелиться под его взглядом. Мною владеет страх, тот страх, который он вбивал в меня все десять лет моего замужества.
- А ты? – продолжает издеваться Андрей, - неужто ты докатилась до малолеток, Мари?
Теперь он стоит совсем близко, и сможет одним движением схватить меня за волосы, или ударить Артема. Я окидываю мужа быстрым взглядом и тихо произношу:
- Артем, иди домой.
Однако, он не торопится меня слушать. Окидывает Андрея мрачным взглядом и не двигается с места.
- Ты слышал, что тебе сказала твоя… учительница? – почти ласково говорит Андрей, - ступай, мальчик, взрослых надо слушаться, тебя не учили в детстве?
- А тебя не учили, что бить женщин – низко и подло?
Издевательская улыбочка мгновенно слетает с лица моего мужа, словно его ударили наотмашь. Он подается вперед, но я тут же оказываюсь перед Артемом.
- Ты в тюрьму захотел? Он – несовершеннолетний! – резко вскрикиваю. Ощущаю его ярость, но понимаю, что Андрей ничего не станет делать на улице. Прохожие начинают на нас поглядывать.
Муж усилием воли заставляет себя сделать шаг назад, я разворачиваюсь к Артему.
- Пожалуйста, иди домой, - я делаю акцент на первом слове.
Артем смотрит то на меня, то мимо моего плеча на Андрея. Я слегка подталкиваю его в сторону остановки, туда, откуда мы пришли.
- Иди.
- Ты уверена? – с сомнением говорит он, - пойдем со мной.
Андрей многозначительно хмыкает позади меня. Я стараюсь не обращать внимания, но понимаю, что мой муж никогда не отличался терпением. Артем просто не понимает, что могло бы произойти.
Заставляю себя улыбнуться.
- Все хорошо. Увидимся завтра в школе.
Артем еще раз бросает взгляд на моего мужа и разворачивается. Я запоздало сожалею о том, что он не прикоснулся к моей руке, как делал это всегда при расставании. Странно, это последнее, что должно меня сейчас волновать.
Разворачиваюсь и, не глядя на мужа, иду домой. Он следует за мной молча, и это молчание не сулит мне ничего хорошего. Как только за нами закрывается дверь квартиры, я слышу:
- Похотливая шлюха.
А в следующее мгновение уже лежу в дверном проеме нашей спальни.
- Что у тебя было с этим пацаном?
Удар был такой силы, что я кубарем полетела на пол. Толстый пуховик, который я не успела снять, смягчил падение, но головой я сильно ударилась о дверной косяк.
- У меня ничего не было с ним!
Все зависит от того, насколько быстро я смогу отползти в угол комнаты, где меньше пространства и можно предугадать, откуда последует очередной удар.
- Не ври, мать твою! – орет Андрей в бешенстве.
Он хватает меня за капюшон и рывком поднимает на ноги, как котенка за шкирку. Замок больно впивается в горло, на коже остается красная неровная полоса. Его пунцовое искаженное лицо оказывается прямо передо мной, и я вижу свое перепуганное отражение в его глазах.
- Отвечай, отвечай мне, тварь, где ты трахалась с этим малолеткой? Как долго вы трахаетесь за моей спиной?
- Нет, нет! Ничего не было, правда! Он только проводил меня до дома, потому что ему тоже в эту сторону, и все. Клянусь!
- В эту сторону? Неужели? – опасно тихо произносит Андрей, - а почему же он тогда развернулся и пошел в обратную?
- Он… наверное, он испугался тебя. Я все объясню…
- Испугался? – внезапно улыбается супруг, а потом швыряет меня в комнату что было сил, словно тряпичную куклу.
Я распластываюсь на спине возле кровати, ударяюсь затылком о пол и неловко подворачиваю руку, которую от запястья до локтя пронзает острая боль. Однако, медлить нельзя. Сгруппировавшись, я откатываюсь в угол комнаты и как могу быстро встаю на ноги.
Но Андрей не преследует меня. Он ненадолго выходит в коридор и возвращается… У меня перехватывает дыхание от ужаса. В руках муж держит мою деревянную шкатулку. Миниатюрный замочек грубо сорван, Андрей бросает мне под ноги какой-то маленький серебряный предмет, и я догадываюсь, что это ключ от шкатулки.
- Ты смеешь врать мне в лицо, гадкая ты мразь? – шипит Андрей, брызжа слюной, - обещаешь все объяснить? Объясни мне это, дорогая жена!
Андрей бросает передо мной на пол шкатулку, которая открывается в воздухе, и из неё веером высыпаются письма. Конечно, я знала, что их нельзя хранить дома, но просто не могла с ними расстаться. Они были единственным просветом в непроглядной тьме моего существования.
Словно во сне, я протягиваю руку, собираю признания Артема, и в это мгновение что-то происходит.
Это похоже на глухой щелчок в голове, я даже слышу его – звук, с которым ломается долго гнущаяся ветка. Глубоко в груди будто вспыхивает пламя, оно стремительно растет и разгорается, жжет нещадно изнутри, но странным образом не уничтожает, а, наоборот, воскрешает меня. Придает сил.
Я поднимаюсь на ноги. Письма дрожат в моих руках.
- Ты хочешь, чтобы я объяснила, что это? – тихим, полным ярости голосом спрашиваю я, - это – письма. В них все те слова, которые ты должен был говорить мне каждый день. В них мои ответы, которые я должна была давать тебе на эти слова. В них чувства, каких ты не узнаешь до конца своих дней, потому что ты не способен понять даже малую их часть. Меж этих строк живет та часть меня, до которой тебе не добраться. Ты можешь избить меня до смерти, но ты не тронешь мою душу. Больше нет.
Изумление, с которым смотрит на меня мой супруг, медленно переходит в насмешку. Он поднимает руки и несколько раз отрывисто хлопает в ладоши, изображая издевательские аплодисменты.
- Вот ты как заговорила, Мари, - криво улыбается он, - что ж, так даже лучше, а то я уже начал скучать.
Повисает пауза, в которой я чувствую острую опасность, но впервые не замираю в ужасе, а начинаю быстро соображать. Я делаю медленный шаг в сторону, так, чтобы между нами оказался стеклянный столик. Заодно нужно было отойти подальше от тумбочки с острыми углами. За моей спиной остается зеркальный трельяж.
Андрей наблюдает мои перемещения, прищурившись. На его лице ясно написано предвкушение охотника, загнавшего дичь, но желающего продлить удовольствие.
- Значит, ты даже не отрицаешь, что спала с малолеткой.
- У нас ничего не было.
- А что так? – наигранно удивляется Андрей, - у него еще «хотелка» не выросла?
Я молчу, пристально его разглядываю, стараясь по самым незначительным мелочам предугадать его нападение. Мой муж любит бросаться на меня неожиданно. Смотрю в ненавистное красивое лицо, красное от злобы, в эти маленькие сощурившиеся глаза цвета ясных небес. Темные волосы, будто прилизаны, аккуратно зачесаны набок, благородный нос с узкими змеиными ноздрями и мужественный подбородок. В моих видениях из прошлого Андрей был стройным молодым человеком, с блестящими глазами, который невероятно красиво ухаживал, читал Блока весенними вечерами, трепетно держа меня за руку. Этот образ развеялся, когда в первую неделю после свадьбы он залепил мне хлесткую пощечину за пролитый кофе.
- А знаешь, я же давно приметил в тебе перемены. – говорит он презрительно, - ты без конца пропадала в этой проклятой школе, сняла, наконец, свой отвратительный фартук, стала носить распущенные волосы. Перестала слушаться меня… Моя ошибка была в том, что я отпустил тебя работать. Но это уже не так важно. Я займусь твоим воспитанием... Как ты смела изменить мне?
Я слегка вздрагиваю. В его голосе, помимо знакомого пренебрежения,
слышится нечто новое, какое-то искреннее удивление, пробивающееся сквозь привычную злобу.
До этих пор я его ничем не удивляла, действительно.
- Я уже говорила, что не изменяла тебе, - отвечаю спокойно, - Артем – мой ученик, между нами ничего не может быть.
Он обводит меня свирепым взглядом и останавливается на письмах в моих руках. Я вижу мимолетную тень на его лице, как бывает, когда человек принял какое-то решение.
- Знаешь, чего я хочу? – произносит он с мрачным удовольствием, - всего-то небольшую малость, тогда я не трону тебя. Может быть…
Повисает пауза, в которой я слышу его шумное дыхание. Он неприятно улыбается, и меня передергивает от отвращения. В голове мелькает тошнотворное воспоминание его рук на моем теле.
- Порви эти письма у меня на глазах. Так, чтобы я видел, и смой обрывки в унитаз. Сейчас же.
Я чувствую, как сжимаются мои пальцы. Холодная ярость заполняет меня, на глазах выступают слезы, и увидев их, Андрей удовлетворенно усмехается.
В этой усмешке я вижу своего отца, который отнимает у меня мою любимую книгу и пинком отправляет заниматься. В этой усмешке – лицо моей матери: она отводит глаза и поджимает губы, притворяется, что в нашей семье все хорошо. В его усмешке все десять лет моего существования в этой ненавистной квартире с белыми стенами и золотистыми покрывалами.
Ненавижу золотой!
- Рви! – орет Андрей.
На его шее и руках вздуваются синюшные вены, он делает шаг вперед, надвигаясь на меня.
- Нет.
Одно короткое слово производит такой эффект, будто Андрея кто-то с силой ударил по затылку. Он застывает.
- Что ты сказала?
- Я сказала «нет». – Твердо говорю чуть не по слогам, но в моем голосе нет ни капли ерничества. Я предельно серьезна.
Уголок его рта тянется вверх, а потом он делает невероятно стремительный рывок вперед.
Но я готова. Быстро отскакиваю в сторону и сдергиваю с себя пуховик – он стесняет движения, а мне понадобится вся ловкость, какая есть. Драгоценные конверты сую за шиворот платья.
Андрей спотыкается о столик и ударяет колено, пользуясь инерцией, я хватаю его за шиворот и с силой толкаю вниз. Раздается звон бьющегося стекла и следом – разъяренный вопль.
Пока муж поднимается из осколков стеклянной столешницы, что есть духу бегу к входной двери. В панике пытаюсь отодвинуть заедающую задвижку и уже слышу тяжелое дыхание за спиной.
- Ты меня толкнула, шлюха! - с изумлением и яростью орет Андрей.
Я оборачиваюсь.
Он стоит в дверном проеме спальни. Его руки до локтей покрыты мелкими порезами, по ним струйками стекает кровь. На лбу длинная ссадина, прилизанная прическа растрепалась.
- Посмотри, что ты наделала?!
В следующее мгновение я успеваю отклониться назад и плотно прижаться к двери, уворачиваясь от его окровавленной руки. Но моя темная растрепанная коса взлетает вверх, и он успевает подцепить несколько прядей пальцами.
Резкая боль от вырванных волос сменяется тупым ударом головой о железную дверь. Громко звякает засов, у меня вырывается негромкий вскрик. А потом я кричу так, что голосовые связки начинает ломить.
Андрей отшатывается от меня, словно я на его глазах тронулась рассудком, а я продолжаю орать и смолкаю только, когда он отходит от меня на безопасное расстояние.
- Не подходи ко мне, иначе я поставлю на уши весь дом!
Сколько в моей жизни было драк и побоев, но все они проходили в молчании. Мне было ужасно стыдно, если кто-нибудь услышит, что в моей семье происходит, что кто-то узнает о том, насколько все плохо. То, что я не могу выправить эту ситуацию казалось мне постыдным, я взваливала на себя вину за свою неудавшуюся жизнь, за порушенные мечты и надежды.
Сейчас в глазах своего мужа я впервые вижу что-то кроме презрения и превосходства. Я поднимаю голову выше и вся, словно струна, подбираюсь, напрягаюсь, готовлюсь отозваться пронзительным криком на любое прикосновение.
В памяти возникает мимолетное видение: склоненная темноволосая голова и крепкое, почти судорожное прикосновение к моим холодным пальцам.
Андрей делает шаг ко мне, и я, не думая, хватаю первое, что попадается мне под руку – вазу для цветов, которую мне подарили ученики на восьмое марта в прошлом году.
Муж останавливается. Его губы расползаются в насмешливой улыбке.
- Ты хочешь бросить это в меня? Серьезно? – он делает еще шаг вперед. На его потном красном лице – паучья улыбка, улыбка охотника, жертва которого предпринимает последние бессильные попытки к спасению.
- Тогда бросай прямо сюда, - Андрей вытягивает указательный палец и дотрагивается до своего левого виска, - сильно и резко. Потому что, если тебе не удастся вырубить меня одним ударом, я задушу тебя вот этими руками.
Первым моим порывом было выпустить вазу из рук, упасть на пол и сжаться в комок, чтобы переждать. Когда-нибудь он ведь устанет и перестанет меня бить?
Издав пронзительный вопль, я швыряю вазу изо всех сил. Вкладываю в этот бросок всю свою ярость, всю боль, которую он причинял мне на протяжении десяти лет. Андрей легко отклоняется вправо, хрустальная ваза врезается в стену, но этого я не вижу. Не теряя времени, разворачиваюсь, хватаю тугую железную щеколду на двери и с силой двигаю её по желобу. За спиной раздается звон бьющегося стекла.
Дверь распахивается так неожиданно, что я чуть не падаю на пороге, чувствую острую опасность за спиной и инстинктивно отпрыгиваю влево. В ту же секунду в поле зрения попадает схватившая воздух здоровая ладонь. Другая рука смыкается на моей шее, но не очень удачно - мне удается вывернуться, и его пальцы хватают снова только волосы.
Кричать он не решается. Дверь распахнута в подъезд, а мой муж всегда производил на всех самое хорошее впечатление. Он не станет рисковать репутацией примерного семьянина среди соседей.
А вот мне уже не до чего нет дела.
- Помогите!
Мой крик подхватывает пронзительное эхо и гулко разносит его по этажам.
- А ну заткнись! – шипит Андрей, но я почти не слышу его слов.
Что было сил бегу к лестнице и оставляю мужа за своей спиной, замершего на пороге квартиры, в которую вряд ли вернусь.
Выбегаю на улицу, подгоняемая страхом и какой-то абсурдной эйфорией. Сердце колотится так, словно вот-вот выскочит из груди, я глубоко вдыхаю холодный воздух, тяжело прислоняюсь к грязной после зимы стене подъезда и улыбаюсь. Выдыхаю медленно, рваными толчками, словно воздух застревает в горле, цепляется пережитыми страхами и потрясением изнутри.
Я свободна. Мне совершенно некуда идти, но я свободна.
Как только нахожу в себе силы, тороплюсь отойти от своего дома подальше. Андрей может выскочить из подъезда и сцапать меня своими ручищами. Зажать мне рот, чтобы я снова не закричала.
Представляю, как огромные, поросшие зеленоватой шерстью лапы высовываются из темноты подъезда и утаскивают меня в его недра. Вздрагиваю, ускоряю шаг. Мне хочется убраться от этого дома подальше как можно скорее.
Декабрьский мороз пронизывает меня до костей, я только сейчас начинаю ощущать холод. С утра столбик термометра опустился всего на два деления, но ветер дует нещадно. Мой пуховик остался в спальне на полу, на мне лишь трикотажное платье и легкий шарф, в который я тут же кутаюсь, но он не может спасти меня от предновогодней зимы.
Дохожу до перекрестка и останавливаюсь. Все мои друзья – друзья Андрея, с коллегами по работе я не настолько близка, чтобы стучаться к ним домой в восемь вечера двадцать седьмого декабря. Мои родители живут в другом городе, но, даже если бы они жили по соседству, к ним я бы пошла в последнюю очередь.
Разворачиваюсь и иду в сторону школы. В карманах нет ни копейки, все деньги остались в сумке, которую я выронила дома. Я с ужасом представляю, что от меня останется, если я пройду семь остановок пешком, и какую пневмонию я себе заработаю, но рядом останавливается пустая маршрутка.
Стекло плавно опускается, небритый сонный водитель с сигаретой в зубах окидывает меня удивленным взглядом и спрашивает насмешливо:
- Тепло ли тебе, девица?
Вопреки всему начинаю смеяться. Истерический, визгливый смех сначала клокочет где-то далеко в груди, потом с сопротивлением тяжело проталкивается в горло и выходит наружу. Хохочу так, что водитель несколько мгновений смотрит на меня с опаской. Я выгляжу сумасшедшей, понимаю, что он может не пустить меня в салон, оставить замерзать на улице, но не могу остановиться. Смеюсь, чуть не падая в грязный снег у обочины дороги.
Лицо водителя мрачнеет, он обводит меня взглядом, останавливается на лбу, где, судя по пульсирующей боли, уже есть шишка или ссадина, выбрасывает сигарету на дорогу и открывает дверь.
- Садись.
Я заползаю на переднее сидение. Он стаскивает со своего кресла помятый плед и бросает мне на колени. Смеяться я прекращаю, меня начинает колотить изнутри, теперь от холода. Он включает печку на полную мощность.
- Могу подбросить в ближайший участок полиции.
Кутаясь в плед, поворачиваю голову и убираю холодные, всклоченные волосы с лица.
Я никогда не обращалась за помощью раньше. Несколько переломов, бессчетные ушибы, синяки и ссадины, бесконечные боли в спине не были поводом.
Спустя несколько секунд отворачиваюсь и тихо прошу.
- Довезите меня до семьдесят третьей школы, пожалуйста.
Он пожимает плечами и трогается с места, дернув рычаг коробки передач.
Я добавляю:
- Спасибо.
Через час, под шум закипающего чайника, я сижу на подоконнике в темном кабинете русского языка и литературы, прислонившись виском к холодному стеклу. Обнимаю замерзшие колени, смотрю на засыпающий город, мигающий новогодними огнями, и не думаю, что будет завтра.
Сейчас, когда мне совершенно некуда возвратиться, именно в этот момент, оставшись одна посреди спящей школы, я, наконец, чувствую себя свободной и спокойной. Я должна бояться неизвестности, которая ждет меня впереди, бояться привычно, как я боялась всю жизнь, но в душе моей пустота.
В глубине кабинета тихо щелкает чайник, долго смотрю на него сквозь уютную тьму. Вокруг меня лишь парты, стулья, желтый свет фонарей неровными прямоугольниками ложится на пол, тишина звенит и давит на уши.
Слабо, вымучено улыбаюсь, вспоминаю удивленный взгляд ночного сторожа нашей школы, которая уже закрыла тяжелые двери на засов. В девять вечера в школу, конечно, уже никто не заявится. В глазах доброй старушки читалось не только изумление моему позднему визиту, она еще и испугалась. Я пришла в тонком платье, один из рукавов которого был надорван, лохматая, с лиловой шишкой на лбу, заплаканная и замученная. Она тут же принялась поить меня чаем, но о причинах моего состояния не спрашивала. Только робко спросила:
- Могу я чем-то помочь?
- Ничем.
Держа горячую кружку меж ладоней, я слегка усмехаюсь. Мне никогда никто не мог помочь, кроме меня самой…
***
- Ты ночевала в школе?
Это первый вопрос, который задает мне Артем, явившись с утра. Я безумно ему рада.
Рассвет я встретила в собственном кабинете, завернувшись в плед, который дал мне водитель маршрутки, без гроша в кармане, без единой мысли, куда мне теперь идти, но я была счастлива.
Впервые счастлива за много лет.
И когда он зашел, отворив дверь наотмашь, задолго до начала первого урока, молодой, красивый, румяный с мороза, весь мир для меня внезапно замер на одно краткое мгновение.
Артем подходит ко мне, плотно затворив за собой дверь, внимательно меня разглядывает, его глаза останавливаются на моем лбу, в том месте, где заживает длинная ссадина. Сегодня утром я пыталась замаскировать её челкой.
Подходит ближе.
- Ты в порядке?
- Да.
Смотрю на него, и меня захлестывает такое сильное всепоглощающее чувство, что я с трудом остаюсь на месте. Могу только улыбаться, вопреки своим настоящим желаниям.
Артем слегка хмурится, садится рядом со мной за учительский стол и приобнимает за плечи. Позволяю себе коснуться рукой тыльной стороны его ладони.
- Я боялся, что не увижу тебя сегодня, - его взгляд прикован к ссадине на лбу.
- Ты будешь видеть меня теперь чаще. – Мягко говорю я, не сводя с него взгляда.
Он слегка приподнимает брови, хочет что-то спросить, но замолкает, так и не выговорил ни слова, остановленный моим лучистым взглядом.
Я смотрю на него, человека, которому я обязана своей душой, и столько хочется сказать, столько всего ему выразить. В тишине, прерываемой лишь тиканьем часов, я нежно беру его лицо в ладони, тянусь к нему и легонько, невесомо касаюсь губами его щеки.
Взгляд, которым смотрит на меня Артем, когда я отстраняюсь, невозможно описать словами. Я чувствую, как дрожат его руки у меня на плечах. Он замирает на мгновение, но потом слегка кашляет и берет над собой контроль.
- Ты ушла от него?
- Да.
Одно короткое слово доставляет мне такое удовольствие, которого я не испытывала никогда в своей жизни.
Артем радостно улыбается.
- Хорошо, теперь все изменится, вот увидишь!
- Мне некуда идти, - говорю я в полном спокойствии, - но это неважно.
- Ты можешь пойти ко мне, – тут же откликается Артем, и его глаза загораются, - мои родители уезжают на праздники уже завтра. Дом за забором, соседей у нас нет, никто не увидит тебя…
Он на мгновение замолкает под моим ироничным взором, но потом запальчиво продолжает:
- И вообще! Почему я должен объяснять кому-то кто ты такая!
Я прерываю эту рыцарскую речь касанием. Нежно дотрагиваюсь до его колена.
- Артем, спасибо тебе, но я не могу жить у тебя.
Он слегка вздыхает, а потом решительно произносит:
- Тогда я помогу тебе со съемной квартирой.
***
Квартира нашлась достаточно быстро, Артем сдержал слово. Уже на следующий день я посмотрела несколько квартир в разной удаленности от школы, и остановила свой выбор на маленькой уютной квартирке. Школу и мой новый дом разделял небольшой парк, а рядом находилась булочная.
Я перебралась уже в этот же день на новое место.
Мой новый дом был совсем небольшой. Крохотная кухня со старым качающимся столом, урчащим холодильником и разномастой посудой. Комната всего одна – большая, светлая. Единственное окно оформлено пыльными алыми занавесками, чуть подальше от окна – стол, накрытый старомодной бархатной скатертью с бордовыми кистями, у правой стены мостился продавленный диван, возле него возвышался шкаф, а у противоположной стены стоял сервант, куда я сложила свои книги, которые принесла из школьного кабинета. Цена за квартиру была слегка завышена, но мне все нравилось. Здесь было самое главное – покой. Можно было не опасаться, что в тебя в любую секунду полетит настольная лампа или чашка с горячим чаем.
В тот же вечер, как я вселилась, ко мне зашел Артем. Было непривычно видеть его в повседневной одежде: джинсах и простой футболке.
Он принес мне большой синий плед, расцвеченный белыми звездами.
Вещей у меня не было совсем – всего-то стопка книг из школьного кабинета. Пришлось посетить магазин на соседней улице и купить два повседневных платья, шапку и пуховик. Дома у Андрея остался целый гардероб моих нарядов, норковая шуба, которую он купил мне прошлой зимой, красивая песцовая шаль, украшения с драгоценными камнями – все подруги мне завидовали. Андрей умел произвести впечатление на окружающих. Когда мы приходили на корпоративы и рекламные мероприятия, которые устраивала его компания, я выглядела ослепительно, ловила на себе завистливые взгляды женщин и мужчин. Шелковые платья в пол надежно скрывали синяки на моих ногах и спине, а искусный макияж – следы слез и бессонных ночей.
Но теперь все это в прошлом. Теперь я живу своей жизнью.
Мы с Артемом сидим в тесной кухоньке, пьем душистый чай с мятой и сладкими пирожками из булочной, и говорим о разной ерунде.
Он рассказывает о своих планах на будущее. Артем выбрал себе благородную профессию врача-хирурга.
Я слушаю, улыбаюсь и думаю, что из основательного, серьезного, вдумчивого и ответственного Артема выйдет прекрасный специалист в любой области.
- Ты планируешь уезжать из города в столицу? – спрашиваю я.
Он замолкает на полуслове.
- Нет. Я считаю, что хорошее образование можно получить в любом городе.
Слегка хмурюсь.
- Артем, тебе не обязательно оставаться здесь из-за меня.
Он поднимает на меня свои темные, прекрасные глаза, потом неспешно отпивает из чашки и отправляет в рот кусочек медового пирога.
- Я уже все решил. Ты здесь ни при чем.
Секунду недоверчиво смотрю на него, а потом перегибаюсь через стол, чтобы достать его руку.
- Я очень благодарна тебе. В моей жизни ты – первый, кто так заботится и беспокоится обо мне. – Слегка усмехаюсь, - звучит немного пафосно, но это правда.
Мгновение он просто смотрит на меня, а потом его рука оживает. Он обхватывает теплыми пальцами мое запястье и поглаживает его большим пальцем.
- Ты преувеличиваешь, Маша. Ничего сверхъестественного я не сделал. Это нормально, заботиться о тех, кто тебе дорог. Все должны поступать так по отношению друг к другу.
Качаю головой.
- Не все люди способны вести себя по-человечески.
В его взгляде мелькает сожаление, и он сжимает мою руку крепче.
- Теперь все наладится.
Перед уходом я заворачиваю ему большой кусок пирога, а потом долго смотрю в окно, как он легкой походкой скрывается за углом соседнего дома, оставляя за собой неровную цепочку следов в только что выпавшем снегу.
На следующий день Артем стучит в мою дверь с самого утра и, когда я открываю, втаскивает через порог огромную душистую ель.
- Это тебе мой подарок на Новый Год!
Елка занимает половину комнаты, она пушистая, темно-зеленого цвета, с колючими лапами. Мы долго вырезаем украшения из цветной фольги, а потом вешаем их на новогоднее дерево. Артем рассказывает забавные истории, я много смеюсь и слушаю. Нам приходится передвинуть стол и диван, чтобы вместить новоукрашенную елку в комнате.
За ужином Артем просится ко мне встречать новый год.
- Может, ты хотел бы встретить праздник со своими друзьями? – спрашиваю я, распутывая гирлянду, которую принесла из школы.
Артем тут же отбирает у меня её и принимается распутывать сам, после чего поднимается на шаткий табурет, чтобы дотянуться до верхушки елки.
- Все мои друзья разъезжаются. Родители – в Египте, ты же не оставишь меня одного в праздник?
Я с улыбкой качаю головой и соглашаюсь.
Это самая лучшая новогодняя ночь со времен моего детства. Мы с Артемом допоздна смотрим старые фильмы, едим приготовленный мною ужин, играем в шарады, фотографируемся.Несколько раз он галантно встает из-за стола и приглашает меня на танец. Мы осторожно переступаем ногами в шерстяных носках по старенькому ковру, покрывающему пол в комнате, не сохраняя танцевальной позиции, разговариваем взглядами. Ближе к четырем часам утра Артем засыпает.
Когда я замечаю это, долго смотрю на длинные тени, отбрасываемые ресницами на его щеки, на спокойные красивые руки, лежащие поверх синего пледа, а потом укрываю его потеплее и выхожу из комнаты.
Тихо убираю стол, мою посуду, но не ощущаю сонливости. Напротив, во мне живет только спокойное тепло, словно в моей душе кто-то зажег мерное, доброе пламя.
Налив себе большую чашку сладкого какао, я стою у окна, смотрю на темную улицу, опьяненную радостными возгласами. Прямо под моими окнами компания молодежи пускает фейерверк, и в небе расцветает яркий полыхающий цветок.
Я провожаю глазами скользящие в темноте яркие кометы, и в это мгновение меня посещает острое восторженное чувство.
С изумлением понимаю: я счастлива. Счастлива быть здесь, в маленькой квартире, без паркетных полов и золотистых покрывал. Загоняющая в угол безысходность и тоска выветрились из моей души, плечи расправились, походка выровнялась. Я словно очнулась от долгого сна, и могу теперь жить без постоянного желания исчезнуть.
Слышу за спиной тихие шаги. Нежные руки осторожно ложатся на мои плечи, скользят вниз и смыкаются передо мной.Артем заключает меня в объятия, и я отклоняюсь назад, позволяя себе опереться на него. Он стоит, словно скала, окутывает своим теплом, ароматом мужского парфюма, удерживает меня надежно и крепко. Не отводя взгляда от радужного зарева, заливающего небеса, осторожно ставлю чашку на подоконник и обнимаю его руки.
- Поспал бы еще немного.
- Успею.
Его голос слышится над моим ухом, дыхание шевелит волосы, и я закрываю глаза на мгновение.
Прислоняю голову к его щеке, чувствую, как он целует меня в висок невесомо, нежно, долго.
Утопаю в нем, словно в тихом омуте…
- С новым годом, Артем.
- С новым годом, Маша.
***
Новогодние короткие пасмурные дни тянутся медленно, лениво. На душе у меня спокойно.
Мы гуляем зимними вечерами, нас засыпает снег, обдувают холодные ветры. Мы разговариваем, Артем постоянно пытается поймать меня за руку, я упорно со смехом её отнимаю. Мы пьем сладкий чай, чтобы согреться, обходим все улочки в округе. Пару раз заскакиваем в кинотеатр.
После того, как я ушла из дома проходит почти месяц, и по началу я удивлена – Андрей не то что не ищет меня. Он даже не пытается.
Я боюсь, что муж заявится в школу, или подкараулит меня где-нибудь на крыльце, во дворе. Артем всегда провожает меня домой после уроков, но мы ни разу его не встречаем.
Постепенно я перестаю нервно озираться. Я думаю, что Андрею просто стыдно устраивать прилюдный скандал, а потом я случайно узнаю, что он снова уехал в Москву.
Зима медленно перетекает в мокрую весну. Вскрываются снега, по дорогам и мостовым текут веселые ручьи. Ребятня все чаще задерживается после школы поиграть в тающие снежки, слепить снеговика, пустить бумажный кораблик в грандиозное плавание по луже.
Артем много времени посвящает подготовке к экзаменам, забегает ко мне в кабинет на минутку, остается допоздна со мной в школе. Пока я готовлюсь к урокам или проверяю тетради, он напротив меня делает домашнее задание, с усердием готовится к экзаменам.
В начале весны он возвращает мою тетрадь с рассказом.
- Ты должна показать это кому-то, кроме меня, Маша, - говорит он совершенно серьезно, - мне понравилось. Последние две главы весьма динамичные. Только вот главный герой… не слишком или он романтичен? Мне показалось, что он не из нашего времени, опоздал века на два, не иначе.
Улыбаюсь и не раскрываю ему тайны, что прототипом моего главного героя – правильного, рассудительного и трогательно-романтичного джентльмена – является он сам.
Со временем все больше обустраиваюсь в своей квартире, брожу по магазинам, приобретаю себе платье на выпускной. Невесомое, из легкого шифона небесного цвета. Радостная и цветущая, с весной в душе прихожу домой, бросаю сумку на тумбочку возле входной двери, и иду примерять платье.
Раздается переливчатая трель звонка, и я на мгновение замираю. Артем обещал заглянуть завтра вечером, сегодня я никого не жду. Открываю дверь в длинный предбанник, обхожу соседскую коляску и отпираю внешнюю дверь.
На пороге стоит высокая темноволосая женщина лет сорока, она мне смутно знакома, но я не могу вспомнить…
- Добрый день, я – мама Артема Милановского.
На мгновение застываю на пороге. Она кажется спокойной, но бледные пальцы с силой сжимают сумочку, губы сжаты в напряженную линию.
- Добрый день. Вы по поводу успеваемости?
Она медлит с ответом и вздыхает.
- Разрешите, я войду. Разговор не для лестничной клетки.
Я открываю дверь шире, потом закрываю ее за ней и веду в квартиру. Как только она входит, я приглашаю её в зал и спрашиваю:
- Как к вам обращаться?
- Елена.
Она окидывает долгим взглядом комнату, останавливает его на красных занавесках, пальцы её теребят кожаный ремешок сумки. Пауза затягивается.
- Мария Викторовна, - произносит наконец она, - я не люблю долго ходить вокруг да около, поэтому спрошу прямо. Что вас связывает с моим сыном?
Это должно было когда-нибудь произойти, и, если я рассчитывала избежать подобного разговора, мне бы это все равно не удалось.
Должно быть, в моем лице мать Артема видит именно то, чего опасалась, потому что она судорожно набирает в легкие воздуха и торопливо открывает сумочку.
- Посмотрите, - с усилием выговаривает она, - я нашла эту фотографию в его столе. И это тоже.
Мать Артема протягивает мне небольшой блокнот. Я отгибаю тесемочку-закладку и раскрываю его в середине.
Сразу понимаю, что это дневник. Дневник Артема, потому что, все что здесь написано, я уже видела.
Строчки неровные, торопливые, многие зачеркнуты, словно черновик сочинения. Вглядевшись получше я понимаю, что это действительно черновики его писем ко мне.
«Дорогая Маша» - зачеркнуто, переправлено на «милая Маша», затем наполовину написано слово «любимая», лишенное окончания и яростно зачеркнуто двойной чертой. А затем я вижу, то, что Артем прислал мне два года назад: «простите, я люблю вас».
Сквозь эти строки я могу легко заглянуть в прошлое, как в окно, занавешенное временем. Вот Артем, мучимый юношеским, сильным, нестерпимым чувством, пишет длинное письмо. Его голова склоняется к плечу, совсем как в классе, когда он размышляет над сочинением, темные мягкие волосы падают на глаза, он тут же отбрасывает их и зачеркивает письмо, сминает бумагу, словно это она виновата в том, что не может выразить и вместить все его мысли. А потом он оставляет лишь одну строчку…
Из блокнота выпадает фотография.
На ней я вижу себя, в простом бежевом платье, на фоне мерцающей гирляндами новогодней елки. Рядом со мной стоит Артем, обнимает меня одной рукой за плечи, мы оба улыбаемся. Я помню, когда он сделал эту фотографию – в середине новогодней ночи. Позади елки четко видны красные занавески.
- Я никогда не читала чужих дневников. – надломленный голос матери Артема нарушает тишину, и я слегка вздрагиваю, - но чего не сделаешь, ради того, чтобы разобраться в жизни собственного ребенка.
Она рассматривает меня, не веря своим глазам, с укором и немым неодобрением. Я смотрю на неё прямо, закрываю дневник Артема и молча возвращаю вместе с фотографией.
- Вы провели вместе новогоднюю ночь в этой квартире, - тихо говорит Елена, - мой сын почти не появляется дома, на мои вопросы о том, где он находится, Артем отвечает, что готовится в школе к экзаменам.
- Он говорит вам правду, - я возвращаю Елене фотографию, - Артем действительно много занимается.
- Значит, вы не отрицаете, что провели вместе праздники?
Я отмечаю звенящий голос, огромные, темные, точно как у её сына, глаза, в которых плещется тревога, и произношу:
- Нет.
Она резко вдыхает и отворачивается.
- Ваш сын – замечательный человек, Елена. Нас не связывает ничего, о чем вы сейчас думаете. Он сильно помог мне, я никогда этого не забуду, и наши отношения вышли из рамок «преподаватель-ученик». Они не могли не измениться, учитывая то, что Артем сделал для меня. Мы действительно провели вместе праздники, но между нами ничего нет, кроме крепкой дружбы.
Елена теребит в руках фотографию, взглядом пытается проникнуть в мои мысли, понять, правдивы ли слова. Я почти физически ощущаю это.
- Дружбы? – переспрашивает Елена, - молодые парни не должны проводить столько времени в квартире женщины намного старше них. Это противоестественно.
Взгляд её зацепляется за диван, аккуратно застеленный синим пледом с белыми звездами, и я запоздало вспоминаю, что этот плед Артем принес из дома.
- Послушайте, Артем прекрасно воспитан. Он бы не сделал того, на что вы намекаете. А я могу вам поклясться, что между нами ничего нет.
В моем голосе ясно слышится укор. Взгляд Елены пронзителен и непреклонен.
- Он еще ребенок. – Говорит она почти с мольбой, - чрезвычайно ранимый и влюбчивый, он всегда таким был. И сейчас я вижу, что он влюблен в вас. Категорически отказался ехать на обучение в Москву, без конца ищет подработку, чтобы достать деньги. Я заподозрила неладное еще в прошлом году, когда он напился после школьной дискотеки и подрался. Такого с ним не случалось никогда! Все эти ваши встречи только поощряют его, почему вы не оттолкнули его сразу? Почему позволили этому чувству развиваться?
Будто мои мысли вдруг обрели голос. Сколько раз я думала об этом?
«Мне мешало мое глупое сердце…»
- Давайте выпьем чаю, и я вам все объясню.
- Не нужно мне ваших объяснений. – Отрезает Елена, - от похода в полицию меня остановил только Артем. Он сказал, что никогда мне этого не простит. Но я надеюсь на ваше благоразумие! Порвите все отношения с моим сыном, иначе – предупреждаю – я заявлю на вас. Я пойду сначала в администрацию школы, затем в районную и городскую. Оставьте Артема в покое.
Она швыряет фотографию на стол и разворачивается, чеканным шагом идет к двери.
Уже на лестничной клетке я догоняю мать Артема.
- Елена, прошу вас…
Она оборачивается. Лицо её мокрое.
- Не заставляйте Артема поступать на юриспруденцию. Он не хочет этим заниматься.
Ничего не ответив, она скрывается в лифте.
***
«Если подумать, просто удивительно, что никто ничего не заподозрил на работе, - размышляю я, медленно шагая вдоль бортика набережной, - хотя, тот эпизод с Петруниным так и не оставляет меня в покое».
При том, что Яков не слишком блистал по школьным предметам, назвать его глупым было нельзя. И Артем тогда только подтвердил его подозрения, бросившись меня защищать.
Я не единожды ловила на себе его насмешливые взгляды, и если бы Яков был прилежным учеником, к мнению которого прислушиваются, наши отношения с Артемом вызвали подозрения еще в прошлом году.
Другое дело Дарина. Девушка так явно и безутешно была влюблена в Артема, что тоже начала что-то вынюхивать возле моего кабинета. Я несколько раз натыкалась на неё прямо у своих дверей, спрашивала, что ей нужно, но она смущенно отвечала нечто бессвязное и уходила.
Артем только грустно улыбался, когда я заводила разговор о ней.
- Я надеюсь, что у неё это пройдет, когда мы выпустимся из школы, - говорил он, - с глаз долой – из сердца вон…
Тогда я не смогла определить, почему простая поговорка вдруг отозвалась в моей душе тревогой.
После визита его матери, Артем полторы недели не появлялся в школе. Ольга Александровна сказала, что у него сильная простуда. Мы общались лишь по телефону, и он постоянно пытался выяснить, приходила ко мне его мать или нет. Я отвечала односложно и говорила, что все расскажу ему при встрече. Артем извинялся и корил себя за то, что не спрятал дневник подальше. Постоянно говорил, что ничего не имеет значения, и что все по-прежнему, но я уже видела сквозь спадающие розовые очки, жестокую действительность, ждущую нас впереди.
«С глаз долой…»
Наша разлука навела меня на одну неизбежную мысль, осмысление которой было для меня сродни смерти. Я приняла решение, и намереваюсь его озвучить Артему, каких бы душевных терзаний мне это не стоило.
«… из сердца вон!»
Медленно бреду по набережной на самый нижний ярус. Весна еще не вступила в свои права, едва закончился март, но в тени кое-где виднеются островки тающего снега. С реки веет холодом и свежим запахом воды, деревья набивают первые почки, ветер в высоком небе гонит ватные облака.
Я ежусь от пробирающего холода. Сегодня, польстившись на солнечную погоду, я накинула лишь шерстяной кардиган, который продувается во всех местах обманчивым весенним ветром.
Спускаюсь к самой воде. Вид мерно перекатывающихся сверкающих волн действует успокаивающе, но у меня все равно тяжело на душе. Оборачиваюсь и вижу приближающуюся фигуру Артема.
Он появляется на полчаса раньше условленного срока, как и я. Глядя на то, как Артем идет по набережной упругим, бодрым шагом, в своей синей весенней куртке и намотанным шарфом вокруг шеи, один конец которого забран под воротник, а второй болтается на ветру.
Я улыбаюсь. Хочу запомнить его таким – цветущим и счастливым. Невольно замечаю взоры, которыми провожают его девушки. За этот год ушла юношеская нежность, Артем превратился в красивого мужчину. Но его все это не волнует. Он смотрит только на меня.
Взлетает ладонь, на устах появляется улыбка, ускоряется шаг. А я стою, пытаясь справиться с бешено колотящимся сердцем, и проглотить ноющую боль внутри.
- Привет. Я думал, ты еще не пришла.
Артем целует меня в щеку и одаривает теплым взглядом.
- Тебе лучше?
- Да, уже все хорошо. С утра немного кружилась голова. Наверное, последствия болезни. Что у тебя случилось? Ты бледна…
- Ничего не случилось. Я должна тебе кое-что сказать… - глубоко вздыхаю и отвожу взгляд от его улыбки, - мы не должны видеться некоторое время.
Его улыбка медленно выцветает, как старая фотография.
- Почему? – немедленно спрашивает он, и мне становится совсем тошно.
Я отхожу от него на шаг, смотрю в сторону и монотонно произношу.
- Я прошу, чтобы ты больше не приходил ко мне домой. И в школе мы будем общаться только по делу.
Повисает пауза, которая прерывается только плеском волн и обрывками разговоров, которые доносятся сверху. Наконец, Артем произносит негромко и очень спокойно:
- Это из-за моей матери? Послушай, что бы она не говорила, чем бы не угрожала – она не сделает этого. Можешь не опасаться…
- Нет, дело не в этом.
- А в чем? Объявился твой муж?
- Что? – это последнее, что я ожидала услышать, - нет. Просто так больше не может продолжаться. Твоя мама – это лишь первый звоночек, общественность весьма жестоко обходится с теми, кто не вписывается в общепринятые рамки. К тому же, через два месяца ты оканчиваешь школу, поступаешь в университет, у тебя будет другая жизнь, и, поверь, постепенно в ней будет все меньше места для меня. Лучше сразу.
Пока я говорю, Артем неслышно обходит меня, заслоняет спасительный речной пейзаж перед моими глазами и перебивает:
- Маша. Ты меня любишь?
Это нечестно.
Закрываю глаза на секунду, снимаю очки, утомленно касаюсь лба. Хочу, чтобы это, наконец, закончилось.
- Артем…
- Нет, ответь, - он складывает руки на груди, возвышается надо мной – красивый, молодой, с темными глазами, которые видят меня насквозь. – Что произошло за эти несколько дней, пока я болел? Ведь ничего не изменилось. Как и два года назад, когда я писал тебе свое первое письмо, как и прошлой зимой, в холле старого корпуса - все по-прежнему. И так будет впредь. Через два месяца я окончу школу, поступлю в университет, пойду работать…
- Кем работать? Кто возьмет тебя на работу без образования? – решительно прерываю его я, - спустись с небес на землю!
Он замолкает и хмурится, а я нахожу в себе силы прямо взглянуть в его проклятые глаза.
- Я люблю тебя. – Говорю я прямо. - Это так. Ты это знаешь. И любовь к тебе – единственное, что было прекрасного в моей жизни. Спасибо тебе за неё. Но подумай, что будет дальше? Сейчас тебе – восемнадцать, а мне - двадцать восемь. Разница не так уж заметна. Но пройдет десять лет, и уже тебе будет двадцать восемь, а мне – тридцать восемь. А еще спустя десятилетие ты останешься молодым, полным сил мужчиной, а я превращусь в старуху. Ты такого будущего хочешь для себя?
- Я просто хочу стать для тебя…
- Кем? – снова перебиваю я, - мальчиком-любовником? Именно так будут тебя называть.
- Да плевать мне, кто и что скажет!
- Тогда кем ты хочешь для меня стать? – продолжаю нажимать я, - мужем?
Повисает пауза. Артем прямо и смело смотрит в мои глаза, и говорит уже намного спокойнее:
- Возможно. Если ты согласишься.
Я на миг застываю пораженная, а потом качаю головой, подхожу к нему вплотную, беру его холодную обветренную руку в свою и сильно сжимаю.
- Артем, тебе нужно учиться, получить профессию, сделаться в ней успешным, а уже потом быть главой семейства. У меня нет столько времени. Со мной ты рискуешь быть вечно оболганным, жить с ярлыком любовника на лбу, слышать пересуды и липкие шепотки за спиной. У нас может не случиться полноценной семьи, не родятся дети… Пройдут годы, ты оглянешься назад, на свою жизнь и проклянешь меня!Эта любовь не стоит таких жертв.
Несколько секунд он молчит, разглядывая мои побелевшие пальцы. Я смотрю только на него, и понимаю, что это конец.
Я стою так близко к нему в последний раз, я касаюсь его в последний раз, и у меня есть еще несколько мгновений, чтобы запомнить его таким. Все еще любящим, но уже разочарованным во мне.
- А чего стоит, Маша?
Я вздрагиваю. Артем сжимает мои руки и притягивает меня к себе не резко, но настойчиво.
- То есть все это было напрасно, и моя любовь ничего не стоит? Какая же ты все-таки трусиха. Или ты боишься совсем другого? Неужели я не доказал тебе, что я – не твой муж! Я никогда не сделаю ничего против твоей воли, никогда тебя не обижу, не трону!
- Артем, это совсем не то!
- Тогда что?!
Он слегка встряхивает меня, и его пальцы впиваются в мои предплечья. Лицо его искажается болью, голос обретает силу – он теряет над собой контроль. А я внезапно понимаю, что Артем на голову выше меня, шире в плечах и намного сильнее.
- Почему ты это делаешь? – спрашивает он отчаянно. Люди начинают на нас оглядываться. - Почему отталкиваешь меня? Разве я заслужил такого обращения? Ты привыкла жить в страхе, привыкла, что мужчины – источник боли и страданий. Это я могу понять. Он внушил тебе, что ты никудышная, никому не нужная, и будь он проклят за это! Но разве я не доказал тебе, что бывает иначе? И будет иначе, обещаю, слышишь? Только позволь мне быть рядом, дай мне шанс, позволь будущему случиться!
Я вырываю руки из его захвата, пытаюсь сделать шаг назад, но он ловко притягивает меня обратно за талию.
А потом целует.Отчаянно, горячо, желанно. Целует прямо в губы, долгим, требовательным поцелуем.
Я чувствую, как у меня слабеют колени, как закрываются глаза, и слезы текут по обеим щекам из-под сомкнувшихся ресниц. Мои руки безвольно висят вдоль тела, если бы Артем не держал меня, я бы упала прямо к его ногам.
Проходит несколько долгих мгновений, а может и несколько лет, прежде, чем он медленно отстраняется. Перед глазами сверкают яркие радужные пятна, мне не хватает воздуха, сердце колотится, грозя выскочить из груди. Я теряю ориентацию в пространстве, и могу только цепляться за него слабыми пальцами. Его глаза блестят от волнения, он смотрит на меня с такой колоссальной надеждой, с такой любовью и желанием, но я сглатываю и с усилием выговариваю:
- Мужчины всегда берут силой, то, что им недоступно, правда? Я не давала тебе согласия на этот поцелуй.
Слова протискиваются изо рта, словно наждак, причиняя почти физическую боль. Лицо Артема мгновенно меняется. Мне чудится даже звук захлопывающейся двери где-то вдалеке. Он отходит резким шагом назад, отпускает меня, и я остаюсь одна под холодным ветром. Он долго молчит, смотрит тоскливым взглядом, а потом говорит:
- Прости, - и отворачивается.
Глядя, как от меня уходит самый дорогой в моей жизни человек, я не чувствую ничего, кроме холодного пронизывающего ветра. Чувства приходят потом в озябшее тело и в озябшую душу. Я сажусь на последнюю ступеньку лестницы, спускающейся в воду, и долго смотрю на реку.
***
К тому моменту, когда я добираюсь домой, уже сгущаются сумерки. Иду я очень медленно, так, что нетерпеливые прохожие огибают меня на узком мокром тротуаре, одаривая сердитыми взглядами. Я замечаю их скорее машинально, мысли крутятся вокруг Артема, странные, неоформленные, в голове то и дело вспыхивает его лицо – спокойное и улыбающееся, и на душе становится еще тоскливее.
Я вхожу в квартиру, захлопываю дверь, раскладываю продукты в холодильнике, а потом падаю на стул возле обеденного стола и плачу навзрыд. Так мучительно и так долго. Слезы дарят облегчение, опустошают меня окончательно, и когда я перестаю всхлипывать, а дыхание, выравнивается, я еще долго сижу, не двигаясь, за столом, возле пустого пакета из магазина.
В полной тишине раздается тихий щелчок, и вся квартира погружается в темноту. Я поднимаю тяжелую голову, на ощупь нахожу в ящике стола свечу и спички, кухню освещает дрожащий огонек. Выглянув в окно, я убеждаюсь, что свет выключили только в нашем доме, да и, судя по всему, лишь в нашем подъезде. Ставлю свечку на блюдце и выхожу в коридор, накинув платок.
- Зинаида Михайловна, добрый вечер, у вас есть свет? – спрашиваю я соседку – миловидную старушку, после того, как стучу в её дверь.
- Здравствуй, Машенька. Да, а что у тебя отключили?
- Наверное, что-то с щитком. Я проверю.
- Тебе помочь, дорогая?
- Нет, спасибо. Я сама.
Соседка закрывает дверь и дважды проворачивает ключ в замочной скважине. А мне на секунду делается тревожно. Какой-то иррациональный страх охватывает меня на мгновение, я даже делаю шаг назад, в свою квартиру, но потом хмурюсь и трясу головой. Только темноты мне бояться не хватало.
Электрический щиток висит напротив лифта, в общем коридоре, за железной дверью, ведущей в наш предбанник.
Я подхожу к двери, смотрю в глазок и ничего не вижу. На лестничной клетке полнейшая тьма. Возможно, выбило пробки, или что-то замкнуло.
Поправляю кренящуюся свечу на блюдце и отодвигаю засов. Дверь открывается с тихим скрипом, я переступаю порог и направляюсь к щитку, но вдруг краем глаза замечаю какое-то движение справа от себя.
В следующее мгновение кто-то резким ударом выбивает свечу у меня из руки. Блюдце летит на лестницу, разбивается об стену с громким звуком. Свеча падает на пол и гаснет. А потом ужас затапливает меня с головой, потому что я слышу голос:
- Ну, здравствуй, жена.
Из темноты появляется рука и резко прижимает меня к стене возле лифта. Вместе с этим я слышу звук захлопнувшейся железной двери – значит, убежать не получится: ключи остались дома.
Привыкшие к темноте глаза различают темный силуэт совсем близко от меня. В ноздри заползает тошнотворный запах дорогого парфюма, который мой муж не менял много лет. Он всегда считал, что запах мужчины – это его визитная карточка.
- А ну скажи мне, дорогая, что, по-твоему, я с тобой сделаю, когда приволоку за волосы домой? – шипит Андрей мне прямо в ухо, - нагулялась, похотливая сука? Думала не найду тебя, дрянь?
Каждый вопрос сопровождается ударом о стену. Я могу только тихо вскрикивать, потому что его огромная ладонь закрывает мне рот и нос, и все мои силы уходят на то, чтобы дышать. Андрей прижимает меня к стене всем телом и дышит прямо в лицо. От страха я не могу сориентироваться и понять, в какой стороне находится моя дверь.
- Ты устроила себе прекрасные новогодние каникулы, солнце мое, - продолжал глумиться Андрей, - должно быть, ты прекрасно развлекалась со своим малолетним любовничком в этом уютном гнездышке. Ах, сука!
Мне удается открыть рот и сильно укусить его, но той секунды, что он отдергивает ладонь, не хватает, чтобы закричать. Он размахивается и дает мне обжигающую пощечину. На ногах удержаться не удается. Я падаю на грязный пол, закрываю голову руками, набираю полную грудь воздуха, чтобы заорать, но тут же давлюсь им и хриплю: Андрей замахивается еще раз, на этот раз ногой, и бьет. Удар приходится в плечо, а следующий – в ребра. Я пытаюсь отползти от него, и одна рука проваливается сквозь железные прутья решетки – я у лестницы.
Муж неспешно подходит ко мне, нагибается и сильно тянет меня за длинную темную косу, вынуждая чуть приподняться, чтобы облегчить боль.
- Слушай внимательно, тварь, - говорит он негромко, - ты сейчас встанешь и пойдешь со мной домой. А если заорешь, клянусь, я тебя убью, а потом то, что от тебя останется, пришлю в посылке твоему дружку, ты меня услышала?
Вместо ответа я набираю полный рот слюны и со всей силы плюю ему прямо в глаза. Андрей с изумленным и яростным возгласом резко отшатывается, я вскакиваю на ноги и кричу во всю мощь легких:
- Помогите! Пожар, ПОЖАР!!
Что происходит потом, я уже не вижу.
Взревев, словно раненый бык, Андрей толкает меня в грудь, и я кувырком лечу с лестницы. Перед глазами несколько раз вспыхивает белое, а потом я уже ничего не чувствую, потому что теряю сознание.
***
Прихожу в себя я медленно и мучительно. Сначала возникают странные образы перед моими глазами, но мне очень больно их открывать, поэтому я еще несколько минут решаю еще поспать. Проходит несколько часов, прежде чем ко мне начинают пробиваться звуки, чьи-то смутно знакомые голоса, шарканье ног. Кто-то трогает мой лоб, зачем-то поправляет растрепанные волосы на подушке. Меня посещает яркое воспоминание, как я болела в детстве, и моя мама точно так же касалась лба и волос, читала мне рассказы про животных и сидела со мной, пока я не усну.
Приоткрываю глаза, медленно привыкаю к яркому свету и ослепляющей белизне больничной палаты. Правый глаз не открывается, как я ни стараюсь, и меня посещает паника – неужели я лишилась зрения?
- Все хорошо, все хорошо, ты в безопасности.
- Мама?
С трудом поворачиваю голову вправо. Надо мной нависает заплаканное лицо матери. Она сжимает мою руку.
- Ты откуда здесь?
- Мне позвонили с твоей работы, сказали, что ты в больнице.
Она старательно скрывает рыдания, но голос дрожит и прерывается. Я с трудом поднимаю руку и касаюсь её плеча.
- Со мной все хорошо. Я просто…
- Господи, Маша, почему ты не сказала раньше?!
У меня не остается сомнений, о чем вопрос, и мне делается гадко и стыдно. Я отворачиваюсь от плачущей матери, она больше не может сдержаться, и хочу оказаться как можно дальше от неё. Наедине со своими проблемами.
- Что со мной? Сотрясение?- спрашиваю монотонно.
Мама рьяно вытирает глаза.
- Сотрясение. Перелом двух ребер, вывих плеча и ушибы. – Говорит она сдавленно, - его посадили, Маша. Закрыли до суда. Адвокат зафиксировал все травмы и сказал, что при таком раскладе ему грозит до восьми лет лишения свободы.
Поворачиваю голову так резко, что у меня темнеет в глазах и мгновенно накатывает тошнота. Мама охает, кидается ко мне, но я решительно пресекаю все её попытки позвать врача.
- Как восемь лет?! Расскажи, что произошло?
- На шум вышли соседи, увидели его разъяренного, он спускался по лестнице. Один из соседей оттащил его от тебя, когда ты уже была без сознания. Кто-то вызвал полицию. – Мама делает паузу, качает головой и снова берет мою руку, - отец сразу нанял адвоката. Он сказал, что не успокоится, пока не добьется, чтобы этого ублюдка посадили.
Откидываюсь на подушку. Мать говорит еще что-то, возмущается, причитает, но я не особенно вслушиваюсь.
«Восемь лет. – Думаю с облегчением, - конечно, Андрей откупится, с его-то связями, но репутацию ему попортят, однозначно. Он еще не раз задумается, прежде чем лезть ко мне».
Выходит примерно так, как я ожидаю.
Из больницы я выхожу через три недели и еще месяц лечусь дома. Мне приходится сменить квартиру. Я переезжаю в другой район и не сообщаю адрес никому, кроме родителей. За это время суд признаёт Андрея виновным и назначает ему два года тюрьмы. Меня вызывают в качестве свидетеля на апелляцию, но я ничего больше не хочу иметь общего с этим человеком, и мысль о том, что мне придется сидеть с ним в одном зале невыносима.
Пока я была в больнице, Артем не пришел ни разу, но накануне моей выписки, медсестра передала мне букет из белых роз без записки. Я печально улыбнулась – цветы мог мне передать только он.
Я выхожу на работу ровно за два дня до последнего звонка.
Увидев меня в школьном коридоре, Артем подходит, сдержанно интересуется моим здоровьем. Когда я отвечаю, что все в порядке, он кивает и поднимается по лестнице на второй этаж.
На линейке он стоит со своим классом, нарядный, с алой ленточкой выпускника, не поворачивает ко мне голову ни разу, держит за руку Дарину, с которой танцует последний школьный вальс.
После праздника я провожаю его взглядом до дороги, а когда он скрывается из виду, опускаюсь за свой стол и выдвигаю верхний ящик. Там лежат его письма. Письма, которые изменили мою жизнь, которые наполнили меня смелостью. Которые показали мне, что можно жить иначе, любить иначе, что можно быть счастливой от одного взгляда, от одного слова или прикосновения.
Среди строк, написанных дрожащей юношеской рукой, живет моя душа, моя любовь, которая навсегда останется в памяти.
Я закрываю глаза, прижимаю драгоценные листки к груди и пережидаю приступ тупой боли.
***
«Привет!
Видел, у вас жарко. Ну и лето нынче! Везде аномальная жара. А в Москве тринадцать градусов. Все ходят в куртках.
У меня бешеный график. Поначалу думал, что не смогу так учиться. Лекции, семинары, практики – все смешалось в один компот. Сплю по три часа в сутки, от латыни темнеет в глазах. После первой сессии осталась половина курса. Отчисляют только так. Сейчас убегаю на работу. Устроился в больницу, где в следующем году буду проходить практику.
Как у тебя дела? Как наша школа? Передавай привет Ольге Александровне! Напиши скорее, скучаю…»
«…Надеюсь, ты хорошо питаешься? И спать по три часа в сутки – Артем, так нельзя. Ты должен хорошо высыпаться, иначе не сможешь полноценно учиться.
Поздравляю с окончанием первого курса. Ты – молодец. Повышенная стипендия – это большое достижение. Передам Ольге Александровне от тебя привет, она часто спрашивает, как у тебя дела. Скажу ей, что все отлично.
Школа наша стоит. Мне дали классное руководство. Я ведь выпустила своих деток в прошлом учебном году. Непривычно даже без них.
Целую…»
«… Последовал твоему совету и купил себе микроволновку. Теперь ко мне в комнату приходят все кому не лень греть свою еду. Даже посреди ночи. Ну, спасибо.
На новый год хотим пойти в кафе большой компанией. Обещаю не пить и в пьяном виде тебе не звонить…»
«… Спасибо за подарок на восьмое марта. Это было действительно очень мило. Только, видимо, кто-то уронил посылку на почте, и у кролика надломилось ушко. Но я приклеила, ничего не заметно.
На каникулах приезжала к родителям, ничего особенного, обычный семейный праздник. Видела твои фотографии в интернете. Тебе идет белый халат…»
«… Конечно, работать тяжело. Двое суток через двое, постоянный конвейер больных, не успеваешь даже запомнить, кто есть кто. Вчера в тридцатой палате умерла женщина. А я ей капельницы ставил несколько дней…»
«…Пожалуйста, будь осторожен. Твои разговоры про ВИЧ инфицированных вгоняют меня в ужас. Когда уже твоя практика закончится?
Мы поставили отрывок из «Гамлета» с десятиклассниками. Планируем участвовать в конкурсе театральных коллективов. И… Скоро Андрей выходит.
Мне немного страшно, но, думаю, все будет хорошо. Не волнуйся за меня…»
«…Вчера получил твое письмо. Поздравляю с днем рождения, хоть оно и было на прошлой неделе.
Все нормальные люди уже общаются в интернете или по «Скайпу», и только мы пишем письма. Но мне так даже больше нравится.
И еще… я хочу тебе сказать кое-что, но, боюсь, что ты рассердишься…»
«Эта зима слишком насыщенная на события. Я выплатила ипотеку за новую квартиру. Живу в кухне, только здесь сделала ремонт, но рада ужасно.
Так что ты мне хотел сказать?...»
«Маша, прости.
Я люблю тебя…»
Конец
Простите, я вас люблю...
© Copyright: Алена Иванская, 2019
Свидетельство о публикации №219110400750
Свидетельство о публикации №219110400750
Рецензии
Начала читать и не смогла оторваться, пока не дочитала до конца.
В конце даже всплакнула чуток. Очень красивую любовь автор описала.
Плюс, причем большой, в том, что текст без ошибок, что позволяет читать легко, без спотыканий.
Классная вещь. Автору - мое уважение и спасибо.
Любовь Будякова 01.03.2024 04:55 • Заявить о нарушении
В конце даже всплакнула чуток. Очень красивую любовь автор описала.
Плюс, причем большой, в том, что текст без ошибок, что позволяет читать легко, без спотыканий.
Классная вещь. Автору - мое уважение и спасибо.
Любовь Будякова 01.03.2024 04:55 • Заявить о нарушении
Спасибо вам за высокую оценку моего произведения! Будьте здоровы и счастливы.
Алена Иванская 01.03.2024 21:22 Заявить о нарушении
Алена Иванская 01.03.2024 21:22 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.