Сверчок. Коллежский секретарь. Гл. 67. Беседа Бона

                Сверчок
                Часть II
                Коллежский секретарь
                67               
         Беседа Бонапарта с английским путешественником

             Итак, диалог путешественника и Бонапарта…

Путешественник: Позвольте, государь, благословить счастливо мгновенье, когда мне было позволено лицезреть величайшего человек моего столетия. Бонапарт: Положение, в котором вы меня находите, доказывает, сколь благодарно это столетие.
Путешественник: Когда человек так вознесен над другими, он должен охотно прощать несправедливости, а если целая жизнь был рядом дел, которых одного был бы достаточно, чтоб заслужит бессмертие, то и в несчастье можно всегда отыскать большое утешение.
Бонапарт: Вспоминают ли  обо мне еще в Европе?
Путешественник: Европа, среди тьмы, в которую ее повергло отсутствие славы и гения, все время устремляет взор к Св. Елене, как к блистающему маяку.
Бонапарт: Что говорите вы о тьме? Разве солнце разума не поднялось именно теперь над ее горизонтом?
Путешественник: Действительно, государь, всеобщее замирение на континенте, пробуждение свобод во всех сердцах, великолепные обещания наши государей были для нас зарею прекрасного дня, но несколько туч, поднявшихся вскоре н политическом горизонте, до сих пор мешают нам видеть появление того солнца, о котором упомянули ваше величество. Бонапарт: Что вы подразумевает по этим тучами?
Путешественник: Большая часть народов Европы, стеная под игом нетерпимости, деспотизма и варварского законодательства, казалась неполноправным отпрыском в семье рода человеческого. Катастрофа 1812 года показалась и благоприятным моментом, чтобы захватить обратно свое законное наследие: терпимость и свободу. Они предъявили давно затерянные документы пред взоры государей, которые, чувствуя, что они пошатнулись на своих престолах, поторопились признать их, торжественно обещали установить права подданных наряду с правами правителей и указали на вас, государь, как н единственное препятствие к исполнению всеобщего желания. Тогда вам пришлось сражаться не с армиями, но с нациями. Исход этой битвы больше не мог быть сомнительным; но судьба как бы хотела показать и в превратностях ваше величие и доказать, что вы могли сдаться только перед высшими силами….  В Росси вас победили стихии….
Бонапарт:  А в других битвах – и стихии и измены! Но…продолжайте…
 Путешественник: Ваше падение показало удивленному миру, что существуют силы, не зависящие от вас. Так во время затмения можно увидеть, как блестят звезды, которые нельзя было рассмотреть при сиянии дня. Союзники, соединенных усилий которых едва достало, чтоб вас низвергнуть, возгордились своим силами. Когда исчезла опасность, государи не подумали сдержать слово, вырванное у них одним только страхом. Им было горь¬ко отказаться от власти, которую долгая летаргия народов сделала как бы законной, а суеверие изображало исходящею от Бога. В век фанатизма и предрассудков слепое послушание воле государя сделалось своего рода культом. Какое унижение для тех, кто привык смотреть на себя, как на ставленников Провидения, подчиниться законам, установленным представителями их подданных! Народы же со своей стороны не захотели, чтобы их кровь и их сокровища были расточены зря. Они громко требовали благ, купленных столькими жертвами. Некоторые государи благоразумно уступили голосу справедливости и совести, но большинство до сих пор еще, под различными предлогами, откладывает исполнение своих обещаний. Эта тяжба между народам и государям и есть как раз та наэлектризованная туча, которая скрывает в своих недрах гром и молнии.
Бонапарт: И все же кончится тем, что государям придется сдаться. Пусть они трепещут перед общественным мнением, — это оно причинило мою гибель. Не сомневайтесь в этом: когда нация испробовала первые плоды свободы, она будет вздыхать о ней как о своем лучшем благе. Напрасно пытаются обратить вспять ход веков.
Путешественник: Все же странно, что в стране, входящей в Священный Союз, смеют позволять себе крайности…
Бонапарт: Ваш Священный союз — вещь тем боле замечательная, что никто в нем ничего не понимает. Говорят, он основан на принципах христианской религии, но так как эти принципы те же, что и евангельские, проповеданные во всей Европе, то каким образом человеческий авторитет может прибавить новую санкцию к законам, исходящим от авторитета божественного! Какие гарантии представляет он союзникам одним против других или народам против их властителей? Не допуская иного судьи, кроме совести, к чему он послужит, если совесть союзников не будет в согласии? Совесть сильнейшего, не будет ли всегда лучшею, и политические казуисты, не  поспешат ли высказаться за нее?
Путешественник: Я, собственно, не вижу, что можно было бы противопоставить доводам вашего величества. Какова же была цель этой мировой сделки?
Бонапарт: Я вам это сейчас разъясню. Российский император, которому его характер, власть и, главным образом, события 1812 год обеспечили первое мест среди союзников, почувствовал, что для достижения власти, равной моей, надо или стать завоевателем, или покорить мнение самыми сильными соблазнами. Мой пример должен был показать ему, сколь опасно первое средство, — он решился на второе. Сверх того, самолюбие говорило ему, что для него будет бесконечно лестно, если, сравнивая нас друг с другом, вселенная представит его добрым, а меня злым гением Европы. Итак, с этого момента его политика стала почти всегда согласною с моралью. Во всех крупных переговорах он брал сторону слабого против сильного. На его мнение смотрели как на изречение справедливости, и был бы, так сказать, святотатством не подчиниться ему. Роль, которую играли его союзники, служила только для увеличения его блеска. Единственно его поведение было справедливо и благородно. Я довел нашествие до самого сердца его государства, я занимал Москву,  он пришел отдать мне визит в Париж: ничего не могло быть естественнее. Но король Прусский, император Австрийский и князья Рейнской конфедерации были моими союзниками и врагами Александра. Несчастья 1812 года не могли изменить суть их обязательств по отношению ко мне. Они обратили оружие против Франции, потому что тогда она был самая слабая, и они сочли случай благоприятным, чтобы отомстить за свои прежние поражения. В особенности император Австрийский, которого связывало самое близкое родство с императорско династией Франции, показал себя в наиболее отвратительном свете. Все эти государи, ничтожные по своему характеру и талантам, служили только украшением триумфальной колесницы Александра. Даже сами побежденные не могли отказать ему в дани восторга и энтузиазма. Вход его в Париж был отмечен возгласами и криками радости: желая оправдать стол лестную встречу, он сделался защитником Франции против притеснения и мести ее врагов. Эта последняя черта преисполнила меру его славы и утвердила, наконец, за ним то безграничное преобладание, которому так завидует ваш страна.
Путешественник: Отдавая справедливость свои врагам, вы хотите доказать, государь, что вы один соединяете в себе все виды славы. Не осмелюсь ли я вернуться к объяснению Священного Союза?
Бонапарт: Император Александр думал о потомстве, как и всякий, кто совершал великие дела. Он хотел оставить после себя памятник, который отметил одну из главнейших эпох в истории род человеческого, как то: зарождение христианства, открытие Америки и Реформация. Все договоры, заключенные до тех пор, имели в виду нападение, защиту или частные интересы договаривающихся сторон. Его воображение поразила мысль положить в основу политики принципы религии и осуществить, таким образом, мечту о вечном мире. Он слишком был ослеплен величием своего предприятия и его последствий, чтоб почувствовать всю его невозможность. Уже ему казалось, что он слышит свое имя, из века в век повторенное с благословениями народов и произнесенное самыми отдаленными поколениями, как имя их благодетеля. Отсюда — и Священный Союз. Александр думал многое выиграть присоединением других государей, но, в сущности, выиграл очень мало. Он забывал, что все существующие договоры были заключены во имя Бога и пресвятой Троицы. А это не мешало их нарушению, что при каждом объявлении войны, справедливом или несправедливом, воюющие стороны  всегда призывали Бога в свидетели правоты их дела и что, наконец, самый акт Священного Союза, решительно ни к чему не обязывая, смутной своей редакцией будет, в случае спора, каждым истолкован  в своих интересах.
Путешественник: Замечание вашего величества так вески, а недостаточность средств, сравнительно с целью так очевидна, что большинство мыслящих людей Европы приписывали императору Александру намерения, которые, конечно, никогда не приходили ему в голову.

                Люди думали об Александре:

Одни думали, что он хотел пустить пыль в глаза.
Другие посчитали Священный союз как бы христианской федерацией против неверных.
Третьи призывали готовиться к крестовому походу;
Четвертые думали, что это лига правителей против своих народов.
И многие считали, что отказ государствам в конституции основано на поддержке союза.

        Есть даже такие, которые доходят до того, что говорят, будто император Александр, наблюдал в философии круг человеческих мнений, которые ведет от фанатизма к неверию и после возвращает нас к суеверию. Александр захотел воспользоваться мистическим направлением века, чтоб прибавить духовное влияние к своей военной и политической власти стать, таки образом, верховным законодателем Европы, своего рода Папой, более могущественным, чем прежний, так как св. Петр никогда не имел восьмисот тысяч апостолов для поддержания непогрешимости своих решений. Эти лица считают еще, что учение госпожи Крюденер, суть машина, тайной пружиной которой  является рука императора Александра.
Бонапарт: Люди эти не знают, что говорят. Либеральны принципы, которые император России с гордостью исповедует, не должны ли доказать ложность их предположений?

       Вот так "Зеленая лампа" освещала время желаний свободы!
       А Улыбышев продолжал читать свои статьи.