Степной ветер

                Пролог
«Казак» - слово тюркское. Оно означает «удалец», «вольный человек, порвавший со своей социальной средой».

Половецкая, Кыпчакская, Дикая, Донская степь… Простор бескрайнего неба с редкими облачками… Жаворонок висит  над широким разливом разнотравья, наслаждаясь высотой и ветром.
Ковыль, волнами колыхающийся под копытами пасущихся коней… Гнездо аистов на одиноком старом тополе… Сколько написано, спето и сказано об этом огромном крае, с чистыми реками, прозрачными озёрами, лесистыми холмами и падями, оврагами и обрывистыми берегами с какой-то беспредельной свободой во всех проявлениях природы!
Дон-батюшка, Дон-кормилец, напитавший землю своей влагой и мощью, отчего она стала жирной, питательной, чёрной, дающей людям свои плоды. Когда-то здесь бродили орды хазар, печенегов, половцев, аланов, готов, монголов, крымчаков, чёрных клобуков и других народов-кочевников, искавших пастбищ для своего скота и нападавших на окраинные земли Руси и Европы, а иногда проходивших по ним с огнём и мечом, ничего не оставляя на своём пути, уводя огромные полоны в степную неизвестность на рабские рынки Крыма, Золотой Орды, Османской империи и Хорезма.
Канули в лету ордынские времена, ушёл Чингиз-хан, Батый, Тамерлан и другие великие полководцы и правители…. На Дону появились люди, жившие на территории Золотой Орды, а также пришедшие с севера. Это были ватаги разбойников, дезертиры, бывшие пленные, авантюристы всех сортов, головорезы, наделавшие дел где-то в Московии, Литве, Речи Посполитой. Их называли бродниками, зверовщиками, рыболовами. Были там новгородские и вятские повольники и ушкуйники. Кроме того на Дон и его притоки устремились русские служилые люди: дворяне, дети боярские и даже мелкопоместные князья, не довольные своим положением в Московии. Позже на Дон пришли посадские люди, нетягловые безземельные и беглые крепостные крестьяне в поисках вольной жизни и лучшей доли. Достаточно много было в среде казаков ногайцев, татар, черкесов и других народов. Среди пёстрой толпы донцов выделялись лидеры – атаманы, заслужившие уважение не только в боях, но справедливо делившие добычу и разрешавшие споры между казаками. У татар казаки переняли звание есаула, ставшее первым казачьим чином, наряду с писарем. Войсковая старшина: атаман, есаул, писарь, сотник, десятник, была выборной до определённого времени. Позднее к этим званиям прибавились другие чины: хорунжий, подхорунжий, кантарей, судья, полковник. Важно, что в массе своей казаки во все времена были православными, поэтому принимали беглых попов, монахов, а позже официальных представителей Русской православной церкви, хотя бывали и такие происшествия, как грабёж и убийства попов и изгнание их из городков и станиц по разным поводам.

Князья, а позже цари всегда хотели договориться с этим народом, прозванном казаками, о защите южных рубежей Московии от Дикой степи… Есть разные теории о зарождении казачества, и некоторые из них выполнены зарубежными историками с целью дискредитации казаков, как части России, Империи, её защитников и основателей станиц, хуторов и городков по всему Дону, а также по его многочисленным притокам. Благодаря казакам юг России стал более защищённым и спокойным, превратился в зону свободы от крепостного рабства и бесконечных мытарств простого народа.
Многие казаки не считали себя русскими, гордясь тем, что покинули Родину. Они презрительно посмеивались над мужиками-холопами, считая их рабами господ. В первые века существования казачества в станицах всегда не хватало хлеба, потому что казаки не хотели пахать и сеять, они привыкли воевать и грабить купцов, охотиться и рыбачить. На современном слэнге, им было «западло» браться за плуг. Существовало даже наказание за то, что казак стал пахать и сеять, как мужик. Такое положение сильно отличало низовых казаков, которые гораздо дольше не хотели заниматься земледелием, а «верховые» изначально больше тяготели к крестьянскому существованию, так как именно в верховьях Дона более всего обосновалось беглых крестьян из Московии, Литвы и Речи Посполитой. Даже внешне «низовые» и «верховые» казаки сильно отличались. В верховьях жили русоволосые славянского типа люди, а среди «низовых» казаков преобладали черноволосые, смуглые, носатые, часто скуластые типажи, что говорит о перемешивании русского населения этого края с другими народами, живущими вокруг Донской области.
Всю бытовую составляющую жизни казаки поначалу игнорировали, считая её недостойной их высокого звания свободного казака. Те же из них, кто женился, уже по-другому смотрели на лихую жизнь, стали домовитыми, но всё равно быт был в основном брошен на плечи жонок - казачек, поэтому они выпестовали свой характер в постоянном ожидании мужей либо с добычей, либо с увечьями, а то и со смертным известием. Донские казачки не боялись никакого физического труда на земле. Низкий поклон этим женщинам, растившим детей, сады, огороды, умевшим рыбачить, охотиться, а в трудную годину и защищать городки и станицы от недругов. Причём, казачками становились не только русские или малороссийские женщины, но и пленённые турчанки, представительницы народов Северного Кавказа или Закавказья, а также калмычки, ногайки, персиянки и крымские татарки. Таким образом, население перемешивалось, но в основе своей казаки оставались русскими по языку и православной вере, хотя попы и церкви массово появились на Дону гораздо позднее, уже в XVIII-XIX веках.
Донские казаки в XVI-XVII веках открывали Сибирь и Дальний Восток, где мирно, где воюя с местными племенами. Они склоняли местных князьков и богатых аборигенов на выплату ясака за то, что казаки станут их защищать от набегов более сильных в военном отношении народов, таких, как тубинцы и сибирские татары, маньчжуры и братские люди. В 1559 году Иоанн IV направил донских казаков вместе с московским войском в Крым. Турецкий султан после этого жаловался ногайским мурзам, что казаки «отняли у него поле всё, да и реки, да и Дон», осадили торговый Азов и принудили его жителей к выплате большого оброка. В 1569 году донцы вместе с отрядом князя Серебряного разгромили турецкую армию, пытавшуюся отрыть канал между Доном и Волгой для захвата Астрахани.
Казаки участвовали в русской смуте начала XVII века, причём, как на стороне самозванцев, так и на стороне русского ополчения Минина и Пожарского. За героизм первый царь династии Романовых – Михаил, даровал казакам, участвовавшим в освобождении Москвы от поляков и литвы, знамя. Позже царь Алексей Михайлович Тишайший слал через посольский приказ грамоты к атаманам, как к руководителям другого народа, привлекая их на службу против южных соседей, а также на польскую границу, где постоянно случались стычки польских «лыцарей» с русскими стрельцами и пограничной сторожей. Лёгкая казачья конница, прекрасно показавшая себя во многих битвах, хорошо справлялась с ролью пограничной стражи, спасая от разорения приграничные российские земли.
Московские государи и бояре вначале не признавали выдающихся заслуг казаков. Но со временем положение стало меняться. Москва поняла, что казаки  - это лучшие воины и пограничники, а с 1570 года правительство Московии стало выплачивать казакам жалованье: порох, свинец, хлеб, сукно и многое другое. Дьяк Катошихин в своем «Сочинении» времен царя Алексея Михайловича писал: «А как они, Донские Казаки, к Москве прибывают и им честь быва¬ет такова, как нарочитым людям чужеземским».
Число казачьих городков в XVII веке быстро увеличилось до тридцати. На Хопре, Медведице и Донце появилось множество становищ и зимовников. Казаки, жившие в верховьях Дона, назывались верховыми, а тех, что жили в нижнем течении - низовыми. Административное устройство Войска Донского оформилось, когда его центром стал Раздорский городок, а позднее - Черкасск, В Войске Донском долго не наблюдалось резкого имущественного различия между казаками, но уже к концу XVI - началу XVII века выделилось домовитое казачество, богатое и семейное. Домовитые казаки владели большими табунами, снастями для рыбалки, лодками, разным оружием. А бедное, голутвенное казачество часто было в зависимости от домовитых станичников. Богатые казаки давали беднякам оружие, продовольствие, лодки для походов, получая значительную долю добычи. Царское жалованье распределялось, в большинстве случаев, также между домовитыми казаками. Соответственно, они были носителями интересов царских властей на Дону, влияя на все решения войсковых казачьих кругов. Но голутвенные казаки далеко не всегда считались с намерениями правительства, будь то политика или хозяйственные вопросы, что нередко приводило к столкновениям с посланниками царя. Восстание под предводительством атамана Ивана Болотникова, а затем польско-шведская интервенция на какое-то время потушили распри казаков и московских властей, меняющихся каждый год. Московская Русь с новым царём Михаилом Романовым нуждалась в казаках для борьбы с Турцией за выход к Азовскому морю, взятия крепости Азов и принятия Приазовских степей в российское владение. Но казаки ещё не раз не раз показывали свой норов и стремление к полной свободе. У всех на слуху восстания Степана Разина, Емельяна Пугачёва и других видных казачьих атаманов.
По мнению многих исследователей истории казачества, оно зародилось на пятьсот лет раньше, обозначенного придворным историком Карамзиным периода. Половцы, печенеги и другие народы южных степей вполне могли считаться первыми казаками. После раскола Золотой Орды часть её воинских формирований просто ушла в степь вместе со своими семьями и родами, где стала заниматься скотоводством, а также грабежами и разбойными нападениями на окрестные территории и государства. Гораздо позже, вместе с массовым переселением крестьян и ремесленников, в Дикой степи появились городки, слободы, станицы и хутора, где занимались скотоводством, землепашеством и выращиванием овощей и фруктов. Главная заслуга казачества – это начало хозяйственного освоения огромной территории, названной когда-то Диким полем. Именно казаки создали благоприятные условия для разностороннего развития южно - русских земель. Для России уход части населения в казаки, безусловно, замедлял на какое-то время развитие социальных противоречий внутри страны. С появлением казачества на Дону были разделены Крымское, Казанское и Астраханское ханства. Турция оказалась изолированной от поволжских государств, а также ногайских орд и уже навсегда потеряла возможность подчинить их своей власти.
Не стоит сбрасывать со счетов климатические условия того времени. Это был малый ледниковый период с зачастую непредсказуемой погодой. Холодные зимы чередовались с дождливыми прохладными летами. В северных районах России и Европы жить становилось всё сложнее. Люди голодали и многие бежали южнее, чтобы как-то прокормить семью или только себя. Дикое поле пополнялось беглыми крестьянами, ремесленниками, да и служилыми людьми из стрельцов, приказных и других сословий. В Европе свирепствовала чума, в России в 1601 году от голода погибло более полумиллиона жителей. Всё это способствовало переселению части голодных крестьян на юг, где далеко не всегда их принимали с распростёртыми объятиями. Природные казаки не особо церемонились с пришлым нищим людом, называя их голутвой (голытьбой). Расслоение среди казаков наметилось давно, но какое-то время было небольшим, а с приходом массы голодных мужиков, желавших не столько воевать, сколько пахать землю, разница во взглядах и образе жизни начала сказываться и проявляться в самых разных местах: быту, воинском деле, разделе земли, управлении краем, пограничной страже.
Наше повествование начинается во времена царствования последнего Рюриковича, сына Иоанна IV – Фёдора Иоанновича, женатого на сестре бывшего опричника, а тогда – одного из первых бояр, царского конюшего Бориса Годунова. Но мы поведём рассказ не о политике и придворных интригах, а о простых людях, ставших оплотом России на её южных рубежах. Они вольно или невольно принимали участие в исторических катаклизмах, происходивших в конце XVI – начале XVII веков в Московии и вокруг неё, а позже – в Российской империи, СССР, новой России.
В бескрайних лесах и степях южнее Большой засечной линии произошло зарождение и становление казачества,  прошедшего в своей истории через множество войн, восстаний, дальних походов, обустройства земель, выработки кодекса чести казака и внутренних законов, которые действовали вплоть до революции 1917 года. Она расколола казачество на два непримиримых лагеря и стала одним из поводов для Гражданской войны в России 1918-1922 гг. Многие историки склоняются к следующему выводу: если бы не было массового сопротивления казачества в это время, советская власть гораздо быстрее бы справилась с «белым» движением. Если бы казачество единым фронтом встало против советской власти, вряд ли Красная армия справилась бы с ним. Но разрыв между богатыми и бедными был очень велик, что и привело к противостоянию казаков друг против друга, как показал Михаил Шолохов в великой книге «Тихий Дон».

Книга I

Начало…

Глава I

«С Дона выдачи нет!»

Чтобы понимать, как жили казаки, как воевали, как растили и воспитывали детей, как отдыхали, необходимо перенестись туда, в казачью вольницу. Начиная с конца XVI века, в станице Нижне-Курмоярская (ранее – Нижний Курман Яр) проживала большая семья Сотниковых, предок которой получил сначала чин сотника, а потом и фамилию за боевые заслуги и способность командовать людьми. История жизни этого человека началась в небольшом селе под Тулой. Семья его отца пережила осаду Тулы ордой хана Девлет-Гирея, а через несколько лет после этого отец женился, построил дом и кузницу в ближнем селе Орлово на Большой засечной черте, проходившей от Рязани через Тулу, Одоев до Жиздры.
Первый казак, ставший Сотниковым и давший начало многочисленному роду, попал на Дон, сбежав совсем юным от дворянина Васильева, по слухам, когда-то служившего в опричнине у Иоанна IV. Звали будущего казака тогда просто – Кирюха, а по отцу – кузнецов сын Иванов, потому что отец был кузнецом, пока дворянин его не приказал высечь, якобы за плохие подковы. После этого отец прожил недолго, а Кирюха и две его сестры остались сиротами, так как мать умерла от непосильной работы в поле во время беременности вскоре за отцом. Была ещё дальняя родня у них, но кому нужны сироты, если у всех своих детей по несколько человек? Помыкались они по родне, а когда Кирюхе исполнилось шестнадцать и тело стало наливаться мужской силой, решил он сбежать к казакам на Дон. Про них рассказывали старшие ребята, и эти сказки пришлись Кирюхе по душе. Он стал мечтать о том, как станет казаком, свободным воином и отомстит за отца и мать дворянину - опричнику, на землях которого они жили. Был у Кирюхи дружок – Ерёма, который выучился у местного попа читать и писать, а также был певчим в церкви. Он научил грамоте Кирьяна, они вместе иногда сочиняли песни и записывали их на бересте, как древние русичи. Но те берестяные песни остались у сестёр Кирьяна, и он долго не знал, что с ними стало.
Когда парню исполнилось семнадцать лет, Кирюха рассказал Еремею о своих планах, зная, что тот никогда никому не передаст их. Ерёма был из ремесленного сословия, его родители жили в Туле, где у них была лавка скобяных изделий, которые делал отец и старший брат. А Ерёму отправили в деревню, чтобы он учился у родственника – попа грамоте и пошёл потом по этой стезе. Но парень не хотел служить в церкви, будучи очень смышлёным, хитрым и беспокойным малым. Идея Кирюхи о побеге на Дон очень понравилась Ерёме, и он стал просить его взять с собой. Парни знали, что донские городки начинались где-то за много вёрст от Тулы на юге. Им нужно было пройти из своей деревни Орлово в южную или юго-восточную сторону. Там были Орловы ворота на засечной черте. А южнее расположилось Куликово поле, юго-восточнее – Михайловское поле, где уже были казаки в верховых городках. До них можно было пройти через леса, овраги, степи, и переправившись через реки.
Эти земли и были началом Дикого поля, которое с запада ограничивалось Днепром, а с востока – Волгой. Казачьи городки, остроги и зимовья стояли по Дону и его притокам Воронежу, Хопру, Медведице, Северскому Донцу. Дойти до ближних из них можно было за несколько дней. Так как взять подросткам в дорогу было практически нечего, кроме того, что они носили – холщовые штаны, ободранные шапки, рубахи да старые полукафтанья, подпоясанные верёвкой, парубки сговорились украсть у дворянина Васильева сапоги и зипуны, которые хранились в чулане в усадьбе. Там же можно было взять съестной припас. Но когда воришки собрались залезть в хозяйский двор, на них напали собаки, перебудившие сторожей. Пришлось бежать ни с чем. Сторожа открыли пальбу из тюфяков (дробовиков), чем очень испугали отроков.
                -------
Кирюха и Ерёма посчитали монетки из церковной кружки, которую принёс Ерёма, понимая, что без денег и припасу они помрут с голоду в Диком поле. Парубки не хотели заходить по дороге в какое-либо жильё, потому что их могли разыскивать сторожа и стрельцы. Завернув монеты в тряпицу, Ерёма положил её за пазуху, сказав сокровенное:
– Завтра идём, а то розыск начнут, кто залазил ночью, а можа нас кто увидел? Идти надо…
– Ну идти, так идти, братец, – ответил Кирьян, глубоко вздохнув. Он не знал всех нюансов жизни, быта, службы казаков. Они были окружены ореолом воинской славы и главное – свободы, о которой подросток мечтал, сколько помнил себя. Еремей больше знал о казаках, но это были недобрые сказки и примеры, потому что его родственник – поп говорил о них, как о разбойниках и душегубах, не пашущих, не сеющих, только грабящих и убивающих людей, какой бы веры они ни были.
                -------
Засечная черта, которую предстояло пересечь парубкам, в те времена представляла собой систему лесных засек, завалов и других полевых укреплений – земляных валов, рвов, частоколов, волчьих ям, крепостей-острожков и отдельных башен. Это масштабное и надёжное укрепление существовало на юге Московского государства в середине XVI–XVII веке. Засечные или заповедные леса издревле прорезали дороги, которые позволяли поддерживать сообщение Москвы с южными городами: Епифанью, Данковым, Орлом, Воронежем, Белгородом и других, а также проезду купцов. На этих дорогах для защиты в случае войны устраивали специальные ворота и другие препятствия – надолбы (вертикально или под углом вкопанные бревна, одиночные или соединенные поперечными жердями - «кобылинами» наподобие барьеров в конкуре), «опускные» надолбы и колоды типа современных шлагбаумов. На Засечной черте служили засечные приказчики, засечные головы, поместные сторожа, приписные сторожа или дозорщики. Командовали частями засечной черты засечные воеводы. А южнее ставили городки, станицы, зимовья, займища донские казаки.
                -------
В один из последних дней травня (мая) Кирьян попрощался ещё затемно с сёстрами, разбудив их на сеновале, после чего младшая – Мотя, зарыдала, а старшая – Груша, закусив губу, долго смотрела вслед Кирюхе. Она верила, что он заберёт их, как обещал, когда станет казаком. Брат наказал сёстрам никому не говорить, куда он идёт, ссылаясь на то, что они не видали его со вчерашнего дня.
Парубок с мешком за плечами, в котором были лапти, онучи и краюха хлеба, пошёл в южную сторону, договорившись с Ерёмой встретиться в ближней лесной балочке. Они примерно представляли, где находится Дон и казаки, но рассчитывали их достаточно быстро встретить на этих пограничных землях. Первый день парни шли быстро и мимо дорог, стараясь держаться направления на юг. Им помогла в этом река Плава. Они легко перешли засечную черту, обойдя несколько завалов в лесу, и пролезли по звериной тропе на сторону Дикого поля. Переночевав в перелеске, утром следующего дня ребята пошли дальше по реке, увидев городок, который называли Плавск и хотели зайти в него, чтобы найти хлеба и воды, потому что свои припасы съели ещё вчера. Это было опасно, но они всё же решили осторожно зайти в крайнюю избу, стоящую за стеной вдали от ворот, которые охраняли боярские дети, сторожа и стрельцы, чтобы купить еды. У Кирьяна с собой было несколько копеек, полученных давно за продажу инструментов отца. Дядька парубка львиную долю забрал себе, а ему и сёстрам дал на леденцы, что продавали проезжие купцы. Ерёма обладал приличной суммой, на которую можно было даже пожить на постоялом дворе.
Пошёл дождь, ребятам пришлось пережидать его под развесистым дубом. Но дождь разошёлся ещё сильнее и, шлёпая босыми ногами по грязи, Кирюха с Еремеем пошли по дороге к выбранной избе. Кирьян зашёл во двор, оглядываясь, нет ли собаки. Двор был бедный, не видно ни скотины, ни птицы, а изба стояла покосившаяся, с подслеповатыми окошками, затянутыми бычьим пузырём.
Кирьян поднялся на невысокое крылечко и подошёл к двери в небольшие сени, а затем постучал и крикнул:
– Есть ли кто дома, хозяева?
Через некоторое время дверь приоткрылась и в щель высунулась голова старухи без платка с торчащими седыми волосами. Лицо было морщинистым и заспанным.
– Чаго тебе, отрок? – прошамкала старуха.
– Водицы бы испить да краюху хлеба купить. Деньга есть, – ответил Кирьян, всматриваясь в лицо пожилой женщины. Та внимательно оглядела его с ног до головы и, махнув рукой, позвала в избу. Кирьян кликнул Ерёму. Зайдя в тёмную избу, большую часть которой занимала печь, Ерёма хотел перекреститься на иконы в красном углу, но удивился, не увидев их там. «Совсем тут бедно», – подумал он и присел на лавку у печки, – можа колдовка какая-нибудь бабка эта?»
Кирюха стоял рядом. Старуха тем временем, полезла в печь и ухватом вытащила чугунок, поставила его на стол и сказала:
– Ешьте, молодцы, тута репа, а хлебушка с зимы нету.
– Спасибо, бабушка. Можно мы немного с собой возьмём да пойдём, а то идти далёко надо? - спросил Ерёма.
– Это куды ж вы собралися? Вольные никак хлопцы? – старуха близко подошла к Кирьяну и он почуял запах старого немытого тела и нестиранной одежды.
– Нет, бабушка, мы по делам хозяйским идём, да вот конь заболел, оставили на постоялом дворе, а идти надо! – Кирьян объяснил путешествие, стараясь не вызывать лишнего любопытства у старухи. Она отошла от него и полезла на печь, потом вытащила с полатей туес с крышкой, открыла его и вынула оттуда несколько монет. Протянув их Кирьяну, сказала:
– Возьми, знаю, на Дон идёте, там пригодится. Тута мне нигде не купить ничаго… Запрошлый год тут бились казаки с басурманами, так потом у них нашли монеты польские, немецкие и турские, да схоронили татей мужики деревенские за околицей. А казаки постояли три дни и ушли на свою сторону. Бывает тут сторожа засечная, да казаки нечасто. Вот бы вам догнать казаков. Там и молоды и стары были. Да коня не найдёшь тут, давно уж всех забрали нехристи да черкасы. У служилых тока есть. А народ разбежался кто куда, только старики и остались. Засечный голова обещался, что народец придёт к нам, а пока я да ишо три семьи горюем, даже пахать некому и хлебушко посеять некому. Но дорогу я вам покажу, пойдёте на восход поначалу, а потом через два дни, где Дмитрий Донской татаровей побил, повернёте на зенит и через два-три дни будете в казацкой степи. Только ходко идите, можа и встретите тех казаков где. Они в лесах на засеках да кордонах стоят и степь смотрят, чтобы басурмане не прошли. Только ими и живы мы пока. А другие с черкасами ходют, ватажничают, служить не хотят. Ступайте с Богом, молодцы, можа ещё свидимся, как казачить почнёте…
– Спасибо, бабушка, вернём тебе деньгу, обязательно вернём. А где же нам коня купить мочно? Где городок или село какое есть по дороге?
– Идите, как я говорю и увидите городки, а в округе ничаго нет, всё проклятущие черкасы позабрали прошлым летом. Ступай, молодец! – старуха дала Кирьяну мешочек с репой и туесок с водой, затем украдкой перекрестив, отправила ребят в путь. Сейчас Кирьян с Ерёмой шли ходко, подкрепившись за деревней и вдоволь напившись воды. Земля просыхала после дождя, но кое-где стояли лужи – кальдюжины. Они нашли в сосняке ручей и набрали ещё полный туесок, неся его по очереди на верёвочке через плечо. От родни Кирьян взял без спросу небольшой ножик с деревянной ручкой, трут и огниво. «Ничаго, простят, у них этого добра много, – думалось Кирьяну, – можа споймаю зайца или птицу да зажарю на огне», У Ерёмы осталась луковица и шепоть соли. Они шли, радуясь свободе, ясному небу в курчавых облаках, уже проснувшейся после холодной затяжной весны степи, весенним могучим лесам и перелескам, видимым южнее, холмам и балкам, по которым текли ручьи, соединяясь и давая жизнь рекам.
На очередном привале парни вырезали каждый себе по длинной палке, заточили остриё и с этими копьями пошли дальше, держа путь по совету старухи на восход. Отмахав за день вёрст сорок-пятьдесят, Кирьян с Ерёмой присели на опушке леса, осмотрели свои сбитые ноги и поняли, что нужна какая-то обувка. Лапти у них были, но при таких переходах они долго бы не сдюжили. Ребята решили тут заночевать, а вечером сделать лапти на смену. Недалеко протекала небольшая речка, где путники искупались, потёрлись речной грязью, смыли её и стали чистыми и свежими, хоть опять в дорогу. Но уже смеркалось, и нужно было подумать о ночлеге и новых лаптях. Как и все сельские дети, наши герои умели плести лапти, корзины, могли сделать берестяной туес и непромокаемую флягу. Кирьян уже приглядел молодые липы, чтобы драть с них лыко и после этого размочить в речке. Хотя требовалась тёплая вода, обошлись речной. У Кирюхи и кочетык для плетения был припасён, а вместо колоды он использовал камень, подобранный у реки.
Ерёма к одной берёзе привязал туесок, чтобы набрать сока, который быстро заполнил его. Выпив берёзового сока, Кирьян передал туес собрату, а потом они поели оставшейся репы и стали плести лапти. Уснули уже за полночь, по очереди поддерживая небольшой костерок, так как ночи были прохладные и туманные. Проснулись путешественники, как всегда, с рассветом. Предстояло идти на восход ещё один день. Ерёма попил берёзового сока, поделившись с Кирьяном, который набрал воды из реки в туес и, затушив кострище, они пошли прямо на вылезающий из-за верхушек деревьев, красный край светила.
Хлопцы вышли на опушку леса, за которой расстилалась степь с лесистыми холмами и глубокими оврагами с многочисленными ответвлениями – буераками. День выдался жарким, повсюду летали всякие букашки, степь ожила, вокруг цвели цветы, зеленела трава, темнели леса по оврагам и речкам. Кирьян увидел вдалеке лисицу, а Еремей – оленей, тоже вышедших на опушку леса. Прямо над путниками заливался своей песней жаворонок, а выше парил орёл, присматривая добычу. Суслики выскакивали из нор, чтобы посмотреть на путешественников и так же быстро ныряли в черноту своих бесконечных подземелий, если чувствовали опасность. Встретили друзья и медведя, но увидев в лесной чаще Потапыча, пошли другой дорогой.
Кирьян и Ерёма шли мимо шляхов, но иногда им встречались тропинки в нужном направлении. Отроки переходили и переплывали небольшие реки на плоту, а в лесах им попадались тропы, протоптанные дикими животными. Кирюха давно решил, что подойдёт только к казакам, о внешности которых знал по рассказам и сказкам, да и видел их много раз издалека. Остальных проезжих и прохожих он решил сторониться, чтобы не попасть к лихим людям или басурманам. Ерёма посматривал на Кирьяна, как на старшого, потому что был немного трусоват и не любил драться или спорить. Кирьян для своих лет был крупным и сильным, имел усы и бородку, в общем, все признаки молодого мужчины, а Ерёма ещё был больше похож на мальчишку лет тринадцати-четырнадцати, чем на семнадцатилетнего парубка. Но он был умным, грамотным и очень изворотливым во всех ситуациях, человеком. Поэтому родители его отдали к попу на воспитание, чуя, что вырастет вор или мошенник. Кирьян же думал, что его сила и ум Ерёмы помогут им в дальнейшем справиться со всеми неприятными историями, если они вдруг произойдут.
Ближе к вечеру, не встретив никого и не увидав ни одной деревни или городка, ребята спустились в овражек, где тёк ручей, умылись, набрали воды и стали внимательно оглядываться по сторонам, пытаясь заметить какую-нибудь живность. Кирьян вырезал ветку ивы, которая хорошо гнулась и разгибалась, расплёл верёвку с пояса и, взяв половину ниток, натянул тетиву на ветку. Получился неплохой лук. Вырезав три стрелы и примотав к ним перья, которых немало лежало под деревьями, Кирьян стал проверять, как бьёт новое оружие. Стрела летела прямо, но не дальше десяти саженей. «Ладно, будем подкрадываться потихоньку», – подумал Кирьян и пошёл к Ерёме, разводившему костерок, чтобы похвастаться луком. Оружие понравилось другу, хотя было сделано совсем просто.
Потом они вместе пошли вдоль ручья, выискивая добычу и тут из-под ног Кирьяна выскочил дудак (дрофа). Кирьян метнул своё копьё, но не попал в птицу. Потом вскинул лук и выстрелил. До птицы было не более пяти шагов, и охотник попал в жертву. Дудак пытался убежать, но перебитое крыло и лапа, не давали ему это сделать. Кирьян свернул голову птицы и попытался найти вторую, но за ней кинулся Ерёма. Вернувшись, он развёл руками и сказал:
– Улетел дудачок, большой был…
Вернувшись к месту бивуака, Ерёма ощипал птицу, насадил на толстый прут и разведя костёр, зажарил. Кирьян смотрел на то, как тущка покрывается зажаристой корочкой, вдыхал запах мяса и у него аж мутилось в голове от голода. Парубки тихо переговаривались о том, о сём, припоминая разные случаи из жизни и рассказы взрослых. Пригодились остатки соли и луковица. Наконец-то путники наелись до отвала. Напившись воды после ужина, они лёгли и стали мечтать, смотря на появившиеся звёзды.
– Кирюха, а ведь звёзды движутся ночью, а днём из-за солнца их не видать. Как они движутся? Вот бы туда, в небо подняться и посмотреть, – тихо говорил Ерёма.
– Вот на Дон дойдём и узнавай, можа там есть, кто поднимался?
– А как поднимешься, мы же не птицы!
– Я слыхал, что один звонарь на Москве крылья придумал и прыгнул с колокольни, только не полетел, разбился. Спи давай, идти завтра долго, силы нужны. Мы ж не баглаи какие, чтобы без дела гутарить, – произнёс Кирьян и засопел, отдаваясь объятиям крепкого молодого сна.
– Крылья… Сделать бы такие крылья, чтоб полететь! – выдохнул Ерёма и закрыл глаза. Парни не ведали, что они находятся на месте побоища Куликова, где двести с гаком лет назад русичи под командованием Дмитрия Донского побили Мамая. Место и сельцо, расположенное недалече, называлось Монастырщино. Здесь были похоронены воины, кои послужили будущему освобождению Руси от золотоордынских нашествий уже при Великом князе московском Иоанне III. Река Непрядва впадала здесь недалеко в Дон, который искали парубки.
                -------
Проснулись путники на рассвете от топота копыт. Кирьян подскочил и быстро выбрался из оврага, стараясь быть незамеченным. Ерёма подполз тоже к краю оврага и стал смотреть, что происходит вокруг. В двадцати саженях топтались несколько верховых на усталых конях. Они громко разговаривали на непонятном языке. Выглядели всадники не как поляки или московиты, да и на казаков не были похожи. Это были разведчики из Крымского ханства, из орды Казы-Гирея, затеявшего набег на Московию в 1591 году. Регулярно проверяющие, что происходит в этих приграничных землях, разведчики хана пытались выведать, много ли на засечной черте войск, чтобы спланировать набег, а пока пройти ордой по степи, ведя табуны лошадей, отары овец, стада коров и буйволов. Своих пастбищ в Крыму не хватало, и орды регулярно посещали степные районы севернее и северо-восточные Крыма. С ними боролись казаки, не давая вытаптывать степи скоту крымчаков и совершать набеги на приграничные деревни и города. Московский царь платил за эту защиту казакам и старался с ними не ссориться, хотя гнул свою линию, направленную на подчинение казаков московским властям.
Парубки мало знали обстановку в Дикой степи, только по скудным рассказам взрослых, общавшихся иногда с царскими воями и казаками, но они понимали, что нехристи здесь не по праву, а хотят разведать что-то. В это время всадники, показывая на восток, громко стали кричать и потом ринулись в западную сторону, бешено погоняя коней. Кирьян вылез из оврага и посмотрел из-под руки на восход. Увидев небольшой столб пыли, он опять по плечи спустился в овраг, поджидая, кто там ещё скачет. Когда появились новые всадники, первое, что увидел Кирьян, была их одежда: зипуны, чекмени, препоясанные разноцветными кушаками. На ремнях висели сабли, кожаные сумки, а в руках - пики. У некоторых за спиной виднелись пищали, а за поясами – пистоли и кинжалы, которые Кирьян видел раньше у стрелецких голов в полках, проходивших через их село. Шапки, сапоги-ичиги, синие широкие шаровары говорили о том, что это казаки. Отряд быстро приближался и Кирьян, охваченный тревогой и одновременно – радостью, выскочил из оврага прямо наперерез казакам. Ерёма ещё сидел в овраге, не зная, выходить или нет. Первый казак быстро остановился, подняв коня в дыбы, остальные окружили Кирьяна, посвистывая и посмеиваясь, гарцуя вокруг него и оглядывая внезапно появившегося парнишку.
– Кто таков? – прогремел басом пожилой казак с седыми усами и бородой, – видал тут крымчаков?
– Да, видел! – У Кирюхи пересохло в горле. – Они на закат ускакали недавно. Тута стояли, говорили, да я по-ихнему не знаю, не понял о чём.
– А ты чего тут бродишь? Скотину, что ль потерял? – спросил другой казак, широкоплечий и весёлый, со шрамом на всё лицо и серьгой в левом ухе, – а не то тебя можем в Кафу отправить на рынок рабский.
– Да я братцы, в казаки хочу, вот иду на Дон, – произнёс Кирьян и услышал хохот казаков, который его обескуражил и даже обидел.
– Во сняголов какой! Дон отседова далеко пешим, казачонок! – сказал седой, ухмыляясь. – А почто в казаки идёшь, родители есть?
– Нету родителей, отца опричник приказал засечь, он и помер, а мамка в беремени на поле померла, не разродилась, сёстры у родни, а я на Дон подался, - сказал Кирьян, и на него вдруг нахлынула такая тоска, хоть плач. Казаки замолчали, а молодой казак на красивом коне произнёс:
– Я вот тож мальцом пришёл на Дон с братьями. Дело правильное. У казаков свобода и братство, а на Руси рабство, да и в Литве, и у шляхты не лучше. Везде простого человека мнут и шпыняют сквернавцы…
– Мы сейчас за крымцами погоним, тут им негде спрятаться, а ты обожди здесь, поночуем потом и поглядим, чего с тобой делать, – сказал седой, – поехали, а то долго гнать будем, кони устали уже.
В это время вышел Ерёма и улыбаясь, громко сказал:
– Будьте здоровы, казаки!
– Ого, какой ишо казак, мал мала меньше! Ледаша детина! – смеясь, сказал широкоплечий. – У вас и сабли, верно, есть?
– Саблю в бою добудем! – весело ответил Ерёма, а Кирьян добавил:
– Мы сызмальства други, так вот идём на пару.
– Ладно, други, обождите, нам языка татарского взять надо, – сказал седой. Казаки заулюлюкали, засвистели и ринулись вслед за крымчаками. Кирьян стоял и не верил своему счастью. Он глянул на Ерёму и вдруг в каком-то порыве обнял его, да так крепко, что тот крякнул и прошептал:
– Кирюха, можа пустишь? Дыхнуть не могу…
«Вот и встретил казаков, обождём тут. Пока поохотимся можа», – подумал Кирюха, отпустив Ерёму, и махнув ему рукой, пошёл за копьём и луком, будучи в таком подъёме духа, что ему хотелось летать. Ерёма почесал затылок, смотря вслед удаляющейся станице и пошёл за другом, прикидывая, как же дальше будет. Ему было интересно и страшновато, но то, что они ушли на Дон, Ерёма считал единственно правильным решением.
Глава II
«Бог не без милости, казак не без счастья!»
Парубки целый день охотились на дудаков и зайцев. Поймали трёх птиц и одного косого, освежевали их и обжарили на костре, чтобы мясо не протухло на жаре. Одного дудака съели, а остальных оставили казакам, которых ждали. Когда солнце приблизилось к закату, они услышали топот копыт и выглянули из своего убежища в овраге. Станица приближалась в облаке пыли. Казаков было меньше, чем в первый раз и за ними на привязи скакали несколько лошадей без всадников под сёдлами. Когда станичники приблизились, ребята увидели, что с ними едут двое татар со связанными за спиной руками. Казаки спешились и начали стаскивать татар с коней, а потом стали рассёдлывать лошадей, чтобы дать им отдохнуть и попастись на тучной весенней траве. Седой казак громко сказал:
– Илюшка и Расстрига, пойдёте на ручей поить табун, да вон парубков возьмите, пособят…
– Ясно, дядя Зык, сделаем, да наберём водицы во фляги всем, – ответил молодой казак, который утром говорил про казачью свободу. Он был годов двадцати, высокий, крепкий, с румяным лицом и уже окладистой тёмной бородой. Илья лет десять тому назад бежал на Дон с двумя старшими братьями и сестрой, когда сгорел их дом и в огне погибли родители. Прозывали станичники молодого казака Ильёй или Илюшкою Силой, часто вспоминая сказки про Илью Муромца и приговаривая: «Станешь к тридцати трём годам таким же богатырём». Илья на это отвечал: «Буду, хлопцы, обязательно буду!». Он истово занимался, владея всеми видами холодного и огнестрельного оружия, а также мог врукопашную победить даже более сильного соперника. На кулачках или в борьбе на кушаках, Илья был самым лучшим в своём городке, да и в других.
Второй казак был попом-расстригой, бежавшим на Дон от преследования за то, что не хотел переходить в унию, когда на территории Речи Посполитой католики стали активно применять политику униатства – объединения католической и православной церквей. Он сначала был в Сечи на Хортице, а потом ушёл на Дон с несколькими сечевыми казаками – черкасами, имевшими давних знакомцев среди донцов, а также зная, что там вера православная стоит и стоять будет. Когда черкасы приходили грабить приграничные земли, Расстирига выезжал к ним на встречу и разговаривал с гетманом и простыми казаками, надеясь отвадить их от этого дурного промысла. «Мало вам турок да крымцев, почто на Дон лезете? – спрашивал Расстрига черкасов, – казакам вместе нужно против поганых идти, а вы на христиан руку подымаете!» После прошлогоднего набега некоторые днепровские казаки – черкасы остались на Верхнем Дону, а некоторые ушли в низовые городки и слободы.
Обосновавшись несколько лет назад недалеко от Воронежа, Расстрига с товарищами вступил в охранную станицу дяди Зыка, которая смотрела за передвижениями крымцев, ногайцев и других кочевников по Дикой степи. Позже они стали ходить дозорами по засечной черте, разгоняя разбойные ватаги, пугая разведчиков и головорезов из Крыма и присматривая за польскими отрядами на границе. Расстригу звали Никифором, но казаки привыкли кликать его Расстригой, хотя церковные власти не ведали, куда он делся. Это был, в принципе, действующий православный священник, снявший рясу и выбравший казачью жизнь, считая её самой честной и угодной Богу. К Расстриге носили крестить детей, он венчал молодожёнов, ходил и ездил отпевать покойников.
                -------
Старый казак, которого прозывали дядя Зык, был потомственный донец  из верховых. Он бывал в низовых городках, на Азове, в Турции, На Каспии, в Астрахани и Казани, знал язык ногайцев, черкесов, мордвы, татар, поляков. После того, как Грозный царь дал казакам грамоту на службу и жалование, он решил перестать участвовать в набегах и походах, потому что давно обзавёлся женой, у него было семеро детей и уже пошли внуки. После многих лет походной жизни, дядя Зык обосновался в Рамони – небольшом городке, построенном на месте старого поселения черниговских крестьян, называвшегося Родня, разорённого ордынцами Батыя и впоследствии не раз сожжённого казанскими и крымскими татарами.
Историческая справка
В одной из книг сторожевой службы русским людям, служившим на охране южных окраин Московского государства, в 1571 году предписывалось ездить от урочища на Дону Кривого Бора (где сейчас деревня Кривоборье) «налево от Воронежа [реки] до городища Ромня, до болота и до колодезя 6 верст». Во время этих разъездов люди видели только городище, то есть остатки какого-то древнего поселения, сохранившего своё название. Само это поселение могло возникнуть здесь, в междуречье Дона и Воронежа, в конце XI или в начале XII века в период переселения сюда славян с Черниговской земли. Из тех мест было принесено и название какого-то древнего черниговского поселения (на его месте сейчас находится город Ромны Сумской области).
Поселение Ромня в междуречье Дона и Воронежа было разрушено во время татаро-монгольского нашествия в XIII веке. Но после 1571 года, когда сюда приезжали люди для сторожевой службы, оно недолго оставалось пустым. Вскоре после основания Воронежа, в конце XVI века, здесь появляется деревня, заселённая служилыми людьми. Она стала называться по городищу — Рамонь. Не исключено, что новое название деревня получила от слова «Раменье», которое В.И. Даль трактует как «деревня, селенье под лесом».
А по данным «Дозорной книги» 1615 года, здесь уже значится село с церковью. В этом документе говорится: «Село Рамонь на реке на Воронеже за помещики, в селе церковь Николы Чюдотворца древена, клецки, пашни паханые церковные земли пять четвертей, да дикого поля пять четвертей, обоево, пашни и дикого поля десять четвертей в поле, а в дву потому ж; сена на реке на Дону, по обе стороны Дону, да по реке по Буровленке двадцать копей, а лес писан ко всему селу».
В 1670 году жители Рамони участвовали в ремонте крепостных сооружений города Воронежа — башен и стен. В 1697 году в Рамони сооружена верфь, на которой по указу Петра Первого строились корабли.

Казаки появились здесь лет десять назад, частью уйдя из городков, разорённых крымскими татарами и турками. Другие пришли из днепровских низовых черкас, третьи были из беглых московских холопей и безземельных. Были и дворянские дети, чем-то или кем-то обиженные в Московии, захотевшие службы в украинных землях. Здесь все они стали наполовину засечными сторожами, а наполовину – станичниками, обходившими степи и леса, примыкающие к Большой засечной черте, дозорами. Некоторые не хотели служить на царское жалование и уходили на Нижний Дон, Волгу, Яик, где ещё процветала вольница, не ограниченная царской службой. Но те, кто имел семьи, обустраивались в этом красивом месте и хозяйствовали в промежутках между войнами, набегами и службой. Бывали в городках, где одновременно правили казачий атаман и воевода, распри и смуты, доходящие до открытого противостояния. Так, в Воронеже не раз переводили стрельцов в казаки, а казаков – в стрельцы. Беглых холопов казаки прятали в окрестных лесах, если за ними приезжали дворяне. Такое двоевластие продолжалось довольно долго.
Место поселения казакам понравилось тем, что берег Воронежа был высоким, а на другой стороне стоял огромный Усманский бор, где они поставили башни и сделали засеки от степняков. От городка Воронежа до Рамони было сорок вёрст, которые конный казак рысью покрывал менее, чем за полдня. Здесь жила и сотня засечных сторожей со своим головой, некоторые из них – с семьями. Рядом с Рамонью расположилось сельцо Айдарово с переселенцами с Северского Донца и Айдара, а с другой стороны – Берёзово.
Хозяйство сотника Зыка сына Игнатьева было большим по тем временам. На него работало несколько волжских татар, которые пасли немалый табун коней и несколько отар овец. Три старших сына тоже служили в засечных станицах по границе Дикого поля, охраняя рубежи Московии, свои городки, слободы и деревни от кочевых орд и разбойных людей. Среди казаков многие не принимали такую домовитость и не желали иметь скот или землю для обработки. Но внутри казачества уже начались процессы разделения на домовитых и голутву, что в будущем приведёт к немалым проблемам.
Дядя Зык обладал громким зычным голосом, потому и имя было ему такое дано родителями. Отец его был из пленных стрельцов, когда-то захваченных татарами и бежавших от них на Дон. Звали его Игнат, а будущую мать Зыка он добыл в походе на Дербент, где нашёл себе красавицу – горянку, аварку Циву (Звезда – аварский), которая привезла с братьями на базар в Дербенте фрукты, кованые кувшины и кинжалы для обмена на муку, ткани, меха. В это время казаки и напали на город, братья в жестокой сече погибли, а её взял отец Зыка, думая сначала получить выкуп, но потом полюбив её всей душой. Она приняла его, как мужа, почувствовав его любовь, полюбив сама и поверив ему на всю жизнь. Через несколько лет в Воронеже Игнат окрестил Циву и она стала Марией. Отец звал её всегда «Машенька» и ей очень нравилось это имя. Она быстро научилась говорить на русском языке с небольшим мягким кавказским акцентом и рожала Игнату через год детей – пятерых сыновей и трёх дочерей. А он ходил в походы «за зипунами», охранял границы, дослужился до сотника и командовал пограничными станицами, сам постоянно патрулируя степь и обучая молодых казаков. Дядя Зык стал вторым в этой династии, и больше тридцати лет не знал покоя в казачьей жизни, побывав во многих местах и странах, потеряв трёх братьев и отца в боях и походах. Зык успел обзавестись семьёй в перерывах между походами и ему нравилось хозяйствовать больше, чем воевать.
                -------
Сейчас казаки Зыка несли дозорную службу вдоль засечной черты и южнее её. В станице с ним было два десятка казаков, троих они потеряли в стычке с татарами, перебив дюжину крымчаков и взяв двоих языков. Ещё несколько татар разбежались по степи, и собирать их не было никакого смысла. Убитых товарищей казаки похоронили на месте побоища, потому что они были бессемейные и дома их никто не ждал. Срубили простые деревянные кресты из ивняка и помолившись, поехали к месту, где их ждали Кирьян с Ерёмой. Крымчаков побросали в овраг, потому что хоронить их было не принято, да и времени на это не было.
На бивуаке станичники, скинув кафтаны и зипуны, ушли к ручью, оставив троих на близлежащих холмах в дозоре. Кирьян, Расстрига, Ерёма и Илюха пошли вдоль оврага вниз по ручью, чтобы напоить коней. Небольшой табун быстро шёл под холм, где ручей был шире, и кони спокойно могли напиться воды.
В это время один из казаков, которого звали Ерошка, с бритой головой, небольшими усами, бородой и чуть раскосыми глазами, говорившими о его калмыцком, татарском или ногайском происхождении, подошёл с дядей Зыком к пленным и стал их расспрашивать, откуда и куда они ехали, где основная часть орды, какие планы у хана. Поначалу пленники только рычали и ругались на своём языке с примесью нескольких русских слов, но после нескольких ударов нагайкой, один закричал и стал лопотать что-то быстро-быстро, а второй пнул его связанными ногами и плюнул в лицо. Стало понятно, что побитый крымчак проговорился.
– Ладно, Ерошка, пусть посидят без воды и еды, можа ещё чего вспомнят. Только раздели их, а не то этот того загрызёт, вишь, как сверкает глазами, – сказал дядя Зык.
– Карашо, дядя Зык, потатуя там посажу, а ерохвоста – там, – ответил казак, улыбаясь, и потащил одного языка ближе к стану, где уже варился шулюм из недожаренного зайца, убитого парубками. Станичники успели убить двух дудаков и несколько куропаток, возвращаясь из погони, поэтому шулюм был наваристый, сдобренный луком и пшеном. Через час-другой вернулись с водопоя Кирьян с Ерёмой и Расстрига с Ильёй. Все дружно сели вечерять, рассказывая байки и уплетая шулюм с мясом прямо из котла. После шулюма отведали дудаков, зажаренных парубками, да и свою дичь приготовили, чтобы было чем утром перекусить.
После ужина дядя Зык отправил на смену караулу других казаков и позвал ребят. Он стал выпытывать у них, откуда они, да кто есть из родни. Они рассказали всё, как есть, перебивая друг друга и припоминая какие-то подробности. Дядя Зык внимательно слушал, заправив табаком и травами люльку, зажёг её с помощью огнива и запустил первый дымный выдох. Когда парни замолчали, удивлённо глядя на старого казака, потому что никогда не видали, как курят, он сказал:
– А шо, в казаки годитесь! Ты Кирюха – в вои хорош, а ты Ерёма – в писаря, с ними у нас беда бывает, нехватка. А можа в пластуны пойдёшь, как вырастешь. А верхом можете?
– Конечно, дядя Зык! Мы ж сызмальства с конями умеем управиться. И запрячь, и накормить, и обмыть. Я всю сбрую могу сам делать, – Кирьян хотел показать, что он готовый казак.
– А я хоть при попе жил, так у него тоже две лошадки было, завсегда помогал седлать, запрягать и сам ездил по его поручению, – добавил Ерёма, оглядываясь на Кирьяна.
– Ну ладно, сынки, давайте отдыхать до утра, а там поедем в сторону Воронежу до нашего городка. Коней с утра вам дадим, сами управляться будете, – дядя Зык отправил хлопцев от себя, ещё попыхтел трубкой несколько минут, громко зевнул и тут же захрапел на конской попоне, расстеленной под большой ивой, положив голову на седло.
Парни пошли ближе к костру, где сидели прибывшие из караула казаки, а рядом разлеглись остальные станичники. Некоторые тоже попыхивали люльками, блаженно вдыхая крепкий самосад, сдобренный донником и другими травами. Они тихо переговаривались и смеялись над шутками одного казака, которого звали Гиреем, как ханов в Крыму.
– Была б корова да курочка – сготовит и дурочка, – сказал Гирей, сгрызая крупными зубами мясо с гузки дудака. – Большому куску рот радуется.
Чуть дальше сидел один из татарских языков, судорожно сглатывая слюну от запахов еды и облизывая пересохшие губы.  В нескольких шагах от него сидел второй татарин с прикрытыми глазами. Кирьян пошёл по нужде и проходя мимо татарина вдруг почувствовал на себе его злобный взгляд. Кирьян не трухнул, но с опаской прошёл мимо, глядя прямо в глаза пленника. Тот проводил его жёстким и любопытным взглядом, крикнув негромко вслед:
– Урус – шайтан!
«Смотришь, басурман, попался вот, отсекут тебе башку казаки», – подумал Кирьян. Вернувшись к костру, он ещё долго слушал казачьи байки, старясь не заснуть, но полный забот и впечатлений день требовал отдыха и Кирюха уснул крепким сном, в котором ему привиделись отец с матерью, машущие руками, и как будто прощавшиеся с ним. Утренний холод и туман разбудили парня раньше всех казаков и он, собрав несколько сухих веток, развёл костёр. Ерёма спал рядом, Кирьян его пошевелил и сказал:
 – Вставай, а то солнце уж в зад упёрлось!
Парень потянулся, зевнул и пошёл собрать дровишки по оврагу. Казаки просыпались по одному и начинали забивать люльки и разговаривать. Один казак спал между пленными и теперь проверял, всё ли нормально с верёвками, которыми их связали. В это время подъехали караульная станица и казаки, спешившись, присели у костра.
– Ох, зябко под утро, не шубу же одевать в станицу, – сказал один их прибывших по имени Никита, по прозвищу – Глык, потому что мог выпить стакан горилки в один глык.
– Да ничаго, терпимо, травень на дворе, да заканчивается, лето скоро, – говорил второй казак, по кличке Васька Рябой. Он весь был покрыт рубцами и коростами от кожного недуга. Третий молчаливый казак положил под голову кафтан и лежал, вытянувшись и глядя в белёсое предрассветное небо. Несколько станичников пошли к ручью умыться, а другие осматривали коней, подковы, сбрую. Встал и дядя Зык. Он подошёл к костру и дав Кирьяну мех с водой, сказал:
–Полей, умыться хочу.
Кирьян вытащил пробку из горловины и стал аккуратно поливать дяде Зыку на руки, шею, голову. Нашёлся и рушник, правда, не первой свежести. Дядя Зык обтёрся, надел кафтан, подвязался турецким кушаком, надел шапку и посмотрел вокруг.
– Ох, хорошо! – крикнул дядя Зык. – Ну что, станичники, поснедаем да в сторону дома пойдём, Наше дело сделано, там пусть атаманы решают, что далее шукать в степи.
– Любо, дядя Зык! – говорили казаки.
Ерёма уже согрел на огне воду, заправил её смородиновым листом и иван-чаем, а потом разогрел вчерашних дудаков и рябчиков, чтобы тёплые были. Казаки хвалили его, и Ерёме казалось, что он давно уже среди них, этих простых воинов, повидавших на своём веку и голод, и смерть, и увечья, и любовь, и тяжёлую работу. Он думал: «Вот стану писарем у атамана и буду посылать приказы всем станицам, а меня за то уважать будут». Он рассказывал казакам, как жил у попа, а те смеялись от души, подшучивая над эпизодами прошлой жизни Ерёмы.
– Да ты вертопрах, Ерёма! А поп твой – болдырь настоящий! – добавлял смеху Гирей.
– Ну и ладно, посмеялись, погутарили, да поехали! – сказал дядя Зык, поднимаясь с места и направляясь к коню. Казаки стали собираться в дорогу, седлая лошадей и приторачивая к ним перемётные сумы. По дороге решили ещё раз зайти на водопой, потому что до следующего могло быть далеко. Развязав татарам ноги, их заставили сесть на лошадей, привязав к казачьим коням за сёдла. Дядя Зык разрешил напоить пленников, но еды по-прежнему не давал. Кирьяну и Ерёме казаки отдали коней своих погибших собратьев. Кирьян получил норовистого Серка, а Еремей – кобылу Весну, с которой сразу нашёл общий язык. Пройдя через водопой, станица двинулась на Воронеж – небольшой городок в верховьях Дона, на одноимённой реке, год назад разорённый днепровскими черкасами и ватажниками с Дона. Первыми ускакал в степь разъезд разведчиков, чтобы осмотреться и проложить безопасную дорогу. Парубкам дядя Зык приказал приглядывать за татарами, которые были лихими наездниками и могли попытаться сбежать.
– Оружие казаков погибших тоже возьмите, только стрелять или саблей махать по приказу! – строго сказал дядя Зык. – А то навоюете мне тут. Потом покажу, как с пистолем и пищалью управляться, а Гирей научит сабелькой головы рубить, он главный мастак в этом. В городке атаман Битюг с вами должон погутарить и решение принимать, куда вас определить.
Когда парням отдали сабли, пики, два пистоля, одну пищаль, пороховой припас и другие воинские вещи, у них аж дух спёрло от счастья. Они почувствовали себя настоящими казаками. Впереди лежала бескрайняя степь, и жизнь казалась такой же бескрайней и интересной. Кирьян не знал, что будет не раз ранен, попадёт в плен к туркам и сбежит с галеры вместе с товарищами, перебив всю охрану и пройдя затем путь домой в тысячу вёрст. Не знал он, где вскоре встретит свою любовь и начнётся его семейная история, а также состоится переезд на Нижний Дон в городок Нижний Курман Яр. Не ведал молодой казак о хитрости царских чиновников, захотевших в очередной раз обуздать казачью вольницу, из-за чего его потомкам через несколько десятков лет, при царе Алексее Михайловиче придётся уйти на Слобожанщину (Слободскую Украину). И, конечно, не мог он знать о том, что его далёкий потомок захочет описать свою родословную в виде художественной книги и положит начало целому семейному эпосу.
Кирьян ехал по бескрайней степи с новыми товарищами, с другом Ерёмой, поглядывая на злого татарина, который наверняка хотел как-нибудь вырваться из пут и ускакать к своей орде. Парень хотел научиться рубиться саблей, стрелять из пищали, пистолей и пушек. Он жаждал воинской славы!
Глава III
«Пташка не без воли, казак не без доли!»
Дорога на Воронеж была непростой. Два раза казаки натыкались на большие отряды крымчаков, едва успевая спрятаться в балках, чтобы избежать открытого боя с превосходящими силами ордынцев. Пришлось заткнуть рты пленным тряпками, чтобы не могли подать голос своим. Однажды татарин, за которым смотрел Кирьян, попытался бежать, изо всех сил давая коню под бока, но верёвка не порвалась и казак, к седлу которого она была приторочена, развернулся и долбанул татарина тупым концом пики, да так, что тот полчаса не мог разогнуться на коне. Второй пленник был покладистым, но тоже посматривал по сторонам, надеясь на спасение. Кирюха подъехал к своему татарину и, подняв за волосы голову, сказал:
– Не дёргайся, а то секир башка!
– Шайтан! – прохрипел татарин и с ненавистью посмотрел на Кирьяна. Тот резко отпустил его голову и поехал сзади и правее.
– Так его, казачок! – улыбаясь, сказал казак, которого звали Фома Умной. Он уже десять лет был на Дону и имел семью.
                -------
Фома был из рода разорившихся дворян, его дед продал за долги деревню под Тверью, а отец пытался службой заработать, но рано умер от лихоманки. Фома был грамотным и всегда интересовался разными науками. Мать после смерти отца вышла замуж за небогатого купца, торговавшего зерном, но торговля шла ни шатко, ни валко и скоро он тоже разорился. Мать решила переехать к брату в Ярославль, а перед этим Фома убежал с двумя друзьями на Дон. Он бывал в разных переделках, ходил «за зипунами» на Волгу, в Крым, в Туретчину и Дагестан. Дома ждала жена – московитка и трое детей. С женой Фома познакомился на ярмарке в зимней Москве, когда с посольством донцов был у Грозного царя. Увидев однажды девицу, казак не мог глаз отвести и сказал себе: «будет моей». Он познакомился с красавицей, узнал, что она дочь местного торговца лесом и выследил, где живёт. Когда Дарья, как звали молодку, вышла за ворота с двумя девками из прислуги, он кликнул её и, подбежав, сказал: «Выходи за меня! Я – казак! Буду верным мужем и отцом твоих детей до конца жизни! Ты люба мне! Поехали на Дон, там обживёмся, у меня есть золото, поставим хату, а хочешь – терем! Земли сколько хошь есть. Поехали!» Девушка раскраснелась и махнула девкам, чтобы шли. Потом прошептала: «Меня тятя сватает за приказного, а он мне не люб, а противен. Людей пытает. Меня родители проклянут…» На это Фома сказал: «Не дам в обиду никому!» Девица вдруг прильнула к его губам и побежала за девками, крикнув: «Дождись здесь, подумаю!»
Фома ждал до сумерек, Москва пустела, жители расходились по домам вечерять. Становилось всё холоднее. Ночь укрывала столицу Московской Руси и только благодаря чистому снегу были видны силуэты запоздалых прохожих. Наконец Фома услыхал женские голоса и хруст наста под ногами в проулке напротив. Он выглянул из-за угла, чтобы увидеть, кто идёт. Это была Дарья со своими спутницами. Они возвращались от родственников и громко щебетали о своём, о женском. Дарья тоже заметила Фому и цыкнув на девок, сказала им, чтобы обождали немного. Она подошла и спросила:
– Это ты, казак?
– Я, милая! – ответил Фома, весь горя от нетерпения.
– Завтра перед рассветом выйду, но только со мной будет Меланья, она мне как сестра, росли вместе. Помогает мне во всём. Страшно мне казак… А не могу здесь остаться, за нелюбимого идти, – прошептала Дарья, – а ты мне сразу по нраву пришёлся.
– Милая, пусть едет Меланья, мы ей хорошего парня найдём, а ты, ты… любимая моя! – Фома взял руки Дарьи в расшитых рукавицах и сняв их, стал целовать.
– Не надо, потом, успеется, – тихо сказала Дарья, не вырывая тонких ладоней из крепких пальцев Фомы. Тот выпустил руки девушки и сказал:
– Затемно будет здесь возок с шубами и казак верховой. А я атаману доложусь, чтобы не было супротив никого.
– Тятя жаловаться будет и донос напишет, может не надо бежать? –вопросительно произнесла Дарья и посмотрела на Фому синими глазами, которые в темноте были почти чёрными.
– С Дону выдачи нет! Пока суть да дело, мы будем за засечной чертой, да и не станут из-за тебя отряд посылать, не охота им будет. Если своих отец пошлёт, так не отдадим, не бойся. Раз уговорились, иди сбирайся, да по-тихому, чтобы не пронюхал кто. Братья есть у тебя?
– Нету, три сестры малые ещё.
– Вот и хорошо! Значит, утром тебя заберут, а мне рано нужно будет в Кремль съездить да обоз забрать с жалованием царским. Встретимся по дороге на Каширу, мы уговоримся с казаками, где точно.
Бегство прошло успешно, хотя стрелецкие посты на дороге интересовались, что за бабы с ними едут. Их представили сёстрами, и дав стрельцам на вино, проехали все кордоны. За Каширой стало понятно, что погони никакой не будет, потому что начинались пограничные земли, где казаки себя чувствовали уверенней, чем в московской суете и постоянной тревоге за себя и товарищей. Эту историю Фома рассказывал нечасто, но всегда она вызывала большой интерес у казаков и казачек.
                -------
Кирьян и Ерёма разговаривали с казаками, спрашивали о житье-бытье на Дону, думали, где им жить придётся, но это были второстепенные мысли, главное – они уже ехали на Дон в казачьей станице. Парубки присматривались к казакам, как они носят оружие, как сидят на коне, как разговаривают друг с другом. Кирьян и Ерёма уже познакомились со всеми, знали по именам, а их казаки приняли нормально, не считая молодыми и неотёсанными и общались, как с равными. Для ребят это было самым лучшим подспорьем, потому что они ничего фактически не знали о жизни и делах казаков, кроме сказок, кем-то когда-то рассказанных. Здесь им пришлось самостоятельно понять и принять казацкую дружбу, воинскую науку, свободное общение и доверие.
На третий день пути дядя Зык сказал:
– Ну вот, к вечеру будем в Ельце. А там до Воронежа недалече. А нам на Рамонь, там дома будем. А Дон – батюшка по правую руку от нас на закат.
Казаки весело загалдели, всем захотелось идти быстрее, да и кони, как будто поняв, что осталось немного до сытной спокойной жизни, стали намётом двигаться по майской зелёной степи с маковыми полянами, сосновыми борами на холмах, реками, прячущимися в камышах и таким сладким воздухом, что иногда казалось, что он наполнен мёдом. Когда станица подошла к городку Елец, Гирей вдруг запел песню о суровой доле казака, который готов сложить буйну голову в степи. Все дружно подхватили песню, только парубки, не зная слов, молча ехали рядом, внимательно слушая простую и чистую мелодию. В городке заночевали на постоялом дворе. Казаки, расседлав и стреножив лошадей, оставили с ними двоих караульных, трое опять ушли в дозор, а остальные расположились в большой зале куреня - беседнице за столом, с удовольствием ели щи деревянными ложками из двух полувёдерных горшков, пироги с рыбой, квашеную капусту, запивая ядрёной медовухой, узваром и ирьяном. Татарам тоже дали еды. В последние два дня их кормили по вечерам, чтобы от голода не померли. Выводили их по нужде, держа на прицеле, потому что развязывали руки. Но татары вели себя тихо, понимая бесполезность побега. Их всё равно бы нашли, и тогда нагайка была бы наименьшим наказанием. Басурмане сидели в углах избы, подальше друг от друга.
                -------
После ужина казаки разлеглись по лавкам, а ребята вместе с Ильёй пошли на сеновал, где «без задних ног» уснули. Утром должен был приехать местный атаман, знавший дядю Зыка, который хотел передать ему пленников. А рассказал второй татарин немало интересного про планы орды и Казы-гирея. Целью опять была Москва, но хан выжидал, чтобы не попасть в весеннее бездорожье. Десятки татарских разъездов скакали по степи, выведывая, как обстоят дела на засечной черте. Они регулярно сталкивались с казачьими станицами, то уходя от них, то вступая в бой, то проникали на другую сторону границы и внезапно появлялись в деревнях, пугая жителей. Москва отправляла казакам боеприпасы, сукно, денежное жалование, зерно и многое другое, только бы казаки контролировали крымчаков и ногайцев. У царя были планы подчинить себе казачество и сделать его область подвластной московскому престолу, но пока это выливалось только в грамоты, согласно которым казаки охраняли южную границу Руси, нерегулярно получая от царя довольствие и оружие.
Когда утром зашевелились жители Ельца, проснулись и казаки. Кричали петухи, утро было пока хмурым, немного туманным и очень прохладным. Казаки выходили на широкий двор и поливали друг друга водой из колодца, кряхтя и покрикивая от удовольствия, чем переполошили окрестных собак, заливающихся лаем. Кирьян с Ерёмой слезли с сеновала, сбегали в кусты по нужде и вышли на двор, чтобы умыться. Илья уже был здесь, он встал раньше других и занимался с саблей, а теперь, по пояс голый, вытирался рушником после умывания. От его горячего тела шёл пар. Кирьян тоже скинул ветхое полукафтанье и рубаху и кликнул Ерёме:
– Еремей, полей-ка!
– Иду, - сказал Ерёма, беря деревянное ведро со сруба колодца и переливая воду в большую шайку. Он облил Кирюху, согнувшегося напополам и тот крякнул, вздрогнув от ледяной воды, помотал головой, и, умыв лицо и шею руками, вытерся своей рубахой. Ерёма не рискнул обмыться до пояса и просто плеснул воды в лицо, пригладил вихры и прополоскал рот.
– Хорошо? – спросил Кирюха.
– Хорошо, – улыбаясь, ответил Ерёма.
Караульные казаки уже пригнали коней с пастбища и водопоя. Вернулся и разъезд из степи. Все сели завтракать, громко общаясь и передавая друг другу братину с медовухой. Дядя Зык, увидав, что Ерёма хочет выпить мёда, прикрикнул:
– Не торопись вино пить, подрасти пока, а то не казак будешь, а бражник – ярыга!
Казаки захохотали, а Ерёма обиженно передал братину Кирьяну, а тот – Гирею, сделавшему несколько больших глотков. Дальше выпил Глык, опустошив одним глотком братину и крикнув бабе, которая приносила еду и питьё, чтобы ещё дала мёду. Казакам было весело, они почти добрались до дома из месячного похода по степи с постоянными стычками с басурманами, холодом, голодом, смертью товарищей.
Дядя Зык ждал атамана, но того всё не было, тогда он решил ехать в Рамонь и там решать судьбу пленных татар и передать сведения об орде атаману Битюгу, чтобы тот отписал их в Тулу и казачьи городки. Сотник понимал, что татарин, который не отвечал на вопросы, был непростым воином и наверняка мог рассказать много интересного. «Пусть атаман им занимается. Под нагайкой разговорится, а потом обменяем на казака али русина», – думал дядя Зык, выходя на двор. Он подозвал хозяина постоялого двора и сыпанул ему монет из кожаной калиты.
После сытной еды стали седлать коней и вытащили татар, чтобы посадить их на лошадей. Кирьян вызвался сам держать на привязи лошадь злого татарина, а второго предложил привязать к Ерёме. Дядя Зык переглянулся с Гиреем и Фомой, те кивнули. Сотник махнул рукой и сказал:
– Только вяжи правильным узлом, а то от тряски разойдётся. Фома, проверь!
Фома Умной подошёл к Кирьяну и стал внимательно смотреть, как тот вяжет узел. Это Кирьян умел, потому что ему приходилось работать на разных местах и даже немного бурлачить, где он и научился вязать узлы. Также он привязал лошадь второго татарина, а затем помог Ерёме посадить его в седло.
– Держитесь по серёдке станицы, не отставать! – сказал Дядя Зык и крикнул: Разъезд, вперёд пошёл! Станица, за мной рысью…
Станичники выехали за ворота и быстро проскакали по окраинной улице Ельца и ушли в степь, над которой занимался хмурый день. Вслед им махали рукой хозяин постоялого двора и его домочадцы, а баба, подносившая еду, перекрестила станицу. Через несколько вёрст пошёл дождь и шлях стал раскисать, поэтому поехали помедленнее, высматривая, где можно было бы переждать непогоду. Увидев невдалеке рыбацкую хибару у небольшой речки, казаки остановились и решили переждать дождь здесь. Рыбаков не было, места всем хватило, а парубки забрались на полати под крышу, которая протекала в нескольких местах. Казаки тихо разговаривали, рассказывали байки и сказки, иногда похохатывая вполголоса, а некоторые уснули под дробь разошедшегося не на шутку дождя. Он стих только к вечеру, но в ночь идти по раскисшей дороге смысла не было. Решили ночевать здесь. Дядя Зык выставил караул, а когда подъехали уставшие и мокрые казаки из разъезда, отправил вместо них новых разведчиков. Вечеряли тем, что захватили на постоялом дворе: варёной курицей, репой, квашеной капустой со свёклой и луком, да пресными ржаными лепёшками, которые пеклись в земляной печи. После ужина казаки достали свои люльки, закурили и тихо разговаривали, вспоминая былые дни и погибших братов, думая о татарской орде и своих близких.
Кирьян и Ерёма были настороже, приглядывая за татарами, сидевшими в дальних углах порознь друг от друга. Поужинав, они опять залезли на полати и решили спать по очереди, чтобы за татарами глядеть. А те, поев лепёшек и попив воды, уснули, опёршись о стену и вытянув связанные ноги. Ночью Кирьян, который смотрел за пленными, прикорнул на несколько минут, а проснувшись, почуял неладное. Он глянул вниз и увидел, что его татарин, освободившись от пут, развязывает второго, оглядываясь на крепко спящих казаков. Кирьян ринулся вниз и без слов навернул татарина по голове рукояткой пистоля. Тот охнул и обмяк, растянувшись на гнилой соломе. Второй татарин с ужасом смотрел на Кирюху, пытаясь что-то сказать, но кляп не давал ему этого сделать. В это время поднял голову Гирей, ближе всех лежавший к татарам. Он встал, посмотрел на отключившегося татарина, из головы которого текла струйка крови, похлопал по плечу Кирьяна и сказал:
– Хорош, караульщик. Вяжи ему голову тряпкой, чтобы не кровила. Он нужен, как язык. Атаману везём, допрашивать его будут. Да вот травку привяжи, чтоб рана не протухла. А ты, Кирюха, помни – клюнь, да оглянись!
Гирей протянул Кирьяну небольшую шепотку сухой травы, тот взял её и подоткнул под тряпицу в место, где была рана и перевязал, как умел, голову татарина. Вскоре кровотечение прекратилось.
– Кожу содрал, а так ничего, оклемается, – сказал Гирей. Несколько казаков проснулись и окружили татар. Злой татарин замычал и открыл глаза. Его видно мутило, но скрежеща зубами, он справился с тошнотой и удобнее сел у стены. Гирей без слов воткнул ему тряпку в рот. Казаки вполголоса говорили:
– Вот гниды, хотели смыться?
– Да не, Кирюха, вишь, успел по башке дать.
– Вот и ладно, чтоб не повадно было.
– Теперь не уснуть, твою налево…
– Лежи ещё до рассвета, недалече видно. Дождя вроде нет, двинемся до хаты.
Казаки разошлись и Кирьян увидел пристальный взгляд дяди Зыка. Он подмигнул Кирюхе и снова закрыл глаза. Парубок залез обратно на полати, где спал Ерёма, даже не слышавший ничего. Скоро наступило утро и оно было солнечным и туманным. Светило поднималось в густой пелене, как светлый шар, дающий жизнь и радость всему живому. Казаки без завтрака выехали в степь и продолжили свой путь по грязной, но подсыхающей дороге, а к полудню стало совсем жарко и все стали раздеваться, скидывая зипуны и кафтаны. До Рамони оставалось ещё несколько десятков вёрст пути, где их ждали жёны, коханки, дети, родственники, казачья баня, накрытые столы, песни и пляски, а главное – отдых после трудного похода.
Дорога в этот последний день пути была доброй, быстрой и весёлой. Станица подошла к Дону, где их ждали разведчики, чтобы показать брод. Все стали вязать одежду в узлы и в одних подштанниках, держась за гриву коней переходили, а в одном месте и переплывали несколько саженей великую реку, в верховьях которой они находились. Кирьян и Ерёма увидели Дон и тогда окончательно поняли, что их прошлая жизнь закончилась и начинается новая, казацкая история, в которой они будут рядом или вдалеке друг от друга, но никогда не забудут этих первых дней в казачьей станице, проведавшей в степи крымскую орду Казы-гирея. Переправились без проблем, хотя вода была холодная, и потом пришлось обсыхать у костра и на солнце. Татар привязали за одну руку к лошадям, чтобы могли переправиться через Дон. За ними внимательно приглядывали все казаки, но Кирьян и Ерёма были всё время рядом и не позволили бы нехристям уйти вплавь. Когда начало смеркаться, казаки увидели на горизонте огоньки и дымы Рамони. Дядя Зык крикнул:
– Галопом, вперёд!
Станица ринулась к городку, о котором в походе казакам снились сны.
Глава IV
"Каждый казак – государь с своем дворе"
Рамонь встретила казаков, как героев. Всё население городка в полсотни куреней и столько же хаток-землянок, с валом, рвом, четырьмя башнями и высоким плетнём с колючками вокруг, высыпало на улицу. Бабы плакали и смеялись, видя своих мужей целыми и невредимыми, а ребятишки бежали за казаками от околицы до самого майдана, крича и махая прутиками, как саблями. Некоторые из них, увидев татар, стали бросать в них комья земли, но один из казаков громко цыкнул на них, и дети дальше просто сопровождали станицу. Атаманский курень стоял на майдане, возле него была коновязь. Здесь станичники остановились, спешились и спустили с коней татар. Со стороны сыпались вопросы, что да как было в походе, казаки и жонки спрашивали и про татар, и про парубков, которые стояли чуть в стороне, смотря на встречу станичников с завистью и некоторой болью в сердце, потому что со своими родными друзья расстались неизвестно на сколько, может и навсегда.
Из куреня вышел атаман Матвей Битюг, он был приземист и коренаст, носил длинные усы и окладистую бороду. Одежда у атамана была яркая и разноцветная, какой парубки раньше и не видали. Зелёный кафтан был подпоясан синим широким кушаком, а сапоги - ярко-красные, с чуть загнутыми носами, какие носили татары. На голове Битюга чуть набекрень сидела высокая соболья шапка с пером фазана наверху. Сбоку висела сабля в ножнах, украшенных камнями. Эту саблю он добыл в Трапезунде, куда несколько лет назад ходил с большим отрядом «за зипунами». Атаман был пожилой, но не старый, много повидавший на своём веку и ещё крепко стоявший на ногах. Под его руководством казаки поставили немало застав и засек против татар, поляков, ногайцев. Сейчас он в основном занимался хозяйственными делами, но в любой момент мог возглавить станицу, сотню, а то и войско, чтобы выйти на бой с басурманами. Атаман обнялся и расцеловался с дядей Зыком, поздоровался с казаками и внимательно посмотрел на Кирьяна с Ерёмой.
– А это шо за лапотники? – спросил Битюг у дяди Зыка.
– Да приблудились в степи, в казаки шли, мы их и пригласили в гости, – с улыбкой ответил старый казак.
– И шо вони бают про сэбе? – с украинским акцентом спросил атаман.
– Родных нема, а сами ничего, помогали нам в дороге, – ответил дядя Зык. – Вот этих языков мы привели. Они с Казы-гирея орды были. Дюжину побили, а этих взяли. Гуторят, что хан на Москву идти хочет, да распутицу боится, выжидает пока.
Атаман приказал вести пленников в курень и выставить сторожу возле них, а казакам велел отдыхать до завтра, чтобы собрать Круг. Все стали расходиться по домам, а Кирьян и Ерёма стояли, не зная, что им делать. Дядя Зык подозвал парней и сказал:
– Давай, ко мне пошли, а завтра на Круге решим, куда вас приписать да в какую службу отдать.
Они вместе пошли к куреню дяди Зыка, ведя коней в поводу. На дворе коней расседлали и отвели в конюшню, где засыпали овса в кормушки и налили воды. Возле куреня прибывших встречали домочадцы, а жена не отходила от старого казака ни на шаг, командуя дочерям, что делать и куда определить гостей. В летнице готовилось угощение и запахи еды были слышны по всему двору и базу. У дяди Зыка в усадьбе была и банька в отдельной хате, где стоял чан с водой над большим очагом и полки в дальнем углу без окошек, где можно было попариться.
Историческая справка
Усадьбы домовитых казаков с XVI века были дворами с амбарами, сараями, скотными дворами – базами. Все части усадьбы содержались в чистоте и порядке. По казачьим законам, даже атаман не мог без спроса зайти на чужой двор.
Для каждой хозяйственной нужды было отдельное строение, каменное, кирпичное, саманное или деревянное. Главным строением всегда была конюшня, порой стоившая дороже хаты и построенная из кирпича, самана или дерева. Отдельно стояли также коровник, курятник, свинарник, сараи, амбары.
Казачья усадьба имела, как правило, нескольких дворов: перед куренем – баз (песчаный – тюрк.), за куренём – лавада, а сам курень строился крыльцом на улицу, окнами в поле, по примеру того, как казаки ложились спать у костра в походах – лицом к вражескому стану. На задах усадьбы выращивали овощи, причём в достаточно большом количестве в отличие от российских губерний, где крестьяне практически не занимались огородами, кроме специальных огородов при барских усадьбах для их снабжения. Начиная с XVIII века широко развивалось виноградарство, особенно на нижнем Дону, Тереке, Кубани. А до этого казаки пили медовуху, брагу, а также вина, добытые в походах и выменянные (или отобранные) у купцов.
Площадь, которую занимал двор казака, была небольшой. Хаты располагались компактно. Казачьи земельные паи в более поздние времена находились за Доном, а фрукты и виноград выращивали в садах на склонах бугров. Это было рациональное и экономичное использование земли.
Для того чтобы зимой в доме было тепло, необходимо было сделать запас дров, кизяка или угля. Хранилище для дров находится за домом, а навес для угля – рядом с домом. Местом для отдыха обычно служила лавка перед куренём, у плетня, во дворах побогаче строили беседку между домом и летней кухней, которая была оплетена виноградной лозой.
Летница – это исконно казачья постройка, в которой с весны до глубокой осени готовилась еда, здесь же семья принимала пищу, что позволяло освободить дом от кухонной утвари, запахов, суеты и пожара. Рядом с летницей стояла печь-горнушка, рядом с которой стоял стол и лавки.
На верхнем Дону городки и станицы часто горели. Это было связано с тем, что застройка была в основном деревянной. Казаки принимали меры предосторожности, например, на лето все печи в домах опечатывались, и еду готовили только в летницах или землянках. Виновников пожара часто выселяли из станицы.
Колодец "журавль" – важная составляющая казачьей усадьбы. Особым уважением пользовались копатели колодцев. Эта работа была сопряжена с тяжёлым физическим трудом и смертельной опасностью. Нередко колодцы копались "по обету", то есть, людьми, "отмаливавшими грехи". Во время рытья колодца такой копатель не прикасался к вину, деньгам, а некоторые давали обет молчания. Казаки нанимали музыкантов, которые играли, пока шла работа. Иногда мастер - колодезник требовал, чтобы читался Псалтырь. Каждый колодец был настоящим чудом, иногда достигавшим сорока и более саженей глубины. Стены оплетались ветками или обкладывались камнем. Но бывало, что вода в колодце была солёной или горькой, тогда обет считался не выполненным и колодезнику нужно было копать новый колодец в другом месте. На колодцах часто писали различные надписи: "Люди добрые, испейтя водицы и казаков, бедных пожалейтя, грехи им проститя и в молитвах помянитя" или "Сей колодец выкопал по обету донской казак, раб божий Степан в память матери, рабы божьей, Аграфены. Воды его чисты, как материнская любовь, и бесконечны, как слезы матери моей, пролитые по мне". Существовали строгие правила: «ближе ста сажень от колодца не поить коней и прогонять скотину», «дорогу можно прокладывать только в 300 саженях от колодца».
Все подворья казаков огорожены плетнями – от слова «плести». Казаки обычно сами плели эти заборы из весенней лозы, во избежание «шкоды от скота». Заборы также строили из ракушечника, песчаника или жердей.
Бани в северо-российском понимании у казаков не было. Летом они мылись в реках и озёрах, а зимой в хате, нагревая воду на печи. У богатых домовитых казаков была отдельная постройка для бани, чаще всего саманная, но иногда – деревянная, как в центральной и северной России. Такие бани строили там, где был лес, сосновый или дубовый. В бане была печь и чан для нагрева воды, а также лавки или полки. Так как многие казаки были из более северных волостей и губерний, они помнили и знали банное хозяйство, поэтому обустраивали баню у себя в усадьбе.
– Хлопцы, воды принесите, казаки банится будут, – сказала жена Дяди Зыка Софья двоим сыновьям, которым было на вид по двенадцать – тринадцать лет, с интересом смотревшим на пришедших с отцом парубков. Те быстро схватили деревянные вёдра и пошли на колодезь, расположенный за хатой. Дядя Зык кликнул старшую дочь, которая уже собиралась замуж за казака из Воронежа, и сказал:
– Стеша, это мои други молодые, постели им на полатях, да чисто сделай и коврик кинь.
– Тятя, сделаю, дай мне тебя обнять, – сказала девица с румяным лицом и длинной русой косой. Она прильнула к дяде Зыку, гладившему её по волосам и спине. Парни смотрели на молодку и не могли налюбоваться. Красива! Чёрные глаза, тонкий носик, высокая грудь, узкая талия, прямая спина, статная походка, красивый сарафан и передник выдавали в ней с одной стороны простоту, с другой – некую высокую гордость и честь, а также примесь кавказских кровей. Девушка быстро зашла в хату, чтобы выполнить отцов наказ. Кирьян и Ерёма вошли следом, перекрестились на образа и сели на лавку возле накрытого стола. Комната освещалась свечами, стоявшими на печке и на столе. Две другие дочери дяди Зыка ставили на стол закуски, чугун с шулюмом,  бутыли с чихирём, наливками, узваром и брагой, деревянные тарелки с солёными грибами, квашеной капустой, варёной свёклой с чесноком, солёными огурцами, варёной репой, большие блюда с донской стерлядью, сазанами, чухонью, варёной курицей, жареными дудаками с луком, ржаными лепёшками и большим караваем хлеба. А в печи стоял и пёкся поросёнок, которого зарезали только час назад, когда казаки прибыли в Рамонь. Дядя Зык, усаживаясь на лавку, сказал:
– Ешьте, гости дорогие! Пока баня стопится, повечеряем с Божьей помощью.
Он стал наливать наливку в глиняные кружки, но Ерёма накрыл свою рукой:
– Дядя Зык, как стану казаком, так выпью, а сейчас прости, не буду, а то опьянею и дурак дураком покажусь.
– Слова правильные! У нас так гутарят: не пей до дна, на дне дурак сидит, – дядя Зык налил себе полную кружку и немного плеснул Кирюхе. Тот не отказался и, взяв кружку, сказал:
– Спасибо, дядя Зык за приют, за науку, за то, что с собой нас взял. Мы будем твоими товарищами по гроб жизни, позволь считать тебя названным отцом.
– Хорошо сказал, – дядя Зык поправил усы, – позволяю! Давай за казаков и их великое дело охраны от басурманов русских людей, где бы они ни жили!
Они выпили и старый казак налил себе ещё, потом посмотрел на Кирьяна, но тот отрицательно покачал головой. Дядя Зык выпил и стал разбираться со стерлядкой, беря пальцами кусочки мяса. Ребята немного растерялись от обилия еды, но потом взяли по куску курицы, по рыбине, деревянными ложками зачерпывали капусту, горячий шулюм, брали лепёшки, ломти хлеба, огурцы и репу. Жена дяди Зыка, Софья, сидела возле печи и посматривала, чтобы казакам всего было вдоволь. Дядя Зык спросил:
– Сами-то чего не вечеряете?
– Да мы перед вами вечеряли, сытые все.
– Ты сходи, Соня, кликни моих станичников потом, посидим, выпьем, помянем павших наших товарищей. Или Кузьму с Гришей отправь, сама-то умаялась, небось, за день.
– Отправлю, – сказала Софья и вышла на двор. Дядя Зык, обтерев пальцы о рушник, позвал парубков в баню и скинув кафтан и рубаху, пошёл первым. Ребята двинулись за ним. Дядя Зык кликнул Стешу и наказал ей принести бельё для новых казаков да пару рушников.
– Сапоги вам справить надо, разные у нас бывают, чтобы на коне удобно было держаться, да чоботы дома ходить, не дело в лаптях али босыми в казаках быть, – сказал он, глянув на обувку ребят. Завтра сходим к старому Ширяю, он мастак обувку шить, сделает за пару-тройку дней. Заходьте в баню, да разденьтесь, вашу одёжу девки состирнут на реке. Стеша принесёт штаны да рубахи нижние, а казацкие шальвары я вам подарю, у меня целый сундук этого добра.
Парубки зашли в баню, где уже было жарко и сели на нижний полок. Дядя Зык, посмотрев на них, сказал:
– Ну-ка, наверх залазьте, пропотейте, плесните на камни вон, в очаге, веником дубовым да берёзовым побейте друга дружку, да щёлоком обмойтесь, вон в кадке холодная вода. Шайки в углу вона. А я снизу посижу, а опосля наверх пойду после вас.
Ребята парились и мылись долго, получая от этого удовольствие, а дядя Зык, кряхтя, посматривал на них и улыбался. «Вот и ещё сыны у меня объявились. Ничаго, научу уму-разуму, будут добрые казаки», – думал он. Старый рубака любил молодых людей и старался всячески им помогать. Не впервые он приводил домой казачков, наставляя и принимая их, как собственных детей. Будущий зять Евдоким из Воронежа тоже живал у него в гостях, где и полюбился дочери, да и сам без памяти влюбился в красавицу-казачку.
Баня забрала у казаков грязь, пот, а также силы и даже чувства. Выйдя на баз, они уселись на бревно и долго сидели, ничего не говоря. В это время к дяде Зыку потянулись казаки из его станицы и других куреней, а увидев распаренных чистых парубков и сотника, подшучивали над ними, но очень по-доброму. Дядя Зык немного посидев на дворе и отдохнув от бани, сказал пришедшим:
– Ну казаченьки, гости дорогие, прошу всех в хату! Выпьем, закусим, погутарим о том, о сём.
Казаки зашли в хату, где стали рассаживаться по лавкам. Места хватило всем, а парубки присели по краям лавок, чтобы не мешать старшим. Казаки громко галдели, рассказывая и показывая друг другу, как они разведывали степь и орду, как ловили языков и рубились с разъездами татар. Дядя Зык послал за атаманом и тот скоро явился с большим бутылём наливки и половиной свиньи, которую несли его ординарцы. Веселье кипело почти до рассвета. Некоторые казаки, упившись, качающейся походкой расходились по домам, а самые стойкие пели песни, спорили о войне и мире, ели и пили, соскучившись по таким посиделкам. Были даже попытки молодых казаков биться на кулачках, но старые казаки пресекли их, говоря, что в поминки не бьются.
Кирьян и Ерёма залезли на полати и под шум и хохот казаков крепко уснули, расслабленные сытостью и баней. Им снились сны о боях, татарах, родных, дяде Зыке и казаках, и о красавицах – казачках, которые уже бередили душу и сердце молодых людей. С утра предстояло на казачьем круге рассказать о себе и причинах, по которым они стремились на Дон. Было немного страшно, но они знали, что расскажут всю подноготную, потому что скрывать парубкам было нечего.
Глава V
«Без атамана дуван не дуванят»
На рассвете ребята проснулись под громкий храп дяди Зыка, спавшего за деревянной перегородкой возле печи. Они тихонько встали и решили пойти на реку умыться. Утро было прекрасным, почти без тумана, который в последнее время постоянно затягивал окрестности рек. Солнце только выглянуло из-за горизонта, и его кроваво-красный край виднелся на востоке, как предвестник жаркого дня, когда решалась судьба новых казаков. Ребята дошли до реки Воронеж и с удовольствием стали умываться, а потом решили искупаться и оба нырнули с берега в прохладную воду, проплыв несколько саженей и вернувшись назад. Подрожав несколько минут, парубки оделись и пошли обратно. Они увидели, что навстречу идёт Стеша с коромыслом и другая девушка, чуть ниже ростом, но с очень складной фигурой. Она была в одной рубахе и красной юбке. Красивые босые стопы, без мозолей и цыпок,  загорелые сильные руки, покрытые белым пушком волос, показались Кирюхе верхом женственности. Он просто пропал, увидев молодку! Лицо незнакомки, чуть вытянутое, с высоким лбом, прямым носом, пухлым ртом и большими зелёными глазами показалось обоим парубкам невероятно красивым. Под рубахой угадывалась большая грудь, девушка была стройна и шла прямо, как и все казачки, высоко и гордо подняв голову. Стеша, увидев растерявшихся парней, промолвила, улыбаясь:
– Ох, казачки-то новые рано встали, видно не спится, думу думают…
Девушки засмеялись и, пройдя мимо хлопцев, не знавших, как реагировать на шутки молодок, оглянулись, а подруга Стеши крикнула:
– Ну что глядите, можа проводите, а то вдруг татарин забидит!
Кирьян заулыбался и, хлопнув рукой Ерёму по спине, пошёл за девушками. Подругу Стеши звали Наталка, ей было чуть больше шестнадцати лет, эта красивая девушка - казачка, знавшая грамоту, умевшая управляться с хозяйством, прекрасно чувствовала себя верхом на коне, умела стрелять и даже фехтовать саблей. Она не стеснялась своей красоты и юности, а наоборот старалась показать все достоинства фигуры, ума и характера окружающим. Наталка любила слагать стихи и песни, обладала прекрасным голосом и могла стать кому-то хорошей невестой и будущей женой. Даже старшие братья побаивались её взрывного характера.
Кирьян присматривался к Наталке, и она нравилась ему больше и больше. Ладно скроенная фигурка девушки и красивое лицо заставили его поинтересоваться, кто она и из какой семьи. Девушки засмеялись, а потом серьёзно рассказали о семье Наталки, которая состояла из пожилой матери лет сорока пяти по имени Анастасия и прозвищем Прокудиха, потому что так прозвали её мужа, и трёх братьев, тоже отличавшихся здоровьем и красотой. Отец Наталки погиб пять лет назад в стычке с ногайцами, получив от степняка стрелу прямо в шею. Он был жив, когда его привезли домой, но дальняя дорога сделала своё дело и рана стала гнить, а лекарь только развёл руками, сказав, что руку или ногу он бы отрезать мог и человек бы жив был, а голову отрезать нельзя, поэтому он посоветовал прощаться домочадцам с отцом и мужем. Мать долго горевала и даже стала пить чихирь и брагу, но потом бросила и занималась воспитанием дочери, научив грамоте и хозяйственным делам. Она была родом из Рязани, поповская дочь, которую басурмане похитили, но казаки потом отбили у поганых, а когда отец Наталки встретил её, то сразу полюбил и взял в жёны.
Старшие братья уже ходили в степь со станицами, а иногда и в далёкие края «за зипунами», привозя подарки, золото и серебро. Мать окончательно смирилась со своей вдовьей долей, но сильно постарела за пять прошедших лет. Наталка была теперь полноправной хозяюшкой в их курене, потому что два брата женились и ушли в свои построенные хаты, а средний брат Андрей решил идти на нижний Дон, где, на его взгляд, было побогаче и поинтересней, чем в Рамони и ждал разрешения от казачьего круга. Ему претило хозяйство, хотелось попробовать себя в набегах и боях, проявить хорошим воином и стать атаманом. Главным занятием Андрея сызмальства была военная подготовка. В три года он сел на коня, как и другие казаки, а саблей научился фехтовать в семь лет. Он владел всеми видами известного оружия, умел стрелять из лука и пищали, пистоля и кулеврины. Он мог пращёй поразить противника за сто шагов от себя и однажды надел на пику сразу троих татар. Андрей был крепок, высок и суров, его считали молчуном, и только сестра могла разговорить этого прирождённого воина, готового идти в бой в любую минуту.
Парубки вместе с девушками вернулись в городок. Кирьян пытался взять вёдра у Наталки, но получил отпор:
– Эх, казак, не пристало тебе воду носить, воевать учись! Да подарки привези!
– А пойдёшь за меня? – вдруг спросил Кирюха, сам не ожидая от себя такой смелости. Наталка внимательно взглянула на него зелёными весёлыми глазами и тихо сказала:
– Коли с похода казаком придёшь с подарками, пойду!
– Приду казаком, верь! Только этого и жду!
Девушка засмеялась и быстрее пошла, грациозно водя бёдрами, с прямой спиной, вдоль которой спускалась толстая русая коса с вплетенной розовой лентой. Красивые сильные белые руки, мягко придерживавшие коромысло, притягивали Кирюху, он хотел к ним прикоснуться и даже поцеловать. В нём проснулся мужчина и молодое тело требовало выплеска эмоций и сил. Наталка, улыбаясь, искоса поглядывала на покрасневшего Кирюху, а Ерёма, шедший чуть впереди, разговаривал со Стешей про их житьё-бытьё. Зайдя за городской плетень, сверху прикрытый колючками, ребята поотстали от девчат, стесняясь идти вместе. На дворе у дяди Зыка уже было шумно, здесь стояли несколько казаков и громко что-то обсуждали. Сам хозяин куреня в одной рубахе и без шапки утирался рушником после умывания, слушая казаков. Когда Кирьян и Еремей подошли ближе, он им сказал:
– Скупались никак? Подите кашу поешьте в летнике. Мать наварила. Потом на круг пойдём. Много чего обсудить надо.
– Ладно, дядя Зык, – одновременно сказали парни, а казаки, услышав этот ответ в унисон, засмеялись.
– Ну, Зык Игнатьич, обучил ужо отроков, Заедино гутарят! – пошутил Гирей,
В летнике вкусно пахло пшённой кашей с маслом. Ребята умяли целый горшок горячего блюда, запивая узваром и закусывая твёрдым тёмным хлебом. Хозяйка подбадривала юных казаков, приговаривая:
– Ешьте, ешьте, ишо расти будете, силы набираться, а то в поход пойдёте, так сил не будет, тамо не дома, тамо голодно быват. Ты малой больше черпай и хлебушком заешь, он у нас с Тулы припасён, с базару, а свово давно нет, съели за зиму. Казаки не любят сеять да пахать, им бы всё воевать. А мы тута робим на огороде да в саду.
Ребята слушали и ели разваристую кашу, а потом оба низко поклонились хозяйке, поблагодарив за еду и вышли на двор, где собрались все казаки, бывшие в дозоре с дядей Зыком.
– Вот и молодые казаки! Как, головы не болят? – весело спросил Илья, а Гирей, ухмыляясь в усы, добавил:
– Да они не бражничали, молоко ещё на губах не обсохло.
– Ладно, браты, пошли на майдан, с атаманом повидаемся да на Кругу погутарим, – громко сказал дядя Зык, облачаясь в синий кафтан. Все дружно двинулись на майдан. Всего в Рамони тогда было около сотни казаков да в соседних городках ещё триста. Одной сотней командовал дядя Зык, носивший есаульское звание. В Рамонь уже приехали казаки с других городков, слобод и хуторов, а также сотня, помогавшая охранять засечным сторожам часть засечной линии от Тулы до Орла.
Есаулы, писари, сотники, десятники подошли к атаманскому куреню и ждали выхода атамана. Он вышел с двумя своими есаулами и писарем. На середине майдана стояла пороховая бочка, на которую встал атаман, оглядывая своё не очень большое войско. Здесь были казаки разных возрастов, и многоопытные седые бойцы, и молодые парни, только желающие показать себя в боях и походах. Одеты все были нарядно, по-праздничному, потому что вернулись из дозоров и теперь имели несколько дней роздыху от постоянной скачки и рубки, ночёвок в степи и лесу, голода и холода на огромных просторах Дикой степи. Здесь, дома казаки старались показать, что у них есть чем гордиться и на круг надели лучшую одёжу, хотя у некоторых не было персидских шальвар и цветных кафтанов, но новый зипун был у каждого. Главной же вещью, которой гордился казак, было оружие. Сюда пришли с саблями на новых ремнях, кавказскими кинжалами в красивых ножнах, с пистолями разных видов: турецкими, немецкими, польскими, персидскими.
Казачий круг гудел и смотрел на атамана. Тот вытащил из-за пояса булаву и взмахнул ею. Стало тихо, только вдалеке слышно было ржание пасущихся коней да галдёж птиц в роще, расположенной за рвом и плетнём городка. Битюг по ступенькам, приставленным к пороховой бочке, взошёл на неё и начал свою речь с приветствия:
– Здорово, браты! Хорошо, что все здесь собрались сейчас. Низкий вам поклон за службу. Меня с вами не было, приболел по весне, но вести от всех получал регулярно и знаю о всех потерях и победах. Жалованье царское получим скоро, в Воронеж привезут из Тулы. У нас же такая беда. Ходит по степи Казы-гирей и хочет на Москву идти, как распутица сойдёт. Зык привёл двоих языков, они сказали, что орда выжидает покуда, а потом пойдёт на Тулу и далее на Каширу и Москву. Вестового в Тулу я отправил, но пока он доберётся, да пока до царя дойдёт весть, орда может и двинуться на засеки, чтобы пройти, пока сухо в степи. Что думаете, казаки, про это? Как нам орду придержать? Не самим только, ещё казаков кликнем, да засечные воеводы начеку будут стоять со сторожей. А как царёвы воеводы подойдут, орду и побить мочно.
Маленький и худой казак с громким голосом, произнёс:
– Браты! Хоть умаялись мы маненько в степи, да татарву надо всё ж придержать, покуда войско царское не придёт.
– Верно гутаришь, Прошка! – гулким басом промычал детина с двумя пистолями за поясом. – Надо дозоры держать в степи, пока стрельцы да дворяне не придут, да отпор давать крымцам.
– Казаки! Где ж силу взять на орду? Нас тута три сотни, а их тьма и боле! – крикнул старый казак с серьгой в правом ухе. – Пусть стрельцы идут орду воевать, мы и так с зимы по степи гоняем, дома охота побыть, а по осени за зипунами сходить на Волгу.
Круг кричал и спорил, на бочку по очереди выскакивали казаки, есаулы, десятники. Через час страсти «раскалились до красна» и на бочку встал дядя Зык. Он поправил усы и закричал:
– Хорош галдеть, как сороки, ей богу! По делу кто скажет? Ежели никто, то я скажу. Тихо-о-о!
Круг замолчал, только кое-где слышался негромкий разговор. Дядя Зык крякнул и, взявшись за эфес турецкой сабли, проговорил:
– Не надо спорить да галдеть! Надо думать и делать! Браты! Мы тута стоим на границе и наша забота, чтобы эта граница была спокойной от степняков и разбойников. Царь если пошлёт войско, то это дён через тридесять будет, а мы здесь можем навредить Казы-гирею, отбивая у него табуны, отары, убивая дозоры, можем обозы у орды пощипать. И тут не надо много народу, наоборот, малым числом – укусили и ушли! А ежели помогут воронежцы да казаки с верховых городков, мы по всей степи вокруг станицы вышлем, не дадим проходу крымцам. Это наша земля, православные, и с царём мы мирно живём покуда, да и семьи у многих есть уже, а кто не имеет, тому ещё лучше – воюй – не хочу! Это наше дело, казаки! Чо тут спорить, айда послужим ещё делу казачьему да Московия нам не чужая и царь Фёдор, все православные!
Круг взорвался одобряющим криком «Любо!».
Дядя Зык поднял руку и добавил:
– Ишо нам надо принять в казаки парубков, кои мне помогли в дозоре. Вон они на плетне висят. Хорошие вои будут. Кирьян силён не по годам, а Еремей грамоту добре знает, писарчуком быть могёт, да по православным делам мастак, при попе служил, вон Расстриге поможет, коли надо будет. Круг разразился выкриками:
– Пусть будут казаками!
– Давай в дозор их с нами!
– Научим уму-разуму!
– Атаман что скажет?
– Пущай будуть новы добры казаки! Тока приодень их, есаул, а то глядеть тошно на рванину енту, – улыбаясь, сказал Матвей Битюг, – а оружие, вижу дали им от погибших товарищей? Добре… Научи, Зык, сабелькой рубать да стрелить. В дозор пусть с тобой идут. Да пики им сделайте, щобы всё чин по чину було. Амуницию справьте. Кони здоровы у них? Умеют управляться? Добре….
На бочку встал другой есаул, лет тридцати, с большим шрамом на левой щеке и оселедцем на бритой голове. Он осмотрел круг, а затем спокойно и даже торжественно сказал:
– Много гутарим! Но Зык правду гутарит. Нать сбираца в степь да орду шукать. Не дать гадам заползти на Тулу и Москву али на Дон. У меня к ним особый должок есть, дак я хоть щас пииду отдавать. Отправляй, атаман!
Атаман снова влез на бочку и крикнул:
– Ну казаки, порешили, значит. Поможем и себе и нашим землякам. А я весточку отправлю на Воронеж, Ефремов, Орёл и Рязань. Глядишь, соберём казаков сотен двадцать, а это уже сила! Казак и один в поле – сила! Готовьтесь, браты! Три дня на сборы и дела хозяйские, а потом здесь сбор с рассветом и с Богом, в степь, на татей треклятых. У кого припасу огневого нету, я дам! Пока орда рядом ходит, бражничать посля Круга не будем! И по куреням пейте в меру! Дел и забот много! С Богом, браты!
Атаман слез с бочки и пошёл к группе есаулов, стоящих вместе. Он позвал их в курень, чтобы определить маршруты движения станиц. Сюда же вызваны были казаки – вестовые, которым писари вскоре выдали записные грамоты с решением круга и просьбой о помощи для сдерживания орды Казы-Гирея в разные казачьи городки.
Пока шёл круг, Кирьян и Ерёма стояли недалеко от атаманского куреня, откуда был хорошо виден весь майдан. Они залезли на плетень и держась за него руками, внимательно слушали, о чём говорят казаки. Кирьян чувствовал, как по спине у него бегут мурашки от осознания участия в казачьем круге и причастности к его решениям. Он даже крикнул несколько раз «Любо!», а потом заметил, что и Еремей кричит. Они переглянулись и заулыбались друг другу, почуяв дружеское понимание и желание быть здесь и сейчас, как равноправные участники этого действа. Кирьян стеснялся своей одежды и лаптей, но очень гордился саблей и пистолем, которые взял с собой, а Ерёма не снимал руки с рукояти сабли и всё время поправлял пистоль за кушаком, думая: «Эх, стрельнуть бы, да заряжать надо научиться!»
Прошёл ещё час и есаулы стали выходить из атаманского куреня, направляясь каждый к своим сотням, которые ждали, кучкуясь на разных концах майдана. Где-то уже пошли чарки по рукам, где-то казаки смеялись, слушая байки рассказчиков, где-то закусывали, расположившись на траве под деревьями, салом, луком, холодной дичиной, запивая их брагой, пивом и наливкой. Некоторые приехали с дальних городков, и обратно путь предстоял в несколько вёрст, но уныния не было и в помине. Казаки знали, что они сейчас служат московскому царю и казачьему делу, поэтому походная жизнь была основной в их бытии. Те немногие, кто обзавёлся семьёй и хозяйством, были ещё в меньшинстве, но на верхнем Дону домовитость всегда была предпочтительнее, нежели полная свобода. На нижнем Дону ситуация в то время была несколько иной. Там домовитые были не в чести, а главенствовала вольница, решавшая на Круге почти все свои вопросы без учета семейных станичников. Уже скоро это время закончится, и домовитые казаки отдадут московским властям Стеньку Разина, поднявшему многих голутвенных казаков против царя и его бояр. А пока рамонские станичники решали текущие вопросы своей жизни, пытаясь остановить движение татарской орды, бродящей по степи юго-западнее Воронежа.
Глава VI
«Казак-донец и швец, и жнец, и на дуде игрец, и в хоре певец, и в бою молодец»
Три дня прошли в сборах и обучении молодых казаков. С утра до вечера им разные казаки преподносили уроки боя на саблях, пиках, стрелецких бердышах, кинжалах. Сначала упражнялись на деревянных палках. После такого урока все руки и тела были у парубков в синяках, но оба стойко переносили боль, да и били казаки не в полную силу, а чтобы показать основные сабельные удары и защиту от них. Парни научились заряжать пистоли и пищали, тюфяки и мушкеты. Им выдали по рогу для пороха с плотной пробкой, по кожаному мешочку для пуль, по кожаной фляге, фляге из тыквы, дали новое бельё, широкие штаны, зипуны, кушаки и ремни, но главное – сапожник им сшил настоящие сапоги с небольшими каблуками. Особой любовью казаков пользовались мягкие сапоги без каблука или с низким каблуком и немного загнутыми носами (для удобства при взаимодействии со стременами). Радости ребят не было предела. Теперь они выглядели достойно звания казака, а женщины, девчата и дети смотрели, как изменились ещё недавно чумазые мальчишки из Московии, превратившись в настоящих молодых казаков, гордо и прямо державших спину, и смело смотревших на окружающий мир и в своё казацкое будущее.
К вечеру третьего дня, повечеряв, дядя Зык позвал Кирьяна и Ерёму в горницу и усадив на лавку, сказал:
– Ну что, хлопцы, готовы в дозор идти?
– Готовы, дядя Зык! Хоть счас поедем в степь!
– То ладно! Ну вот какой у меня к вам разговор будет. Атаман Битюг хочет Ерёму при себе оставить, чтобы он ему помогал грамоты составлять да записи делать про поход. А когда нужно, то и вестовым отправит куда надо. А тебе, Кирьян, со мной в дозор ехать надлежит. Будешь пока в десятке у Гирея, а там по осени посмотрим, можа сходим на низ да в Раздорах и Черкасске побываем. Много у меня там знакомцев и друзей есть. Оба вы мне по душе, как сыны, ей Богу! Но служба есть служба. Атаман тебя звал сёдни, Ерёма, так что иди, знакомься с им поближе. Семьи у него нет, курень большой, там и будешь ночевать. А как пойдёте в степь, помогать ему будешь, чтобы все приказы и грамоты начисто были записаны и сохранены. Для того у атамана ларец есть. Прощайтесь покуда, а как крымцев нагоним, так встретитесь, наговоритесь снова.
Ерёма посмотрел на Кирьяна и кинулся к нему в объятия. Дядя Зык, вышел из горницы, качая седой головой,  и украдкой смахнул слезу, навернувшуюся на глаза. Видно вспомнил старый рубака, как прощался со своим другом Васькой тридесять лет назад, да так и не увидел его больше. Только знал, где могила Васьки есть, в ногаях, на высоком холме, со всех сторон продуваемом ветрами.
Ерёма посмотрел внимательно в глаза Кирюхе и тихо произнёс:
– Ну брат Кирьян, сын Иванов кузнецов, будь здоров! Верю, что свидимся до осени. А будущей весной можа вместе за зипунами сходим. Я тебе весточки буду слать. Прощай покуда!
Кирьян стоял грустный и молчаливый, но готовый на любое дело с дядей Зыком и его казаками. Он просто сказал:
– Давай, брат Ерёма, прощай! Свидимся…
Выйдя на двор, хлопцы пошли в конюшню, где стояли уже заседланные кони. Ерёма взял свою кобылу за узду и повёл через двор и улицу на майдан, к куреню атамана Битюга. Он шёл не оглядываясь, но зная, что Кирьян смотрит ему вслед, чувствуя грусть от разлуки, разрывающую душу. «Ничаго… время быстро летит… встретимся скоро», – думал Кирьян, глядя на хрупкую, но жилистую фигуру названного брата. А тот понимал, что так и надо, чтобы им пока разойтись да каждому в своём деле проявить смекалку и силу. Ерёма был рад, что атаман заметил его и хотел служить верой и правдой, набираясь опыта и предполагая, что и сам мог бы быть когда-нибудь атаманом.
                -------
В это время мимо куреня дяди Зыка проходила Наталка, которую мать послала за горшками, принесёнными с едой во время встречи казаков три дня назад. Наталка увидела расставание друзей и чуть улыбнувшись, спросила Кирьяна, стоявшего возле плетня:
– Здрав будь! Шо, Кирюха, друга проводил? А ты стал прям, как заправский казак! Любо-дорого посмотреть. Не грусти, свидитесь, не навсегда расстались, все под одним атаманом.
– Здравствуй и ты, Наталка! Да не грущу, знаю, будем навек други и браты. Просто ещё ни разу не разлучались с Ерёмой. А ты что, к дяде Зыку идёшь?
– Мать за горшками послала, в коих кашу да капусту тушили вам на гулянку.
– Ясно, а ты будешь грустить, как мы уйдём орду караулить? Ждать меня будешь? Полюбилась ты мне, Наталка!
Наталка нарочито сердито ответила:
– Ишь какой! Больно надо! Вона работы сколько по хозяйству! Некогда грустить да плакать…Годов тебе сколько, казак? Не рано ли под венец собрался?
Кирьян посмотрел на Наталку и увидел в глубине её глаз не просто грусть, а настоящую тоску. Сердце девушки яростно билось и ей казалось, что Кирюха слышал этот бой. Она отвела взгляд и тихо сказала:
– Вернись только жив… Прошу тебя!
Она быстро прижалась к Кирьяну всем телом, от которого шёл жар и юный женский дух, от которого у парня закружилась голова. Он обнял дивчину и прижал к себе ещё сильнее.
– Раздавишь, ведьмедь… – прошептала Наталка, – пусти ужо, идти надо, а то увидят…
– Пусть видят, ты теперь невеста мне! – Кирьян, как пьяный смотрел на Наталку и не верил своему счастью, – а по осени сватов зашлю, дядю Зыка попрошу. Будешь мне жена навек. Люба ты мне очень, Наталка!
– И ты мне люб, только не пропади в степи, как другие. Вернись!
– Вернусь, клятву даю, что вернусь, милая!
– Верю, Кирюшенька, отпусти, стыдно на людях обниматься.
Кирьян отпустил девушку и она, с ярким румянцем, озорными глазами, из которых ушла тоска, с высоко вздымающейся грудью, качая бёдрами, пошла в сторону летника. Кирьяну казалось, что мира вокруг нет, есть только эта молодая девица, признавшаяся ему в любви. Они нашли друг друга и не зная будущего, ждали от него красоты, мира, детей, домашнего уюта и всего того, что даёт человеку семья, в которой царит любовь! Эту встречу случайно заметила Стеша и с чисто женским любопытством наблюдала за молодыми из-за угла хаты. Она ничего не слышала, но поняла, что её любимая подруженька, с которой они выросли, пропала совсем, влюбившись в Кирьяна, который хоть и не заматерел ещё по-мужски, но уже был красивым рослым парнем с бородкой и усами, голубыми умными глазами, широкими плечами и приятным «тёплым» баском. Этим летом ему исполнится восемнадцать, а по осени именины справит Наталка и ей исполнится столько же лет.
                -------
Кирьян вернулся в хату и сел на лавку, не замечая ничего вокруг. Дядя Зык спросил:
– Проводил друга? Поди сюда за стол. Скоро вечерять будем. Слухай меня, Киря! Завтра с рассветом уйдём на Воронеж, а потом на зенит, на юг, значит. Пойдём пятью дозорами по два десятка. Вся моя сотня будет идти от Воронежа, а другие с восхода и заката пойдут. Так мы орду отследим обязательно. А ты старайся себя показать, больше в дозоре бывай, не бойся сшибиться с крымцами, это дело наживное, требует опыта. Поэтому будь впереди, старайся слушать других казаков, держись Гирея, Ильи да про меня не забывай. Подскажем, научим, да и сам увидишь и поймёшь много. В драку особо не торопись, но и бежать не надо. Они тоже татары – люди со своим страхом. А нам показать надо, что мы не боимся и караулим все их походы и поездки. Саблю ты уверенно держишь, с пикой управляешься, стрелить можешь неплохо, да и коня хорошо ведёшь. Силой бог тебя не обидел, только понапрасну не геройствуй, нам отследить орду надо, пока царь войска не вышлет, а не то татары и наши городки разорить могут, на это они мастаки. На походе не буду часто тебя звать, сам смотри, что да как, оно полезней будет, но пригляжу и подскажу, если что. Держись опытных казаков, они в обиду не дадут и навык покажут нужный. Вот так, сынок!
Кирьян внимательно слушал, а мысли в голове путались, то переходя на Наталку, то предвкушая поход и возможность проявить себя, чего он ждал давно. Парубок кивал головой, ничего не отвечая, но словно впитывая кожей все слова дяди Зыка.
– Ладно, где там мать да Степанида? Пора вечерять да спать пораньше ляжем.
– Я понял всё, дядя Зык! Не подведу вас, поверьте! – сказал Кирюха.
– Знаю! Сегодня коням овса задали, чтобы завтра до вечера идти, да и нам поболе есть нужно, а то в дозоре отощаем, – с усмешкой сказал дядя Зык, – эх, доля моя казацкая, ходим да бродим по свету, а где голову сложим, неизвестно!
В хату вошла Стеша, а за ней и Софья. Две младшие дочери заканчивали управляться по хозяйству, а сыновья Степан и Гаврила уже были за столом. Последние дни они ходили в «ночное» с большим табуном коней и сейчас были рады побыть с отцом перед его отъездом. Когда пришли младшие дочери Варя и Нюша, Софья зажгла лампаду и турецкую масляную лампу. Стали вечерять. На столе стояли блюда с варёной стерлядью, солёной икрой, жареной бараниной, горшки с кашей, репой и тушёной капустой, на закуску были солёные огурцы, квашеная с морковью и свёклой капуста, солёные грибы с луком и сметаной. С краю стояла корзина с пирогами и ломтями ржаного хлеба. Пили медовуху, узвар, чихирь с нижнего Дона, смородиновую наливку, кисель из сушёных ягод.
– Ты как будто всегда с нами был, Киря, – сказала Стеша, – прямо, как братец мне. А родня у тебя есть?
– Не спрашивай, Стешка! Захочет, сам скажет, – сурово произнёс дядя Зык. Стеша замолкла, только искоса недовольно посматривала на отца.
– Да тут нету никакой тайны, – сказал Кирюха, – две сестры у меня в Орлове под Тулой остались, у троюродного брата отца живут, да не больно их там привечают…
– Ничаго, Киря, после похода сбегаешь в Тулу да заберёшь сестёр. Двух коней тебе дам да провожатого, чтобы быстро доехал. А пожить покуда здесь мочно. А как хату себе справишь, вот и им будет угол.
– Спаси Бог, дядя Зык! Это дума моя постоянная про сестёр. Провожали меня, плакали. Одной дюжина годков, смышлёная, грамоту знает, нас вместе Ерёма учил, а второй седьмой только, малая совсем. Обязательно их возьму с Орлова к себе. Благодарствуйте за хлеб-соль, пойду коня посмотрю, да спать буду, коли вставать рано.
– На здоровье поел, – сказала Софья, – мы вам на три дни соберём припас, а там уж поохотитесь и порыбачите где-то.
– Ступай, Киря, можа на сеновале поспать, коли в хате душно. Я люблю на сеновале, да тяжёл стал ужо, к чьему-нибудь тёплому боку пора, – дядя Зык засмеялся и посмотрел на жену с лукавинкой. Софья покачала с укоризной головой, но улыбнулась и пошла за перемётными сумами, чтобы сложить в них припас.
Ей почему-то вспомнилось сечас, как Зык приходил свататься к её отцу – стрелецкому голове под Рязанью. А когда отец отказал незнакомому казаку, Зык в сердцах крикнул: «Всё одно моей будет!» и ускакал в казачий стан, стоявший неподалёку. Софья знала Зыка вего несколько дней, пока на Засечной линии стояли казаки, а она с подругами ходила на речные луга плести венки и по воду. Здесь и увидел румяную весёлую девицу Зык, который купался с конём. Девки, увидев голого казака в реке, завизжали и бросились наутёк, а Софья, как заворожённая смотрела на крепкое тело парня, стоявшего по пояс в реке и смотревшего на неё.
– Скупаться хошь? – спросил Зык.
– Да не, просто умыться хотела. Жарко нонче, – тихо ответила Софья и её мягкий грудной голос поразил казака в самое сердце. Так и началась любовь Зыка и Софьи. Через несколько дней казакм нужно было уходить навстречу орде Девлет-Гирея и Зык решил спросить у отца Софьи благословения на свадьбу после похода. А когда тот отказал, казак ранним утром с двумя друзьями подъехал к избе головы, влез на забор, с него – на галдарею и постучал в окно светёлки, где жила Софья и её младшая сестра. В оконце девица пролезть не могла и вышла на галдарею через двери возле спальни родителей, собрав с собой только узелок с бельём. Зык взял её на руки, подал стоящему внизу казаку, а затем спрыгнул сам. Когда родители Софьи проснулись, казачий отряд был уже за тридесять вёрст. Отец собрал погоню из стрельцов и засечных сторожей, но в последний момент понял, что им не справиться с казаками, да и дочь сама выбрала свою судьбу. Голова махнул рукой, матюкнувшись и подумал: «Хошь бы сказали, куды едуть, штобы приданого дать. Не враги же мы её счастью…» Софья черех три года попросила Зыка свозить её к отцу и матери, чтобы внука Васю показать. Встреча была доброй, все обиды забыты, а Васька так понравился деду и бабке, што они просили оставить его у себя. Родители тогда дали Софье и Зыку горшок монет на обустройство куреня и хозяйства.
                -------
Кирьян вышел на двор, прошёл до конюшни, осмотрел коня, подковы, узду и удовлетворённый, полез на сеновал, где предался мечтам о походах, боях и битвах, а также семейной жизни. У казаков в те времена была редкостью женитьба в столь юном возрасте, но Кирьян был уверен в своих чувствах и желал этого. Его сердце сжималось в страхе потерять Наталку и колотилось от счастья, что она согласилась быть с ним после похода. Так и уснул молодой казак, а сны ему снились удивительные: то татарин, которого языком привели, то дозор дяди Зыка, то татарский хан с ужасным беззубым ртом, пытавшийся его укусить. Уже под утро приснилась Наталка, которая шла по полю в одной рубахе и вдруг обернулась к нему и заплакала. Кирьян не знал, к чему сняться сны, да и забыл их сразу, как проснулся от предрассветного холода и оклика дяди Зыка:
– Киря, вставай, пора!
Станичники выехали со двора и на шляхе за околицей к ним присоединились пара десятков казаков, потом ещё и ещё…
Когда совсем рассвело, дядя Зык крикнул:
- Ну-ка, браты, запоём песню, чтоб все поганые разбежались!
Кто-то из станичников, невидимый Кирьяну, ехавшему позади Гирея с его десятком, запел тонким чистым голосом:
           Уж вы, люди, люди стародавние!
           Молодые молодцы, вы, казаченьки!
           Еще я вам расскажу про царевый про поход,
           Про грозна Царя Ивана Васильевича:
           Он походом подходил под Казань—город,
           А подкопы подкопал под Казанку, под реку;
           Что татары же по городу похаживали,
           Что грозна Царя Ивана Васильевича поддразнивали.
           Что тут-то наш грозный Царь прикручинился:
           Он повесил буйную головушку на правое плечо,
           Опустил глаза во сыру мать—землю,
           Он велел, Государь, пушкарей сзывать,
           Пушкарей сзывать, зажигальщиков,
           Он велел скоро казнить, скоро вешати.
           Как нашелся из них молодой пушкарь:
         «Не изволь, Государь, казнить—вешати,
           Позволь, Государь, мне речь говорить»,
           Не успел молодой пушкарь слово вымолвить,
           Воску ярого свеча загоралася,
           Бочка с порохом разлеталася,
           Что погибло татар сорок тысяч и три тысячи.
Казаки подхватили песню и повторяли за запевалой некоторые слова. Песня была грустная, о подвиге казака при взятии Казани сорок лет назад. Потом запевала стал петь другую песню:
              Э, уж ты, зоренька да зарни…эх- ое- зарница…
              Высоко, рано, да взошла.
              Эх, уж ты, зоренька да зарница,
              Высоко, рано да взошла.
              Э, высоко, рано да взошла…
              Эх, молодая вот да бабё… ой, бабенка
              Поздно по воду да пошла.
              Э, поздно по воду пошла.
              А  мальчишка, а он догада…е-гадался,
              Стал, стал коня своево да седлать.
              Эх, стал коня своево седлать.
              Оседлал коня да гнедо…ой, гнедого,
              Стал, стал бабенку догонять.
              Эх, стал бабенку догонять.
              Эх, догнал, догнал он да бабенку, ох, бабенку,
              Стал, стал с ней речи говорить.
              Стал с ней речи говорить…
            «Эй, дозволь, дозволь ты, да бабё-е-, ой, бабенка…
              Коня, коня в речке, ох, напоить.
              Коня в речке напоить.
              А еще дозволь, да бабенка,
              Вечерком к тебе да прийтить».
            «Прийди, прийди, мой размилый,
              Я всегда дома одна,
              Постель моя холодна».
                Третья песня была развесёлой и подняла настроение казакам:
              Как донские казаки,
              Как донские казаки,   
               Казаки,  Казаки,   
               Казаки,  Казаки,
               По станицам гуляли,
               По станицам гуляли,
               Гуляли, гуляли,
               Гуляли, гуляли.
               Молодушек любили,
               Молодушек любили,
               Любили, любили,
               Любили, любили.
               К одной двое ходили,
               К одной двое ходили,
               Ходили, ходили,
               Ходили, ходили.
               Одну двое любили,
               Одну двое любили,
               Любили, любили,
               Любили, любили.
               Подарочки носили,
               Подарочки носили.
               Носили,  носили,
               Носили, носили.

Песня катилась по степи молодецким ухарским валом, а утренняя степь была прекрасна. Травень уже переходил в разноцвет и с каждым днём давал больше тепла природе и людям. Разнотравье колыхалось от попутного ветерка, обдувая казаков запахами цветов и свежих наливающихся соками  трав. Обширные перелески казаки объезжали, держа свой путь на Воронеж. Пару раз переправились через небольшие реки, где кони успели напиться, а казаки умыться. С песнями, шагом казаки доехали до Воронежа, где заночевали, а дядя Зык встречался на Круге с головой Василием Биркиным и есаулами. Там же присутствовал сторожевой засечный воевода и стрелецкий голова – сотник.
Воронежцы поддержали идею «попасти» орду, пока царь войско сбирает. На том и порешили, отправив в Тулу вестовых с решением Круга.
Воронеж только начал отстраиваться после того, как казаки – черкасы сожгли его в прошлом году, сказав жителям, что не тронут их, лишь отдохнут и дальше пойдут. Но обманули, ограбили и перебили уйму народа, убив также воеводу  Долгорукого, а потом пошли на другие городки, тульские посады и деревни.
Казаки с Рамони были тогда на засечной черте у Тулы. Получив из Воронежа весть о набеге черкасов и донских ватажников, все, кто оставался в городке, ушли в Усманский бор на другой стороне реки Воронеж и жили там неделю, пока черкасы не ушли. Рамонь черкасы почему-то не спалили. Только украли всё, что лежало в хатах и дворах полезного и уехали потом к городу Орлу. Разорённый сгоревший Воронеж восстановили за четыре года. Царь распорядился послать туда сотню стрельцов, а также мастеров – строителей,  крестьян, приказных людей, и отправил грамоту местным казакам с просьбой о защите Воронежа, посулив хорошее жалование порохом, свинцом, сукном, зерном и мукой. Казаки ответили, что не дадут татям подойти к Воронежу и будут охранять границу Куликова поля от татар и черкасов.
Рано утром следующего дня казаки по два десятка разошлись по степи с общим направлением – на юг. Группы станичников были друг от друга в пределах пяти вёрст, чтобы быстро передать что-то важное и иметь регулярное сообщение между собой. Кирьян был в самом правом – западном дозоре во главе с Дядей Зыком и десятниками Гиреем и Кондратом Кривым. Так его прозвали из-за большого шрама на лбу, шедшего прямо через глазницу, из которой при ударе турецкой сабли в Кафе двадцать лет назад, вытек глаз. Тогда Кондрат успел кинжалом ударить янычара снизу прямо в глотку и, теряя сознание, увидел его перекошенное лицо. Когда казак очнулся, он лежал в ряду погибших товарищей и сразу понял, что потерял глаз, но вторым увидел своих, стоявших неподалёку. Кондрат крикнул, и его отнесли под навес, где перевязали голову, а потом рану зашил конским волосом местный татарин-лекарь, приговаривая:
– Сильный урус-шайтан, казак-маладес, турка бил, янычара главный бил, сильный урус-шайтан…
Кондрат лежал и терпел боль, которую даже крепкое вино не уменьшало. С тех пор он и стал Кривым и очень уважаемым воином. А в награду браты отдали ему саблю янычарского сотника, инкрустированную камнями и золотом.
                -------

Началась походная жизнь Кирьяна. Южнее Воронежа казаки переправились через Дон, а на третий день узнали от передовых станиц, что те столкнулись с татарскими дозорами возле реки Тихая сосна и впадавшей в неё Острогощи на Куликовом поле. Там стоял небольшой городок Острогожск, состоящий из нескольких укреплённых построек и валов. Жили здесь по большей части слобожанские казаки – севрюки, издавна промышлявшие на Слободской Украине грабежом и разбоем, и хохлы, бежавшие из Речи посполитой. Сказывали, что когда-то тут стоял острог и поэтому так назвали речку и городок.
Татары при встрече с дозорными казаками вели себя вызывающе, свистели, послали несколько стрел в сторону станицы и кричали оскорбительные слова. Казаки спокойно к этому относились, да и перевес по количеству воинов был не в их пользу, хотя огневого боя у станичников было поболе татарского. Командовавший передовым дозором Никита Глык хотел было догнать татар, но его остановил Васька Рябой:
– Пущай едут, не тронь! Давай посмотрим, куда они двинутся. Можа языка возьмём ночью. Да наши должны на смену прийти, вместе и посмотрим за татарами, а назавтра к дяде Зыку уйдём, передохнуть день-другой.
– То дело, Рябой! Отпустим чуток, а потом по следу пойдём, – ответил Глык, разворачивая коня, – пошли пока к водопою до оврага. Надо дичину какую-то стрелить, а то кишки аж болят с голодухи.
Кирьяну не сиделось в стане, он вызвался ночью пойти в дозор, который должен был сменить передовых казаков. Гирей посмотрел на дядю Зыка и тот согласно кивнул:
– Впятером пойдёте, да припас возьмите, а то там ни зайца, ни суслика не будет, раз орда ходит поблизости.
Когда солнце начало клонится к закату, казаки, набив перемётные сумы сушёным мясом и сухарями, отправились к Острогожску, где передовой дозор шёл по следам татар к орде. Встретиться они должны были у городка, который в прошлом году тоже сожгли черкасы с Днепра, да поживиться им было там нечем, потому что кроме нескольких крестьянских семей да десятка стрельцов, там не было никого. Черкасы почему-то решили, что там будут купцы, но с самой зимы купцы не проезжали и не проходили по реке, зная, что народу здесь мало, и продать вряд ли что получится.
Смена казаков остановились у Острогожска на излучине реки и стали ждать своих, достав рыболовные снасти и занимаясь рыбалкой и ловлей раков. Расстрига был мастер этого дела, да и другие казаки привычно вырубили удилища, расправили невод, сделали вентерь, а Расстрига за полчаса смастерил раколовку, поставив её под корягу в омут. Уже через час-другой у казаков была рыба на обед и ужин: карпы, судаки, окуни, секреты (род судака), чебаки, щуки, чехони, а также часть её решили подвялить на завтра. На закате появился Кузьма Безносый, которому пять лет назад царский палач вырвал ноздри за воровство, но не стал ставить клеймо «ВОР» на лбу, пожалев Кузьму, которому тогда только исполнилось четырнадцать лет. Он приехал, чтобы позвать казаков в дозор. Первый разъезд ждал на десять вёрст южнее, где встала лагерем полусотня татар-разведчиков. Казаки, едва успев перекусить тройной ухой, поскакали на встречу со своими дозорщиками. Через час они уже высматривали татарский лагерь и табун пасущихся коней чуть в стороне под приглядом трёх ордынцев.
– Если нам коней угнать под утро? – спросил Рябой, – а потом  пострелять этих сколько получится. Доброе дело сделаем. Они вона, как дома расположились, никого не боятся.
– Стемнеет, ближе подберёмся, трое табун уведут, остальные в засаде будут ждать да огнём побьют татей. Сколько у нас пистолей и пищалей? Зарядить все! – распорядился Гирей. – Да приготовить место надо. Они, как поймут, что кони ушли, кинутся за ними, а мы вон в том ложке спрячемся да побьём их, а когда на нас кинутся, уйдём к реке, где кони стоять будут. Да и в степь потом, только языка прихватить нужно и лучше есаула какого али десятника.
Казаки точно выполнили свой план. Когда в татарском лагере стали замолкать звуки голосов и остались только караульные, расположившиеся поодаль с четырёх сторон, Гирей, Кирьян и Илья подъехали по оврагу за бором, возле которого спали вокруг потухших костров татары, к табуну, мирно пасшемуся в степи в полуверсте от лагеря. Остальные казаки, зарядив все пистоли, пищали и тюфяки общим числом в чёртову дюжину, залегли у края оврага в ста саженях от татарского караула и ждали, когда лазутчики угонят табун. Для этого нужно было снять троих часовых, двое из которых спали возле своих коней, а третий, сидя в седле, пытался не заснуть.
Ночь была звёздная и безлунная. Молодой месяц только начал расти и этим помогал казакам сделать своё дело. Гирей слез с коня и подкрался к лежащим в траве татарам. Он спокойно и буднично, закрыв рот сначала одному, а потом и второму татарину, перерезал им глотки. Кони зафыркали и отпрянули, учуяв чужой запах. Гирей отполз в кусты и скрылся за ними. В это время Кирьян, вызвавшийся убрать третьего татарина, появился, как из под земли перед полусонным караульщиком и так долбанул его берёзовым дрыном по голове в войлочной шапке, что тот, не ойкнув, навернулся с коня, одной ногой зацепившись за стремя и повиснув на нём. Конь испугался и бросился в сторону, но там его схватил под узцы Илья. Кирюха подбежал и вытащил ногу татарина из стремени. Гирей уже привёл своих коней и казаки, быстро вскочив в сёдла, с гиканьем погнали табун прочь от лагеря татар. Со стороны лагеря послышались крики и шум. Караульные подняли тревогу, татары зажгли костры и факелы, а затем бросились в сторону убегающего табуна. Тут из-за деревьев, растущих по краям оврага, казаки выстрелили залпом, а через несколько мгновений сделали ещё один. Перезарядка оружия занимала не больше двадцати – тридцати секунд и в течение нескольких минут казаки сделали дюжину залпов.
Татары в панике разбегались по степи и прятались в бору, боясь высунуться. На поляне возле лагеря лежало больше двадцати тел, слышались стоны и крики. Казаки выскочили из своего укрытия и стали добивать раненых, забирая оружие. Откуда-то из темноты выскочил татарин с бритой головой без шапки, в распахнутом халате на голое тело и бросился на ближнего казака, пожилого Анисима Перебейнос. Тот не успел увернуться и получил кинжалом удар прямо в сердце. Другой казак Егор Бык с замахом рубанул татарина и разрубил его почти надвое. Потом он подхватил Анисима и положил на землю. Посветив брошенным факелом, Егор понял, что Анисим уже мёртв. Кондрат Кривой позвал Быка, и казаки начали заряжать всё огнестрельное оружие, потому что татары могли вернуться. Другие станичники привели своих коней и стоя на опушке, стали ждать вестей от лазутчиков, угнавших табун и внимательно оглядывать окрестности, выискивая спрятавшихся татар. Расстрига приволок молодого босого татарина, огрызающегося, как волк. Его пытались допросить, но он только плевался и кидался на казаков.
– Аманат с него никудышний, кончать надо, чтобы не таскать с собой, – сказал Расстрига и, перекрестившись, рубанул татарина по шее. Голова у крымца повисла на куске кожи, а из шеи фонтаном забила кровь. Оттолкнув сапогом тело, Расстрига тихо произнёс: «Прости, Господи, душу мою грешную!»
Когда стало светать, прискакал Кирьян и рассказал, что они пригнали табун к реке и казаки его сторожат, все целы и ждут станичников. Кривой устало промолвил:
– Ну вот и окрестили тебя в казаки, Кирюха. Вижу, ты не промах! Голову не подставляй, да и бояться не надо. Пусть тебя боятся.
– Понял, дядька Кондрат! Не боюсь ничего и никого!
– Вот и добре! А теперь посмотри тут на опушке по-тихому, можа татарин где спрятался. Рассвело ужо, да осторожно делай! Ежели увидишь живого, подрань или нам крикни, чтобы языка в полон взять.
– Хорошо, пистоль заряжен у меня, ежели что, – сказал Кирюха и пошёл в сторону татарского лагеря. Остальные казаки тоже смотрели округу, но никого не нашли. Все враги ушли в степь, и догнать их можно было только на конях. Казаки снова собрались и тут услышали крик Кирьяна. Они бросились туда, откуда слышался крик и увидели, что парубок держит за шиворот толстого татарина, стоявшего на коленях. У татарина из-под шапки текла кровь, это Кирьян рубанул его легонько саблей, чтобы не прибить. Татарин был в дорогой одежде и сапогах. Он явно командовал этим отрядом. Кондрат Кривой спросил его по-татарски, кто он и зачем здесь. Татарин сказал, что он сын мурзы Булата Мохаммед и послан разведать, что происходит под Воронежем и дальше под Тулой, чтобы донести хану Кызы-гирею, собравшемуся на Москву и Тверь.
- В кустах, что ль сидел? – спросил один из казаков.
- Я шорох услыхал, смотрю, а он срать присаживается, видно со страху. Так и не успел. Я его маленько по темечку тюкнул, он мордой в землю и уткнулся, – рассказывал Кирюха, не зная, хвастаться ему или придержать свою радость пока. Казаки смеялись и обсуждали весь свой хитро задуманный бой.
– За этого выкуп хороший дадут, можа тридцать коней возьмём али серебра пуда два-три, – сказал Кондрат Кривой и приказал Кирьяну вязать руки пленника и сажать его на коня убитого Анисима, – да пусть просерется, чуток подождём. На верёвке только держи. А вы, хлопцы, могилу Анисиму копайте возле деревьев, а потом пойдём к табуну.
Расстрига быстро прочитал заупокойную молитву над могилой Анисима, куда воткнули простой берёзовый крест. Казаки без шапок, с угрюмыми спокойными лицами перекрестились и пошли к коням. Когда все были верхом, чтобы двинуться в сторону реки, где их ждали казаки с табуном, Кривой посмотрел на небольшое войско и сказал:
– Уходить пора, а не то вернуться с подмогой, а собирать по степи беглых не будем, кони уставшие, да и мы уже несвежие, надо отдохнуть покуда. А к орде лазутчиков заслать нужно, посмотреть, сколько их на самом деле да куда идут. Подумаем, браты, где встретить гостей незваных.
Глава VII
«Кто пули боится, тот в казаки не годится»
Казаки выслали вперёд двоих дозорных и на рысях пошли к своим товарищам, охранявшим татарский табун. Когда солнце поднялось над горизонтом, отряд подъехал к реке Тихая сосна. Передовой дозор уже был здесь и кликнул подъехавших криком фазана. Станичники развели костёр, чтобы сварить шулюм, благо в балке неподалёку нашли выводок дудаков. Ощипав птиц и бросив их в котёл, затем добавили крупу, луковицу, соль и стали ждать, переговариваясь потихоньку о вчерашнем бое и предстоящей дороге. Идти было вёрст тридцать-сорок и по возможности скрытно, потому что знатного пленника могли разыскивать татары. Его нужно было передать в тыл, в Воронеж или в Рамонь, чтобы татары не нашли, тогда и торговаться с ними о выкупе. Знатный татарин мог стоить до нескольких пудов серебра или в десять раз меньше золотыми монетами. Казаки всегда держали знатных пленников для выкупа. Это могли быть ханы, беки, родственники военачальников, иногда их жёны и дети. Простых воинов казаки продавали работорговцам или оставляли на Дону, результатом чего часто становилась ассимиляция пленников и вступление их в казачье войско.
Особенно ценились в качестве пленных турецкие паши, за которых брали огромные по тем временам выкупы – до тридцати тысяч золотых монет. Серебро ходило тогда в виде серебряных гривен, а также московских монет, отчеканенных сначала из английских талеров, а затем из голландских гульденов. Часто пленных меняли на своих собратьев - казаков или русских людей, уведённых в полон кочевниками и турками. Казаки следили за работорговцами и изгоняли их со своих земель, не позволяя вести торговлю людьми на Дону.
– Коней полста да пять всего! – сказал Гирей Кондрату. – Все кажись здоровые, половина неподкованных только, но это сладить в Острогожске можно, там кузнец хороший живёт, с под Смоленска притёк, щляхта всю семью порубала. Ему тридцати летов нету, а он седой, как лунь. Эхма, вот жизня какая…
– Да тута у каждого своё горе бывало. Я вот один в целом свете и будет ли кто у меня, жена али дети, не ведаю. Под Богом ходим да под смертью тут же…- тихо промолвил Кондрат.
Поспел шулюм и казаки стали черпать его деревянными ложками прямо из котла, а когда жижа с кашей кончилась, стали есть мясо, горячее и вкусное, особенно после боя. Татарину предложили поесть, но он замахал головой, отказываясь. Кирьян сказал:
– Братцы, да он видно хвост проглотил, не может теперь его выпростать.
Казаки, смеясь и шутя, доели нехитрое варево и стали собираться в дорогу.
– Поспать бы часок, – сказал Илья.
– Поспишь ночью сёдни. Ехать надо и быстро, чтобы татары нас не перехватили. Табун издаля видать по пыляке.
– А мы по целине пойдём напрямки, по солнцу. Мимо дороги, чтобы не пылить, - сказал Рябой.
– Правда твоя, Рябой, пойдём без дороги, тут нету оврагов и рек больших, зато быстрее до наших дойдём да смену обратно вышлем, чтобы смотрели степь.
Илья спросил:
– А почто мы вас сменить приехали? Давай мы останемся да и будем в дозоре три дни, как всегда. По одному поспим малость тут. Кони напоены, попаслись ночь, так что можем посмотреть, а смену зашлите через два дни.
– И я согласный с Ильёй в дозоре остаться. И спать не хочу, буду смотреть окрест, – поддержал Илью Кирьян. Гирей посмотрел на молодых казаков и улыбаясь в усы, произнёс:
– Ну с такими воями мы не пропадем. Впятером остаёмся, а вы гоните табун, как хотели. Если татар увидим, пошлём за вами гонца, чтобы предупредить.
– Рыбу завяльте, а то пропадёт совсем, хотя и посолёна, да мало, - сказал Расстрига, бросая мешок с рыбой на землю, – раки там тож, доешьте, а мы ужо у дяди Зыка обедать будем.
На том и порешили. Первым пошли в дозор Кирьян  с Гиреем и Ильёй. Два казака – Тимоха Бренной и Молчун остались на реке, спрятавшись с конями в густых зарослях ивняка. Расседлав коней, они подвесили остатки рыбы на дратве между деревьями, а после уснули, положив головы на сёдла, чутким сном казаков, всегда чуявших надвигавшуюся опасность. Дозорные станичники разъехались на три стороны, сговорившись встретиться на закате у реки. Они были невдалеке друг от друга, чтобы в случае опасности, быстро собраться вместе и видели сейчас степь с перелесками и холмами на несколько вёрст. Было тихо, солнце жарило по-летнему, слышно было только гудение пчёл, шмелей, ос, стрекоз, да щебетание птиц в лесу вдоль оврага с многочисленными буераками.
                -------
Кирьян выехал на самый верх холма, который с севера порос сосновым лесом с редкими берёзками и увидел бескрайний простор, уходящий за горизонт, где плескалось неведомое ему море, называемое Сурожским, с турецкой крепостью Азов в устье Дона. А дальше, через Крымскую Керчь жило своей, непонятной молодому казаку жизнью, Русское море, по которому ходили турки, генуэзцы, греки, а также днепровские черкасы на лодках - «чайках» воевать турецкие порты и города. Донцы тоже не раз хаживали за Русское море «пошарпать» турецкие, крымские, генуэзские, грузинские, абазгинские, черкесские прибрежные города и селения.
На восходе текла великая река Волга, прозванная татарами и арабами Итиль, недавно завоёванная войсками царя Иоанна IV от Камы до Астрахани. Казаки принимали в этой войне самое активное участие, за что и получили жалованную царскую грамоту. Волга впадала в Хвалынское или Хазарское море, где казаки регулярно совершали набеги на Персию и Дагестан, часто не считаясь с политикой Московии в этом регионе, за что цари не раз гневались на донцов, называя такие вылазки разбойными, что, в общем-то, было правдой.
Кирьян мечтал стать казаком и стал им, уже доказав свою смекалку и смелость. «Вот расскажу Ерёме про пленника да табун коней», – думал Кирюха, стоя на холме и внимательно осматривая окрестности. Пока всё было тихо. Парень переехал на другой холм и посмотрел на закат. До горизонта простиралась дикая степь с частыми перелесками. Кирьян проехал ещё версту-другую и повернул обратно. Ни следов, ни пыльного облака, ни конского топота не было. Татары были где-то далеко, и Кирьяну ничего не оставалось, как потихоньку двигаться в сторону реки, где уже ждали отдохнувшие казаки, чтобы уйти вечером в дозор.
                -------
Солнце клонилось к закату, когда Кирюха подъехал к бивуаку на реке. Гирея ещё не было, а Илья рассёдлывал своего коня, чтобы дать ему попастись на лугу.
– Ну што, Киря, увидал татаровей? – весело спросил Илюха.
– Да не-е, видно они нас спужались да ушли в свой Крым, – улыбаясь, ответил Кирьян.
– Не уйдут без ясака, бесермены, – вдруг сказал Молчун, словно очнувшись от забытья.
– Ох, никак Молчун да заговорил, – рассмеялся Илья и, раздевшись по пояс, стал умываться в реке.
– Давай скупнёмся, Илюха, – спросил Кирьян и, не дождавшись ответа, стал скидывать с себя одежду, – я запарился на солнышке, как лещ на сковороде. Он, не стесняясь станичников, нырнул с откоса в воду и поплыл к другому берегу. Речка была небольшая, саженей двадцать, но глубокая из-за вешней воды, которая сразу охладила разгорячённое тело Кирьяна.
– Ты смотри, паря, лихоманку не подцепи посля жара в холоде, - крикнул Кирьяну Тимоха, а Илья добавил:
– Не, я не полезу, холодная водица, так обмылся и ладно.
Кирьян сплавал туда-сюда и вылез на берег, присел на валежину и стал обсыхать на солнце. Вдоль реки послышались шаги. Это пришёл Гирей и сразу строго сказал:
– Тихо сидим, татары в двух верстах на восход. Сюда не поворачивают, но чёрт их знает, басурманов, какая у них мысля взбредёт в голове.
Молчун и Бренной вскочили и стали седлать коней. Гирей наказал им быть вместе и смотреть за татарским отрядом, в котором насчитывалось не менее сотни бойцов.
– У них есть огненный бой, да и лук у каждого почти. Смотрите внимательно и осторожны будьте. Если что, один остаётся, один к нам скачет с вестью. Ясно?
– Ясно, Гирей. Поехали!
Казаки в полной боевой готовности ушли в дозор. Возле реки уже стало темнеть из-за высоких деревьев и казаки разожгли небольшой костерок, чтобы повечерять. Дыма почти не было, и они не беспокоились, что их заметят, но всё равно поели быстро сушёного мяса с сухарями, напились узвару из трав и прилегли на свои сёдла.
– С рассветом сменим казаков, а сейчас спите покуда, а я покараулю, – сказал Гирей, ковыряя угли в костре. Кирьян и Илья уснули уже через пару минут крепким молодым сном, которому не могли помешать ни комары, ни поднявшийся ветер, завывавший в верхушках деревьев, ни дождик, начавшийся перед рассветом. Гирей растолкал молодых казаков и прижав указательный палец к губам, показал, что надо седлать коней. Кирьян быстро справился с этим делом и отошёл умыться на реку. Он напился воды и был готов ехать. Илюха плеснул себе в лицо пару раз и, отплёвываясь, отеревшись рукавом зипуна, тихо сказал:
– Отоспался я, дивчина снилась, да такая гарная!
– Давай, жених, ехать пора, а то душа у меня не на месте чтой-то, – с тревогой сказал Гирей, садясь на коня. Казаки двинулись по руслу реки, а потом выехали на небольшой холм, откуда можно было увидеть восход солнца. Горизонт только-только розовел, степь спала и топот копыт даже шагом был слышен далеко. Когда солнце позолотило верхушки сосен бора, мимо которого проезжали казаки, они услышали тихий крик фазана. Гирей поднял руку и махнул ею, приказывая спешиться. Они зашли в бор по звериной тропе и, привязав коней в глубине леса, пошли пешком на повторный крик фазана. Навстречу им из-за кустов выглянул Молчун и, показав рукой куда идти,  снова скрылся. Шагов через тридцать казаки были на опушке бора с другой его стороны. Здесь расположился Бренной, внимательно следя за степью. Все улеглись рядом, а Молчун показал направление, куда смотреть. Кирьян увидел саженях в пятиста отсюда коней, пасущихся под сёдлами и несколько костров, вокруг которых лежали  и сидели татары. Чуть поодаль стоял шатёр сотника, а возле него несколько палаток-навесов, под которыми тоже лежали воины. Бренной прошептал, наклонившись к земле:
– Поганых тута сотня да ещё двадцать, запасных коней с десяток, видно провиант везут. А вчера они весь вечор шныряли вокруг по десять-двадцать всадников, мы даже высунуться не могли. Собрались они вот только к полуночи. Сейчас будут вставать да шулюм варить. Чо делать-то будем, за ними пойдём, поглядим?
– Давай в бор отойдём, они туда не сунутся, погутарим, как нам быть, – тихо сказал Гирей.
Станичники по-пластунски отползли в глубину бора. Усевшись под соснами, казаки повели разговор о дальнейших действиях. Гирей предлагал собрать сотню дяди Зыка и ударить по татарскому отряду. Опытный боец Тимоха Бренной говорил, что это хорошо, но пока они соберут сотню, татары могут уйти за много вёрст или вернуться к орде. Кирьян, как младший, помалкивал, но внимательно прислушивался к разговору собратьев. Илья, втыкая в землю кинжал, чтобы успокоить нервы, думал, как обхитрить татар и заставить их пойти в засаду к казакам. Молчун молчал, но ему вспомнилось, как однажды на туретчине, они с дядей Зыком обманули отряд янычар, заманив их в ущелье и обвалив на турок камнепад, под которым погибла большая часть врагов. Здесь ущелья не было, но буераков и оврагов хватало. «Эх, нам бы пару десятков, а впятером не управимся», – думал Молчун.
– Десятник, отправь Кирюху к дяде Зыку, пусть шлёт нам помощь два-три десятка с огненным боем, – сказал Молчун вполголоса, – мы татарве покажемся да заманим их в буерак, где засеку сделаем да с двух сторон стрелим поганых. Ежели не все пойдут в засеку, так остальных в открытом бою перебьём. Главно дело, чтобы хоть половину в засеку заманить. А ежели пару фальконетов на лошади привезть, так мы их пуганём пушечным боем так, что пятки сверкать будут. Там на телеге мы три привезли. Навьючить их на лошадок, а колоды отдельно. Перебьём супостатов али в полон возьмём. Пока очухаются, мы ужо отседа отойдём на другое место. Ищи ветра в поле!
– Дело Молчун говорит, надо заманить поганых, – поддержал Илья, – а то сотню мы только за три-четыре дня соберём. В разъездах все да дозорах. А два десятка у нас рядом. Давай, Гирей, командуй!
Гирей опустив голову, думал, а потом махнул рукой и сказал Кирьяну:
– Дуй до дяди Зыка! Помнишь дорогу?
– Помню!
– Скажешь, так и так здесь решили. Можем сотню татарскую перебить. Засеку мы сегодня соорудим, да место под мушкеты и пушки расчистим. Давай, Кирюха, галопом, а там сменишь коня. С той стороны бора выедешь, чтобы татары не видали и скрытно по оврагу уйдёшь на север. Часа два скакать тебе. А там пока собрать всех да обратная дорога. Вот и к вечеру будете, только спрячетесь в овраге, али на реке, где стояли, а ты сюда подъедешь скрытно. Там и порешим, как заманить поганых. Они, думаю, тут частью стоять будут, а дозоры пустят везде вокруг. Вишь, пока не снимаются, да и шатёр не убирают.
Кирьян молча кивнул и быстро пошёл к месту, где они оставили коней. Он попил воды из баклажки, отвязал коня и повёл его на другую сторону бора. Там Кирюха огляделся, прислушался, но кроме шелеста листьев и шума сосен от утреннего ветерка, ничего не услышал. Он сел на Серка и поскакал в северную сторону под прикрытием обрывов большого оврага. Кирьян погонял коня, время от времени посматривая по сторонам, чтобы вовремя увидеть опасность, но по дороге он никого не встретил и, выехав из оврага на степной простор, ещё прибавил ходу. Солнце жарило спину Кирьяна и ему очень хотелось пить. По дороге попался небольшой ручей, казак спешился, снял с себя зипун и шапку, дал напиться коню и снова поехал на бивуак дяди Зыка, до которого осталось несколько вёрст. Кирьян уже видел знакомые места и радовался, что быстро доехал до места. Объезжая перелесок, он лицом к лицу столкнулся с казачьим дозором и узнал воинов из своей сотни. Они впятером вышли в дозор в сторону слободки на реке Смердячая девица.
– Здорово, браты! Я с дозора Гирея, Кирьян. Далеко до дяди Зыка ехать? Вести есть важные. Да и вам надо вертаться, потому что собрать надо двадесять или дридесять казаков. Тамо сотня с гаком ордынская стоит за Острогожском, наши засеку делают да заманить их туда хотят. Помощь нужна ваша. А мне покуда к дяде Зыку нужно, доложиться, – выпалил Кирьян без остановки.
– Та тут недалече, версти дви буде, – ответил казак с длинными усами, в лохматой шапке и кафтане на голое тело, – ну раз така справа, пидемо разом.
– Только шибче поехали, браты!
– Давай, вперед, вона шлях прямо до бивуаку!               
                -------
Кирьян с дозором прискакали к холму, под которым за леском стоял навес дяди Зыка. Сейчас он был здесь с отдыхавшими после ночного рейда казаками. Зык сразу понял, что вести срочные и махнул рукой Кирьяну, приглашая под навес. Кирьян начал рассказ о дозоре, о бое с татарами, о знатном пленнике и решении казаков обмануть татар, заманив их в засеку, где пострелять, как можно больше. Дядя Зык слушал внимательно и когда Кирюха закончил, ещё некоторое время молчал. Потом он крикнул Черкаса, которого встретил Кирьян.
– Черкас, собирайте всех. Пойдём поганых пошарпаем, а то ходят по степи, как дома.
- То дело, добре! – казак развернулся и, кликнув своих, объяснил им, что нужно собрать воедино всех, приписанных к дяде Зыку казаков.
– Если увидите с других десятков наших, тожа с собой берите, дядя Зык мол, собирает. Пошли!
Казаки скрылись за холмом. Проснулись и дозорщики, бывшие с Кондратом Кривым. Они быстро заседлали коней и поехали искать другие дозоры. Теперь оставалось только ждать. Дядя Зык достал шмат сала, краюху хлеба, луковицу и пригласил Кирьяна:
– Садись, Киря! Пока пождём, подкрепимся малость. Можа браги али горилки хошь?
– Не, дядя Зык, благодарствую, не хочу хмельного, от него потом голова болит, - ответил Кирьян, садясь на землю возле чурки, на которой лежали  сало, лук и хлеб.
– То верно гутаришь, у казаков часто голова болит. А я вот лечусь люлькой, кою у черкасов выменял давно. Тамо табак и другая трава, проясняет голову да силу даёт. Черкасы, те все дымят, как черти, у турок выучились, а наши пока не сильно, да люлек нету и тютюна. Сделать или купить нужно, а негде здесь, только на походе если. Ешь, на меня не гляди, я пока не хочу.
Кирюха жадно набросился на еду, а после поблагодарил сотника и спросил:
– Мне-то что делать? Вертаться? Можа там пригожусь больше?
– Без тебя не найдём дозор, отдохни пока да коня пусти попастись. Только стреножь, чтобы не утёк далече.
Кирьян уснул под навесом, скинув зипун и положив его под голову, А когда проснулся, вокруг уже толпились казаки, раскуривая люльки, выпивая брагу и чихирь, рассказывая о своих дозорах. Дядя Зык собрал десятников и что-то с ними обсуждал чуть в стороне от галдевших станичников. Вскоре он зычно крикнул:
– Браты, слухай сюды! Идём к дозору Гирея. Ведёт Киря, он знает дорогу. Тамо есть буерак глубокий, по нему скрытно подойдём к басурманам. Заряжайте все пистоли, пищали, тюфяки зараз. Пушкари, готовьте фальконеты, вьючьте на коней. Гирей с казаками засеку делают, чтобы мы огнём посекли татаровей, а остальных в бою саблями да пиками. Их тамо боле сотни будет, посему на засеке бить прицельно из оружия да быстро заряжать снова. Чем больше побьём поганых огнём, тем легче в открытом бою будет. Огневой припас тута есть у меня, кому сколько надо, бери.
– Коней бы напоить да самим шулюма сварить, – крикнул кто-то из казаков.
– Это некогда счас! Сделаем дело, отдохнём, – ответил дядя Зык, –асветло на засеке быть надо, а то в буераке ночевать придётся.
– Давай, браты, поехали! Побьём татар да и повечеряем у них в стане! – сказал Черкас, сев на коня, – Киря, сколько ехать?
– Вёрст тридесять, по-моему. Да и Гирей так говорил, – ответил Кирьян, седлая Серка. Дядя Зык уже был в седле. Кирьян тоже вскочил на коня, взял флягу с водой, отпил несколько глотков и ожидая команды, смотрел на сотника. Тот оглядел всех, посчитал пищали и пистоли, потрогал фальконет, притороченный к лошади, проверяя крепость верёвки. Затем дядя Зык развернулся на юг и махнув рукой, крикнул:
– Пошли!
                ------
Станица, состоящая из трёх десятков Черкаса, Никиты Глыка и Кондрата Кривого, поскакала  на юг. Кирьян был рядом с Зыком и направлял казаков по самому короткому пути к длинному оврагу, по которому они могли доехать до засеки Гирея в бору. Переходя с рыси на галоп, станица добралась до края оврага недалеко от бора задолго до заката. Десятники спешились и вместе с Зыком и Кирьяном оглядели степь вокруг. Татар нигде не было, и они перебежками добрались до бора, где их уже встречал Молчун, показывая куда идти. Засека получилась правильная. Казаки набросали валежника, очистив от него боковые склоны балки, поросшей сосновым подростом и протоптали широкую тропу, освободив её от небольших деревьев. Рубить громко они не могли, поэтому старались как можно тише ломать небольшие сосны и таскать валежины. Тропа была похожа на обычную дорогу в лесу и продолжалась саженей семьдесят, а затем упиралась в засеку, по краям которой стояли согнутые деревья с привязанными к верхушкам кольями. Когда верёвку отпускали, деревья разгибались, а колья отлетали на несколько десятков шагов, поражая людей и коней, находившихся на тропе. Гирей тихо сказал казакам:
– Татары скоро сбираться начнут. Счас там только караульных десяток да варят баранину ещё пятеро. Остальные в дозорах. Бренной следит за ими, скажет, как соберутся. Нам бы всех сюда притащить да побить.
– Пошли пока фальконеты притащим да на салазки поставим. Нас тридесять и пять всего. Вы на засеке будете, а мы пополам по сторонам дороги за соснами спрячемся. Оружия у нас на два залпа сразу. А потом заряжать по одному будем. Посмотрим, как поганые поведутся да и решим сразу, в сабли идти или пострелять ишо, - сказал дядя Зык.
Кирьян остался с Гиреем и пошёл в сторону Тимохи Бренного, чтобы посмотреть на татарский стан. Тот сидел за толстой сосной и поглядывал на тихий пока лагерь крымцев. Кирьян согнулся и почти ползком приблизился к Тимохе.
– Пришли, – сказал он, – счас фальконеты поставят да казаки по тропе встанут с пищалями и мушкетами.
– Добре, Кирюха! Быстро вы обернулись, дадим жару поганым! – ответил Бренной, – люльку бы зажечь, да нельзя. Нюхать и то нельзя табачок, услышут чих нехристи.
Когда Кирьян вернулся на другую сторону бора, то увидел что лошадей с фальконетами уже привели, и часть казаков тоже была здесь пешим ходом. Лошадей решили оставить в большом овраге и с ними двоих казаков. Там был ручей, в котором кони по очереди могли напиться воды после длинной дороги. Несколько казаков разошлись по концам бора, посмотреть, что там происходит. Фальконеты установили прямо за засекой, расширив пространство между валежинами для выстрелов. Так ядра не заденут казаков по сторонам дороги. По сторонам тропы казаки должны был встать так, чтобы не задеть пулями и дробью друг друга. Поэтому одни встали на первых двадцати саженях справа, а вторые дальше, но слева. Татары должны были заехать к самой засеке и здесь их слева ударят казаки, а справа ударят тех, кто только заехал в лес. Первые постараются вернуться в степь, здесь будет давка и паника, а это на руку станичникам, которые смогут спокойно расстреливать поганых.
Пока шли эти приготовления, прибежал Бренной, а затем ещё два казака с других концов бора с вестями, что в лагере уже собрались почти все татары. Они не рассёдлывали коней и было непонятно, что хотят делать дальше, ночевать здесь или двигаться на другое место. Зык и десятники решили, что пора выходить и заманивать татар на засеку. Солнце клонилось к закату и до темноты оставалось не более часа. Дядя Зык подозвал Илью, Кирьяна и Расстригу и сурово произнёс:
– Хлопцы, вас выбираю для службы. Пойдёте, как дозор казачий прямо мимо стана поганых, да сюда поскачете. Возле засеки повернёте резко вправо, там дорожку проложили вам и уйдёте дальше в лес. Тамо спешитесь и вертайтесь с пищалями и пистолями. Чтобы всё заряжено было счас. А мы татаровей встретим всем, чем бог нас одарил сёдни, язви их гадин во все места!
Дядя Зык улыбнулся и уже по-доброму добавил:
– Тамо не кажитесь, что шибко смелые, не ерепеньтесь. Наоборот, как спужались сильно, бегите. Ясно, хлопцы?
– Ясно, дядя Зык! – сказал Кирьян, а Расстрига кивнул. Илюха же достал саблю и несколько раз махнул ею:
– Эх, держись бошки татарские!
                -------
Станичники пошли к своим коням в овраг и верхами поехали вокруг бора в сторону татарского стана. Когда казаки рысью проскакали на виду у татарского лагеря, там произошло замешательство, но затем десятка три-четыре конных бросились следом за станичниками. После этого ещё три десятка татар сели на коней и поскакали за первыми. Остальные громко переговариваясь, стали озираться, высматривая ещё казаков. Татарский сотник приказал посмотреть за бором, нет ли там кого, и очередной разъезд крымцев ускакал на другую сторону соснового бора, где прятались казаки.
В это время, перейдя на галоп, три станичника уже приближались к дороге на засеку. На опушке они остановились, как будто не зная, куда дальше ехать и на виду у татар повернули в бор по только сегодня проложенной тропе. Проскакав до поворота на тропку вправо, троица уже рысью проехала несколько десятков саженей и услышала залп пушек, потом ружейный и пистолетный залп, свитящие острые колья, разлетающиеся при разгибе берёз, и наконец, многочисленные одиночные выстрелы. Казаки, схватив свои пищали, бежали в сторону боя, а там царили хаос, кровь и смерть. Кирьян, подбежав к толстой сосне, из-за укрытия вскинул пищаль и стал искать цель, но не видел ничего, кроме порохового дыма. Держа зажженный трут, парень пытался найти цель, а в бору стоял такой крик, что казалось, все участники этого боя уже попали в ад. На земле, распластавшись на тропе и сломанных деревьях, лежали татарские всадники, сверху лежали убитые лошади, на них опять татары. У лежавших не хватало голов, рук, ног и других частей тела, а в некоторых телах торчали колья. Это были первые крымцы, попавшие под пушечный залп. Кирьян побежал дальше, где стояли стреляющие и сидели заряжающие оружие казаки. Вдруг Кирюха увидел татарина, спрятавшегося за павшей лошадью и доставшего пистоль. Казак прицелился и выстрелил в голову татарину. Ему снесло половину черепа, а пистоль так и торчал из руки уже убитого врага. Вдруг Кирьян услышал дядю Зыка. Он кричал:
– А ну, казаки, сарынь на кичку! Бей поганых!
Мимо пробежал Гирей и, махнув рукой Кирьяну, крикнул:
– На коня садись! Поедем в стан, тамо их рубать будем. Кирьян кинулся к Серку и сходу запрыгнул на него. Он выехал из бора со стороны оврага и увидел, что оттуда уже выезжают другие казаки. Гирей крикнул:
– Бей поганых, браты! – и махнув саблей, поскакал вдоль опушки.
За ним потянулись полтора десятка станичников с пиками, саблями, шестопёрами и другим оружием, готовые к бою даже с целой ордой. Не доехав до тропы, на которой произошла бойня, казаки увидели тех татар, которые последними ушли из стана. Они были готовы к бою и выпустили с ходу десяток стрел, но не совсем понимали, что произошло в лесу. А там полегло за несколько минут больше полусотни татар, да ещё три десятка потеряли коней или были ранены. Казачья хитрость удалась, но оставались ещё половина, готовых биться степняков. Гирей налетел на первого татарина, уклонившись от его сабли, и рубанул, не глядя, в область шеи. Татарин полетел с коня. Гирей пролетел галопом мимо троих крымцев, прижавшись к гриве коня, и сходу срубил голову четвёртому. За ним скакал Кирьян, а чуть поодаль – Илья, на которого налетели сразу двое поганых. Дальше нацелился пикой в басурмана Фома Умной, стиснув зубы и прищурив глаза. Ближний к нему татарин отклонился и выстрелил из пистоля, а потом резко повернул коня в сторону и замахнулся саблей. Фома вздыбил своего коня и направил его на татарского. Конь уронил того наземь и перепрыгнул, а Фома изловчился и воткнул в упавшего врага копьё, пригвоздив его к земле. Тут на казака налетел другой поганый и они схватились в сабельном бою.
Кирьян был без пики, но саблю держал наготове. И вот он увидел искажённое лицо врага, летящего на него с поднятой над головой саблей. Страха не было, было понимание, что нужно увернуться или подставить свою саблю под удар. Кирьян резко осадил Серка, пригнулся и ткнул в туловище приблизившегося на полусажень татарина свою саблю. Она прошла насквозь, а татарская сабля сбила шапку с Кирьяна, немного его контузив. Он помотал головой, приходя в себя, и увидел, что его сабля вместе с пронзённым татарином, ускакала уже саженей за двадцать от места столкновения. Кирьян вынул кинжал и тут увидел спину врага, который наседал на Илью, бившегося с двумя воинами сразу. Ткнув каблуками коня и не думая, как и что делать, Кирюха вонзил кинжал по рукоять в татарина. Тот оглянулся и махнул саблей, но Кирьян уже был в трёх шагах от него. Илья в этот момент рубанул врага и отсёк ему руку, державшую саблю. Кирьян оглянулся, вокруг шёл бой. Под ногами коня лежал татарин пригвождённый пикой Фомы к земле. Кирьян вытащил её из тела и бросился к Гирею, которому пришлось отбиваться от трёх наседавших крымцев. Кирьян с ходу проткнул одного из них, задев при этом коня другого. Остриё поцарапало шею животного и оно рванулось в сторону. Этого мгновенья хватило Гирею, чтобы рубануть третьего татарина поперёк спины, а затем, обернувшись, снести голову тому, который сидел на раненом Кирьяном коне.
– Спасибо, брат, век не забуду! – крикнул Гирей и помчался дальше к тропе, где тоже шёл бой, только казаки там были пешими. Кирьян огляделся, чтобы понять, что происходит вокруг. Мимо уже летел Илюха и за ним ещё несколько казаков. Четыре станичника лежали на земле бездыханными, а вокруг них валялись два десятка поганых, некоторые из которых подавали ещё признаки жизни, крича от боли. Кирьян направил Серка за отрядом, но вспомнил про саблю и, подъехав к ближайшему татарину, не слезая с коня поднял его оружие. Махнув пару раз, чтобы привыкнуть к весу клинка, Кирюха понёсся за казаками.
                -------
У тропы бой был в разгаре, потому что все татары были здесь, оставив свой стан пустым. Казаки оборонялись на опушке возле тропы, прячась за деревьями от конных татар. Два казака заряжали пищали и пистоли, остальные стреляли или бились в рукопашную на саблях с татарами, потерявшими коней. Трое станичников пиками не подпускали к себе верховых татар, которые стреляли из луков и пытались зайти на тропу. Казаки потеряли здесь уже пятерых, но остальные стояли крепко, не давая отряду татар пройти на тропу в тыл. Дядя Зык с окровавленной головой без шапки, рубился с молодым татарином, который плохо стоял на ногах, привыкнув к конному бою, но обладал большой силой и навыком владения саблей. Он ранил дядю Зыка, сбив с него шапку и сильно оцарапав голову. Десяток конных татар осыпали стрелами, прятавшихся в кустах стрелков. Другие крымцы пытались перебить нескольких станичников, стоявших поперёк тропы с дядей Зыком во главе. Почти все они были ранены, но с мужеством и бесстрашием держали оборону. В этот момент и подоспела станица с Гиреем впереди, который не останавливая коня, вклинился в татарский десяток и рубал направо и налево, уворачиваясь одновременно от ударов татар. Когда татары увидели конную станицу, часть из них хотела сбежать, но их есаул на белом жеребце, с обвисшей от пулевого ранения рукой, крикнул команду и татары продолжили сражаться. Но слабину они уже дали и казаки, почувствовав это, истово стали уничтожать степняков, не давая им уйти. Черкас, стоявший с пикой, запрыгнул на татарского коня и проткнул татарского есаула, который слетел на землю без звука. Увидев гибель командира, татары стали пятиться в степь и как только один развернул коня и побежал с поля боя, за ним побежали и другие. Казаки догоняли и рубили поганых, протыкали их пиками, а те, которые стреляли, вышли из леса и смотрели вслед беглецам, боясь поддержать огнём, чтобы в своих не попасть. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, слышались стоны раненых людей и ржание коней, пахло порохом и кровью. Дядя Зык присел на сломанную молодую сосну и отёр пот и кровь с лица.
– От черти, долго бились, а энтот мне саданул, до сих пор голова кружит… – тихо сказал дядя Зык. К нему подошли другие казаки и сели рядом. Сосна хрустнула и упала, а вместе с ней и казаки. Подняв голову, дядя Зык сказал:
– Едрит твою, татарин не положил дак дерево не выдержало.
Казаки устало засмеялись и, подняв под руки дядю Зыка, посадили его на землю.
– Браты, посмотрите, можа кто из наших ранен лежит, а поганых добейте, – приказал дядя Зык. Станичники пошли по тропе, переступая через тела и смотря на лежавших казаков и татар. Своих погибших они оттащили в сторону. Среди татар нашлось несколько тяжелораненых, которых добили саблями.
                -------
В это время Кирьян мчался за татарином, который пытался уйти по балке к реке, но Серко оказался хорошим скакуном и почти догнал коня татарина, когда тот вдруг споткнулся и седок покатился по траве. Кирьян остановился и слез с коня. Он подошёл к лежащему на боку татарину и пнул его ногой. Тот не подавал признаков жизни, а когда Кирюха склонился над ним, ткнул казака ножом. Кирьян отпрянул вовремя, и это его спасло от смерти, потому что нож вошёл в тело только на вершок, разрезав зипун и рубаху. Татарин вскочил на ноги, бросил нож в Кирюху и выхватил саблю. Казак увернулся от ножа и не чувствуя боли, замахнулся на крымца саблей. Тот уверенно отразил удар и попытался ударить сам, но Кирьян изловчившись, полоснул лезвием татарину по плечу выше локтя. Сабля выпала из руки татарина, он схватился за порезанную руку. Следующий удар был в сердце. Воин упал, смотря в летнее небо открытыми карими глазами на загорелом лице с небольшой бородкой.
Кирьян подошёл к телу, взял саблю и снял с него ножны, а затем сел на Серка и шагом поехал обратно, давая коню передохнуть. Татарский конь куда-то ускакал после падения и по пути Кирьян его не увидел. «Пусть ушёл, прибьётся к другим коням, наверное», – думал Кирьян. Он был полностью опустошён, не было ни мыслей, ни желаний, даже пить не хотелось. Сильно саднила рана чуть выше пупа. Кирюха остановился, раздвинул полы зипуна, оторвал тряпицу от подола рубахи и отёр кровь на животе, прикрыв потом ранку. А потом вдруг его стало тошнить, да так, что пришлось остановиться ещё ненадолго, чтобы отдышаться и усмирить тошноту. Сказался скользящий удар по голове и запах крови, которого раньше парубок так не чувствовал. Кирьян напился воды из баклаги и несколько минут лежал на траве, раскинув руки и глядя в темно-синее небо. «Вот она жизня казачья! - подумалось молодому казаку, - хотел этого и получил! Слава тебе, Господи!» Кирьян поднялся, перекрестился и быстро вскочил на коня.
                -------
Когда парень подъехал к месту боя у тропы, здесь уже были все станичники, вернувшиеся раньше него из погони. Потом Кирьян увидел дядю Зыка, которому перевязали голову тряпицей и услыхал слова есаула:
– Ну браты, у кого чихирь есть али ишо что покрепче?
– Есть маленько, дядя Зык!
– Ну братину пускай по кругу. Сделали дело, казаки, слава Богу! Сколько наших полегло?
Черкас ответил:
– Дюжину хлопцев положили да семеро раненых с тобой вместе.
Кирьян добавил, устало улыбаясь:
– Я восьмой буду. Один по башке мне дал вскользь, а второй в живот ударил, да увернуться я успел, не шибко.
– Покажи вона Расстриге, он знает, как сделать, – приказным тоном сказал дядя Зык. Расстрига обернулся к Кирьяну, а тот, скинув зипун и рубаху, показал ему рану. Расстрига плеснул воды из фляжки, отёр кровь, из другой фляги налил на холстину горилки и приложил к ране. Кирьян вскрикнул, но увидев спокойный взгляд Расстриги, замолчал, только скрипнув зубами.  А лекарь разрезал чистый рушник на несколько тонких полос, две из которых связал. Этой перевязью он обмотал Кирьяна, подложив на рану пару листов подорожника и кусочек холста, пропитанного самогоном. 
– Жить будешь, хлопец! – улыбнувшись, сказал Расстрига, – не ешь, пока не затянется ранка, тамо могет желудок задет, но заживёт до завтра.
Дядя Зык спросил станичников:
– А поганых сколько убили? Пленных нету?
– Та не вважали, тамо вони пид киньми лежать, треба дивитися. Витекли два десятка, та половину ми побили, – ответил Черкас
Гирея, раненого стрелой в плечо, перевязывал Илья. Десятник сказал:
– Ежели сто да двадцать их было, значит тут восемь десятков должно быть да два десятка за бором лежат.
Дядя Зык помолчал, потом взял братину с чихирём, нацеженным из большого меха, и сказал:
– Схороним братов тут где-нибудь, земля им пухом. Завтра поутру вестового отправим в Воронеж про татар донести да наши потери. Коней соберите, кои целы да оружие. Фальконеты нужно навьючить к утру, а пока отдохнём чутка. Пейте, браты!
Дядя Зык отпил из братины и передал её Гирею. Последним сделал пару глотков Кирьян. Дядя Зык сказал, смотря на него:
– Вот, браты, новый казак с нами, показал себя в бою и ранен был.
– Мне жизню спас, – добавил Гирей, – трое наскочили, не успел бы я отбиться, а он на копьё надел одного, а у второго коня ранил. Молодец!
Илья подтвердил:
– Всем нам помог Киря! Смело бился!
– А татарина наздогнав чи? – спросил Черкас, заметивший, что Кирюха погнался за крымцем в балку.
– Догнал, вона сабля его, – с гордостью ответил Кирьян, у которого слёзы навернулись на глаза, готовый расцеловать каждого здесь стоящего и сидящего казака, – спасибо, браты, будя мне опыт добрый на всю жизнь!
– Справный воин будет, ещё атаманом станет! – сказал Илья, с улыбкой глядя на Кирьяна.
Никита Глык посмотрел на Кирьяна и сурово произнёс:
– Главно дело, не ерепенься, шо большой вояка стал, а не то придётся обломать. Не обидься, Киря, то быват у молодых станичников.
– Понял твой наказ, Никита!
– Да, казаки, надо сходить до стана татарского, можа пошарпать там чего, хоть еды добыть. Вроде бараны у них были, да кумыс наверняка. Илья, сходи с казаками, кто не ранен! – вклинился в разговор дядя Зык.
Илья с тремя казаками верхами поехали в татарский стан, взяв факелы и зарядив пистоли. Они вернулись, когда совсем стемнело, привезя несколько мехов с нардеком, бузой и кумысом, тушу барана, палатки и навесы, собранные в один тюк. В палатке у сотника нашли сладости, курут, пшеничные лепёшки и пару ковров. Там же было много турецкого огнестрельного оружия. Казаки привели десяток коней, навьючив их добытыми вещами. Но главное, они привели четырёх татар и двух баб, видно бывших у их сотника наложницами и прислугой.
– Никого больше нет, кто и был, убёг видно! – сказал Илья. – Уже до орды добежали со страху. А эти сидели в палатке, тряслись. Один – писарь видать да мулла, а два охраняли палатку. Бабёнки не татарские, по-нашему тоже не знают, ногайские или черкесские.
– Свяжите поганых кружком на виду, чтобы были, а баб отдельно посадите. И не трогать! Коли захотят остаться у нас, пусть остаются, помогут в городке кому-то. А этих сменяем на казаков пленных. Ну, браты, давайте повечеряем да с рассветом уйдём, а то могут прийти поганые, а у нас уже сила не та. Да донести надо про наши дела.
Уже была выкопана неглубокая могила для погибших казаков недалеко от засеки. Живые, сняв шапки, закопали товарищей, и выпили бузы за их упокоение. На тропе продолжали лежать трупы татар и лошадей. Станичники отошли саженей за сто от места боя и развели костёр, на котором зажарили барана на вертеле. Тихо переговариваясь, казаки сидели вокруг костра, а потом легли спать, повернувшись лицом к степи. Дядя Зык отправил троих станичников в дозор до полуночи, чтобы потом сменить.
Продолжение следует...