Игра в поддавки

ИГРА  В  «ПОДДАВКИ»
Пролог
История  «чудесного» рождения
     Мне не так уж много времени и я не знаю сколько я существую…   Даже не знаю, как правильно выразиться, чтобы было понятно. Ведь время – эта «штука» относительная. Была бы я человеком или, на худой конец домашним животным, наверное,  кто-нибудь запомнил дату моего рождения. Строения, возводимые человеком, и те имеют свой возраст…  А я – рукотворное создание человека, вожделенно трепещущим передо мной и моими собратьями и сёстрами и имеющими над ним свою власть, даже не знаю толком, когда родилась, кому должна быть благодарна, за своё создание и спасение и, вообще, имею ли право на существование.  Осознавать себя в какой-то мере, то есть, кто я есть и для чего я на этот свет родилась, я стала недавно, когда стало совсем невмоготу от злопыханий и гонений со стороны моих «братьев и сестёр»…  Относительное спокойствие получала лишь тогда, когда оказывалась одна-одинёшенька, стиснутая со всех сторон непонятными для меня вещами и предметами, назначение которых я стала понимать со временем. И то, прежде чем водрузить меня в это замкнутое пространство, очередной мой владелец всегда подозрительно осматривал меня и обнюхивал и лишь, затем помещал отдельно от «родственников».  Если по недосмотру «хозяев» попадала к «своим» начиналась  «мышиная» возня и тихое шуршание, приводящая к тому, что я оказывалась, то наполовину, а то и совсем вытолкнутой из общества себе подобных.  Обнаруживший в очередной раз такую нелепицу, мой временный обладатель, с большим неудовольствием отправлял «моё достоинство» в более неудобное место, порой надолго забывая о моём существовании. От такого «хамского» обращения я в скором времени стала иметь совсем непритязательный вид, имеющий свои последствия в моём обращении.
     После очередного, совершённого надо мной «унижения», когда одна из сестёр, выглядевшая гораздо старше меня и зло прошуршавшая вслед о моём «не законном» происхождении, я, оказавшись в одиночестве тесного пространства, горестно задумалась, вспоминая день своего рождения…
      Да, в отличие от своих одушевлённых обладателей - людей, которые очень нуждаются в нас, мы – неодушевлённые - можем, если захотим, вспомнить этот день. Но запомнился мне этот день смутно. Наверное, потому что осталась я одна, а не среди, горящих в едком дыму костра, множества подобных себе, ещё толком не высохнувших после типографской краски, «сестёр», и не успевших ощутить на себе трепетное обращение рук человеческих, нас же создавших и в одночасье бросивших в жаркое пламя костра, где-то на заднем дворе частного владения, среди куч навоза. Мне «посчастливилось» быть втоптанной в зловонную жижу копытом животного, после того как внезапный порыв ветра, отнёс меня с некоторыми, уже подгоревшими  и ещё не тронутыми огнём, «сёстрами», в сторону от костра. Всех «несчастных» вмиг подобрали и отправили назад догорать, а меня «спас» любопытный ягнёнок, вдавивший меня своей ножкой в грязь и ставший очередной жертвой в этот вечер, после совершённого обряда жертвоприношения, по случаю такого кощунственного сожжения подобных мне.
      Когда все утихомирились, и наступила относительная тишина вокруг, меня, ещё не совсем размокшую и всплывшую наверх со дна зловонного месива, заботливо подняла человеческая рука и, пополоскав в корыте с водой, отправила подсыхать, аккуратно прилепив на стекло окна, находившегося рядом с каким-то огромным лохматым существом. Всю последующую ночь оно – это существо периодически обнюхивало меня, поднося ко мне свой большой и влажный нос, одновременно пережёвывая что-то душистое и хрустящее своим огромным ртом. Наверное, от меня дурно пахло, уже тогда, потому как лохматое «чудовище» постоянно фыркало и презрительно при этом отворачивалось, ни на минуту не прекращая своего занятия.
        Утром, всё та же рука заботливо отлепила, уже подсохшее моё достоинство и отправила куда-то в глубину тёмного и тесного пространства, предварительно поднеся к  шмыгающему и влажному носу…
        В последующем моём существовании и перемещении от одного хозяина к другому, все мои очередные владельцы, все без исключения, подносили меня к своему органу обоняния и, фыркнув, произносили одну и ту же фразу, когда-то сказанную моим «спасителем»:
        - Дэньги не пахнут…
        …правда, с небольшой поправкой, то бишь, произнося первое слово через букву «е».
          Теперь вы догадались Я - денежная банкнота. Уточню, лишь только, что являюсь купюрой достоинством, ни много ни мало, а номиналом сто долларов США, с небольшой поправкой – хотя и сомнительного происхождения, но довольно хорошего качества, практически, не отличающаяся от своих «родственников» законного рождения.
          «Практически» - выражается в визуальном отличии моего размера купюры от оригинала. По правой стороне, если смотреть на меня с лицевой стороны, я, лишь на миллиметр выше своего левого края. Этот миллиметр, практически не заметный для обыкновенного человеческого глаза, и стал причиной безжалостного уничтожения большого количества моих «родственников» в огне костра, где-то на юге России, а точнее, в предгорьях Северного Кавказа. Кто-то могучий, отдавший столь варварский приказ, наверное, имел «благие» намерения – не портить чистоту великой валюты, правящей миром. Но он не учёл, лишь одного - стечения обстоятельств, при проведении экзекуции и собственного мнения на этот счёт одного из исполнителей приказа, то бишь его «подлой душонки», явившейся моей спасительницей и автором моего второго «чудесного» рождения.
       Грязь, из которой меня вытащили и въевшаяся в меня, вместе с запахом, по-видимому, стала основной причиной моих последующих злоключений, о которых пойдёт речь в дальнейших повествованиях. Но, поскольку ту грязь, которую я увидела в человеческих отношениях, оказалась гораздо «ароматнее», то бишь сильнее, чем моя собственная, то позвольте мне вести рассказ не от своего лица, а от тех героев повествований, в чьих руках я оказывалась, по мере своего хождения, как свободно конвертируемой валюты, практически всего населения Земли. Пусть читатель увидит, что это не оговор и напраслина, возведённые с моей стороны, а реальная жизнь человечества, узнанная мной - неодушевлённым предметом, удерживаемая их руками и использующая меня в достижении своих целей.








               
                В России достояние и жизнь граждан не имеют защиты.   
                (Митрополит  Московский Филипп, 16 век)
      
                Глава 1.               
       Придорожное кафе, с многообещающим названием «Вкуснятина», расположилось около одной из многочисленных  автодорог Ставропольского края. За крайним столиком летней террасы в одиночестве сидел молодой парень спортивного телосложения и, лениво потягивая безалкогольный коктейль через трубочку, смотрел в сторону проезжающих по трассе автомашин. Несколько водителей-дальнобойщиков, заехавших перекусить  и хоть немного отдохнуть от тряски на наших российских дорогах, расположились за столиками в значительном удалении от «ухоженного» качка в спортивной майке, шортах и сланцах «на босу ногу».
       Не было ничего отталкивающего и грозного в его виде, но какая-то невидимая грань, неизвестная для непосвященных, раз и навсегда разделила взаимоотношения между ними. Тяжело гружёные грузовики дальнобойщиков, стоящие на площадке перед кафе и чёрного цвета, с тонированными стёклами «вглушь» БМВ, припаркованная у крыльца кафе, как бы определяли статус своих хозяев на дороге…
        С трассы в сторону кафе повернула «девятка» бежевого цвета, с «шашечками» на крыше. «Качок» поставил недопитый коктейль на стол и откинулся на спинку стула.
       Из остановившейся у БМВ «тачки» выпорхнули четыре разбитные девахи и весело, переругиваясь меж собой, прошли на террасу кафе и заняли один из пустующих столиков. За соседними столами оживились дальнобойщики. Водитель такси прошёл к ожидавшему своих подопечных сутенеру.
        - Привет, Макс…, - протянул он руку  и сел напротив.
        - Чё опаздываешь? – Хлопнул тот протянутую ладонь вместо приветствия.
        - Менты на дороге тормознули… Пока отбрехался… Пришлось на лапу кинуть, чтобы отвязались.
        - Кто? Опять «Куркуль» доставал?   
        - Да нет, Макс. Молодой мусорок…, незнакомый. Впервые увидел. «Куркуль» ещё человек, в сравнении с этими молодыми отморозками на дороге.
        - Ты, как мне помнится, по окончании юридического колледжа имел желание в их ряды влиться…,- усмехнулся сутенер – негоже «своих» так нехорошо величать, Сеня.
        - Передумал уже…,- недовольно поморщился таксист и примолк, увидев, что к их столику приблизился один из дальнобойщиков.
        Водитель, лысый дядька, в годах, виновато кашлянув в кулак:
         - Парни, как бы…, парочку девочек надо…, почём?
         - «Два рубля» – час, - не моргнул глазом Макс,- деньги на стол и можешь выбирать любых.
       - Дороговато, парни. Не надо на час, хватит и получаса. Давай за штуку обоих, - стал торговаться дальнобойщик, - через тридцать минут обе, как штык на месте будут.
        - Не многовато ли, тебе одному, лысый, двух «лялек» будет!?- захихикал таксист Сеня, - бери одну и будь доволен. Она тебя так ухайдакает…
       - Ладно, договорились…, - оборвал тираду товарища сутенер, - полчаса, не более.
      Измятая тысяча рублей оказалась под стаканом недопитого коктейля, а лысый уже «гоголем»  прохаживался возле «курочек», выбирая «любовь на час» для себя и своего коллеги, который уже суетился у старенького КамАЗа.
       - Сбиваешь планку, Макс, - проглотив обиду и закуривая сигарету, заважничал Сеня. Ему хотелось выглядеть хоть чуточку выше в глазах, как он считал, своего друга.
       - Нормально. Солнце ещё высоко…, а вечер далеко. Нагоним. Нечего со своих казаков «три шкуры драть».-Поставил точку «друг».- Так что ты говорил на счёт «мусоров»? Не хочешь больше к ним? А мы на тебя, Сеня, надеялись. Свой человечек, глядишь, среди ментов был бы… Может подумаешь? 
      Сеня вновь воспрял духом:
       - У меня другие мысли на этот счёт…
И замолчал, давая собеседнику проникнуться важностью сказанного. Но тот и не повёл ухом, а сосредоточено смотрел в сторону и, не меняя положения головы и взгляда, проговорил:
      - Ты говори, я тебя слушаю…  Вот это наш клиент.
Таксист Сеня повернул голову. В сторону кафе, с противоположной стороны автодороги, шёл, озираясь по сторонам, молодой парень. На обочине стояла белая старенькая «Нива». Вместо стекла, на её задней двери был закреплён кусок фанеры.
        - Шлюха ест? – Безо всяких церемоний на Макса воззрился немигающий взгляд молодого кавказца. Недельная чёрная щетина небритых щёк, подчёркивала бледность лица.
       - Шлюх нет. Есть девочки лёгкого поведения, - спокойно возразил сутенер и медленно, потянув через трубочку коктейль, спросил: - деньги имеешь?
        - Ест дэнги, ест…, - нетерпеливо затараторил парень, - лёгкий девка давай.
        - Деньги покажи. – Уже, глядя в сторону, сказал Макс. Сеня молча и удивлённо наблюдал за этой сценой. По его мнению, оба собеседника, были давно знакомы, и Максу доставляло удовольствие «помытарить» молодого кавказца.
Тот вытащил из кармана своих давно не стираных штанов денежную купюру и, не протягивая руки, разжал пальцы с нестрижеными ногтями. На широкой ладони лежала стодолларовая купюра.
       - Сдача нада…, - прохрипел он. Взгляд его уже был почти угрожающим. Но на Макса это не произвело впечатления. Он слащаво улыбнулся и, глядя прямо  в глаза парню, отрезал:
       - Сдачи не будет. Не на базаре. Деньги и ключи от машины на стол.  Девочку даю на полчаса. Работаешь только с презервативом и никаких извращений. Если что – зубы выбью… Время пошло.
      Кавказец с ненавистью сверкнул глазами, достал из другого кармана ключи и вместе с купюрой положил на край стола:
        - Девка давай! – Уже фальцетом выкрикнул он.
        - Ленка! Объезди этого жеребца…, - не оборачиваясь, громко сказал Макс и, уже улыбаясь, словно отвечая на смех, слышавших их разговор дальнобойщиков, добавил: - Смотри только не загони до смерти…, ему ещё в свой аул добираться.
      Под всеобщий хохот присутствующих со стула встала габаритная девица и, смело подойдя к парню, взяла под руку:
         - Пойдём что ли…, милый…
      Тот попытался резко выдернуть свою руку… Но куда там. Так и пошли вместе через дорогу к сиротливо стоящей машине. Горец явно уступал в габаритах временной подруге.
        - Сурово ты с ним, - решил польстить Сеня Максу, и как бы сочувствуя клиенту: - достанется парню…, не завидую.
       - Не завидуй, его сюда никто силком не тащил. В ауле своём с ним гораздо суровей обошлись бы, тронь он свою соплеменницу. Яйца оторвут, если что… Вот и пусть за счастье считает, что такая русская деваха досталась. А не нравится, то пусть у себя в ауле в кулачёк…, подсматривая из-за кустов за своими девками на речке.
       - Справедливо…, - таксист взял в руки с края стола стодолларовую банкноту, чтобы передать сутенеру, - точно ты сказал – ещё не вечер.
Вдруг резкий запах от банкноты донёсся до его носа. Сеня брезгливо поднёс купюру к органу обоняния и резко отдёрнул руку. Деньги упали на пол.
        - Фу…, говном воняют! – Воскликнул он и испуганно посмотрел на Макса. Тот презрительно цыкнув, приказал:
       - Подыми… И запомни – деньги не пахнут.
          По-прошествии, отведённого на сексуальные утехи времени, когда вернулись от дальнобойщиков обе гетеры и уехал восвояси ненасытный и неудовлетворённый и злой горец, сутенер напомнил о неоконченном накануне разговоре:
        - Что там, насчёт «других мыслей»…
       Сеню, вопрос застал врасплох и он с явной неохотой промямлил:
          - Да так вот…, надумал в судебные приставы податься.
          - Что, на большую дорогу страшно выходить? Решил в тихом омуте отсидеться? Стариков-недоимщиков, да должничков-алиментщиков щипать, по-тихому?
          - Макс, ты ведь знаешь или слышал, у ментов реорганизация намечается, - заныл Сеня, пытаясь разжалобить товарища, - сокращение большое будет, до двадцати процентов. Президент сказал, что переименует их в полицию. 
         - Хрен редьки не слаще, - ухмыльнулся сутенер и резко, подавшись лицом к собеседнику, тихо, но с иронией спросил: - Сеня, а может дело не в ментовских проблемах? Скажи прямо, не юли… Помнится в армии у тебя со здоровьем нелады были…, дневальные тебя по ночам в туалет будили, а если забывали, то поутру, бывало, мокреньким просыпался… Было? Не оттуда ли след тянется? Я слышал медкомиссия в ментовку строгая.
          - Злой ты, Макс. – Весь пунцовый от стыда на сутенера смотрел затравленный взгляд бывшего сослуживца, призванного в армию на полгода позже и в армейской иерархии, находившийся ступенью ниже по положению. – Там ты не был таким. И Сеней меня не называл, всё больше «земеля» или по имени.
         - «Там» - это другое. Я себя сам бы перестал уважать, если бы за земляка не вступился и не поддержал. Ты сам всё это прошёл и видел. И если ты не понял главного, я тебе объясню проще: на войне, в армии, на зоне полностью раскрываются все сильные и слабые стороны человека. И если   ты действительно чувствуешь себя мужиком это время, проведённое там, должно тебя закалить, а если слаб духом, то так и останешься слюнтяем на всю жизнь.
         Таксист Саночкин Саша ёрзал на своём стуле, как  ужаленный осой уж на сухой траве. Не зная, что сказать в своё оправдание, он спросил, заикаясь:
         - И-и-и, что т-теперь?
         - Теперь, что теперь…, - ослабил пыл Макс, - думай Сеня, думай. Вот что теперь. Когда ты пришёл ко мне и попросил помочь найти работу, я не отвернулся от тебя. Думал: набрался ты ума, окреп за последние полгода, после моего дембеля. А ты так и остался, похоже, тем же «Сеней», как окрестили тебя «деды» в армии.  Плетёшь мне про реорганизации, переименования в «ментах». Я не на Луне живу и не хуже твоего знаю: что есть, что и кто есть кто. Судебные приставы это помойка, куда согнали всех проворовавшихся и проштрафившихся по каким-либо причинам ментов. Куда им больше деваться. Нормальный человек, по своей воле, не пойдёт собственных граждан обирать, ну разве фанатик какой, наслушавшийся сталинских идей от деда-«смершевца» или недоумок ни к чему больше не пригодный. Так что, если не выкинешь эту блажь из головы, про меня забудь. Понял?
        - Понял…, - вяло пролепетал Саночкин.
         - Езжай в город, поработай. Мозги проветри. А то засиделся ты тут. Я сам тебе позвоню, когда «кур» забирать.
      Когда «тачка» скрылась из виду, Макс вытащил из-под стакана придавленную банкноту и осторожно поднёс её к носу… Крепко выругавшись, засунул «заработанные» деньги в задний и единственный карман на его одежде в шортах. «В навозе прячет он деньги, что-ли…» - подумал он о горце, тщательно вытирая пальцы о влажную салфетку и, наблюдая за своими подопечными, к которым «клеился» очередной клиент.
 





 
   
                Глава 2.
       Первый лучик восходящего солнца, скользнув по оконной раме, прокрался в щель между занавесками и стал ласково щекотать ресницы спящей в своей кровати у окна девушки. Сладко потянувшись и отгоняя последние остатки сна, Варька открыла глаза. Безмятежная улыбка сползла с её губ, возвращая к реалиям жизни. Левой рукой она погладила свой большой округлившийся живот. Внутри его, отзываясь на зов матери, ворохнулся ребёнок.
        Осторожно выскользнув из-под тёплого одеяла, Варька тихо, стараясь не скрипеть половицами, с босыми ногами, прокралась мимо спящей на кровати у печи матери, вышла на крыльцо. Зябко поёживаясь от утренней прохлады, побежала по дорожке, через огород, к пруду. На минутку присела у кустов смородины широко раздвинув ноги и высоко задрав подол ночной рубахи… В животе недовольно перевернулся младенец – рано. Переступив ногами мокрое место, пошла к старому пирсу, с затопленной наполовину деревянной лодкой.
        - Знаю, что рано…, ещё не срок, - прошептала Варька, и поглаживая через ткань живот, подошла к воде, - потерпи, милый, потерпи…, сейчас мы поплаваем.
       Оглянувшись по сторонам – никого, стянула через голову широкую рубаху и, бросив её на настил старого пирса, осторожно ступила в воду. От ног вверх по телу прошла знакомая с детства приятная дрожь, заставившая ворохнуться в чреве матери крохотное существо, которому водная среда была его стихией. Ребёнок нетерпеливо толкнул в бок крохотной ножкой, которую ощутила мать, придерживающая большой живот руками. Варька улыбнулась и уже смело пошла в глубину воды, навстречу подымающемуся солнцу, разгребая руками небольшую ряску на воде, прибитую к берегу ночным ветерком. Когда прохладная вода коснулась груди, мягко оттолкнулась ногами от дна и плавно, по-лягушачьи поплыла, по солнечной дорожке на воде, на середину пруда. В животе, повторяя движения матери, плыл ребёнок, нежно шевеля чрево.  На середине водоёма перевернулась на спину и раскинула руки. Вода парным молоком обволакивала тело, одновременно согревая его и удерживая на плаву.
     Когда-то  в далёком и счастливом детстве Варьку и младшего брата-погодка Гришу учил плавать ныне покойный отец. Брат плавать научился быстро и хорошо, а вот лежать на воде, как это делали отец с сестрой, у него не получалось. Стоило ему перевернуться на спину, тут же ноги камнем тянули его на дно. Он плавал вокруг спокойно покачивающихся на воде тел Варьки и отца и отчаянно кричал:
       - Папка, научи…, папка!
       На что отец отвечал, со смешком в голосе:
       - Колун не сможет лежать на воде…
      Мать, находящаяся поодаль в лодке, потому как совсем не умела плавать, ворчала на своё семейство:
       - Вылезайте из воды, пловцы - хватит бразгаться, баня настоялась уже - пора париться.
      Отец, ловко залезая в лодку и по одному, как щенят, затаскивая детей, вторил матери:
       - Пора, ты права, мать… Банька, она хвори наши лечит, а вода дух и тело закаляет.      
       Гребя вёслами к берегу, он объяснял  детям, сидящим на корме и дрожащим от озноба, понятным для них языком:
        - Ты, Григорий, широк в кости, как мать, а потому тяжёл для плаванья. Вон она совсем не умеет плавать, а мы с Варькой – тонкая кость, воде нас легче держать.
        - Ты ещё про голубую кровь корней своих вспомни…, - смеялась мать, сидя на носу лодки и ловя руками, в разбегающейся воде, кувшинки, - рули правее, не то к соседям в огород залетим.
        - Кровь у всех по жилам течёт одного цвета – красная, а вот фамилия наша -  Детовы, наводит кое на какие мысли, - налегая на левое весло, ворчал в ответ отец, - замени в ней всего одну буковку и знаменитая фамилия получается.
        - Какая фамилия, папка? – Стучала Варька зубами, одновременно снимая со своего плеча руку брата и отодвигаясь от «плебея».
       - Ты детей меж собой не стравливай, «дутовец», - сердилась мать, - хватит того, что твой мнимый родственник столько кровушки попускал у народа. Вот то, что мой дед был донским казаком, и все его предки верно служили Отечеству, то, достоверный факт. Бабка чудом сохранила фотографию, где она с дедом – полная грудь крестов. Вот это правда.
       Теперь уже Гришка, показав сестре язык, на ходу выпрыгнул из подплывшей к пирсу лодки и, ухватив её за цепь, по-взрослому подтянул её, цепляющуюся дном о камни,  и замотал, вокруг вбитого в берег ломика-кнехта, швартовую цепь.   
         - А я что, я ничего не имею против, - уже  оправдывался отец перед натиском матери, - я ведь к тому и веду, что у Гришки нашего кровь казацкая, кость широкая, крепкая. У таких казаков в равном кулацком бою мало претендентов было. Твоя же бабка Агафья говорила, что её отец на спор ударом кулака быка двухлетку на передние колени ставил.
        - Всё хватит пустой болтовни! – Оборвала спор мать.- Идите с Гришей парьтесь, а я вам бельё и квасу принесу сейчас. Веник я уже заварила. Мы потом с Варей пойдём.
        … Давно это было, так давно, как будто и не было вовсе. Нет больше брата Гриши, не уберегла его ни широкая казачья кость, ни «голубая» кровь предков от пули чеченского снайпера на той страшной, как её сейчас называют – первой чеченской компанией, войне. Когда схоронили его, отец, выпивавший до того по чарке водки лишь на великие праздники, запил «по-чёрному», потеряв не только работу, но и человеческое достоинство, сгорел, в буквальном смысле этого слова, за один год от суррогатного спирта, которым в ту пору торговали все, «окромя ленивого». Мать, будучи верующей и, лишь изредка посещавшая церковь, после смерти сына с головой ушла в религию – стала денно и нощно молиться богу и в церкви и дома. Сама Варька, чтобы не сойти с ума от навалившихся на их семью несчастий, просто сбежала из дому. Мать и не удерживала её, а лишь сказала в дорогу:   
        - Беги, доча, беги… Да поможет тебе Бог.
        Тогда Варька и не придала особого значения напутственным словам своей матери, а сейчас, по прошествии стольких лет, лёжа на воде в пруду, она так и думала: Бог и молитвы матери уберегли её во всех жизненных передрягах, выпавших на её долю, за то время, когда она жила вдали от дома. И жизнью это трудно назвать. Кем только не побывала за это время: и танцовщицей в стриптиз-клубе в столице и проституткой, по началу в элитных местах – в борделях, да саунах, затем, скатившись на панель – у придорожных кафе и гостиницах, ублажая всех и всякого. Сколько за это время подружек сгинуло на тот свет, поверивших в сладкую, заморскую жизнь и проданных в рабство, да и просто убитых в криминальных разборках. Чудом вырвалась из этого ада, стала торговать на рынках продуктами, под кавказцами и азиатами, съехавшимися в столицу со всех уголков некогда великой державы сюда в столицу, как мухи на мёд. 
        В животе перевернулся ребёнок, как бы, напоминая матери – хватит лежать - пора обратно. Варька, набрав побольше воздуха в лёгкие, погрузилась под воду и поплыла обратно, вытянув вперёд руки, работая одними ногами. Когда вынырнула на поверхность, берег был уже рядом. Нащупав ногами дно, встала, оглядывая окрестный берег. Изменился он до неузнаваемости. За десять лет, которые отсутствовала Варька, только их дом остался нетронутым. Остальные усадьбы, словно по мановению волшебника исчезли вместе с домами и их хозяевами. Близость посёлка к городу сделала своё дело, новоявленные «нувориши» облюбовали живописное место. Вместо старых построек, как грибы после дождя, выросли ультрасовременные коттеджи с высокими, неприступными заборами. Родной дом, некогда не самый худший в посёлке, теперь с покосившейся баней и полусгнившим пирсом и затопленной лодкой, выглядел довольно убого. С обеих сторон, заметно зауженную усадьбу, сжимали два высоченных забора из сплошного металла. Как мать сумела сохранить дом – загадка.
       - Ты ещё долго собираешься в воде сидеть? – На берегу, зябко кутаясь в платок и держа в руках большое полотенце, стояла мать. Варька не видела и не слышала, как она пришла и давно ли наблюдала за ней. Стесняясь больше своего огромного живота, чем голого вида, вышла из воды и, схватив полотенце, замотала вокруг тела. Молча пошла по дорожке к дому, мать, подхватив с пирса ночную рубаху, двинулась следом.
        - Третий день как приехала домой и всё молчком, - ворчала она, шаркая ногами гальку, - хоть бы что сказала матери.
       - Рожать приехала…, - коротко ответила Варька, присев на крыльцо у дома. Мать примостилась рядом и, вздохнув, спросила:
       - Отец у ребёнка есть?
       - Есть… Только толку, что есть. Такая же голытьба, как и мы с тобой, даже хуже.
       - Хуже нас? А куда же ещё хуже. Дальше, по моему, уже не куда, доча. Али бомж какой?
       - Гастарбайтер он, из Молдавии. На заработки в Москву приезжал.
       - Понятно всё…, - тяжело вздохнула мать, - без отца ребёнок расти будет. Сама то, подымешь такую ношу? Я ведь стара уже, да болячек куча, не знаю, сколь проживу ещё на этом свете.
       На этот вопрос у Варьки ответа не было. Она и сама не знала, как дальше жить. Говорить матери ободряющие слова не было никакого смысла, та и так, без слов всё понимала. Для самой не совсем было ясно, для чего оставила ребёнка, не избавилась вовремя, на ранних сроках беременности. Тогда, после стольких лет мытарств в Москве, когда мужской пол воспринимал её тело, как средство удовлетворения своих сексуальных потребностей, встреча с приезжим на заработки из Молдавии Мишей, была, как вспышка молнии в кромешной тьме ночи.
      На рынке, где уже, в то время торговала Варька, работая на кавказцев, появилась бригада гастарбайтеров из Молдавии, которая выполняла различные строительные работы, по обустройству рынка. Молодого высокого парня, среди них, Варька, пока по непонятным, для себя причинам, выделила сразу. Что-то неуловимо знакомое и одновременно забытое в далёком прошлом во  внешности, в манере поведения  притягивало к нему. И только тогда, когда они встретились почти «нос к носу», Варька ощутила почти физическое притяжение. Молодой парень улыбнулся и заговорил с ней с небольшим акцентом, но эта улыбка и этот голос, а самое главное внешность…, на Варьку смотрел из далёкого прошлого брат Гриша.
      Наверное, что-то передалось молодому гастарбайтеру, в этом обомлевшем взгляде, смотревшем глазами незнакомой девушки на него. Он смутился и отошёл к следующей продавщице, стоящей в одном ряду с Варей. Но Варька опомнившись, резко перегнулась через прилавок с продуктами и, схватив парня за рукав, подтащила обратно к себе. Глядя в его глаза, она, повторяя одни и те же слова: «Ты только не уходи, ты только не исчезай…», не глядя, одной рукой, стала брать с прилавка фрукты и накладывала их в открытый пакет, держа его другой рукой. И столько мольбы было в её глазах, что парень, как завороженный остался стоять на месте, пока Варька не протянула ему набитый доверху фруктами пакет.
        - Ну ты, Варька, даёшь…, - глядела вслед уходящему гастарбайтеру, соседка по лотку, с открытым от удивления ртом, - хозяина не боишься…, ни копейки за товар не взяла, а ведь он тебе совал деньги.
        - Ты же не видела и не скажешь ничего, подруга?- Уже улыбалась, отошедшая от шока и счастливая Варька…
        …Последующий месяц, пока молдаване работали на рынке, был их с Мишей месяцем. Для него, скорее всего, это было мужским развлечением, уже по прошествии времени, поняла Варька. Но тогда, для неё самой, этот месяц был самым счастливым в жизни.
        Миша исчез из её жизни так же внезапно, как и появился, просто уехал со своей бригадой на другой строительный объект огромного мегаполиса. Искать его там было бессмысленно, что иголку в стогу сена. А вскоре Варька поняла, что беременна. Какое-то время она ещё находилась под эйфорией внезапно навалившегося на неё счастья. А когда поняла, в какое положение попала, срок беременности был уже большим.
       Старый чеченец Назир, когда-то выкупивший Варьку у сутенера, прямо на дороге, возле кафе, в котором он остановился поесть и отдохнуть, по пути из Чечни в Москву со своими, более молодыми соплеменниками, узнав, что Варька беременна, отнёсся к этому по-отечески. Когда осталось около месяца до родов, он, уже, знавший, что у девушки есть мать, живущая в доме, в одном из посёлков, на Ставрополье, посоветовал ехать ей туда и рожать на родине, снабдив в дорогу продуктами и деньгами на первое время. Прощаясь, Варька решилась спросить у старого нохчи, почему он относился к ней всё это время, почти как к родной дочери. История, поведанная Назиром, ввергла девушку в шок…
        В молодости, когда Назир, вместе с родителями и многочисленными родственниками и соплеменниками, находился в ссылке в Казахстане, он полюбил русскую девушку. Но законы шариата, которых придерживались все чеченцы, даже на чужбине, не позволили соединиться молодым. Вскоре высочайше было разрешено возвращаться на родину. Семья Назира одна из первых покинула чужие места. На всю жизнь, тогда ещё молодой парень, запомнил глаза своей любимой, которая без слёз проводила его, прощаясь у железнодорожной станции в степи. Приехавшие  вслед за ними в Ичкерию родственники сообщили плохую весть: любимая Назира наложила на себя руки – повесилась в сарае. Вскрытие показало, что она была беременна…
            - Тогда, у кафе, я вновь увидел глаза своей любимой…- хриплым голосом закончил свой рассказ старый Назир.         
          Теперь для Варьки стало понятно, почему всё время, которое она находилась в мнимом рабстве у чеченцев, старый нохча и сам ни разу не позволил себе обидеть бывшую проститутку, но и своим сыновьям и племянникам не дозволял «охальничать». Один из племянников Назира Вахид, в первый же день, по приезду на съёмную квартиру в Подмосковье, вознамерился первым удовлетворить свою похоть. Схватив за руку, теперь уже не проститутку, а бесплатную наложницу, он, молчком потащил её в другую комнату. Даже, получив грозный окрик дяди, он не понял ещё, по-видимому, требуемого. Лишь ослабив хватку руки, что-то огрызнулся по-чеченски, остановившись у двери. Наблюдавшие за этим действием молодые нохчи увидели позор своего родственника и ровесника, и получили урок на будущее: Назир молча подошёл к племяннику и влепил ему звонкую затрещину. Трое суток Вахид пропадал неизвестно где. Вернулся потрёпанный и злой, но с тех пор, целый месяц, даже взглянуть в сторону Варьки боялся. Успокоилась и остальная молодёжь, удовлетворяя свои сексуальные желания где-то на стороне.
           - Езжай на родину и рожай возле матери, - напутствовал старый нохча, - я видел, как светились твои глаза, когда ты была с Михаилом. Такие глаза были у моей любимой, когда мы были вместе. Счастливые дети рождаются только по любви.
         Такие же слова о любви и детях, когда-то давно говорил и её отец. Ничего этого Варька не стала рассказывать матери, а лишь спросила:
       - Ты как дом умудрилась сохранить, мама?
       - Михалыч, сосед наш напротив, помог отстоять. – Просто ответила мать.
       - Это «Сажа» что ли? – Удивилась в ответ дочь. Она помнила «соседа напротив». В середине 80-х годов хулиган, а затем, после службы в ДРА, ушедший в рэкетиры, одной из местных криминальных группировок Митька Сажин, женился на первой красавице посёлка и соседке напротив, Ленке Савченко. В то время «модно» было выйти замуж за бандита – все девчонки посёлка завидовали ей. Крутые тачки, куча денег, шикарные пикники на природе – вот атрибуты счастья того времени. Была и оборотная сторона мнимого счастья - «Сажа» на долгие месяцы исчезал из посёлка, люди поговаривали: уезжал в «командировки» вместе со своими лихими друзьями в Самару. Там в эти годы, криминальные группировки всех мастей бывшего Союза, рвали на части сладкий пирог – «делили» меж собой прибыль Волжского автомобильного завода. Кто-то не возвращался оттуда уже никогда. «Саже» везло. Но приезжал злой и взвинченный до предела. Лечил расшатавшиеся нервы водкой. Тогда Ленке не завидовали даже местные псы. Они выли вместе с ней, под её рёв, раздававшийся на всю округу. Потом «Сажа» успокаивался и вновь, в их семье наступала идиллия: приезжали на крутых тачках друзья, кто с жёнами, а кто с подругами, сорили деньгами, жарили шашлыки на берегу пруда и поминали усопших, дружно при этом крестясь в сторону купола местной церкви. Таким его запомнила Варька, когда сбежала  в первопрестольную  из отчего дома…   
      - Кому «Сажа», а для меня он, с того времени - Сажин Дмитрий Михайлович, - заворчала мать и немного помолчав, умиротворенно добавила, - в церкви иногда за него молюсь и свечку за его здравие по светлым праздникам ставлю.
       - Это за что такие почести бандиту? – С сарказмом в голосе, вновь спросила дочь.
      - И не бандит он вовсе! Чего напраслину наговариваешь на человека! – Вовсе рассердилась  мать. – Это нонешние, поглядишь, дак все сплошь жульё, да бандиты. Он вон и дом, то отстроил, гораздо скромнее их. Хучь и в два этажа, а за забором и не видать. А у энтих жульёв, погляди сама, замки, да дворцы. Да ещё…, ну как их называют то…, тьфу ты господи, прости меня грешную! Ну как то, по-нашему, то ли грабли, то ли вилы.       
       - Вилы, мама, они называются, - уже улыбнулась дочь, - а дом его не видать из-за забора, потому как он, аж, трёхметровый. В калитке окошко тёмное, наверное, стекло тонированное. Видела я из окна. Прячется за ним от грехов своих, да мести людской боится.
       - Да ничего он не боится, говорю же тебе. – Уже устало проворчала мать. – Когда в посёлке началось строительство, что здесь было…, страх вспомнить… И ко мне приехали на двух машинах. Большие такие, заграничные. Кто такие были, до сих пор не знаю. Ну, а среди них депутат наш, глава поселковый – Кирила Фёдырыч Шиков. Поначалу он ласково меня стал уговаривать, продай, да продай участок. А деньги то, смешные предлагают. На них то ли хибару какую купишь, то ли сразу гроб заказывай. Я стала отнекиваться. Дак эти, кто с ним были, давай угрожать мне всяко. А я, что старая с ними сделаю? В крик. На шум то и вышел Михалыч. Он ентого депутатишку к себе пальчиком поманил, прямо от своей калитки. А тот и побёг к нему мелкими шажочками. О чём они там говорили, не знаю. Тихо Михалыч говорил. Но назад Кирила Фёдырыч вернулся, как побитая собачонка, жалкий такой… Когда уезжали они, слышала, как грозились: «Доберёмся до тебя, ещё…». Кому сказали, так и не поняла. Михалыча уже не было. Ушёл к себе. Назавтра я ему молочка, в благодарность понесла, да сказала про угрозы. Он  только посмеялся, да присоветовал прихватизировать землю, чтобы енти короеды больше не наезжали.
       - Приватизировала? – поинтересовалась дочь.
       - Куды там…, - мать отмахнулась, - сунулась было, да тот же Кирила Фёдырыч пыл, то и охладил: «Быстрее помирай, старая»,- говорит – «А мы похохочем потом. Ты бы позаботилась о том, кто хоронить тебя будет. Быдло, а всё туда же норовишь – побольше земли хапнуть. Тебе метр на два на местном погосте хватит».  Соседи новые, что с боков построились, каждый по метру от нашего участка пообрезали – заборами высокими пообнесли свои усадьбы, а по огородам, где ближе к берегу и того больше. Узкая полоса у нас осталась. Такая вот, сейчас, у энтих прихватизаторов власть. И не пожалуешься… Некому.
        - Скоты! – Только и нашла, что сказать в ответ Варька.
        - Ты не расстраивайся шибко, доча, из дому нас всё равно не выгонит никто. Заступа у нас есть – Михалыч. – С надеждой в голосе проговорила мать. – Я ему молочка, болезному, два раза в неделю ношу. Полезно ему, с его, то желудком. Мается он, часто с ним. Ленка говорит, ещё с армии, когда в Афганистане воевал, ранение в живот получил. Пока молодой был, ничего, терпимо видать было, а постарше стал, так, нет-нет, да прихватит.
       - Какое молоко, мама? – Удивилась дочь. – Откуда ты берёшь его?
       - Как откуда? От коровы. – Ответила мать просто. - Забыла Майку нашу? Старая она уже, но молочка ещё даёт, хоть и не как раньше, чуть не по два подойника, один еле натягиваю. Но молоко вкусное, жирное ещё, особенно, сейчас, летом.
       - Я уже, три дня, как дома, а она, хоть бы мукнула раз?! – Искренне удивилась Варька. – Где она?
       - В сарае, где же ещё ей быть, то…, - благодушно усмехнулась мать, - и чего ей мукать то, старая она уже. Стада в посёлке нет теперь, с кем ей перемукиваться. Разве со мной только. Телёнка последний раз в позапрошлый год принесла. Вот и молока сбавляет. Резать мне жалко её, тяну до последнего. Да и взять с неё нечего, старое мясо и мяса того – шкура, да кости. Кормов заготовить трудно одной, летом отъедается немного.
          - Пойдём, посмотрим, - с неподдельным интересом сказала Варька и легко поднялась со ступеньки, - сто лет коров не видела.
         - Чего её смотреть то, чай не обезьяна в цирке…, - заворчала мать, тяжело подымаясь с крыльца, - вот сейчас позавтракаем, после пойдёшь и подоишь, поди не забыла, как доить. У меня вон пальцы все ревматизмом скрючило – болят, особенно по ночам, иногда так, что моченьки нету.
         - Подою, мама. Пошли скорее завтракать, что-то мне есть захотелось, наверное, после купания.
         - Пойдём, доча…, - мать улыбнулась, наверное, впервые за последнее время.      
        За завтраком она снова возобновила разговор про соседа, очень хотелось ей представить Михалыча в глазах дочери в «розовом цвете». Варька, уплетая за обе щёки гречневую кашу с молоком, не перебивая, слушала.
         - Побуянил в молодости Митька немного, но кто ж его осудит. Тогда, в лихолетье это, и покруче его воровали, да и сейчас никак не успокоятся, всё мало им – супостатам. А Михалыч успокоился. Тихо живёт. И друзья к нему приезжают. Тоже тихо. Глядишь, ворота откроются, машина заедет и не слыхать никого. Не то, что раньше – с криками, да с музыкой. Да и долго не задерживаются, через час – другой, также тихонько уезжают. Ленка, как барыня живёт – пешком не ходит, как мы - всё на машине её возят. Детей ей вот бог не дал, вот чего плохо то. От того характер у неё сварливый стал. А какая деваха в молодости была, вся в мать – покойницу, царствие ей небесное – хохотуньей была.
         - От такой жизни, как у неё с «Сажей», пожалуй, обхохочешься. Я помню, как он, после командировок своих, по двору, на пинках её катал. Тут, не то, что ребёнок, все кишки наизнанку, вывернутся.
        - У кого чего в жизни не бывает. Ваш отец в молодости, тоже не сахар был. Бить, правда, не бил – греха на душу брать не буду, но поскандалить любил.
        - А чего скандалили? – Полюбопытствовала дочь.- Я чего-то не помню такого.
        - Дело молодое было, чего скрывать то, теперь. Я тогда ещё красивая была,  приревнует к кому - на кого не так погляжу или чего не так скажу. На людях нет, не скандалил. Стеснялся, наверное. А дома выговаривал, если огрызалась, так и крикнуть мог. А потом, когда ты родилась и Гриша вслед, все ревности прошли. Души в вас не чаял.
       При этих словах на глазах матери появились слёзы, она стыдливо смахнула их и встала со стула. Стала убирать посуду со стола. 
       - Подоишь корову, не сочти за труд – снеси молочка Михалычу, банку трёхлитровую. Сегодня как раз срок. – Мать повязала тёмный платок на голову, явно собираясь куда-то. – А я в церковь схожу с утра. Неделя уже, как не была там.
        - Унесу. Подойник где?
        - На веранде подойник. В пригоне скамеечка – на корточках не сиди, тяжело тебе с животом будет. Правда, скамеечка хлипкая уже – ножки слабые у неё, аккуратнее – не свались. Подоишь и выгони Майку на улицу, пусть походит по воле – травы пожуёт. Вечером она сама приходит. Пошла я.
      Не зря народная мудрость гласит: «Знать бы, где упадёшь – соломки бы подстелил».
      Варька уже пожалела, что с такой лёгкостью согласилась подоить корову. Майка чуя, что явилась не сама хозяйка, не привыкшая к чужим рукам, неохотно отдавала молоко. Варька, «вся в мыле» ползала за ней, на стульчике, с подойником, по сараю, то ласками, то угрозами уговаривая корову  постоять спокойно.
       Стульчик, под Варькой подломился в самый неподходящий момент, когда она уже отдаивала последнюю титьку и придерживала подойник одной рукой.
      Майка со спокойным коровьим любопытством наблюдала, как её доярка, загибаясь от резкой боли в животе, ползает на коленях, придерживая одной рукой наполовину пролитый подойник с молоком, а второй опираясь о пол, прямо в навозную жижу, помогая себе встать.
        - Сейчас, Майка, погоди…, - прикусывая нижнюю губу зубами от резкой боли, бормотала Варька, - сейчас, немного оклемаюсь и выпущу тебя, сука ты такая, погоди…
        На веранде прилегла на старый диван, чтобы отдышаться и успокоить, разболевшийся живот. Подойник, с остатками молока оставила на верхней ступени крыльца, еле затащив туда, превозмогая боль.
       Через время, когда боль отступила, процедив молоко по банкам, понесла отдать соседу трёхлитровую банку с молоком.
        - Хто? – Коротко спросил хриплый и грубый мужской голос, когда Варька нажала кнопку видеодомофона в калитке соседей.
        - Соседка я, молока принесла, - ответила Варька, глядя в тёмное окошечко, предусмотрительно отключенного в одну сторону экрана домофона.
         - А Мария Ивановна где? – Вновь грубо спросил всё тот же голос.
        - Приболела она, - уже, с раздражением соврала соседка, - я её дочь.
        - Сейчас, сама хозяйка выйдет. – Смилостивился голос на той стороне.
        Ленка вышла минут через двадцать, заспанная, в цветастом халате, поверх ночной рубашки, с растрёпанными, после сна, волосами. Недовольным голосом проворчала:
         - Чего с тёть Маней случилось? – На Варьку ноль внимания, ни тебе «здрасьте», ни «привет», как будто и не было прошедших десяти лет отсутствия той дома.
        - Молоко забери…, - в тон Ленке сказала соседка, подав ей банку в руки и  оставив без ответа вопрос, резко развернувшись, чтобы уйти, села. Сильная боль внизу живота заставила глухо застонать Варьку.
        - Ты чего!? – Испуганно спросила Ленка и, не дождавшись ответа, поставила на землю банку с молоком, склонилась к соседке. – Варька, что с тобой? О, боже! Да ты же беременная. Сейчас, погоди, я Митю позову.
        - Не надо Митю, - прохрипела та вслед, метнувшейся к дому соседке, - погоди, Ленка. Чего скажу.
        Ленка остановилась у калитки, наблюдая, как Варька с трудом поднимается с травы. На её заднице, по подолу платья вниз, расплывалось тёмное мокрое пятно, к которому прилипли сухие травинки. Ужас исказил лицо, никогда не рожавшей соседки, она кинулась к домофону и, нажав на кнопку, долго не отпускала её. В микрофоне раздался недовольный голос: «Ну чего ещё?»
       - Митя! Варька, кажется, рожает! – Крикнула Ленка мужу и, оглянулась в сторону соседки, которая уже встала и, согнувшись, держалась за живот, лицо её исказила гримаса боли.- Чего делать то, Митя! – Уже истерично выкрикнула она.
        - Чего орёшь? – Спокойно ответил голос мужа. – Какая Варька? Кто там пришёл к тебе?
       - Варька – дочь тёти Мани, молока принесла…, а её тут, у наших ворот и прихватило. Чего делать, Митя? – Уже спокойнее заговорила Ленка.
       - Сейчас «скорую» вызову. Ты её домой отведи, тётя Маня лучше тебя разберётся в этом.    
       Ленка, обняв одной рукой за располневшую талию, другой придерживая за локоть, повела стонущую Варьку, через улицу.
         - Потерпи, милая, потерпи, - ласково приговаривала соседка, - сейчас приедут врачи и помогут тебе. Ложись, Варенька, вот так, осторожнее, - укладывая её на диван на веранде, - где же тётя Маня? Сейчас я позову её.
         - Нет мамы дома, - простонала Варька, останавливая, кинувшуюся было, соседку в дом, - в церковь ушла она, недавно. 
         - Ой! А что ж я с тобой делать буду? – Опять запричитала Ленка и со страхом, глядя на Варькин живот, заныла, - я ведь, даже не знаю, как помочь тебе, если что.
        - Врачи помогут, лишь бы вовремя приехали, - медленно проговорила Варька, осторожно водя рукой по своему большому животу и, уже тихо зашептала, - успокойся, мой хороший, успокойся. Всё хорошо будет.
        Ленка заворожено и с удивлением смотрела на соседку. Бледное лицо той, озарилось улыбкой, и она прикрыла глаза. Облизнув сухие губы влажным языком и, не открывая глаз, спросила:
        - Лена, ты помнишь брата моего Гришу? Я ведь знаю, как ты сохла по нему до армии.
        - Любила я его, Варя. Может, сейчас, счастлива с ним бы была.
       - А сейчас, что не так? Вон, как сыр в масле катаешься. Всё у тебя есть – живи, не хочу.
       - Жаба только позавидует моей жизни, Варя, - с горечью вздохнула соседка и, увидев в окно, подъехавшую «карету скорой», вскинулась, - ой, доктора приехали. Побегу встречу.
       - Погоди, Ленка…, - остановила соседка, та встала в недоумении на пороге и с нетерпением смотрела на «свалившуюся на её голову беду»…, - обещай, что не оставишь ребёнка в беде? Поклянись!
       - Тьфу, на тебя! Чего беду кличешь!? – С досадой крикнула  соседка и выскочила наружу, оставив открытой дверь.
       Варька решила сесть - осторожно повернулась на бок и спустила  ноги с дивана, стала медленно подниматься, упираясь в диван локтем. Острая боль внизу живота вновь пронзила всё тело. Со вскриком упала назад.
        - Ну чего разоралась, чего раскудахталась!? – Грубый женский голос вернул Варьку в реальность. Она открыла глаза. Возле дивана стояли две женщины в белых халатах. Одна молодая, другая значительно старше. Ленка, с испуганным лицом, стояла у дверей.
       - Чего разлеглась, как корова? – Вновь грубо спросила «молодая», явно недовольная, чем-то. - Вызывала нас, так рассказывай? Не на погляд же приехали, делать нам больше нечего.
        - В больницу мне надо. - Слабым голосом произнесла Варька и вновь попыталась встать. Соседка, уже не ожидая помощи от врачей, кинулась  к ней, помогла сесть.
        - Медицинскую карту, страховой полис, паспорт – показывайте, да побыстрее! – Распорядилась эскулап.
        - Не прописалась я ещё, не успела. Три дня, как приехала. И остального, тоже нет ещё. Месяц впереди до родов, думала ещё, успею. - Стала оправдываться Варька.
        - Что успела? – Ехидно последовал вопрос. – Нажила ты на голову свою проблем, милочка, выше крыши. Нечего нам тут больше  делать. Поехали мы. С тебя ещё за ложный вызов штраф содрать бы, да что с вас с быдлов возьмёшь – гавнищем вон прёт, аж нос воротит. Провоняем, а нам ещё сутки работать, к людям, как заходить? Пойдём, Вера Ивановна, и так много времени потеряли. В элитный посёлок приехали, называется…
          - Стойте! Да погодите же вы! – Вскричала Ленка. Она поняла, что нужно сделать. – Погодите тут пять минут, я сейчас, только до дому сбегаю. – И кинулась к выходу, мимо остановившихся в недоумении эскулапов.   
          - Вот это другое дело, - с удовлетворением произнесла «молодая», она сразу «просекла» - куда и зачем побежала соседка – халуп, подобно этой, в округе больше не наблюдалось, - Вера Ивановна, вы помогите больной дойти до машины и, наверное, переоденьте её, во что-нибудь другое, а то и вправду от неё так, нехорошо пахнет. А я пойду соседку встречу…
          …Запыхавшаяся Ленка подбежала к машине «скорой», когда ещё Варьку не привели из дому. Подошла к открытой передней двери, со стороны пассажира и подала молодой врачихе, сидевшей с самодовольным видом, стодолларовую банкноту:
          - Хватит?
          - Достаточно…, - подобострастно ответила та, - мы доставим больную в роддом, но я хочу сказать вам…, я так поняла, что вы её подруга? Проблемы у неё только начались. Надеюсь, вы правильно поняли меня? В роддоме я уже не распоряжаюсь. Там своя епархия.
        Пожилая фельдшерица подвела бледную Варьку. Та шла, еле переставляя ноги, постанывала на ходу и поддерживала живот руками. Открыв в салон дверь, провожатая хотела уже помочь подняться ей на ступень, но Варька остановила её рукой.
          - Лена, подойди ко мне, - попросила она и когда, та кинулась к ней, схватила её за халат и простонала, - спаси моего сыночка, Христом Богом тебя молю, спаси Гришеньку…
         - Всё, хватит уже соплей! - Крикнула врач и хлопнула, закрывая свою дверь, фельдшер нетерпеливо  подтолкнула больную в салон. - Поехали, Валера. - Дала команду эскулап водителю, одновременно задвигая стекло, отделяющее салон от кабины.
         - Я приеду к тебе, Варя! – Закрывая дверь в салон «скорой», прокричала Лена вслед, тронувшейся автомашине.
               
         - Чего насупился, Валера? – Вновь, когда автомашина УАЗ скорой медицинской помощи немного отъехала, от посёлка к городу, довольно фамильярно обратилась молодая врачиха к водителю, который, по возрасту годился ей, чуть ли не в отцы.
         - Круто заворачиваешь, Анна Михайловна, - в тон ответил тот, - смотри, нарвёшься когда-нибудь.
       - Кто не рискует – тот не пьёт шампанского, - хохотнула молодая врачиха, закуривая сигарету, - вас «стариков» ещё учить, да учить жизни надо. Поотстали вы от неё, здесь в провинции.
         - А вы, чему там, в столицах ваших научились? Кроме денег ничего не видите. – В сердцах ответил водитель.
         - В конце смены свою долю, вы с Верой Ивановной с удовольствием берёте, как я заметила. Ни один не отказывается. – Уколола Анна Михайловна.
          - Потому, как зарплата маленькая. – Буркнул Валера и, насупившись, отвернулся.
          - Ну и не стони тогда, а бери, пока дают, - уже зло проговорила врач в ответ, выкидывая прокуренную сигарету в форточку, - я не собираюсь всю жизнь на «скорой» пахать.
         - В главврачи метишь? – Усмехнулся водитель и вновь решил «подколоть молодую и строптивую». – Накопишь денег, и место его купишь?
         - Клинику платную открою и деньги уже зарабатывать буду законным путём, а не трястись от страха.
         - Не хотел бы я в твою клинику попасть – без штанов оставишь, Анна Михайловна.
        - На черта мне сдались твои дранные штаны, - с презрением ответила та, - давай крути баранку и смотри на дорогу лучше.
        - Я ведь не хотел обидеть Вас, Анна Михайловна, - уже заискивающе заговорил Валера, - Я просто предупредить Вас хотел, чтобы с такими клиентами Вы поаккуратнее были. А то не ровён час…
         - Что в ней такого? Быдло оно и есть быдло! Нашёл чем пугать. – Деланно-равнодушно зевнула молодая врачиха, но внутренне подобралась. – Говори, если, что знаешь?
         - Да дело не в нашей больной, - осторожно проговорил водитель и, оглянувшись назад, в салон – не слышат, продолжил, - дело в соседке её, которая деньги Вам сунула. Вы разве не знаете её мужика? Если не знаете, то лучше забудьте, как страшный сон. Не видели ничего и не слышали. Не то не сносить нам всем головы.
         По тому, как говорил Валера и с угрюмым видом замолчал, Анне Михайловне почему-то сразу поверилось в искренность произнесённой фразы и расхотелось разыгрывать из себя крутую. Она вытащила из кармана халата купюру и, повертев её перед глазами в руке, вдруг поднесла к носу и резко отдёрнула от лица.
         - Фу…, опять этот запах! – Брезгливо бросила она банкноту на кожух капота двигателя, между ней и водителем. – Ты говорил, что деньги нужны для устройства внучки в детский садик. Забери их, Валера. Это твоя доля.
          - Деньги не пахнут, Анна Михайловна. – Нравоучительно сказал водитель и, пряча их во внутренний карман куртки, удовлетворённо улыбнулся, отвернувшись в сторону.
          Автомашина скорой медицинской помощи медленно подъехала к городскому роддому.
   
                Г Л А В А  3.
 
           Обычно, любившая поспать подольше и, встававшая  по утрам позже всех своих домочадцев, последние дни Татьяна Петровна изменила своему правилу, на время пришлось внести коррективы в распорядок своего дня. Муж  её, Пётр Иванович Зубков, работающий автомехаником, частного автотранспортного предприятия, одной из районных станиц Ставропольского края, занимающегося перевозками различных грузов по территории России и СНГ, вставал раньше всех, готовил себе завтрак сам и после обычных утренних процедур, уезжал на работу. Затем вставала дочь Даша – студентка медицинского колледжа. По утрам она не завтракала. Быстро умывалась, красилась и исчезала из дому до позднего вечера. Сама Татьяна Петровна, работая заведующей детским садом, находившимся в пяти минутах ходьбы, от их дома, позволяла себе поспать подольше.
           Домочадцы, приученные к старому распорядку утреннего моциона семьи, не особенно удивлялись новому. На то была веская причина. В их квартире появился гость. Инициатором его появления в доме явилась сама Татьяна Петровна, с дозволения которой, происходило всё, что касалось интересов семьи и её самой. Гостем был её свёкор, отец мужа и дед её дочерей Зубков Иван Григорьевич – ветеран Великой Отечественной войны, бывший фронтовой разведчик, награждённый за свои подвиги таким количеством наград, что даже ближайшие родственники не знали точной их цифры. Сам Иван Григорьевич никогда не стремился к всенародной славе, считал, что в своё время выполнил свой долг перед отечеством и не более. Слава Богу, что жив и, относительно здоров, остался в той страшной войне. Жил скромно. Сразу, после войны отстроил дом и женился. Народили и вырастили, вместе с женой Антониной Васильевной троих детей: двух дочерей и, немного позже, сына Петра. Проработав всю жизнь в родном колхозе плотником, вышел на пенсию, вместе с женой, занялись огородничеством и продажей своей продукции на рынке, благо государство стало лояльно относиться к этому. Дети выросли, разлетелись из родного гнезда по городам и весям, народили своих детей. Иногда навещали стариков. Два года назад Иван Григорьевич овдовел. До того, державшийся бодрым стариком, после смерти жены, он сразу осунулся и подряхлел. Скоро ему должно было исполниться девяносто лет.               
          Вот эта скромная жизнь свекра, прожившего «серую и однообразную жизнь», стала последнее время сильно волновать его сноху Татьяну. Особенно после высочайшего повеления президента страны о выделении ветеранам ВОВ благоустроенного жилья на всей территории РФ. Бывший фронтовой разведчик, конечно ни сном, ни духом не догадывался о «волнениях» родственницы, и от чистого сердца принял приглашение сына, приехать погостить.
           Первые два дня старика прошли спокойно. Внучка Даша, воспользовавшись большим перерывом, между дневными часами учёбы в медицинском колледже, сводила деда в киномакс, на новомодный 3Д фильм. Друзья её немало удивились, тому, как старик спокойно просидел весь сеанс и, просмотрев весь фильм, одобрительно отнёсся к современному новшеству. Неформальный лидер группы друзей Костян, выразил своё восхищение: «Наш человек!», на что Дашка гордо сказала: «На войне он и не такое видел».
          На второй день сын повёз Ивана Григорьевича к себе на работу, чтобы тот посмотрел, каким он автопарком командует. Пётру Ивановичу стоило немалых трудов уговорить отца, надеть парадный пиджак с государственными наградами. 
         На предприятии появление ветерана-героя войны произвело настоящий фурор. Шофера старшего возраста подходили к старому воину – каждый считал за честь пожать его руку, молодые водители, проезжая мимо, сигналили и приветственно махали руками. Офисные работники, в основном женского пола, поначалу не поняв, что за переполох, выглядывали из окон здания, недоумённо наблюдали непонятную суету, вокруг незнакомого человека, затем, те, кто побойчей, пытаясь перекричать автомобильный шум, звали к себе, на чай. Иван Григорьевич был немало смущён от такого внимания к своей персоне.
         Спас положение директор предприятия. Он вышел из здания офиса и самолично пригласил ветерана в банкетный зал, где в это время экстренно накрывали стол для чаепития, снося из всех кабинетов в общак всевозможные сладости, припасённые в кабинетах офисными работниками. Директор, человек предпенсионного возраста, расчувствовался не на шутку, открыл по такому случаю, припасённый для неслужебного пользования, французский коньяк и разлил по рюмочкам всем «кто не за рулём» и в торжественной речи, обращаясь больше к сыну ветерана, сказал, с немалой долей пафоса:
          - Теперь, Пётр Иванович, я знаю на кого оставлю автохозяйство, когда пойду на пенсию. У героя войны сын достойный человек. Я буду ходатайствовать перед владельцем нашего предприятия о вашей кандидатуре на моё место.
         Тем самым ввёл своего зама в не меньшее смущение, как будто чествовали не его отца-ветерана, а самого Петра Ивановича.  И, вернувшись домой, после работы, кажется, был доволен даже больше, чем Иван Григорьевич. Весь вечер ходил по квартире и, потирая ладони от удовольствия, рассказывал домочадцам о прошедшем дне, как о большом празднике. Ветеран сидел в центре стола, с обеих сторон сноха и внучка, наперебой угощали старика, чем повкуснее. Старик был счастлив.
          На третий день Татьяна Петровна решила – пора «брать быка за рога». Вечером, когда вся семья собралась за круглым столом и после ужина приступила к чаепитию, она, приглушив телевизор, осторожно завела разговор, обращаясь к свёкру:
          - Папа, а не сходить бы нам, к примеру завтра, в администрацию города?
          Ветеран, увлечённый беседой с внучкой и, не привыкший к обращению «папа», со стороны снохи – в обиходе она величала его по имени-отчеству, сразу и не понял, что  за вопрос «встал на повестку дня». Он, повернувшись на её голос, спросил:
           - Куды ты зовёшь меня завтра, дочка?
           Это «куды» вывело Татьяну Петровну из себя, еле сдерживаясь, она поправила свекра:             
          - Не «куды», а куда…, - и добавила с сарказмом в голосе, - у мэра города вы эти деревенские словечки постарайтесь не произносить, ведите себя культурнее.
         - Какую меру говоришь, доча? – Сощурился подслеповато старик и приставил ладонь к уху. Эту манеру поведения, он выбрал уже давно, когда чувствовал неуважительное обращение к себе собеседника и не мог, в силу своего возраста, ответить достойно.
         - Пиджачок свой с «иконостасом» приоденьте и обязательно побрейтесь, - не считая нужным, вдаваться в объяснения и, привыкшая к авторитарному обращению в семье, уже подобострастно произнесла сноха, - одеколоном Петра Ивановича попользуйтесь. Я ему на день рождения дорогой подарила.
          - Мама! – Укоризненно воскликнула дочь, заступаясь за деда. Муж, давно принявший главенство жены в их семье и, безропотно подчинявшийся ей, молчал, выжидая, чем кончиться противостояние отца и домоправительницы.
           - Что «мама»!? – Взорвалась та. – Вы думаете, мне так просто удалось добиться приёма у мэра города. Все связи свои подняла. Таких просителей, как твой дед, у него не один десяток на весь город наберётся.
          - А я ни у кого ничего не собираюсь просить. – Вдруг чётко по-военному и ясно, для окружающих, произнёс ветеран, давая понять, прежде всего, снохе, что он не выживающий из ума старик, а человек, имеющий своё достоинство. Он встал и, выпрямившись, насколько позволял его дряхлый возраст, утвердительно добавил: - Мои награды дадены мне государством, не для паперти и с протянутой рукой меня никто не заставит стоять.
            - Но государство обязано дать вам квартиру. – Уже выкрикнула в бессилии, вскочившая со стула, Татьяна Петровна, вслед старику, удаляющемуся в отведённую ему комнату. Она поняла, что в отношении с ним «перегнула палку». И примирительно для себя, добавила: - Чего вам это стоит?
           - Жизни моей прожитой это стоит и памяти о полёгших товарищах на войне и после…, - остановился Иван Григорьевич у двери в комнату и, глядя в глаза снохе, добавил, - не понять тебе этого, доча. А квартира мне не нужна. Я в своём доме хочу умереть, который своими руками построил и жизнь, после войны прожил, где детей вырастил и жену схоронил.   
            И осторожно закрыл за собой дверь. Татьяна Петровна бессильно опустилась на стул и, обвела взглядом своих домочадцев, слабым голосом произнесла:
           - Я ведь хотела, как лучше. Для вас всё стараюсь.
          Муж угрюмо молчал, опустив взгляд в стол. Дашка, негодующе сверкнув глазами на родителей, соскочила со своего места и убежала в комнату  деда.
            - Для тебя хотела квартирку выбить, тебя пристроить, неблагодарная. – Прошептала, кусая в бессилии губы, мать, провожая недобрым взглядом дочь.
          Пётр Иванович осторожно кашлянул и неуверенно проронил:
          - Может не стоит так уж…
          - Как «так уж»? – Злобно зашипела жена на мужа, решив хоть на нём отыграться за неудачу. – Договаривай, коли начал, мой дорогой.
          - Вон Машу пристроила, а жизни то, и нет. То сходятся, то расходятся. Ребёнок страдает. Не жизнь, а маета одна.
          - Потому что дура она - Машка твоя. Слабохарактерная – вся в тебя. А был бы мой характер – скрутила бы мужика в бараний рог, и всё в порядке. Дашка она характером в меня, но тоже дура. Молодая ещё, не понимает своей выгоды. Когда вырастет – поймёт, но поздно будет. Дед не вечный, а такой шанс нельзя упускать. Когда она на квартиру заработает, ближе к пенсии?
             - Прагматичная ты у меня, Татьяна Петровна, - примирительно произнёс муж, как всегда соглашаясь с супругой, - говоришь, в тебя пошла характером. Ты заработала эту квартиру, ну и она сможет.
             - Дурак! – Пренебрежительно ответила жена и встала, чтобы убрать посуду со стола.
            - Дурак, не дурак, а денежку тебе несу…, - хитро улыбнулся супруг и, вытащив из кармана рубашки, положил на край стола, ближе к ней, стодолларовую купюру.
            - Это от кого? – Уже приняла деловой вид Татьяна Петровна, взяв в руки банкноту и подозрительно оглядывая со всех сторон. Она всегда недоверчиво относилась к иностранной валюте, предпочитая «свои» – отечественные.
           - От Валеры Мамонтова, что на «скорой» работает сейчас. Он у нас в колонне дальнобойщиков, раньше работал.
          - А чего от хороших денег ушёл? Небось, тоже жена кормит? – Язвительно спросила супруга, принюхиваясь к купюре. – Чего то навозом прёт…, а на вид серьёзная валюта.
         - Ты же сама любишь говорить, что деньги не пахнут, - обиделся Пётр Иванович на «подковырку» жены – в последнее время она всё чаще делала замечания насчёт его «маленьких доходов», - я не буду больше брать денег со своих знакомых для устройства в твой детский сад. Стыдно. Тебе это надо – сама и бери.
             - Чего обиделся, «малохольный»? Стыдно ему, видите ли! А не стыдно тебе каждый день за стол садиться, да поесть вкусненького, не стыдно тебе на иномарке ездить на работу, да в сад, по выходным.  Каждый год пузо греть на заграничном солнце – не стыдно. Ты об этом задумывался когда-нибудь. Твоей зарплаты хватает лишь на оплату квартиры, да счета за свет и телефон закрывать. А если бы головой лучше соображал, то и своё место механика в доходное превратил: все запчасти на автомашины, горючесмазочные материалы через тебя проходят.
              - На частника работаю – вмиг вычислят, тогда не поздоровится. Боязно мне.
            - Стыдно, боязно ему… Тьфу, противно слушать! – В сердцах воскликнула супруга. – Ты, мужик или рохля какой? Сам головой не соображаешь, так меня иногда спрашивай, что, да как. Делиться надо, тогда и не вычислят.    
           - Чего делить? – Не понял Пётр Иванович и испуганно посмотрел на жену. Та с досадой махнула рукой и вновь выдала нравоучительную тираду:
           - Рохля, ты и есть рохля! У тебя под носом, можно сказать – «жила золотоносная»…  Другие, кто пошустрее, явно пользуются, только ты не видишь этого. А они и не расскажут тебе. Сам должен инициативу проявлять, как говорят: «Под лежачий камень вода не течёт». Списать ГСМ, да запчасти, с умом всегда можно. А чтобы не бояться, это делать, с начальством делиться надо – повязаны будете одним делом.  А через время в начальники колонны пролез бы, там, глядишь, уже другие горизонты открылись бы.    
             - Я с тобой, тоже повязан? – Не понимая сути мошеннической схемы, которую разъясняла жена, глупо спросил супруг.
           - Дурак! – Коротко выразилась в ответ жена, не желая больше разъяснять «прописные истины левых доходов» по его работе. – Я, это совсем другое. Мой  детский сад - не частная лавочка, у госслужащих и срока  другие дают. Потому через знакомых и вот иногда, через тебя деньги, за устройство детей в садик, беру. Да и что это за деньги? Слёзы одни. Вон, в крупных городах, десятками тысяч берут – не чета нам. Загородные особняки имеют, да своих детей, по заграницам учат. Мы, в сравнении с ними – голытьба. Вот там размах, так размах… А тут, родной дед не хочет внучке помочь, гордость, видите ли, ему не позволяет! – Добавила она последнюю фразу уже со злостью.
            - Ладно, - уступил в очередной раз муж, соглашаясь со своей «умной кормилицей семьи», - пойду к отцу зайду, посмотрю, как он там.
           - Валере передай – с понедельника внучку пускай приводят. – Глядя с презрением ему в спину, распорядилась Татьяна Петровна.   
            Пётр Иванович, словно чувствуя это, втянул голову в плечи и, открыв дверь, робко кашлянул и зашёл в комнату к отцу.
          В спальне, в свете ночника, его встретила тишина и редкие всхлипывания дочери. В воздухе пахло какими-то сердечными лекарствами.  Иван Григорьевич громко сопел. Сын хотел было повернуть назад, решив, что старый уснул, но тот, неожиданно громким голосом, произнёс:
          - Петька, ну-ка, подь сюды! Присядь рядом, - добавил он, когда Пётр Иванович приблизился. Тот присел в ногах отца, на край дивана. Дашка перестала всхлипывать.
          - Ты, сын, не обижайся на меня старого. Но поверь, не могу я по-вашему жить. – И замолчал, чтобы перевести дух, для главного своего разговора.
          - Это ты прости меня, батя, что позвал тебя к нам, не предупредив о цели визита, - стал оправдываться сын, решив, что отец уже всё сказал, - я, ведь знал, чего от тебя моя Татьяна хотела, но смолчал, так как не велела она говорить ничего заранее. Наверное, зря позвал к себе, жил бы спокойно у себя в деревне и не видел нашей жизни сволочной.
           - Не перебивай меня, Петька! Трудно мне говорить сейчас, а сказать надо. – Заворчал старый. – Не зря я к тебе приехал. Ошибки, совершённые в жизни надо исправлять, тогда умирать спокойнее будет – с чистой совестью.
          - Какие ошибки? – Не выдержав, переспросил Пётр Иванович, в душе ворохнулось – неужели старый на попятую пошёл в своём решении – тогда жена успокоится и, хоть какое-то время, не будет докучать его самого. Устал он от всего этого. Хочется спокойной жизни.
           - Не то о чём ты подумал сейчас. – Будто угадал его мысли, проворчал старик и, тяжело вздохнув, добавил. – Не зря я к вам приехал. Сон мне один и тот же снится последний год. Ни как его понять не мог, а вот как к вам приехал, так и смысл его стал проявляться.  В прошлую  ночь и вовсе всё стало на свои места. Видно правду говорят – смена места влияет на человека.
          - Дедушка, расскажи сон? – Попросила Дашка, сидевшая на стуле, ближе к голове деда, поглаживая своей маленькой ладонью, его сухую руку.  Тот взял её руку в свою, и стал медленно перебирать пальчики, словно чётки, поочерёдно нежно сдавливая их.  Помолчав немного и, собравшись с мыслями, тихо заговорил:
           - Про войну он, её проклятую напомнил…  Когда год назад стал мне сниться этот сон, я никак не мог понять – про что и к чему он. Сниться всё одно и то же и почти каждую ночь. Будто душит меня кто-то большой и сильный, навалится на меня всем телом, а я ничего не могу сделать – ни сбросить его, ни шевельнуться, лишь задыхаюсь и хриплю. Проснусь среди ночи, весь мокрый – в поту и всё, сна как не бывало, так и лежу до рассвета – не могу сомкнуть глаз.
           - Может домовой это? – Робко спросила внучка. Пётр Иванович лишь тяжело вздохнул.
           - Соседка моя, такая же старуха, как и я, тоже самое мне сказала. – Немного повеселел дед и, хохотнув, добавил. - Я не рад потом был, что сказал про сон ей. Пристала ко мне с заговорами всякими. Кое-как отвязался от неё. Не верю в домовых я.
           - И что, так и мучился ночами? – Вновь спросила Дашка, теперь сама взяла сухую ладонь деда и, поглаживая её, жалостливо вздохнула.
          - Нет. Вскоре продолжился сон. Поначалу, всё так же душит непонятно кто, горло давит, как тисками и я ничего с ним поделать не могу. Вроде и пытаюсь сбросить его, а не получается. И самое главное не могу разглядеть того, кто задушить меня хочет. А вот с недавнего времени пошло продолжение сна и каждый раз одно и то же. Только бы, вроде конец мне должен подойти – задохнуться, вдруг ослабевает хватка за горло, этот – непонятный исчезает и появляется другой. Ясно вижу его лицо. Знаю, что знакомо оно мне, а не могу вспомнить. Молодое лицо, совсем парнишка ещё. Он смотрит на меня и улыбается. Затем лицо постепенно расплывается и исчезает из моего сознания. Просыпаюсь только утром, чувствую, что спал хорошо и такое блаженство на душе, будто мне не девяносто подходит, а лет двадцать всего. Соседке не стал ничего говорить, а то опять чего удумает. Архангелов каких-нибудь. 
          - А кто парнишка? – Уже заинтересованно спросила Дашка. – Ты вспомнил его, дедушка?
           - Здесь, у вас и вспомнил. – Не стал томить душу родственникам ветеран. – В первую ночь, после того, как ты сводила в кино меня, он так ясно приснился, что будто и голос его слышал. А на вторую ночь, как Пётр заставил награды надеть, сам он и сказал мне: «Мишка я, Шишига». И исчез совсем, и сон с ним исчез. Вчера как младенец спал – без снов.
           - Это что, фамилия у парнишки этого такая – Шишига? – Вступил в разговор Пётр Иванович.
           - Нет. Просто звали мы его так – «Шишига», что-то, навроде клички. Весёлый был он и колючий, как шишка сосновая. Возьмёшь в руку её ласково – мягко колет, а сдавишь – уже больно. Так и Мишка такой был – колючий.  А фамилия его Шишикин. Из казахского города он призывался на войну, Карагандой называется.
          - Где ты, папа, парнишку этого знал? Почему так долго вспомнить не мог его? – Вновь спросил сын.
         - Давно это было… Там, на войне знал. Там и потерял. – Тяжело вздохнул ветеран и, помолчав, добавил: - Теперь надо эту ошибку исправить.
          - Но в чём ошибка? – Уже напряженно задал вопрос Пётр Иванович.
          - Жизнь он мою спас. – Ответил ветеран просто, а затем, горестно вздохнув, твёрдо добавил: - И подвиг совершил, за который я Звезду Героя ношу.
          - Как такое могло быть возможным, отец!? – Воскликнул в недоумении сын. – Ты не наговариваешь на себя?
         - Не наговариваю, сынок. В то время, когда представили к Герою, я в госпитале валялся с тяжёлой контузией, да и, когда вручали, после выздоровления, в Кремле, считал, что заслуженно.   
         - А сейчас, по прошествии времени, что такое случилось, что ты стал думать по-иному? Неужели какой-то сон, так повлиял на тебя?
         - Дело не во сне вовсе. В нас, в самих людях, дело. Вернее в бездушии людском. – Опять горестно вздохнул старик. – А сон…, что сон. Он напомнил мне о человеке, которого я не имел права забывать.
         - И что? – Теперь уже в разговор вступила внучка. – Вы с ним, после войны, так ни разу и не встречались?
         - Списали Мишку, после тяжелого ранения – пуля крупнокалиберного пулемёта – фашистского, раздробила ему кость ноги. Да так раздробила, что чуть не отрезали ногу, наверное, чудо спасло. В 44-ом году это было, когда списали Шишигу, аккурат, когда я и сам в госпитале был. Обоих нас ранило - на одном задании были - за «языком» ходили. Я потом в строй вернулся, войну в 45-ом, у рейхстага фашистского закончил, а с Михаилом так ни разу не встретились больше. Короткое наше знакомство было, может поэтому. Его, ведь, в 43-ем на фронт призвали, семнадцатилетним парнишкой. Да и не к нам в разведку. Зелен был для неё. Да как тут судить. Для разведки - молод, а попал сразу в самое пекло – на Курскую Дугу. Как ещё жив остался после таких боёв?
           - Дедушка, ты ничего не путаешь? – Настал черёд удивляться внучке. – Ты сказал, что Мише Шишикину семнадцать лет было, когда он на фронт попал?
          - Не путаю, Дашенька…, - по-простому ответил ветеран, - тогда, в войну, таких семнадцатилетних пацанов, как наш Шишига, много было. Сами себе приписывали год и в военкомат. Которым, особливо худосочным, не верили – назад разворачивали – подрасти. А Мишка широкий в кости был, что мужик взрослый, да и силушки на двоих хватило бы. Вот и взяли на фронт – поверили метрикам подделанным. А может глаза закрывали на это. Кто, сейчас, это разбирать будет, тем более, тогда - в лихую годину. За Отечество рвались воевать.  Физиономия его только и выдавала – лицо было у Шишиги мальчишеское, лопоухое.
            - Не представляю Костяна на войне…, - задумчиво сказала Дашка, ей самой было восемнадцать лет, а другу, чуть больше, и, словно опомнившись, спросила: - дедушка, про подвиг расскажи? А то мне многое непонятно.
            - Дедушка устал. – Вступился за отца Пётр Иванович. – Ему отдыхать пора. Завтра, наверное, расскажет он тебе, дочь.   
            - В моём возрасте – завтра может и не наступить. А ещё хуже – память опять подвести может. – Заворчал ветеран. – Ты если не хочешь – не слушай. Только, завтра в военкомат меня свези. Запрос хочу дать на Михаила. Может живой ещё.
             Пётр Иванович послушно примолк, да и к раздражённой супруге большого желания возвращаться не было.
            - Познакомился я с Шишигой в госпитале, - начал свой монолог Иван Григорьевич притихшим родственникам, - тогда, после Курской нас много валялось по госпиталям, были всякие: и тяжело раненные и легко. Нас обоих Бог миловал – понемногу царапнуло каждого, его – Мишку в руку ранило легко, мне бок зацепило осколком. В обычное время в своих санчастях подлечили бы и опять в бой. Но тут дали отдохнуть, после такой сечи небывалой. Он непоседой был, где не появиться там хохот и гвалт стоит. Медсёстры его любили. Мне поначалу Мишка не понравился, даже «балаболом» в сердцах обозвал, когда он в курилке про свои подвиги на гражданке хвастаться стал. Но он ершистый малый, как я, уже говорил, на спор давай меня вызывать. Я плюнул и ушёл. Чего, мол, с малым связываться. А через некоторое время старшина его роты, лежавший здесь же в госпитале, рассказал мне про своего Шишигу. Оказался геройским парнем на фронте. Отчаянный малый: от пуль не уклонялся – в атаку первым, по команде срывался. Дот немецкий надо подорвать – его и просить не надо, ужом подползёт и в амбразуру точно, как в яблочко. Танки  фашистские, как орехи щёлкал – гранаты и бутылки с зажигательной смесью кидал, почти не целясь – артистично, можно сказать. Ну, а если случалась, в рукопашную схватиться   с немцами – дрался яростно и жестоко. Автомат за спину, нож из голенища – наложит вокруг себя немца – смотреть страшно.  Стал я присматриваться к парнишке. Разведчиков наших, в Курскую, много полегло, требовалось пополнение. А в тыл к немцам ходить непросто – любого не возьмёшь. На напарника надеяться надо, как на самого себя. А вскоре, Мишка и сам ко мне пристал – узнал, что я с разведроты – возьми, да возьми к себе… Я, шутки ради и сказал ему – балаболить перестанешь – возьму. Как подменили парня – с тех пор стал «тише воды, ниже травы», да всё в мою сторону глядит умоляюще. Когда командир мой приехал проведать меня, я показал ему Шишигу. Из госпиталя нас выписали вместе к нам в часть. Мишка рад был безмерно. Батей стал меня называть «за глаза», хоть старше я его был, всего на семь лет. В молодости это большая разница.
        По-первости, мы берегли своего Шишигу, старались всё мелкие задания давать, так как самый молодой среди нас он был. Поначалу Мишка терпел, а потом психовать начал, мол, я воевать пришёл, а не в блиндажах, да окопах отсиживаться, берите и меня на задания, как равного. Вскоре такой случай представился. На фронте, для командования, непонятное затишье получалось, как будто немец задумал чего. Необходимо было сходить за его линию и по-тихому приволочь «языка», да поважнее, если повезёт – штабиста прихватить. Мы и так «не громко» это делали всегда, по крайней мере, старались, а здесь особый случай выходил – фашист, словно чуя, что мы соберёмся к нему, усилил меры предосторожности и по-видимому, неспроста. Вот это «неспроста» наше командование решило разгадать. И, чтобы с нашей стороны получилось «по-тихому», решили послать в тыл к немцу небольшую группу – двух разведчиков. Пошёл я, как самый опытный и взял с собой Шишигу – решил пора «обкатать» парня в реальном деле. Командир роты выразил сомнение в моём выборе – мол, молодой парнишка ещё. Но я заверил его, что всё будет нормально, парень и морально и физически готов к выполнению любого задания. В ночь мы с Мишей ушли за линию фронта. На всё, про всё нам дали трое суток. Это было в августе 44-го года, в Украине. Немец, чувствуя, что ему приходит «капут», то бишь, грядёт неминуемая расплата, дрался ожесточённо.
         Двое суток, мы с Шишигой, ходили и ползали вдоль линии фронта, ничего стоящего не нашли – в основном пехота, да курьеры разъездные попадали. На третьи сутки решили углубиться дальше в тыл к немцу. Поначалу и там не везло и, когда пошли назад, чтобы взять уже любого пехотного офицера, при переправе через одну из местных речек, нам «подкатил фарт». Только мы с Мишей, приняв все меры предосторожности, хотели «перепрыгнуть» речку, к берегу её подкатил немецкий штабной «Мерседес». То, что он штабной, я понял сразу, по его хозяину – немцу с дородным брюшком и вальяжным видом, вывалившимся с заднего сидения. Два человека охраны – один из них водитель, вышли с передних дверей автомобиля и встали наизготовку с автоматами, с двух сторон, вдоль берега. Офицеру жарко стало – решил «охолонуться» в прохладной водичке реки.
           Охрану штабиста, мы с Мишей сняли тихо, те даже и не поняли, наверное, как ушли в мир иной. Мы стояли по обе стороны, на их месте, Шишига вертел головой во все стороны, а я пальцем подзывал ошалевшего фрица из речки к себе. Так, нагишом он и вышел к нам, трясущийся, толи от страха, толи от водицы холодной.
           Ночи, нам было ждать не с руки, такого важного туза, которого мы прихватили с Михаилом, немцы должны были хватиться быстро. А значит уносить ноги, нам нужно было, как можно скорее. Портфель штабного фрица я понёс лично, а самого немца доверил Шишиге, который тут же спеленал его руки за спиной и решил забить в рот кляп потуже. Связать руки тот дал, не особо брыкаясь, но, когда Мишка стал толкать ему в рот свой свёрнутый носовой платок, в немце вдруг взбунтовалась арийская кровь, и он тяпнул разведчика за палец. Я не успел и глазом моргнуть, как Шишига послал фрица в глубокий нокаут. Пришлось ему отрабатывать свой ляп, таща на своём горбу, чуть ли не километр, тяжеленного немца, в ожидании, когда тот очухается.
          На коротком привале, который мы устроили, чтобы немного передохнуть и прикинуть, где днём удобнее перейти линию фронта, фриц уже со страхом поглядывал на пудовые кулаки молодого разведчика. Мишка, заметив это, весело подмигнул ему, да ещё вдобавок скорчил рожу. Немец промычал через кляп что-то нечленораздельное и неожиданно с глаз его покатились крупные слёзы. Тогда я разозлился, списав это на глупое мальчишество, лишь много лет спустя понял, что вот из таких пацанов вырастают настоящие мужики – защитники своей Земли, умеющие любить и ненавидеть. Сердито сказал ему, чтобы не занимался ерундой, а подумал, где лучше нам пересечь линию фронта, не замеченными немцами. Шишига, на мгновение, смутившийся своей выходки, тут же сказал мне обыденно, что линию фронта днём легче всего перейти напротив соседнего батальона, где вдоль линии фронта, есть заброшенное и заросшее, почти в человеческий рост, высоким бурьяном, колхозное поле. На моё колкое замечание – откуда такие познания соседнего участка, Мишка еле заметно покраснел и ответил, что ходил к земляку. Острастки ради, я сказал тогда, что, по прибытии с задания, разберусь с ним, за самовольные хождения. Понял, что Шишига шастал туда к очередной зазнобе. Но за смекалку, про колхозное поле, похвалил.            
        Наши опасения насчёт расторопности фашистов оказались не напрасными. Уже на подходе к полю, заросшему бурьяном, далеко позади себя, услышали собачий лай, который приближался всё ближе. Пленённый немец, также услыхал погоню, стал замедлять бег и вертеть головой по сторонам. Мишке пришлось вновь поднести к его носу свой увесистый кулак. Фриц понимающе закивал головой и ускорил бег, пот градом тёк с его головы по телу, китель был насквозь мокрым – хоть выжимай.
         В какое-то мгновение я понял, что без стрельбы, по-тихому, нам не уйти от погони и остановил группу, для принятия какого-то решения. Наверное, это решение было «написано» на моём лице и Шишига понял его по-своему.
         - Батя! Там впереди, метрах в трёхстах, будет балочка небольшая. Она, в аккурат, к полю вас выведет. – И, уже на ходу крикнул, рванув назад, в сторону погони: - Я догоню вас, батя! Только уведу их подальше в сторону!
        Я, конечно, пытался что-то кричать вслед – приказывать, но в душе понимал, что этот, по сути, ещё мальчишка принял правильное решение, только поменял меня с собой – решил принять огонь на себя. Глядя вслед стремительно удаляющейся фигуре своего напарника, только и подумал: «Храни тебя Бог, Михаил». Затем повернулся к немцу, который с удивлением смотрел вслед моему товарищу, и перевязал связанные его руки вперёд – на тот случай, если придётся ползти, отдал в его руки портфель и скомандовал: «Шнель!», указав направление. Сам, передёрнув затвор ППШ, пошёл, пятясь задом, раскрашивая на ходу пальцами махорку, посыпая свой след.  Далеко, там, где раздавался лай собак, грохнули поочерёдно два гранатных взрыва и тут же, заглушая визг раненных собак, пошли автоматные очереди, перекрывая друг друга – Мишкиного ППШ и немецких «шмайсеров». Шум боя удалялся в сторону. Я стоял и слушал, пока не удостоверился, что Шишига плотно держит погоню за собой «на хвосте».
       Мы с пленным фрицем доходили уже до конца балки, и я хотел остановить его, чтобы при выходе из неё, убедиться в безопасности, когда неожиданно сбоку от себя услышал хлёсткое: «Хальт!». Мгновенно толкнув пленного в спину, я сам упал и, перевернувшись на бок, полоснул из автомата короткой очередью на звук. Полежав несколько секунд, подполз к кустам ракитника, росшим вдоль балки. Два фашиста сражённые моей очередью лежали навзничь. Их открытые мёртвые глаза удивлённо смотрели в небо. Я оглянулся назад – мой немец, с ободранным после падения лицом, со страхом смотрел на меня, по-видимому, решив, что настал и его час. Портфель валялся поодаль. Ещё раз оглянулся на незадачливую фашистскую засаду – всё, пора уносить ноги. Немцы не дураки – быстро прочухают, что их заслон, поставленный на всякий случай, «накрылся медным тазом». И только я подошёл к пленному, чтобы помочь подняться, как услышал противный и знакомый свист падающей мины. Упал, закрыв своим телом немца. Взрыв, грохнувший рядом, вышиб мне сознание.
       Сколько я был в отключке, не знаю, но очнулся от того, что мою шею сдавливали чьи-то цепкие пальцы. И я уже был на спине. Кто-то тяжёлый навалился на меня всем телом и всё сильнее давил на горло. Сознание, уже было вернувшееся ко мне, вновь стало исчезать. Чёрный туман плыл перед глазами, в носу, от сильного напряжения, пахло кровью. И вдруг всё резко кончилось. Перед глазами замаячил образ человека и, словно из глубины, послышался до боли знакомый голос: «Жив, батя?»
         На меня смотрел живой и здоровый Шишига. Он улыбался во весь рот и повторял раз за разом: «Успел!» Я повернул голову на бок и увидел оглушённого немецкого офицера и его портфель, валяющийся рядом. Мишка понял моё беспокойство и поспешил заверить:
         - Всё в порядке, батя. От погони я оторвался, без собак они след мой не сразу найдут. А фрица малость опять оглушил – он, как клещ вцепился в тебя. Сейчас к своим выбираться будем.
         Сознание вновь покинуло меня. В очередной раз очнулся уже в какой-то воронке. Вокруг рвались снаряды и свистели пули. Я лежал один, рядом со мной портфель немецкого штабиста. Не успел я подумать, вернувшимся сознанием о напарнике, как он свалился в воронку вместе со связанным по рукам и ногам, фрицем. Кляпа во рту немца уже не было. И он всё повторял одну и ту же фразу, трясущимися губами: «О, майн, гот!»
          Так,  меня контуженного с портфелем немецкого штабиста и связанного фашистского офицера, Шишига попеременно перетаскивал от воронки к воронке, под шквальным огнём фашистов, не желавшим так просто отдавать противнику свои секреты. С наших позиций тоже стали бить в немецкую сторону, ещё не поняв, что за неожиданный переполох произошёл в «гостях» у врага. Мы, ведь возвращались не по своему указанному маршруту и, когда командование разобралось, в чём дело, отдало приказ встретить  разведчиков. Меня, полумёртвого с портфелем, Мишка передал с рук на руки, подползшим навстречу, двум бойцам, которые ходко, на, растянутой плащпалатке, потащили меня к своим окопам. Куда исчез Шишига, они сразу и не поняли – был, где-то сзади и нету. Непрекращающийся шквальный огонь и взрывы, со стороны врага, не давали сосредоточенно рассмотреть, куда пропал разведчик.
         Потом говорили, что Мишке можно было и не возвращаться за пленным офицером, но, по прошествии лет, я думаю, что он просто выполнял свой долг разведчика до конца. А сведения, которые находились в портфеле фрица, решили судьбу всего фронта. Через некоторое время он стремительно покатился на запад. А меня и Мишку Шишикина, с перебитой ногой пулей из крупнокалиберного немецкого пулемёта, повезли на восток - в госпиталь.
           После госпиталя, как я уже говорил, меня направили в Москву. В Кремле мне вручили Звезду Героя.
            Когда вернулся в часть, которая была в то время, уже в Чехословакии, мне сообщили, что нашего Шишигу комиссовали из армии, в связи с тяжёлым ранением.
            Война продолжалась. Когда она закончилась в мае 45-го, всеобщая эйфория захлестнувшего счастья Победы затмила все плохие воспоминания. Тогда казалось, что самое главное – мы живы и жизнь, надо продолжать.
            Ветеран закончил свой монолог и тяжко вздохнул. Через некоторое время послышался лёгкий храп глубоко спящего человека.
             Пётр Иванович легко тронул за руку дочь, и они вместе вышли из комнаты гостя, тихо прикрыв дверь.
             Утром Иван Григорьевич уже не проснулся.

 








                Г Л А В А  4.

      Вера Павловна уже минут пятнадцать напряжённо смотрела на свой служебный телефон, будто гипнотизируя его. В её кабинет, находящийся на втором этаже районной  средней школы, без стука никто не смел входить. Даже завуч Морозова Зоя Петровна, старейший педагог района, когда-то, обучавшая и саму, тогда ещё Веру Самойлову, сейчас робко стучалась в кабинет директора, при необходимости зайти сюда.
        Заслуженный учитель России и с недавнего времени, занявшая место директора средней школы, после ухода на пенсию старого директора, Варнакова Вера Павловна, первым делом навела железную дисциплину в своём заведении, как среди учеников, так и среди преподавательского состава. Для этого, с ведома районного отдела образования, она наняла охрану в своё заведение из местного ЧОПа, состоящего из казаков. И лично сама требовала от них не формального отбывания положенных рабочих часов, а именно деятельного участия охранников в  неурочное время. Ученики школы, на её территории и около, постоянно находились под неусыпным оком соглядатаев и любое поползновение к нарушению установленных правил поведения тут же пресекалось. При необходимости Вера Павловна прибегала к помощи милиции. Учебному процессу в школе не должно ничего мешать. Поэтому на территории влияния директора школы теоретически не должно было происходить никаких противоправных нарушений в отношении её подопечных, и практически так и было. По крайней мере, родители учеников были довольны и спокойны за своих чад. И не только в плане их безопасности. Уровень образования школы позволял детям, которые успешно заканчивали обучение, поступать, практически в любые учебные заведения страны. Вера Павловна самолично участвовала в подборе кадров преподавательского состава в свою школу и любое вольнодумство, со стороны подобранных учителей, ею пресекалось на корню. Если кто из новичков не устраивал директора школы, тут же, без особых объяснений, безжалостно увольнялся «по собственному желанию». Авторитета Веры Павловны хватало, чтобы «обиженные» не искали правду в  районо и судах. В провинциальном районном центре Ставропольского края средняя школа, которой руководила Варнакова, считалась лучшим учебным заведением города и района и дети, практически всех «приличных» родителей, учились тут.
       Не вписывался в схему, построенную Верой Павловной в «своей» школе, учитель физкультуры Виталий Андреевич Варнаков, являющийся её законным мужем, от которого она, в данный момент ждала телефонного звонка. Полчаса тому назад, она безуспешно и в очередной раз, попыталась достучаться в закрытый спортзал школы, зная, что супруг находится там и не один. Уроки закончились и, как всегда, физрук закрывал на ключ дверь изнутри и в своём кабинете, находящемся в дальнем углу спортзала, проводил дополнительные занятия с «избранными» учениками. Через закрытую дверь грубый мужской голос, явно не мужа, сообщил, что Виталий Андреевич позвонит ей в кабинет и тут же человек за дверью ушёл. Вера Павловна поняла, что ломиться бесполезно и поднялась к себе, не удостоив даже взглядом охранника вопросительно смотревшего на неё: «Мои действия, шеф! Только прикажите!»  Сейчас его бдительность была излишней для «принципиального» директора.
       Телефон молчал, и всё сильнее, с его молчанием, Веру Павловну охватывала непонятная и мучительная тревога. Сильная женщина, коей считала она себя, пока не могла найти ключ к правильному решению, возникшей проблемы, появившейся не вдруг а, по-видимому, давно. Но по каким-то причинам, не зависящим от самой Веры Павловны, точка возврата была когда-то не замечена ею и сейчас упущена. Переломить ситуацию самой коренным образом не представлялось ей никак, а вмешивать сюда кого-то, означало: крах… И крах не только её карьеры, а самой жизни в этом городе и её самой, и сына, который только начинал делать первые шаги к самостоятельной жизни.
        Так представлялось и думалось Вере Павловне, когда телефон неожиданно зазвонил. Она, вздрогнув, схватила трубку и услышала женский голос, спрашивающий её.
        - Да, это я. - Недовольно и устало ответила директор школы, уже по голосу определяющая абонента на том конце провода – очередная родительница, просящая чего-нибудь за своё чадо или строгое начальство, требующее повышенного внимания и исполнения очередных директив. Голос был неуверенный и незнакомый. – Что вы хотели?
        - Вера, это я – Маша Калиниченко. – Уже увереннее и веселее произнес, пока ещё неизвестный, голос, явно призывающий вспомнить себя.
         - Какая ещё Маша Каличенко!? – Разозлилась Вера Павловна, не настроенная на розыгрыши и лирический разговор. На том конце провода неизвестная женщина замолчала и, когда директриса уже хотела положить трубку, вновь услышала неуверенное и умоляющее:
         - Вера Павловна! Подождите! Мы вместе с Вами пединститут заканчивали, – и, ещё не увереннее, почти шёпотом, - и, вроде подругами считались. Я – Маша Зубкова. По мужу, теперь, Калиниченко…
         - Машка! – Восторженно вскрикнула подруга. Сейчас голос бывшей сокурсницы и закадычной подруги, проник как  лучик света в её тёмное царство. – Ты где, подруга, потерялась!? Я так хочу увидеться с тобой! Давай подгребай, если ты недалеко.
          - Куда? Прямо к тебе в школу? – Вновь повеселел голос на том конце провода и уже озабоченно: - Я, ведь к тебе, подруга, с проблемой. Удобно ли в кабинете? Может где-нибудь, на нейтральной территории встретимся?
          - Можно и на нейтральной…, - хихикнула Вера Павловна, - вспомним времена былые и заодно проблему твою обсудим. Кафе «Синие вечера», что неподалёку от центра, знаешь? Вот туда и подъезжай через полчаса. Только на такси приезжай, машину оставь на работе или дома. Ты, ведь выпить за встречу немного не против?
          - Приеду. – Коротко ответила Маша, немного озадачив этим воспрянувшую подругу. Но всего лишь на мгновение.
       Уже, в следующую минуту, положив телефонную трубку на место, Вера Павловна решительно встала и, заглянув в сумочку, проверила наличность. Решив, что её может быть недостаточно, открыла сейф и не глядя «отщипнула» внушительную сумму от спонсорских подношений, которыми распоряжалась лично и по своему усмотрению.
     Глянув на себя в зеркало, висящее на стене, поправила причёску и улыбнулась своему отражению. Такой она себя любила: оттуда, из зазеркалья, смотрела статная красавица – покорительница мужских сердец.
     В реальной жизни этого не было. Хозяйка отражения, нахмурив брови, показала самой себе язык и, окинув взглядом казённый кабинет, пошла к двери. Вновь зазвонил телефон. Вера Павловна с досадой оглянулась и, глядя на дребезжащий аппарат, подумала, уже, взявшись за ручку двери: «Я ушла. Сейчас досчитаю до десяти, и он перестанет звонить».  Телефон не умолкал.
        - Да!? – Коротко и с досадой сказала в трубку  директриса.
        - Два! – Зло ответил мужнин голос. – Чего хотела? Полчаса звоню, всё занято и занято.
        - Дома поговорим. – Вера Павловна постаралась придать в голос металла. Но получилось как-то неубедительно. – Мне сейчас некогда. В районо вызвали.
         - Какое в шесть вечера районо? – Хохотнул в трубке пьяненький голос мужа и уже жёстче: - Ты насчёт денег подсуетись, лучше. Летом на сплав по горным рекам Урала с ребятами поедем. Спонсоров своих напряги.
         - Подсуечусь, милый, - с сарказмом в голосе сказала жена, - напрягусь, уж как-нибудь, мой дорогой.
         - Это что-то новенькое! Что за подковырки!? – С удивлением произнёс супруг и уже с угрозой в голосе, добавил: - Наверное, нам стоит поговорить дома.
         Вера Павловна, не сказав ничего в ответ мужу, положила трубку. Теперь уже, она понимала, какой разговор состоится дома вечером. Необходимо было морально подготовиться к нему. Предстоящая встреча в кафе с давней подругой, была сейчас, как нельзя кстати.
          На выходе из школы охранник встал со стула, проводить директрису. Идя за ней, произнёс в спину:
         - Какие-нибудь указания будут, Вера Павловна?
         - Сама разберусь. – В тон ему, не оглядываясь, ответила та. – Проверьте, чтобы эвакуационный выход не оставили открытым, как уйдут.
         - Понял. – Коротко ответил казак, закрывая за директрисой дверь.
         Уже сидя в такси, на заднем сидении и, сказав водителю, куда ехать, Вера Павловна вновь подумала про провожающего её охранника: «Интересно, насколько этот казак сведущ в данной ситуации? Простак, тупо, выполняющий указания начальства или догадывается о чём?».
        Бывшую подругу она узнала сразу, ещё из окна такси, когда подъезжали к кафе. Вид Машкин Вере Павловне не понравился – какая-то непрезентабельная и жалкая женщина стояла недалеко от входа в здание. Неуверенный взгляд и какие-то цветочки в руках, дополняли нелепость нахождения её в данном месте. Было непонятно, как она добралась сюда: воспользовалась услугами такси, или приехала на общественном транспорте. Но свою машину, такая женщина, уж точно, не водит.
       Рассчитавшись с таксистом и, отбросив в сторону все условности,  Вера Павловна кинулась, чуть ли не бегом к давней подруге. Этот порыв был искренним, безо всякой фальши и показухи, которыми, последнее время была заполнена, почти вся её жизнь.
        Расцеловавшись с Машкой и, получив букет цветов, она, чуть ли не силой, потащила её упирающуюся в кафе. Та, слабо отнекивалась и смущённо оправдывалась:
        - Я, наверное, зря позвонила тебе, Вера. Надо было бы официально заявление подать на твоё имя…
       - Подашь…, всё сделаем, моя дорогая. Не зря ты позвонила мне, подруга. Я так рада нашей встрече. – Скороговоркой говорила Вера Павловна, ведя под руку Машу, словно боясь, что та убежит от неё. – Цветы поставьте в воду и к нам на стол. – Уже начальственным тоном приказала она на входе молодому официанту, встречающему посетителей у двери. Тот сорвался выполнять указание.
        - Какая ты! – Восхищённо выговорила Маша, когда они уселись за столиком кафе, выбрав наилучшее место, как показалось Вере Павловне. 
        - Такими нам нужно быть всегда. – Мило улыбнулась  та в ответ и добавила, уже, жёстче. - Иначе раздавят.
        - Ты права, подруга. – Опустила голову собеседница.
        - Подожди, Маша… - Вера Павловна приняла ведёрко с цветами у подошедшего к ним официанта, поставила на центр стола, отвела рукой протянутую, им же, папку-меню и сказала, глядя на растерянную подругу: - Всё самое лучшее, что есть на кухне этого заведения, к нам на стол, молодой человек. Музыку хорошую поставьте, только не громко. Что будем пить, Мария Петровна?
         - Мне всё равно, - растерянно проговорила та и, не глядя ни на кого, добавила: - сухого вина…, пожалуйста?
        Официант вопросительно глянул на Веру Павловну. Та обворожительно посмотрела ему в глаза и, не менее обворожительно, проворковала:
        - Если женщина просит, молодой человек, что надо делать? Правильно - выполнять. Не беспокойтесь, я знаю вкусы своей подруги. Короче, из спиртного нам коньяк, по сто…, красного вина – хорошего, то есть, самого лучшего, которое есть у вас, бутылку…, ну и бокал сухого… Поторапливайтесь, молодой человек – дамы не любят ждать долго.
        - Вас понял. - Улыбнулся в ответ официант состоятельным клиентам и подобострастно добавил: - Какую музыку предпочитают, дамы?
        - Что-нибудь из нашей молодости. Можно Аллегрову. Ты не против, Маша? – Обратилась Вера Павловна к совсем растерявшейся подруге.
        - Не против, - пролепетала та с трудом, глядя в спину, удаляющемуся официанту, светлые и длинные волосы которого, были связаны на затылке тугой резинкой, в хвост, затем перевела взгляд назад и, сгорая от стыда, прошептала: - Верочка, я не смогу оплатить такой заказ. В данный момент у меня нет таких денег.
        - А я это сразу поняла, когда подъехала к кафе. – Спокойно ответила подруга. – И перестань краснеть и тушеваться. На то мы и подруги, чтобы могли искренне рассказать друг другу свои секреты и неприятности. Также приходить на помощь, если случилась какая-то беда.   
         - Но, ведь, это я попросила тебя о неформальной встрече. Получается, сама напросилась, а оплатить счета не смогу. – Уже уверенно объяснилась Маша.
         - Всё нормально получается. Ты попросила не просто директора школы, а свою старинную подругу. Мы с тобой не виделись лет сто, и позволь мне устроить по этому поводу небольшой праздник. Я могу это себе позволить. И, как любят говорить в телевизионной рекламе – мы этого достойны. Не правда ли? – С улыбкой на лице говорила Вера Павловна и добавила: - Расслабься, подруга. И твой вопрос мы не забудем – обсудим за круглым столом.
        Официант принёс заказ и, расставляя его по столику, извиняющимся тоном, обратился к Вере Павловне:
        - С музыкой небольшая заминка вышла. Но вы не беспокойтесь, я уже послал коллегу в соседний магазин «Мелодия», сейчас он принесёт нужный диск. – И, увидев, как нахмурилась дама, быстро проговорил: - В ваш счёт это не входит. Это наш ляп, мы приносим извинения по этому поводу.
        - Действительно «ляп», молодой человек, - недовольно проворчала дама, - вы не учитываете вкусы своих клиентов. К вам, что, только одна молодёжь ходит?
        - К сожалению, последнее время, так оно и есть. Солидный клиент исчез. – Стал оправдываться официант. – Но вы не беспокойтесь, молодёжь намного позже приходит. Вы спокойно отдохнёте у нас. Всё внимание заведения будет обращено к вашему столику. Какие напитки предпочтёте первыми?
        - А вот этого не надо, молодой человек! – Уже воскликнула Вера Павловна. – Особенно, насчёт внимания, которое вы обещаете. У нас с подругой, конечно, не конспиративная встреча. Но, ведь, могут у женщин быть свои секреты, разговоры интимного характера.
         - Ради бога, извините меня, дамы! – Покраснел молодой официант, ещё не испорченный цинизмом. – Вы меня не так поняли. Я сейчас удаляюсь и по первому вашему зову буду здесь. Пойду, потороплю с музыкой.
          - Вот так будет лучше. – С ухмылкой проговорила ему в спину Вера Павловна и, повернув голову к подруге, победно произнесла: - Вот так нужно с ними – мужиками, разговаривать. Давай за это выпьем, Машка.
         Негромко зазвучала музыка, вкрадчивый голос Аллегровой обещал «тучи развести  руками».
          - Но он, ведь, ещё совсем мальчик, - глядя на подругу, Маша взяла бокал сухого вина в руку. И, посмотрев в сторону удалившегося официанта, добавила: - Тебе не жалко его, Вера? Ведь ему приходится прогибаться перед всеми клиентами, чтобы заработать свой кусок хлеба.
          - Я сама, когда-то пожалела своего Виталика. Теперь приходится прогибаться перед ним. – Зло проговорила Вера Павловна. – Ну, да ладно. Давай выпьем за нашу встречу, подруга. Чтобы она не последней была.
        - Это как? – С недоумением спросила Маша, пригубив от своего бокала. – Вашей любви весь наш курс завидовал, как мне помнится.
        - А нечему теперь завидовать, - в сердцах махнула рукой подруга и опрокинула всю рюмку коньяка в рот, продохнув в лёгкие воздуха, добавила: - что было в молодости, там, в институте, на ваших глазах, и что стало потом, вскоре после свадьбы, огромная разница. Виталик мой сильно изменился с тех пор. Где-то, может быть и моя ошибка была. Всю себя работе, карьере отдавала. Даже, на единственного сына времени не хватало. Одно радует, что не в отца-подлеца, пошёл. Свой характер, своя жизнь у него. Сейчас в Америке он, на практике. Компьютерными технологиями увлёкся парень всерьёз. Иногда, даже жалко его, сутками напролёт не отходит своего компьютера. А подумаешь, лучше уж так, чем наркотики или, как папаша его…, подлец!
       Маша испуганно смотрела через столик на свою подругу юности и не узнавала её. Сколько накопилось в этой, на вид холёной даме, злости, за эти годы, чтобы так возненавидеть своего любимого. Она помнила, какая любовь была между Виталиком и Верой, и всю жизнь сравнивала её со своей неудавшейся, как она считала, совместной жизнью с человеком, которого она, поначалу, лишь уважала, а, со временем, стала просто бояться. В студенческие годы у самой Маши тоже были романтические увлечения, но они так и остались на стадии платонической юношеской любви. Прагматичная Татьяна Петровна – мать Маши, сама устраивала жизнь дочери, желая ей только добра. Своим авторитарным характером она подмяла под себя и собственного мужа, который не смел, даже слова поперёк сказать своей благоверной. Поэтому, когда Машенька закончила институт, и устроилась на работу, в одну из школ райцентра, Татьяна Петровна самолично стала подбирать кандидатуру будущего зятя и мужа дочери. Вскоре такой нашёлся. Молодой человек из уважаемой семьи, отец его Калиниченко Севостьян Борисович занимал должность в администрации города. Мать, будущего зятя – Полина Захаровна, правда, была домохозяйкой, но это не смущало Татьяну Петровну. Та отлично дополняла статус своего мужа. Семья имела свой загородный особняк и часто принимала там гостей, в основном состоящих из «сливок» городского общества. Кроме того, что Полина Захаровна отлично готовила, она ещё, к тому же, имела неплохой голос и частенько пела гостям русские романсы, под свой же аккомпонимент на рояле.  На правах её подруги Татьяна Петровна, вместе с мужем, были вхожи в круг знакомых состоятельных людей города. Правда Пётр Иванович чувствовал себя среди необычных гостей не очень хорошо и практически всегда молчал, лишь набивая утробу деликатесами хозяйки, запивая их халявским вином.
       Единственному сыну и наследнику Кириллу, Севостьян Борисович, имея большие связи, в различных структурах города, проторил широкую дорогу в бизнесе. Сеть магазинов в городе и его районе, да парочка ресторанов, хорошо дополняли статус молодого человека в обществе. На одной из таких вечеринок, куда Татьяна Петровна привезла с собой повзрослевшую красавицу дочь Машу, молодые люди и познакомились. Надо сказать, что прагматичная мамаша этого и хотела, мысленно лелея мечту о счастливом будущем своей дочери. И попала в точку. Молодые люди понравились друг другу. Родители жениха были не против. И вскоре закатили шикарную свадьбу, на которой гулял весь цвет города.
     Поначалу в семейной жизни молодой пары всё было прекрасно. Медовый месяц Кирилл с Машей провели за границей, на побережье Средиземного моря, в одном из лучших отелей Италии. Вернувшись оттуда, молодой муж подарил жене шикарную иномарку, одарил дорогими нарядами и бриллиантами. Купили загородный дом недалеко от родителей Кирилла, у знакомых отца, уехавших на постоянное место жительства за границу. По слухам, накопленные капиталы «непосильным и тяжким» трудом, стали «жать карманы» и нешуточно интересовать соответствующие органы.       
      По всем понятиям Маша должна была быть счастливой, так считала и её мать Татьяна Петровна. Но, по прошествии, некоторого времени всё стало меняться в худшую сторону. Сначала муж запретил молодой жене работать – его статус не соответствовал тому, чтобы супруга преподавала в обычной школе «всяким лоботрясам». Потом стал требовать отчёт за каждую потраченную «не по назначению» копейку. Каждый выход и выезд из дома в город без его ведома, стали поводом для ревностей и скандалов. То, что Маша никак не могла забеременеть, не на шутку тревожило всё семейство Калиниченко. Были подключены все связи в медицине старшего Калиниченко. Севостьян Борисович обратился за помощью к немецким врачам и когда, те дали добро на лечение в одной, из лучших Баварских клиник Германии, распорядился, не смотря на все протесты сына, ехать снохе за границу. По прошествии пяти лет, после свадьбы молодых, семейство Калиниченко пополнилось новым членом семьи. Маша родила дочь. И хотя беременность проходила тяжело, и Кристина появилась на свет слабенькой и, в последствии часто болела, это, уже было мелочью для дедушки и бабушки Калиниченко – по первому требованию лучшие педиатры и патронажные сёстры города мчались в загородный дом молодых Калиниченко. Старики души не чаяли во внучке. Не менялся только Кирилл. Рождение дочери никак не повлияло на его отношение к жене. Стало ещё хуже. Теперь он стал предъявлять претензии, что молодая жена слишком много времени уделяет дочери и совсем забыла его – любимого. На лицо были все черты деспотического характера. Это даже стала замечать и свекровь. Однажды она попыталась сделать замечание сыну по этому поводу.
       Лучше бы Полина Захаровна этого не делала. Некогда любимый и единственный сыночек Кирюша, сначала наорал на мать, а потом выгнал из своего дома. В этот день он впервые ударил Машу. В последствие избиения жены по поводу и без, вошли в практику. Для примирения шли различные методы: от банального задабривания дорогими подарками и стояния на коленях, вымаливая прощение у жены, до привлечения к примирению, всё той же Полины Захаровны. Та, унимая гордыню, шла и на это, чтобы помирить молодых, а главное, чтобы у любимой внучки была полноценная семья. В этой ситуации, всесильный Севостьян Борисович не мог поделать ничего. Кирилл занял жёсткую позицию – его семья – его собственность. И со своей «игрушкой» большой ребёнок управлялся сам.
       За прошедшие двенадцать лет семейной жизни молодых Калиниченко, все их родственники устали от таких их отношений и стали, потихоньку привыкать, то есть отдаляться от четы молодых: мол, варитесь вы сами в своей каше, а у нас своя жизнь. Не могла терпеть этого, только сама Маша. Да и как тут привыкнешь: постоянные унижения и побои не раз приводили к нервному срыву молодой женщины. И только любимая дочка удерживала мать от роковой черты. Мысль о том, что станет с Кристиной без родной матери, удерживала её от самоубийства.
       И наконец, после очередной ссоры и последующего за ним избиения мужем, Маша решилась порвать с опостылевшей жизнью. Когда он умчался на своей машине «снимать стресс» в один из своих ресторанов, она пришла к родителям Кирилла и твёрдо заявила, что хочет развестись с их сыном. Те, по-видимому, морально были готовы уже к любому исходу в сложившейся ситуации. Единственным их условием было то, чтобы сноха не лишала дедушку и бабушку общения с внучкой. Выходные Кристина должна была проводить в их доме. В этом Маша им не могла отказать. К тому же свёкор пообещал решить вопрос с жильём. И хотя сноха отнекивалась, здесь он был непреклонен – всё это делалось, ради любимой внучки. И опять Маша уступила. Севостьян Борисович намекнул, что может помочь ей в устройстве на работу, если в этом будет необходимость. Но тут уже сноха воспротивилась: хватит ей того, что она уже носит их фамилию, а устраиваться на работу по протекции не будет, не хочет косых взглядов коллег. Полина Захаровна поддержала её в этом. Свёкру пришлось согласиться.   
        Вот такой и предстала Маша, уже на следующий день, перед своей подругой в студенчестве, а теперь директором школы Варнаковой Верой Павловной. С ней хотелось решить сразу два вопроса: устроиться самой на работу, по своей специальности учителя и заодно перевести дочь Кристину в эту же школу, чтобы была поближе к матери и подальше от отца. Маша ещё не представляла, как поведёт себя Кирилл, когда она объявит о своём решении развестись с ним. Хорошего от мужа ничего не ждала. И старалась обезопасить и себя и дочь от его возможных нападок.
        Теперь, сидя в кафе, с некогда лучшей подругой Верой, Маша уже стала сомневаться, что приняла правильное решение по выбору школы. Похоже, у самой Веры  проблем тоже было не мало. Но решила не торопиться с выводами и выслушать подругу. Та, выпив рюмку коньяка и, не притрагиваясь к закуске, хотя стол был заставлен всевозможными яствами, продолжала свой монолог успешной в карьере дамы, но обиженной мужским вниманием женщины:
         - Все мужики сволочи! Согласись, подруга? – И, убедившись, что Маша утвердительно кивнула, продолжила: - Я, ведь, слышала о том, что ты удачно вышла замуж за богатого бизнесмена. Но сегодня увидев тебя такую…, вновь убедилась в том, что все мужики сволочи. Превратить тебя – первую красавицу нашего курса – в замученную жизнью женщину… Это надо быть каким монстром!?
         - Ты права, Вера, - соглашаясь, ответила Маша, - нечего было мне выходить замуж по расчёту. Вот что из этого теперь получилось.
         - Какая разница: по любви или по расчёту! – Воскликнула Вера Павловна, опрокинув вторую рюмку коньяка, себе в рот. – Где-то мы сами, чего-то и когда-то упустили. Так я думаю. А умные женщины, к примеру, твоя мать, сразу «берут быка за рога» и держат верх над мужиками. Я, ведь, помню, когда мы приходили к тебе домой, какие отношения были между твоими родителями. Хотя Татьяна Петровна и не старалась показать на людях, что она глава семьи в доме, но это и так было видно, по отношению Петра Ивановича к ней. Извини за выражение, подруга, но он, разве, что ноги ей не мыл, лишь бы угодить благоверной. Вот с кого нам надо было брать пример, с твоей мамы.
         - Что верно, то верно, - вновь согласилась Маша, - в нашей семье мама заправляет всеми вопросами, касающимися семьи. Вот и меня пристроила в богатую семью. – И, немного помолчав, добавила: - Но я думаю, что надо иметь характер мамы и покладистость моего отца, чтобы так выстроить отношения. Если бы папа, хоть немного походил на моего деда, то есть своего отца, то навряд ли маме удалось одержать верх над ним. Я думаю, что отец мой просто мягкотелый, а я пошла в него характером. И в жизни нам просто не везёт с партнёрами.
         - Насчёт характера ты, верно подметила, подруга, - теперь, уже уступила Вера Павловна, - а вот, за наших партнёров в жизни, готова с тобой поспорить. Только, давай сначала выпьем с тобой, Машка. Не то я буду пьяной, а ты только пригубляешь свой бокал. Разговор то на равных не получится.
         - Тогда у нас получится разговор двух пьяных баб. – Засмеялась в ответ Маша. – Начнём друг другу пьяные слёзы лить. А утром и не вспомним, зачем мы встречались.
         - Тоже верно, - захохотала подруга, - давай выпьем и поедим, не пропадать же добру. Вон сколько всего натащили. А где наш халдей? Он обещал приглядывать за нами.
        Не успела она договорить фразу, как у столика возник официант, с бутылкой коньяка в руках. Вера Павловна, удивлённо посмотрев на него, только и нашлась, что спросить:
           - Ты, что ли волшебник?
        Молодой человек, улыбнувшись обаятельной улыбкой, показал рукой в сторону и сказал:
           - Вон с того столика молодые люди попросили угостить дам, то есть вас, за их счёт.
         Обе женщины посмотрели в направлении, куда показал официант. Два дородных кавказца, сидевшие на удалённом расстоянии от них, у окна, за своим столиком, приветственно помахали дамам.
           - Явились – не запылились. – Недовольно пробурчала Вера Павловна, но махнула рукой в ответ, давая понять «молодым людям», что их только лишь видят. К общению с ними дамы не расположены. И отвернулась. Официант уже исчез.
          - Я боюсь их. – Испуганно сказала Маша, глядя на подругу. – Может, вернём им коньяк?
         - Не стоит, подруга, - уверенно произнесла Вера и, разливая по рюмкам «презент», добавила: - Эти парниши никогда не переступят запретную грань, если ты сама этого не захочешь. Воспитание такое, одним словом – Кавказ.
         - Какая ты! – Вновь восхитилась подруга, тем самым, подталкивая ту на новые рассуждения о «сволочных» мужиках, забывая о своих проблемах, с которыми пришла к подруге.
          - Да я такая, - уже хвастливо сказала та, - как моя мама утверждает, я пошла характером в свою бабушку Варю – донскую казачку. Дед тоже был казаком, но прожил недолго, сгинул в сталинских лагерях в тридцатые годы. Наследника не успел оставить, а четырёх девок они с бабой Варей народили на свет, одна из них была моя мама. Трудно было ей подымать на ноги такую ораву, но характер у неё был жёсткий, потому и смогла сохранить и вырастить  всех в те тяжёлые годы. Статной красавицей была баба Варя. Я видела её фотографию, где она вместе с дедом – молодые, на лошадях верхом, при оружии. Вместе революцию делали. Так вот, наряди меня так, да на лошадь посади – вылитая баба Варя буду.
       - А с лошади не свалишься? – Прыснула в кулак Маша и, смущённо оглянувшись по сторонам, замолчала.
       - Пожалуй, свалюсь, - немного подумав, серьёзно ответила Вера и добавила уверенно: - да, свалюсь. Сейчас лошадей заменили машины. А на автомобиле я не хуже любого мужика езжу. Между прочим, сама научилась.
      - А я слабенько езжу. – Тихо сказала Маша. - Не успела толком научиться, муж отобрал машину, чтобы без него в город не ездила. 
       - У меня бы не отобрал. – Самоуверенно произнесла подруга и пополнила выпитые рюмки. Взяв в одну руку вилку с кусочком ветчины, в другую налитый коньяк, сказала Маше: - Давай, за бабу Варю. Царствие ей небесное.
       И, вновь, уже не чокаясь, опрокинула стопку в рот. Когда закусила, продолжила свой монолог:
       - Красавицей она была, как я уже говорила. После того, как мужа её арестовали и услали в лагеря, стал к ней приставать уполномоченный с района. Как приедет в станицу, решит свои дела «шкурные» и к бабе Варе заявляется. Тогда она, конечно, не баба Варя была, а молодая ещё, около тридцати ей было, в самом соку баба. Но этому уполномоченному, всегда «от ворот поворот» давала. Тот злился, грозил всевозможными карами, властью своей кичился. Но молодая казачка не уступала, всё смеялась над ним. Так и уезжал в свой район уполномоченный «не солоно хлебавши».
       Раз дождался своего часа уполномоченный… В те времена людей, вместе с землёй их и скотиной, в колхозы объединяли. Оставляли на подворье коровёнку, да курей каких, чтобы люди совсем с голоду не умерли. Так вот, в один год, баба Варя, вместе с дочерьми, накосили сена своей корове на зиму. А вывозить то нечем. Пошла она в колхозное правление просить лошадь, чтобы сено привезти. Правление разрешило взять коня из колхозной конюшни. Пока казачка шла за ним на конный двор, завхоз всю упряжь конную закрыл под замок и ушёл домой.
        - Зачем закрыл? – Вставила вопрос Маша, заинтересованная рассказом подруги.
        - Издевались так над людьми, вот зачем. – Зло ответила Вера и, подумав, добавила: - Власть свою показать хотели – вот мы, мол, какие, всё можем: и миловать и карать. Лошадь вот дали, а упряжь не дадим. Бюрократия, по-нашему. И не сделаешь ничего – власть на их стороне. 
           - И что же баба Варя? – Уже поняла подруга, что сейчас в рассказе произойдёт, что-нибудь экстраординарное.
          - А ничего. Выбила стекло в окне склада и взяла сбрую. Телега старая нашлась у соседей. Коммуне она не приглянулась, так как большой ремонт ей требовался. А старый дед соседский, потихоньку, отремонтировал телегу и, иногда сами пользовались ею, а когда и соседям давали в аренду. Так баба Варя и вывезла своё сено за ночь.
          - Почему за ночь? Что днём времени не было? – Вновь удивилась Маша.
         - Днём в колхозе работать надо было, от зари до темна, за палочки. – Просто ответила Вера. – Денег в то время не платили, а учётчик в ведомости проставлял палочки за каждый отработанный день. Осенью подсчитывали эти палочки и рассчитывались натуральной оплатой, то есть собранным урожаем.
         - Про это я слышала. – В нетерпении проговорила подруга. – Что бабе Варе за разбитое стекло сказали?
         - Уполномоченный приехал из района. – Зрачки глаз у Веры Павловны, при этих словах сузились, словно к ней приехал этот представитель власти, и она вспоминает этот день. – Утром рано. Спешил, наверное. Не терпелось расхитителя колхозного добра арестовать. Зашёл, как к себе домой, в грязных сапогах, прямо с дороги, встал на чистый коврик, у порога. И сразу оттуда, ехидно так:
        - Ну, что, Варвара Семёновна? Говорил я тебе, что моя возьмёт?
        Казачка, в то время на печи сидела. Грелась и сушилась, после прошедшей ночи, когда сено перевозила. В последний рейс под дождь попала, вымокла вся, да устала сильно.  Рядом небольшая поленница дров сложена, для быстрой просушки. Головой к ней приникла от усталости.
       Видимо, накипело сильно у Вари на душе… Взяла она, первое попавшее полено в руку и, что есть силы, запустила в уполномоченного. Тот, как стоял у порога, так и свалился, за него, как дуб подкошенный. Только ноги в сапогах остались на этой стороне порога, а сам распластался в сенцах. Полено ему в лоб угодило.
        - Убила!? – Ахнула Маша и, в испуге, посмотрела по сторонам. На них, уже давно, никто не обращал внимания. Официант о чём-то увлеченно болтал с барменом у стойки. Кавказцы за своим столиком о чём-то спорили, жестикулируя при этом руками. Разве, что не дрались. Голос Аллегровой исполнял «Императрицу».
        - Казачка тоже так подумала, - усмехнулась Вера Павловна и продолжила дальше свой рассказ: - Слезла с печи и села за стол у окна. Стала ждать, когда за ней придут. Всё равно хватятся уполномоченного, знали, ведь, куда направился. Да и конь его стоял привязанный у двора Варвары. Сморил её сон и здесь. Уронила голову на стол. Проснулась от того, что младшая из дочерей толкает её, будит, чтобы вставала. Есть захотела. Подняла голову казачка и не поймёт: то ли сон ей приснился, то ли наяву уполномоченный приходил. Дверь открыта, а того и нет у порога. Только два грязных следа, от его сапог, на коврике остались.
       С тех пор отстал уполномоченный от моей бабушки. И не принял никаких мер против неё. Не жаловался никуда. Ускакал на своём коне восвояси, даже в правление не заехал. Видать стыдно было за разбитый лоб, да и не совсем совесть потерял, может быть, чтобы со вдовой расправляться.
       Но в станице, кое-кто углядел случившуюся «оказию» с уполномоченным. Слух  разошёлся по домам. И стали с тех пор Варвару кликать «Бешенная», за глаза, конечно. Председатель, тоже стал побаиваться её. И, уже, не посылал на какие попало работы, где потяжелее, как жену «врага народа», а стал давать работы полегче. И по осени, пай перестал ужимать, а давал, по совести, то есть, по количеству ртов в семье.   
         - Какая у тебя бабушка была! – Восхищённо отозвалась на рассказ Маша. – А я и не знала.
         - Я тоже не сразу узнала. – Обыденно произнесла подруга. – Мне мама, как-то рассказала, когда я на своего Вадима пожаловаться к ней пришла.
       - Жаловаться на мужа к маме? – Удивилась Маша. – Моей матери, по-моему, всё равно, как я живу. Спихнула дочь со своих плеч и успокоилась. Считает, что миссию свою исполнила. Теперь очередь Дашки пришла, найдёт ей «достойную» пару и выдаст замуж.
       - Я, конечно, не до конца знаю семью твоей матери, но думаю, ты сама тут немного ошибаешься. – Возразила ей подруга. – У любой матери защита своего ребёнка заложена на уровне инстинкта. Тем более, я ходила к своей маме за советом, а не за помощью. Не в её правилах лезть в чужую семью. И она, как мудрая женщина, не докучала меня всякими наставлениями, а просто рассказала свои жизненные наблюдения и свой опыт, в различных ситуациях. Она и сказала мне, что характер мой, напоминает ей мою бабушку и её мать, и что с таким характером можно любого мужика «заткнуть за пояс». Донские казачки тем и славились, что в лихую годину наравне с казаками справлялись с невзгодами.
        - Но, ведь, сейчас не война и не голод? Какая же это лихая година? – Опять сбилась с толку собеседница.
        - Какая же ты, Машка, бестолковая! – Уже, с досадой проговорила Вера Павловна. – Всё принимаешь на веру в буквальном смысле слова. Ты ко мне неспроста, ведь, пришла. Не радостью, какой поделиться. Вот и у тебя «лихая година» настала.
          - Поняла, я – дура. – Вздохнула в ответ подруга. – Прости меня, Вера. Я не знала, что у тебя тоже проблемы.
        - Моя проблема, мне её и решать. – Сказала, как отрезала Вера Павловна. – Это ты прости меня дуру, что позволила себе расслабиться и поплакаться «в жилетку». Ты лучшая, из всех подруг, которые у меня были и, наверное, больше не будут никогда. Давай, рассказывай, что тебя привело ко мне. Хотя, я, кажется, всё поняла, ещё при встрече.
          - Спасибо тебе, Вера…, - расчувствовалась подруга, на глаза навернулись слёзы, - ты самая умная из всех моих друзей и тебе можно доверить самое сокровенное.
         Маша примолкла, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Вера молчала, глядя на неё. По её взгляду и изменившемуся настроению, подруга поняла, что не стоит лить слёз и изливать душу, а сказать именно, то, зачем пришла.
          - Возьми меня к себе на работу, Вера Павловна? – Выдохнула она.
          - Возьму. – Коротко ответила та и усмехнулась. – Но, ведь, ты не всё сказала, что хотела?
          - Верно, Вера!? – Вновь удивилась проницательности подруги собеседница. – Ты, словно читаешь мысли мои.
          - На том и стоим… - Произнесла сакраментальную фразу Вера Павловна. – Договаривай.
          - Кристину, дочку свою, хочу в эту же школу перевести, чтобы поближе ко мне была.
         - От мужа сбежать хочешь? – Просто спросила подруга. – Думаешь, это поможет. Он, ведь, не оставит вас в покое, хоть на край света сбеги. Деньги многое делают.
         - Что же мне делать, Вера? – Уже потеряно спросила Маша. – Я развестись с ним хотела.
         - Правильно, что развестись хочешь. – Уверенно ответила та. – Но ситуацию, в ваших отношениях, надо менять кардинально.
         - Как!? – Коротко и в отчаянии выдохнула подруга.
         - Посмотрим. Приходи завтра. Напишешь оба заявления. Устроитесь обе. А там поглядим, как говорят «война план покажет».
         - Отчаянная ты! – Вновь восхитилась подруга.
         - Погоди хвалить, - коротко отрезала та, - надо ещё, нам с тобой, до утра дожить. Вернее мне.
         - Не пугай меня, Верка! – Воскликнула Маша. – Что может с тобой такого произойти за ночь!?
         - Убивать своего Виталика буду, сегодня. - Буднично проговорила подруга и добавила коротко: - Или он меня.
        Она взяла бутылку с коньяком и разлила по рюмкам остатки. Получилось ровно до краёв. Глядя на онемевшую от страха  Машу, Вера Павловна усмехнулась и предложила:
          - Давай выпьем, подруга, чтобы сегодня успех был на моей стороне. Чтобы господь дал мне сил довести дело до конца.
           - Не кощунствуй, Верка! – Слёзы вновь проступили на глазах сентиментальной подруги. – Господа зовёшь на помощь совершить грех. Что мог сделать такого твой Виталик, что ты так ненавидишь его, что готова на убийство.
           - Педофил он. – Глядя окаменевшими глазами в сторону, выговорила Вера Павловна и, выпив до дна свою рюмку, добавила: - А, попросту педераст, развращающий и пользующий мальчиков.
          - Ах! Как же так? – Только и смогла   произнести Маша.
          - Вот так, подруга. А ты говоришь – любовь…, - заговорила тихо Вера, - я, ещё сомневалась долго. Хотя, догадываться стала давно. Особенно, после того, как одна из мамаш, забрала своего сына из школы и перевела в другую. Шума она не стала поднимать, но сказала на прощание, с презрением: «Очень советую обратить внимание на поведение вашего мужа, «дорогая» Вера Павловна. Придёт время и ваше звание «заслуженного учителя» может не помочь вам». И ушла, оставив меня в сильных сомнениях. А вчера наш сын окончательно открыл мне глаза. Прислал мне по интернету пикантные снимки, которые получил от своего родного отца, связавшись с ним от чужого имени. Тоже, наверное, догадывался о его не достойном поведении. Современные компьютерные технологии могут многое. Не могут только одного – успокоить душу.
          Вера Павловна замолчала. Маша спросила, в отчаянии:
         - Ну, что же, теперь делать!?
         - Жить…, продолжать жить. – Твёрдо ответила подруга и, посмотрев в глаза собеседнице, не менее твёрдо сказала. – Завтра ты придёшь ко мне, как договорились. Не бойся, подруга, я сумею постоять за себя и своего сына. Я никого убивать не буду, а выгоню своего Виталика, как «шелудивого пса», чего бы мне этого не стоило. Как – это мои проблемы. Решу свою, возьмёмся за твою. На то мы и подруги, чтобы помогать друг другу. Надо позвать официанта, пускай счёт несёт. Хотя у него, уже, всё давно подсчитано.
            - Погоди, Вера… - смущённо проговорила подруга. И, стесняясь, неуверенно вытащила из сумочки стодолларовую банкноту, положила на стол, - я тут немного денег принесла…, думала, как в знак благодарности, что ли…, ты, только, ничего плохого не подумай…  Если не надо, то, хоть в счёт, за столик оставим. Мне неудобно, как – то…
           - Взятку даёшь? – Криво усмехнулась Вера Павловна. – Да не тушуйся ты. Не обижаюсь и понимаю. Другой бы может не понял, а я знаю тебя, как облупленную… Небось, последнее отдаёшь?
          - У мамы взяла. – Коротко ответила подруга, вся пунцовая от стыда.
          - Узнаю Татьяну Петровну…, - с подтекстом сказала собеседница и, взяв в руки купюру, поднесла её к носу – фыркнула: - А, ещё говорят – деньги не пахнут.
          - Что-то не так? – Испуганно спросила Маша.
          - Всё нормально. – Спокойно ответила Вера и, положив иностранную банкноту на стол, добавила сверху отечественной денежной массы. Затем придавила сверху перевёрнутой рюмкой и удовлетворённо произнесла: - Вот так мы с ней поступим. Пошли, Машка, на выход. Мне ещё тебя на такси надо отправить.
           - Да я, как-нибудь сама доберусь, - запротестовала та в ответ и, впопыхах спросила, догоняя подругу: - А официанта предупреждать не будем?
          - Как-нибудь не надо. С этого дня у тебя, Маша, начинается новая жизнь. – Уверенно отвечала Вера Павловна, шагая к выходу. – И запомни, навсегда: дамы о своих уходах не предупреждают. В любых случаях. А если ты о деньгах…, не беспокойся, я оставила за наш ужин, более, чем достаточно. Пусть молодой человек порадует свою девушку, если таковая у него есть, хорошими цветами.
      Отъезжая на такси, в которую, после небольших препирательств, Вера впихнула подругу, Маша оглянулась в заднее стекло автомашины. Встретившись взглядом с ней, увидела, на улыбающемся лице Веры, грустные глаза. И, вместо прощального помахивания рукой, вдруг перекрестила подругу, прошептав: «Храни тебя Бог».         


 











                Г Л А В А  5.
               
       Тяжёлый и мощный мотоцикл легко нёс своего ездока, наматывая километр за километром, ровного асфальта шоссе, на свои два колеса.  Встречный напор тёплого воздуха дул в лицо, приятно развивая и закручивая длинные и светлые волосы молодого парня. Попадающиеся встречные машины сигналили лихачу, кто коротко - предупреждающе, а кто и возмущённо, подавая длинный, тягучий сигнал. Уж слишком близко к центру дороги мчался им навстречу «бесшабашный» байкер.
        На одном из «диких съездов», мотоциклист свернул с твёрдого асфальта и, уже тише, поехал по степной грунтовой дороге, поднимая за собой пыль, которая скручиваясь в причудливый шлейф, оставляла за мотоциклом надолго в воздухе след, подобно тому, как в небе остаётся полоса от реактивного самолёта.
        Проехав пару километров, байкер остановил своего железного коня на высокой прибрежной круче большой реки. Не глуша мощного двигателя, парень сидел в седле мотоцикла и любовался открывшимся видом могучего течения воды великого Дона.
         Далеко внизу, у самой кромки воды, на диком пляже, отдыхала группа молодых людей. От них отделилась девушка и приветственно помахала высоко поднятой рукой мотоциклисту, призывая его присоединиться. Неподалёку от тусовщиков, вразброс стояли их железные кони.
       Крепкие руки молодого байкера сильнее сжали ручки руля, двигатель взревел и легко поднял мотоцикл, вместе с седоком на заднее колесо. Промчав по самому краю кручи, байк послушно опустился на переднее колесо и по узкой тропинке, ведущей с высокого мыса к берегу, железный конь стремительно вынес своего седока, прямо к пляжу.
        Впечатлённая проделанным, на грани фола, трюком, группа молодых людей захлопала в ладоши. Не восхитилась фаталистом лишь молодая девушка, которая минуту назад приветствовала его и звала к себе. Она отвернулась, от подъехавшего парня и отошла к воде.
        Оставив мотоцикл возле железных «собратьев», молодой человек подошёл к друзьям и, молча, поздоровался с каждым из парней, хлопая их по раскрытой ладони. С девушками он прикоснулся щекой к щеке с каждой. Проделав приветственный ритуал, он уселся на песок, у догорающего костра, собрав калачиком ноги и спиной к стоящей у воды девушке. Парни вслед за ним, также стали рассаживаться вокруг костра. Каждая, из подруг байкеров, присаживалась за своим парнем и, кто обнимала за шею своего друга, а кто, просто садилась рядом. Образовался круг из пяти пар молодых людей. Приехавший накануне байкер, оставался без пары. Одна из подруг, повернувшись в сторону берега, крикнула, гуляющей по прибрежному песку девушке:
          - Дашка! Ну, хватит выделываться, уже! Иди к нам.
Та никак не отреагировала, а, лишь, зашла в воду по щиколоткам ног и, нагнувшись к ней, стала плескать её себе на лицо. Узкая белая полоска купальника, прикрывающая лишь причинное место девушки, только подчёркивала загорелые ягодицы своей хозяйки, переходящие в длинные и стройные ноги.
           - Фу! Дура! – Фыркнула подружка в ответ демонстрации задницы своей подругой, означающей молчаливый знак протеста: «Вот так вам всем!» и отвернулась от неё. Никто не обращал внимания на их перепалку, все, лишь, молчаливо смотрели на догорающие угли костра.
           - Ну, как новая работа, Костян? – Нарушил глубокомысленное молчание, через некоторое время, один из парней.
         Тот, немного выдержав паузу, ответил однозначно:
          - Нормально.
И одним толчком, скрещенных ног, он легко поднялся и пошёл к реке. Девушка стояла спиной, к приближающемуся парню и подставляла своё лицо, тёплым лучам солнца, зажмурив глаза. Длинные чёрные ресницы, без косметики, слегка подрагивали. Услышав, что парень остановился за спиной, она повернулась к нему и, не открывая глаз, положила свои руки ему на плечи. Тот, положив ладони на тонкую талию подруги, наклонился и поцеловал её в губы. Девушка открыла глаза.
       - Здравствуй, милая. – Тихо произнёс молодой человек.
       - Ты сколько ещё будешь испытывать мои нервы? – С упрёком спросила девушка, глядя своими большими синими глазами в его глаза.
        - Пока ты не скажешь, когда пойдёшь за меня замуж. – Нежно ответил тот в ответ.
        - Я говорила тебе и не раз – я пойду за тебя, но не сейчас, - сердито сказала подруга, - и если ты станешь калекой или, не дай Бог разобьёшься, на своём байке, демонстрируя, в очередной раз, свою крутость, то мечта твоя не осуществится.
         - Я тебе, тоже говорил, и не раз, мы с ним одно целое и мой конь, меня никогда не подведёт. – Улыбаясь в ответ, тихо проговорил друг. После этих слов, он нежно сжал ладонями талию девушки и, легко, как пушинку, поднял её вверх, одновременно повернув в воздухе, посадил на своё плечо. Развернувшись, пошёл в сторону друзей. Те, молча, наблюдали за очередной, как им казалось, демонстрацией своего превосходства, их неформального лидера.
         - Никогда не говори «никогда»…, - последнее, что проговорила подруга, прежде чем он опустил её у костра и встал рядом.      
         - Пора возвращаться в город. – Безо всяких эмоций на лице и в голосе, спокойно произнёс Костян, глядя на последние угольки, прогоревшего костра.
        Группа молодых людей послушно разошлась парами по своим железным коням. Почти одновременно завелись двигатели всех шести мотоциклов.  По узкой тропинке, от реки на высокий увал,  мотоциклисты выехали поочерёдно и, неспешно каждый, догоняя товарищей, занимал своё место в ряду.  Так байкеры, со своими подругами и ехали по степи до шоссе, чтобы не глотать пыль друг за другом.
        Выехав на асфальт, выстроили своеобразный клин. Первым, на своём байке с Дашей, ехал Костян. За ним, на некотором удалении и в ряд, ещё два мотоциклиста. Замыкали колонну трое байкеров, занявших всю полосу для движения, своим рядом. Образовавшийся треугольник из мотоциклов двигался в сторону города по шоссе, неся в седлах  своих седоков. Скоростной режим не нарушался. Каждый из молодых людей понимал, что в его руках находится, не только руль мощного байка, но и жизнь подруги. Лица их были сосредоточены и несли печать стойкого мужества.
         Встречные автомобили невольно замедляли скорость своего движения, увидев издалека столь солидный эскорт из мотоциклов. Водители, движущиеся на автомашинах в попутном направлении, не решались обгонять «грозную процессию». Кто знает, как поведут себя байкеры, попытайся они нарушить стройные ряды их клина.
         На подъезде к городу, байкеры поочерёдно съезжали с шоссе, и каждый своей дорогой, чтобы не причинять беспокойства сотрудникам ГИБДД, бдительно несущим службу на своём посту, уезжал в свою сторону.
        Через неделю, не сговариваясь, молодые люди вновь встретятся на том же месте, у Дона, чтобы провести вместе отведённое время, пока не прогорит их костёр. Заведённый ими своеобразный ритуал очищения от городской суеты и «мирской грязи», не нарушался уже целый год. Каждый, из молодых людей, жил своей жизнью: кто учился, кто работал. Иногда их пути пересекались в небольшом районном центре, где они жили, когда на дискотеках, иногда в кино, на новых фильмах. Объединило молодых людей нечто большее, чем любовь к мотоциклам и скорости. На берегу Дона, оторвавшись от цивилизации, каждый из байкеров, по-видимому, ощущал себя на месте своего пращура из далёкого прошлого, когда казаки в своих дальних конных переходах останавливались на отдых у великой реки. Собирали дрова, выброшенные сильным ветром и большими волнами на берег, разводили костёр. Подруги молодых людей, загорали и купались, если позволяла погода. Сами байкеры вели неторопливые разговоры у костра, и делились последними новостями в мире техники и собственных усовершенствований в конструкциях своих железных коней.
       Когда догорал последний уголёк их костра, не сговариваясь, они вместе возвращались в мир цивилизации. Собственно, лидера в их команде никто не выбирал и не назначал. Он, как бы сам, «вырисовывался» со временем, исходя из своего характера и качеств лидера.
       Костя Кравцов появился в группе местных байкеров неожиданно и в одночасье стал для них непререкаемым авторитетом. До него лидером команды неформально, но по существу был Стас, достаточно умный для организатора, но самовлюблённый молодой человек.  Качества авторитарного управления людьми передались ему по наследству от его отца – главы администрации их города. К тому же Стас был физически крепко сложен и хорош собой, что давало ему большие возможности в покорении сердец у женского пола и, вместе с тем, чувства превосходства над своими товарищами мужского пола. Но этих качеств, самому ему, казалось мало и, для весомости своего непререкаемого авторитета и повышения своей значимости, перед друзьями, Стас носил с собой нож, как атрибут мужского достояния. Любому бы другому молодому человеку, обладание таким «весомым аргументом», доставило бы кучу неприятностей, даже при случайной встрече с сотрудниками правоохранительных органов, но только не Стасу. Широкая папина спина надёжно укрывала самонадеянного сыночка от любых поползновений с их стороны, если таковые случались. Даже, когда байкеры возвращались в город, объезжая, стоящий на их пути кордон, в виде стационарного поста ГИБДД, на въезде, Стас демонстративно, со своей подругой Дашей, проезжал мимо сотрудников этого поста. Те, в свою очередь «не замечали» нарушителей ПДД, едущих без шлемов на мотоцикле, зная, кто находится за рулём «крутого» байка.
         В тот день молодые люди также собрались на берегу Дона. Разожгли костёр и кружком своего неназванного «братства» сидели около огня.  День был не очень тёплым, и никто не решался купаться. Стас забавлялся своей любимой игрушкой, демонстрируя товарищам искусство владения ножом.  Девчонки восхищённо ахали. Кроме Даши. Она стояла поодаль и хмуро наблюдала за накатывающими волнами на берег, зябко кутаясь в кожаную куртку своего бойфренда, пока тот доставлял удовольствие другим.
        В какое-то время ей наскучило однообразное созерцание, уже рябивших в глазах волн и Даша перевела взгляд на берег. Равнодушно посмотрев на увлечённых забавами Стаса своих друзей, она подняла голову и увидела на высокой круче одинокого мотоциклиста. Тот сидел на своём байке, широко расставив ноги и крепко держа руками своего железного коня, и смотрел на Дон. Светлые и длинные волосы парня красиво развевались на ветру. Даша залюбовалась величественным видом незнакомца. Тот, словно почувствовал её внимание, перевел свой взгляд на группу молодых людей, собравшихся на берегу. Девушка приветственно махнула, как бы призывая его присоединиться.
          - Что за явление Христа народу! – Услышала Даша недовольный возглас Стаса за своей спиной. Оглянувшись, увидела, что все, уже переключили своё внимание с него, на появившегося незнакомца. Неформальному лидеру это сильно не понравилось. Он недобрым взглядом посмотрел на свою подругу и перевёл внимание на высокий увал. Даша вновь повернула голову в сторону кручи.
        В это мгновение послышался мощный рокот двигателя мотоцикла, и вся группа молодых людей увидела, как железный конь легко поднялся на заднее колесо и понёс своего седока по самому краю кручи. У тропинки, ведущей с увала к берегу, он опустился на переднее колесо и стремительно слетел вниз, уже на двух колёсах. Незнакомец оказался возле байкеров и их подруг. Он заглушил двигатель и, приветственно улыбаясь, сошёл с мотоцикла. Поставив своего железного коня на подножку, парень шагнул к своим новым «собратьям» и оказался нос к носу с их лидером. Острое лезвие ножа Стаса упёрлось, через кожаную куртку, прямо под ребром, за которым, в нескольких сантиметрах, находится сердце. 
          Оба соперника были широки в плечах, но незнакомец немного уступал в росте. Это превосходство и стальной клинок в руке, давали Стасу мнимое представление о его теперешней несокрушимости. Но не незнакомцу. 
         - Сделай это сейчас. – Невозмутимо и спокойно сказал он сопернику, глядя в его глаза, затем добавил: - Другого шанса я тебе больше не дам.
         В глазах Стаса мелькнула растерянность – одно дело рисоваться своей крутостью перед друзьями, другое – взять, вот так вот, запросто, убить человека на их глазах и прямо сейчас. По большому счёту ему хотелось просто унизить незнакомца в глазах своих товарищей. Но этого замешательства было достаточно новичку. Он неторопливо положил свою левую ладонь на руку державшую нож и, сжав запястье соперника, согнул его в изгибе. Нож, упав к их ногам, звякнул о камни. Тут же, отпустив руку, незнакомец, лбом своей головы, резко боднул в подбородок Стаса. Тот, не ожидавший удара, не успел переступить ногами, упал на песок, придавив его «пятой точкой». В растерянности от происшедшего лидер оглянулся в сторону своих товарищей. Все были в замешательстве от такого резкого поворота событий. Между тем, незнакомец поднял стальной клинок с песка и шагнул к сопернику. Глаза Стаса округлились от ужаса. Но то, что произошло далее, не ожидал никто.
         Встав над поверженным и закрывшим глаза от страха соперником, незнакомец, взяв нож в обе руки: за рукоятку и лезвие и, словно тот был изготовлен не из стали, а пластмассовый, резко переломил его пополам. Перешагнув через сидящего на песке лидера, он подошёл к догоревшему костру и бросил останки оружия в угли. От них вверх полетел сноп ярких искр, словно предвещая победу. Новичок прошёл к реке и остановился у самой воды. Глядя на волны великой реки, он протянул к ней обе руки, ладонями вниз. Постояв так несколько секунд, перевернул ладони вверх – к солнцу. Глаз парня не было видно, но лицо его было обращено, также на диск.
          Неизвестно, сколько бы он простоял, вот так, но, поверженный лидер не собирался сдавать свои позиции. Урок, по-видимому, пошёл не впрок. Да и позор перед товарищами и своей девушкой, необходимо было смыть немедленно. Посмотрев ненавидящим взглядом, на, всё ещё находящихся в немом ступоре, друзей и, увидев насмешливое лицо Даши, он вскочил на ноги и с громогласным рёвом, разъярённого льва, кинулся на обидчика. Тот, даже не повернулся, в сторону, вновь, возникшей опасности, а, опустил руки и лишь слегка нагнул голову, как насторожившийся бык. И когда Стас, уже налетел на своего противника, собираясь корпусом своего тела, смести его, последний, в какую - то долю секунды раньше, вдруг резко присел и выпрямился, придавая ускорение сильным толчком своих рук, пролетающей над ним «торпеде». Описав широкую дугу над водой, тело Стаса шмякнулось об воду, создав огромный каскад из брызг и шума.
         Когда, теперь уже, бывший лидер самостоятельно вышел из воды, на него неловко было смотреть его друзьям. Мокрый и трясущийся от бившего его озноба, Стас представлял собой жалкое зрелище. Подруги байкеров, кроме Даши,  сочувственными взглядами провожали человека, который ещё  минут пятнадцать назад вызывал у них восхищение. Парни вели себя по-разному. Кто смотрел с откровенным презрением, как на зарвавшегося, в своих амбициях, откровенного негодяя, и получившего заслуженный урок. А кто стыдливо прятал глаза, не желая придавать им сочувственное выражение. Проигравший свой, по-видимому, первый в жизни настоящий и последний бой, теперь уже, разочаровавший их лидер, уехал на своём крутом байке, даже не взглянув в сторону своей и теперь бывшей подруги. Та стояла, отвернувшись от всех сразу. С губ её, никак не могла сойти печать глубокого презрения.
        Незнакомец подошёл к прогоревшему костру и, усмехнувшись, глядя на обломки ножа, лежавшие среди углей, произнёс:
        - Не думал я, что у нас состоится такое знакомство…, - и немного помолчав, добавил, - пора возвращаться домой.
        Все послушно и молчком пошли к своим мотоциклам. Только Даша одиноко стояла в стороне и с грустью смотрела в сторону реки.
        - Жалко своего бойфренда? – Спросил  её незнакомец. Та, не поворачиваясь к нему, сама, в свою очередь, задала вопрос:
         - Тебя как зовут, казак?
         - Костян. – Просто ответил он.
         - Ты откуда взялся, Костян? – Вновь спросила девушка. В это время завелись двигатели мотоциклов и байкеры по очереди, стали выезжать на высокий увал по тропинке. Последний мотоциклист подъехал к Даше и его девушка, прижавшись ближе к парню, крикнула:
          - Садись за мной. Поехали.
          Та отрицательно мотнула головой и сказала в ответ подруге:
      - Езжайте сами. Я поеду с ним.
      Подруга сделала испуганное лицо и покрутила пальцем у виска. Байкер, лишь улыбнулся и показал незнакомцу оттопыренный большой палец, тем самым, выражая мужскую солидарность. Костян улыбнулся в ответ. 
       - Догоняй! – Крикнул ему новый товарищ и стартанул в гору. Его подруга, взвизгнув от страха из-за резкого рывка, стукнула кулачком в широкую спину байкера. Тот, выехав на высокий увал, оглянулся назад и призывно махнул рукой, вновь приглашая присоединиться.
       - Ну, что догоним их, казак? – Спросила Даша, уже,  заинтригованно глядя тому, прямо в глаза.
       - Давай попробуем. – В тон ответил ей тот. Сел на свой мотоцикл и завёл его. Крутанув байк, с пробуксовкой заднего колеса, почти на месте, остановил его, точно у ног девушки. – Держись крепче, казачка.
      Мощный мотоцикл, стремительно взлетел на кручу, и понёс своих седоков вдогонку уезжающих к шоссе байкеров. Даша доверчиво прижалась к своему новому фавориту, обхватив его крепкий торс руками, смело, прикасаясь упругой грудью к его спине, коленями обхватив ягодицы.
      - Тебя как зовут!? – Крикнул, обернувшись назад, Костян.
        - Даша. – Подтянувшись, прямо в ухо, спокойно произнесла девушка. Опустившись назад на седло, уже крикнула звонко. – Ты, давай наддай…, не то мы их не догоним!
       Байк резко ускорился и в считанные секунды нагнал группу мотоциклистов. Те, уже подъезжали к шоссе и замедляли скорость. Уже знакомый байкер, приглашавший присоединиться к ним, показал новичку рукой, чтобы он первым выезжал на асфальтированную дорогу. Костян не верил своим глазам: все байкеры замедляя скорость своих мотоциклов, уступали ему дорогу вперёд. Каждый кивал одобрительно головой, означая, что согласен на его лидерство в группе. Даша сильным толчком сжала своими коленями его бёдра,  подобно тому, как казак на переправе через реку, подбадривает своего рысака на решительные действия. И Костян принял предложенные правила игры.
       По шоссе байкеры ехали, выстроив своеобразный треугольник. Во главе его, первыми ехали Костя с Дашей, за ним, в ряд, ещё два мотоциклиста. Завершали процессию последнего ряда  три байкера. Скоростной режим не нарушался, каждый из них понимал важность момента. На лицах сохранялась маска сурового мужества и братского единства.
        Костя Кравцов жил ближе к окраине города, снимая там однокомнатную квартиру. С недавних пор, там стала появляться его новая подруга Даша. Впервые, увидев его холостяцкий быт, она поняла, что в квартире давно не было женских рук.  А если у Костяна и были подруги, то они были, просто лентяйки, использовавшие друга со своим углом, только в своих меркантильных целях, то бишь, лишь бы где было переспать. Молодой человек, поначалу, упирался, увидев, что новая его пассия затевает уборку в его «берлоге», но, когда она заявила ему, что, ни на минуту не останется в этом «хлеву», если он не даст ей навести порядок, он сдался. Засучив рукава, вместе, они за два часа навели, лишь относительный порядок, как заявила Даша, в холостяцком углу Костяна. По его же мнению, чище может быть, только на корабле. На вопрос подруги, когда он бывал на флоте, ответил уклончиво, сказав, что корабль его давняя и детская мечта. И теперь, как Даша появлялась на пороге его квартиры, первым делом, перемывала всю посуду, которую он, попросту, сваливал в кухонную мойку, после её употребления, затем мыла полы и протирала везде пыль. Не нравилось Костяну, лишь то, что Даша, ни в какую не соглашалась оставаться у него на ночь. Днём она приходила сюда, иногда, и без него, когда он бывал на работе. Занималась своими делами, готовила уроки в колледж, где училась, на последнем курсе. Даже притащила свой ноутбук, очень удивившись, что у Костяна нет своего компьютера. На что он, также уклончиво сказал, что не желает стать «рабом цивилизации», проживая жизнь в интернете, чем просто рассмешил Дашу.
        Многое ещё в новом друге для Даши было непонятно, беспокоила скрытность характера, покоряла щедрость и  доброта, а также мужская сила. Хотя Костя и не раскрывал свою душу перед ней, практически ничего не рассказывая о своей личной жизни, чувствовалась в нём какая-то внутренняя сила. Даша, бывая с молодым человеком, обретала, то душевное спокойствие, которого ей не хватало в своей собственной семье: с отцом и матерью. Те жили, каждый своей собственной жизнью, не очень-то, уделяя внимания дочери.  Считали, что та обута – одета, не хуже других, сыта, учится, да имеет свой угол в доме. Мать, уже не раз говорила, о том, что найдёт ей достойную пару, как только дочь закончит учёбу и станет работать. Даша не хотела даже думать об этом времени, помня о старшей сестре Маше, которую мама пристроила в «достойную семью». Но перечить родительнице боялась, зная крутой нрав той. И потому, делала вид, что весь день её поглощен учёбой. И всегда, на ночь, возвращалась под родительский кров.
      Однажды Даша пропала и не появлялась в квартире Кости целую неделю.  Поначалу, молодой человек подумал, что девушка занята какими-то своими делами, неизвестными ему. Но, решив, через некоторое время, что он поступает неправильно, по отношению к ней, даже не беспокоясь, куда делась его любимая и может она ждёт его помощи, Костя позвонил на её мобильный телефон. Тот не отвечал, хотя гудки вызова шли стабильно. И, когда, разрываемый противоречивыми чувствами в душе, он ходил по своей «берлоге», решая, что делать, раздался звонок у входной двери. Зная, что у Даши есть свой ключ, Костя пошёл открывать дверь, даже, не надеясь, что увидит девушку. Но эта была она.
       С порога, устало, сказав: «Здравствуй», попросилась в душ. Целый час, находясь в ванной комнате, Даша не выходила оттуда. Слышен был только звук падающей воды.
       Когда вышла оттуда, замотавшись в белоснежное полотенце, подошла к Косте, стоящему у окна и произнесла тихо:
       - Как же я соскучилась по тебе, милый…
      Такой Даша в постели не была никогда, обычно отдаваясь Косте, она, лишь, уступала его желаниям. Сегодняшний секс превратился в одну из сказок «Тысяча и одна ночь». Девушка отдавалась своему любимому с такой страстью, что вконец измотала его.
      Насытившись друг другом, они не заметили, как оба уснули. Костя лежал на спине, раскинув по сторонам руки, а Даша уснула, положив голову на его грудь. Распущенные и высохшие, во время продолжительного секса, длинные волосы девушки, накрыли обоих, как лёгкое одеяло.
       Проснулся Костя оттого, что что-то щекотало его нос. Открыв глаза, увидел, что Даша сидит рядом, подогнув ноги под себя, и кончиками своих волос водит ему по губам и носу. Увидев, что он проснулся, девушка улыбнулась  и проговорила:
      - Ты во сне звал меня. Я пришла.
      - Ты снишься мне или я вижу тебя наяву?
        - Наверное, это всё ещё сон, - томно протянула она и, потянувшись к нему сама, прошептала, - иди ко мне, любимый.
    …Через некоторое время, вновь опустошив себя до дна, они оба лежали на спинах, раскинув по сторонам руки.
        - Где же ты, так надолго пропала? – Решился спросить Костя.
        - Сестру хоронила. – Просто и, совсем по-будничному, ответила Даша.
        - Прости… - Он взял в кулак и легонько сжал её маленькую ладонь. Затем повернулся на бок и положил свою ладонь ей на грудь. – Прими мои соболезнования. Но, почему ты не позвонила мне?
         - Зачем? – Спокойно ответила она и тут же ответила. - Ты, ведь её не знал. А это горе нашей семьи.
         - Но твоего деда, ветерана войны, ты позвала меня хоронить, два месяца назад. – Возразил Костя. - А, тогда мы с тобой, только познакомились. И деда твоего я видел всего один раз.
         - Этого было достаточно. Мой дед прожил большую жизнь, много видел разных людей. – Сказала Даша в ответ. -  Тогда, из всей нашей компании, он выделил тебя…, почему-то.
         - Но он, практически, всё время молчал!? – Удивился парень.
         - Там да, а дома, за ужином, мы с ним весь вечер разговаривали. -  Проговорила подруга и затем, уже тише, добавила, -  И потом, перед сном и его смертью.
         Они оба надолго замолчали. Каждый думал о своём.
        - Ты не хочешь узнать, что про тебя, за ужином, сказал мне дед? – Вновь возобновила разговор Даша.
       - Ругал, наверное? Как все старики ворчат на нынешнюю молодёжь.
       - Нет. – Теперь она возразила ему в ответ и заговорила, задумчиво. - Он сказал, что ты похож на его друга из далёкого прошлого. А так дед говорил только о своих фронтовых друзьях. И тот парень спас моего деда от смерти.
       - Судя по наградам твоего деда, он сам немало спас жизней на фронте. Столько орденов и медалей у одного человека я увидел впервые в жизни. Я сам нёс Звезду Героя на подушечке в похоронной процессии.
       - Та медаль по праву и предназначалась его другу. Так сказал дед перед своей смертью.
      Снова оба задумались. Через некоторое время Костя нарушил молчание:
        - Отчего умерла твоя сестра? Болела?
      Даша молчала, словно не решаясь сказать. Потом, будто определив для себя что-то, в душе, с трудом заговорила:
         - Странная у Маши смерть случилась…  Её автомашина сбила, на безлюдном перекрёстке, вечером.   
        - Что ты видишь в этом странного? – Спросил Костя и, будто догадавшись, добавил: - Водитель скрылся с места происшествия?
        - Нет, не в этом дело. – Твёрдо возразила Даша. – Сейчас, с места ДТП, скрываются сплошь и рядом. Даже, когда и вина отсутствует.
      - Тогда, в чём ты видишь странность?
      - Погибла она ровно через неделю после того, как решила развестись со своим мужем - тираном. Она долго терпела его издевательства и побои.
     - Подонок! – Коротко отозвался Костя и добавил утвердительно. – Доказательств его вины правоохранительные органы, конечно, не усматривают?
     - Его отец этого и не допустит. Очень уж влиятельное лицо в администрации нашего города. – С сарказмом в голосе проговорила Даша и, подумав немного, продолжила: - Хотя и здесь, есть кое-какие сомнения. Горе мужа было неподдельным. Это я сама видела на похоронах. Да и сваты, то есть свёкор, со свекровью Машины были безутешны. Взяли все хлопоты, связанные с погребением тела, на себя. Воспитанием внучки, тоже решили, заниматься сами.
       - Чего не сделаешь, ради своего авторитета и спасения сына – поддонка!? – Уже с возмущением сказал Костя.
        - Я была, того же мнения, до поры, до времени. – Согласилась подруга. – Но, вчера, на поминках, после похорон, узнала не менее интересное, в данном случае.
     Видя, что друг молчит и вопросительно ожидает, продолжила:
      - Оказывается Маша, также, за неделю до смерти, встречалась со своей давней подругой Верой. Та работает директором школы и Маша хотела, чтобы она помогла ей в устройстве на работу туда, и, кажется, они говорили о переводе её дочери Кристины, в эту же школу.
     Теперь Даша, вновь надолго замолчала, по-видимому, терзаясь в своей душе, в страшных догадках.
       - Они встречались в городском кафе и долго про то говорили. Случайно туда зашла, одна из знакомых Маши. Но те, увлечённые беседой, да и, по-видимому, крепко выпивали, не заметили её.  Та, по обрывкам разговора, да и, зная Машину несчастливую жизнь, догадалась, о чём они говорили. Чтобы не мешать давним подругам, она незаметно для них, покинула кафе.
    Словно переводя дух, перед решающей схваткой, Даша примолкла и затем, произнесла глухо:
        - В эту ночь, после встречи с Машей в кафе, её подруга Вера повесилась у себя дома, в ванной комнате.
   Даша, увлечённая повествованием, не заметила, как слегка побледнел её друг. Он сел на кровати и, оказавшись спиной к лицу подруги, обхватил руками свои колени. Та, приняв его движение, за обычное волнение от её рассказа, продолжала:
        - О чём таком могли говорить две подруги, чтобы вскоре погибнуть одна за другой. Я не верю, чтобы Вера, так близко к сердцу приняла семейную драму Маши, чтобы прийти домой и покончить жизнь самоубийством. Сестра на следующий день, после встречи приходила в школу, как, по-видимому, они договорились. Узнав там о смерти подруги, она тут же, пошла в прокуратуру. Но там ей сказали, что сами разберутся во всём. Через неделю Маша погибла сама, попав под машину. Ты правильно сказал, водитель её действительно скрылся и его, до сих пор не нашли. Никого, кроме меня, не удивляет, то, что так близки по времени смерти двух подруг, хотя они и разные по характеру.
        - Ты к чему привязываешь слово «характер»? – Задумчиво спросил Костя.
        - В данном случае, конечно, к тому, о чём я только могу догадываться – различный характер убийств.
        - Ты всё-таки, думаешь, что их обеих убили?
        - Я почти уверена в этом.
        - Да…, на одной уверенности далеко не уедешь. – Вновь в задумчивости произнёс друг и, словно встрепенувшись, спросил: - А твоя сестра на тебя похожа? Прости, я на похоронах твоего деда или не видел её, или просто не разглядел. Не до того было.
         - Вот и ты мне не веришь. – С обидой в голосе, проговорила Даша, доставая с прикроватной тумбочки свой мобильный телефон и что-то, настраивая в нём, продолжила: - Я родителей тоже не смогла в этом убедить. Мама накричала на меня, сказала, что у меня паранойя и надо показаться к психиатру. А папа, тот вовсе, напился с горя, ещё на поминках и кричит, на нас обеих. Маме, что она загубила Машу. На меня – чтобы бежала из дому, а то постигнет та же участь, что и сестры… На смотри, правда, здесь у меня давнишнее её фото, вместе с дочерью.
   Костя взял у неё телефон и, поглядев на изображение несколько секунд, отдал назад.
       - На отца вашего, сестра твоя походила. – Сделал он вывод, будто игнорируя Дашины стенания по поводу их семейных отношений, в связи со смертью родственницы. Для себя сам же, убедился в догадке, что именно Маша с подругой были клиентками кафе, в которое он устроился официантом с недавнего времени. После своей вечеринки, те ушли, не попрощавшись и, оставив немалую сумму денег на чаевые, среди которых была стодолларовая банкнота. Сейчас она находилась свернутой, в вазе на столе, который стоял тут же, посреди комнаты. Почему-то эта «упрямая» купюра «не желала» находиться в тесном бумажнике Кости, среди других денег и постоянно «вылезала» оттуда, загибаясь краями. К тому же она дурно пахла. Решено было поместить её в изоляцию, «до поры - до времени».
  Но не стодолларовая банкнота, сейчас волновала её нового хозяина, а вопрос о том, говорить ли Даше, что он видел Машу, вместе с подругой и, возможно, это было, в тот самый вечер, после которого произошло мнимое самоубийство Веры. Сказать – значит, откроется то, что Костя не хотел говорить подруге, что работает простым  официантом.
       - Можно, я у тебя заночую, сегодня? – Услышал Костя неожиданный вопрос Даши, который застал его врасплох. По существу, он был не против, даже, иногда сам просил её оставаться здесь, но всё время получал категоричный отказ от подруги. Сейчас, занятый другими мыслями, его ответ прозвучал нелепо:
        - Зачем?
И только, увидев, что Даша встала с постели и с обидой на лице, стала одеваться, понял, что «сморозил» чушь. Костя соскочил на ноги и, схватив подругу за руки, опустился на одно колено и, глядя ей в глаза, заговорил умоляюще:
        - Прости, любимая! Я мужлан неотёсанный! Не ведаю, что говорю. У тебя горе, а у меня вместо сочувствия, мысли и слова вразброд. Вот и ляпнул, что попало. Прости! И останься. Прошу тебя.
        - Прощаю. – Улыбнулась в ответ Даша и, уже удивлённо, спросила: - Неужели нам необходимо ссориться, чтобы ты так много произносил слов? Тебя, оказывается не надо учить говорить длинные фразы, сам умеешь.
        - Не надо меня ничему учить. – Уже, в свою очередь в ответ, насупившись,  сказал Костя, не зная того, что женщины иногда пользуются маленькими мужскими слабостями, чтобы получить желаемое. – Просто оставайся и всё.
        - Остаюсь, успокойся милый. – Она обняла его за шею и, вновь потянула на постель. Мягко упав туда, перевернулись и Даша, оказавшись под Костей, притянув его голову к себе, прошептала в ухо: - Возьми меня.
         - Ненасытная. - Засмеялся в ответ он и стал жадно целовать её в губы.
     … Было, уже темно за окном, когда Даша проснулась, услышав вибрирующий звук, своего телефона. Потянувшись с постели, она нащупала мобильник под креслом, куда он завалился, выпав из кармана её джинсов. Прочитав на экране: «Мама», девушка оглянулась и, убедившись, что Костя спит, накрытый одной простынёй, залезла головой под подушку и включила там телефон.
      - Ты знаешь, сколько уже время, шалава!? – Истеричный голос матери врезался в ухо. Даша отодвинула мобильник немного дальше и молча, продолжала слушать взволнованную тираду.
      - Ты слышишь меня, Дарья? Немедленно скажи мне, где ты находишься? Я сейчас же приеду за тобой, вместе с отцом. Время уже, три часа ночи.
     Телефон замолчал на недолгое время, по-видимому, мать ждала ответа от дочери. И та решилась. Прижав ближе к губам мобильник, глухо произнесла:
       - Я же говорила вам, что не ночую сегодня дома.
       - Пока я ещё решаю, где тебе ночевать, соплячка!? – Вновь взвизгнул голос матери. – Если ты, сейчас, не вернёшься домой, ты горько пожалеешь об этом! Слышишь меня, Дарья?
       - Приданного меня лишишь, мама? – Спокойно спросила Даша.      
    В трубке, вновь наступила временная тишина. Слышны были непонятные звуки потрескивания и скрипы. Неожиданно раздался спокойный голос отца:
       - Дочь, с тобой всё в порядке?
       - Да, папа.
       - Возвращайся домой завтра. Вернее, уже сегодня. Мы ждём тебя.
    Послышались гудки отбоя. Даша высунула голову из-под подушки, Костя сидел на кровати, опустив ноги на пол и накинув простыню на плечи.
        - В трудную минуту они не понимают нас и поступают с нами жестоко. – Проговорил он, как бы сам себе.
       - А у тебя есть родители? – Задала вопрос, давно волновавший её, но почему-то тщательно охраняемый её другом.
       - Были. – Коротко ответил он и замолчал, будто бы решаясь, открыть ли сокровенную тайну. Молчала и Даша, давая возможность Косте самому высказаться, по-видимому, в наболевшем в его душе ответе.
       - Отец нас бросил с матерью и старшей сестрой, когда мне было совсем немного лет. – Заговорил он тихо и с нескрываемой болью в душе. – В то время, мне сильно недоставало его. Мать, никогда, даже в мыслях не изменявшая  и беззаветно любившая мужа, пустилась, как говорят «во все тяжкие». Дома периодически появлялись различные мужики, которых я ненавидел, но в силу своего возраста ничего поделать не мог. Мать с ними спивалась, понемногу. Иногда, она, словно опомнившись, выгоняла своего очередного ухажёра и пыталась заниматься моим воспитанием. Но от этого было ещё хуже. Старшая сестра, предоставленная самой себе, быстро нашла себе занятие попроще - стала проституткой. Сейчас, я даже не знаю, где она и что с ней. Жива ли?
      - Зато ты не сломался и выдержал все невзгоды детства. – Попыталась поддержать друга Даша.
      - В этом большая заслуга моей покойной бабушки, по матери. Да и, наверное, гены моего прадеда, то бишь, её отца. Правда, она по другому это называет: кровь прадеда-казака передалась мне по наследству.
       - Геройским казаком, наверное, твой прадед был? – Спросила подруга.
      - Обычным человеком он был, - не стал восхвалять  пращура Костя, - просто, старался не прогибаться перед невзгодами судьбы. Сам пробивал себе дорогу в жизни. А таких, как он, не любят в народе. Власти, также, не жалуют, всё усреднить всех пытаются. Прадед мой Василий Кравцов, в период всеобщей коллективизации не поддался властям и остался единоличником, живя со своим семейством и ведя своё хозяйство обособленно, на хуторе. Защищал Отечество в войну, как все здоровые мужики. Вернулся с фронта целым и невредимым, имея правительственные награды. Так бы и прожил жизнь безгрешную, не вмешайся в неё судьба-злодейка.
      Случилось это, уже, в конце семидесятых годов, как говорили тогда, в эпоху развитого социализма. Прадеду моему восьмой десяток, уже шёл. Дети выросли, разъехавшись по городам и сёлам. Жили они вдвоём с женой Агафьей, на своём хуторе и до сих пор, без электричества. Но не жаловались никому. Власти так и считали неперспективными такие хутора и поддержки единоличникам не давали. В тот год случился недород урожая, и в колхозах, и в совхозах. Даже, те, кто держал своё личное подворье, не смогли толком заготовить кормов для скота на зиму. Разучились работать на себя, всё на помощь государства надеялись. Но только не такие, как Василий Кравцов. Хотя и порядком лет старику было, но здоровье его было отменным. На своей лошадке проехался он по балочкам, да, по околочкам, куда меньше достало знойное солнце, и накосил сена, на зиму своей скотине. Конечно, пришлось немного поубавить стадо, чтобы пережить зиму. Но основное поголовье осталось, и старики не бедствовали, достойно встретили лихолетье.
       В одну, из тёмных ночей, на хутор заявились воры. Знали, что старики живут одни и, рассчитывали, что не смогут себя защитить. Василий услышал, как заливается лаем верный пёс Полкан, да и скотина вся, не привыкшая к чужим, заволновалась. Овцы испуганно блеяли, коровы мычали, тревожно ржал жеребец Серко.
        Старик решил, что к хутору подошли волки и, взяв с собой ружьё, пошёл к хлевам. Но там он обнаружил других зверей. Волки о двух ногах посетили его пристанище.
       Трое их было. Ходко шла их работа. Сено, из заготовленных стогов, перемётывали на, стоящие около, телеги. В свете луны, мелькали кончики вил. Василий крикнул, чтобы воры убирались с его хутора. Но те, только злобно рассмеялись и, назвав старика кулацким отродьем, посоветовали самому спрятаться «под подол к бабке». Тогда тот выстрелил в воздух из ружья. В ответ, над головой просвистели вилы, старик успел пригнуть голову, увидев, как один, из воров, размахнувшись, метнул их в цель. Из второго ствола хуторянин, уже не промахнулся. Двое, из воров, бросив и своих лошадей, с награбленным сеном в подводах, и убитого подельника, убежали прочь.
       Десять лет лагерей определил суд убийце, невзирая на его возраст и былые заслуги, перед Родиной, которые он завоевал на фронте. Власти помнили, что когда-то он отказался «усредниться» и отторгся от общества, оставаясь единоличником. Через год старик умер, где-то в одной, из Пермских колоний. Жена Агафья, собрав последние деньги, ездила туда, но ей не стали показывать безымянную могилу умершего супруга. Сказали не положено. Тогда она пошла другим путём. Отдала оставленные копейки, на обратную дорогу, вольной прачке, при колонии. Та, известной, только ей, правдой, узнала номер могилы, в которой был схоронен зек. Агафья, помолившись над ней и, взяв горсть земли с могилы, пешком вернулась домой. Может, кто из сердобольных водителей и подвозил, одиноко бредущую старуху. Кто-то давал кров и еду с водой. Мир не без добрых людей. Но это другая история. Агафья, про то не рассказывала никому. Вернувшись домой, она смешала, привезённую землю с могилы мужа, с землёй на могилах его родителей.
    Некоторое время она жила одна на хуторе. А когда стало самой не под силу вести, уже более скромное хозяйство, к ней переехала жить её дочь, моя бабушка Аксинья. К тому времени, дети её, в том числе и моя мать, выросли и жили самостоятельно. Муж её, и мой дед Семён, ушёл из жизни рано. Работая водителем-дальнобойщиком, попал в автокатастрофу и погиб. Вдвоём, матери и дочери, легче было прожить. Когда отец бросил нас, прабабушки Агафьи, уже не было. Я стал на лето уезжать на хутор к своей бабке. Помогал ей по хозяйству. Заодно тренировал дух и тело, используя различные методики. Пользовался всевозможной литературой восточных мастеров. Последнее время остановился на русском стиле, который используется в спецназе ГРУ.
      - Я думала, что ты служил где-то, в подобных войсках? – Задумчиво, переживая рассказ Кости, произнесла Даша.
      - Не служил я, никогда. – Просто ответил тот и будто, оправдываясь за свою откровенность в этом, добавил: - Не хочу ни физического, ни морального уродства, которое даёт современная армия молодым парням в настоящее время.
      - Я это заметила, - тихо подтвердила подруга, - ни один, из моих знакомых и друзей, нормальным оттуда не вернулся. Будто какая-то планка в голове их смещается. Редко кто восстанавливается, и то на это годы нужны. А кто и на всю жизнь ненормальным остаётся. А потом алкоголизм или, ещё хуже, наркомания. Как тебе, такому здоровому, удаётся косить от армии?
      - А то ты не догадываешься? – Горько ухмыльнулся в ответ Костя и с презрением  в голосе, добавил: - Его Величество Доллар открывает любые двери. Наше государство давно сидит на нём, как наркоман на героиновой игле.
      - И где же выход из этого? – Наивно спросила Даша.
      - У меня пока нет ответа на все твои вопросы, по поводу мздоимства. Как видишь, сам поддался на их удочку. – Костя глубоко вздохнул, как будто собрался погрузиться в воду и, выдохнув воздух из лёгких, уже спокойнее, продолжил: - Жизнь вокруг нас идёт, словно детская игра в шашки, называется «Игра в поддавки». Слышала, наверное? Суть её заключается в том, что, не тот выиграл, кто больше фигур у противника забрал, а наоборот, кто их отдал быстрее. Тот и победил.
      - Не знаю такой игры, впервые слышу. – С удивлением сказала подруга. – Я больше в подвижные игры в детстве любила играть. Это Машка тихоней была. Всё с отцом на диване уединятся и в шахматы, весь вечер могли проиграть. Пока мать не разгонит.
      - В шахматах сложнее, там думать надо. Как и в жизни. – Возразил ей друг. – А тут всё просто: отдаёшь быстрее свои шашки противнику и всё, ты в выигрыше. Так и в жизни сейчас: думать не надо, деньги сунул вовремя и всё в порядке. Причём везде, оглянись вокруг, родился человек и понеслось – плати в роддоме, чтобы всё было нормально и с мамой и с ребёнком, пошёл в ясли-сад, плати, чтобы на твоего ребёнка обращали, хотя бы внимание, в школу – плати и так далее, до самой смерти плати. Даже, когда умрёшь, всё равно плати. И не дай бог не заплатишь, - ты, вообще, можешь не родиться на этот свет.
     - Мне страшно, Костя! – Тихо произнесла Даша в полной темноте. – Иди ко мне, что-то зябко стало.
    Они обнялись, накрывшись простынёй. Подругу и вправду бил мелкий озноб.
      - Может чайник поставить? Попьём чаю, согреешься. – Озабоченно спросил Костя.
      - Не уходи. Я об тебя согреюсь. Чай утром попьём. – Успокаиваясь и немного согревшись, сказала Даша. – Расскажи мне ещё о себе? Я хочу знать о тебе всё, ну или, почти всё.
       Друг рассмеялся тихо. Впервые, за последние годы, появилась родная душа, заботившаяся о нём. Стало приятно на душе.
      - Всего о себе, даже сам человек не может знать. – Философски произнёс он. – Наверное, только Господь Бог знает о нас всё, и даже то, что творится в душе каждого человека.
      - А где твой отец? – Вновь задела больную тему подруга. – Неужели, за все годы, так и не появился ни разу?
      - Зачем мы ему нужны!? – Теперь, уже с презрением, воскликнул Костя. – У него на первом плане, всегда стояла карьера. Нет, конечно, первое время, после ухода, он изображал заботливого отца: заезжал иногда, денег давал, интересовался нашими делами. Но я, уже, тогда понимал, что всё это фальш. Не было уже той искренности, ни между матерью и ним, ни между нами – детьми и отцом. Вскоре и этого не стало. По-видимому, новая жена запретила.
       - Но как!? Как такое возможно!? – С удивлением, произнесла Даша. – Он, что не мужик!? Ну, полюбил её…, но с детьми, зачем запрещать встречаться?
      - Какая любовь!? Я же, говорю, карьера в его жизни, всегда на первом плане. – Упрямо повторил друг. – Я сам, долгое время мучился этим вопросом: «Почему?». Мал был, ещё, в то время, многого не понимал. Мать ненавидел за её пьяные загулы с мужиками. Сестру, вообще, не воспринимал, как родную кровь. Считал всех женщин падшими существами. Озлобился на весь белый свет. Но спасибо моей бабушке Аксинье. Она мудрая женщина. Нет, не сразу, открыла она мне глаза. Долгими вечерами, когда, переделав все домашние дела, мы с ней сидели, при свете керосиновой лампы или лучах огня печи, она рассказывала мне, не только свою жизнь, а, вообще, жизнь казачества, которую, немного захватила сама и, многое слышала от своей матери. Бабушка, никогда никого не ругала, никто в её рассказах не представал злодеем, жаждущим власти и крови. Заблудшими овцами, ищущими света, во тьме ночи, представали люди, в её повествованиях. И, тогда, любые поступки людей, находили своё оправдание, и всё становилось понятным.
     - И что же с любовью и карьерой выходило? – Поинтересовалась Даша.
     - Всё очень просто, слаб мой отец оказался «в коленках». – Снисходительно улыбнулся Костя. – Видно гены сказались или, как говорит моя бабушка: чёрная кровь плебея взяла своё. Или, по-современному, как считают властьимущие таких, как мы, быдлом. Побоялся отец мой оторваться от власти, к которой полз, прогибаясь на брюхе, много лет. А когда дополз, страшно стало потерять её, оказаться вновь, среди быдла. Карьера чиновника такая штука: шаткое её кресло, не удержишься – упадёшь, больно будет. Да и вмиг, другие займут, не вернёшь уже никогда. Надо вовремя закрепить его. И отец ничего лучшего не придумал, как жениться на своей любовнице, папа которой, занимал большой чин во власти, с давних времён. Те, старые чиновники, ни чета, молодым чинушам, держаться друг друга – помогают не упасть. Понимают, что сами могут оказаться в роли овцы, а не волка. Молодые же грызут друг друга, рвясь к власти. Живут по принципу: бей своих, чтобы чужие боялись.
      Вот и решил отец мой сделать ход конём. В шахматах, есть такая фигура – конь. Ей, единственной, можно через головы других прыгать  и она в выигрыше от того. Так и папаша, мой незабвенный, тогда сделал такой прыжок, через наши головы. Та, на которой он вновь женился, огонь, воду и медные трубы прошла в своё время, многие её любили. А сделала выбор на моём отце. Наверное, поняла, что будет им крутить-вертеть, как захочет. Взбрыкнёт «молодой» муженёк ножкой, ан, нет, тесть тут же подзатыльник даст: «Сиди зятёк – знай свой шесток».
       - Мама моя, проще в этом случае говорит: «Б…дь своё счастье не проворонит». – С усмешкой, в поддержку сына, проговорила Даша. – Так кто же он такой, твой папаша? Я его знаю?
       - Заметная он фигура в городе – начальник местного ГИБДД Цесарко Юлий Цезаревич. Отчество одно, о чём говорит. Словно, в насмешку дали такое имя - Цезарь, его отцу в своё время. Модно, тогда было необычными именами называть своих детей. Кто-то сменил, когда подрос и получал паспорт. А это имя осталось. По-видимому, посчитал мой пращур, что оно поможет отпрыску в люди выбиться. Только спился, владелец имени, в своё время.  Друзья – алкоголики кликали проще: «Царь», а для всех Цапка или Цапок – кличка, как у собаки. Вот, что имя делает с людьми.
       - Слышала я о твоём отце. – Подтвердила подруга. – Мать иногда в разговорах с отцом упоминала. Она любит о заметных людях города поговорить. Правда, папа о нём не лучшего мнения. Его работа с автомобилями связана и иногда их пути пересекаются. Так и говорит: «Власть испортила человека». А я думала, что Цезарь, как его наши байкеры кличут, что-то, навроде клички у шпаны. Да, не повезло с именем твоему деду.
       - Зато повезло отцу, - вновь, с усмешкой проговорил Костя, - он млеет, когда за спиной слышит: «Вон Цезарь пошёл».
      - А ты, как про это знаешь? Может в тебе обида на отца говорит? – С сомнением спросила Даша.
      - Сам своими глазами видел и своими ушами слышал, - убеждённо произнёс друг, - в очереди в РЭПе, когда ставил на учёт мотоцикл, стоял, тогда он мимо прошёл. Кто-то, из молодёжи и сказал: «Вон Цезарь пошёл». Так у него спина, аж, распрямилась, голову выше поднял. По-видимому, услышал, но не оглянулся.
       - А если бы оглянулся, узнал бы тебя? – Поинтересовалась подруга.
      - Нет. – Твёрдо ответил Костя. – Лет пятнадцать прошло с тех пор, как последний раз виделись. Да и, если бы узнал, что с того? Руку бы подал? Навряд ли. Не тот он человек, чтобы принародно в объятия кидаться. Одно слово – Цезарь. Я и фамилию, когда паспорт получал, дедову, по матери, взял – Кравцов. Теперь нас ничто не связывает. Лишь биологическое происхождение и только.
       - Суровый ты. А я не знаю, как от своих предков оторваться. Завишу от них полностью. Мать боюсь. Отца жалею.
      - Замуж уйдёшь – оторвёшься. Я тебе, уже, не раз предлагал – давай поженимся. Ты, всё отговорками отделываешься.
      - Пуританское у тебя понятие о жизни, как и у моих родителей. Можно и без женитьбы жить вместе. Сейчас, все так делают.
      - Я не все. И не пуританское у меня воспитание. Просто я  хочу, чтобы ты была, только моей и ничьей больше. Ведь, мы любим друг друга? Или ты, нет?
      - Кроме любви, для жизни, ещё нужно что-то. Пока, не знаю, что, но не материальное. Не подумай, что я думаю о шмотках, квартирах и машинах. Нет, не это. Уверенность должна быть полной, в партнёре. Что правильный выбор сделан. Это, ведь, на всю жизнь. А вдруг ошибка? Ты вот отца обвиняешь? А не боишься в его роли оказаться? Может, как ты говоришь, и его гены передались тебе по наследству? И придёт время, и ты также бросишь меня, да ещё с детьми. – И, услышав, как тяжело засопел в нос Костя, Даша замолчала. Поняла, что перебрала.
       Костя отвернулся от подруги на другой бок, буркнув  себе под нос:
      - Давай спать. Тебе рано вставать в колледж.
      Даша долго лежала на спине с открытыми глазами, глядя в окно, на медленно сереющий рассвет. Она слышала, что друг не спит, и решила возобновить разговор.
      - Ты вот обиделся, а я, ведь, серьёзно говорила, что хочу чувствовать себя защищённой от всех жизненных невзгод. Когда я рядом с тобой, мне спокойно и хорошо. А, когда ухожу от тебя, чувство защищённости кончается. Словно, голая вышла в свет. Нет, ты не подумай, что я трусиха какая, и хочу, чтобы ты ходил со мной везде. Просто, если я буду знать, что у меня в жизни есть надёжная защита, я совсем по-другому буду чувствовать себя. Спокойней что ли.
        - Говори, где ты чувствуешь себя незащищённой? – Повернувшись к ней, спросил Костя. – Давай, я тебя в колледж увозить буду и встречать оттуда.
        - Нет, улицы я не боюсь. Как раз, наоборот, когда я там, я чувствую себя нормально, везде есть друзья. Даже тебе, на своём байке, легче прийти мне на помощь, если что. Вот, когда я захожу в закрытые пространства, там я чувствую себя, уже, некомфортно.
         - Клаустрофобией, это состояние называется, - выговорил «умное» слово друг, - тебе, как будущему медику, должно быть знакомым это слово.
       - Знакомо. – Не обратила внимания на подначку Кости подруга. – Вам парням легче в этом отношении. А таким девчонкам, как я, до поры, сидевшими под родительской опекой, а затем,  как канарейки, выпущенные на свободу, не очень комфортно, везде видеть похотливые взгляды перезрелых мужиков.
       - В колледже, кто-то пристаёт? – Догадался друг. – Скажи кто, я ему быстро рога поотшибаю.
       - Почти угадал, - вздохнула Даша, - но всё не совсем, так просто, как ты думаешь. Есть у нас там старичок один. Девчонки его, меж собой, так и зовут, «старичок-боровичок». Практику в колледже ведёт. Вернее в морге.
        - Где!? – Удивлённо воскликнул Костя.
        - А чем ты удивлён? Мы, ведь, будущие медики и обязаны знать анатомию человека, не только по учебнику. – Серьёзно сказала подруга и, вздохнув, продолжила. – Я его – морг этот, не то чтобы боюсь, но как-то нехорошо мне там. Да и многим девчонкам тоже. Некоторые, до ужаса боятся ходить туда. А куда деваться? Профессию сами выбрали, вот и приходится…
       - Понятно. – В нетерпении согласился друг. – А что же дед этот? Сексуальным маньком оказался? Некрофил?
       - Да нет. Совсем не то. – Недовольно поморщилась Даша  его несдержанности и, сев на кровати, продолжила: - Не перебивай меня, не то я собьюсь, и ты опять, чего-нибудь не так поймёшь.
    Костя также принял сидячее положение, сжав кулаки и, упершись ими о кровать, позади себя. Лицо его, видное в утренних сумерках, было серьёзно и сосредоточенно. Весь во внимании.
       - Ни к кому, из девчонок «старичок-боровичок» нагло не пристаёт. Но глазки его сальные, так и скользят с верху-вниз, снизу-вверх по стройным девичьим ножкам, когда он ведёт свой предмет, собрав нас, у трупа на столе, кружком. Рассказывает, что надо показывает, у самого слюни текут, когда выберет очередной объект созерцания. Потом у этой девчонки начинаются проблемы со сдачей зачёта. Бегает она бедная неделями, а то и месяцами, никак положительную оценку получить, за практику не может. Её и стипендии лишают, бывает, хвост этот, на другой семестр, а то и, на следующий год остаётся. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, всё встаёт на свои места. Зачёт оказывается принят, студентка опять получает стипендию и, вновь «цветёт и пахнет».
      Тут, недавно, я невольно подслушала разговор трёх наших студенток. Вернее, моя сокурсница, вскоре заканчивающая, как и я, медицинский колледж, поучала двух молодых первогодок. Соплюхи, ещё совсем. Откуда-то, из близлежащих деревень приехали учиться. У нас одной пары не было, и я в сквере сидела на соседней лавочке от них, читала книгу. Они сидели и болтали о своём, о девичьем. Курили, хохотали. Я не обращала на них внимания. Какое-то время громкое общение девчонок затихло, я подумала, что они ушли, и посмотрела в сторону их лавочки. Поняла, что беседа зашла в какую-то новую фазу. Первогодки, развесив уши и, открыв рты, слушали более опытную в жизни подружку. Та, на полтона снизив тембр голоса, делилась жизненным опытом. Зная свою однокурсницу, а та деваха, что надо, с большим сексуальным опытом, я поняла, о чём может идти речь и, уже, хотела пересесть на другую лавочку. Но услышав, что она ведёт разговор про «боровичка», осталась.   Начало нравоучений я пропустила, но и то, что услышала, было достаточно.
       - И совсем это не противно, ссыкухи, - с важным видом делилась сексуальным опытом старшая, - конечно, с молодым это более интересно и завлекательно. Но здесь, главное то, что не надо постоянно корпеть, над занятиями, как наши зубрилки, а быстренько сделал дело и, как говорят – гуляй смело. Хоть в кино, хоть на дискотеку. В общем, свобода.
      «Старичок-боровичок» старенький уже, у него, всё время на «полшестого». Ваша задача какая? Вовремя увалить его на диванчик, чтобы не упал, в случае чего. Штанишки он и сам приспустит. И вот здесь, самый ответственный момент. Делать вид, что это тебе не противно. Ни шарахаться от его «могущества», а быстренько размять. Только не переборщить, а то ненароком, раньше времени приплывёт наш «боровичок» и зачёт не сдан. По новой пересдавать придётся. Как почувствовала, что, хоть немного отвердел, быстренько презерватив на член, а в рот конфетку незаметно. Желательно сосательную. И самой не так противно, и эффект гораздо лучше. Она ведь твёрдая, как шарик во рту катается, и язык не надо напрягать. Вокруг члена гоняй её, как мячик. И рукой не забывай помогать – шкурку вверх-вниз гонять. Можешь глаза закрыть, будто бы ты тащишься. Да, постанывай изредка. Порнуху, наверное, смотрели, уже. Чай не маленькие. Вот примерно так.
       - И долго это? – Со страхом и животным любопытством спросила одна из первокурсниц.
       - Неа, - с важным видом сообщила старшая, и сплюнула, через губу, словно, только закончила оральный секс, - не больше минуты. Как ножками засучит «боровичок», значит приплыл. Тут можешь и уходить, больше ему ты не нужна. Пускай отдыхает. Зачётку на столе открытую оставь, назавтра сам отдаст, уже подписанную.
       Даша вздохнула, закончив свой рассказ и, выжидающе примолкла. Костя, наоборот взбудораженный откровенным повествованием о похотливом преподавателе, зло спросил:
      - И что, никакой управы на этого негодяя нет!? Никто из студенток на него не жаловался?
        - Кому пожалуешься? Наивный ты, Костя. Я, ведь, говорю, вам парням, намного проще, чем девчонкам. «Старичок-боровичок» силком никого не тащит к себе на диванчик. Создаёт такие условия, играя на страхе женского пола перед трупами, что они сами готовы к нему прыгнуть, лишь бы в этом дерьме не копаться. Он, до преподавательства у нас в колледже, паталогоанатомом в том же морге работал. Как рыба в воде, среди трупов. Тащится аж. А вышел на пенсию, его сноха, директор нашего колледжа Милавская Анастасия Павловна, устроила его преподавателем практики. Где лучшего сыщешь? И ты предлагаешь бежать к ней жаловаться? Да она тебя вперёд выгонит из колледжа, чем такой ценный кадр уволит.
       - Ничего я не предлагаю. – Хмуро сказал в ответ друг. – Мне всё теперь ясно. Ты только скажи: к тебе этот прыщ приставал, то есть создавал такие условия? Ты ведь, не зря завела этот разговор? Только честно?
       - Честно? Да, появились предпосылки и совсем недавно. – Созналась подруга. – Но не беспокойся. Я, кажется, нашла выход. Вернее ты мне его сам сегодня подсказал.
       - Говори? – Заинтересовался Костя. – Что-то я не припомню, чтобы подобное что-то говорил. Тем более, сегодня.
      Даша хитро посмотрела на него и, стянув простынь на себя, прикрылась ей, подошла к столу.
       - Что у тебя тут? – Показала она на вазу, стоящую посередине стола.
       - Стодолларовая банкнота. – Недоумённо ответил Костя. И вдруг ясная мысль сработала в его мозгу: - Хочешь от «Боровичка» откупиться?
        - Да. Если тебе денег не жалко, конечно? – Вопросительно смотрела на него подруга.
       - Мне для тебя ничего не жалко. Бери, если только это поможет. – Просто ответил друг.
       - Я думаю, поможет. Он жадный, как большинство стариков. А сегодня, как раз зачёт. – Уверенно сказала Даша и, посмотрев на настенные часы, ахнула: - Вставай, засоня! Кто-то обещал мне чай? Я в душ бегом.
       - Может быть кофе? – Крикнул вслед повеселевший Костя и тоже посмотрел время. Семь утра, без десяти минут, на часах. Торопиться нечего. По крайней мере, ему.
       - Без разницы, - последовал ответ в открытую дверь ванной комнаты, - только покрепче и без сахара.
      Костя, в одних трусах и босиком, пошлёпал на кухню…
       …Вечером, того же дня, находясь на работе, в кафе, Костя решил позвонить Даше. Она долго не брала свой мобильник, всё больше вселяя в его сердце тревогу. И, когда в телефоне раздался её слабый голос: «Да?», друг, с облегчением вздохнул:
        - Фу, ты меня напугала. Куда ты, опять исчезаешь? Почему, так долго не берёшь трубку?
       - Я уже сплю. – Последовал короткий ответ, всё тем же слабым голосом.
      - Извини, я не знал, что ты, так рано ложишься спать. Как у тебя дела в колледже? – Осторожно спросил Костя, уже не ожидая уверенного ответа от подруги. Телефон, возле уха, просто молчал. Тревога, вновь ворохнулась, где-то у сердца.
       Подошёл бармен и, тронув официанта за рукав, сказал:
      - Заканчивай разговор, там клиент подошёл.
      Костя, прикрыв мобильник рукой, с нетерпением в голосе, ответил:
       - Прими заказ сам, пожалуйста. А я обслужу потом.
     Бармен, поджал недовольно губы, но, согласно кивнув головой, ушёл.
       - Ты отдала деньги, Даша? – Уже напрямую спросил друг.
       - Отдала. – Коротко ответила подруга и вновь замолчала.
       - Даша, я из тебя каждое слово вытягивать должен? – Уже сердито спросил Костя. – Скажи, вопрос решён?
      Вновь последовало долгое молчание, от которого стало на душе нехорошо, и когда в мобильнике послышался слабый ответ: «Нет», друг, уже был на грани взрыва.
       - Даша! Я сейчас к тебе приеду, и ты мне всё объяснишь.
 Телефон вдруг словно ожил, речь подруги стала ясной и чёткой:
       - Не надо ко мне приезжать. Я сказала тебе, что уже легла спать. И не звони мне больше.
       - Что случилось, Даша!? – Уже крикнул в трубку Костя. – Ты можешь мне внятно ответить? Ты отдала деньги, а он что?
       - Если тебя интересуют, только деньги, я тебе их верну. – Холодный голос и расчётливая речь подруги, вмиг остудили пыл разгневанного друга. – Я говорю тебе, я их отдала преподавателю практики. Он взял их и сказал, что это всего лишь аванс, за его долготерпение.
      - Ублюдок! – Гневно отозвался друг на откровения Даши и распорядился. – Больше не ходи к нему. Я порву его «как Тузик грелку». Ты завтра придёшь ко мне, и мы всё обсудим.
      - Не надо ничего обсуждать, я уже всё решила. – Спокойно и холодно ответила подруга. – Я больше не приду к тебе, Костя.
      - Почему? – Потеряно спросил друг. Сердце сжалось от щемящей боли. Захотелось дико заорать.
      - Я была у него… Уже, через неделю госэкзамены и диплом. – Тихим голосом лишенным всяких эмоций сказала Даша. – Если можешь, прости и забудь меня. Я тебя не достойна.
  В телефоне пошли гудки отбоя. Сзади к Косте, вновь  подошёл бармен и, уже, в ультимативной форме, сказал:
       - Или ты работаешь, или твой испытательный срок хозяин продлит.
   Когда официант повернулся к бармену, тот невольно попятился назад. Бешеный взгляд Кости не предвещал ничего хорошего.
      - Пошёл он в ж…-у, твой хозяин! Так и передай ему. – Одним рывком он сорвал с себя галстук-бабочку, вместе с верхней пуговицей рубашки и вложил в руку бармену. – Можешь подтереться им. А я пошёл.
      - Костя! Может, передумаешь? – Уже просительно крикнул тот ему в спину. – Смена, ведь только началась.
      - Свободен. – Не оборачиваясь и, не понятно, в чей адрес, резко последовал ответ уходившего, перед тем, как за ним, захлопнулась дверь.





               
                Г Л А В А  6.
      
        Старший прапорщик милиции Александр Павлович  Огородников, за глаза, в народе прозванный «Куркулем», сидел на стуле и откровенно зевал, широко открывая рот, глядя по сторонам в большие окна стационарного поста ГИБДД на въезде в родной город  «З – к» Ставропольского края. Мимо, по дороге двигался транспорт различного калибра. Ехали и большегрузные грузовики, перевозящие буквально всё: от строительных материалов, до товаров народного потребления, и легковой транспорт, водители и пассажиры, которых ехали, кто куда: кто спешил на работу, кто к себе домой или на дачу.
       Сейчас Александр Павлович их, всех вместе взятых, не любил, а, откровенно говоря, попросту ненавидел. Последний год, когда осталось до пенсии считанные месяцы, ему эта суета людей казалась не просто излишней, а издевательской по отношению к его персоне. Хотелось спокойствия и умиротворённости. «Куркуль», даже завёл себе маленький годовой календарь и, втайне от всех сослуживцев, отмечал на нём прошедшие дни. Вот и сейчас, достав из накладного кармана форменной рубашки заветный «талисман», он со вздохом посмотрел на него и вернул на место. Можно было и не доставать, знал, ведь, что впереди ещё полгода тягостного труда.
       Внизу, на первом этаже, кипела работа его сослуживцев. Топали ногами, хлопала входная дверь. Громко орала стационарная рация на милицейской волне. Сейчас и она раздражала «Куркуля», сбивая с благостных мыслей о дембеле, возвращая к реалиям жизни. А они, эти реалии, какие-то безрадостные последнее время получаются. Хотя бы, вчерашний день взять. Решил отметить свой, прошедший день рождения. Он, уже, как неделю тому назад был, но командир взвода Решетилов Андрей Петрович достал своими подковырками, что «Куркуль» оправдывает своё прозвище, мол, «зажал проставу». Пришлось напречься: всю смену, как молодой пробегал с жезлом возле поста. Навыки подрастерял уже, за последние три года, как был личным водителем у предшественника Цезаря, бывшего начальника ГИБДД Хмельнова Сергея Павловича. Хоть и «варяг» он был, то бишь ставленником со стороны на должность начальника, но душевным человеком оказался. Сразу взял к себе старого инспектора водителем, да по имени-отчеству называл уважительно: Александр Павлович надо съездить туда, Александр Павлович надо привезти то. Премии регулярно подписывал, зарплата у милиционера, ведь, маленькая. В общем, уважал коллегу и возраст. В благодарность ему, личный водитель ненавязчиво сообщал о неблаговидных делах своих сослуживцев: кто лишнего «за воротник задвигает», кто непомерно мзду берёт и такое, всякое прочее. В общем, душа в душу служили оба Палыча. Думалось, так и дотяну службу до дембеля. Ан, нет. Послали начальника Палыча служить выше, куда-то, в областное УВД. Варяг, одним словом. А рядовой Палыч остался на месте. С тех пор и стала служба в тягость. Сослуживцы смотрят косо, не доверяют уже. Хотя плевать он хотел на всех «с высокой колокольни».  Кто они – молодёжь, сосунки, а кто он – старослужащий, почти, четверть века в органах. Пусть «оттарабанят» столько, тогда поговорим на равных. Новому начальнику Цесарко Юлию Цезаревичу, из своих – продвиженец, - личный водитель не нужен. Сам неплохо управляет автомобилем. Вот и пришлось, под конец службы, возвращаться во взвод, вновь «вооружаться жезлом». Оказалось тяжко. И служебные требования поменялись, стали жёстче, и водители стали другими, более наглыми, уже в рот инспектору не заглядывают. Приходится, почти с каждым «бороться», чтобы доказать свою правоту. Особенно много развелось женщин за рулём. С ними, хоть караул кричи. Ни во что не ставят никакие авторитеты. Вот и во вчерашний день, когда решил «срубить бабок по лёгкому, для проставы» напоролся «Куркуль» на такую вот, «бизнес – вумен». Остановил, для проверки документов водителя небольшого внедорожника, стёкла которого были затонированы, что называется «вглушь». Обошёл его вокруг Александр Павлович, уже в душе мысленно потирая руки – сейчас раскручу наглеца по полной программе, а то, ишь, чего удумал – стёкла машины, словно сажей измазал, вот и думай, толи бандюки, какие едут, толи террористы, плохое, что задумали и в город передвигаются, для осуществления своих нехороших замыслов. Остановился инспектор ГИБДД напротив водительской двери автомобиля, а там на него, через приспущенное стекло, блондинка - явно крашенная, через тёмные очки уставилась. И презрительная мина на её личике нарисована. Александр Павлович, аж смешался от увиденного.
        - Ну, что такое? И кто представляться будет? – Вальяжно завела разговор дама. – Лично я не привыкла на дороге знакомиться. Не шлюха какая.
        - Инспектор ГыБДД Ог-городников. – Непривычно смутился «Куркуль» и, уже скороговоркой произнёс: - Ваши документы.
        - Вот именно мои документы, инспектор ГыБДД, - нагло передразнила  бизнес-вумен представителя правоохранительных органов, но всё-таки, двумя пальчиками подала водительское удостоверение и талон техосмотра, - зачем тебе они? Разве я, что-нибудь нарушила?
       Инспектор ГИБДД попытался «взять быка за рога», восстановить, хотя бы нейтралитет в отношениях, раз не получилось его главенство:
       - На вашей автомашине тонировка стёкол превышает все допустимые нормы, - выдал он без запинки умную тираду, - к тому же Вы не пристёгнуты ремнём безопасности. А это, в свою очередь, влечёт меры административного воздействия к Вам, с моей стороны.
        - Ко мне? – Деланно удивилась нарушительница ПДД и, сняв очки с носа, уставилась на большой живот инспектора. – Молодой человек, Вы, когда последний раз на физкультуре были?
     - Это к делу не относится, - запсиховал Куркуль от такой наглости дамы и невольно подтянул свой живот, - я вынужден составить на Вас административный протокол. Прихватите с собой документы на Ваш автомобиль и страховку и следуйте за мной.
     - Куда!? – В ужасе, округлила свои, и без того большие глаза, бизнес-вумен. – Вы отдаёте себе отчёт, что Вы сейчас творите, инспектор?
      - Что я творю? – Осёкся в замешательстве Огородников и оглянулся по сторонам. Вокруг всё шло своим чередом: по шоссе двигались автомашины, у поста ГИБДД, также стоял служебный автомобиль, на котором напарник менял спущенное колесо. Ещё двое инспекторов мирно беседовали между собой, одновременно следя, каждый за своим сектором наблюдения движущегося автотранспорта.
       - Молодой человек? – Постучала дама длинным ноготком указательного пальца по приспущенному стеклу, инспектор оглянулся, - Вы очень не внимательны ко всему прочему. Посмотрите, пожалуйста, на талончик техосмотра.
    Куркуль, в недоумении, вертел в руках цветную картонку: талон, как талон. Таких бумажек, за свою жизнь инспектором, он нагляделся, наверное, не одну тысячу.
        - Вы подпись там видите? – Заинтригованно спросила дама.
        - Ну…, - непонимающе промычал инспектор, - и, что из того? Подпись, как подпись.
        - Это неслыханно! – Уже возмутилась бизнес-вумен и, выхватив из рук ошалевшего Огородникова свои документы, она повернула талон технического осмотра автомобиля, той стороной, где стояла размашистая подпись, к инспектору, и длинным ногтем, как в школе учительница показывает указкой нерадивому ученику на предмет его недопонимания, провела по ней, и выговорила членораздельно: - Вот это - подпись Главного Государственного инспектора. Разъяснить Вам, молодой человек, что сие значит или сами догадываетесь?
        - Не надо. – Растеряно проговорил Огородников, больше от вольного поведения дамы, чем от её скрытых угроз.
       - Советую Вам пересмотреть своё отношение к служебным обязанностям, - уже сменила гнев на милость бизнес-вумен и, убрав документы, завела двигатель своего автомобиля, - особенно обратите внимание на свои носки, молодой человек. Они у Вас не по уставу.
      Куркуль, опустив голову, посмотрел на свои ноги. Штанина брюк загнулась, являя глазам красный цвет носков.
       - Сколько раз жене говорил, чтобы выкинула эти позорные носки, приду домой прибью. - Успел мысленно прокрутить злую фразу Огородников, как услышал из отъезжающего автомобиля, через неприкрытое стекло:
       - И кто таких вот, баранов на дорогу выпускает? Просто удивительно! 
     … Тоска от такой работы кромешная. Кое-как, тогда денег заработал на проставу. Женщин за рулём, уже не останавливал. Даже, если по ошибке и получалось, что едет не тот объект, то Куркуль демонстративно уходил на другую сторону дороги, делая вид, что он тут не причём, и его это не касается. Те, кто спокойно, а кто, покрутив пальцем у виска, уезжали восвояси. Лучше всего работать с водителями в возрасте. Эти, законопослушные граждане. Они и грубости не допускают к представителю власти и внимательно слушают, когда инспектор читает им нравоучения всякие. В общем, на всё согласны, только бы не рассердить закон. О взятках и слышать не хотят – как такое возможно. Просто, в знак благодарности, оставляют небольшую толику от своих трудовых доходов, добрейшему блюстителю порядка, за то, что он не наказал их, нерадивых, за их прегрешения.
       Сегодня с утра, пораньше, чуть не улыбнулась Куркулю удача, вот от такого водителя – пенсионера. Но старого волка не проведёшь. Когда группа приехала на стационарный пост, за городом, чтобы поменять ночную смену, Огородникова слегка подташнивало, после вчерашней проставы. Три молодых инспектора, ехавшие с ним на служебной автомашине, всю дорогу, до самого поста, не переставая, трещали о своих вчерашних победах над женским полом, да, не стесняясь друг друга и его «старого», в таких откровенных подробностях, что старшего прапорщика, действительно чуть не стошнило. Когда автомобиль остановился, Куркуль убежал за здание поста, в кусты. Оттуда продолжительное время доносились характерные звуки, веселя молодёжь.
     - Перебрал наш старичок вчера, не рассчитал силёнок, - смеясь и глядя на шевелящиеся кусты, проговорил один из инспекторов, - сам же заказал на десерт проституток. Что он делал со своей, интересно?
      - Что-нибудь сотворил из камасутры. – Хихикнул другой. – Мне лично московская тёлка понравилась, которую Решето в парную утащил. И что он с ней там делал, в такой жаре?
      - Тебе надо было за старым и Решетиловым подглядывать. Потом бы и нам рассказал, что увидел. – Ещё сильнее захохотал первый.
     - Да пошёл ты! – Деланно обиделся второй. – Что я – мальчик, что ли? Подглядывать ещё мне не хватало. Мне больше интересно, где Куркуль столько «бабок» взял? И «поляну» шикарную накрыл в сауне, и проституток привезли, как по заказу. 
      - Где бы не взял, это, уже не твоя забота. – Резко оборвал его и весь дальнейший разговор старший группы Соломенко Игнат. – Пошли в здание, там ориентировки зачитаю, да последние приказы. Александр Павлович догоняй!
      Куркуль, весь бледный, вышел из кустов. Носовым платком вытер мокрый рот и лицо, высморкался.
      - Догоню… - Слабо выговорил он уже сам себе. Необходимо применить испытанный способ: пару таблеток аспирина проглотить. Посмотрел по сторонам: слева, по шоссе полз старенький «Москвичок». Шагнув к дороге, махнул жезлом. Автомашина, скрипя истёртыми колодками тормозов, вильнув, остановилась в отдалении. Недовольный инспектор ГИБДД неспешно пошёл к ней.
       - Документы? Аптечку? – Не представляясь, выговорил Огородников.
      В узкую щель, опустившегося стекла, водитель просунул документы. Руки его непроизвольно дрожали. Куркуль внутренне напрягся: сработало профессиональное чутьё. Взяв в руки документы, он наклонился к приоткрытому окну автомашины, чтобы разглядеть водителя. Испуганная пара глаз, из-под толстых линз очков, смотрела на инспектора. Донёсся запах перегара.
       - Ни одному мне, сегодня, плохо. - Неприязненно подумал Куркуль, а вслух спросил: - Аптечку, тоже в эту щель толкать будешь?
      Водитель повернулся к бардачку автомашины и долго там рылся, что-то перекладывая в нём. Инспектору надоело ждать, и он сам открыл водительскую дверь в салон. Пенсионер тут же повернулся и буквально впихнул в руки Огородникова полуоткрытую аптечку. 
          - Что это? – В недоумении спросил Куркуль, уже настроенный на выявление алкогольного опьянения у водителя. Про аптечку он забыл.
          - Не сочтите за труд, откройте, товарищ…, никак не разберу Вашего звания. Извините… - Забормотал пенсионер. Руки его уже ходили ходуном.
         - Надо же, как разволновался дедок. Как бы сердечко не прихватило, майся потом, тут с ним. - Неприязненно подумал Огородников и открыл верхний клапан аптечки старого образца. Сверху медикаментов лежала стодолларовая банкнота. Куркуль медленно перевёл взгляд на пенсионера.
         - Больше у меня нет наличных с собой. – Заволновался тот и полез во внутренний карман. – Простите меня, инспектор. Сейчас я Вам свой портмоне покажу.
         - Стоп! Достаточно. – Огородников накрыл купюру второй ладонью и оглянулся по сторонам. Холодная струйка пота побежала между лопаток – неподалёку, метрах в пятидесяти стоял мотоциклист, весь в чёрном, включая сюда и чёрный мотоцикл, и чёрный шлем с тёмным защитным стеклом. Хотя его лица не было видно, Куркуль мог поклясться, что смотрел мотоциклист в их сторону.
       Инспектор медленно вытащил из-под банкноты упаковку аспирина, и, аккуратно закрыв аптечку, подал её пенсионеру:
       - Счастливого пути, товарищ водитель, спасибо за аспирин, - громко отрапортовал он, а мысленно подумал, глядя, на того, открывшего от удивления рот: «Подставить хотел, сволочь!» и, уже спокойно, добавил: - Езжай тихо, дядя. Может, когда и встретимся.
       Повернулся, и на негнущихся ногах, пошёл в сторону поста, одновременно кося взглядом в сторону мотоциклиста. Сзади завёлся «Москвич» и, тарахтя неисправным глушителем, поехал прочь. Тихо, шурша шинами, проехал за ним мотоциклист в чёрном.
       - Что съели, сволочи! – Уже вслух и злорадно проговорил Куркуль и, сплюнув в сторону, зашёл в здание стационарного поста. Не останавливаясь, поднялся на второй этаж, услышав вслед чей-то, уже сочувственный голос:
        - Совсем сдал старый. Бледный, как сама смерть.
 Старшему прапорщику это было теперь на руку. Надо бы прийти в себя, после происшедшего. Он сел на стул и стал смотреть по сторонам, в окна второго этажа. По шоссе двигался автотранспорт. От пережитого волнения напала зевота.
        - Что вы все знаете о смерти, сосунки! – Зло проговорил Куркуль вслух, подавляя, добавившуюся к зевоте, икоту. Постепенно весь организм стал успокаиваться, мозг автоматически отключился от минувших переживаний…
      
       - Александр Павлович, ты сегодня собираешься работать? – Голос старшего группы инспекторов Соломенко Игната вернул к реальности, уже задремавшего прямо на стуле Огородникова. 
      Куркуль встрепенулся и открыл посоловевшие глаза. Недовольство, так и сквозило из его взгляда: чего беспокоишь зря.   
       - После вчерашнего «чаепития», наверное, тяжеловато тебе, Саша? – Уже дружелюбнее спросил Игнат и сел на стул, напротив.
       - Всё нормально. – Односложно проговорил подчинённый. – Говори, чего хотел и не тревожь понапрасну.
       - Решетилов скоро должен подъехать с проверкой…, - многозначно намекнул старшой, - или ты думаешь, что вчерашняя простава поможет оправдаться перед ним?
       - Я ни перед кем и никогда не оправдываюсь. – Самодовольно ответил «дембель».
       - Но ты хоть, перед сослуживцами, поимей совесть, Александр Павлович, - решился на последний козырь Игнат, - ведь, всю группу тянешь назад, по показателям выявленных нарушений ПДД. Всем приходится «пыхтеть» за тебя.
        - Гонка за количеством показателей правонарушений – есть порочная практика. – Подняв указательный палец руки, с определённым намёком, нравоучительно проговорил Куркуль.
        - Я это говорил на итоговых занятиях взвода, не отрицаю, - спокойно согласился старший группы и, уже, вставая со стула, со вздохом добавил: - но и ты слышал ответ Цезаря: «На верху никто не отменял количества выявленных нарушений инспекторами за смену». Ты сам  прекрасно знаешь, что в средствах массовой информации, для простых граждан говорят одно, а на самом деле делают другое. Власти не хотят слышать руководство ГИБДД, о том, что надо улучшать инфраструктуру наших дорог, чтобы снижать количество ДТП, и заставляют нас действовать по принципу: шапками закидаем, то есть, в нашем случае: задавим народ штрафами – он напугается и перестанет биться на дорогах.
       - Ты хочешь сказать, что, по-прежнему, народ за быдло держат? – Ехидно спросил Огородников. – Тебя бы в сталинские времена, минимум как, за решётку упекли...
       - А максимум – расстреляли. – Договорил за него фразу Игнат и уже, спускаясь по лестнице, вниз, добавил: - Моего деда Игната в 37-м, за такие же мысли расстреляли.
       - Порядок с дорогами наводил? – Вдогонку крикнул Куркуль.
       - За народ радел.  Слишком сильно, в глазах властей… Ты всё-таки, выйди – поработай. Не сочти за труд, сочти за службу. 
         - Пошли вы все, куда подальше. - Забурчал себе под нос «дембель» и вовсе переместился на кушетку, приняв горизонтальное положение. – Вот так вы и сгораете на работе. А надо, по-тихоньку, да, по-маленьку коробчить для себя, как покойная матушка говаривала. Царствие ей небесное.
          Желание работать отсутствовало напрочь. И не потому, что вчера употреблял спиртное. Раньше, в молодые годы и не такое бывало. Что они понимают – эта нынешняя молодёжь. Кроме службы не видят ничего. Вспомнилось, как попал на службу в ГАИ. Хорошее название было, а сейчас…  Правду в народе говорят: Гибель Безопасности Дорожного Движения. Верно подметили, с того времени и стала служба разваливаться. Никакого уважения не стало, ни от государства, ни от людей. Все только во взяточничестве норовят обвинить. А не понимают, как трудна служба, особенно на дороге.   А как хорошо начиналось. Благодаря бате, тоже, ныне покойный, царствие небесное ему, попал работать в милицию.
      Родители произвели на свет божий сына поздно, обоим было уже за сорок. Отцу даже ближе к пятидесяти подходило. Ждали девочку, родился сын. Поздний ребёнок. Назвали Александром. До него уже были дети: тоже двое сыновей. Старший Андрей, средний, как и отец – Павел. Пал Палыч, в общем. Повырастали оба, вылетели из родительского гнезда. А мать вдруг снова забеременела и, хотя уже было много годов, решила рожать, а не прерывать беременность. Показалось ей, что это знак свыше. Да и дочку очень хотела, помощницу в старости. Отец не стал возражать, хотя и суровый мужик был, прошёл фронт. В Великую Отечественную воевал, зенитной батареей командовал. Награды имеет  за войну и самоотверженный труд в мирное время.
       Баловали они Саню. Вернее мать души в нём не чаяла, всё боялась раньше времени умереть, не подняв на ноги своего «заскрёбыша». Отец ворчал на неё за это, но не всегда. По-видимому, ту ласку, что недодали старшим сыновьям, родившимся, почти сразу, после войны и воспитывавшимся в суровости тех лет, отдавали теперь младшему. Лучшие куски, отдаваемые любимчику, сделали своё дело. Саня рос, одновременно весёлым и озорным, а также ленивым и эгоистичным. На первых порах родители этого не замечали. И когда старшие сыновья, изредка бывавшие в гостях, указывали им, на промахи в воспитании, те, только отмахивались и смеялись: вас, вон вырастили и ничего. И Саню на ноги поставим, лишь бы Бог здоровья дал, да долголетия.  В школе «звёзд с неба не хватал», учился на тройки, по физкультуре четвёрка была, и то не за усердие, а то, что самый сильный в классе был. В восьмом, уже учителя физкультуры на обе лопатки ложил, легко, между прочим. Вот после восьмого класса и отправили его родители учиться в училище, на механизатора широкого профиля, чтобы и профессию имел и среднее образование получил. Отучившись три года в районе, Саня приехал в село возмужавшим, и имеющим на руках водительское удостоверение и права тракториста. Хотел было, перед армией пошоферить, но старый отец не позволил «баловаться». Землю с детства надобно знать. Устроил сына в местное МТС, на трактор, к своему старому знакомому, такому же участнику ВОВ, чтобы уму разуму учил, да и пригляд был.
       Не оправдал доверия друг, вернее не доглядел. Однажды Саня, вместе с друзьями, на тракторе поехали на танцы в соседнюю деревню. Поженихавшись там, как положено, подравшись немного с местными парнями, затем выпив мировую с ними же, поехали назад. По дороге ехали весело, с песнями и не заметили, как с моста в реку булькнулись. Хорошо, что никто не утонул. Поушибались немного, при падении, друг об дружку. Оттого и не поубивались наверное, так как набились в трактор, что, та сельдь в бочку. Да речка мелкая, на их счастье. Хохотали до упаду. Только Сане утром не до смеха было. Бегал по двору, как собачонка загнанная, от обоих фронтовиков. Но, где им угнаться старым пердунам, за ним молодым. Батя грозил всевозможными карами, размахивая ремнём и требуя остановиться. Друг его Тимофей, скакал на протезе и всё норовил достать костылём по шее. Но Саня не сдавался. Вчерашние друзья втихомолочку похохатывали за плетнём, строя рожи. Мать утирала платочком слёзы за окошком и молила Бога, чтобы не поймали старики стервеца…
      На следующий день Саню повезли в военкомат. Ветераны выпросили у председателя колхоза его служебный ГАЗик с водителем и вдвоём, надев парадные пиджаки с медалями и орденами, посадив Саню на заднем сидении, между собой, повезли сдавать на службу. Старый военком немного ошалел от такой делегации. Такого в его практике не случалось. Два деда требуют отправить внука в самые строгие войска и, причём немедленно.
      Разобравшись, что к чему, военком клятвенно пообещал призвать Саню самого первого, как только начнётся призыв, и не куда-нибудь, а в пограничники. Там не забалуешь.
      Отслужив срочную, бывший пограничник, вновь попал дома в жёсткие руки отца.  Теперь он уже не хотел, чтобы младший сын, стал «паразитом общества». Едва Саня ступил на порог отчего дома, попав в объятия старой матушки, отец объявил ультиматум: «Будешь служить в милиции, как старший сын Андрей». Саня не стал возражать. Ему было всё равно, где, лишь бы не под строгой опекой старого и строгого отца. Друг отца, Тимофей авторитетно заявил, что надо пробиваться в ГАИ.   Только на этой службе платят хорошие деньги: вон племянник, его снохи, через год работы, уже на «мерине» ездил. Мать, испуганно слушавшая разговор мужчин и, не разобравшая, что так в народе зовётся «крутая тачка», запричитала над сыном: «Зачем мерин, почто мерин? Моего батьку мерин чуть не убил, когда его жеребцом малолетним решили оскопить. Так дал копытом, что чуть было дух не вышиб. Неужто поспокойнее в милиции места Андрейка младшенькому не найдёт?»  Оба старика посмеялись над «неразумной бабой», а сам виновник событий, сделав скорбное лицо: я на всё согласен, лишь бы вам угодить, в душе ликовал. Понравилась ему фраза о скором приобретении «мерина».
    К тому времени, дослужившийся до чина подполковника, Андрей Павлович Огородников, занимавший должность заместителя начальника, одного из райотделов Ставропольского края, легко помог младшему брату влиться в ряды, тогда ещё уважаемой народом милиции.
     Теперь и «шестисотый» в личном гараже стоит, и двухкомнатная квартира, в самом центре города, имеется, и неплохая дачка, на четырёх сотках, на берегу Дона расположена. Всё скоробчил Саня, о чём мечтал в молодости. Только вот матушки нет уже. Некому порадоваться за него. Батьки тоже нет. Царствие им небесное обоим. Хотя он и не оценил бы, наверное. Старшего Андрея, всё время в укор ему Сане, ставил. Мол, на пенсию полковником вышел. Только, что толку с того: живёт до сих пор в коммуналке. Идейный он – Андрюха. Всё о подчинённых, больше заботился. Свою очередь на квартиру всё время сдвигал в пользу семейных, нуждающихся в жилье. Оттого и сам не женился. Какая дура, за такого пойдёт. Сына родного воспитывает чужой дядя. С собственной квартирой и машиной. А у Андрюхи допотопная «жигулёнка», и та уже, который год в ремонте.
        За родителей, оба брата Андрей и Павел, вечно ругали Саньку. Хотя, что он плохого им сделал. То, что редко навещал их, так это сами виноваты. Ладно, в детстве отец ремнём охаживал, правда, грех жаловаться – всё больше грозил, мать не давала лупить. А вот взрослого, да по хребтине мотыгой, – за что спрашивается? Шуток отец не понимал до самой смерти.
        Тогда он проработал в ГАИ около десяти лет. Настали, как их сейчас журналисты называют, «лихие 90-е». Для кого лихие, а для таких, как Саня, скорее «крутые 90-е». Уже развалился Союз, Россия, не понятно от кого, стала независимой. Президент стал плясать по телевизору, на потеху инородцам.  Много чего пришлось хлебнуть: и лиха, и добра. Всё лилось рекой. Непонятно откуда появилась  целая армия жуликов всех мастей. Воры стали в почёте. Да и до сих пор живут припеваючи. Никакой закон им нипочём. Сами пишут и издают их под себя и над народом измываются.
       Откуда то, толи из казахских, толи из калмыцких степей, прилетела к их городу целая эскадрилья лёгких самолётов. Были среди них и спортивные Яки, и заслуженные АНы, в народе прозванные «кукурузниками». Прилетели, вроде бы ненадолго, но за ненадобностью такого добра на серьёзных аэродромах, остались навсегда. По-видимому, понравились лётчикам ровные донские степи. Самолёты эти неприхотливые, бетонной полосы не требуют, хватает и ровной степной площадки. Кто-то дал добро на самоокупаемость. Лётчики, народ серьёзный, ухватились за эту идею. На хлеб зарабатывать как то надо. Семьи их тоже есть хотят.  Поначалу стали за небольшие деньги катать желающих.  Потом, когда появились свои инструктора по парашютному спорту, стали с неба сбрасывать храбрецов. Тоже за их деньги.
        Саня с другом Свистуновым Славой, таким же «гаишником», как и сам, не стали испытывать себя на храбрость – служили оба в погранвойсках, а не в ВДВ. Понравилось им летать пассажирами на спортивных самолётах. И в меру дух захватывает на виражах, и выпить для храбрости не возбранялось. Не всем пассажирам, а только им  со Славой. Лётчику – ни-ни. Упаси Бог. Песни пели под куполом неба. Круто.
         Как только выходной день,  сорокалитровую канистру 93-го бензина в багажник автомобиля и на аэродром. Начальник его свой человек. Самый исправный спортивный самолёт представлял друзьям для полётов и самого лучшего лётчика. Других пассажиров на борт не брали.
        В один из таких полётов пришла в хмельную и буйную головушку Сани шальная мысль: «А что если к своим старикам на самолёте прилететь?» Вот это действительно круто. И недалеко тут: каких-то семьдесят километров, по прямой. Самолёт, ведь прямо летит, хотя может и зигзагами.  Отец уважать станет, как набравшего ума сына. Матери приятное сделает: будет, чем похвастаться перед сельчанами. Славе новая идея тоже понравилась. Только лётчик не оценил их рвения: молча покачал головой, что означало отказ. Решение было принято мгновенно: Саня выгреб из карманов всю имеющуюся наличность, Слава также не поскупился. И лётчик сдался. Но садиться отказался напрочь: «Хоть пистолеты доставайте, всё равно разобьёмся при посадке. Пролетим над селом пару кругов, помашем крыльями. Потом сельчанам скажете, что это вы виражи закладывали». Гаишники согласились.
       Родное село с высоты птичьего полёта показалось Сане маленьким и каким-то жалким. Аж, слезу прошибло. Прильнув к стеклу кабины самолёта «блудный сын» старался разглядеть родное гнездо. И разглядел. Отец с матерью ковырялись в огороде. Батя, заслышав самолёт, глядел по сторонам в небо, пытаясь увидеть источник звука.
       - Я здесь! – Что есть мочи заорал Саня. – Батя, это я – твой сын Сашка! Я здесь!
      Батя, не увидев самолёта и не услышав сына, нагнулся с мотыгой к земле. Лётчик, оглянувшись назад и, увидев Санино лицо в слезах, понял, что надо сделать. Свалив самолёт в крутое пике, он помчал его к земле, прямо в огород родителей гаишника. Тот воспрянул духом. Открыл форточку и, набрав больше воздуха в лёгкие, крикнул на одном дыхании:
       - Батя, это я, твой сын – Санька!
     Когда самолёт оторвался от нижней точки пике, сын посмотрел назад, на стремительно удаляющуюся  землю. Мать сидела на коленях и била поклоны, крестясь и оглядываясь на небо. А отец яростно размахивал мотыгой, будто хотел ею сбить, пролетевший над ним, самолёт. Саня радостно загоготал:
        - Увидели! Услышали!
        Лётчик, посмотрев на него, и неодобрительно покачал головой. Показал рукой, что ложится на обратный курс – бензина осталось долететь только назад. Слава не разделил радости друга – сидел с угрюмым лицом. Зато Саня был весь в возбуждении – орал все песни, пришедшие на ум, подряд.
        Через неделю, когда дали выходной день, после бессонных дежурств на дорогах области, Саня не утерпел и собрался к родителям. Друг Слава долго отнекивался, ссылаясь на занятость в семье, но сдался под напором всевозможных приятных аргументов: и то, как с честью их встретят на селе, и то, как поить-кормить будут, практически всё население, и, как проводят, со слезами на глазах, уже точно, всё село. Вместе и поехали на Саниной старой «бэхе».
        Почему-то их не встретили. Саня просто забыл, что на селе идёт самая страдная пора – покос. Население словно вымерло. Только отец с матерью, точно и не выходили из огорода – согнулись и лупят мотыгами сорняки, будто врагов каких.
        Мать, увидав родную «кровинушку», кинулась обнимать. Отец подошёл неспешно и поздоровался с незнакомым человеком за руку. Стали подходить соседи, в основном такие же старики, которым скотина была уже не под силу. Уважительно здоровались и тихо радовались чужому счастью. В кои веки сын приехал, оторвался от ратных трудов, верный помощник.
         - Здравствуй, батя! – Шагнул к отцу сын и, оглянувшись на соседей: много ли набралось народу для триумфа, торжественно взял его за руку и произнёс: - Тут мы недавно с другом на самолёте мимо пролетали. Глядь, а вы с маманей в огороде копошитесь. Ну, тогда то, нам было недосуг приземлиться: делов много было, да и начальство поторапливало. Но мы вам знак дали. Вспомните, недельку назад? Теперь вот по земле решили приехать.
        Саня с восторгом в глазах обвёл присутствующих взглядом. Почему-то никто не разделил с ним радости такого торжественного приезда. Помалкивал и Слава.
       - Ты, сынок, говоришь, недельку назад, пролетал над нами? – Тихо спросил отец, одной рукой опираясь на мотыгу, другую подставив к уху, чтобы лучше слышать. – Значит, мне не показался твой голос с неба?
       - Не показался, батя. – Вновь заулыбался недоросль и оглянулся на людей, мол: поддержите.
       - А ты помнишь, Саня, кем на войне твой отец был? – Уже с тихой угрозой в голосе вновь спросил родитель и, увидев, что тот согласно кивнул, добавил громко: - Правильно, сынок, зенитчиком. И много фашистских самолётов посбивал за четыре года. А теперь, ты понял, к чему я клоню?
       - Нет, батя. – Кротко и, уже, без бравады в голосе, ответил сын и посмотрел по сторонам и на мать, ища сочувствия и поддержки. Все молчали. Мать, с ужасом, глядя на сына, крестилась и всё повторяла: «Свят, свят…»
       - А клоню я к тому, Саня, что, если была бы у меня в тот день, моя зенитка, то без сожаления сбил бы. И у Бога попросил бы прощения за такого дурака, как ты.  И за себя, грешного. Но так, как нет у меня орудия, так получай, сынок, заслуженное. Е-эх!
      И старик, что было силы, опустил мотыгу на спину Сане. Черенок, не выдержав работы не по предназначению, хрустнул и сломался…
       - Батя! – Заорал сын. Кто-то сильно тряс его за руку. Саня открыл глаза. На него с недоумением смотрел командир взвода Решетилов Андрей Петрович. Огородников приподнял голову с кушетки и оглянулся по сторонам.
       - Ну и здоров ты поспать, Саня! И орёшь во сне громко. Граждан  перепугаешь на первом этаже. – Командир прикрыл входную дверь и прошёл к стулу. Поставив его посередине комнаты, сел, словно оседлав его. – Ну, рассказывай?
       Куркуль сел на кушетке. Продрал пальцами сонные глаза. Уставился на Решето непонимающе.
       - Что, прапорщик, с тобой случилось? Почему работать отказываешься? – С явной угрозой в голосе проговорил командир. – Не верю я, что ты, такой здоровый, как бык, с похмелья болеешь. Или служба в тягость пошла?
       - Угадал. – Самоуверенно произнёс Куркуль, глядя тому в глаза. – Тяжела стала служба. И что? Уволишь?
       - Гм…, - смешался от такой наглой прямоты подчинённого Решетилов, - не пойму: или ты, такой смелый, что за тобой не замечалось ранее, или громкой фамилией своего брата – бывшего начальника РОВД Огородникова Андрея Павловича, прикрываешься? Или всё вместе взятое? Разъясни?
         - Ни то, и не другое, и не вместе взятое. Не угадал, командир. – Ответил старший прапорщик. – Устал я.
         - От чего устал? – С удивлением вновь спросил командир.  – С тебя кто-то строго за работу спрашивает? Ходи себе смену, да жезлом помахивай, потихоньку. Количества нарушителей с тебя, как с других, не требуется. А так, как ты себя ведёшь, знаешь, как называется? Саботаж на рабочем месте, называется.
          - И опять не угадал. – Уже с ухмылкой проговорил Куркуль. – Не от работы я устал, от другого.
          - Слушай!? – Возмутился Решето. – Я тебе кто? Гадалка на площади у вокзала? Угадал – не угадал. Я твой командир, а в данном, конкретном случае, над тобой  начальник. Иди, если ты такой смелый бандитов на дороге лови. Их там не меряно ездят.
          - Вот от таких как ты – начальников недоделанных, устал, которые сами не знают, чего хотят. Рапортовать только и научились. А настоящей работы милиционера и не нюхали. – Спокойно и, уже отрешённо глядя в окно, заговорил Куркуль. – А бандитов я не боялся, никогда. Они, ведь тоже люди. Это вам начальникам, видящим их в наручниках и в камерах, да, гражданам-обывателям, которым, в газетах, да по телевизору, как обезьяну в зоопарке за решёткой показывают, страшно. А такие, как я бок о бок с ними живём. Если преступают закон – задерживаем. Кто знает, кем бы я стал, если бы батя в милицию меня, неразумного по молодости, не толкнул.
         - То-то, ты и орал во сне своего батю. – Уже с интересом посмотрел на старшего прапорщика Решетилов. – А Цезарю ты такое смог бы сказать? Ладно, я из войск - по сокращению, в своё время попал в милицию. А он то, от земли вырос – с самого начала службы, как и ты, в органах. Вместе начинали, наверное?
         - Цезарю? – С усмешкой в голосе проговорил Огородников и уверенно добавил: – Придёт время, и ему скажу.
        - А когда оно придёт, время то? – С надеждой в голосе, вновь спросил командир. – Или, всё-таки побаиваешься его? Скажи честно, прапорщик. Цезарь тебя вмиг в бараний рог скрутит – выгонит на пенсию, не дожидаясь выслуги лет.
       - Выгонит. – Просто подтвердил старый прапорщик. – Такие «чинуши», как он, умеют делать это с удовольствием. Им не нужны свидетели их становления начальниками, когда они, выслуживаясь перед руководством, приниженно заглядывали тем в глаза, ожидая милости, лизали зады своим непосредственным командирам, надеясь на их благосклонность, распихивали локтями друзей-товарищей - торя себе  дорогу и налаживая мосты к своей цели. Им уже не нужна, та грязь, по которой они ползли, им нужен свой триумф и раболепство в глазах подчинённых, чтобы, те, с придыханием в голосе, произносили их имя.
     - Всё это мне знакомо. В армии точно такая же картина присутствует. – Согласился с ним Решетилов. – Но Цезаря я узнал таким, какой он сейчас. Вернее он позвал меня сам в свою команду. Расскажи мне вкратце о нём, если можешь?
      - Вот именно позвал и этим всё сказано. Ты, ведь, в каких-то спецчастях служил. – Утвердительно произнёс Куркуль и продолжил: - Твой час ещё не настал и дай Бог, чтобы не настал никогда. Зная трусоватый характер нашего начальника, я предполагаю, что ты, его негласная физическая охрана.
       - А ты не так прост, прапорщик, как кажешься на первый взгляд. – Командир встал со стула и стал расхаживать по помещению. Когда оказался спиной к собеседнику, незаметно выключил диктофон, находившийся в кармане форменной рубашки, и, достав из другого, пачку сигарет с зажигалкой, закурил: - Я тоже подметил то, что за обыкновенной напыщенностью чиновника, по отношению к людям, скрывается жалкая человеческая трусость. Но это удел всех честолюбцев.
       - Ну, раз ты его раскусил, зачем вести пустопорожние разговоры, от которых устаёшь морально. Я их, честно говоря, не люблю. – Облегчённо вздохнув, сказал Огородников и, ухмыльнувшись, спросил: - Тебе, как вчерашняя «москвичка»?  Понравилась?
        - Ничего себе. И фигура, и, на лицо смазливая, в моём вкусе. Только развезло её быстро. Сначала всё было хорошо, потом стала нести какую-то ахинею, насчёт погубленного акушерами её ребёнка. Всё просила килера ей найти, чтобы отомстить обидчикам. Ещё, брат у неё в Чечне погиб. В общем, обычная житейская лабуда. Весь кайф только испортила своими соплями. Да и не какая, она не москвичка. Местная, откуда-то из пригорода. Просто начинала проституцией заниматься в Москве. Ну, а потом за ненадобностью сюда скатилась, поближе к дому. Кажется, говорила, что Варькой зовут. Но мне это не интересно.
     - Ты зря её в парилку потащил. Экзотики захотелось?
     - Точно. Представлял, что мулатку в прериях жварю. – Скаребно ухмыльнулся Решето.   
     - А я уже, честно говоря, потерял интерес к сексу на стороне. Пресытился, наверное. Иной раз жена милее всякой шлюхи кажется. А может, старею?
      - Не прибедняйся, конь! Ты ещё того - не одной девке юбку задерёшь. Но я к тебе не затем приехал, чтобы, нам, как  юнцам про подвиги, над женской половиной человечества, рассказывать друг другу. Поначалу, как увидел тебя, валяющимся на диване, да ещё, с такими пораженческими разговорами, подумал: раскис мужик. Но, сейчас понял, что ошибся. Дело есть, как раз для тебя.
       - Что за дело? – Насторожился Куркуль. Не любил он это слово. Оно ассоциировалось с работой, которую Саня не любил с детства.
       - Не напрягайся. Дело, как раз, по твоему профилю. Только, до поры, до времени, необходимо, не разглашаться о нём. – Уже серьёзно заговорил командир.
       - Говори. Только сразу предупреждаю: на криминал не пойду. Мне до дембеля два понедельника осталось. Не хочется биографию портить.
        - Если башка на плечах есть, не попортишь. А если кочан капусты там носишь – вмиг срубят.
        - Хватит «воду в ступе толочь», - недовольно проговорил Куркуль, очень не понравилась ему сравнение его головы с кочаном, - я говорил уже, что устаю от умных разговоров. Они на меня тоску наводят. Говори, уже, что хотел? 
        - Следственный комитет при прокуратуре попросил нас задержать опасного преступника. – Завёл разговор по существу Решетилов.
       - Что-то новенькое? – С недоверием перебил командира старший прапорщик. – С каких пор прокуратура стала просить «гаишников», да ещё заниматься задержаниями опасных преступников? Для чего у нас УБОП, ОМОН?
      - Да, погоди ты, Саня! Не тарахти! – Недовольно поморщился Решето. – Выслушай до конца, тогда поймёшь – почему. Мне тоже это сильно не нравится, но всё это идёт от руководства, то есть в данном случае через твоего нелюбимого Цезаря.
      - Да плевать мне на него, с высокой колокольни! – Уже вспылил Куркуль и, уже спокойнее сказал: - Ты по делу говори. А Цезарь он для вас, и любимый он или нет, вам решать. Для меня он, пока ещё начальник – Цесарко Юлий Цезаревич. Понятно?
      - Хорошо, по делу. – Сдержался командир. Но вздувшиеся желваки его скул, выдали внутреннее напряжение. Он, снова сел на стул и, обхватив сцепленными пальцами рук, колено одной ноги, закинутой на другую, стал говорить: - В городе произошли два убийства. Всё это предположительно, пока, так считают в прокуратуре и следственном комитете. В первом случае, утонул на тренировках по сплаву по реке, на Дону, учитель физкультуры. Хотя, по всем параметрам, не должен был. Пловец, говорят, был отменный. Во втором, погиб, при загадочных обстоятельствах сын высокопоставленного чиновника нашего города. Толи автомашина сбила, толи ещё, что, но человек получил перелом основания черепа, когда переходил дорогу. Следов и свидетелей никаких. Скончался, не приходя в сознание, в больнице. Всё это можно было бы списать на несчастные случаи, при определённых усилиях. Но объединяет оба происшествия одно: в обоих случаях, у потерпевших недавно, погибли их жёны. Одна, как полагает следствие, покончила жизнь самоубийством – повесилась, а вторая – погибла под колёсами неизвестного автомобиля, водитель которого скрылся с места происшествия.   
       Решетилов остановил свой монолог, чтобы собраться с мыслями. Он достал сигарету и закурил.
       - Недавние смерти обеих женщин, дали основание следакам предположить, что их мужья погибли не просто так, а кто-то им помог уйти на тот свет. – Продолжил старший прапорщик, воспользовавшись минутной паузой, командира взвода. – И скорее всего, не будь один из ушедших в мир иной, сынком крутого папашки, никакого дела не было бы. Также спустили бы на тормозах, как и смерти их, недавно усопших жён.
        - Точно. – Подтвердил догадки подчинённого Решето и, затянувшись сигаретой, пустил кольца дыма в потолок. Теперь надо было собраться с мыслями, как преподнести то главное, совсем оказалось не тупому инспектору ДПС, как охарактеризовал его Цезарь, что было необходимо, чтобы подвести его, к выполнению возложенной задачи.
        - И что в данной ситуации требуется от работников ГИБДД? – Напомнил о себе, задумавшемуся командиру, подчинённый. Тот перевёл взгляд с потолка на Куркуля. Впервые Саня увидел прямой, как лезвие рапиры, взгляд бывшего спецназовца. Где-то, в глубине души, как говориться в таких случаях, пробежал холодок.
       - В обоих случаях, свидетели видели неподалёку от места происшествия мотоциклиста и, причём незадолго до трагедии. – Продолжил Решетилов и, одним щелчком пальцев, выстрелил докуренную сигарету в открытую форточку окна.
       - Ты говорил, что свидетелей не было? – Возразил старший прапорщик.
      - Тоже верно. – Вновь подтвердил командир, всё больше убеждаясь в скрытой неординарности своего подчинённого. – Но, здесь имеется в виду, свидетели самих происшествий. Никто не отрицает косвенных улик и незначительных, на первый взгляд зацепок. Согласись, ведь, следователи недаром свой хлеб едят. И они, если захотят, могут работать. Особенно, когда сверху таким прессом придавили. Хорошенько порывшись, они всё-таки нашли кое-что. И это кое-что привело их к нам, так как прямых доказательств нет, а одни косвенные. Зацепка одна единственная – мотоциклист.
       - Ну и, что с того? Сколько этих мотоциклистов по городу ездит? Каждого подозревать? – С усмешкой спросил Куркуль. – Следакам и года не хватит, чтобы перелопатить такую массу народа.
        - Следаки – не дураки. Я это уже говорил. – Перебил того Решетилов. – Городок наш небольшой, не Москва и не Питер, и даже не Ставрополь. Поговорили в определённых, узких кругах, среди таких же мотоциклистов. С осторожностью, конечно. Стариков не трогали, которые по грибы-ягоды, на своих самокатах ездят. В основном молодёжь. Байкерами себя обзывают, на иностранный манер. Ну, ты в курсе. Сузили круг подозреваемых.  Один мальчишечка, говорят, хорошо помог. Среди, них же трётся, на мотоцикле. Папа у него тоже высоко сидит. Кто он, где живёт-обитает, чем занимается, не сказал, так как, не знает. А вот, где можно встретить, подсказал.
         - Ну и в чём проблема? Я то, тут причём? – Возмущённо произнёс Куркуль. – Любой экипаж ГИБДД, а для верности парочка, справится с задачей, не хуже меня.
         - А вот здесь и вся загвоздка. – Загадочно проговорил Решетило. – Пробовали. Группа в составе отделения ОМОНа и экипажа ГИБДД.
         - И что? – Недоверчиво спросил старший прапорщик.
         - Обос - лись по полной программе, вот что. – С нескрываемым презрением ответил бывший спецназовец. – Двое омоновцев в травматологии валяются. А байкер, словно по воздуху ушёл, только его и видели. Сам там не был, но рассказали.
          - Из наших кто был? И «ежа», почему не применили? – Уже с любопытством спросил Куркуль.
            - Твои, во главе с Соломенко, - ответил Решетилов и, предрекая дальнейшие расспросы, добавил: - Ваша группа, тогда на выходных была и в целях секретности операции их вызвали, без тебя. Наверное, решили, что обойдутся. А, по поводу, спецсредства «ёж» - Цезарь орал, тогда на Игната за это. Но тому «палец в рот не клади», сам орал в ответ, не хуже начальника – запрещено применять против одиночных мотоциклов, без коляски и точка. Письменное разрешение ему подавай, подписанное самим начальником РОВД.
            - Цезарь тоже там был? – Удивился Куркуль и, тут же подумал: «Вот зачем я ему понадобился. Он один остался, из тех, кто знает, как я виртуозно пользовался «ежом», когда задерживали преступников, уходящих от погони, в 90-е годы». Спецсредство имеет немалый вес и надо иметь недюжинную силу и смекалку, чтобы точно попасть под колёса, транспортному средству, движущемуся на огромной скорости. Причём самому не попасть под колёса. «Хитрый, бестия!» - Додумал он про Цезаря. – «Сам не захотел подставляться, своего Цербера подослал». А вслух спросил: - И что ни госномера, никаких примет не увидели?
        - На такой скорости, разве что разглядишь? – Вновь усмехнулся Решето. – Да я говорю: они там все врассыпную разбежались. Я так думаю, он там сам их гонял, как лиса куропаток по полю.  Ты то, что скажешь? Или тоже «кишка тонка» против этого сопляка? На диване лежать проще? Что Цезарю передать?
        - Ты мне на жалость не дави! Расплакались тут передо мной. – Уже с раздражением ответил Огородников. – Я сам решу, что и как. Приказать мне никто не может.
        - Понял тебя. – Коротко и зло произнёс командир, встав со стула. – Пускай прокуратура сама думает, как выловить своего «Чёрного принца».
        - Как ты сказал? – Тихо произнёс Куркуль. Какая-то смутная мысль мелькнула в его, уже вялом, настроенном на дальнейший отдых, мозгу. Медленно в сознании выплывал образ утреннего мотоциклиста во всём чёрном.
         - Ты чего орёшь? – Уже в дверях удивлённо спросил Решето, крикнувшего ему вслед старшего прапорщика, во второй раз: «Как ты сказал!?» - Я тебя прекрасно слышу. Кодовое название операции «Чёрный принц», я разве тебе не сказал? Так в прокуратуре назвали. Когда он на свои делишки выезжает, то весь в чёрном: и шлем, с тёмным стеклом, чёрный, и костюм кожаный, чёрный, и сам мотоцикл чёрный.
         - Скажи Цезарю – я поймаю этого принца. – С тихой злостью в голосе произнёс Куркуль. – Только передай, чтобы лишних свидетелей не было. ОМОН не нужен, справимся двумя экипажами. Где говоришь «Чёрного принца» часто видят?
         - Ты не слишком самонадеян, прапорщик? – С удивлением и заинтригованно спросил командир, и будто испугавшись, что тот передумает, тут же ответил на его вопрос: - На «Белом Яру» его любимое место. Ближе к закату солнца подъезжает. Там ещё небольшая речушка в Дон впадает, неподалёку. Но как!?
         - Это моё дело. Скажешь Цезарю, чтобы забрал у старшины моего старого «ежа», он знает какой. Наш, который здесь, на посту, не подойдёт. Поедем вечером на двух машинах: мой экипаж и, ты с Цезарем на другой. Только он пусть за руль сядет. Я не знаю, как ты машину водишь, но может, на что и сгодишься. – Задумчиво говорил старший прапорщик своему командиру, будто они уже поменялись ролями. Тот слушал не перебивая. Куркуль продолжал: - Вашей задачей будет двумя машинами загнать «Чёрного принца» на старый мост, через ту речушку. Цезарь и Соломенко знают, где это. А там я его встречу.   
          - Хорошо. Вот это я понимаю! – Восхищённо удивился столь резкой переменной событий в свою пользу, уже, разочаровавшийся было, Решетилов. – Дай лапу. Здоровая она у тебя какая. Я не сомневаюсь, что у нас с тобой, всё получится.
          - «Я этого Кузьму, сам возьму». – Вновь, с какой-то непонятной для командира злостью, произнёс старший  прапорщик, почувствовавший, но не обративший внимание на это, от перевозбуждения, «железное» рукопожатие, бывшего спецназовца.
       Оставшись один, Куркуль стал прохаживаться по помещению, потирая руки и мысленно представляя, как он вечером надерёт уши сопляку, заставившему утром его, так переволноваться. Открыв дверь, в комнату зашёл Соломенко Игнат. Он остановился напротив, вставшего у окна Огородникова, и резко спросил:
        - Зачем Решето приезжал?
         - А ты разве не знаешь? – Повернувшись к нему, с хитрецой в голосе, спросил старший прапорщик своего непосредственного командира. – Ошибку твою исправлять будем вечером. Сопляка этого, мотоциклиста ловить будем.
         - Я не поеду. – Вновь резко сказал Игнат. – Мне хватило и той погони. Байкер, или сам разобьётся, или кого-то, из нас угробит. Доказанной вины его в преступлениях нет, пускай следаки и опера лучше роют, а то нашли стрелочников. Лично я не хочу быть «козлом отпущения», если Цезарь с Решето хотят выслужиться и повесить себе по очередной звёздочке на погоны, то флаг им в руки.
       - Слушай, ты чего мне, всё это говоришь!? – Разозлился Куркуль. – Поезжай и скажи это им. Хотя ты прекрасно знаешь сам, что за этим последует.
      Соломенко, выругавшись матом, повернулся, чтобы уйти. Старому прапорщику стало немного жаль, своего молодого командира, и он решил сгладить остроту ситуации.
       - Постой, Игнат. Не кипятись ты. Поверь мне старому волку: всё будет «тип-топ».
       Соломенко остановился в дверях и недоверчиво посмотрел на него. Тяжело вздохнув, произнёс:
       - Ты просто не видел, что творит на своём байке тот парень. Его не взять нам.
       - Да пусть, хоть на голове ходит. – Самонадеяно ответил Куркуль. – Законы притяжения Земли равны для всех. Ваша задача будет простой: загнать его к старому мосту. А там, я сам с ним разберусь.
        - Смотри шею не сверни. На пенсии калекой прыгать будешь. – Усмехнулся Игнат. – Хорошо я поеду, но никого из группы, на этот раз брать не буду. Не хочу ребят подставлять.
       - А никого и не надо брать: «меньше народу – больше кислороду». – Ощерился старший прапорщик. – И за мою шею не беспокойся. Выйду на пенсию целёхонький и каждый день водку жрать буду.
       - Это ещё зачем? – Удивился Соломенко. – Ведь сопьёшься.
       - Целый год беспробудно буду пьянствовать, чтобы забыть эту грёбанную службу, как страшный сон, - уже зло сказал Куркуль, и затем, подумав, добавил: - а потом уеду к себе на родину и буду рыбалкой заниматься.
       - Сам сочинил или кто подсказал? – Улыбнулся Игнат. – На рыбалку позовёшь?
        - Иди работай, салага. – Хохотнул «дембель» - Вот выйдешь на пенсию сам, тогда можешь подъехать. Адрес потом скажу.
        - Ладно. Кстати, насчёт работы: может, сделаешь доброе дело. Ты ведь, всё равно не пойдёшь на дорогу, так съездил бы на место ДТП, тут недалёко, километров пять от города. Легковушка с дамбы съехала, нам уже, как полчаса, тому назад, водители сказали. Я связался с дежуркой, но там сказали, что, пока некому выехать: все на крупном ДТП с пострадавшими в автобусе, на Ставропольском направлении. Ты там поболтайся с часок, а там и дежурка подъедет.
        - Хорош уговаривать, не девочка. Съезжу. Мне немного развеяться надо, перед вечером. – Согласился «поработать» старший прапорщик. – Рулетку дашь, так я и схему ДТП набросаю. Не забыл ещё, чай.
        - Схему дознаватель сам нарисует. Там труп, похоже. Ты, просто, поохраняй место происшествия. – Стал оправдываться Соломенко, подумав, что тот откажется ехать.
        - Тьфу, чего сразу не сказал? Не люблю я трупаки! Ну, да ладно: раз сказал, что «груздь, то полезай в кузов». Поехал.
       Через минут пятнадцать Куркуль уже подъехал к месту, где увидел следы автомобиля на обочине, резко уходящие под дамбу. Он заглушил двигатель и, включив проблесковые маячки, вышел из автомашины. Подошёл к краю дамбы и, заглянув вниз, рассматривая картину происшествия. Старенький Москвич, съехавший вниз и стоящий на колёсах, у самой воды, похоже несколько раз перевернулся через крышу. Она была сильно помята.
        - Как же тебя угораздило? – Проворчал старший прапорщик, оглядываясь по сторонам, ища взором причину, по которой можно было, так круто вильнуть с дороги в глубокий кювет.
        - Наверное, уснул за рулём или, кто-то подрезал. – Бурчал себе под нос Куркуль, спускаясь вниз, скользя ногами по сыпучему гравию и придерживаясь руками за кустики жёсткой травы.
         - Вот и встретились…, - присвистнул от удивления Огородников, глядя через пустой проём, где прежде находилось вылетевшее лобовое стекло на пенсионера, которого останавливал часа два назад, у поста ГИБДД. Тот сидел, откинувшись на сидении. Голова его была запрокинута назад: один глаз был залит кровью, которая уже успела загустеть, второй был открыт и направлен взглядом вверх – в потолок. В приоткрытом рту что-то торчало.
         Куркуль подошёл сбоку автомобиля и, перегнувшись через капот, в проём, дотянулся до шеи старика. Потрогал пульс на сонной артерии. Он не прощупывался. Посмотрев на странный предмет во рту, старший прапорщик брезгливо потянул его двумя пальцами. В руке оказалась свёрнутая стодолларовая купюра. Огородников бросил её на капот и тут же услышал хрипящий звук из салона. Старик пошевелил губами.
         - Сейчас, погоди, дедок! Я тебе «скорую» вызову. – Быстро заговорил Куркуль, глядя на один глаз пенсионера, который уже смотрел на него с ненавистью. – Ты не шевелись, подожди тут. Я сейчас.
        Инспектор, уже хотел было кинуться от автомашины, когда снова услышал булькающий голос старика:
        - За что?  Я ведь только…, маленький минетик попросил…, за что… - и голос резко прервался. Куркуль, слушавший эту абракадабру, и ничего, не понявший из неё, увидел как, дёрнувшись, безжизненно повисла голова. Глаз закрылся.
         - Преставился болезный. – Проговорил Огородников и, развернувшись, пошёл к дороге. Но, тут же, будто споткнувшись, остановился. Оглянулся в сторону автомашины и, нерешительно потоптавшись, махнул рукой и, со словами:  «деньги не пахнут», вернулся назад, двумя пальцами достал купюру с капота и понёс её на вытянутой руке к воде. Там пополоскав деньги, приклеил их к лобовому стеклу, от разбитой машины, которое лежало неподалёку. Затем, вернулся к речке и, уже, более тщательно вымыл руки и сполоснул прохладной водой лицо. Так и пошёл, не вытирая его, ощущая приятный холодок, к круче, чтобы подняться к служебной автомашине. Проходя мимо разбитой, он, не глядя в её сторону, пробормотал:
        - Прости, старик. Но она тебе больше не понадобится. Тем более, утром ты сам хотел отдать мне её.
        Поднявшись к дороге, Куркуль по рации связался с дежурной частью ГИБДД и сообщил, что, помимо дознавателя, нужна будет и труповозка.  Разговаривая с дежурным, увидел в зеркало заднего вида, что подъехала и остановилась за ним незнакомая «девятка». За рулём её сидел кто-то в погонах.
         - Кого ещё нелёгкая принесла? – Недовольно буркнул инспектор ГИБДД, ложа трубку рации на место, и вышел из служебной автомашины.
       Молодой парень, в форме сотрудника юстиции, также вышел из своего автомобиля и, подойдя к краю насыпи, вытянув шею, заглянул вниз.
         - Ничего себе! – Присвистнул он от удивления. – Как же его так снесло туда? Наверное, не справился с управлением.
         - Служивый? Ты кто? – Недовольно задал вопрос старший прапорщик. – Чего надо говорю?
        - А там, позади, метрах в пятидесяти, видел ещё один след съезда с насыпи? – Повернулся тот спиной к Огородникову и махнул рукой в сторону города. – Вернее, там два следа: один слабый – еле видно, а другой сильнее видать, скорее всего, кто-то выезжал на дорогу. След одиночный, по-видимому, мотоциклетный. В том месте, намного ниже насыпь – удобнее съехать и выехать.
         - Ты из прокуратуры? Следователь? – Догадался Куркуль. – Так бы и сказал, сразу. Глазастый ты. У меня, тоже есть, кое-какие мысли, по этому поводу.
        Парень развернулся к нему и, счастливо улыбаясь, широко, как певец в театре, развёл руки:
       - Никак не узнал меня, тёзка!? Значит, долго жить буду.
  Куркуль нахмурился и спросил угрюмо:
        - Так ты не следак, что ли? Какого чёрта, тебе здесь надо? Ишь Шерлок Холмс какой, выискался! Давай проваливай, нечего тут следы затаптывать.
        - Потише, прапорщик, - уже оскалился лейтенант юстиции, - чай, с офицером разговариваете.
        - С каких пор халдеи сутенёров стали погоны носить!? – Возмутился старший прапорщик. – Это, что за маскарад, Саночкин? Я сейчас с тебя сниму этот прикид, перегну через колено и высеку, придорожной крапивой.
        Новоявленный офицер юстиции не стал ждать развития дальнейших событий и обещанной экзекуции, а ловко заскочил в свою «девятку» и завёл двигатель.
         - Я знал, Куркуль, что ты дебил. Но такого от тебя не ожидал. Погоди, ещё встретимся. – Пригрозил он на прощание, выглядывая через окошко машины.
         - Ты ещё здесь? – Шагнул в его сторону Огородников.
Саночкин, выворачивая руль на дорогу, резко, с пробуксовкой, стартанул. Проезжая мимо, крикнул в открытое окно пассажирской дверки: «Баран!» и, газанув, помчался восвояси.
         - Что-то, слишком часто меня бараном стали называть. – Недовольно забурчал себе под нос Куркуль.
     В служебном автомобиле ожила рация, вызывая его на связь. Игнат беспокоился о нерасторопности дежурной группы, занятой на другом происшествии и разрешил Огородникову, в случае чего отобедать евошним  сухим пайком, оставленным в служебной автомашине. Имелся и термос с горячим чаем.
         - Случай, можно сказать, уже наступил. - Проворчал старший прапорщик, забираясь на заднее сидение, для удобства приёма пищи. Самым лучшим временем на смене он считал перерыв на обед. Чтобы не слишком привлекать к себе внимание водителей, выключил и проблесковые маячки. По опыту службы знал, что дежурка никогда не торопится на происшествия, без надобности. Да и куда торопиться – смена вся впереди, трупу, уже не поможешь ничем…
        - Ну и здоров ты поспать, прапорщик! – Услышал сквозь сон Куркуль голос командира взвода Решетилова. С трудом продрав глаза, Куркуль оглянулся по сторонам. Сон сморил его после халявного обеда, прямо на заднем сидении служебного автомобиля. Возле него стоял Решето и улыбался. Дежурная группа, подъехавшая на место происшествия, вместе со следователем, уже, вовсю работала, даже не разбудив его.
         - Хорош дрыхнуть, - уже серьёзно сказал командир, - солнце пошло на закат. Пора действовать. Цезарь уже ждёт. Ты езжай за Соломенко и вместе выдвигайтесь на седьмой километр шоссе, где будет «дикий» съезд в степь. Там и встретимся. Сверим часы. На моих, половина девятого. Ты куда?
         Куркуль выскочил из автомашины и почти бегом, кинулся вниз, с дамбы. Подойдя к работавшим сотрудникам ГИБДД, он поздоровался с ними, кивнув дознавателю, прошёл ближе к лобовому стеклу, у воды. Склонился над ней, зачерпнул немного и поплескал на лицо. Осторожно, не привлекая внимания, прошёл мимо валявшегося стекла. Стодолларовой купюры на нём не было.
         - Растяпа! – Подумал Огородников с досадой на себя. Оглянулся, для верности по сторонам.  -  Или ветром удуло уже, или кто взял.
       С подозрением оглядев, ещё раз  всех присутствующих, вместе со спустившимися, уже за ним, понятыми, Куркуль, чертыхнувшись, полез назад, на насыпь.
       - Чего потерял? – Встретил его, ехидно, улыбаясь, Решето.
       - Оправиться ходил. – Проворчал старший прапорщик, садясь за руль своего служебного автомобиля. Угрюмое его лицо, выдавало явную досаду.
       - Не за этим ли? – В руке Решето держал высохшую и трепыхающуюся на ветру стодолларовую купюру. – Я подумал, что ты её там оставил и взял.
        - Просушиться оставил и забыл. – Потерянно произнёс Куркуль, облизнув пересохшие губы.
        - Так возьми, она ведь твоя. – Подал командир банкноту подчинённому. Тот, суетливо схватив купюру, приподнялся на сидении и, смяв её, засунул в задний карман брюк.
         - Как ты её, небрежно…, - выговорил Решето со смыслом. – Да ещё, ближе к заднице.
         - Деньги не пахнут. – Повеселев, отозвался Куркуль. – Во сколько, говоришь, встречаемся на седьмом километре?
         - В половине десятого. – Ответил командир и, уже, с ухмылкой добавил: - Пращу свою возьми.
         - Чего? – Не понял старший прапорщик, уже заведя двигатель и вознамерившись ехать.
       Решетилов подошёл к своему служебному автомобилю и, открыв багажник, вытащил из него «личного», когда-то переделанного Куркулём, спецсредства «ёж», и бросил его ближе к багажнику автомашины подчинённого. Сам сел за руль и, подмигнув тому, одним глазом, завёл двигатель.
       - Вперёд! – Скомандовал он, толи сам себе, толи старшему прапорщику и, надавив на акселератор, дал газу, так что передние колёса пробуксовали по гравию, и быстро поехал в сторону города.
        - Ездок! Мать его ети! – Выругался Куркуль, выходя из автомашины. – «Вперёд!» - Передразнил он командира и заворчал, складывая в багажнике, когда-то «любимую игрушку». – Цезаря из себя корчит. Ещё бы руку вытянул вперёд, для верности.   
       … Дорогой, пока ехали к месту встречи, Игнат не проронил ни слова. Вёл машину, сумрачно глядя на шоссе и встречный автотранспорт, провожая каждый автомобиль взглядом в зеркало заднего вида. Огородников, не выдержав тягостного молчания напарника, спросил:
         - Кого ты всё выглядываешь?
         - Отвлечься пытаюсь от дурных мыслей. – Был коротким ответ. 
        - А ты гони их из своей башки. – Хохотнул Куркуль. – И, вообще, надо жить весело, не то сопьёшься, раньше времени. Не бойся, старлей, всё пройдёт, как по нотам, если мои указания исполните в точности, как я скажу.
         - Какие твои указания будут? – Полюбопытствовал Соломенко.
         - Вот сейчас подъедем к месту сбора, там и узнаешь, - уже серьёзно ответил старший прапорщик, - видишь, Цезарь с Решето уже на месте «икру мечут». Верно, ты сказал, что под звезды на погонах место приготовили. Служаки! Мать их ети!
         - Ну, вы, где прохлаждаетесь!? – Встретил подчинённых недовольным вопросом Цесарко, в нетерпении постукивая себя по икрам ног короткой резиновой дубинкой, раскрашенной в цвет полосатого жезла. – Пора на место выдвигаться, солнце, уже на закат пошло.
        - Торопливость нужна в определённых случаях. Каких…, Вы сами знаете, товарищ майор. – Не удержался от подковырки Куркуль своему начальнику. Решето, лишь ухмыльнулся, при этих словах. Игнат, отвернувшись от всех, промолчал.
        - Все знают о твоей «торопливости», прапорщик. – Съязвил начальник. – Твоего ума хватает, лишь на то, чтобы вкусно пожрать, да сладко поспать. Давай, уже дельное, что предлагай. Хватит «лясы точить», время идёт.
       - Каждому своё – говорят мудрые. – Уже, сам недовольно проговорил Огородников. – Но, ближе к телу, как говорил мой незабвенный друг. Ваша задача проста и гениальна, как всё простое: не дать мотоциклисту уйти в степь, ибо там, вы его уже, точно не возьмёте…
       - Это мы и без тебя знаем, «мудрец». – Не удержался Цезарь от очередной начальственной реплики. – Ты чего-нибудь, существенное можешь предложить, прапорщик?
       - Если мы весь вечер будем тренироваться в словоблудии, то точно, через определённое время солнце скроется за горизонт. – Теперь спокойно ответил на выходку Цезаря Куркуль и посмотрел на командира взвода. Тот тихо подошёл сзади к начальнику и тронул его за рукав кителя. Лицо Юлия Цезаревича передёрнулось от злости, но он, взяв себя в руки, быстро проговорил:
      - Говори.
      - Одна машина должна постоянно висеть, у него на хвосте, будто подгоняя. Это лучше сделать вам, вдвоём. Потом, скажу почему. Так как Соломенко будет один, его задачей будет, двигаться сбоку мотоциклиста, постоянно прижимая того к Дону. Машины не жалейте. И, побольше шума, включите всё: и сирены, и мигалки. Психологически сработает на нас. Когда подъедете к притоку в Дон, дайте мотоциклисту повернуть вдоль него к старому мосту. Для этого ты, Игнат, немного поотстань, перед речкой. Кто знает, как байкер поведёт себя, если вы его зажмёте у притока. Вдруг, сиганёт через воду. Чтобы этого не произошло, сделай вид, что уступаешь в скорости…
        - Самое главное, чтобы сопляк выскочил к мосту, - решил закончить монолог в своей манере Куркуль, - а там я его встречу…
       - Ты ещё, что-то забыл сказать? – Задал напоследок вопрос Решето.
       - И так всё ясно, капитан! – В нетерпении перебил того Цезарь. – Пора ехать, нам ещё крюк давать к старому мосту.
       - Я вижу на заднем сидении вашего автомобиля автомат, - глядя на Решетилова, сказал старший прапорщик, - так, когда будете подъезжать к мосту, сидя на хвосте мотоциклиста, дай очередь из него в воздух, чтобы он с ходу залетел на мост.
         - Понял твою мысль, Саня. – Снова, уколол того взглядом, бывший спецназовец.
         - Вперёд! – Уже, в нетерпении произнёс Цезарь, вытянув руку с жезлом перед собой и сел за руль автомобиля. Все расселись по своим местам. Машины тронулись, повернув с шоссе на грунтовую дорогу.
          - Что за манера, всё время говорить: «Вперёд» и руку, при этом, вытягивать? – Сидя на пассажирском сидении, проворчал Куркуль, обращаясь к Соломенко. - Хочет за собой последнее слово оставить, что ли?
      Тот, поначалу, промолчал, отстав от первого автомобиля, чтобы не глотать пыль. Потом, немного подумав, сказал:
       - И это тоже. Но мне думается, что наш «Цезарь» подражает настоящему Цезарю.
       - Как это? – Удивился старший прапорщик.
       - На античных скульптурах Цезарь часто изображён с вытянутой рукой и жезлом в ней. Он, ведь царём был у греков и, руководя своими войсками, часто делал этот жест, со словом «вперёд», посылая тех в бой.
      - Вот оно что! – Восторженно воскликнул Куркуль, и захохотал громоподобным смехом дикого пращура, да так, что стал раскачиваться на своём сидении, чуть ли не ломая спинку его, своим большим весом.
       - Ты чего, так развеселился? – Удивлённо спросил Игнат своего напарника, когда тот, прохохотавшись, стал кулаком вытирать выступившие слёзы.
       - Давно я так не смеялся, Игнат. Вот развеселил, так развеселил. – Успокоился старший прапорщик. – Когда закончим это дело, я напою тебя «в усмерть», так как я поил своего друга Свистунова.
       - А кто он, твой Свистунов? И где он сейчас? – Решил уточнить Соломенко, уже останавливаясь у старого моста.
     Куркуль, легко, для своего грузного тела, выскочил из автомобиля и, закрывая дверку, сказал:
       - Нет моего дружка в живых. Погиб в 90-е годы, в Чечне был, в командировке. Там и подорвался на растяжке. Ты дёрни ручку багажника, я там свою «пращу» возьму.
       - Что возьмёшь? – Не понял напарника Игнат, но багажник открыл. Вопрос остался без ответа. Уже, тронувшись за первой автомашиной, посмотрел в зеркало заднего вида на Огородникова, который легко засунул под мышку, что-то свёрнутое в рулон. – На «ежа» не похож, тот гораздо больше. Что за «праща»? Вроде бы из древнего оружия, что-то напоминает? Вот выдумщик, то!
       Оставшись один Куркуль начал основательно осматривать своё будущее «поле боя». Старый деревянный мост, когда-то служивший переправой людям, жившим недалеко отсюда, в небольшой деревеньке, теперь разрушался  за ненадобностью. Время не щадило ни такие вот деревеньки, ни такие мосты. Опустела она, стал не нужен он.
      Старший прапорщик обошёл его со всех сторон, осторожно переступая через зияющие дыры в мосту, в которые была видна текущая внизу вода. Более – менее сохранился боковой настил для пешеходов, да и то, кое-где были оторваны доски. Саню это устраивало, он даже, для пущей верности оторвал ещё парочку досок. Всё это создавало трудности для свободного перемещения. Вдоль пешеходной дорожки сохранилось боковое ограждение моста, находящееся на высоте не менее метра и представляющее собой брус, закреплённый на подпорках, шириной, около двадцати сантиметров, по всей длине переправы. Как его вездесущие дачники не сняли для своих нужд? Куркуль покачал его руками и осмотрел по сторонам. Держится ещё крепко, но обрывается у краёв моста. Да и со стороны, где должен появиться мотоциклист, навалена большая куча старого, давно спрессованного, песка. Наверное, постарались дорожники, чтобы кто, случайно, не заехал  в опасную зону. Саня визуально прикинул расстояние от кучи до перил: получалось около восьми метров. Нет, ни за что  и никто не сможет, разве, что циркач, какой решится перепрыгнуть через кучу песка на узкий брус ограждения, удержаться на нём, а затем, ещё и проехать по нему. Проделав мысленно этот трюк, он покачал головой: нечего себе придумывать всякую всячину в голову, надо думать реально.  По пешеходному настилу попытается прорваться байкер, где ему не удастся развить большую скорость, из-за отсутствия в некоторых местах досок. А пока он будет, как заяц скакать, преодолевая препятствия, то, или сам свалится, или мы с «ёжиком», ему поможем это сделать. А там и «браслеты» недолго накинуть, пока мотоциклист не очухается, после падения.
     Куркуль ходил по мосту разминаясь и одновременно прислушиваясь в ту сторону, где должна была вот-вот начаться погоня за «Чёрным принцем». Что это тот самый мотоциклист Саня ещё не был уверен на все сто процентов,  но то, что сегодня утром он видел именно его и, что тот сделал затем со стариком, отбрасывало все его сомнения.
       Старший прапорщик вновь прислушался: нет, не показалось. Действительно, со стороны Дона послышался вой, сначала одной, затем, к ней присоединился звук, и второй сирены, обеих милицейских автомашин. Вой сирен, перекликаясь между собой, стремительно приближался.
       - Грамотно ведут. – Мысленно похвалил сослуживцев Куркуль и сам себе, вслух проговорил: - Теперь бы самому не «облажаться».
     Он подошёл к куче песка, за которой бросил «своего ежа» и потянул  за привязанную к нему, с одного конца, верёвку. Тот послушно развернулся.  Спецсредство, когда-то представляющее собой грозное оружие, для принудительной остановки колёсного автотранспорта, сейчас, представляло собой жалкое зрелище: укороченный, более чем на две трети, от своей первоначальной длины, весь переваренный сваркой, да не единожды, оно годилось разве, что в металлолом. Но только, не для старшего прапорщика, задержавшего этим «ежиком», не один десяток угнанных и, скрывающихся от преследования ГИБДД, единиц автотранспорта. Саня, резко приподняв «ежа», над головой, крутанул его, вокруг себя, испытывая верёвку на прочность.
     Со стороны приближающейся погони, к несмолкающему вою сирен, добавился звук короткой автоматной очереди. Куркуль насторожился, опустив «пращу» к земле.
     - Что за самодеятельность они там устроили? – Недовольно проворчал он и пошёл к середине моста, волоча за собой «железяку», уже там, будто обращаясь к своим подчинённым, добавил: – Ведь, говорил же: только на подъезде к мосту стрелять!
     Мотоциклист неожиданно выскочил из-за ближайшего холма. Вслед за ним, подпрыгнув на очередной кочке, показалась, нёсшаяся на «бешенной» скорости, милицейская автомашина, ревя на больших оборотах двигателем и воя сиреной. Вторая, как и договаривались, отстала. Байкер положил своего железного коня на бок, поворачивая в сторону моста, от перекрывшего ему дорогу притока небольшой речки в Дон. От дуг безопасности двигателя, установленных на его мотоцикле, резко соприкоснувшихся с землёй, полетел сноп искр. Мотоциклист, выровняв свою машину, понёсся к мосту. Длинные и светлые волосы его красиво развевались от встречного ветра.
       Показался патрульный автомобиль Соломенко, который выехал, так, что отрезал байкеру путь, для проезда мимо. Тот, сбросив скорость, стал ездить по кругу, как бы выбирая путь к своему спасению. Милицейские автомашины носились рядом, пересекаясь путями, не давая шанса уйти мотоциклисту в степь. Для того оставалась одна дорога на полуразрушенный мост, на котором посередине стоял, не скрываясь человек в милицейской форме.
       Куркуль в нетерпении наблюдавший за этой непрерывной ездой, прокричал зло:
      - Давай! – И стал раскручивать вокруг себя «пращу», высоко подняв руку над головой. Из одной автомашины раздались короткие автоматные очереди.
     Байкер, в очередной раз, повернувший голову в сторону преследователей, при этих выстрелах, поднял своего железного коня на заднее колесо, как бы давая понять, что не сдаётся. Затем ещё раз посмотрел в сторону моста и пошёл на новый круг, резко набирая скорость.
      Старший прапорщик, сбросил обороты вращения «пращи», заворожено наблюдая, как мотоциклист, перепрыгнув на скорости через кучу песка, будто завис в воздухе, ловя колёсами своего мотоцикла точку опоры на брусе ограждения.  Словно в замедленной съёмке кинофильма, те одновременно коснулись твёрдой опоры и байкер, немного качнувшись с мотоциклом, понёсся по узкой «тропинке» к своему спасению, мимо ждавшего его врага.
          - Да это просто дьявол во плоти! – Взревел Куркуль и, в последний момент, очнувшись от увиденного головокружительного трюка, со всего маха, опустил «ежа» на брус, перед передним колесом мотоцикла.
      Раздался оглушительный хлопок, разорвавшейся шины, и байк, вместе со своим седоком, потерявшим управление, на всей скорости, полетел в речку…
        Решетилов, подбежав первым, к сидящему на заднице, старшему прапорщику, потрепал того по щеке:
        - Живой!? Что с тобой, Саня?
        - Вроде бы живой. – Пробурчал тот, со стоном, в ответ, открыв глаза и кривя рот от боли. – Помоги подняться. Похоже, он меня ногой успел садануть в руку. Как отсохла совсем.
      Командир стал осматривать повреждённую руку подчинённого, немного приподнял её и попытался согнуть в локте. Куркуль охнул от резкой боли.
       - Да, брат, она просто вывихнута. Немного потерпи, я сейчас её вправлю на место.
       - Ты чего с ним возишься, капитан!? – Недовольно спросил, подошедший к ним Цезарь. – Кто мне скажет: жив байкер или нет? Что мне докладывать руководству?
       Решетилов, не отвечая на его вопрос, резко и профессионально дёрнул руку старшего прапорщика. Тот потерял сознание. Осмотрев вправленный сустав, командир, аккуратно положил раненого головой на настил моста, и затем встал перед начальником.
        - Извините, товарищ майор, но я не привык бросать своих раненых ребят. Теперь узнаю, что с мотоциклистом.
       - Байкер жив ещё! Срочно нужна скорая медпомощь! – Крикнул из-под моста Соломенко, оба офицера подошли к перилам. Игнат нагнулся над, лежащим у самой воды, парнем и, приподнимая своими пальцами веки его глаз, что-то бормотал ему. Из раны на голове мотоциклиста сочилась кровь и, стекая по длинным волосам, падала в воду, окрашивая её в алый цвет.
      Начальник ГИБДД и командир взвода переглянулись между собой: необходимо было принимать какое-то решение.
         - Принесите, кто-нибудь аптечку! – Опять крикнул Соломенко.
        - Ты, старлей, ничего не попутал!? – Гневно крикнул в ответ его начальник. – Может тебе, ещё туалетной бумаги принести!?
        - Не надо туалетной…, - буркнул себе под нос Игнат и пошёл по колено в воде, через речку, - сам схожу.
       Стало темнеть. Двое, стоящих на мосту, разговаривали о своём, когда внизу кто-то прошёл к раненному мотоциклисту. Приняв прошедшего, за возвратившегося Игната, они отвернулись от воды к, уже очухавшемуся и, пытавшемуся встать, Огородникову. Решетилов подошёл к нему и, подхватив сзади под мышки, сильным рывком поставил тяжёлого прапорщика на ноги. В это время зелёная купюра, проскользнув между двух тел, упала сначала на настил, затем лёгкий ветерок сдул её к дыре, и она полетела тяжёлым комком в воду. Никто не заметил исчезновения стодолларовой банкноты.
        - Да-а, стареть стал наш прапорщик, - язвительно проговорил Цесарко, - потерял форму – пора на пенсию списывать. Правильно я говорю, Огородников?
        - Нет моей вины в том, что парень разбился. Всё пошло не по плану. – Стал оправдываться Куркуль, придерживая здоровой рукой больную. – Кто вам велел раньше времени стрелять. Потом дали байкеру время на раздумье. А я говорил: с ходу надо было его загонять на мост. Кто же думал, что он по воздуху летать умеет. На настиле я бы его безболезненно взял.
          - Я бы, да кабы…, - передразнил его Цезарь, - ладно разберёмся. Капитан, выброси в реку «ежа», да, подальше.
        В сумерках, со стороны оставленных машин, появился Соломенко и выговорил потерянно:
        - Всю машину перерыл, аптечки пусты. Одни жгуты валяются, ничего подходящего.
        - Ну и наложи ему жгут на шею, чтобы не мучился. – Зло сказал Куркуль, поглаживая свою вывихнутую руку.
        - Я не понял! А кто у раненого!? – Подал свой возглас, вечно спокойный Решетилов и обвёл, стоящих рядом, взглядом. – Я спрашиваю: кто прошёл к байкеру?   
         Он быстро подошёл к перилам моста, опёрся о них  и, на мгновение, задержавшись, резко перебросил своё тело, полетев вниз.
        - Циркачи тут, собрались одни, мать вашу ети! – Выругался начальник. – Не хватало, чтобы и этот шею себе свернул.
      Оставшиеся на мосту милиционеры, подошли к его краю, посмотреть, что происходит у воды. Под мостом было гораздо темнее, чем тут, наверху. Соломенко включил, принесённый из служебного автомобиля, мощный фонарь и направил луч в сторону людей, находящихся у раненного мотоциклиста. У тела, лежащего головой к воде, сидела девушка. Решетилов стоял поодаль и молча, смотрел на обоих.
       - Вот и ответ на твой вопрос, прапорщик, - тихо, со злостью в голосе, произнёс Цезарь, - когда мы погнали байкера к тебе, согнав его с мыса, из-под него, от берега выскочила целая ватага, таких же, как он, мотоциклистов. Их там штук пять  было. На расстоянии ехали за нами. Пришлось командиру предупредительную очередь из автомата  дать в воздух. Они тут же отстали, а эта, по-видимому, подруга его, пешком пришла. Что вот, теперь делать? Свидетель лишний. Пошли, спустимся, посмотрим, что и как…
         - Открой глаза, любимый, не умирай…, - приговаривала подруга, гладя своего друга ладонью по щеке, - я, ведь, не хотела такого…  Слышишь, я люблю тебя. Открой глаза.
        Четверо человек в форме, встали вокруг двоих на земле. Свет фонаря погасили. Парень открыл глаза. Сначала взгляд его был мутным, не выражающим ничего. Он, с видимым усилием, приподнял голову и обвёл, уже проясненными глазами, стоящих людей вокруг. Затем перевёл взгляд на подругу. Уголки его окровавленных губ чуть дрогнули в улыбке.
         - Это ты…, - с трудом произнёс байкер и, откинув назад голову, спросил: - а, они кто?
         - Друзья. Они помогут тебе. – Девушка быстро оглянулась на стоящих милиционеров и крикнула: - Вызовите, наконец, скорую!
        Ни один не сдвинулся с места. Все молчали.
        - Люди вы или звери! – Зарыдала в голос подруга байкера и уронила голову тому на грудь. Парень положил свою ободранную при падении руку в крови, на её волосы и стал перебирать их пальцами. Глаза его были устремлены в небо.
        - Овцы вы. – Раздался его слабый голос. Девушка перестала плакать и подняла голову, посмотрев на него. Тот, с усилием приподнялся на локоть одной руки и обвёл, стоящих вокруг людей, ясным взглядом. Глаза его остановились на Цезаре. Байкер протянул руку, которой, только что гладил голову девушки, в его сторону. – Овцы вы заблудшие во тьме ночи. Я прощаю вас.
         - Но ты! Потише, парень. Я очень не люблю, когда меня сравнивают с бараном. – Куркуль пнул лежащего байкера в ногу. Тот, вновь, уронил голову на землю. – Ишь ты! Прощает он нас. Тебя бы кто простил за твои грехи.
         - Держи себя в руках, болван! – Выругался на выходку старшего прапорщика его непосредственный командир Игнат Соломенко и повернулся к начальнику: - Юлий Цезаревич, разрешите мне связаться по рации с дежурной частью и вызвать, через неё скорую медпомощь. Сотовой связи здесь нет. Я проверял и у автомашин, и тут, на мосту.
         - Добреньким хочешь стать, среди нас грешных? – Оскалился в ответ майор милиции. – Здесь я принимаю решения и с кем необходимо, сам свяжусь. Пошли, капитан, отойдём в сторону.
         Когда оба командира удалились на достаточное расстояние и остановились, обсуждая что-то своё, Игнат подошёл к раненому мотоциклисту и, присев на корточки, рядом с его подругой, взял того за запястье, чтобы проверить пульс. Он еле прощупывался. Девушка спросила шёпотом: «Живой?». Соломенко кивнул в ответ.
         - Сделайте, хоть, что-нибудь. Я вас умоляю! Вы один, из этих людей похожи на нормального человека.
         Игнат оглянулся назад: рядом никого. Куркуль тоже отошёл в сторону и ходил взад-вперёд, «баюкая» свою вывихнутую руку.
         - Девушка, вас как зовут? – Тихо спросил милиционер, приложив указательный палец к своим губам, показывая, что необходимо говорить вполголоса.
        - Даша. – Большие глаза девушки, полные слёз, засветились надеждой.
        - Вам, Даша необходимо, также тихо уйти отсюда, как и пришли. В темноте скроетесь, вас никто не заметит. Я скажу, что не видел, как вы ушли.
         - Что происходит? Вы можете мне сказать?
         - Я и сам точно, не знаю, что происходит. Но послушайте моего совета – исчезните. Это же, для вашей же, безопасности. Парню своему, вы уже, ничем не поможете.
          - Ну, уж, нет! Сам уходи, если боишься! – Воскликнула Даша и, встав на ноги, крикнула в сторону, куда ушли два офицера милиции: - Эй! Цезарь! Где ты там!? Покажись!?
         - Вот, ополоумела девка. – Восхитился, такой резкой переменой поведения подруги байкера, стоящий поодаль Куркуль.
        - Тебе чего надо, гражданка? – Отозвался из сгущающейся темноты начальник ГИБДД.
        - А-а? Я для вас, уже гражданка? – С язвительной усмешкой проговорила девушка. – А хочешь, я открою тебе большой секрет?
         - Свои секреты ты следователю прокуратуры будешь рассказывать. – Надменно ответил Цезарь. - Пойдём, капитан. Пора, наверное, вызвать следственную группу. Не до утра же нам тут торчать и слушать её вопли и стенания.
         - Нет, ты погоди! Не уходи. Секрет этот касается только тебя – Цесарко Юлий Цезаревич. Неизвестно, кто из нас, сейчас, будет плакать и стенать. – В отчаянии, звонко крикнула Даша, повернувшемуся к ней, майору милиции.
         - Чего ты мелешь, девка!? – Подошёл к ней ближе начальник ГИБДД и, уже зловеще произнёс: – Ты хочешь, чтобы и тебя задержали, как пособницу преступника?
          - Этот, как ты утверждаешь, преступник, твой сын, которого ты предал дважды. Первый раз в малолетстве: когда оставил свою семью, ради карьеры. Второй раз: прямо, сейчас, когда он умирает, здесь, под мостом, и ты не даёшь разрешения своим подчинённым вызвать помощь.
         - Чего ты мелешь, курица!? – Задохнулся в бешенстве Цезарь, сорвав с шеи форменный галстук, и заорал на подругу байкера, что было мочи: – Мой сын, в данный час, уже спит и видит счастливые сны. А завтра я увижу его, как, сейчас вижу тебя. Задержите её, до приезда следственной бригады. Похоже эта одна шайка-лейка. Спасая свою шкуру, ты хочешь оболгать меня в глазах моих сослуживцев. Не выйдет!
         Майор резко развернулся и пошёл в темноту. Остальные подавлено молчали. Девушка обессилено опустилась на колени и, обняв руками тело, положила голову на грудь байкеру. Услышала слабое: тук-тук.
         - Не умирай, любимый, - заплакала она вновь, - он предал тебя во второй раз. Но я, ведь, люблю тебя. И я тебя не предавала. Прости, что я обманула тебя. Но я не знала, что этим кончится.
       Костя открыл глаза и, положив свою руку на её голову, провёл по волосам слабеющей рукой.
        - Это, уже, всё не важно. – Еле слышно произнёс он, шевеля запёкшимися губами. Даша приподняла голову и посмотрела ему в глаза.
         - А что важно? – Шёпотом, боясь спугнуть угасающий взгляд друга, спросила она.
          - То, что я не поддался им…, - еле слышно прошептал он и, сжав пальцами, прядь волос подруги, придавил её голову к своей груди. Девушка услышала слабый выдох. Сердце парня остановилось.

                Э П И Л О Г.
        «СЛАВА  - ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ МИГ,  ЗАБВЕНИЕ ВЕЧНО»
        Течение воды понесло меня по поверхности речки, в сторону Дона. Не пошла я ко дну, благодаря своему последнему обладателю, который, смяв меня, засунул в тесное пространство, где я и находилась, до той поры, пока с великим трудом не выползла на свет.
        Вывалившись из кармана, я упала, скользнув по настилу, камнем вниз, в воду, где так часто мне приходилось бывать, правда, не по своей воле. Как маленький бумажный кораблик я побежала по течению речки, лишь раз зацепившись за небольшой кустик тальника, торчащего из воды, неподалёку от того места, где девушка плакала над своим умирающим любимым. Зачем она обманула парня, для меня так и осталось загадкой.
         Отпустив веточку, я отдалась воле течения, которое тут же, подхватив меня, понесло дальше к великому Дону.
        По мере того, как приток, всё ближе подносил меня к реке, я всё больше намокала и распрямлялась. Ветерок, уже не подгонял меня, как прежде. Несло только течение воды. Я тонула. И упокоилась бы на дне большой реки, но видно провидению не нужно было моей скорой и бесславной кончины.
         Подразнив большого сома, выплывшего огромной тенью из тёмных вод Дона и, уже открывшего свою пасть, чтобы проглотить меня, сильный порыв ветра, вырвавшийся на простор великой реки, подхватил край купюры, оставшийся над поверхностью воды, выдернул меня из неё и бросил на прибрежный камыш.  Потрепав между его стеблями и, дав мне немного обсохнуть,  понёс, всё выше поднимая в темнеющее бескрайнее небо…   
         Меня охватил восторг. Такого, ещё в своей короткой жизни, я не видела никогда. Внизу, повсюду светили яркие огни городов, станиц и деревень. Между ними, по дорогам извивались горящие гигантские змеи. Я до того увлеклась созерцанием величественной картины, открывшейся из ночного неба, что не заметила возникшей опасности. Ко мне подлетел молодой гусь, оторвавшийся от пролетавшей мимо большой стаи. Глупая птица, приняв меня за собрата, только другого птичьего племени, что-то прогоготала на своём языке. Не получив от меня никакого ответа, гусь схватил меня в свой клюв и кинулся догонять своих улетевших довольно далеко соплеменников. Пролетев пару километров «глупыш» понял, что с зажатым намертво клювом ему не догнать стаи, он отпустил меня и, «гагакнув» мне на прощание, быстрее замахал крыльями, заметно сокращая расстояние.  Я пожелала ему счастливого пути.
        Вдруг ветер, нёсший меня в неизведанную даль, резко стих. Я с ужасом поняла, что падаю. Кончилось моё мимолётное счастье. Как порхающая бабочка я всё ближе и ближе неслась к земле. Уже исчезли ночные огни населённых пунктов, и не стало видно, едущих автомашин, с зажжёнными фарами. Я падала в пустынную степь.
        - Ну и пусть…, - подумала я, как увидела вдали слабый мерцающий огонёк. Как мотылёк в ночи я, что было сил, устремилась к последней надежде. Стала ловить исходящие от земли слабые воздушные потоки, чтобы хоть как-то приблизиться к цели. Но всё равно не долетела, а упала неподалёку от ночного костра, у которого находились два человека.  Вокруг паслись полтора десятка лошадей. Стреноженный жеребец, возле морды, которого я упала, фыркнул презрительно, учуяв инородный запах, подбросив меня ещё ближе к людям. Там я зацепилась за кустик степной полыни и на некоторое время замерла, не зная, как отнесутся к моему появлению потенциальные хозяева.
        Старик, который сидел у костра,  подкидывая в него сухих веточек и кореньев, настороженно прислушался, когда я издала слабый шорох, как степная мышь, пробежавшая по траве.      
        Молодой отрок, полулежавший около огня и, изредка поворачивающий, то один, то другой бок к теплу, недоверчиво спросил:
         - Дед, ты опять гул Земли услышал?
         - Его я всё время слышу. – Степенно и с достоинством ответил тот. – С тех пор как ослеп и слышу. Я уже сроднился с ним.
         - Нет, этого мне не понять, - вздохнул паренёк и с любопытством спросил; - а чего ты сторожишься сейчас?
         - Чужое что-то с неба упало. – Просто ответил дед.
           - Как это? – Уже изумился отрок и, ухмыльнувшись, недоверчиво добавил: - Чудишь ты всё, недаром в станице тебя дедом Виварием прозвали.
            - То, неразумные люди прозвали. – Вновь рассудительно ответил дед. – А кто понимает меня, за советом ходят и дедом Сашкой величают.
           - Ну да, слышал я про то, - согласился паренёк, - но это всё больше больные и немощные, да у кого в жизни не ладится что, те и бегут к тебе. А кто пограмотнее, идут к образованным докторам. Да денег не жалеют на своё здоровье.
           - А что здоровье купить можно? – Вновь попросту спросил паренька слепой.
          - Нет! – Коротко и с восхищением, словно сделал открытие, ответил тот и, привстав на одно колено, а второе, обхватив руками, уселся поудобнее, спросил: - Дед, а ты царя видел?
          - Пять годов мне тогда было всего. Неразумный ещё был. – Вздохнул старик. – Мой дед, а затем отец с дядьями, служили ему. Те видели точно.
          - Тогда сколько же тебе годов? – Полюбопытствовал паренёк.
         - Сам и считай. Небось грамоте обучен. – Усмехнулся в усы старый казак. – Я тебе сказал уже, годков пять мне было, когда батюшку-царя с трона погнали.
         - Так, ведь, сто лет тебе нынче! – Вновь изумился отрок и оглянулся по сторонам, словно решил засвидетельствовать кому-нибудь это знаменательное событие.
        Неподалёку заржал жеребец, одновременно звякнув одетым на шею колокольчиком.
         - Может и сто…, - усмехнулся дед Сашка, - я их не считаю.
         - А как ты, не видя ничего, лечебную траву собираешь? – Опять не удержался от любопытства паренёк.
         - Солнышко утреннее подсказывает, - серьёзно ответил слепой старик, - каждая травка, когда просыпается после ночи, имеет свой запах и по-своему шелестит, впитывая в себя утреннюю росу.
          - А про гул Земли расскажи чего-нибудь? Мне как-то не по себе даже, неужели, правда? – Уже с искренним интересом спросил отрок.
          - Больна Землица наша, сейчас. Стонет она. – С горьким вздохом проговорил старец, подкладывая сушняк в прогорающий костёр.
          - Отчего больна? – Испуганно спросил тот и положил ладони на землю, словно проверяя, правда ли.
          - Засорена она сильно нечистью всякой, оттого и больна. – Сердито сказал дед и повёл по сторонам сухой рукой, будто прогоняя зло со своей земли. – Хозяина настоящего нет у неё, вот плохо ей – матушке.
          - А кто хозяин то Земли нашей? – Недоверчиво спросил паренёк.
          - Ты должен быть хозяином. – Твёрдо сказал слепой и встал на ноги, поднял свой посох с земли и опёрся на него.
         - Я!? Да как же это!? – Изумлению отрока не было предела. Он сидел и во все глаза, открыв рот, смотрел на старца.
         - Вот, когда был царь, казаки этому не удивлялись. – Просто и по-будничному ответил старик, нагнулся и, подняв свой мешок, закинул за плечо. – Пойду в степь. Солнышко вот-вот встанет. Похожу.
          Паренёк опустил глаза к костру. Возле него, в свете его лучей, трепыхалась денежная купюра, словно взывая: «Возьми меня!».  Отрок поднял глаза на спину, повернувшегося старца и немо открыл рот.
          - То зло упавшее на Землю, брось его в огонь.  Не руками, а палкой запхни. – Проговорил слепой и пошёл в сторону занимавшейся зари.
Сергей Келлер.     2012 год.
Посвящаю своим сослуживцам:
                Мурзову Владимиру,  Серебрякову Игорю и     Соломатову Владимиру, погибшим в 90-е годы прошлого столетия.