Всё в твоих руках, Господи!

Лил дождь, как из ведра. Василий тихо вышел из дома, осторожно прикрыв дверь, чтобы не разбудить жену. Сквозь яростные струны дождя, он побежал к сараю. Сарай- сонное царство курей и гусей. Oни было открыли сонные глаза, но признав Василия, вновь впали в спячку. Василий взял в сарае хомут, что лежал десятилетиями ещё от батьки--думал пригодится для лошади, но так и не завёл. Он деловито обвязал его вокpуг руки и полез на верхотуру сарая.

Удивлённые квочки и гуси приоткрыли было глазa – чего там хозяин чудит, да и вновь заснули. А Василий долез до верхней балки, что удерживает крышу, закинул хомут с петлёй, поймав петлю затянул на шее, а затем прыгнул вниз . Но ветхий хомут не выдержал и, вместо того чтобы тихо повиснуть, даже не разбудив несушек и так сравнять свои счёты с жизнью, Василий полетел прямо на спящих хохлаток! Они заорали, заквохкали и взлетели впервые за свою куринную жизнь, сравнявшись с летающими в дискретном движении, перепуганными гусями. Сквозь сумасшедшее квохканье и гаканье гусей, то и дело проносящихся мимо и над ним, Василий постарался подняться. Охая и ругаясь, тем самым добавляя в эту какофонию свои музыкальные нотки, он, держась за бока и массируя спину, на шатающихся ногах, вышел из сарая. За дверью всё ещё метались в броуновском движении, жутко орущие птицы, а Василий остановился и глянул на себя. К мокрой одежде Василия повсюду прилипли перья и помёт, а сам он стал неким неизвестным науке пернатым.

- Ну как теперь показаться Марусе! Надо зайти к Степану помыться, - подумал Василий. Но по дороге решил зайти в забегаловку и дёрнуть для сугреву.

В это время в забегаловке под названием “Три мертвеца” уже были прихожане, пришедшие с утречка опохмелиться. Зависнув сонными мухами над стопариками, ещё в полудрёме, они стояли у стойки, когда дверь отворилась и перед ними предстало нечто огромное, в перьях. Братки оторопело воззрились на это чудовище и перекрестились. Поневоле у них вырвалось что-то похожее на “чур не меня!”, “чур не меня!”, но тут они услышали вполне человеческую речь:

-То ж я- Василий! Не узнаёте что ли!

-Василий , правда, ты?

Да, я, я , не сумневайтесь! И Василий вытер рукой лицо, размазав грязь и сплёвывая перья. Дядя Федя, налей мне 100 граммов, я потом расплачусь. Сейчас грошей не взял с собой, видишь, не до того було!

-Да уж по тебе видать, шо не до того было!

- А шо то за галстук у тебя на шее? - спросили братки.

-Да то хомут чёртов! И Василий сбросил с шеи оторванную часть хомута, а затем сбивчиво, то и дело отплёвывая перья сквозь чёрные бульки грязи, стал вкратце рассказывать:

- Я же грешник страшный! И что только эти поганые руки не рисовали, кого только не выделывали! И сколько же в душу мне плевали, а сколько я стерпел и на себя плевал! Вот через это всё нет мне прощения перед Господом. И порешил я, что хватит небо мутить. И вот не вытерпел! Сегодня схотел я, братки мои, тихо, мирно уйти в мир иной, чистенько дождиком омытый.

Да чёртов хомут порвался в самый мой напряжённый час! Значит не схотел меня Господь призвать к себе! Только курей насмешил- всё ещё носятся, небось, по сараю.

-Ну ты ж устроил себе сольный апокалипсис! Да, Василий, выглядишь ты неважно! А что если мы тебе работёнку найдём? Во в таком импозантном виде ты мог бы чучелом на огороде поработать!

Ну хватит, братцы! - вступился дядя Федя- продавец. Человек душу открыл, а вы его лягаете, пьянь лохматая – никакого уважения и сочуствия! Иди сюда Василий, хочь лицо умой. Василий- человек известный на селе! Художник! А вы только у стопариков дежурные. Ну ка быстро собирайтеь! Проводите человека с почетом до дома!

Василий хлебнул 100 граммов водки - для сугреву и, наконец , улыбнулся сквозь перья и грязь глиненной улыбкой необожжённой статуи.

Братки довели его до хаты. А один из них зашёл до Маруси- жены Василия, подготовить её и говорит ей:

- Ты, Маруся, не волнуйся! Но видно ты Василя сильно достала, шо он, бедный, схотел повеситься!

-А шобы он уже повесился!

-Так он уже повесился!

-Да шо ты такое говоришь, Грицко! Васенька, солнышко моё! Да как же так! А-А-А-ааааа-завыла, зарыдала Маруся

- Но неудачно, Маруся, неудачно! Живой он, но его нужно трошки помыть, пожалети...

- Я его помою, я его так пожалею...я ему задам! Вот сволочь ! Людынам в глаза не даст посмотреть! Умереть не мог по-людски!

Но вот Маруся увидела Василия, густо обмазанного грязью и перьями. На голове и лице уже высохшая глина превратила лицо в маску, кое-где всё ещё торчало оперенье индейских вождей. Вот он еле стоит на дрожащих ногах в проёме калитки- совсем разнесчастный. Тут уж Маруся сменила гнев на милость, она молча перекинула Василия себе на плечо и они поплелись к дому, оставляя за собой кружащийся перьевой след.

А братки молча постояли у калитки и понуро пошли восвояси.

А всё начиналось ещё в двадцатые годы двадцатого века. В те смутные времена в стране, принявшей на себя бремя больших перемен, неподалёку от города Одессы, в селе Будаки-Картон, словно в театре, но на сцене истории, бегали политические актёры: красные, белые, зелёные. Сначала их все боялись, но устав от страха, махнули рукой. В деревушке даже церковь не сломали, но сделали всё как полагалось - никакого Бога, так сказала партия. Был и нету! Упразднён приказом потому, что отсталый элемент этот Господь и его сотоварищи!

Вызвали художника, что до семнадцатого года рисовал образа.

По высоким ступеням церкви, по красной дорожке, сжимая шапку, шёл, не зная зачем и куда, художник Василий Работа. Жена Маруся уже сготовила вещи - на всякий случай, может насовсем беруть.

Василий боялся поднять голову, но тут решительный голос вывел его из страшной тишины:

-Художник?

- Ага, виновато сказал Василий и голос его потух.

-Слухай сюда, художник! Тую церковь, где ты мазал образа, будем переделывать у Дом Культуры и Oтдыха! Ты теперь не только Василий-художник, ты теперь Борец Невидимого Фронта! Помни об этом! Понял?

-Ага! И чуть помедлив:

Да какой же я художник, если невидимый, - заикнулся виновато Василий.

- Отставить разговорчики!

Ага!

-Ага, ага, - заладил. Завтра же кисти в руки, вёдра с краской и, чтобы ни одной церковной морды!

-Ага! - Уже вытянувшись в струнку и передохнув, ответил Василий.

В алтарной части, у окон, поставили знамёна красные. Посредине, где купель стояла -стол, накрытый зелёной скатертью. На стенах, сказали, будут портреты. Вечером Василию, мастерившему скворечник в сарае, принесли карточки: ”Вот, сказали они, рисуй, как здесь! Это тебе не хухры-мухры! А это товарищи наши: Маркс и Энгельс, а вот это, показали вторую карточку: Ленин и Сталин.

И чтобы точно нарисовал! Чтоб похоже было, а то, так и сказали, - мы мол, не шутки шутим, если что не так, пустим тебя в расход! И при всём при этом дали неделю времени!

Глянул Василий на лохматого Маркса и ахнул! Это ж сколько времени на такую причёску с бородой! А что поделаешь! Один он на всех этих товарищей!

Василий не спал, не ел. День и ночь рисовал “товарищей”. А тут, как назло, сквозь Марксову голову проглядывает Николай-Угодник! Доска старая, иконная, краску дали плакатную, а Николай-то маслом был писан, вот и проступает! Иоанн-Креститель под Сталиным и Лениным скрылся- и ни гу-гу, а этот Угодник-всё угодничает! Вероломный! Что ему знать о Советской Власти?!

Но вот Дело Жизни закончено! А хорошо получилось! Так любовно прилипли щёчками друг к другу, як на фото со свадьбы- Маркс с Энгельсом, да Ленин со Сталиным!

---Марусь, ты глянь! Смотри, як они улыбаются, даже лучше, чем на карточке!

---Вась, ты бы лучше улыбки-то, закрасил! А то не понравится начальству!

Начальству и впрямь не понравилось:

-Закрасить басурманские улыбки! Коммунизм - дело серьёзное!

Василий в тот же вечер затянул коммунистам ротики, сжал губки:

--Смотри, Марусь! Як серьёзно смотрят до мэни те коммуняки!

Тс, Василий! Шо ты такое говоришь! Они же наше руководство-там в Москве! Вишь, как они о нас думают, заботятся- даже побриться некогда!

На открытии Дома Культуры начальство очень хвалило Василия, а потом, там же, у церкви были танцы.

И всё больше и больше добавлялось товарищей, удостоенных кисти Василия. Добавлялись портреты, на которых Василий изобразил дедушку Калинина и какого-то Молотова и ещё, и ещё...

Василий был уважаемым человеком на селе, но если раньше он рисовал сельскую публику, то после столь высокого рукводства портреты простых людей он уже не успевал рисовать.

Долго ли, коротко ли, но грянула война. Все уходили на фронт. Василий был хром на левую ногу, да и в селе он нужный человек. Он пишет агитки, плакаты, - словом он человек при деле.

Пришел момент, когда война подступила к порогу. И она не остановилась у калитки.
В одно солнечное утро два фашистских офицера вошлив сарай, где Василий что-то мастерил:

- Ти- со мной!

Маруся зарыдала. Василий под штыком пошел вперёд, с оглядкой на Марусю, прямёхонько до той же церкви. Там выносили лохматого Маркса и всех коммунистических товарищей - прямо в полыхающее в церковном дворе пламя.

А за зелёным столом сидел главный фашист. Эти двое, что привели Василия, так хлопком вытянули руки, шо у Василия ухо заложило.

-Ти есть художник? сказал один на ломанном языке.

-Ага, сказал Василий понуро, расставаясь с жизнью.

- Ти дольжен рисовать нашь общий Батька, что есть Адольф Гитлер.

Тут вся их братия щёлкнула сапогами и с гиком протянула руки, шо хочь верёвки с бельём вешай!

-Ти дольжен мазать стены и тут рисовать большой Адольф Гитлер, ферштейн?

-Ага, тихо сказал Василий, поняв одно - он ещё будет жить!

-Дать карточка, сказал главный фашист.

Василий хотел идти домой, но его не выпустили. Все его краски уже стояли у дверей. Фашисты ушли, а Василий на большом картоне начал рисовать это странное лицо с мелкими , буржуйскими усиками.

- Господи! Помолился Василий в душе . Неужели ты это стерпишь? Это же срам какой, а, слышишь ли ты меня, Господи?! Но на всё воля Божия!

Василий начал рисовать и вспомнил, как он однажды ездил в Одессу и там, на Деррибасовской улице, трактирщик был ну точь-в точь, как эта фашистская морда.

- Господи, прости меня, причитал он, тщательно выводя бессовские глаза и дурацкую чёлку злого пони.

Портрет фашистам понравился. Заказали ещё Гимлера и такого очень тостого, добродушного на вид гада - Геринга!

-И шо у них такие морды не русские! Переживал Василий, выводя пушистые щёки, похожие на свежие булки.

- И где тут глаза? Ну свинья свиньёй, подумал Василий и оглянулся- не слышит ли кто его мыслей.

И вот в церкви, где Василий рисовал образа, а потом Карлов Марксов и Ленинов, теперь висит этот срам!

Василия отпустили до поры, и они с Марусею тихо выпили горилки, шо Василий ховал в сарае за углём.

--А знаешь, Маруся, шо о це Маркс с его Энгельсом и Ленин с товарищем Сталиным, мне нравятся больше-они красивше! Но, знаешь, я человек простой - тоскую я по иконкам! И что там Господь зазевался! Прости, Господи! - перекрестился Василий.

Но однажды утром его разбудил шум машин и мотоциклов. В пустом селе, где в хатах почти никого и не осталось - людей всех вывезли на работы в Германию, слышно было каждого кузнечика, а тут такой шум моторы подняли!

--Глянь Марусь! А по моему немчура драпает! Нужно сховаться, на всякий случай, в сарае за досками, чтобы не сотворили чего худого гады!

-Смотри, смотри, и полицай Степан с ними в моциклетку сядает, а они его броском швырнули.

Василий с Маруей только спрятались в сарае за досками, как забежал Степан- гад ползучий, и автоматной очередью покрошил щепок! Но разбираться не стал-боялся опоздать на фашистские моциклетки.

Короче, все они драпанули, а Василий с Марусей два дня не вылезали из укрытия. Но тихо кругом- уехали длиннорукие!

--Марусь, выходи!

А в хате у них всё переломано, доски понакиданы, по стенам следы от Степановой очереди.

-- А знаешь Марусь, то даже хорошо, шо такой тарарам. Покажем нашим, шо нас так крепко любили, шо пули не жалели!

Тихо в деревне, и где-то далеко канонада. А потом наши, русские, пришли.

Но затаскали “наши” бедного Васю - и что и почему живой? Думал прибьют!          Но пощадили - нет в селе другого художника.

Замазал Василий, слава Богу, мерзкое лицо с челкой злого пони и усиками, як грязюка под носом, и ....

Вновь стоит Василий в церкви у зелёного стола:

-Художник?

-Ага!

- Ну так докажи, шо умеешь! Шобы у место той всей мазни были портреты наших товарищей - Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. А Сталин большой должен быть - во весь рост, в военном кителе и на красном коврике.

-Ага!

-Ну, иди!

- Марусь, а Марусь! Мне партия опять поручила товарищей рисовать!

И пошло всё сначала: Сталин-вождь, потом- герой-маршал Жуков, потом- герои войны и труда, колхозники, шо на досках почёта.

Словом, обескрещенная церковь уже воспринималась, как общественный дом собраний, здесь принимали в пионеры, в комсомол, здесь проводили митинги в честь праздников, с обязательными танцами.

Возможно, так хочет Господь, - думал Василий! Он верил, что всё устаканится, и в конце концов, Господь наведёт порядок.

Он писал цитаты Великих партийных деятелей, которые, он верил, очень умные. И портреты: портреты руководства, потом пошли доярки, колхозники, ударники соцтруда и прочие люди - один за другим -опять же Василин труд.

Господи! Дай передохнуть! Так хочется чего-то праведного, а то надоели все: и фашисты, и коммунисты, и колхозники, и доярки, и коммунарки, и свинарки! А хочется Деву Марию, да с ребёночком, что не случился у него с Марусею! Хочется Святых-Николу, да Петра, да Иисуса-многотерпца!

И вот стал Василий втихаря делать маленькие иконки, со святыми образами и всё складывать в сундучок. Полюбуется он на них, как на солнышка лучики и опять спрячет в сундук. А утречком идёт на работу в дом культуры, то бишь в церковь, помолится перед входом невидимой иконе и за кисти! Плакаты, плакаты, а то афиши для кино, цитаты какие-то. И чего только не удумали! Но он писал всё , что просили- надо, Вася, надо!

И всё это довело бедного Василия "до ручки"- cxватил он чёртов хомут в сарае и полез на верхотуру, чтобы покончить такую жизнь никчёмную, да только переполошил курятник, насмешил птичий двор!

А вот и это обошлось! Не схотел там, наверху, Всевидящий наказать его за весь тот срам, что выводят поганые руки!

Прошло пару годков, постарел Василий, смирился. И тут его вновь вызывают на ковёр;

-Ты, Вась, Художник!

-Ага! Ну что ещё? Стар я!

- А слыхали мы, шо ты иконы красиво выводишь?

-То люди брешуть.

-А не скажи, Василий! Мы тут порешили церковь нашу реставрировать. Будем счищать твою щтукатурку и твоих же святых на свет выводить, а каково? Поможешь им выйти из небытия? Подмалюешь, подрисуешь и будут оне, как новенькие! И посвятим вновь твоих святых, да Иисуса-многотерпца. Ну, что скажешь?

Василий глянул на говорившего и всё поплыло у него перед очами! Вот почему Господь не дал мне удавиться! Всё в твоих руках, Господи! Знал же Господь, что хочь я и чучело в перьях снаружи, а человек праведный.

Здравствуйте Иоанн-Креститель, да Никола-Угодник, да Андрей с Петром, да Иисус-Многотерпец!

Жизнь начинается!

- Марусь, а , Марусь! Сядь у окна!

Василий взял кисть и на старой доске вывел лицо жены и к груди её приложил младенца Иисуса.

Кисть его быстро бежала от мазка к мазку. И настало Васино счастье!

Церковь открыли по весне. Всю зиму Василий выпиливал иконостас, да в нём поселил святых- Иисуса по центру, по бокам Петра с Павлом. Всё установил, да позолотил. Пришли попы и освятили образа.

Василий опустился перед алтарём, счастливый сделанным, и в густом фимиаме посвящения, под кадилами, прошептал:

Господи! Я сделал всё, как ты хотел! Возьми меня к себе!

Сан Диего, 2008 год.