Жизнь на волоске

    Губы распухли. Он потрогал языком передние зубы. Шатаются. Тупая неутихающая боль сковала  поясницу. «Наверное отбили почки» - подумал он.
    Гринев не спал уже более суток. Но ни боль изувеченного ударами тела, ни усталость от продолжительной работы не могли заставить его отключиться хотя бы на время. Тяжелое чувство обиды держало его сознание мертвой хваткой.
     Он лежал в казарме на кровати с открытыми глазами, а видел свои проводы в армию. Тогда собралась вся деревня. Все желали ему достойно отслужить, отдать долг родине. И он чувствовал, какую ответственность они возложили на его плечи. Он готов быть отдать жизнь, только бы оправдать их надежды.
    Разве мог он подумать тогда, что жизнь преподнесет ему такой вот сюрприз в виде старослужащих солдат, которые по неведомой ему причине выбрали именно его предметом доказательства своей неограниченной власти.
    Почему выбрали его, чем он провинился и заслужил такое внимание к себе, Гринев понять не мог.
    «За что?!» - рвала его душу обида. Может за то, что он был смуглым и в детстве его дразнили цыганчонком? А может за то, что немного картавил?
      Солдат его призыва Гольцов как мог защищал Гринева. Гольцова побаивались даже старослужащие. Боксер. Сломанный нос и уши, да тяжелый взгляд внушали уважение любому. Но эти сутки Гольцов находился в карауле.
     Перед глазами всплыл образ отца, который говорил почему-то словами Гольцова: «Не сдавайся, покажи характер. Тогда они отстанут от тебя».
     Слезы покатились из глаз Гринева: «Пап, но я ведь стараюсь. Я не хуже других. У меня нет взысканий по службе. За что они меня? Почему? Я же стараюсь, пап!».
     Он вытирал слезы руками. Соленые, они смачивали стертые до крови раны на пальцах от стирки чужого белья, а Гринев не чувствовал боли, его душила обида. Больше других над Гриневым издевался щуплый злой «дед» по кличке «Сварной»: «Мы отшуршали свое, теперь твое время, душара», - и старался побольнее ударить.
    На следующие сутки Гринев заступал в караул на охрану чепка. Никто не обратил внимание на разбитые губы Гринева, да на его подавленное состояние.
    Перед утренней побудкой по традиции караульный заходил в казарму погреться у буржуйки. Входить в казарму с оружием было запрещено, но все ведь ходили в караул и знали, как нужны солдату эти пятнадцать минут тепла.
     Дневальный сразу же обратил внимание на бледность лица Гринева: «Игорь, ты себя плохо чувствуешь?».
     Ответ был стандартный: «Все нормально».
     Через застекленную дверь в казарму дневальный наблюдал, как Гринев прислонил к печке автомат, и, присев, грел руки на буржуйке.
     Через пару минут Гринев встал, медленно, как в замедленной съемке (а может дневальному так показалось) взял в руки автомат, передернул затвор и присоединил магазин.
     Старослужащие солдаты занимали места в казарме поближе к печке. Там теплее.
     Гринев подошел к кровати Сварного и ткнул автоматом в бок спящему. «Да я тебя…» - вскочил Сварной и лбом уперся в дуло автомата.
     «Приседай» - устало скомандовал Гринев и для подтверждения своих слов подал автомат вперед.
     Поняв, что с ним не шутят, Сварной сполз с кровати и начал приседать.
     «Считай вслух» - последовала команда и Сварной неестественным испуганным голосом начал счет.
     Неожиданно в проеме кубрика появился дежурный по роте сержант. Он, услышав голоса в казарме до подъема, решил устранить беспорядок.
     «В чем дело?!» - оторопел от неожиданной и крайне опасной ситуации сержант.
     Гринев развернулся на голос и нажал на спусковой курок. Послышался металлический звук «клацнувшего» затвора. Вследствие того, что затвор был передернут до присоединения магазина, патрона в патроннике не оказалось и выстрела не последовало.
       Гринев молниеносно дослал патрон в патронник. Сержант в шоке и от испуга упал на заднюю точку и с протяжным «Э-ээээ» по-тараканьи пополз в коридор казармы. Это и спасло ему жизнь. И, наверное, не только ему.
       Первым пришел в себя дневальный. Не открывая дверь в казарму, он крикнул: «Гринев, на выход!».
       Гринев, не спеша, отсоединил магазин, передернул затвор автомата. Взял выскочивший на кровать патрон и воткнул его в магазин. Вернув магазин в подсумник, солдат водрузил ремень автомата на плечо и медленным шагом  вышел из казармы.
     В это утро команды «Подъем» в роте не последовало. Весь наличный в роте состав без команды собрался у буржуйки. Говорили тихо, настороженно.

     Получив информацию о случившемся, командир роты сразу же связался с начальником караула, который сообщил, что с солдатом Гриневым случился приступ, предположительно эпилепсии.
    Гринева увезли в госпиталь, а через месяц комиссовали.
    Документы оформляли в части, сопровождающим приставили солдата из соседней роты. Все делали тихо, без огласки, но сослуживцы Гринева узнали, что до отправки он находится в части и третья часть роты пришли попрощаться с ним.
    Игорь вел себя спокойно, рассуждал здраво, только глаза блестели неестественно.
     Когда автобус с Гриневым тронулся в путь, он прижал ладони к стеклу. По его смуглым щекам текли слезы. Все, как по команде, сняли шапки. Вид и атмосфера были, как на похоронах. Какое-то время стояли молча даже после того, когда автобус скрылся за поворотом.
    «Школу мужества не прошел…» - тихо сказал кто-то, но его услышали все.
Первым нарушил молчание Гольцов. Зло выматерившись, он побрел в направлении казармы. Все потянулись за ним.