Глава о папьяменто

Прекрати, пожалуйста, я не могу, я не хочу сейчас. Мы же это уже обсуждали, милый! Нет, хватит, прекрати, я не шучу! Да чёрт возьми! Вот, возьми иглу, ткни в меня! Не хочешь? Зря… Тогда дай, я ткну! Сам всё увидишь… Твою мать, отпусти, отпусти меня! Ты не имеешь права!

Ну ладно тебе, милый, сокол, не обижайся. Да не собиралась я протыкать руку. Просто, пойми же, к вечеру я хуже ощущаю боль. К вечеру я не ощущаю ласки. Я не ощущаю себя человеком. М? Не могу сказать, когда это началось. Тело всегда принадлежало мне, но я не всегда в нём, эм, бываю. Полностью. Утром, днём, я здесь, как вы, но чувствую это не так, как вы… Эй! Хватит ржать! Чёрт, да пошёл ты!

Козлина…

Как? Ну, знаешь, люди вокруг всегда воспринимают присутствие в теле как должное, себя ощущают цельными. А я… Боже, как объяснить-то? Я живу циклами. Знаешь, к вечеру… В общем, я не всегда уверена, где находится моё тело. То есть, я всегда, конечно, знаю, где находится моё тело, но не понимаю, с какой оно стороны. Ну, представь, вдруг ты будто становишься больше тела, воспринимаешь его, не зрительно, но всем нутром со стороны. Ты – великан, а тело неудобно болтается внизу. И ты, э-э, всё ещё его чувствуешь, но как-то со стороны.

Да сколько себя помню. К вечеру я вырастаю, а ты, кстати, утаптываешься! Ха-ха! Ты знал? К вечеру позвоночник сжимается под силой гравитации и человек утаптывается. Хах, так что, superpower, bitch!

Безумно? О! Это ты ещё не слышал, что со мной ночью происходит!

Что? Ну, ночью я расширяюсь прямо конкретно! Настолько расширяюсь, что даже ухожу. И становлюсь папьяменто.

Это не «зверюга» тебе, а язык. Креольский язык островов Аруба, Кюрасао и Бонайре.

Да хватит ржать!

Что? Нет, сокол, не с детства. В первый раз, думаю, лет в двадцать.

Расскажу, но, пожалуйста, не перебивай меня. И не смейся. Знаешь, конечно, я тут шутила и всё такое… Но для меня это очень важно.

Я тоже тебя люблю.

В общем, обычно, точнее всегда когда засыпало тело, засыпала и я, даже ставшая великаном. Но в ту ночь было тесно. И когда тело провалилось в сон, я уже стояла на песке в бухте Кюрасао. Солнце плавило воздух, синие волны накатывали на белый пляж, лес бережно хранил тень и собака, единственная гостья бухты, лежала под травяным зонтом и дремала.

Меня позабавило дерево, невысокое и изогнутое будто вопросительный знак. Кора серо-коричневая, грубая, с колючками, а крона напоминала перья из мелких продолговатых блестящих листочков.

«Это дерево диви-диви. Восточный ветер пересекает Атлантический океан и ударяет в диви-диви, отчего оно клонится к западу». – «Смешное!» - рассмеялась я. «А сколько сейчас времени?» - «Три часа шестнадцать минут». – «В Москве – десять».

Приятно завести разговор с незнакомцем в чужой стороне. Не связанный сетью знакомств и приобщений, ты обнуляешься, и взгляд (метафорический взгляд, конечно, ведь мы оба бестелесны!), направленный на тебя, поднимает новое.

Не хотелось прерывать разговор, и я продолжила: «Кто ты? Как тебя зовут?»

Накатившая волна принесла с собой ветер – и диви-диви затрепетало.

Ta ken mi ta? (яз. папьяменто: «Кто я?»)

Непростой вопрос. Первое, что помню, это письмо тысяча семьсот семьдесят шестого года. Да, пожалуй, самое раннее воспоминание из детства… Молодой еврей изложил мною любовь здесь, в записке на острове Кюрасао.

Tata? (яз. папьяменто: «Родители?») Не представляю, кто они. Афроевропейский язык, португальский, ладино, голландский, испанский. Какие-то из этих... Трудно сказать. Никогда их не понимал, да и они не знали меня, даже долгое время не подозревали обо мне! Что неудивительно, все же, если подумать, то друг друга они тоже не понимали.

Gusta? (яз. папьяменто: «Как?») Они общались на пиджине. Это упрощённый, сокращённый семантически язык с неустоявшейся грамматикой. Нет грамматического времени, недостаточно личных местоимений. Отсутствует избыточность.

Пиджином этим я и возник, точнее он трансформировался в меня. Тебе не кажется это странным, mi br;it (яз. папьяменто: «мой друг»)? Миру необходим новый язык для взаимопонимания, но международные языки обеспечить единство неспособны. Тогда вместо того, чтобы изменяться, они дают жизнь мне. Pakiko? (яз. папьяменто: «Почему?») Оказывается, в людях, в единственных, генетически заложена способность к языку. И когда в обществе нет единого языка, дети его собирают из того, что есть. Слушающие и говорящие на пиджине ребята не могли удовлетвориться. Им не выразишь суть, веселье, желания. Они нуждались во мне. Они собрали меня. Вот так я и родился. В игре и нужде.

Tempu pret! (яз. папьяменто: «весёлое время!») Вскоре я разносился по всем трём островам и уже создавал первые грамматические формы, баловался редупликацией, а родители наблюдали и видели пиджина, набор своих различных качеств, которые то им импонировали, то раздражали. Desbarajuste! (яз. папьяменто: «Бардак!»)

Сегодня жители Аруба, Кюрасао и Бонайре облекают мною свои желания, заполняют поэзию и пишут учебники. Возможно, придёт время, и даже передам себя другому языку. Сначала то будет большая его часть...

Но сейчас я всего лишь молодой язык папьяменто.

Папьяменто, что осознал себя словами любви.

В этой комнате стало тесно.