Про Марию Ивановну

Из детства помню нашу коммуналку на три семьи. В больших комнатах по три человека, а в маленькой комнатушке жила старушка Мария Ивановна Соловьева. В ее комнате было очень тесно, но интересно. На стене висели  портреты ее мужа и сына, которые погибли во время Великой Отечественной войны. Муж - необыкновенный красавец, кудрявый и с усами. А сын такой молоденький и румяный, что мне не верилось, что он воевал на фронте и погиб. Мария Ивановна очень любила со мной беседовать как со взрослой. Она мне рассказывала, как ее муж за ней ухаживал, как он ее берег и жалел. Она читала мне его письма, в которых он называл ее очень ласково и уважительно. Чувствовалось, как сильно он ее любит и скучает по ней.  Когда Мария Ивановна читала «до скорой встречи, моя милая  Машенька!», у нее начинал дрожать голос,  и мне ее было очень жалко, потому что ее мужа убили, и они не встретятся. 
  Любили мы с ней рассматривать старые фотографии в огромном бархатном альбоме. Все фотокарточки были твердые и с волнистыми краями.   Особенно мне нравились женщины в длинных платьях.  На семейном фото с мужем и сыном молоденькая Мария Ивановна была в таком платье.
   Мне было лет пять, а Марии Ивановне немного за шестьдесят (как мне сейчас).  Мне она казалась глубокой старушкой, морщинистой и некрасивой. Когда она вязала что-нибудь, спицы в ее руках так и мелькали. Она научила меня вязать варежки  и носки на пяти спицах. Мы с ней  часто сидели на ее уютном диване, вязали и беседовали на разные темы. Иногда ездили вместе  на кладбище, где были похоронены все ее родные.  Мария Ивановна была одна-одинешенька и моя детдомовская мама  к ней прилепилась. Благодаря усилиям Марии Ивановны я была всегда присмотрена и накормлена. Папа, морской лейтенант, все время пропадал на службе. А мама умудрилась поступить в Ленинградское медучилище, в котором успешно училась до рождения моего братика.
    Каждый день мама на электричке ездила из Ломоносова в Ленинград в свое училище, оставляя меня на попечение Марии Ивановны.  В училище никто не знал, что у мамы есть маленький ребенок. Она училась на «отлично» и ее всем студенткам ставили в пример. А потом вдруг там выяснилось, что мама ждет ребенка и он у нее не первый. Вечерами мы с мамой учили медицинские термины на латыни. Мне нравилось, что загадочные латинские слова заканчиваются на «с»: вулюс, педис,пектус, цутис, орис, манус и окулюс…
    Маме часто приходилось просить соседку Марию Ивановну, чтобы она за мной присматривала, пока она бегает по делам.  Мария Ивановна была очень добрая, но старенькая и с крючковатым носом.  Однажды она склонилась над моей кроваткой, и в темноте мне показалось, что это Баба Яга. Я испугалась и  закричала: «Уйди от меня, Баба Яга!!» Потом мама меня сильно ругала за то, что я обидела такую хорошую женщину – вдруг она откажется со мной, такой плохой и неблагодарной девочкой, сидеть.
   Мария Ивановна, конечно, немножко пообижалась,  но потом меня простила и не только со мной сидела, но и с моим, появившимся на   свет, братиком.
   В те времена я очень любила смотреть балет по телевизору. Мне ужасно нравились порхающие, как бабочки, балерины, с аккуратными прическами, длинными гибкими руками, лебедиными шеями и в умопомрачительных пушистых юбочках. Балеруны меня не вдохновляли и, с моей точки зрения, выглядели не совсем эстетично. Я стала видеть себя балериной и часами танцевала: скакала, кружась в большом коммунальном коридоре, выделывая замысловатые па. Особенно мне нравились шпагат в полете и верчение на одной ножке вокруг своей оси.  Мария Ивановна тоже знала толк в балете. Она училась до революции в гимназии, имела хорошие манеры и ходила, как балерина «носки наружу». Она деликатно попросила маму отдать меня в балет, т. к. не могла больше слышать, как дрожат стены от моих грациозных прыжков.
    В балетном кружке нас учили пяти позициям ног и рук, как правильно отводить и вытягивать ногу и разным упражнениям у станка. Узнала много красивых новых слов: арабеска, батман тандю и фуэте. Мама шила мне нарядные концертные костюмы для выступлений на сцене. Но солировать мне не давали, пуанты надевать не разрешали, не говоря уже о «крутить фуэте»… Я поняла, что в коллективных танцах главное - не выделяться, что противоречило моей индивидуальности и творческому самовыражению. Поэтому балет мне разонравился. Вскоре мы переехали в другой город, где балетного кружка не было.