«Шпионская история» пьеса в двух актах.
Инсценировка повести Игоря Михайловича Бондаренко «Astrid»
Автор перевода:
любительское объединение музыкальный любительский театр «Водевиль»
Редакторы: Ильинова Е.А., Лихота Н.В., Слепушкина И.В., Соловьева И.А., Туренко О.Г.
Главный редактор Слепушкин В. В.
©И. М. Бондаренко
©В. В. Слепушкин
©Оформление Ф. С. Бобрешов 1997
©Оформление Н. Г. Баркова 2019
Главные герои:
Нолтениус Панкок – командир танка обершарфюрер СС
Ганс – механик-водитель
Стрелок
Хартфильд – штурмбанфюрер, командир полка.
Астрид Ларсон
Дойблер
Фельдфебель
Дикс
Оберлендер
Солдат – (секретарь)
Макензен – генерал, дядя Астрид.
Рекнагель – генерал, начальник таганрогского гарнизона.
Нейман- майор, начальник хозотдела
Скутаревский Юра- (20 лет) агент по недвижимости.
Полина Георгиевна - домработница
Монаков –инженер мельницы
Леман – гауптман.
Матиас Урбан –гауптман, худощавый, смуглый, с шрамом на щеке.
Герстель – обер лейтенант
Директор кожаного завода
Терехов- бургомистр
Кубанцев –директор газеты.
Петер Келе
Стояновский – начальник русской милиции.
Ротмистр
Жандарм
Санитар
Раненый солдат
Мирошниченко
Николай
Сапожник
Акт 1
Действие первое
Явление первое
Село Вареновка, подсолнух и арбузные поля близ берега Азовского залива.
Панкок: (рассматривая ботву с шлемом в руках): Ганс, что это?
Ганс: (из-за кулис) Вассермелоне!
Панкок: Это вкусно?
Ганс: Очень.
Панкок: Может, остановимся, попробуем?
Ганс: А если нас опередят?
Панкок: Ты прав. Дойдем до моря, радируем, а тогда уже. Танковой роте штурм фюрера Хольца приказали перерезать дорогу на Ростов и выйти к берегу азовского моря. Командир полка штурмбанфюрер Хартфильд пообещал Железные Кресты экипажу, который первым выйдет к Азовскому морю.
Ганс: обершарфюрер взгляните что там?
Панкок: Кажется, это море. Балтика, на берегу которой я вырос, несравнимо ярче. И линия горизонта обозначалась там резче. Здесь же оно сливается с белесым небом.
Ганс: А вот там виднеются соломенные крыши рыбацких домиков.
Панкок: Ганс! Правее! Деревню видишь?
Ганс: Вижу.
Панкок: (Гансу)Тащи приемник. (Настраивает приемник.) Докладывает обершарфюрер Панкок! Мы вышли к Азовскому морю. (не по-уставному) Стоим на самом берегу.
Ганс и стрелок дурачатся на берегу залива. Они не разувались уже третьи сутки. Ганс зачерпнул пригоршнями зеленоватую, будто засыпанную мелкой крупой воду и плеснул ее на спину стрелка. Тот взвизгнул и тоже зачерпнул воду – брызнул в грудь товарищу.
Хартфильд: (голос) Поздравляю вас, обершарфюрер, с Железным Крестом I степени. Членов экипажа поздравьте от моего имени с награждением Железными Крестами II степени. Вы не встретили русских войск?
Панкок: Нет.
Хартфильд: (голос) В районе Таганрога, Ва-ре-нов-ка, наши танки завязали бой с русским бронепоездом. Приказываю вам выйти к железнодорожному полотну и разрушить его. Все! Конец связи!
Стрелок: Как летом на Остзее. Какая благодать!
Ганс: Путешествие в составе вермахта продолжается
Панкок: Довольно вам! Хватит! По местам! Есть новый приказ! В машину!
На сцене появляются рельсы. Звучит выстрел и рельсы разлетаются.
Ганс: обершарфюрер, поезд!
Панкок: Снаряд!
Звук идущего паровоза. Раздается выстрел, звуки падения паровоза и крики бегущих людей.
Стрелок: обершарфюрер смотрите женщина в кожаном пальто, это наверняка комиссарша. Сейчас я ее продырявлю!
Панкок: попортишь шкуру
Стрелок: Верно. Сначала мы сдернем с нее эту шкурку.
Панкок: Думаю, по размеру она как раз подойдет моей Эльзе.
Ганс: Ну, а мы посмотрим, какова комиссарша под шкурой. Я еще не пробовал комиссарш.
Погоня за комиссаршей. Астрид пытается убежать. Немцы окружают ее.
Панкок: Стоп! Кто ты?
Астрид: Обращаться к незнакомой женщине на «ты» - этому учат солдат в новой Германии?
Панкок: Кто вы?
Астрид: Можете называть меня госпожой Ларсон. По национальности я – шведка.
Панкок: Шведка? Но как вы очутились здесь?
Астрид: Это длинная история. Не знаю, как вас…Я не разбираюсь в ваших чинах. Доставьте-ка меня лучше в штаб.
Панкок: А что вам там нужно?
Астрид: Это я объясню вашему командиру.
Панкок: Вы говорите со мной таким тоном, будто имеете на это право.
Астрид: Делайте, что я вам говорю.
Панкок: Но с какой стати? Хорошо я свяжусь с Хольцем.
Стрелок: Вот так птичка! Значит не удастся мне ее погладить.
Ганс: Это точно Хорст.
Стрелок: Пустой билет
Панкок: Ганс подойдите ко мне. Нам нужно доставить эту особу в Морской чулек. Оберштурмфюрер Дойблер предупрежден. Затем мы отправимся к деревне Синявка. Там место сбора роты. Уже шестнадцать двадцать нам пора.
Явление второе.
Кабинет Дойблера.
Дойблер: Фру Ларсон? Это невероятно!
Астрид: Это может показаться невероятным только на первый взгляд.
Дойблер: Откуда вы так хорошо знаете немецкий?
Астрид: Я училась в университете в Ростоке. Кроме того, подолгу жила в Германии у родственников, когда была еще девочкой.
Дойблер: У вас в Германии есть родственники?
Астрид: Может мы будем говорить по-немецки? Я вас понимаю, но с трудом. Извините, но ваш шведский ужасен. Вы изучали, конечно, не в стокгольмском университете. Не предложите ли вы мне присесть господин?
Дойблер: (Виновато по выправке) Господин Дойблер! Оберштурмфюрер Дойблер! Служба безопасности! Извините. Война. Грубая работа. Кровь. Смерть. Забываешь о том, как вести себя с дамой. Как вы, шведка, попали в Россию и оказались в полосе военных действий?
Астрид: Мой муж был русским.
Дойблер: Когда вы вышли замуж?
Астрид: в тридцать четвертом году.
Дойблер: Имя и фамилия вашего мужа?
Астрид: Павел Сергеевич Самсонов.
Дойблер: где он находится в настоящее время?
Астрид: Он погиб в августе во время бомбежки Ростова.
Дойблер: Ваш муж был военным?
Астрид: Нет он был инженером-путейцем.
Дойблер: Путейцем?
Астрид: Да, он работал на железной дороге.
Дойблер: Где и когда вы познакомились с вашим мужем?
Астрид: В Стокгольме в тридцать третьем году. Русские нуждались тогда в паровозах и закупали их в Швеции. Мой муж приехал в составе русской экономической делегации, а я тогда работала в государственной юридической конторе, в отделе внешторга.
Дойблер: на каком языке ваш муж объяснялся вас в любви?
Астрид: он говорил на немецком языке так. Как мы с вами. Его мать была немкой.
Дойблер: Хорошая легенда!
Астрид: Что вы сказали?
Дойблер: Я сказал, что вы очень прилежно выучили свою легенду.
Астрид: Легенду?
Дойблер: Не переигрывайте, Фрау Ларсон. Не притворяйтесь, будто не понимаете смысла этого слова.
Астрид: Почему же понимаю. В Ростоке я даже прослушала спецкурс по немецкому фольклору.
Дойблер: И кто читал вам этот спецкурс?
Астрид: Профессор Ницмюллер.
Дойблер: Вы - филолог?
Астрид: Нет. Я изучала право. А спецкурс – это было так, для души.
Дойблер: Вам нравится Эдда?
Астрид: Я вижу, вы тоже любитель фольклора?
Дойблер: Как приятно встретить в дикой стране образованную, культурную женщину.
Астрид: Я могу даже сказать, какие песни из Эдды вам нравятся больше всего.
Дойблер: Какие же?
Астрид: с девятнадцатой по тридцать пятую.
Дойблер: Если бы профессор Ницмюллер мог слышать наш разговор! Он был бы в восторге: прошло столько лет, а его ученица так хорошо помнит его предмет. У вас великолепная память, Фрау Ларсон. И, конечно запомнить какую-то легенду для вас не стоило никакого труда.
Астрид: Вы снова говорите о какой-то легенде? Что вы имеете в виду?
Дойблер: Легенда, фрау Ларсон, - вымышленная биография. Ее придумывают для шпиона, прежде чем забросить во вражеский стан.
Астрид: Вот как? Очень интересно!
Дойблер: Я уже сказал вам: не переигрывайте, фрау Ларсон? Или как вас там?
Астрид: Нет, это действительно забавно, как в шпионском фильме.
Дойблер: Вот именно. В шпионском! А у всякого шпионского фильма есть конец, фрау Ларсон. Счастливый или трагический.
Астрид: Я больше люблю счастливые.
Дойблер: Я не уверен, что конец вашего фильма будет счастливым.
Астрид: Почему, господин Дойблер?
Дойблер: Потому, что все у вас получается очень гладко. А я мог убедиться и не раз, что люди, у которых на словах все получалось гладко, плохо кончали. Очень плохо, фрау Ларсон.
Астрид: Но ведь все что я говорила, легко проверить.
Дойблер: Конечно. Так беспардонно врать вы бы не стали. В ваших словах, наверное, есть доля правды.
Астрид: Я бы просила вас, господин Дойблер, выбирать выражения. Не помню, чтобы кто-нибудь из моих знакомых говорил мне - «врать».
Дойблер: Я не ваш знакомый, фрау Ларсон! А офицер контрразведки. А вы подозрительная особа, задержанная в полосе военных действий германской армии. Без всяких документов к тому же, где ваш паспорт?
Астрид: У меня нет паспорта. Когда началась война, у меня взяли подписку о невыезде из Ростовской области, а паспорт отобрали. Взамен выдали удостоверение.
Дойблер: где удостоверение?
Астрид: Осталось в Ростове, в моей квартире.
Дойблер: кто отнял у вас паспорт?
Астрид: НКВД
Дойблер: Значит вы преследовались большевиками, какой ужас?
Астрид: Напрасно вы говорите со мной таким тоном, я надеялась встретить какое-то понимание, а вы… Вы просто… просто бессердечный чиновник! Издеваетесь надо мной! Кричите на меня! Вы говорите со мной, как с государственной преступницей! Известны ли вам такие слова – «презумпция невиновности»?
Дойблер: Довольно (стукнул по столу кулаком) я не для того здесь, чтобы слушать ваши нотации. Скажу вам, фрау Ларсон, что я начал уже почти верить вам, но когда вы заговорили об НКВД, о том, что вас преследовали… Посмотрите на себя! Вашим «товарищам» из НКВД надо было одеть вас попроще. Это пальто, шляпа… Вам, видно, неплохо жилось при большевиках.
Астрид: Большевики здесь не при чем. Родственники присылали мне деньги. Изредка правда, но присылали. Я купила это пальто в Торгсине.
Дойблер: что такое Торгсин?
Астрид: а вот это вам, офицеру контрразведки, специалисту по русским делам, следовало знать. Торгсин – это закрытый магазин, где можно купить все на золото и валюту.
Дойблер: Кто ваши родители?
Астрид: Отец владелец паровозостроительного завода. Мама… просто мама.
Дойблер: значит, ваш отец плутократ?
Астрид: а как вы называете у себя Флика и Тиссена?
Дойблер: это командиры производства, подчиненные фюреру. Как же вы, дочь фабриканта, заводчика, богатого человека, решились оставить свою страну, родителей и поехать в коммунистическую Россию?
Астрид: Вот это мне будет трудно вам объяснить господин Дойблер. Если я вам скажу одно слово – любовь, то это, наверное, будет для вас пустым звуком.
Дойблер: У вас есть дети?
Астрид: Да, дочь.
Дойблер: Сколько ей лет?
Астрид: Пять.
Дойблер: Где она?
Астрид: Надеюсь в Ростове.
Дойблер: с кем она там осталась?
Астрид: с домработницей.
Дойблер: У вас была домработница?
Астрид: А что вас удивляет? Многие ответственные советские работники имеют домработниц.
Дойблер: Ваш муж был ответственным работником?
Астрид: Он был высокооплачиваемым специалистом и занимал ответственный пост в управлении железной дороги.
Дойблер: Он был членов ВКП(б)?
Астрид: Нет.
Дойблер: И занимал ответственный пост?
Астрид: В народном хозяйстве работает много представителей старой беспартийной интеллигенции. Большевики нуждаются в специалистах и хорошо им платят.
Дойблер: (усмехнулся) В народном хозяйстве.
Астрид: Так, по крайней мере, это называется. Я слышала, что Гитлер в Германии тоже строит социализм?
Дойблер: Социализм нашего фюрера совсем не похож на социализм большевиков.
Астрид: Всякий социализм — это утопия.
Дойблер: Вот как?
Астрид: Лучшее, что есть в социализме, это идеи, заимствованные из христианства, а фюрер, насколько я знаю, не жалует религию.
Дойблер: Фюрер не жалует зловредных попов. Они попросту ему не нужны. Он на прямую общается с Богом.
Астрид: Хотела бы я посмотреть, как он это делает?
Дойблер: Не забывайтесь, фрау Ларсон.
Астрид: А что я такого сказала?
Дойблер: Мы несколько отвлеклись. Что вы делали в Таганроге? Ведь поезд, в котором вы ехали, шел из Таганрога?
Астрид: Это пригородный поезд. Я ездила в деревню. Хотела достать продуктов.
Дойблер: В Ростове голод?
Астрид: Не то, что голод, но карточки почти не отовариваются.
Дойблер: Вы работали где – нибудь?
Астрид: Да. Я работала в «Интуристе». Но как только началась война, никакой работы для меня не было. Нас «бросали» то на картошку, то на кукурузу, то на рытье окопов.
Дойблер: Что значит – «бросали»?
Астрид: Это такое специфическое русское выражение. «Бросали» - значит, посылали на работу. На прорыв.
Дойблер: Говорят, в революцию все коммунисты и комиссарши ходили в кожаных тужурках. Это правда?
Астрид: Уж не приняли ли меня ваши солдаты за комиссаршу?
Дойблер: Признаться, мне сначала так и доложили: с поезда сняли комиссаршу. Она – в кожаном пальто.
Астрид: Вот, оказывается, почему вы так заинтересовались мной.
Дойблер: Вот именно, вот именно, фрау Ларсон И завтра мы продолжим с вами разговор. Пока вас проводят в помещение, где вы сможете немного отдохнуть. Сами понимаете, это не отель. Это просто хата, как здесь говорят. Но на войне, как на войне.
Явление третье.
Флигель
Астрид: Боже, как страшно! Мне не было так страшно даже, когда, за мной по полю гналось это железное чудовище. Оно настигло меня, злобно дыша нагретым железом в затылок. Еще бы немного и я бы упала под гусеницы танка. Бежать дальше у меня не было сил. Я остановилась. Как завороженная смотрела на движущийся на меня танк. В мгновение ока в сознании промелькнули лица Оленьки, Павла, мамы… «Убьют или раздавят?!» Но танк остановился. Из люка вылез немец. «Сейчас он достанет пистолет…», думала я. Но он смотрел на меня с вожделением. Когда немец заговорил со мной, я уже почти овладела своими чувствами. Все началось не так, как намечалось. В Таганроге я не встретилась с нужным мне человеком. Три дня прождала в гостинице, но никто не пришел. Обращаться к кому- либо не могла. Не должна была. Даже в горком партии. Ждать дальше не имело смысла. По слухам, немцы прорвались к Федоровке. Не сегодня-завтра они могли взять Таганрог. Мне ничего не оставалось как вернуться в Ростов. Чего ждать завтра?
Явление четвертое.
Проснувшись с головной болью, Астрид осмотрела комнату, и стала стучать в дверь.
Астрид: Долго будут держать меня здесь? У меня нет гребня, мыла.
Дойблер: (в дверях) Как спали, Фрау Ларсон?
Астрид: Послушайте Дойблер. Почему вы содержите меня, как преступницу, за что меня арестовали?
Дойблер: Вы не арестованы, фрау Ларсон. Вы задержаны. А часовой у двери для вашей безопасности. Вы такая очаровательная женщина, а наши солдаты грубы и могут не посчитаться с тем, что вы говорите по-немецки… Приводите себя в порядок, я распоряжусь, чтобы вам дали все необходимое, а после утреннего туалета вам принесут завтрак.
Астрид: Ну и долго я здесь буду сидеть?
Дойблер: Фрау Ларсон выходите. Почему вы не сказали, что были связанны с «Самопомощью»
Астрид: Вы бы все равно не поверили. Кроме того, я не должна была вам этого говорить. Если вы доверенное лицо, то вы должны первым заговорить о «Самопомощи».
Дойблер: Вы знали Зинаиду Рихтер?
Астрид: Конечно. Она бывала у нас. До ареста.
Дойблер: Эта женщина имеет большие заслуги перед рейхом. Если нам удастся ее вызволить, мы озолотим ее. Когда вы вошли в «Самопомощь»?
Астрид: В июне. Честно говоря, я вошла туда только из-за мужа. Так же как в свое время я поехала за ним в Россию, так и теперь. Когда он сказал мне, что не может и не хочет больше скрывать от меня своей принадлежности к организации «Самопомощь» и очень хотел бы, чтобы я тоже туда вошла, что мы должны жить единой жизнью, как жили до сих пор, я, конечно, согласилась.
Дойблер: Хотите работать со мной?
Астрид: Нет.
Дойблер: Вы обиделись на меня?
Астрид: Дело не в этом. Я не гожусь для вашей работы. Вы же сами сказали, что у вас грубая работа: кровь, смерть. А я не выношу вида крови. Мне сразу делается дурно.
Дойблер: Но, как женщина германской расы, разве вы не чувствуете потребности принять участие в той великой борьбе. Которую начал Адольф Гитлер?
Астрид: Я согласна работать на германскую армию, но это объясняется не тем, что я жажду принять участие в великой борьбе. Теперь, когда нет в живых мужа, я должна как-то зарабатывать на жизнь.
Дойблер: Может, вы желаете уехать на родину? Я мог бы навести справки на этот счет?
Астрид: Я охотно бы уехала домой. Но с дочерью.
Дойблер: Ваша дочь в Ростове? Мы скоро возьмем Ростов. Но пока вы можете поработать у нас переводчицей. Мы остро нуждаемся в переводчиках. Сегодня утром я говорил с доктором Оберлендером из Таганрога. Туда прибыли многие тыловые учреждения, и им позарез нужны переводчики.
Астрид: Ну что ж, пожалуй, я соглашусь. Самое плохое – ждать, ничего не делая. В работе быстрее время проходит.
Дойблер: Вот и отлично. Утром в Таганрог идет наша машина. Она возьмет вас с собой. А сегодня вы переночуете здесь.
Явление пятое.
Комендатура. Кабинет.
Фельдфебель: Вот это здание комендатуры. Пойдемте, фрау.
Астрид вместе с Фельдфебель в кабинете у Дикса.
Дикс: Дикс. Дойблер звонил мне. Вы фрау Ларсон?
Астрид: Да, я фрау Ларсон
Дикс: Фельдфебель! В соседней комнате находится мой советник, доктор Оберлендер. Позовите его. Присаживайтесь фрау Ларсон.
Оберлендер: Добрый день, фрау Ларсон. Партайгеноссе Дойблер сообщил мне, что вы можете работать переводчицей.
Астрид: Да, я знаю русский язык.
Оберлендер: Вы знаете не только язык, но и русских, а это очень, очень важно.
Дикс: Вы шведка?
Астрид: Да, я – шведка.
Оберлендер: Где бы вы хотели работать? Гестапо? Комендатура? Хозяйственный отдел?
Астрид: мне все равно. Но я уже говорила Дойблеру: я не выношу вида крови.
Оберлендер: Тогда хозяйственный отдел.
Солдат: Господин майор? Машина генерала Макензена у подъезда.
В дверь вошел генерал Макензен высокий сухопарый, в распахнутой шинели, лениво стягивая кожаные перчатки. Астрид узнала в нем своего дядю.
Макензен: У вас есть связь с Синявкой?
Дикс: Так точно господин генерал.
Макензен: (осматривая присутствующих в кабинете) Соедините меня.
Оберлендер: Это фрау Ларсон. Она будет работать у нас переводчицей.
Астрид: (пытаясь обратить на себя внимание) По матери я Берг.
Макензен: Берг? (оживленно). Дочь Анны Берг?
Астрид: А вы Дядя Карл, я вас сразу узнала.
Макензен: Сколько лет! Разве я не изменился?
Астрид: можно сказать, не изменились. Стали только (подбирая слова) Мужественнее!
Макензен: (показывает рост Астрид в детстве.) Но неужели ты та девочка, которая ходила за мной по пятам, когда я приехал к вам на рождество?
Астрид: Нет, я была чуть повыше. И теперь могу признаться вам, что была даже чуточку влюблена в вас. Мне очень нравились ваши роскошные усы, и так хотелось их потрогать.
Макензен: (показывая) Да, у меня тогда были вот такие усы. Так что ты здесь делаешь?
Астрид: Я вырвалась от большевиков дядя Карл.
Макензен: Собираешься к матери в Стокгольм?
Астрид: Моя дочь осталась в Ростове, а без нее я, конечно, никуда не поеду.
Макензен: Ростов мы возьмем в ближайшие дни.
Дикс: Господин генерал, пятый на проводе.
Макензен: (обращаясь к Астрид) Извини. (в трубку) Я не хочу слушать ваших оправданий. Я выезжаю к вам. К моему приезду дивизия должна быть готова к наступлению! (положил трубку, и посмотрел на Дикса.) Ваши уловки меня не проведут. Как только я вошел в кабинет, я сразу понял, что вы вчера здорово нализались. Вы – храбрый офицер, Дикс! Но тыловой климат на вас плохо действует! Вы уже оправились после ранения?
Дикс: Так точно, господин генерал.
Макензен: Завтра поедете в часть. Предписание получите. Астрид я должен попрощаться с тобой.
Астрид: Мы еще увидимся?
Макензен: Конечно. (поцеловал ее в лоб сухими губами.) Надеюсь, господа вы позаботитесь о моей родственнице.
Оберлендер: Не беспокойтесь, господин генерал.
Макензен вышел Дикс последовал за ним. Оберлендер продолжил разговор с Астрид.
Оберлендер: Дикс хороший офицер, но генерал прав. Для тыловой работы он совсем не создан. Вы будете жить здесь, в хозяйственной команде? Я распоряжусь, чтобы вам выделили хорошую комнату.
Астрид: Я хотела бы, доктор, жить не там, где работаю.
Оберлендер: Но это очень неудобно. У вас будет такая работа, что вы можете понадобиться в любое время.
Астрид: Все-таки я настоятельно прошу вас разрешить мне жить вне команды. Я – женщина. К тому же молодая. И не намерена заживо хоронить себя. Кроме того, я привыкла жить с удобствами. Мне нужна ванная комната. Ну и все остальное. А в команде, с солдатами… Нет уж, доктор. Если мои условия вам не подходят, значит мы не договорились. Я обращусь к дяде Карлу с просьбой подыскать мне другое место.
Оберлендер: Ну, если вы так настаиваете, фрау Ларсон. Но несколько дней вам все равно придется пожить в команде. Пока вы не подберете себе дом.
Астрид: Хорошо, господин доктор. Я согласна.
Оберлендер: Дойблер говорил мне, что у вас нет документов. Фельдфебель оформите документы фрау Ларсон.
Фельдфебель: будет исполнено, господин доктор. Вы немка?
Астрид: Я – шведка.
Фельдфебель: Но у меня только бланки паспортов для русских и лиц немецкой национальности. Одну минутку, фрау Ларсон. Я должен справиться у доктора.
Вышел из кабинета. В этот момент Астрид осмотрела кабинет. Фельдфебель вернулся с бланком.
Фельдфебель: Год рождения?
Астрид: Тысяча девятьсот восьмой
Фельдфебель: Место рождения?
Астрид: Стокгольм.
Фельдфебель: Осталось только поставить печать. Это вам предписание в хозотдел. Начальник хозотдела майор Нейман. Там вас поставят на довольствие. Хозяйственный отдел в соседнем здании.
Действие второе
Явление первое.
Улица. Таганрог.
Астрид: Юрий, как вы относитесь к немецкой культуре,
Юра: Я восхищаюсь немецкой культурой, и очень люблю немецкую поэзию особенно Гейне и Гете.
Астрид: А знаете ли вы, что Гейне – еврей и его книги запрещены в Германии. Ничего не бойтесь, я никому не скажу. Юра, что заставило вас пойти служить к немцам? Ладно можете не отвечать. А кого из русских поэтов вы любите?
Юра: Пушкина.
Астрид: (с любопытством) А Маяковского?
Юра: Маяковский- это плакат. А чтобы вы хотели, фрау Ларсон?
Астрид: Я люблю зелень. Люблю смотреть, как весной распускаются почки, как желтеют и опадают осенью листья… Юра, а вы действительно выросли в Таганроге?
Юра: (робко) Да, а что?
Астрид: А как Греческая называлась при советских?
Юра: Честно говоря, я не помню.
Астрид: Да Юра в шахматы вы бы меня не обыграли.
Юра: Почему?
Астрид: Вы говорите мне не правду, Юра. Вы не жили в Таганроге, плохо знаете город. Мне только непонятно, почему вы это от меня пытаетесь скрыть?
Юра: (растеряно) Я приехал из Донбасса к родственникам, а в Таганрог внезапно вошли немцы. И я остался здесь. Вернуться домой не могу, так как там ещё Советы. Мне нужно как-то зарабатывать на жизнь, поэтому я и пошел в «квартирные агенты». А вы – немка?
Астрид: Почему ты решил, что я - немка?
Юра: Вы хорошо говорите по-русски, русский не скажет «шоссированная дорога».
Астрид: Ну что ж, Юра, раз ты мне сказал правду, и я тебе скажу. Я – не немка. Я- шведка. А мой муж был русским. Мы жили в Ростове. Муж погиб. А теперь я должна зарабатывать на жизнь, как и ты.
Юра: Значит, вы приехали из Ростова. Но ведь Ростов еще не занят немцами?
Астрид: Да, немцев там еще нет. А приехала я под культурными штыками.
Юра: фрау Ларсон, это последний дом в моем списке, надеюсь хотя бы он вам понравится. Дом находился на Ленинской, теперь эта улица называется Петровской. Дом небольшой. Он соединяется с соседним, а тот в свою очередь со следующим. Таким образом, можно выйти в конец квартала и на улицу Фрунзе. Квартира состоит из четырех комнат. Из прихожей, спальной комнаты, из столовой. Окна столовой выходят во двор. Столовая имеет овальную форму. Правда четвертая комната плохо освещена. Единственное ее окно выходит в коридор. В квартире есть ванная. В квартире сохранилась мебель и много книг.
Астрид: Мне нравится эта квартира, пожалуй, я остановлюсь здесь. Юра, ты знаешь, где я теперь живу. Если понадобится помощь, можешь обратиться ко мне. Сейчас война, и люди должны помогать друг другу.
Юра: Благодарю вас, фрау Ларсон.
Астрид: А если мне понадобится твоя помощь, как тебя найти?
Юра: Я оставлю вам свой адрес.
Астрид: Благодарю вас Юра.
Рядом воду в колонке набирала женщина по выговору было понятно, что она не местная. У неё был ленинградский выговор.
Полиной Георгиевной.
Астрид: Здравствуйте,
Полина Г.: Здравствуйте.
Астрид: Вы имеете место работы?
Полина Г.: Нет.
Астрид: Вы местная?
Полина Г.: нет я эвакуировалась вместе с своей дочерью из Ленинграда сюда. К родственникам.
Астрид: Я могла бы предложить вам работу, я нуждаюсь в домработнице. Я вас не обижу, платить буду в конце недели. Все что от вас нужно будет это поддерживать порядок и топить печку. Как вам такое предложение?
Полина Г.: Хорошо я согласна.
Астрид: Вот и хорошо.
Явление второе.
Кабинет хозяйственного отдела.
Астрид: (с легкой насмешкой) Гауптман скажите, где же вы получили это боевое ранение?
Матиас: Это следы бурной студенческой жизни.
Астрид: Насколько я знаю бывшие студенты обычно гордятся такими метами, свидетельствующими об их бурной юности.
Матиас: Я же предпочитаю стыдится шрама, полученного в драке. гордиться этим могут только глупцы.
Астрид: Да уж шрам от ранения, полученного на фронте, больше украшает мужчину, чем в студенческой драке,
Матиас: Вы так думаете? Скажите, фрау Ларсон, как вы связали себя с политикой?
Астрид: Политика мне чужда, в национал-социализме я ничего не понимаю, я просто женщина, а удел женщины как вы знаете, не политика, а любовь и, естественно, семья. Урбан вы никогда не произносили «патриотических» речей. А только с нежностью вспоминаете свой дом, своих родителей, но из ваших слов я так и не поняла, чем вы занимались до войны. Вы ничего не рассказывали мне о своей жене и детях. Есть ли они у вас? Можете не отвечать мне. Ведь это личное. Вы знаете, в свое время будучи студенткой, я охотно работала в католическом союзе.
Матиас: В детстве я тоже верил в бога. Мои первые картины были религиозного содержания.
Астрид: Вы художник?
Матиас: Был.
Астрид: Вы знаете Урбан чем чаще я беседую с вами, тем больше убеждаюсь, что вы не похожи на офицеров вермахта, с которыми мне до сих пор приходилось иметь дело.
Матиас: Вот взгляните это мои карандашные наброски.
Астрид: Они великолепны Урбан, особенно хорош рисунок мальчика (Матиас сгреб рисунки и выбросил их в ведро) Зачем вы это сделали?!
Матиас: Я дал клятву, что никогда больше не притронусь ни к кисти, ни к карандашу. Но сегодня просто не смог преодолеть зуда в руках и стал клятвопреступником. Хотел порвать рисунки еще там, на улице, но не поборол искушения – показал вам. Мне захотелось узнать, сумел ли я схватить «дух» русского мальчика?
Астрид: Вы видели этого мальчика сегодня?
Матиас: Я видел сегодня несколько мальчишек. Конечно, никто из них мне не позировал. Да и можете ли вы представить себе такую сцену: на улице оккупированного города немецкий офицер с мольбертом в руках, а ему позирует русский мальчик? Мои сослуживцы только бы надо мной посмеялись. Я и так слыву здесь в лучшем случае чудаком.
Астрид подошла к урне и стала выбирать из нее рисунки.
Матиас: Прошу вас, выбросьте, пожалуйста. Я нарисую вам русского мальчика, это был черновой набросок. Теперь, когда клятва нарушена, я чувствую, что не остановлюсь. Это как первая рюмка для алкоголика после долгого воздержания. У меня только будет одна просьба – кроме вас мои рисунки никто не должен видеть, и никто не должен знать о них. И еще у меня просьба: не могли бы вы попозировать мне?
Астрид: Позировать? Но где?
Матиас: А если у вас? дома.
Астрид: Но что скажут в отделе, если вы часто будете приходить ко мне?
Матиас: Для вас это имеет какое-то значение?
Астрид: Нет, но… ваше предложение все-таки так неожиданно.
Матиас: Вы никогда не страдаете от одиночества, фрау Ларсон.
Астрид: Большинство людей страдают от одиночества. Особенно теперь. когда идет война. Многие семьи разрушены, распались, и с каждым днем становится все больше вдов и сирот.
Матиас: Но иногда война и сводит людей, как свела нас с вами.
Астрид: У вас нет семьи, Урбан?
Матиас: Нет.
Астрид: И не было?
Матиас: Была жена, но я не хочу о ней вспоминать.
Астрид: А у меня был муж, и я очень любила его. Вы понимаете, что мне было непросто взять и бросить все: дом, родителей, привычный уклад, комфорт, которым я была окружена. Презреть условности, почти бежать с возлюбленным в Россию, советскую Россию, о которой писали столько ужасов.
Матиас: Вы были счастливы с мужем?
Астрид: Да, я была с ним счастлива. Собственно, до тех пор, пока я не познакомилась с ним, я не знала, что это такое. Ведь под счастьем мы подразумеваем совсем иное, не само счастье как таковое, а его эрзац. Богатство, положение в обществе, успех – вот что такое счастье, внушали мне и в семье, и в привилегированной школе, где я училась. А счастье оказалось совсем другим. С мужем я жила в палатке в песках Каракумов. Потом мы жили в Сибири. Зимой там стояли тридцатиградусные морозы. Я ходила в валенках и в тулупе, какие носили извозчики в дореволюционной России. Сама стирала и себе, и мужу, и мои руки от холодной воды были покрыты цыпками, но я была счастлива. Это может вам показаться невероятным, но это было так.
Матиас: Нет, почему же. Я знаю, что счастье не в деньгах, не в успехе. В свое время у меня были и деньги, и успех. И казалось тогда – была любовь. На проверку вышло не так. Любовь была не ко мне, вот такому, каким и сейчас стою перед вами, а к тому, что окружало меня, - успеху, деньгам. Хотя это в то время было неотделимо от моей персоны.
Астрид: Да, я вижу, вы действительно очень одиноки.
Матиас: Мне не хотелось, чтобы вы жалели меня.
Астрид: Я вас не жалею.
Матиас: Так что вы ответите мне, фрау Ларсон: вы согласитесь позировать?
Астрид: Я отвечу вам завтра. Хорошо?
Матиас: Я буду ждать.
Действие третье
Явление первое
Квартира Астрид.
Дойблер: Фрау Ларсон, я приехал за вами! Оденьтесь потеплее. Сегодня холодно.
Астрид: Куда вы собираетесь меня везти, оберштурмфюрер?
Дойблер: Мы едем в Ростов и разыщем вашу дочь.
Астрид: Ростов уже взяли?
Дойблер: Наступление началось, и исход его не вызывает сомнений. Большевики уже смазывают пятки.
Астрид: А откуда вы это знаете?
Дойблер: Фрау Ларсон. (развел руками) Я ведь офицер службы безопасности и занимаюсь не только контрразведкой, но и разведкой.
Астрид: Как скоро мы поедем?
Дойблер: Сей час же, сию минуту. Машина внизу. Боюсь, как бы мы с вами не опоздали к началу первого акта.
Астрид: Сейчас спущусь, оберштурмфюрер. Один момент.
Дойблер: Я жду вас.
В автомобиле.
Астрид: Я не очень долго?
Дойблер: Садитесь! Занавес могут поднять и без нас, а этого мне не хотелось бы. Мы построим здесь настоящие дороги. Удивительно, что русские не понимали: без дорог не может жить не одна цивилизованная нация.
Астрид: (подыгрывая)Но ведь Россия – дикая страна.
Дойблер: Конечно, в каком-то смысле – дикая. Но сколько они настроили заводов! Я был в Днепропетровске, в Запорожье, в Мариуполе. И эти заводы не уступают немецким. Но их жилища! Без туалетов и ванных. Их одежда! Они не умеют даже обращаться как следует с вилкой и ножом.
Астрид: Конечно, умение обращаться с вилкой и ножом – это признак цивилизованной нации.
Дойблер: Не иронизируйте, фрау Ларсон. Вот вы прожили в Росси много лет. Что вы можете сказать о русских?
Астрид: Эти люди одержимы идеей.
Дойблер: Я далек от того, чтобы недооценивать роль идей. Идеи фюрера, например, возродили Германию. Немцы вновь почувствовали себя великой нацией, ответственной за судьбы всего мира. Идеи же русского социализма мне кажутся смехотворными. «Жить для дальних», - так, кажется, писал их первый вождь Ленин. Все народы равны! Мыслить так, значит, не знать человека, его устремлений, его психологию. Любовь и голод правят миром. Эти слова придуманы не мной. Так было во все времена. Племя в доисторическую эпоху и так называемые цивилизованные общества живут по одним и тем же законом. В минувшую войну Германия была разграблена Англией, Францией, Америкой. Теперь настала наша очередь не только пустить им кровь, но и потрясти мошну.
Астрид: Но ведь Россия не грабила Германию.
Дойблер: Вы читали роман Ганса Гимма «Народ без жизненного пространства»?
Астрид: Я слышала об этом романе, но не читала.
Дойблер: Его персонажи Мельзенау и Корнелиус Фриботт живут в маленькой лесной деревушке. Это трудолюбивые крестьяне, но они ничего не могут поделать со своей бедностью – у них всего-навсего по клочку земли. Готсбюрен, где они живут, забытый богом уголок. Вот в таком же положении после войны оказалась вся немецкая нация. Наш народ был лишен жизненного пространства. Теперь оно у него есть. Идеи фюрера непобедимы потому, что они опираются не на прекраснодушные мечтания, свойственные русскому социализму, а на мысли, чувства, я бы даже сказал, вековые инстинкты, заложенные в самой человеческой природе.
Астрид: Не кажется ли вам, Дойблер, что вы упрощаете человека?
Дойблер: Нисколько. Через мои руки прошло много человеческого материала. Задумайтесь, фрау Ларсон, над таким фактом. Поверженная, униженная, разграбленная репарациями Германия, пораженная к тому же экономическим кризисом, вдруг, подобно птице Феникс, восстала из пепла и стала в короткий срок сильнейшей державой не только Европы, но и мира. Что произошло? Чудо? Никакого чуда нет! Просто фюрер, этот великий знаток человеческой природы, сказал каждому немцу: для начала я дам тебе работу и кусок хлеба. Потом ты получишь кусок хлеба с маслом! Квартиру! Фольксваген! Потом ты станешь Господином! Немец не будет заниматься черной работой. За него это будут делать недочеловеки, люди низших рас. Лучшие качества немецкого народа – дисциплинированность, организованность, умение хозяйствовать в третьем рейхе проявятся в полной мере. Какие простые, доступные каждому слова! Это не большевистские сумасбродные идеи о всеобщем братстве, о классовой борьбе и другой чепухе. Идеи большевизма построены на песке, идеи фюрера – на гранитном основании.
Астрид: Вы почти убедили меня.
Дойблер: Почти?
Астрид: Да, почти. Вы говорите, что идеи русских построены на песке. Но ни одна страна не оказывала вам такого сопротивления, как советская Россия.
Дойблер: В этом не ничего удивительного: за спиной русских солдат стоят комиссары с пулеметами.
Астрид: Не думаю, господин Дойблер, чтобы вы всерьез так думали. Я жила здесь, видела, как русские строили. Сталин не обещал им ни собственного домика, ни «фольксвагена». Не обещал он им и того, что русский станет господином над другими народами. Напротив, русские – это самая большая и господствующая в старой России – помогали другим, угнетенным при царизме народам подняться до их уровня.
Дойблер: Да вы настоящий большевистский агитатор!
Астрид: Нет, господин Дойблер. Русские агитаторы совсем на меня не похожи. Я просто «специалист по русским делам», как вы меня называете. Задумайтесь над историей христианства, «Не убий, не укради, возлюби ближнего своего…» Ни «фольксвагена», ни домика…, а идеи христианства существуют две тысячи лет.
Дойблер: Ну, хорошо, фрау Ларсон. Допустим, в чем-то вы правы. Но ведь большевики не признают и бога. Не признают религии. Ни домика, ни «фольксвагена», ни бога, ни религии! На чем же держится их власть?
Астрид: У них своя религия, которую нам трудно понять. Почему мы остановились?
Дойблер: Дальше нельзя. Опасно. Наши войска еще не вошли в город. Что ж, придется подождать. По крайней мере, мы не опоздали. Как нам проехать к управлению НКВД? Я, надеюсь, вы знаете, где оно находится?
Астрид: Конечно. Ведь именно туда я ходила отмечаться каждую неделю.
Дойблер: Когда со служебными делами будет покончено, можно будет заняться и личными. Едем к вам. Надеюсь, с вашей дочерью все в порядке.
Астрид: Вот наш дом, остановите.
В квартире.
Дойблер прошелся по квартире, освещая путь фонариком. Вернулся и протянул Астрид записку.
Дойблер: Это я нашел на столе.
Астрид: «Дорогая Астрочка. Мы с Оленькой уехали в Новосибирск, к моим родственникам. Ждали тебя ждали, а тебя все нету. Я Оленьку успокаивала, а сама по ночам плачу. Что с тобой случилось? Каждый день бога молю, чтобы отвел от тебя напасти. Даст бог свидимся. А за Оленьку не беспокойся. Сама не съем, а ей последний кусок отдам. Храни тебя господь. Тетя Маша»
Дойблер: Дочь жива?
Астрид: Да, она жива, но в Новосибирске
Дойблер: Зачем домработница потащила вашу дочь в Сибирь?
Астрид: А что ей оставалось? Я не вернулась. Возможно, погибла. Она старый, больной человек. Работать не может. А там у неё родственники, там ей не дадут пропасть.
Дойблер: В Сибирь мы не пойдем, ее возьмут японцы.
Астрид: Сибирь займут японцы?
Дойблер: Ну, не думаете же вы, что эти земли останутся бесхозными или на них сохранится большевистский режим? Я покину вас, фрау Ларсон. Меня ждет работа. Надеюсь, вы вернетесь в Таганрог. Майор Нейман будет очень огорчен, если вы не вернетесь. Но я не настаиваю. Хотите, я подыщу вам работу в Ростове.
Астрид: Нет, лучше Таганрог. Здесь все мне будет напоминать о дочери.
Дойблер: Хорошо, фрау Ларсон. Упакуйте вещи и ждите. Я пришлю за вами через два дня машину. Вас это устраивает?
Астрид: Конечно, господин Дойблер. Вы очень любезны.
Когда эсэсовец ушел, Астрид нашла спички. Зажгла керосиновую лампу. Разделась. Она хотела оставить записку соседям – на случай, если кто-нибудь ее будет спрашивать. Но потом передумала, не оставила
Явление второе.
Квартира Астрид.
Матиас: Я думал, вы уже не вернетесь!
Астрид: И вы, конечно, огорчились: не с кого писать портрет?
Матиас: Мне вас просто не хватало. Вы привезли дочь?
Астрид: Нет. Ее увезли в Сибирь.
Матиас: В Сибирь?
Астрид: Почему вас, немцев, так пугает Сибирь. Я уже говорила вам, что жила там несколько лет. Это совсем неплохое место.
Матиас: Да, вы говорили, но ведь царь ссылал неблагонадежных именно в Сибирь.
Астрид: Царь ссылал их также на Кавказ. А вы теперь мечтаете захватить Кавказ.
Матиас: Я не мечтаю об этом, фрау Ларсон.
Астрид: А о чем же вы мечтаете?
Матиас: Ни о чем. Мечтания – удел юности, а мне уже, увы, за сорок…
Астрид: Но ведь фюреру тоже за сорок, а у него столько мечтаний.
Матиас: Может, мы не будем говорить о фюрере?
Астрид: О чем тогда мы будем говорить?
Матиас: Хотя бы о нас с вами.
Астрид: Матиас, похоже, вы волочиться за мной. Мне это не нравится.
Матиас: Я вас обидел? Простите. Я не хотел этого.
Астрид: Вы меня не обидели. Просто я принадлежу к той категории женщин, которые не склонны к легким флиртам.
Матиас: К сожалению, вы неверно толкуете мои слова и поступки
Астрид: Вы не передумали писать мой портрет?
Матиас: Конечно, нет.
Астрид: Тогда мы можем начать
раздался стук в дверь.
Матиас: Извините я должен вас оставить на минутку. (вернулся) Опять ко мне пришел этот русский – Мо-на-ков Он просит, чтобы мы наградили его за то, что он не взорвал мельницу и сохранил её для немецкой армии. Право, не знаю, что с ним делать?
Астрид: Он действительно сохранил мельницу?
Матиас: Мельница цела – это факт. Но его ли это заслуга?
Астрид: Он занимал какой-нибудь важный пост на мельнице?
Матиас: Да. Был главным инженером. И якобы ему перед отступлением большевики поручили взорвать мельницу.
Астрид: Пришлите его завтра ко мне. Я поговорю с ним, а тогда, возможно, смогу вам дать совет.
Матиас: Спасибо, фрау Ларсон.
Астрид: Называйте меня Астрид.
Матиас: Когда я впервые услышал о вас от Неймана, то про себя сразу назвал вас не по фамилии, а по имени. Астер по латыни- звезда.
Астрид: По-русски меня называли Астрой. Астра – это цветок. Он похож на звезду. Его лепестки, как лучи. А ласково меня называли Астрочка.
Матиас: Можно я буду называть вас А с т р о ш ка?
Астрид: Не будем спешить, Матиас. Называйте меня пока Астрид. Можно я посмотрю?
Матиас: Нет-нет! (прикрыл рукой рисунок) Черновая работа – это как утренний туалет: пока не приведешь себя в порядок, никому показываться нельзя. Я никак не могу «схватить» вашу душу.
Астрид: Душу?
Матиас: Ну, конечно, ведь главное в искусстве – душа.
Астрид: А когда вы рисуете цветок, лес, море?
Матиас: В каждом предмете есть душа.
Астрид: Я не раз ловила себя на мысли о том, что одна картина меня волнует, а другая – нет.
Матиас: Вот это и есть – душа. Это приложимо к любому виду искусства: слово мертво, если в него не вложена душа. Скульптура – кусок мрамора или глины, если в ней нет души. Искусство от суррогата отличается тем же, что труп от живого человека.
Астрид: Это зависит от таланта художника, от дара божьего?
Матиас: Без божьего дара не может родиться ничто живое.
Астрид: Согласна с вами. Но ведь бывает и так, что одна картина художника волнует, а другая нет. Хотя обе они выполнены одной и той же рукой. Значит ли это, что божья искра, вдохновение гаснут в душе художника и он в это время глух. Не слышит, не может постичь душу, как вы говорите, другого человека или предмета?
Матиас: Вы очень точно выразили то, что я смутно чувствовал. Возьмите, к примеру, мастеров барбизонской школы. «Пейзаж с мельницей» Жоржа Мишеля или «Бурю на море» Теодора Гюдена. В этих полотнах есть душа. А вот «Берег Нила» Проспера Мериалья слишком «красив». Хотя в этой работе есть прекрасная деталь - небо, как бы потрескавшееся от жары. Но фигуры людей, животных – все статично, мертво.
Астрид: Вам нравится Дюпре?
Матиас: Дюпре великолепен.
Астрид: Как удивительно он может передать сочность трав, влажность воздуха, игру света. А вы и график, и живописец? Послушайте, Матиас, почему вы забросили искусство? Я чувствую, по вашим словам, что это главное дело вашей жизни? Понимаю, сейчас война. Но ведь вы оставили искусство задолго до войны. Да и на войне вы могли бы кое-что делать.
Матиас: Что? Героический кич?
Астрид: Почему же только кич?
Матиас: Оставим этот разговор, Астрид.
Астрид: Ну, если вам он неприятен.
Матиас: Не то что неприятен. Он для меня болезнен. Вы видели когда-нибудь работы Отто Дикса, Ханса Грундинга?
Астрид: Я помню «Окоп» Дикса, «Видение горящего города», «Животные и люди» Грундинга.
Матиас: А Оскар Кокошка – это имя вам что-нибудь говорит?
Астрид: Конечно. Его портрет художника великолепен.
Матиас: Оскар был моим другом.
Астрид: Был?
Матиас: Нет, он останется им и сейчас. Правда, нас разделяет пропасть, и я не уверен, что он тоже считает меня сегодня своим другом.
Астрид: Кокошка, кажется, австриец?
Матиас: Да, он родился в Австрии.
Астрид: Но, насколько я помню, он значительно старше вас.
Матиас: Да, конечно. И поэтому точнее было бы говорить, что он мой учитель.
Астрид: Вы поддерживаете с ним контакты?
Матиас: Нет. Кокошка уехал в Англию еще до начала войны.
Астрид: Где сейчас Грундинг?
Матиас: И Ханс и Леа были арестованы.
Астрид: А вы?
Матиас: Вы хотите спросить, был ли я арестован, если имел на таких друзей? Нет, я не был арестован. Но после моей выставки в Дрездене в тридцать пятом году ко мне пришел некто Гайслер из тайной полиции. С ним еще один, фамилию я не запомнил. Они стали рыться в моей мастерской. Гайслер сказал напарнику: «Какой ерундой занимаются эти художники. Зачем?» В книжном шкафу стояла книга Шпенглера «Закат Европы». Гайслер выхватил ее и стал размахивать ею перед моим носом. Этот тупица кричал мне, как я смею держать у себя марксистскую литературу? Гайслера мы, художники, хорошо знали. О нем можно сказать словами Луи Фюрнберга:
О, что за дух, что за призрак здесь!
Лицо красно, - лицо бело,
Кровавы губы, и волос бел,
Взглянул – морозом обдало,
Кому улыбка - тот и поседел;
Пред ним и тигр – не зол, не смел
Я позвонил Апфельбауму. Он возглавлял имперскую палату искусств. Апфельбаум объяснил Гайслеру, кто такой Шпенглер, и чины тайной полиции удалились. Вскоре в «Фёлкишер беобахтер» появилась статья, где манера, в которой я работал, была названа вырождающимся искусством. А по-другому я писать не хотел. Апфельбаум и Киш пытались уговорить меня работать в стиле, который стал популярен. Я ответил отказом. Я понимал, что больше моих выставок не будет. Пытался работать для себя. Но понял, что и этого тоже делать не могу. У Ницше есть интересная мысль: искусство, стремящееся достичь только личного очищения, подобно путнику, карабкающемуся по скалам в заоблачные выси. Чем выше ты поднимаешься, тем меньше слышишь голоса людей, остающихся внизу. А в этих голосах и боль, и радость, и горе, и призывы о помощи. Когда ты достигаешь вершины, наступает полное безмолвие. Вспомнив эти слова, я дал себе клятву, что с искусством для меня покончено.
Астрид: И чем вы занимались потом?
Матиас: Я покинул Дрезден. Вернулся к родителям. У отца конный завод. Я стал у него чем-то вроде управляющего. Потом меня призвали в армию.
Астрид: А ваша жена?
Матиас: Она осталась в Дрездене. Деревня была не для неё. Когда я был художником, к тому же почти что знаменитым, это ей льстило. Сама она играла в одном из театров. Актрисой была посредственной. Главным для нее был мир богемы, с которым она не желала расстаться.
Астрид: Может, вы судите ее слишком строго?
Матиас: Я не сужу ее. Я говорю то, что есть.
Астрид: Уже поздно. И вы устали.
Матиас: Я не устал. Но уже действительно поздно. Можно я завтра приду к вам?
Астрид: Приходите.
Явление третье
Кабинет хозяйственного отдела.
Астрид: Как вы добились того, чтобы мельница не взорвалась?
Монаков: Я вытащил детонатор.
Астрид: Вам знакомо подрывное дело?
Монаков: Немножко.
Астрид: Откуда?
Монаков: Видите ли, фрау Ларсон, когда я служил, когда меня призвали в армию…
Астрид: (перебила) Вы служили в Красной Армии?
Монаков: Где же еще? Другой-то не было. У большевиков было так: не хочешь, а будешь служить.
Астрид: Я все-таки не пойму, какую награду вы хотели бы получить? Вы работаете главным инженером. Это уже награда. Вы работали главным инженером при большевиках и, наверное, были членом партии.
Монаков: Что вы, госпожа Ларсон, в ихней партии я не состоял.
Астрид: Но это еще надо проверить.
Монаков: Проверяйте, воля ваша. А в партии я не был.
Астрид: Давайте договоримся так: вы напишите на имя начальника команды № 5 гауптмана Урбана все, что вы мне сейчас рассказали. Напишите подробно свою биографию. Кто родители, близкие родственники, на кого из них германская армия может рассчитывать, когда войдет в те районы, которые еще не заняты ею. Принесете мне. Я перепечатаю на немецком языке и подам прошение гауптману Урбану. Железный Крест за заслуги в Восточной кампании вас бы устроил?
Монаков: Я был бы безмерно рад, фрау Ларсон.
Астрид: Пишите только разборчиво.
Монаков: А награжденным Крестом за заслуги будут после войны давать землю?
Астрид: обязательно.
Астрид прочитала доклад Монакова, и в ее голове родилась идея. Она пришла к гауптману Леману.
Астрид: - Господин гауптман, отдел плохо знает директоров таганрогских предприятий. Я уж не говорю о среднем командном звене. Среди людей, которые пошли на сотрудничество с германской армией, могут оказаться люди, оставленные большевиками. Немцы слишком доверчивы. У большевиков все делопроизводство было построено по-другому. Каждый работающий, особенно на предприятиях оборонного характера, должен был не только перед поступлением на работу писать подробнейшую автобиографию, но и заполнять анкету со множеством граф. Я, например, как иностранка, не могла работать на военном предприятии. А мы же ничего не знаем о наших директорах заводов. Надо, чтобы все они написали подробнейшие автобиографии, а в конце заполнили графу: «Заслуги перед германской армией».
Леман: Какая вы умница, фрау Ларсон! Действительно, мы, немцы, очень доверчивы. Затребуйте от моего имени все необходимые бумаги с директоров предприятий и главных инженеров. Фрау Ларсон, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу?
Астрид: Если это в моих силах.
Леман: В одном доме я видел настоящий стейвейновский рояль. Я давно мечтаю о таком рояле. Может, среди ваших знакомых русских у кого-нибудь найдется такой рояль. Разумеется, я готов заплатить: оккупационными марками или продуктами. За этим дело не станет.
Астрид: Хорошо, я поспрашиваю, господин Леман.
Леман: Стейвейновский рояль очень подошел бы к моей гостиной. В моем доме под Крёпелином чудесная гостиная. Четыре окна. Два из них выходят в сад. Вы играете на рояле?
Астрид: Немного.
Леман: Я очень люблю «Рассказ Лоэнгрина». А вам нравится «Рассказ»?
Астрид: Мне ближе «Прощание с лебедем».
Леман: Вы обязательно должны приехать ко мне в гости после войны.
Астрид: Спасибо. Я постараюсь воспользоваться вашим предложением.
Явление четвертое.
Кабинет хозяйственного отдела.
Герстель: Фрау Ларсон какого черта ему нужно?
Астрид: Обер-лейтенант хотел бы знать, что вас не устраивает, господин директор?
Директор КЗ: Меня все устраивает. Но если эти бумаги попадут к русским…
Герстель: - Как они могут попасть к русским? Вы что, сомневаетесь в победе германской армии?!
Директор КЗ: Я не сомневаюсь, господин обер-лейтенант. Я только прошу чтобы документы хранились как можно надежнее.
Герстель: Нет, вы сомневаетесь! Может, вас освободить от должности директора?
Директор КЗ: Господин обер-лейтенант, я знаю, что такое НКВД. Я имел с ними дело. Это – сущие дьяволы.
Герстель: НКВД! Так кто тут НКВД? Я? Или фрау Ларсон? Вот что, фрау Ларсон: заготовьте приказ об освобождении господина Мыльникова от службы директором завода. Мы не можем держать у себя людей, которые не верят в победу германского оружия! Придется мне представить вас к Кресту за заслуги, фрау Ларсон.
Явление пятое.
Терехов: Насколько мне известно, фрау Ларсон, что вы «подданная шведского короля».
Астрид: Король Швеции является самым просвещенным и культурным монархом в Европе.
Терехов: Боже мой! Нам бы в семнадцатом году такого монарха – умного и просвещенного. Да чтоб не было этой «гессенской мухи». Гришки Распутина! Сколько ошибок мы наделали! Но, надеюсь, великий князь Кирилл Владимирович будет умнее. Как вы думаете, немцы восстановят монархию?
Астрид: Сомневаюсь, господин Терехов. Но мне кажется, что многое будет зависеть от вас, русских. Вы, русские, очень доверчивы. Я ведь жила в России и немного знаю русских. Надо уже сейчас исподволь готовить немцев к мысли о восстановлении монархии, а главное, держаться вместе, помогать друг другу.
Терехов: Это верно, очень верно, фрау Ларсон! Вы – умная женщина. Эх, дожить бы, увидеть во главе России просвещенного монарха. Пусть бы он сидел там, в Москве, царствовал, а мы бы всё делали за него.
Астрид: Сейчас хозяйственный отдел старается поднять производительность труда. Рабочим выдается топливо для поднятия настроения. Вам бы тоже надо было позаботиться о горожанах. Ведь вы – отец города.
Терехов: А вы не могли бы мне помочь, фрау Ларсон? У этих немцев ведь среди зимы снега не выпросишь.
Астрид: Пришлите своего человека с требованием. Только не медлите. Я постараюсь для вас кое-что сделать.
Терехов: Ах, какая вы добрая душа, фрау Ларсон. Ну, за мной, как говорят русские, не пропадет. Фрау Ларсон кроме горючего горожанам требуется солярка и бензин.
Астрид: С этим пока подождите. Я дам знать, когда можно будет прийти в следующий раз.
Явление шестое.
Леман: Лучшего подарка, фрау Ларсон, вы не могли бы мне сделать в день рождения.
Астрид: Это вы о журналах, что ж, я рада.
Леман: Вы знаете немецкую песню: «Отчизна милая, ты можешь быть спокойна»?
Астрид: Я слышала ее.
Леман: Это была любимая песня нашего драгунского полка. Вот полюбуйтесь. В такой форме ходили драгуны нашего полка.
Астрид: Красивая.
Леман: У вас какие-то бумаги?
Астрид: Да, я принесла требования на топливо от бургомистра.
Леман: Откуда они узнали, что мы даем топливо?
Астрид: Русские быстро узнают о таких делах.
Леман: А какие сведения с заводов? Русские стали лучше работать?
Астрид: Я говорила с несколькими руководителями предприятий, они утверждают, что рабочие трудятся так, как никогда не трудились раньше. Один директор мне сказал: сразу видно, что господин Леман - настоящий хозяин. Если так дело пойдет и дальше, то успехи возрождения производства не замедлят сказаться.
Леман: Хорошо. А что делать с чиновниками бургомистерства?
Астрид: Часть требований я вернула. Но часть требований, я думаю, надо удовлетворить – ведь эти люди служат германскому рейху не за страх, а за совесть.
Леман: Хорошо, давайте сюда эти бумажки. Вы не подыскали мне стейвейновский рояль?
Астрид: Еще нет. Но я подыщу. Не может быть, чтобы в городе, который славился своими культурными традициями, не нашлось ни одного стейвейновского рояля. Слух о том, что дают топливо, разнесся по всему городу. Стали обращаться не только предприятия и учреждения, но и частные лица. Одни предлагают деньги, другие – ценные вещи, золото.
Леман: Отлично золото будет храниться у меня в сейфе. Но об этом никто не должен знать, фрау Ларсон. Это наш с вами секрет. Запомните - секрет!
Астрид: Меня не нужно учить таким вещам.
Леман: Ну вот и отлично.
Астрид: Ах да, в отдел пришел от редактора русской газеты «Русское слово» некто Скоблин. Назвался журналистом. Редакция просит выделить им топливо.
Леман: А почему они обращаются в хозяйственный отдел германской армии? Им надлежит обращаться в русское бургомистерство.
Астрид: Они обращались туда, но им отказали.
Явление седьмое.
Кубанцев: Что же это вы, госпожа Ларсон, не жалуете печать, Мишке Терехову, значит, даете и уголь, и керосин, и бензин, а нам шиш!
Астрид: Фу! Какой язык. Господин Кубанцев, можно подумать, что вы не редактор газеты, а русский извозчик.
Кубанцев: А как это вы узнали. При большевиках я действительно был извозчиком.
Астрид: Как вознесла вас фортуна!
Кубанцев: Почему же вознесла? Просто поставила на свое место. До революции я редактировал местную газету «Союз русского народа». Это уж большевички превратили меня в извозчика. Но вот теперь я на них и отыгрываюсь. Вы читаете нашу газету?
Астрид: Нет, не читаю.
Кубанцев: Жаль. Газета получается занятная. Представляю, как большевички там корчатся, когда ее читают.
Астрид: У вас что же, есть среди них подписчики?
Кубанцев: Подписчиков нет, а читатели есть. Это мне доподлинно известно. Господин Оберлендер врать не будет: попадает наша газетка к большевикам, попадает…Так вот, госпожа Ларсон, смилуйтесь, пожалуйста, не дайте замерзнуть чернилам в наших чернильницах. Я бы даже сказал, что в них не чернила, а яд. Яд для большевиков. А если не смилостивитесь, то я фельетончик тисну.
Астрид: Вы не имеете права критиковать германские оккупационные власти.
Кубанцев: А зачем германские? Я Мишку Терехова на чистую воду выведу. Он ведь – жулик. Вы ему ордера подписываете, а он ваше топливо через своих людей на черный рынок пускает. Вот тогда он и закрутится, как уж на сковородке. Узнает, подлец, как идейных борцов против большевиков в холоде да сырости держать. Я Мишку Терехова знаю еще по тем временам…-
Астрид: Господин Кубанцев мне очень нужен стейвейновский рояль. Как вы думаете, если я дам объявление в газете, это может принести положительный результат?
Кубанцев: О чем разговор, фрау Ларсон. Чтобы в Таганроге не нашлось стейвейновского рояля – быть такого не может. Мы дадим объявление самым крупным шрифтом.
Астрид: Это лишнее. Объявление должно быть самым обычным. Я не хочу слишком привлекать внимание.
Кубанцев: Хорошо, фрау Ларсон. Все будет сделано в лучшем виде. Наберем таким шрифтом – каким надо, прочитает, а кому не надо, не обратит внимание.
Астрид: Давайте ваше требование.
Явление восьмое.
Оберлендер: Добрый день, фрау Ларсон.
Астрид: Добрый день, доктор.
Оберлендер: Вы разрешите мне присесть?
Астрид: Чем я могу быть полезна?
Оберлендер: Скажите, это ваша идея собрать автобиографии руководителей промышленных предприятий города?
Астрид: Это нельзя назвать идеей. Это был совет.
Оберлендер: Я так и подумал, что это исходит от вас. Леман пытался уверить меня, что это его работа.
Астрид: В значительной степени он прав. Я только рассказала ему, как дело поставлено у русских. Это ему понравилось, и он принял решение собрать автобиографии.
Оберлендер: А где они хранятся?
Астрид: У господина Лемана в сейфе.
Оберлендер: У Лемана не оригиналы. У Лемана то, что вы перепечатали на машинке по-немецки. А где оригиналы?
Астрид: Они в моем сейфе. Я передала все бумаги ему, но он вернул мне оригиналы, сказал, что ничего не понимает по-русски и ему незачем забивать сейф ненужными бумагами.
Оберлендер: Можно взглянуть на оригиналы?
Ларсон подошла к сейфу, открыла его, достала оттуда толстую папку и протянула доктору. Тот раскрыл ее, полистал. Оберлендер никогда ни слова не произнес по-русски. Но, когда он листал бумаги, Астрид поняла, что он умеет читать по-русски.
Оберлендер: Такие бумаги должны храниться не в хозяйственном отделе, а у коменданта. Я с вашего разрешения возьму их с собой.
Астрид: Но я должна об этом предупредить господина Лемана.
Оберлендер: Он уже предупрежден. (в дверях) А все-таки идея хороша, фрау Ларсон. У большевиков есть чему поучиться.
Астрид: Боже, как хорошо, что я эти бумаги не отнесла домой, а взяла только четвертую немецкую копию, о которой никто ничего не знает.
Явление девятое.
Аллея
Астрид шла по главной аллее, за ней шел незнакомец. Астрид пыталась убежать.
Келе:- Вы не купите у меня русские папиросы? (тишина) Вы не купите у меня русские папиросы?
Астрид: Русские папиросы мне не нужны, но если у вас есть сигареты «Ренклау»
Келе: Завтра я приду к вам по объявлению в пять часов вечера. Постарайтесь быть дома.
Офицер обогнал ее и пошел дальше.
Явление десятое.
Квартира Астрид.
Астрид: Что вам угодно?
Келе: Я пришел по объявлению.
Астрид: Но я уже купила рояль.
Келе: А русские папиросы вы у меня не купите?
Астрид: Так это вы были вчера вечером?
Келе: Может, мы пройдем в дом? Вы меня не узнали?
Астрид: Сейчас только узнала по голосу. Раздевайтесь. Вы не можете представить, как я рада, что вы пришли.
Келе: Вам привет от товарищей. Самый сердечный. С объявлением вы хорошо придумали. Когда наши отбили Ростов, наш человек был на вашей квартире. Соседи сказали, что вы приезжали с немцами и с немцами же через два дня уехали. И больше никаких сведений.
Астрид: Вы что-нибудь знаете об Оленьке, Марии Пелагеевне?
Келе: Простите, с этого надо было начинать. С Олей все в порядке. Здорова. Мария Пелагеевна тоже здорова, велела вам кланяться.
Астрид: Вы не представляете, какую тяжесть сняли с моих плеч! Как я вам рада! Может, хотите чаю или кофе?
Келе: От чая не откажусь. На улице под тридцать градусов, а я поплутал, прежде чем попал к вам.
Астрид: Вы плохо знаете город?
Келе: Дело не в этом. Надо было убедиться, что за мной нет хвоста.
Астрид принесла горячий чай, бутерброды.
Келе: Меня зовут Кёле. Петер Кёле. (рассматривают друг, друга ) Вы рассказывайте, - попросил он.
Астрид: Натерпелась я страху.
Келе: я слышал, что вас узнал генерал Макензен. Это очень хорошо.
Астрид: В каком смысле?
Келе: Хорошо, что он признал вас. Об Урбане расскажите мне в следующий раз поподробней подробней. Продолжайте поддерживать с ним отношения. Однако будьте внимательны. Нельзя исключать и того, что он не тот, за кого себя выдает. Постарайтесь узнать, с кем из русских он контактирует.
Астрид: у меня хранятся биография советских предателей, работающих на немецкую армию.
Келе: Вы молодец. А говорили, что совершенно не готовы к такой работе. А какие у вас контакты с русскими, а точнее советскими людьми в городе?
Астрид: таких контактов у меня мало, да я особо и не стремилась к ним. люди, приходили ко мне по объявлению, кому-то я пыталась помочь материально.
Келе: Не увлекайтесь этим. Присмотритесь к ним внимательней. Пятый говорил мне, что вы умеете шифровать материалы?
Астрид: Да, я знакома с этим.
Келе: Я привезу вам кодовую книгу. Не держите ее отдельно. Пусть она стоит вместе с другими книгами на полке. Самое уязвимое звено в нашей работе – связь. Поэтому Пятый решил, что вы не будете встречаться со связными. У вас есть приемник?
Астрид: Приемника нет.
Келе: Жаль.
Астрид: Но я думаю, что смогу достать его. Склад русских приемников находится в ведении хозяйственного отдела.
Келе: Постарайтесь достать приемник. В тайниках будете оставлять шифровки. Используйте школьные тетради или что-нибудь другое, самое обычное. Даже если листок и попадет в чьи-то чужие руки, его смогут прочитать только после специальной обработки. Вернее, не прочитать, а проявить цифры, написанные на нем. Если шифровка не будет взята нашими людьми, то мы сообщим вам об этом по радио условным сигналом.
Астрид: Где я возьму симпатические чернила?
Келе: Вот порошок и инструкция. Если будет что экстренное, возможно, кто-то из наших людей навестит вас. Пароль и отзыв остаются прежними.
Астрид: Какое конкретное задание у меня сейчас?
Келе: Следите, какие части проходят через Таганрог. Город стал большим перевалочным пунктом. Германские войска движутся по железной дороге до Мариуполя, потом своим ходом через Таганрог идут под Ростов. Немцы стали возводить укрепления на берегу Таганрогского залива. Если вам удастся что-либо узнать об этом, было бы хорошо. Попробуйте установить, где ваш родственник – генерал Макензен, а, следовательно, и его штаб. Не упускайте из виду ни один документ, который поступает и исходит из хозяйственного отдела. То, что может представлять для нашего командования интерес, постарайтесь заполучить. Копии, конечно. Оригиналы ни в коем случае не брать. Иногда достаточно короткой выписки из документа. Ориентируйтесь по обстановке.
Явление одиннадцатое.
Кабинет хозяйственного отдела.
Нейман: Как вы додумались до этого! Каждый грамм топлива на строгом учете в германской армии! Я уже не говорю о бензине! Что-либо срочное?
Астрид: Да. Звонили из штаба генерала Рекнагеля. Надо подписать эти требования.
Нейман: Оставьте их на столе.
Ларсон положила бумаги на стол и вышла.
Леман: Господин майор, но ведь это топливо, на сколько я понимаю, предназначалось для нужд города.
Нейман: Меня не интересует город и его нужды!
Леман: Но ведь топливо роздано рабочим, а мы заинтересованы в том, чтобы они работали как можно лучше.
Нейман: Они будут работать! Они должны работать! Мы заставим их работать! А вам надо было идти в какое-нибудь благотворительное заведение, а не в вермахт.
Леман: Когда вы еще бегали в школу, я уже носил офицерский мундир.
Нейман: Вот именно! А сейчас вам пора нянчить внуков! Вы не можете больше оставаться в моем отделе. Я добьюсь приказа об откомандировании вас в рейх.
Леман: Господин майор, только не это! Я вас очень прошу. Ведь я хотел, как лучше…
Нейман: Но вы хоть понимаете, Леман, что вы натворили: наши солдаты на фронте мерзнут, а вы раздали уголь русским. Наши самолеты делают ограниченное число вылетов, так как есть приказ строжайше экономить бензин, а вы раздали черт знает кому почти сто тонн чистейшего авиационного бензина. - Вот что пишите на мое имя докладную с просьбой перевести вас на менее ответственную должность в связи с ухудшившимся состоянием здоровья. И если что-либо подобное повторится, будете отвечать по совокупности. И помните – беспечность, разгильдяйство в военное время – это тоже преступление!
Действие четвертое
Явление первое
Квартира Астрид.
Матиас: Почему бы нам не встретить Новый год вместе?
Астрид: Я согласна. Мы пойдем в офицерское казино?
Матиас: Почему в казино? Новый год – это семейный праздник, его лучше встречать в домашней обстановке.
Астрид: Но ведь отдел – это большая семья. Так говорит наш шеф.
Матиас: Я предпочел бы, чтобы эта семья состояла из нас двоих.
Астрид: Нет, Матиас. О нас и так уже судачат в отделе. Ведь никому неизвестно, что я вам позирую.
Матиас: Если хотите, я раскрою сослуживцам нашу «тайну».
Астрид: Я думаю, напрасно вы это скрываете. Разве быть художником позор?
Матиас: Мы уже говорили об этом. Я не хочу заниматься халтурой. Пока никто не знает, что я снова взял в руки карандаш и кисть, никто не пристает ко мне с дурацкими предложениями, а стоит только узнать…
Астрид: Кстати, где обещанный «Русский мальчик»?
Матиас: Эта работа уже близка к концу. Так что же вы все-таки ответите на мое предложение встретить Новый год вместе в домашней обстановке?
Астрид: Я предпочла бы, Матиас, в этот вечер быть на людях.
Матиас: Хорошо. Пусть будет, по-вашему. Я зайду за вами около девяти.
Начался процесс подготовки Астрид к походу в казино: Приготовила платье, жемчужную нить. Раздался звонок в дверь.
Астрид: Заходите же! Вы меня простудите…
Матиас: Простите, Астрид.
Астрид: Снимайте шинель и посидите минутку, отогрейтесь. Может, хотите, что – нибудь выпить?
Матиас: Это было бы неплохо. Снаружи действительно чертовски холодно.
Астрид: Водка или коньяк
Матиас: Лучше водка.
Две рюмки водки на подносе и несколько бутербродов с черной икрой и ветчиной Астрид поставила на маленький столик в гостиной
Матиас: Так пьют по-русски?
Астрид: Не совсем так. По-русски пьют стаканами.
Матиас: Вы шутите, конечно?
Астрид: Нисколько.
Матиас: Нет, я слышал все эти легенды, как пьют русские.
Астрид: В основе каждой легенды лежит быль. (взяла рюмку и выпила до дна.)
Матиас: Такое ощущение, будто глотнул огня.
Астрид: Вы заешьте, заешьте.
Матиас: (слегка пьяно) Как у вас блестят глаза, Астрид. Вот такую я хотел бы вас написать.
Астрид: (саркастически) Пьяную?
Матиас: Ну, какая же вы пьяная…
Астрид: Я очень долго не могла привыкнуть к водке. На Западе преувеличивают, когда говорят, что русские много пьют. Действительно, без водки у них не обходится ни один праздник. Но праздников у русских мало: Первое мая, Седьмое ноября и Новый год. Причем и на Первое мая, и на Седьмое ноября пьют только для аппетита. После демонстрации.
Матиас: А что это за праздник – Седьмое ноября?
Астрид: Годовщина Октябрьской революции.
Матиас: Октябрьская революция в ноябре?
Астрид: А вы разве не знали, что русский календарь до революции на тринадцать дней отличался от календаря европейского.
Матиас: Это для меня новость. И чем же это объяснялось?
Астрид: Я не знаю точно. Но с временами года старый календарь больше совпадал, чем общеевропейский.
Матиас: В России все на особицу. Я понятия не имел, что железнодорожная колея у них значительно шире нашей. А это чем они объяснили?
Астрид: Тут причин много. В России, с ее бескрайними просторами, с ее бездорожьем, суровой зимой, обильными снегопадами – железные дороги до сих пор основной вид транспорта. В России, как говорил мне муж, самые мощные паровозы и самые тяжеловесные составы. Широкая колея дает хорошую устойчивость.
Матиас: Да, все здесь на особицу. Я часто вспоминаю Барлаха, его «Русский дневник».
Астрид: Барлаха?
Матиас: Да, Эрнеста Барлаха. Какой великолепный художник! Вы его не знаете?
Астрид: Нет, почему же. Мне нравится его «Сомневающийся». Прекрасное лицо, полное мысли.
Матиас: Когда Барлах побывал в России, он записал в своем дневнике: «Здесь засела бронза!» И дальше. Не ручаюсь за точность, но примерно это было сказано так: я не нахожу надобности отрицать, что благодаря России пришел к пластическому изображению своих основных работ. Россия дала мне все образы. Но, по всей вероятности, дело не обошлось и без моего вклада.
Астрид: В Гюстровском соборе я видела его «Висящего ангела».
Матиас: Его скульптуры – чудо: «Зябнущая старуха», «Хохочущая старуха», «Верящий»! Кстати, только в России я увидел, как старость может быть благородна. В русских деревнях, у русских старух и стариков удивительно благородные, житейски мудрые лица. А помните «Верящего»?
Астрид: (саркастически) Да. Он совсем не похож на… ну, скажем господина Дойблера.
Матиас: Дойблера! Эту свинью? Разве свинья может быть верующей. Вы меня не слушаете, Астрид?
Астрид: Почему же, слушаю. Водка придала вам храбрости.
Матиас: Вы считаете меня трусом?
Астрид: Нет, Матиас, нет! Напротив, я считаю, что вы неосторожны. Вы не только мне говорите вещи, которые, возможно, не следовало говорить.
Матиас: Язык – враг мой. И действительно, спиртное плохо на меня действует, поэтому я стараюсь не пить.
Астрид: Тогда обещайте сегодня меня слушаться.
Матиас: Обещаю.
Акт 2
Действие первое
Явление первое.
Офицерское казино. ГДК
Астрид: Вы знакомы с генералом?
Матиас: Не имел чести.
Астрид: А генерала Макензена не будет?
Матиас: Не знаю, право. Мне говорили, что это ваш родственник?
Астрид: Дальний. А вы знаете, где его штаб в настоящее время?
Матиас: Я ведь только офицер хозкоманды, фрау Ларсон. Спросите об этом лучше генерала Рекнагеля.
Астрид: А что же спрошу!
Панкок: Фрау Ларсон! Я рад видеть вас!
Астрид: Вас можно поздравить, Панкок?
Панкок: Да, фрау Ларсон. Я получил свой первый офицерский чин. Надеюсь, не последний.
Матиас: Художник Отто Панкок не ваш родственник?
Панкок: Нет! В моем роду нет художников.
Матиас: (себе под нос) Оно и видно.
Астрид: Ну что же вы стоите, присядьте.
Панкок: Спасибо. Если позволите, на минутку. Я ведь с товарищами. Все, как в новогодней сказке. Ужасно надоело сидеть в нашей дыре без дела. И вдруг такой подарок – зал, полный света, елка. И вы фрау Ларсон! (гордо) Сюда приехали самые лучшие из нашего полка.
Астрид: О какой дыре вы говорите?
Панкок: Это чертова деревушка, где мы стоим. Я даже не могу выговорить ее названия.
Матиас: Вы стоите в Матвеев Курган?
Панкок: Матвеев Курган – это маленький городок. Там стоит штаб нашего полка, а мы стоим в двадцати километрах, в заброшенной деревушке. Вы не представляете, какая там тоска!
Астрид: Что ж, Панкок, война, это не только развлечения: погоня за комиссаршами и прочее
Панкок: Ах, фрау Ларсон, не напоминайте мне о том злосчастном случае. Кто бы мог подумать, что это вы!
Астрид: Я ведь вам рассказывала, Матиас, Панкок чуть не раздавил меня своим танком.
Матиас: Для этого много ума не нужно.
Панкок: Я был бы рад, фрау Ларсон, если бы вы назвали меня просто Нолтениус.
Астрид: Хорошо, Нолтениус.
Панкок: А чтобы сделать меня до конца счастливым, позвольте ангажировать вас на первый вальс?
Матиас: Фрау Ларсон уже ангажирована.
Панкок: Тогда на второй.
Астрид: Обещаю, Нолтениус. Но вас, наверное, уже заждались товарищи. Они с нетерпением все время посматривают в нашу сторону.
Панкок: Простите, я действительно увлекся. Итак, на второй…
Матиас: Зачем вам этот хлыщ? Отказали бы и все.
Астрид: не видите себя, как Отелло, Матиас. Почему бы и не доставить удовольствие этому мальчику. Правда он дурно воспитан, но…
Матиас: Чему же может воспитать гитлерюгенд?
Астрид: Не кажется ли вам, Матиас, что вы много себе позволяете, и ваши откровения не всем нравятся?
Матиас: Я не с кем и не откровенничаю. Вы – единственный человек, с кем я откровенен, и это доставляет мне большую радость.
Астрид: Но не ужели у вас нет близких друзей, близких товарищей по службе?
Матиас: (усмехнулся) Я же говорил вам, что я – белая ворона. Один более или менее приличный человек в хозотряде – Нейман. Да и тот, по-моему, путается с гестапо.
К столику приближался Дойблер
Матиас: Этого нам еще не хватало!
Дойблер: Фрау Ларсон, с наступающим Новым годом! (нахально сел на стул) Вы позволите? Мы будем сегодня веселиться вовсю! Не так ли, гауптман Урбан?
Матиас: Не имею чести быть знакомым с вами.
Дойблер: Ну, что за церемонии. Хотите, могу представиться?
Матиас: Не надо.
Дойблер: Что будем пить, друзья? Я думаю, немного водки с мороза не помешает.
Астрид: Я бы выпила шампанского.
Дойблер: Итак, водка и шампанское!
Матиас: (инициативно) Сначала давайте выясним, что есть в этом кабаке.
Астрид: Попросите, пожалуйста, какой-нибудь закуски. Я ведь привыкла пить по-русски.
Немецкие официантки принесли бутерброды, шоколад, апельсины, водку, шампанское, французский бенедиктин.
Астрид: А кто это, в штатском?
Дойблер: (осведомленно) Он вчера приехал из Берлина. Из ведомства доктора Геббельса
Рекнагель: Позвольте, господа, поздравить вас с Новым годом! Мы встречаем его здесь, в холодной России. Еще немного усилий, и сердце этой поверженной нами страны перестанет биться. Этим землям суждено другое будущее. Лучшее! Мы установим здесь новый порядок. Цель, которую поставил перед нами фюрер, не имеет равных. Будем же достойны этой великой цели, и мать Германия впишет ваши имена на скрижали истории. Хайль Гитлер! Зиг Хайль!
Все: Хайль Гитлер! Зиг Хайль! Хайль! Хайль!..
Матиас: Предлагаю выпить за вас, фрау Ларсон!
Дойблер: (озлоблено) Послушайте, гауптман, нельзя же так! Вы вырвали, можно сказать, у меня этот тост изо рта!
Астрид: Не ссорьтесь, господа, давайте лучше чокнемся бокалами, как принято в этой стране. В этом что-то есть.
Астрид заметила в зале Келе и доктора Оберлендера. Заиграла музыка, и всех пригласили на первый танец.
Матиас: Я никудышный танцор. Всегда считал танцы пустым времяпрепровождением. Может, уйдем отсюда?
Астрид: Ну, что вы! Это неудобно. К тому же я люблю танцевать.
Матиас: Тогда уж извините меня, Астрид, я, наверное, надерусь сегодня. Что-то муторно мне от этого веселья.
Астрид: Матиас, нельзя быть эгоистом. Надо быть терпимым.
Оркестр заиграл «Дунайские волны», к Астрид направился генерал Рекнагель. Подойдя к столику, он слегка поклонился, и Ларсон с пунцовыми щеками, под взглядами, направленными на нее, изящно поднялась и протянула руку генералу, который повел ее в круг. Все расступились перед ними.
Рекнагель: Мне говорили, что вы – родственница Макензена?
Астрид: Да. И если уж вы спросили меня об этом, то я очень хотела бы его повидать. Нельзя ли это как-нибудь устроить, экселенц?
Рекнагель: Зайдите завтра в мою канцелярию. Нет, лучше послезавтра. Я прикажу выписать вам пропуск.
Астрид: Моя поездка займет много времени? Я ведь должна получить разрешение у майора Неймана.
Рекнагель: Макензен в Горловке. А с Нейманом вам говорить не надо. Мой адъютант передаст ему все, что требуется.
Астрид: Благодарю вас, экселенц. Вы так любезны.
Рекнагель: Не собираетесь ли вы на родину?
Астрид: Я думаю, что с этой поездкой были бы трудности. У меня нет шведского паспорта, а сейчас война, и паспортный режим строг. Я надеюсь, что война скоро кончится. Отыщу дочь и тогда уже вернусь на родину.
Рекнагель: Что ж, разумное решение. Сейчас все мы терпим лишения и приносим жертвы. Мне похвально отзывались о вашей работе.
Астрид: Лестно это слышать, экселенц. Я такая маленькая особа…
Рекнагель: Не скажите, фрау Ларсон. Мне о вас, докладывал и майор Нейман и кое-что говорил доктор Оберлендер.
Танец не успел закончится, как за руку ее взял Дойблер.
Астрид: Вам не кажется, Эрвин, что мне надо передохнуть. Я люблю танцевать, но…
Дойблер: Не упрямьтесь, Астрид! К тому же у меня есть разговор. Ну не упрямьтесь же Астрид!
Астрид: (холодно) Это тот самый разговор?
Дойблер: Да нет же…
Астрид: Тогда ведите себя пристойно, Дойблер. На нас смотрят!
Дойблер: Я знаю ваш номер.
Астрид: Какой номер?
Дойблер: Ну, не прикидывайтесь дурочкой!
Астрид: Послушайте, Эрвин, мне надоели ваши загадки. Если вы мне друг… Друг или нет?
Дойблер: Конечно друг…
Астрид: Тогда говорите прямо!
Дойблер: Я знаю ваш номер. Вы умеете держать язык за зубами, Астрид, и это мне нравится.
Астрид: Что вы имеете в виду?
Дойблер: А то, что в «Самопомощи» вы не были такой овечкой, как прикинулись у меня на допросе, тогда еще, осенью. Мне непонятно только, почему вы отказались работать у меня.
Астрид: (успокоившись) Я же сказала вам, что от вида крови мне становится дурно!
Дойблер: Какая там кровь? Чепуха. Мне нужны вы совсем для другого дела.
Астрид: Для какого же?
Дойблер: ну это я вам скажу, когда вы ответите «да».
Астрид: Я могу подумать?
Дойблер: Подумайте.
Астрид: Доктор Оберлендер…
Дойблер: К черту Оберлендера! Мы скоро прижмем абверовцам хвост. Наступление русских под Москвой, взятие Ростова! Все это прошляпили абверовцы! Фюрер очень недоволен ими! Единственно, на кого он может положиться, это на нас, СД. Абверовцы – сборище гнилых интеллигентов! И ваш Урбан – гнилой интеллигент.
Астрид: При чем здесь Урбан?
Дойблер: В данном случае не при чем! И что вы только нашли в нем?
Астрид: А кого я должна была выбрать? Вас?
Дойблер: А почему бы и не меня?
Астрид: Держите себя в руках, Эрвин.
Матиас: Послушайте, Дойблер, можно вас на минутку?
Дойблер: Хочешь поговорить со мной? Пойдем!
Астрид увидела глаза Келе, которые дали знак не вмешиваться.
Келе: Позвольте?
Астрид: Что-нибудь случилось?
Келе: Ничего. Просто немного изменились планы. Завтра я приду к вам, и мы обо всем поговорим. Когда вы будете дома?
Астрид: Завтра у меня свободный день.
Келе: Лучше встретимся вечером, часов в семь.
Астрид: Но под каким предлогом вы придете ко мне?
Келе: Ну, скажем, мы договорились о свидании…
Астрид: Нет, только не это.
Келе: А, понимаю… Эти двое, что удалились, уже назначили вам свидание?
Астрид: (оправдывается) Келе, как вы можете так говорить? Но Урбан действительно очень ревнив, хотя я не давала ни малейшего повода.
Кели: Хорошо, я найду другой предлог. Постарайтесь только, чтобы в это время у вас не было гостей.
На следующий день в Астрид пришел Матиас
Матиас: Мне стыдно за свое поведение вчера. Все-таки эта русская водка – ужасная вещь. У меня просто раскалывается голова.
Астрид: Я сейчас приготовлю кофе. (после долгой тишины.) Матиас что случилось?
Матиас: (не очень любезно) Ничего особенного. Простите, Астрид. У меня действительно дурное настроение. Но дело тут не в нас с вами, а в мире, в котором мы живем.
Астрид: В мире?
Матиас: Я выразился несколько фигурально. (протягивает рисунок) Я принес вам «Русского мальчика». Казалось, я давно уже привык ко всему. Но вчера, а точнее сегодня, когда мы ночью ехали с Дойблером, он ерничал, можно сказать, издевался надо мной, говорил, что я – плохой немец. Потом сказал, что поступил новый приказ об изменниках интересам германского народа. Скоро его доведут до сведения офицерского состава. Насколько я понял из его слов, этот приказ полностью развязывает руки вермахту на оккупированных русских территориях. И мне стало страшно за Германию! Если во Франции, где мне довелось быть, война все же носила некий оттенок рыцарского поединка, то в России она приняла характер чудовищной бойни! Здесь нет пощады ни женщинам, ни детям, ни старикам. Я встретился на днях со старым знакомым, он служил в отделе формирования. Мы давно знаем друг друга, и он был предельно откровенен со мной: «Россия – это прорва! – сказал он мне. – Если мы и дальше будем нести такие потери, германия будет обескровлена, а само существование немецкой нации поставлено под угрозу. Мы латаем сейчас дыры призывникам 24-25 годов. Причем одиночная подготовка этих юнцов недостаточна, поэтому через два-три дня они или гибнут, или попадают в госпиталь», вот что он сказал мне.
Астрид: Вы сегодня в дурном расположении духа.
Матиас: Это верно. Я вчера перечитывал «Русский дневник» Барлаха.
Астрид: Вы возите его с собой?
Матиас: А почему бы и нет? Эта книга не запрещена. Вот послушайте, я сделал выписку. (достал блокнот и прочитал) «Здесь, в степи, среди необъятных просторов и бесконечного горизонта, где все предметное, как одна могучая масса, клубилась в бесконечность небес, я почувствовал скрытую, необоримую силу». И еще: «Люди в могучих просторах, эти складки одеяний и коренастые фигуры, эти иссеченные ветром и непогодой лица – все это предстало передо мной и потрясло». Это был великий художник!
Астрид: Удивительно. Удивительно. То, что я сама смутно чувствовала, когда приехала в Россию, выражено так ясно и точно. Он не только мастер кисти, но и слова.
Матиас: Вы так находите?
Астрид: Конечно. Я знаю, что Барлах преследовался. Он, кажется умер?
Матиас: Да, он умер в Ростоке в тридцать восьмом году.
Астрид: Он был уже в преклонном возрасте?
Матиас: Да, ему было шестьдесят восемь лет. Последний раз я встречался с ним в тридцать седьмом году. Он был еще физически крепок. Но многие его работы уже были разрушены – и в Гюстрове, и в Гамбурге, и в Киле. Он не хотел жить. Вот одна из последних записей в дневнике: «Свежеиспеченная эпоха меня не заполучит. Мой утлый челн погружается во тьму, я могу даже рассчитать время, когда захлебнусь».
Астрид: Теперь я вас понимаю, Матиас, когда вы решили оставить искусство.
Матиас: Да кто я? Я обыкновенный рисовальщик. Да и нет во мне той силы духа, которая была у Барлаха.
Астрид: Кончится война, вы еще молоды…
Матиас: Молод? Расин достиг зрелости к 28 годам. Правда, Мольеру было сорок лет, когда он создал первую из своих комедий. Но в живописи все по-другому. Развивать руку и воображение надо одновременно. Воображение присуще молодости, когда сильны желания.
Астрид: Новы сбрасываете с счетов опыт!
Матиас: Нет почему же? С возрастом произведения могут стать более правильными, что ли. А правильность и открытия, по-моему, разные вещи.
Астрид: Возможно.
Матиас: Астрид извините, но мне пора.
Астрид: Да конечно. Матиас я порошу вас завтра ко мне не приходить. Так надо, Матиас.
Явление второе.
Квартира Астрид.
В дом Астрид пришел Келе.
Астрид: Выпьете чего-нибудь?
Келе: Спасибо, ни спиртного, ни кофе врачи не рекомендуют мне. Но если не возражаете, я закурю
Астрид: Пожалуйста. (глядя на то, как Келе сделал затяжку.) А что врачи говорят вам о курении?
Келе: Это тут случай, когда я не внемлю их советам. Теперь слушайте меня внимательно. Материалы, которые вы мне представили, заинтересовали руководство. Тайниками пользоваться не надо. Однако вы по-прежнему должны шифровать сообщения и писать их невидимыми чернилами. Время от времени я буду наведываться к вам. Таганрог стал сейчас центром тыловой службы группы войск, поэтому у вас тут немалые возможности. По делам своей дивизии я не редко бываю в Таганроге.
Астрид: Вы служите в вермахте?
Келе: А вы думали в Красной Армии?
Астрид: Нет… но тогда, когда вы пришли ко мне в гражданской одежде, я думала вы... с той стороны…
Келе: Я служу в вермахте. Мы можем встречаться с вами совершенно открыто. Мы оба учлись в свое время в Ростокском университете. Я только закончил его значительно раньше вас, в двадцать седьмом году, а вы поступили туда в двадцать шестом.
Астрид: Вот почему ваше лицо мне показалось очень знакомым.
Келе: Это не удивительно. Младшекурсники обычно обращают внимание на старшекурсников и запоминают их. Я тоже помню многих, кто был курсом постарше, но из младших курсов – никого.
Астрид: Значит, у нас с вами сравнительно небольшая разница в летах?
Келе: Да. Всего шесть лет. Вы удивлены? Я знаю, что выгляжу старше. Но, наверное, многое зависит от того, как человек прожил жизнь.
Астрид: (удивленно) Вы так хорошо осведомлены обо мне.
Келе: Это естественно. Я теперь ваш шеф. А шеф обязан знать все о своей подчиненной, как можно больше. Руководство прикомандировало меня к вам. (улыбаясь) Я должен заняться вашим «воспитанием». Речь идет о том, чтобы немного подучить вас агентурной работе, прежде чем мы расстанемся.
Астрид: Я очень рада этому! Вы не представляете себе, как я первое время страдала от одиночества.
Келе: А Урбан?
Астрид: Что Урбан? Я уже не много рассказывала вам о нем. По-моему, это очень порядочный и честный человек.
Келе: Возможно, возможно. При наших встречах вы будете рассказывать мне во всех подробностях о ваших разговорах, ну и обо всем.
Астрид: Разве я не вольна в своей личной жизни?
Келе: Как вам сказать? У нас такая работа, что мы полностью не принадлежим себе. Вы влюблены в Урбана?
Астрид: (растерянно) Я не знаю. Но он мне близок своими мыслями, чувствами.
Келе: Прошу вас только об одном, Астрид, не торопитесь. Присмотритесь к Урбану еще.
Астрид: Рано или поздно он узнает о наших встречах, что я могу сказать ему о вас?
Келе: Скажите то, что я вам уже сказал. Нас вскормила одна альма-матер. Нам есть что вспомнить. Кроме того, нам есть, о чем поговорить еще на одну тему. Я родился в Мариуполе и до семнадцати лет прожил в России.
Астрид: Вы русский?
Келе: Вопросов задавать мне не полагается. Это первое правило в нашей работе. Все, что надо, я скажу вам сам. Не обижайтесь, я строгий учитель. И еще должен предупредить вас, что у меня появляется иногда скверная привычка иронизировать над младшими.
Астрид: Вы имеете в виду то, что я ваша подчиненная?
Келе: Нет, прежде всего возраст.
Астрид: Но вы же сам сказали, что разница у нас невелика.
Келе: Разница невелика, но в душе я – старик. Знаете, есть такие папаши-ворчуны. Вот я принадлежу к их категории. Так вот, я родился в России. Моя мать – русская. Отец –немец. К началу революции он был в чине полковника. В восемнадцатом году мы уехали в Германию. Отец вскоре умер. Он был значительно старше матери. Мать на те небольшие сбережения, которые у нас были, купила небольшой пансионат в Кюлюнгсборне. Вот почему я оказался в ближайшем от Кюлюнгсборна университете – Ростокском. Все эти факты моей биографии хорошо известны гестапо. И они соответствуют действительности. Так что вы все это можете смело говорить своим друзьям, Матиасу, например.
Астрид: Да, у вас занятная биография.
Келе: У вас тоже не ординарная. Зовут меня Петер.
Астрид: В детстве вас, наверное, звали Петей?
Келе: Вы угадали.
Астрид: И что же вас заставило стать?..
Келе: (перебил) Тем, кто я есть? Это долгая история. Что вам еще надо знать обо мне? Семья наша до революции была, конечно, обеспеченной. Потом – Германия. Бедный студент. Бедный адвокат. Но дело, конечно не в бедности. Сам испытав бедность, я брался защищать неимущих. Зачастую зная, что никакого гонорара не получу. Мои клиенты, как правило, были невиновны, но я не выиграл почти ни одного дела. Тогда я решил покончить с адвокатской работой. Был шофером, кельнером. Одно время подвизался на журналистском поприще. В это время много читал разной литературы по социальным вопросам. В тридцать седьмом поехал воевать в Испанию.
Астрид: Вы воевали на стороне Франко?
Келе: Ну, не на стороне же республиканцев…
Астрид: Вы разыгрываете меня?
Келе: Нисколько. Это факты. Только факты моей биографии. Вам не надо выдумывать, о чем мы с вами разговариваем при встречах. Я даю вам материал, если нашими встречами, кроме Урбана, поинтересуется Дойблер и Оберлендер. Больше других опасайтесь Оберлендера. Это опытная абверовская ищейка. Он, кстати, интересовался, не оставили ли вы кому-либо из соседей в Ростове записку.
Астрид: Этого не может быть!
Келе: Почему же? Это тоже факт. Он выдал себя за родственника вашего мужа и расспрашивал соседей…
Астрид: Но он не знает русского языка.
Келе: Он знает его не хуже, чем мы с вами. Остерегайтесь его.
Астрид: А Дойблер?
Келе: Дойблер – молодой самонадеянный цепной пес. Конечно, он тоже опасен. Но у него мало опыта.
Астрид: Вы знаете, Келе, во время новогоднего бала, когда я танцевала с ним, он мне сказал: «Не притворяйтесь дурочкой. Я знаю твой номер» Я вся обомлела. Стала допытываться, что это значит? Алкоголь развязал ему язык, и он сказал о «Самопомощи». Тогда я немного успокоилась.
Келе: В «Самопомощи» каждое «доверенное лицо» имело свой номер. Очевидно, и вам был присвоен какой-то номер. Разве вам об этом не сказали те, кто готовил вас?
Астрид: Нет. И после того, как Дойблер заговорил о номере, он предложил мне сотрудничать с СД. Я сказала, что не выношу вида крови. Тогда он выразился примерно в таком смысле: «Чепуха. При чем тут кровь? Ты нужна мне совсем для другого». Как вы думаете, что он имел в виду?
Келе: Я думаю речь идет о том, чтобы вы шпионили за своими сослуживцами.
Астрид: как мне быть? Отказаться?
Келе: Не торопитесь. Пока не идите к нему. А я тем временем свяжусь с нашим руководством.
Астрид: Я узнала, что генерал Макензен, а, следовательно, его штаб, в Горловке.
Келе: Кто вам это сказал?
Астрид: Генерал Рекнагель.
Келе: Вот так ни с того ни сего взял и сказал?
Астрид: Нет, почему же. Когда он пригласил меня танцевать, я сказала ему, что хотела бы повидать дядю Карла, и попросила помочь мне встретиться с ним. Он обещал.
Келе: Это интересно. А теперь подробно расскажите мне о своих обязанностях в хозяйственном отделе.
Астрид: Я секретарь майора Неймана. Но фактически – его помощник. Считаюсь у немцев специалистом по России. Ко мне с разными вопросами обращаются командиры хозяйственных команд. В отдел поступают различные бумаги, требования от частей на обмундирование, на строительные материалы. Поступают также донесения от промышленных предприятий Таганрога. Как правило, эти бумаги поступают на русском языке, и я тут же перепечатываю их на машинке по-немецки. Почтой ведает унтер-офицер Крюгер. Он сидит со мной в одной комнате. Когда он выходит покурить, а я сказала, что не терплю дыма, у меня есть возможность заглянуть в бумаги. Разносит бумаги пожилой солдат. Но у него есть и другие обязанности, он топит печь, следит за чистотой в помещении. Бывает, я предлагаю Крюгеру взять ту или иную пачку бумаг, чтобы передать в команду, куда направляюсь по своим делам. Отдел занимает большое трехэтажное здание. Если я замечаю, что-либо заслуживающее внимание в бумагах, которые несу, а пока идешь с одного этажа на другой, есть возможность бегло заглянуть в них, то я по дороге захожу в туалетную комнату. Там уже я могу более подробно познакомиться с тем, что меня заинтересовало. Недавно Крюгер заболел и попал в госпиталь. Тогда я разбирала всю почту. Те пакеты, которые были именными, и я не должна была их вскрывать, я брала на вечер на дом и вскрывала их паром. Знакомилась с содержанием бумаг, а потом снова заклеивала конверт.
Келе: И как же вы носите эти бумаги из отдела? В сумочке?
Астрид: Нет, почему же. В голенищах сапог может многое поместиться.
Келе: Вы что же, на службу ходите в сапогах?
Астрид: Я просила Неймана выписать мне форму.
Келе: И какой же у вас чин, фрейлейн?
Астрид: Не иронизируйте, Келе. Никакого чина у меня пока нет. У меня форма, которую носят девушки из вспомогательных служб.
Келе: А зачем вам вообще понадобилась форма? Чтобы в голенищах сапог носить бумаги?
Астрид: (рассержено) Келе, вы действительно несносны. Я заметила, что когда в отдел приходят офицеры, то к человеку в форме они относятся с большим доверием. На днях я принесла карту-десяти вёрстку побережья с какими-то пометками на ней. В отдел поступила целая пачка. Я взяла одну из них и завернула в нее свою кофточку. Получился просто пакет.
Келе: И где же эта карта? (Астрид развернула карту, которую она использовала, как обложку для книги.) Много дилетантства, Астрид, но пока у вас все получается неплохо. Теперь послушайте меня. Пакеты домой больше не брать. Если вас в чем-то заподозрят, легко проверить, что пакеты вскрывались. Из бумаг, которые попадают вам в руки, обязательно старайтесь запомнить номера воинских частей.
Астрид: Но их так много.
Келе: Знаю. И все-таки надо запомнить… Тренируйте свою память. Когда печатаете какую-либо бумагу, вставляйте лишний экземпляр. Пользуется ли кто-нибудь еще вашей машинкой?
Астрид: Да. Нередко бывает так, что офицеры команды просят у мня разрешения попечатать на моей машинке. Насколько я понимаю, эти бумаги по тем или иным причинам должны печатать они сами в целях секретности или еще в каких-либо других целях. Я только закладываю им бумагу и копирку.
Келе: В таких случаях закладывайте новую копирку. По оттиску не копирке можно потом разобрать текст. И еще. Паренек этот, с которым вы познакомились осенью, Юра Скутаревский, - комсомолец. Его отец – член партии. Вам не надо с ним встречаться. Ему тоже сказали, чтобы он не появлялся у вас. Разумеется, он не знает, кто вы на самом деле. Ему сказано, что вы искренне сотрудничаете с немцами и бывать у вас ему не рекомендуется.
Астрид: Что же подумает об этом этот мальчик?
Келе: Это не должно занимать вас. Хотя в свое время и мне пришлось пройти через это. Только мне было похуже, чем вам. Мне приходилось стрелять. И в Испании, и в Польше. Мое счастье, что я получил тяжелое ранение в Польше и сейчас не годен к строевой службе.
Астрид: Но зачем вы поехали в Испанию?
Келе: Испания была полигоном. Там испытывались новейшая немецкая техника… Однако мне пора уходить, Астрид. Вашей домработницы нет в доме?
Астрид: Я ее отпустила.
Келе: То, что вам известно о ней и ее семье, соответствует действительности. ЕЕ муж на фронте. Но, конечно, никаких поручений, которые так или иначе могут послужить поводом для догадок, кто вы и чем занимаетесь ей не давайте. Мы скоро увидимся, Астрид.
Действие второе.
Явление первое.
Кабинет хозяйственного отдела.
Нейман: Эти русские сумасшедшие! Официально было объявлено, что национал-социалистическая Германия отмечает Первое мая как праздник труда. Промышленные предприятия города в этот день не работают. Но, конечно, никаких демонстраций и шествий мы не разрешали. Все службы безопасности и русская полиция в эти дни были приведены, что называется, в полную боевую готовность. Они сожгли несколько наших машин, а в порту на башенном кране появился красный флаг. Флаг, конечно, без труда сняли, но злоумышленников не нашли. Был наказан начальник охраны порта. Несколько подозреваемых арестовано. Поджигателей же почти всех выловили. Ими оказались подростки пятнадцати-шестнадцати лет. Всем им, конечно, грозит смертная казнь.
Астрид: Но они почти дети.
Нейман: Враги рейха не имеют возраста. Их расстреляют в Петрушенской балке.
Астрид: (сама с собой) Как сообщить им? Идти самой? Это большой риск. Полина Георгиевна?.. Нет. Поймет ли она? Согласиться ли? Если бы был Кёле в Таганроге! Что делать? Оставить все как есть. Пусть этих пятерых убьют? Никто не узнает о том, что я могла им помочь и не помогла. Нет! Я должна что-то сделать! Но что? Юра! Юра Скутаревский. Ему можно доверять. Но поверит ли он мне? Что я скажу ему? Не сочтет ли он это провокацией? Нет! Он не должен так подумать. Ведь немного меня знает. Но ведь потом Скутаревскому сказали, что я искренне сотрудничаю с немцами. Сумею ли я его переубедить?? Да и должна ли я переубеждать? Но тем временем, пока я размышляет, время идет. А ночью их, наверное, возьмут.
Явление второе.
Юрин дом. Астрид постучала. Скрипнула дверь, и она услышала голос.
Юра: Кто там?
Астрид: Мне нужен Скутаревский.
Юра: Но кто вы? Сейчас комендантский час!
Астрид: Юра, пожалуйста, откройте.
Юра: Вы?
Астрид: Юра, мне надо поговорить с тобой. Но лучше бы не в доме.
Юра: Вы?
Астрид: Так где мы можем поговорить?
Юра: Пойдемте в летнюю кухню.
Астрид: У нас мал времени, Юра. У тебя найдется клочок бумаги и карандаш?
Юра: Зачем?
Астрид: Ты должен кое-что записать.
Юра: Что?
Астрид: Не надо лишних вопросов. Принеси бумагу и карандаш. Кто дома?
Юра: Тетя.
Астрид: Не говори, кто я.
Юра: Но она ведь слышала, что кто-то пришел.
Астрид: Скажи, что это товарищ или еще что-нибудь.
Юра: Но почему я должен все это делать?
Астрид: Юра! Ты – комсомолец. А речь идет о спасении человеческих жизней. Это коммунисты. Ты готов рискнуть? Надо предупредить их. Завтра их, возможно, арестуют.
Юра: И откуда вы знаете, что я – комсомолец?
Астрид: Юра! Сейчас не время выяснять отношения. Зачем бы я пришла к тебе в такой поздний час? Хочу сообщить фамилии людей, которым угрожает расстрел. Чтобы тебя испытать? Не смешно ли это?! Кому ты нужен? Ну, комсомолец… Комсомольцев в Таганроге – тысячи… Но ведь ты не говорил мне, что ты - комсомолец. А я это знаю! И знаю, что родители не в Донбассе. Твой отец – член партии. А сейчас смерть грозит таким же членам партии, как и твой отец.
Юра: Хорошо! Давайте адреса и фамилии.
Астрид: Юра, ты, конечно, понимаешь, что это очень опасно. Но у меня нет другого выхода. Или эти люди погибнут, или мы попытаемся спасти их.
Юра: вы не знаете, что с моим отцом? Он на фронте?
Астрид: Этого я не знаю. Но попробую узнать. Только нужно время. И еще: чтобы не случилось, кто бы тебя ни спрашивал обо мне, ты не должен говорить о сегодняшнем визите. Мы действительно знакомы – ты был «квартирным агентом», но вот уже несколько месяцев мы не встречались.
Юра: Я понимаю! Можете рассчитывать на меня и в другой раз.
Астрид: Надеюсь, другого раза не буде. Я не знаю даже, имею ли я право сегодня подвергать тебя такой опасности.
Юра: О чем вы говорите, фрау Ларсон! Я был бы сейчас на фронте! А там стреляют каждый день. Каждый день! Я обязательно сделаю то, что вы сказали. Если же что-то случиться, я не выдам вас. Клянусь! Честное комсомольское!
Астрид: Будь осторожен, Юра. Этих людей надо предупредить утром. Иначе будет поздно!
Юра: Если все сойдет благополучно, надо ли мне сообщить вам?
Астрид: Нет. Ко мне не приходи. Я сама обо всем узнаю. Все, Юра, удачи тебе.
Явление третье.
В одном из донесений осведомителя снова значилось несколько фамилий людей, подлежащих аресту. И на этот раз донос был подписан – Серый. Но Ларсон показалось, что почерк другой. «Проверкой!» - вспыхнуло в мозгу.
Стояновский: Давно вы у нас не были, фрау Ларсон. А вы всё хорошеете. Даже грешно. Кругом война, страдания, а вы, как цветок.
Астрид: А какой тут грех, господин Стояновский? И если уж вы сравнили меня с цветком, то будьте последовательны. Недавно с Герстелем, начальником команды, я ездила под Самбек. Там стреляют, рвутся снаряды, черные воронки, а рядом распускаются полевые цветы. Жизнь не останавливается оттого, что идет война…
Стояновский: Да, жизнь идет. А вот отдельные жизни обрываются…
Астрид: У вас тяжелая работа.
Стояновский: Работа тяжелая, фрау Ларсон. Это вы верно заметили. Работаешь, работаешь, а никто даже спасибо не скажет.
Астрид: Ну, почему же? Я не раз слышала о вас хорошие отзывы и от оберштурмфюррера Дойблера, и от обершарфюррера Берманна.
Стояновский: Вот вы помянули Берманна. А он мне недавно такую пилюлю преподнес, что и проглотить трудно.
Астрид: Это так непохоже на него.
Стояновский: Непохоже, непохоже… Знаете, есть такая поговорка: у победы много отцов, а неудача – всегда сирота.
Астрид: Что-нибудь случилось?
Стояновский: Ничего особенного. Мои люди выследили нескольких человек, а они возьми и исчезни. Ну и, конечно, в таких случаях кто-то должен отвечать. Бергманн на русскую службу валит. Мол, оттуда произошла утечка информации. А я-то знаю, что прошляпил он, лично! А вообще, немножко обидно, фрау Ларсон. Мы тут колотимся, а сливки снимают такие как Бергманн. Ему бы ни в полиции служить, а где-нибудь в мыловарне. А он в полиции, можно сказать, шишка на ровном месте. Это я вам так, конечно фрау Ларсон, доверительно. Но, если вы найдете возможность замолвить за меня словечко оберштурмфюрреру Дойблеру, буду обязан.
Астрид: Я знаю, господин Стояновский, что вы работаете, не щадя себя. Но будет ли иметь вес мое слово о вас господину Дойблеру?
Стояновский: Будет, фрау Ларсон. Будет. Оберштурмфюрер ценит вас. Я знаю. Стояновский все знает. А вот доктора Оберлендера я бы не назвал вашим другом. Это, конечно, тоже, фрау Ларсон, между нами.
Явление четвертое.
Кабинет хозяйственного отдела.
Приехал Урбан. Он не дождался вечера, пришел к ней на службу и принес тюльпаны.
Астрид: Матиас! Я рада вас видеть. Ну, как вы съездили? Дома все в порядке?
Матиас: Съездил я, в общем, неплохо. Но Росток произвел на меня гнетущее впечатление. На город был сильный налет в конец апреля. Всю ночь в небе гудели тяжелые английские бомбардировщики. Они шли волна за волной. И бомбили, бомбили! Огромное зарево встало над городом. Я взял отцовский «вандерер» и поехал в Росток. Страшная картина. Весь город лежал в развалинах. Сгорело и здание нашего университета, погибло много мирных жителей. Число их не называется, но, по слухам, это даже не сотни, а тысячи. Разрушены соборы Петрихкирке и святого Николая.
Астрид: Но разве прежде вы не видели разбомбленных городов?
Матиас: Нет, Астрид, это совсем не то. Такого я еще не видел. И после того, как рейхсмаршал Гаринг год назад сказал, что ни одна бомба не упадет на Германию. Говорят, еще более сильный налет был на Кёльн. Но, слава богу, Кёльнский собор уцелел.
Астрид: У вас есть родственники в Ростоке?
Матиас: Дяди и тетя.
Астрид: Они остались живы?
Матиас: К счастью, да. Они живут в новом районе, около зоопарка. Этот район почти не пострадал.
Астрид: В Ростоке были заводы Хейнкеля.
Матиас: Да. Как ни странно, заводы тоже не пострадали. Похоже, налет не преследовал военных целей. Это был акт возмездия. После налета на Кёльн и Росток Гитлер, выступая в берлинском Спорт паласе, грозился покарать англичан. Я слушал его выступление в биерштубе. Со мной за столиком сидел летчик, обер-лейтенант. Он тоже приехал в отпуск. Только его часть стоит на Западе. «Чем? Чем мы покараем Англию? У нас нет сил. Все забрал ваш Восточный фронт», - сказал он мне.
Астрид: А что вообще говорят о войне, о Восточном фронте?
Матиас: Разное. Люди очень осторожны. На словах – оптимизм, но разве люди – не дураки. Они понимают, что мы увязли в России, а это серьезно. Да и налеты производят удручающее впечатление на Германию.
Астрид: Неужели этим летом война не закончится?
Матиас: Вы очень наивны, Астрид. Как она может закончится летом? Наверное, наша армия предпримет новое большое наступление. Но удары русских прошлой осенью и зимой под Ростовом и Москвой показали, что их силы далеко не исчерпаны. Было бы наивным полагать, что всю зиму они просидели сложа руки. Уже прошлое лето принесло нам немало сюрпризов. Думаю, нынешним летом их будет не меньше.
Астрид: Вернувшийся из отпуска Келе тоже рассказывал мне о Ростоке, о жертвах среди мирных жителей. В главном управлении интендантской службы в Берлине, где он был, тоже говорили о большем летнем наступлении на Востоке. Один высокопоставленный чиновник сказал ему, что поскольку война приняла затяжной характер, то прежде всего должны быть решены хозяйственные задачи. Уголь, железную руду, никель, продовольствие дает захваченная Украина. Теперь нужна нефть. Из его слов я поняла, что одним из главных направлений летнего наступления будет Кавказ – Грозный, Баку.
Явление пятое.
Келе: Вас нельзя оставить одну ни на один день! Мы не спасательная команда! Хорошо хоть у вас хватило ума взять наживку, которую вам подсунул Бергманн второй раз.
Астрид: Вы думаете?
Келе: Здесь и думать нечего! Вы не имели прав идти к Скутаревскому! Вы не имели права делать попытку спасать этих людей! Это не ваше дело! И не мое! Если бы я занимался «благотворительной» деятельностью, подобной той, которой занимались вы в мое отсутствие, я бы уже сгорел десять раз.
Астрид: Но, Кёле…
Келе: Я ничего не хочу слушать! Да! Жалко. Но у нас жестокая работа, и мы не имеем права даже на жалость. Хотя на этот раз как будто все сошло благополучно, но я не сомневаюсь, что вы попали к ним на заметку. В вашем досье уже появилась неприятная запись, и ваши возможности как агента теперь ограничены.
Астрид: Не преувеличиваете ли вы, Кёле? Дойблер был со мной, как и прежде, откровенен.
Келе: На откровенности они, возможно, и хотят вас поймать. Не знаю, что мне делать с вами? На наш фронт приехал генерал Макензен. Он получил под свое командование танковый корпус. Его штаб в Юзовке. Я хотел вас послать туда, но теперь не знаю, посылать или нет?
Астрид: Я буду очень осторожна, Кёле. Я буду осторожна.
Келе: Хорошо. (успокоившись) Только обещайте мне раз и навсегда, что вы никогда без моего разрешения не предпримете рискованного шага, подобного тому, который предприняли.
Астрид: Обещаю.
Келе: Я всегда считал, что работать с женщинами трудно.
Астрид: А вы в своей жизни и работе всегда поступали абсолютно правильно?
Келе: Да нет, допускал. Поймите, Астрид, у меня тоже есть сердце. И оно нередко не в ладах с разумом. Но если дать волю сердцу – это гибель. Наша работа должна быть кропотливой, повседневной, незаметной. Незаметной! Понимаете? Никаких подвигов! Героических поступков! Как можно меньше риска. Никакой торопливости. Только в этом случае можно надеяться на какой-то успех. (Келе увидел портрет русского мальчика.) Похоже, Матиас действительно искренен. Только не вздумайте, Астрид, вербовать его или сделать еще какую-нибудь глупость.
Астрид: Вы все-таки несносны Кёле!
Келе: Я это знаю. Но, возможно, вы скоро избавитесь от папаши-ворчуна.
Астрид: Как? Почему?
Келе: Нашу дивизию передают 4-й танковой армии. А она стоит под Воронежем. Тогда уже я не смогу вас навещать. Кроме того, чувствуется, что день решительного наступления на фронте близок. После контрудара армейской группы Клейста на Барвенково и встречного удара немецких частей 57-й, 9-й и 6-й русских армий. Попали также в окружение соединения двух танковых корпусов. Инициатива снова перешла в руки немецкого командования, и, конечно, оно не замедлит эти воспользоваться.
Астрид: Кёле! Но как же я без вас?
Келе: Но могло ведь так случиться, что вы работали бы без меня, самостоятельно с самого начала? Собственно, так оно и было. И кое в чем вы преуспели. Руководство приказало вам остаться в Таганроге.
Астрид: Я очень расстроена.
Келе: Все будет хорошо.
Астрид: Мой отдел тоже, наверное, двинется за фронтом, если наступление вермахта будет успешным.
Келе: Надо полагать.
Астрид: Что же мне тогда делать? Правда, у меня много знакомых на промышленных предприятиях Таганрога и в бургомистерстве.
Келе: Лучше вам все-таки устроиться в какое-либо немецкое учреждение.
Астрид: Но как? Не будет отдела, не будет офицеров, с которыми я работала.
Келе: Кто-нибудь останется. Я думаю, что генерал Рекнагель останется начальником Таганрогского гарнизона. Смелее надо смотреть в будущее, Астрид! Вспомните, в каком положении вы оказались осенью, когда вас чуть не раздавил немецкий танк! У вас не было ни связи, ни документов. Теперь у вас все это есть, а вы паникуете. Если с Таганрогом будут какие-то трудности, можете перебраться в Ростов, но дальше ни шагу.
Астрид: Хорошо, папаша Кёле.
Келе: Ну вот так-то лучше. Я постараюсь заглянуть к вам перед отъездом.
Явление шестое.
Нейман: Фрау Ларсон, будьте добры, выпишите наряд на двенадцать пар ботинок обер-лейтенанту Кремеру.
Астрид: Слушаюсь, господин майор. На кого выписать наряд?
Нейман: Обер-лейтенант Кремер. В скобках (команда «ЦЭТ»).
Астрид: Что это за новоявленная команда?
Нейман: Они занимаются формированием соединений из русских добровольцев.
Астрид: Вот готово. Я могу доставить посылку по адресу
Явление седьмое:
Астрид: Я помощник начальника хозяйственного отдела германской армии майора Неймана, мне нужно увидеть вашего командира.
Солдат: Мыкола! тут якась нимка. Лопоче шось, а я не разумию.
Мыкола: Вас волен зи? Битте.
Астрид: Господин ротмистр! Ваше приказание…
Ротмистр: (Мыколе) Иди! – Что за инцидент, фрау?..
Астрид: Ларсон.
Ротмистр: Фрау Ларсон. При чем здесь генерал Рекнагель?
Астрид: (протянула ему счет) хозяйственный отдел не может оплатить счет, так как здание не находится на балансе отдела. Поэтому я намереваюсь переправить эту бумагу начальнику гарнизона.
Ротмистр: Покажите бумагу. Генерал Рекнагель тут ни при чем. Вам следовало обратиться к…, впрочем, оставьте бумагу мне. Я сам передам ее по назначению.
Астрид: Хорошо. До свидания.
Ротмистр: До свидания, фрау Ларсон.
Явление восьмое.
Жандарм: Вы фрау Ларсон? Я должен проводить вас к доктору Оберлендеру!
Астрид: С каких это пор доктор присылает за мной жандармов?
Жандарм: Собирайтесь!
Астрид: Но я должна поставить в известность своего начальника, майора Неймана. Без его разрешения я не могу покинуть рабочее место.
Жандарм: Где он помещается?
Астрид: В том кабинете. Но его сейчас нет на месте.
Жандарм: Я должен доставить вас к доктору Оберлендеру. Софорт
Астрид: Крюгер, скажите майору Нейману, что я зачем-то понадобилась срочно доктору Оберлендеру.
Явление девятое.
Кабинет Оберлендера.
Астрид: Слушаюсь, герр майор. (не дожидаясь приглашения, села на стул и закинула ногу на ногу, стараясь держаться непринужденно, смело) Чем обязана герр майор? Я могу вам быть чем-нибудь полезной?
Оберлендер: Можете. Но почему вы называете меня «герр майор», а не доктор, как прежде?
Астрид: Почему я должна называть вас доктором? Вы – майор абвера.
Оберлендер: Откуда вам это известно?
Астрид: Разве это секрет для служащих германской армии?
Оберлендер: Вы не служите в германской армии.
Астрид: Я работаю в отделе германской армии, а это одно и то же.
Оберлендер: Ну, а на кого вы работаете, это вопрос особый. Особый!
Астрид: Это становится забавным.
Оберлендер: Не столько забавным, сколько печальным.
Астрид: Вы начинаете говорить загадками, майор.
Оберлендер: Мне все известно, фрау Ларсон, и лучше будет, если вы во всем признаетесь мне.
Астрид: В чем я должна вам признаться?
Оберлендер: Фрау Ларсон, вы умная женщина. Вы красивая, молодая женщина. У вас вся жизнь впереди. Зачем вы впутались в это дело? Зачем вы стали шпионкой? Разве вы не знали, что у шпионов короткая жизнь?
Астрид: Шпионкой? Чьей?
Оберлендер: Ну уж, конечно, не шведского короля. Кстати, что написано на могиле вашего отца?
Астрид: А почему это вас интересует?
Оберлендер: Вопросы задаю здесь я!
Астрид: А если я откажусь на них отвечать?
Оберлендер: Не откажитесь!
Астрид: Тогда задавайте мне вопросы по существу. В чем вы меня подозреваете?
Оберлендер: Я задаю вам такие вопросы, которые нужны следствию.
Астрид: Следствию? Я арестована?
Оберлендер: А вы думали, я пригласил вас для светской беседы, а жандарм был вашим кавалером? Не валяйте дурака, фрау Ларсон, или как вас там?
Астрид: Хорошо. Задавайте свои вопросы.
Оберлендер: Что написано на могиле вашего отца?
Астрид: Только имя, фамилия и годы жизни.
Оберлендер: Больше ничего?
Астрид: Больше ничего.
Оберлендер: Вам не изменяет память?
Астрид: Нет. Вы сомневаетесь, что я – Ларсон?
Оберлендер: Вопросы задаю здесь я.
Астрид: Спросите генерала Макензена. Вы, кажется, присутствовали при нашей встрече.
Оберлендер: Генерал Макензен не видел вас много лет. Вы были девочкой, когда он видел вас в последний раз.
Астрид: Мне говорили, что вы опытный контрразведчик…
Оберлендер: Кто говорил?
Астрид: Это имеет значение?
Оберлендер: Прошу вас отвечать немедленно.
Астрид: Оберштурмфюрер Дойблер.
Оберлендер: Дойблер? Этого не может быть!
Астрид: Я не стану разубеждать вас, господин майор, и на это у меня есть свои причины.
Оберлендер: Какие причины?
Астрид: А такие! Я не должна была вам этого говорить!
Оберлендер: Вы учились в Ростоке? В каком году вы закончили университет?
Астрид: В тридцать втором.
Оберлендер: (достал фотографию) - Вот ваш выпуск. Внимательно посмотрите фотографию и назовите фамилии своих сокурсников.
Астрид: Боюсь, что всех не назову.
Оберлендер: Вы что, не помните свих сокурсников?
Астрид: Прошло десять лет. Немалый срок. Какие-то имена могли и забыться.
Оберлендер: Но ведь Кёле вы помните? Что же вы молчите, фрау Ларсон?
Астрид: Кёле я не знала. Мы учились на разных курсах. Он уже заканчивал университет, я же только поступила.
Астрид: Это не наша групп
Оберлендер: Вам знакомы эти фамилии?
Астрид: Эти фамилии мне не знакомы.
Оберлендер: Но вы же печатали Бергманну донесение, а в нем назывались эти фамилии.
Астрид: Каждый день в разных бумагах перед моими глазами проходят десятки фамилий и, естественно, я не могу все запомнить. Сейчас, когда вы сказали: «Бергманн», действительно, припоминаю, печатала по его просьбе, кое-какие бумаги.
Оберлендер: А почему Бергманн обратился к вам с просьбой печатать сугубо секретные материалы?
Астрид: Бергманн не знает немецкой орфографии.
Оберлендер: Не знает орфографии?
Астрид: Да, представьте себе. Это легко проверить!
Оберлендер: Он вам платил?
Астрид: Конечно. Или вы думаете, что я стала бы делать сверхурочную работу ради его красивых глаз?
Оберлендер: Как вы предупредили этих пятерых? У вас есть сообщник?
Астрид: Не понимаю, о чем вы говорите?
Оберлендер: Не притворяйтесь, фрау Ларсон.
Астрид: Мне начинает надоедать этот разговор.
Оберлендер: А мне – нет. Вы не ответили на мой вопрос?
Астрид: По-моему, ответила. Я не понимаю, о чем вы говорите. Какое отношение я имею к людям, которые были указаны в донесении Бергманна?
Оберлендер: Этих людей предупредили, и они ушли. Пытались уйти. Двоих мы поймали. Они признались, что их предупредили.
Астрид: Ну, а я какое отношение имею к этому? И почему вы вспомнили об этом спустя столько времени?
Оберлендер: Вы все понимаете, и вам не уйти от прямого ответа. Вы помните эту историю, хотя действительно прошло уже немало времени. Сначала вы сделали вид, что не знаете этих фамилий и вообще ничего не помните, а теперь вы сознались!
Астрид: Может, вы назовете мне фамилию моего сообщника?
Оберлендер: Нет. Это вы мне его назовете!
Астрид: Я вам ее не назову. Потому что никаких сообщников у меня нет и быть не может. И вы это знает
Оберлендер: Шульц. Отведите фрау Ларсон в камеру. Я даю вам последний шанс. Подумайте. Если вы чистосердечно во всем признаетесь, может быть, я смогу спасти вас от смерти. И еще один, последний вопрос: дом на Николаевской, 79, вам известен? Я знаю все, фрау Ларсон! И только от вашего чистосердечного признания будет зависеть ваша жизнь!
Явление десятое.
Оберлендер: Хотите сигарету?
Астрид: В кино когда-то видела, как следователь предлагает подследственному сигарету, надеясь тем самым расположить к себе арестанта.
Оберлендер: А вы не утратили чувство юмора.
Астрид: Какой уж юмор…
Оберлендер: Вы все хорошо обдумали?
Астрид: Да, я все обдумала.
Оберлендер: Вот и отлично. Рассказывайте.
Астрид: Что? О том, как училась в Ростокском университете? О родителях? О моей работе в хозотделе?
Оберлендер: Напрасно вы упорствуете, фрау Ларсон.
Астрид: Разве я упорствую? Кстати, вы обещали очную ставку.
Оберлендер: Будет и очная ставка. Будет и другое. Все в свое время. Расскажите, кто и зачем вас послал по адресу Николаевская, 79?
Астрид: Я уже вчера говорила вам об этом.
Оберлендер: Нейман вас не посылал туда. Кто вас послал?
Астрид: Никто. И в то же время можно сказать – некто!
Оберлендер: Это уже интересно, и кто этот некто?
Астрид: Оберштурмфюрер Дойблер знает, что я арестована?
Оберлендер: Причем здесь Дойблер?
Астрид: Я буду отвечать на ваши вопросы только в присутствии оберштурмфюрера.
Оберлендер: Это еще что за новости? Никаких условий! – повысил голос Оберлендер.
Астрид: Сообщите Дойблеру, что я задержана вами! Повторяю, только в его присутствии я буду отвечать на ваши вопросы!
Оберлендер: Не хотите же вы сказать, что вас послал Дойблер?
Астрид: Я уже вам сказала: только при Дойблере может быть продолжен разговор!
Оберлендер: Хорошо! (нажал кнопку звонка)
Коридор.
Дойблер: Идите за мной. Что вы сказали Оберлендеру?
Астрид: Ничего.
Дойблер: Но вы назвали мое имя?
Астрид: Я сказала, что буду отвечать на его вопросы только в вашем присутствии.
Дойблер: И больше ничего?
Астрид: Честное слово.
Дойблер: Хорошо. Подробней погорим у меня
Астрид: Я дала согласие работать на вас, но теперь передумала.
Дойблер: Это еще почему?
Астрид: Потому что я не гожусь. Видите, к чему все это привело. Меня схватили как большевистскую шпионку. Хорошо еще не избили, не пытали! Нет, это не для меня!
Дойблер: Но как вы вообще вляпались в эту историю?
Астрид: В какую? Их, кажется, две.
Дойблер: Начнем с этой, с Николаевской.
Астрид: Я встретила на улице некоего Петренко. Он из русских военнопленных. Работал в хозяйственной части. Потом эту часть расформировали. И вот я встречаю его на улице в немецкой форме. Помня ваше задания, я, естественно, стала расспрашивать его, как он живет, где служит, стараясь выведать его настроение. Он ответил, что теперь у него место богатое и секретное, указал мне дом, где богатое и секретное место. Через несколько дней пришла женщина-курьер из бургомистерства. Принесла счет на оплату за ремонт дома, на который указал Петренко. Я отправилась туда, намеривалась войти в контакт с русскими, которые носят немецкую форму, и узнать, чем они дышат, как говориться. Думала, что это может представлять интерес для вас.
Дойблер: И что же?
Астрид: На другой день меня арестовали. Насколько я понимаю, это люди Оберлендера. И если он имеет такой контингент, как герр Петренко, то вряд ли он добьется каких-то успехов в своей работе.
Дойблер: Я всегда ему говорил, что русским нельзя доверять. Их можно заставить работать только под дулом автомата. Каждый второй агент, которых готовит Оберлендер, не возвращается. Доктор, конечно, ищет козлов отпущения, видит во всем козни НКВД, а дело проще – русским нельзя доверять! Ну, а что это за история с Бергманом?
Астрид: Не знаю, что вам об этом говорили. Бергманн не знает немецкой орфографии.
Дойблер: Это верно. Я сам проверил. И с таким материалом приходится работать!
Астрид: Бергманн попросил меня перепечатывать для него кое-какие материалы, исправляя ошибки. И я, как дура, согласилась. Недаром говорят, не делай добра, никто тебе зля не сделает. Оберлендеру я сказала, что делала эту работу за плату. Нужны мне они. Он так просил. Чуть ли не на коленях стоял. И я, как дура, согласилась. А у Бергманна какие-то люди сбежали. Словом, что-то случилось не так. И ему тоже понадобился козел отпущения…
Дойблер: Бергманн не будет больше работать в гестапо. Об этом я позабочусь. А вы расскажите мне подробней о людях Оберлендера на Николаевской. Я еще сделаю из вас настоящую разведчицу.
Действие третье
Явление первое.
Кабинет хозяйственного отдела.
Санитар: Фрау Ларсон? Я передаю вам просьбу унтер-штурмфюрера Панкока навестить его в нашем госпитале.
Астрид: Панкок? Он ранен?
Санитар: Если бы только ранен. Он ослеп. У него обморожены руки и ноги. Правую ногу пришлось ампутировать. Его привезли к нам слишком поздно.
Астрид: Но я… я не могу сейчас, сегодня!
Санитар: Панкок очень просил, фрау Ларсон грех отказать умирающему.
Астрид: Хорошо. Я приду. Где помещается ваш госпиталь?
Санитар: Не знаю, как называется улица. Это на выезде из города в сторону Мариуполя. Раньше там была русская больница.
Астрид: Я приду сегодня вечером после службы.
Явление второе.
Госпиталь.
Санитар: Вам плохо?
Астрид: Да. Мне что-то стало не по себе.
Санитар: Пройдемте отсюда. (Накапал валерьянки) Вам лучше?
Астрид: Да.
Санитар: Вот сюда, фрау Ларсон. Можете присесть. Господин Панкок, к вам пришла фрау Ларсон. Я оставляю вас, фрау, меня ждут другие больные.
Долгое молчание
Панкок: Это вы?
Астрид: Это я, Нолтениус.
Панкок: (после нескольких секунд молчания) Вы помните прошлый Новый год? Бал. И мы танцуем… Неужели это все было? (пытаясь не показать слез) Мне кажется, я прожил сто лет. Сто лет. Каждый день там, в котле, был подобен году. Вы, конечно, знаете, что я был под Сталинградом?
Астрид: Нет, я этого не знала.
Панкок: Мы все оттуда. Видения Апокалипсиса – слабая копия того, что нам пришлось пережить. Какая бескрайняя, какая ужасная, леденящая душу степь. Ни одного деревца, ни одного кустика – бескрайний, безмолвный белый саван. И холод, и голод!..
Раненый: Но не скажи, Нолтениус, там бывало не только холодно, но и жарко, и на земле, и в небе.
Астрид: Вы были вместе с Нолтениусом?
Раненый: Не совсем. Он – на земле, я – в небе. Я – летчик. Мы возили окруженным грузы. А Нолтениус и его танки охраняли аэродром Питомник. Мне больше всего запомнился голод. Мне казалось, что никогда больше не смогу насытиться.
Панкок: Я помню другое. Воронье. Сколько их было? Они собирались кучами. Они так отяжелели от человеческого мяса, что еле взлетали.
Раненый: И все-таки, мы рады, счастье, что мы здесь, а не там.
Панкок: Да, это верно, теперь мы будем жить. Если мы выбрались из этого ада, мы обязаны жить! Но война еще не кончилась.
Астрид: Я принесла вам, Нолтениус, яблок,
Панкок: Спасибо. Спасибо, что вы пришли. В сумке адрес моих родителей и жены. Напишите им, что видели меня. Пожалуйста.
Астрид: Хорошо.
Явление третье
Кабинет хозяйственного отдела.
Астрид перебирала книги, которые ей велел достать Фибих. В кабинет к Фибиху входит Мирошниченко.
Фибих: Что вы можете сказать о настроениях рабочих на вашем заводе?
Мирошниченко: Настроения разные.
Фибих: Есть ли среди рабочих ранее работавшие в оборонной промышленности?
Мирошниченко: Наверное, есть. Но точно не знаю.
Фибих: Через три дня должен быть полный список таких рабочих. Меня интересует также, куда, на какие заводы, в какие города были вывезены станки с вашего завода. Я уверен, что не все, кто этим занимался, эвакуировались. Разыщите этих людей.
Мирошниченко: Будет исполнено, господин советник.
Фибих: Вы уже назначили цеховых старост?
Мирошниченко: Так точно. Вот список.
Фибих: Это надежные люди?
Мирошниченко: Как вам сказать, господин советник. Вроде надежные. Есть пострадавшие от большевиков.
Фибих: Они должны следить за настроением на заводе. Рабочие должны твердо знать: отныне власть большевиков кончилась и большевистские порядки тоже. Работать кое-как мы не позволим. Ваш завод теперь принадлежит Круппу фон Болену. А Крупп денег даром не платит. Тех, кто будет плохо работать, отправим в Германию. Там их заставят трудиться как следует.
Мирошниченко: Я все понял, господин советник.
Фибих: Можете идти. Вас, фрау Ларсон, я просил бы немного задержаться, если вы не возражаете.
Астрид: Я к вашим услугам, господин советник.
Фибих: Нет-нет, никаких услуг. Просто мы с вами выпьем по чашечке кофе.
Астрид: Вам приходилось бывать в Швеции?
Фибих: Много раз. Швеция поставляет в Германию железную руду. Мы высоко ценим это, хотя ваша страна с русскими не воюет де-юре, фактически вы – с нами. У всех цивилизованных народов Европы один враг – большевизм.
Астрид: Но я всегда слышала от немецких офицеров, что у Германии два врага: большевики и плутократы.
Фибих: Хочу повторить: у всех цивилизованных народов Европы один враг – большевизм. А Германия – это бастион, призванный сохранить Европу от большевистских орд.
Астрид: Бастион? Я не очень сведуща в военном деле, но бастион – это, по-моему, крепость. Крепость для обороны.
Фибих: Вы абсолютно правы, фрау Ларсон.
Астрид: Если я вас правильно поняла, Германия намерена оборонятся от русских? Но ведь русская армия истекает кровью и доживает последние дни.
Фибих: К сожалению, это не совсем так. Все, что нужно, Германия уже получила. Мы не пойдем дальше в глубь России. Мы создали систему крепостей для отражения натиска большевистских армий, а на землях, взятых нами, начнем устанавливать новый порядок.
Астрид: Значит, война с русскими скоро кончится?
Фибих: Я думаю, она продлится недолго. Перед отъездом в Россию мне посчастливилось побывать на совещании промышленников в Берлине. Перед нами выступал фюрер. Он сказал, что война больше не ведется за овладение территориями. если бы Германия потеряла две трети производства железа, семьдесят процентов нефтяных источников, весь свой коксующий уголь, то ее положение было бы отчаянным. В таком положении сегодня находится Россия.
Астрид: У меня был один знакомый, унтерштурмфюрер Панкок. Несколько дней назад он умер в госпитале в Таганроге. Незадолго до его кончины я навестила его, и он рассказал страшные вещи о Сталинграде.
Фибих: Фюрер коснулся и этого вопроса. Ростов – Сталинград – Кавказ – главный треугольник. Россия располагает запасами железа на Урале, но у него нет коксующего угля, поэтому она не может производить качественной стали. Голод, недостаток в людских резервах в конечном счете приведут ее к гибели.
Астрид: Когда же все-таки следует ждать конца войны?
Фибих: каждый из нас мысленно тоже задавал этот вопрос. И фюрер будто услышал наши мысли. По этому поводу он сказал примерно следующее: если ему, фюреру, зададут такой вопрос, то он, вероятно, скажет, что это единственный вопрос, на который не может дать точного ответа ни один государственный деятель, ни один полководец в мире. В таком большом конфликте, как внешняя мировая война, необходимо видеть конечную цель и стремиться ее достичь с фантастической решимостью. Успех или неуспех надо оценивать не по отдельным этапам и событиям, а видеть ситуацию в целом.
Астрид: Господин Фибих, я правильно поняла – таганрогский металлургический завод теперь принадлежит Круппу?
Фибих: Да. Вы, конечно, понимаете, что эти заводы не могут оставаться бесхозными. Нельзя на производстве допускать большевистской анархии. Круппу фон Болену достались многие заводы.
Явление четвертое.
Дом Ларсон. Раздался звонок в дверь.
Астрид: Кто там?
Дойблер: Откройте, Астрид. Это я, Эрвин. Как только я узнал, что вы не поддались панике, не покинули город, то сказал генералу Рекнагелю: фрау Ларсон заслужила Железный крест за мужество.
Астрид: Откуда вы, Эрвин? Из Пятигорска?
Дойблер: Не совсем, Астрид, не совсем. Но, может, вы пригласите меня в дом?
Астрид: Конечно, проходите, пожалуйста. Признаться, сказать я не ждала вас.
Дойблер: Вы умница, Астрид, что остались в этом уютном гнездышке.
Астрид: Пятигорск вам не понравился?
Дойблер: В Пятигорске я пробыл всего три недели. Потом меня прикомандировали к штабу генерала Гота.
Астрид: Кто это, генерал Гот?
Дойблер: Командующий 4-й танковой армией.
Астрид: Эта армия, кажется, сражалась под Сталинградом?
Дойблер: Сначала она двинулась на Кавказ. Но, как только дела под Сталинградом пошли не так, как предполагалось, фюрер повернул 4-ю армию на Сталинград.
Астрид: Я-то думала, что вы на Кавказских Минеральных Водах. А вы, оказывается попали, в самое пекло.
Дойблер: Да, под Сталинградом было жарко, но и холодно.
Астрид: И холодно, и голодно. Что было, то было.
Дойблер: Гибель такого количества немецких войск под Сталинградом
Астрид: Это ужасно. Вы еще счастливчик: вырвались из этого ада живым.
Дойблер: Да, мне повезло. Штаб генерала Гота не попал в котел. Потом мы пытались вызволить Паулюса и его армию, но, к сожалению, этого сделать не удалось.
Астрид: Я до сих пор не могу прийти в себя, Эрвин. Все шло так хорошо, и вдруг такой удар? Вы не могли бы мне объяснить, что все-таки произошло?
Дойблер: русские оказались сильнее, чем мы думали. Но проигранное сражение – не проигранная война. Абверовцы прошляпили крупные сосредоточения русских войск на флангах наступающих армий, нацеленных на Сталинград. Адмирал Канарис полностью лишился доверия фюрера. Теперь функции Абвера по сути перешли к нам.
Астрид: К кому это – нам?
Дойблер: К главному управлению имперской безопасности. После гибели Гейдриха его возглавил Кальтенбруннер.
Астрид: Через Таганрог с месяц назад прошли остатки разбитых румынских и итальянских частей. У них был ужасный вид.
Дойблер: Вот еще одна причина – наши союзники. Румыны и итальянцы – просто дерьмо. Я присутствовал при разговоре представителя нашего командования генерала Гауффе при румынском генштабе с румынским генералом Штефлей. Вместо того чтобы повиниться, он в дерзких тонах заявил генералу Гауффе, что катастрофа 3-й румынской армии на совести немецкого командования. Какая наглость, не правда ли?! Я удивился выдержке генерала Гауффе. Вместо того, чтобы поставить на место зарвавшегося мамалыжника, он сказал, что фюрер наградил Рыцарским Крестом с дубовыми листьями румынского генерала Ласкара, проявившего незаурядное мужество. Вместо того, чтобы выразить благодарность, Штифеля в дерзком тоне заявил, что приказ на прорыв группы Ласкара был отдан слишком поздно. Результатом этого явились гибель войск, подчиненных Ласкару, и смерть самого Ласкара. Тут уж Гауффе не выдержал и напомнил, что румынские части не сменили вовремя итальянцев на правом фланге, что имело роковые последствия для этого участка. В общем, разговор был очень острым. И мы вынуждены сегодня сносить подобные выходки наших союзников.
Астрид: А не проще ли вовсе отказаться от их услуг? Я слышала, что румынские части приходится перемежать немецкими подразделениями, которые должны служить как бы цементирующим началом.
Дойблер: Да, это так. Но, как ни прискорбно, отказаться от союзников нельзя. И дело не только в том, что нам нужна румынская нефть, продовольствие Венгрии и Болгарии. Важно сохранить идею единого фронта европейских государств против большевиков.
Астрид: В последнее время я работала с советником Фибихом. От него я впервые услышала об этой идее. Теперь вот слышу об этом от вас. Раньше вы говорили нечто другое.
Дойблер: Каждое время требует своих лозунгов, Астрид. Идея объединенной Европы только вызрела, и англосаксы в конце концов должны понять, что Германия и ее союзники защищают Европу от проникновения большевизма на Запад. Священная война с большевизмом, которую мы ведем, должна стать близка и англосаксам.
Астрид: Советник Фибих тоже сказал мне, что у вас только один враг – большевизм. Следовательно, лозунг: Германия воюет против большевиков и плутократов снят?
Дойблер: Точнее сказать, он конкретизирован. На данном этапе надо сокрушать большевизм. В братской семье европейских народов русские тоже найдут свое место.
Астрид: Это что-то совсем новое, Эрвин.
Дойблер: Разумеется, я говорю о тех русских, которые возьмут оружие, чтобы защищать бок о бок с немецкими солдатами «новую Европу». Фюрер разрешил формирование русской освободительной армии. Она так и будет называться – РОА.
Астрид: Новость потрясающая.
Дойблер: Да, новость важная. Я получил новое назначение – офицер-координатор Службы Безопасности при начальнике таганрогского гарнизона генерале Рекнагеле. Мне нужна помощница. Я думаю, мы с вами сработаемся.
Астрид: Постойте, постойте. Но, насколько я понимаю, это понижение для вас, Эрвин.
Дойблер: Как вам сказать? Ну, если напрямую, то – да. Вы спросите, почему? Я отвечу вам так: когда случаются неудачи, кто-то должен быть виноватым. Я уже сказал вам, что Абвер проворонил сосредоточение больших масс русских войск, которые потом перешли в контрнаступление. Как офицер Службы Безопасности при штабе генерала Гота я тоже нес за это ответственность. Это не входило в мои прямые обязанности, но…
Астрид: Вы стали козлом отпущения.
Дойблер: Вот именно, Астрид, от именно. Мы всегда хорошо понимали друг друга. Что вы ответите на мое предложение?
Астрид: Я нее знаю, право. Согласится ли комендант отпустить меня?
Дойблер: Это я улажу в два счета.
Астрид: Наверное, в Таганрог скоро прибудет хозяйственный отдел Неймана?
Дойблер: Нейман обосновался в Мариуполе. Но две его команды, кажется, действительно собираются переехать в Таганрог.
Астрид: Вы ничего не слышали об Урбане?
Дойблер: В начале декабря я встретил его под Сталинградом. Это было на аэродроме Гурмак. Не уверен даже, что он видел меня, так как я уже садился в самолет.
Астрид: Вы, наверное, ошиблись! Урбан был на Кавказе!
Дойблер: Нет, я не ошибся. Я ведь тоже был сначала на Кавказе. А вы все еще помните его? Вряд ли он выбрался из котла.
Астрид: Вы все-таки злой человек, Эрвин.
Дойблер: Я не терплю соперников.
Явление пятое.
Дом Макензена.
Макензен: Я должен сейчас уехать, а вечером мы поговорим. Ах, да это тебе ответ из Стокгольма.
«Дорогая моя девочка, Я очень обрадовалась, узнав о ом, что ты жива. Прими мои соболезнования: я знаю по себе, как тяжело потерять мужа. Но такова, наверное, божья воля. Ты еще молода и, надеюсь, создашь новую семью. Дядя Карл написал мне, что ты служишь в непобедимой германской армии. В тебе заговорила кровь наших предков – Бергов. Если бы не дела по управлению заводом, твой брат тоже пошел бы добровольцем в вермахт. Я каждый день молю бога, чтобы ты уцелела в этой ужасной войне. Я уже совсем не сержусь на тебя, моя девочка. Я понимаю тебя. Ведь я когда-то тоже поступила почти так же, как и ты: твой отец был простым инженером, не из дворянской семьи и к тому же якшался с левыми. Но рано или поздно кровь фон Бергов дает о себе знать. Как только закончится восточный поход, наше уютное гнездышко примет тебя в свои объятья. Любящая тебя мамочка».
Явление шестое.
Столовая в доме Макензена.
Макензен: Обычно я ужинаю с Калау, но сегодня мне хочется побыть с тобой наедине. Расскажи, как ты живешь?
Астрид: Ничего интересного, дядя Карл. Я перехожу в другой отдел к Дойблеру.
Макензен: Это ты сделала напрасно.
Астрид: Почему?
Макензен: Зачем тебе это?
Астрид: Мне кажется, что с Дойблером будет интереснее работать, чем в комендатуре. В комендатуре я была девочкой на побегушках.
Макензен: Но ты могла бы вернуться в хозяйственный отдел.
Астрид: Я увидела Неймана, когда уже дала согласие работать с Дойблером.
Макензен: Ты попала в организацию, в дела которой не могу вмешаться даже я.
Астрид: А если я откажусь теперь?
Макензен: Думаю, уже поздно. Что представляет собой этот Дойблер? Он хотя бы не глуп?
Астрид: Он не глуп, но самонадеян.
Макензен: Ну, это у них такая профессиональная болезнь. Ты не приучилась?
Астрид: Нет, я не курю, дядя.
Макензен с наслаждением раскурил сигару и выпустил густой клуб дыма.
Астрид: Знаете, дядя, мне временами становится страшно. У меня был знакомый танкист из дивизии «Адольф Гитлер». Рослый, молодой красавец. Настоящий потомок нибелунгов. Он попал под Сталинград, был ранен, обморожен. В таганрогском госпитале я увидела полутруп. Это был кошмар.
Макензен: Сталинград – это страшная кровоточащая рана, нанесенная вермахту.
Астрид: Но как могло случиться такое, дядя? Ведь осенью, когда мы с вами виделись, были совсем другие перспективы.
Макензен: Русские научились воевать. Этим летом они не дали себя окружить. Они сумели выскользнуть из петли, которая уже затягивалась. Фюрер обвинил во всего фельдмаршала Бока, который действительно потерял несколько дней под Воронежем. Вместо Бока группой армией стал командовать фельдмаршал фон Вейхс.
Астрид: Фон Вейхс? Я никогда не слышала этого имени.
Макензен: Есть такой. Часть сил русские оставили на фронте на Среднем Дону, часть оттянули на кавказское направление. По нашим данным, русские собирались отступить на Волгу. И фюрер приказал как можно быстрее взять Сталинград и перерезать эту жизненно важную артерию. Но русские под Сталинградом проявили невероятное упорство. Сталинград, как губка, впитывал в себя все новые и новые части немецкой армии. Сила удара на Кавказ была ослаблена. Вот почему мы не смогли достичь поставленных целей этим летом.
Астрид: В последнее время я много слышу об «объединенной Европе». Дойблер мне сказал, что фюрер разрешил даже формирование Русской освободительной армии.
Макензен: Этот лозунг наши политики должны были выдвинуть раньше! Можем ли мы надеяться на русских после всего?.. Ведь мы обращались с ними, как с не людьми.
Астрид: Да, обращение с русскими было плохим. Русские – народ неприхотливый, но стойкий.
Макензен: Я бы даже сказал точнее – стоический.
Ларсон улыбнулась.
Макензен: Чему ты улыбаешься?
Астрид: Я не могу себе представить русского генерала в домашнем халате, как у вас. В кресле… Это трофеи или вы, дядюшка, возите их с собой?
Макензен: Кресла из замка в Нормандии. Они мне действительно приглянулись. А ты видела хоть одного русского генерала?
Астрид: Я видела маршала Буденного в тридцать шестом году, когда он приехал в Ростов принимать парад донских и кубанских казаков. Это было красивое зрелище.
Явление шестое.
Дом Астрид. Звонок в дверь.
Астрид: Кёле! Дорогой мой Кёле! Как я рада видеть вас!
Келе: Я тоже рад, Астрид!
Астрид: Но что с вами? Вы были ранены?
Келе: Нет, ранен я не был. Но у меня открылась язва. Сильные кровотечения, ну и всякие другие прелести.
Астрид: Но почему же вы не ляжете в госпиталь?
Келе: Я лежал в Пятигорске. Меня хотели отправить в Германию, но я упросил главврача поместить меня в таганрогский госпиталь. Я очень изменился?
Астрид: Не хочу врать. Кёле. Да вы и сами знаете. Но что же мы стоим? Садитесь. Может, вам действительно лучше было бы поехать в Германию и лечь в санаторий?
Келе: Да, наверное, так было бы лучше. Но сейчас война, и выбирать, где лучше, не приходится. Мне крайне необходимо было снова связаться с вами. Вы получили предложение Дойблера работать с ним?
Астрид: А вы откуда знаете?
Келе: Я надеюсь, вы не отказались?
Астрид: Я дала согласие. И теперь жду решения Берлина.
Келе: Давно ваши документы пошли в Берлин?
Астрид: Вот уже скоро будет полтора месяца.
Келе: Ну, это у них обычный срок. Запросы в Росток, в Швецию… На это требуется время.
Астрид: А кого же они будут запрашивать в Швеции? Ведь Швеция им неподвластна?
Келе: У них везде есть свои люди. Кстати, от ваших родственников в Швеции нельзя ждать каких-нибудь фокусов? Ведь вы все-таки… как бы это сказать, блудная дочь, что ли.
Астрид: Я недавно получила письмо от мамочки. Не удивляйтесь, что я ее так называю. Когда я была маленькой, и позже я должна была называть ее только «мамочка». Когда же я этого не делала, она меня наказывала. Это слово вошло в привычку. Став взрослой, я уже не смогла называть ее иначе.
Келе: И что написала вам «мамочка»?
Астрид: Написала, что гордится мной, что заговорила воинственная кровь фон Бергов. А мой «грех» - брак с Павлом – простила.
Келе: Тогда все в порядке. Вы получили письмо с оказией?
Астрид: Мне передал его дядя Карл. Генерал Макензен.
Келе: Вы виделись с ним?
Астрид: Да. Он прислал за мной машину.
Келе: Где он находится сейчас?
Астрид: Под Мариуполем.
Келе: Как настроение генерала? Как он оценивает летнюю кампанию?
Астрид: Я бы сказала, он настроен пессимистически, хотя впрямую каких-либо высказываний подобного рода не делал. Он только в открытую признал, что русские научились воевать.
Келе: Признать это – большой смелости не надо. Это теперь видит весь мир. Что еще любопытного он говорил?
Астрид: Может быть, Кёле, вам интересно будет знать мнение генерала о Русской освободительной армии?
Келе: Это действительно интересно.
Астрид: Макензен не верит в эту затею. Считает, что она ничего не даст потому, что немцы плохо обращались с русскими.
Келе: Ах, уж эти знатоки «русской души». Они думают, что стоило бы русскому в начале войны показать пряник, и он охотно подставил бы шею под немецкое ярмо. Я уже от многих немцев слышал подобные рассуждения: мол, надо было с русскими не быть столь беспощадными. (язва напомнила о себе, и Келе скрючился.)
Астрид: Вам плохо?
Келе: Прилечь бы.
Астрид: Сюда, пожалуйста. На диван. Может, приготовить грелку?
Келе: Не надо дайте только чем-нибудь накрыться и стакан воды. Я немного полежу. Это скоро пройдет.
Астрид: Прикрыть дверь?
Келе: Прикройте.
Астрид: Дорогой мой Кёле, вам надо серьезно лечиться.
Келе: Вот война кончится, будем лечится.
Астрид: Как хорошо было бы, если бы она скоро кончилась.
Келе: Сталинград – это начало конца.
Уснул.
Вы уж меня извините. После лекарства меня всегда клонит ко сну. Вернемся к делам. Я надеюсь, что скоро вы начнете работать с Дойблером. Наше командование интересует структура разведывательных органов на оккупированных русских территориях. Сведения по-прежнему передавайте мне. Время от времени будете навещать меня в госпитале: ведь мы старые знакомые.
Астрид: Вы все это как бы проигрываете, на всякий случай.
Келе: Пожалуй, что так.
Астрид: Я тоже думаю, что мои посещения ни у кого не могут вызвать подозрений. Я навещала Панкока. Если бы здесь был Урбан, естественно, ходила бы к нему.
Келе: Кстати, где он?
Астрид: В Германии, в госпитале.
Келе: Что-нибудь серьезное?
Астрид: Я ничего не знаю.
Келе: Вы его любите?
Астрид: Раньше я этого не знала, теперь могу сказать: да. Что же мне делать, Кёле?
Келе: Это, наверное, придется решать вам самой. Только смотрите, звука о своей работе.
Астрид: О чем вы говорите. Его ведь нет здесь! И может, никогда я больше не увижу его!
Келе: Спокойнее, Астрид. Спокойнее. Я уверен, он даст знать о себе.
Явление седьмое.
Дом Ларсон.
Открылась дверь и в комнату вошел Урбан, Астрид не задумываясь бросилась к нему ее щека почувствовала шершавость мундирного сукна.
Матиас: Это правда, Астрид?
Астрид: (отстранилась) Что – правда?
Матиас: То, что вы работаете с Дойблером?
Астрид: Так надо!
Матиас: Надо? Кому?
Астрид: Вы даже не поздоровались со мной. Выходит, все слова, которые вы говорили мне прежде, ничего не стоят?
Матиас: Я люблю вас, Астрид. И только потому я здесь.
Астрид: Мы долго не виделись и разлучились, наверное, понимать друг друга.
Матиас: Возможно.
Астрид: Садитесь. Я сейчас приготовлю кофе.
Матиас: Не надо, прошу вас. Я не хочу, чтобы вы уходили даже на минуту.
Астрид: Хорошо, я не уйду. Давайте, Матиас, все по порядку. Откуда вы? И почему не писали?
Матиас: Я из госпиталя. А на второй вопрос мне не так просто ответить.
Астрид: Вы не хотели мне писать?
Матиас: Нет! Совсем не то. Совсем не то, Астрид. Но должен сознаться, что я хотел забыть вас.
Астрид: Почему?
Матиас: Ростов показал мне, что я для вас ничего не значу.
Астрид: Но вы все-таки мне писали потом.
Матиас: Да. Писал. Но от вас не было ответа. И это стало для меня мукой. Я, как мальчишка, всякий раз бежал к почтовому самолету. Потом я попал в госпиталь.
Астрид: Вас ранили под Сталинградом?
Матиас: Нет, я не был ранен. Дурацкая история. Машина, в которой я ехал, свалилась в овраг. Водитель и я здорово покалечились. У меня было сотрясение мозга и сломано ребро.
Астрид: Водитель был неопытным?
Матиас: Мы ехали ночью. Мела метель. Водитель не спал третьи сутки, да и меня сморило. А очнулся я уже в госпитале. Сначала самолетом из котла нас вывезли в Киев, а так как лечение мое предполагалось длительным, отправили в Германию.
Астрид: Я много думала о вас.
Матиас: Какой же я дурак! Я едва не совершил непоправимую ошибку.
Астрид: О какой ошибке вы говорите?
Матиас: После госпиталя меня оставляли в рейхе. И я уже дал согласие. Но когда понял, что жить без вас не могу, что должен, по крайней мере, увидеть вас и объясниться, то подал рапорт вернуть меня на прежнее место службы. Рапорт удовлетворили. И вот я здесь.
Астрид: Да, это была бы непоправимая ошибка. Если бы вы не вернулись, вы бы сделали меня несчастной.
Матиас: Счастливы ли вы сейчас?
Астрид: Мне хорошо, Матиас. И спокойно. Это и есть счастье.
Матиас: В госпитале я много работал. Сделал наброски нескольких картин: «Сталинградская мадонна», «воронье», «Холод». Мне просто не терпится показать все это вам. И честно сказать: немного трушу, вдруг вам не понравится. В новых работах я использовал только два цвета: черный и белый.
Астрид: Сталинградская мадонна, что это?
Матиас: Так я назвал свою новую картину. Молодая женщина – в избе. Видно, что она только что из русской бани. Она готовится ко сну. На ней полотняная ночная рубашка. Она расчесывает длинные русые волосы.
Астрид: Но мадонна – это нечто другое. Это прежде всего – материнство? А у вас?.. и потом вы сказали, что берете только два цвета…
Матиас: Конечно, я использую оттенки.
Астрид: Но почему только черный и белый цвет?
Матиас: Под Сталинградом царствовали только два этих цвета. Война – это, по-моему, только черное и белое. Черное – это смерть, холод, голод. Черные от мороза лица. Черный цвет сгоревших деревень, городских развалин. А белый – это снег. Но не только снег. Это надежда. Это – человечность. Что касается «Мадонны» …, наверное, вы правы. Я назову картину по-другому. Женщина, которая послужила мне моделью, - русская. Она жила в деревеньке, где уцелел только ее дом. И еще баня. Русская баня. Вы когда-нибудь парились в русской бане?
Астрид: Конечно. Я же говорила, что жила одно время в Сибири. А там почти в каждом дворе русская баня. Я очень хочу посмотреть все, что вы там наработали.
Матиас: Я принесу завтра.
Астрид: Только приходите попозже. Я должна навестить Кёле.
Матиас: Он здесь?
Астрид: Да. В госпитале.
Матиас: Тоже – Сталинград?
Астрид: У него открылась язва. Он выглядел очень плохо. Никогда прежде я не видела его таким.
Матиас: Вы навещаете всех знакомых?
Астрид: Матиас, неужели вы ревнуете?
Матиас: Нет, почему же… Просто…
Астрид: Вы только что рассказывали мне трогательную историю. А мне отказываете в сострадании к больному и хорошему человеку.
Матиас: Он действительно хороший человек, как мне показалось?
Астрид: Очень.
Матиас: Тогда мы, может быть, сходим вместе?
Астрид: Нет, Матиас. Не стоит. А вас кто-нибудь навещал в госпитале? Кстати, где вы лежали?
Матиас: В Кюлюнгсборне. Меня навещали родственники. Приезжала бывшая жена.
Астрид: (шутливо) Я вам сейчас устрою сцену ревности.
Матиас: Не будем говорить о ней.
Астрид: Не будем. Кюлюнгсборн не бомбили?
Матиас: На него не упала не одна бомба. Но почти каждую ночь над ним пролетали соединения тяжелых бомбардировщиков. Сначала я не мог уснуть от их гула, а потом привык.
Астрид: А Росток не бомбили?
Матиас: 20 апреля Черчилль поздравил Гитлера: на город сбросили сотни зажигательных бомб. Сильный налет был на авиационный завод Арадо в Варнемюнде. Из Кюлюнгсборна все было отлично видно: по прямой там ведь совсем недалеко. Бомбежка была похожа на извержение вулкана. Только вулкан извергался сверху. Возможно, я когда-нибудь попробую нарисовать то, что видел.
Астрид: И назовете эту картину «Война».
Матиас: Может быть, «Война и мир»?
Астрид: А почему бы и нет. Пусть не это словосочетание. Ну, скажем, «Смерть и жизнь». Не сердитесь, Матиас. Возможно, я и не права. Но ведь только через сомнения можно прийти к истине.
Матиас: Я не сержусь. Вся жизнь – страдание.
Астрид: Это вы вычитали у буддистов?
Матиас: Я ничего не знаю о буддистах. Я сам пришел к этому выводу. А вы не согласны со мной?
Астрид: Будда считал, что рождение – страдание. Соединение с немилым – страдание. Разлука с милым – страдание.
Матиас: А соединение с любимым?
Астрид: Вот об этом у Будды ничего не сказано.
Матиас: Как ведет себя Дойблер?
Астрид: Почему это вы вдруг?
Матиас: Очень уж мне не нравиться этот тип.
Астрид: Вчера он мне сказал, что фюрер этим летом выигрывает Фарсальскую битву.
Матиас: Я тоже слышал, что к курскому выступу стягиваются большие силы.
Астрид: Вы верите в успех летнего наступления?
Матиас: Нет, не верю. Гитлер ведет себя, как азартный игрок: проигрывать, так уж до нитки. Час поздний,
Астрид: Останьтесь, Матиас.
Явление восьмое.
Астрид получило письмо.
«Уважаемая госпожа Ларсон!
Партайгеноссе Кёле попросил меня написать вам в случае неблагоприятного исхода операции. К сожалению, случилось хуудшее: майор Кёле умер на операционном столе. Врачи сказали мне, что он потерял много крови. У него было прободение язвы. Здешние медики только удивляются: как он терпел? От него никто не слышал ни одного стона. А боли в таких случаях бывают невыносимые. Это был настоящий член партии. До последнего дня своей жизни он верил в нашу победу. Прискорбно, что наша партия и армия лишились этого мужественного воина. Такому человеку смерть пристала не на больничной койке, а в бою. Искренне ваш ортслейтер Отто Циглер».
Дойблер: Вы не должны унывать, Астрид. Временные успехи русских на курском выступе не могут повлиять на ход восточной компании.
Астрид: Я слышала, что командующий 2-й танковой армией генерал Шмидт отстранен?
Дойблер: Да, Астрид. Он не оправдать надежд фюрера. Теперь, когда мы перешли к жестокой обороне, нашей армии нужны такие генералы, как Модель. Это настоящий «лев обороны».
Астрид: Но каковы же все-таки перспективы?
Матиас: Рано или поздно русское наступление захлебнется. Мы создадим зону пустыни на пути наступления русской армии. Вспомните вещие слова: Vae victis*. Мы достигли своих стратегических целей – немецкий народ обеспечен жизненным пространством. Теперь мы будем истреблять остатки русских армий в тяжелых для них наступательных боях. Мы создадим систему крепостей, опорных пунктов. А каждый шаг противника будет проходить по тотально выжженной земле, где он не найдет ни одного живого человека, ни одного целого дома, ни одного колодца, ни одной головы скота, ни одного центнера хлеба.
Астрид: А вы знаете, Эрвин, что некоторые офицеры сомневаются в правомерности подобных действий?
Дойблер: Кто, например?
Астрид: Я виделась с Нейманом. Он мне прямо сказал, что идея выжженной земли не вызывает у него восторга.
Дойблер: У меня она тоже не вызывает восторга. Но у нас нет другого выхода. У русских мало транспортных средств. Они не могут в достаточном количестве снабжать свою армию продовольствием и боевыми припасами, по мере того как будут продвигаться на запад. Мы лишим их местных ресурсов. Что возможно, вывезем, остальное уничтожим.
Астрид: Но в России довольно разветвленная сеть железных дорог, - напомнила Ларсон.
Дойблер: Вот мы и поставим такую задачу нашим специальным командам: ни одного целого рельса, ни одного метра железнодорожного полотна не должно оставаться на территории, которую мы покинем.
Действие четвёртое
Явление первое.
Подъезд.
Николай нагнулся, будто у него развязался шнурок. Оглядел двор. Поправив шнурки, он направился прямо к двери. Постучал.
Полина Г.: Кто там?
Николай: Фрау Ларсон здесь живет? Простите, могу я видеть фрау Ларсон?
Полина Г.: Её нет дома
Николай: А когда она будет?
Полина Г.: Обещала вечером, часов в шесть – семь. Что-нибудь ей передать?
Николай: Нет. Ничего не надо.
Явление второе.
Базар. Николай подошел к сапожнику.
Николай: Шевро на ботинки у тебя найдется?
Сапожник: (Снял копчёнку, вытер вспотевшую лысину.) есть коричневое. Сгодится?
Николай: В самый раз.
Сапожник: Заходи! Слава богу, что ты пришел. А то уже наши волнуются. Немцы вот-вот драпать будут, а связного нет.
Николай: Тебя как зовут?
Сапожник: Петро. А что?
Николай: Да ничего, Что в городе слышно. Какие новости?
Сапожник: Да какие новости… Фашисты перед бегством лютуют. Скорее бы уже наши приходили, мочи нет.
Николай: Придут.
Сапожник: А когда?
Николай: А вот этого я, брат Петро, не знаю.
Сапожник: Так какой же приказ ты нам привез?
Николай: Передай первому, чтобы он действовал по майскому плану.
Сапожник: Так-так, по майскому, значит… А это что за план такой?
Николай: И этого, брат Петро, я не знаю. Да и тебе это без надобности.
Сапожник: Я понимаю… Не первый день в подполье. Но сейчас, когда уже близок конец мучениям, можно было и не все конспирировать.
Николай: Ну, я пойду.
Сапожник: Как, больше ничего не скажешь?
Николай: А говорить больше нечего.
Сапожник: Давай провожу тебя.
Николай: Это тоже без надобности.
Сапожник: Может, помощь какая нужна?
Николай: Нет, не понадобится.
Сапожник: Документы у тебя надежные? Может, с документами помочь?
Николай: Документы что надо. Не беспокойся.
Сапожник: Тогда бывай здоров. Привет нашим. Возвращаться сегодня будешь?
Николай: Как дела покажут.
Явление третье
Двор возле квартиры Ларсон
Николай: Здравствуйте. Я из Маннесмана.
Астрид: Вы работаете нормировщиком?
Николай: Уже шестой месяц.
Астрид: Заходите. (в комнате) Садитесь. Меня зовут Астрид Ларсон.
Николай: Я знаю. Вам привет от Николая Ивановича.
Астрид: Спасибо. Он ничего больше не передавал?
Николай: Передавал. С Олечкой все в порядке. Они с Пелагеей Ивановной уже в Ростове. Первого сентября Олечка пойдет в школу.
Астрид: (плача) в школу?
Николай: Что вы товарищ… товарищ Ларсон… Я думал, вы обрадуетесь…
Астрид: А я радуюсь. Это от радости. Олечка – в школу… Вы ее не видели?
Николай: Нет, врать не буду. Не видел.
Астрид: Вы даже представить себе не можете, как я счастлива!
Николай: Еще Николай Иванович передал, что вы награждаетесь орденом Красного Знамени. Вы – храбрая женщина!
Астрид: Я? Я – ужасная трусиха.
Николай: Не скажите, фрау Ларсон. Я на фронте с июля сорок первого. А на территории врага пробыл всего несколько часов. И понял: фронт – это одно, быть в стане врага, как вы, - другое. Вы принесли мне очень радостные вести. Если доживем до победы, я хотел бы встретиться с вами
Астрид: Я бы тоже хотела. Я разыщу вас через Николая Ивановича.
Николай: Хорошо. А теперь о деле.
Астрид: Я сейчас принесу.
Николай поднялся, подошел к окну. Сквозь гардины ему было хорошо видно улицу.
Астрид: Передайте Николай Ивановичу этот пакет.
Николай: Хорошо. Хотелось бы на прощанье сказать вам другое, но приказ есть приказ: вам надлежит эвакуироваться с немецкой армией.
Астрид: Эвакуироваться? Значит все продолжать…
Николай: Да.
Астрид: Ну что ж… Война действительно не закончилась.
Николай: Меня зовут Николай Барабышкин.
Астрид: Я запомню.
Явление четвертое
Кабинет Оберлендера.
Оберлендер: Да, я слушаю.
Голос: Рыбка попалась! Со Святым мы ведем ее.
Оберлендер: Где вы сейчас?
Голос: В кабинете директора «Империал».
Оберлендер: Смотрите не провороньте. К «Империалу» я пришлю сейчас еще кое-кого. Будьте у выхода из кинотеатра. Брать будем мы. Когда, тоже решим мы. Твое дело идти следом. Понял?
Голос: Яволь.
Оберлендер: Вы не ошиблись?
Голос: Никак нет, господин майор.
Оберлендер: Он вошел в квартиру с парадного или с черного хода?
Голос: С черного.
Оберлендер: Все время держите меня в курсе!
Оберлендер писал рапорт. Раздался телефонный звонок.
Голос: Русский успел подорвать себя, а с ним погибли еще трое – командир катера лейтенант Кюн и два матроса. Одного, тяжело раненного, доставили в госпиталь.
Оберлендер: Документы спасли?
Голос: Нет он все сжег
Раздался телефонный звонок.
Голос: Бдите, доктор? Это хорошо. Завтра утром будет объявлена общая эвакуация Таганрога. Начнется, конечно, толчея. Поэтому соберите своих людей немедлен6но и, не дожидаясь общего приказа, к утру покиньте город. В Мариуполе не останавливайтесь. Меня найдете в Бердянске.
Оберлендер: Я вас понял, господин полковник. Приятной вам ночи.
Голос: Если бы ваши пожелания, Оберлендер, имели силу.
Дописал рапорт. Оберлендер встал и прошелся по кабинету. Доктор Оберлендер поднял телефонную трубку.
Оберлендер: Гаупштурмфюрер, у меня есть для вас новость.
Дойблер: Какая к черту новость! Мы упаковываем ящики. А вы еще там копошитесь?
Оберлендер: Мы тоже готовимся к эвакуации. Но новость от этого не перестает быть новость.
Дойблер: С каких это пор, Оберлендер, вы стали говорить загадками. Что у вас там, выкладывайте?
Оберлендер: Это не телефонный разговор, Эрвин.
Дойблер: Что-то очень серьезно?
Оберлендер: Вот именно, Эрвин. Я жду вас.
Дойблер: Но у меня нет ни минуты времени.
Оберлендер: Я думаю, несколько минут найдется. (положил трубку.)
Прошло совсем немного времени, как в кабинет Оберлендера ворвался Дойблер.
Дойблер: Ну, что у вас? Только побыстрее!
Оберлендер молча протянул гауптштурмфрюеру рапорт. По мере того как глаза Дойблера пробегали строчку за строчкой, краской наливалось его лицо.
Дойблер: Этого не может быть!
Оберлендер: Я тоже хотел бы в это не верить, Эрвин. Но это есть. Это факт!
Дойблер: Неужели я так обманулся в этой чертовой бабе?
Оберлендер: А я предупреждал тебя, Эрвин, и не раз.
Дойблер: Но русский разведчик мертв. Разве тот факт, что от заходил в дом к Ларсон, доказывает связь с ней?..
Оберлендер: Конечно, этот факт еще ничего не доказывает. Но когда я возьму её и потрясу… Она ведь хрупкая… Голубых кровей. Она мне расскажет. Знаешь, психологически мне даже интересно будет поработать с ней. Согласись, случай нерядовой.
Дойблер: Послушай, Герд, отдай ее мне.
Оберлендер: Ведь ты к ней питаешь слабость, Эрвин. Я думаю, что у меня это лучше получится.
Дойблер: (крича) Герд! Я сделаю из нее... мыло!
Оберлендер: Не надо кричать, Эрвин. Теперь я вижу, что ты ей слабинки не дашь! Хорошо, Эрвин. Бери её.
Дойблер: А рапорт?
Оберлендер: Я не дам ему хода.
Дойблер: Я не забуду этого, Герд. Можешь рассчитывать на меня. Всегда! Понял?
Оберлендер: Дать тебе в помощь людей?
Дойблер: С этой бабенкой я справлюсь сам.
Оберлендер: Хорошо.
Явление пятое.
Квартира Астрид.
Нажал на кнопку звонка слева. Никто не отозвался. Ещё нажал.
Астрид: Кто там?
Дойблер: Это я, Эрвин. Откройте.
Астрид: Эрвин? Что случилось?
Дойблер: Быстрее, Астрид! У нас нет времени! Срочная эвакуация!
Дверь распахнулась
Дойблер: Одевайтесь! Быстро. Самое необходимое!
Астрид: Но почему? Что случилось?
Дойблер: (шепотом) Собирайся, продажная тварь. Ты – шпионка! Продажная тварь! Продажная тварь! Сколько тебе заплатило НКВД?
Астрид: Уже в который раз, господин Дойблер, эти глупые подозрения. Разве я не доказала всей своей службой?..
Дойблер: Доказала! Доказала! Ты теперь у меня попляшешь!..
Матиас: Убирайтесь, Дойблер. Вы, наверно, пьяны! Вы свинья, Дойблер!
Дойблер: А, и этот здесь… Любовничек!..
Матиас: Замолчите, вы! Низкий, ничтожный человечек! Фрау Ларсон – моя невеста!
Дойблер: Идиот! Твоя – невеста? Это большевистская шпионка!
Матиас: Если вы тотчас же не уберетесь отсюда, я буду стрелять!
Дойблер: Стрелять? Ради этой большевистской шлюхи ты готов изменить фюреру? Рей…
Выстрел
Матиас: Кажется, я убил его.
Астрид: Что вы наделали, Матиас? Что же теперь будет?
Матиас: Оказывается, это так просто.
Астрид: Что просто?
Матиас: Убить.
Астрид: Надо уходить отсюда, Матиас!
Матиас: Это все правда, что говорил Дойблер?
Астрид: Что?
Матиас: Вы работали на русских?
Астрид: Да.
Матиас: Вы уходите. А я останусь.
Астрид: Как вы можете остаться? Вы отдаете себе отчет?..
Матиас: Вполне. Я немец. Немецкий офицер.
Астрид: Матиас, я знаю вас лучше, чем вы сами себя. Вы – немец. Но я всегда говорила вам, что есть другие немцы. Вспомните Панкока, Кокошку, Барлаха! Сейчас настал тот момент, когда вы должны решить для себя раз и навсегда, с кем вы?
Матиас: Я боюсь русских.
Астрид: Боитесь?
Матиас: Может, я неточно выразился. Я не боюсь плена или чего там, Сибири…
Астрид: Да перестаньте вы о Сибири…
Матиас: Жизнь утратила для меня всякий смысл. Единственно, что у меня было, это вы. Но теперь я теряю и вас. Поэтому не все ли равно, где меня расстреляют?
Астрид: Да, если вы останетесь, вас расстреляют, и вы потеряете меня! И не только меня. Вы потеряете жизнь! У вас хватило решимости стрелять, но не хватает смелости принять правильное решение.
Матиас: Какое же?
Астрид: Остаться! Спрятаться!
Матиас: Где спрятаться? Сюда вот-вот нагрянут.
Астрид: Скорее, скорее!
Матиас: Куда?
Астрид: К морю. В сторону пляжа.
Матиас: Зачем?
Астрид: Там Юра! Он нам поможет! Самое страшное уже позади. Матиас, пойдемте, Но лучше бы вам переодеться.
Матиас: Зачем?
Астрид: Ну, мало ли что? Пока я свяжусь с командованием, пока я найду нужных людей…
Матиас: Переодеваться я не буду.
Астрид: Почему?
Матиас: Зачем этот балаган? Я – военнопленный, а не дезертир.
Астрид вышла на улицу. В городе стоял шум – людской говор, рев машин, танков.
Инсценировка повести И. М. Бондаренко Astrid
© Copyright: Виталий Слепушкин, 2019
Свидетельство о публикации №219110602276
Свидетельство о публикации №219110602276
Рецензии