Бунт хранителя

    
   К православному Рождеству, нынче модному празднику,  а заодно к юбилею Российской  Федерации,  в городском музее  Усть-Сыровска готовили художественную выставку.  Мудрить с анонсом не стали, заказав плакаты с большой надписью «Нам 30 лет!». На них, под  трехцветными буквами,   проступали контуры Кремля, танки с самолетами,березки,  а также  купола с крестами.  Внизу, серой  полосой, изображался  народ в массе, - без лиц, с мутными кляксами-головами.
      Строить выставку решили из творений "певцов" родного края. Поэтому, городским художникам отдали фойе и узкий зал, убрав с подиумов  колбы с земноводными.  А в  большой выставочный пригласили столичного портретиста-миллионера. По новым законам, музей  должен сам  зарабатывать. И на модного художника цену на билеты  повысили.
     Развешивать картины позвали Глеба Ивановича, хранителя фондов музея, предпенсионера,   и молодого грузчика по прозвищу  Вольтер.  Оба подрабатывали на выставках, а хранитель еще трудился слесарем.
     Работали три дня. Развеска  процесс утомительный. Залы высокие, стремянки качаются, а узелки на веревках не должны быть заметны. И – главное – постоянные переделки. Музейный художник укажет так, завотделом – этак, а  у замдиректора свое  мнение. К вечеру ноги дрожат, под глазами – круги, как тут не выпить!
     Привезли и ящики с картинами московской знаменитости. Агент художника расставил полотна у стены, заказал нужную высоту… Глеб Иванович обошел зал, разглядывая работы. Такого видеть  не доводилось. Портреты большие, техника  искусная, но – кто на картинах?  Известные политики, бизнесмены, поп-идолы… Льстивая мазня.  И все как-будто из средневековья.
    Правитель государства, "обещалкин,– в костюме короля на троне, министры – в шубах баронов, патриарх и шоу-крикуны в доспехах с пушистыми прибамбасами.  Смотреть противно…
    И еще, эти кошки и псы. На больших полотнах царили  уроды: до шеи они были людьми,  а выше –  морды животных.  Женщины, как полагается, с кошачьими усами, а мужики – овчары, бульдоги… Были люди - крокодилы, обезьяны... Делать такое легко - рисуй пузо политика и приделывай голову ворона. И все так тщательно выписано, волосок к волоску…
   Глеб Иванович, скрепя сердце, развесил вождей правительства,  а к барбосам  и не притронулся, - отвратно. Его напарник Вольтер, тощий «эзотерик», как он себя называл, развесил остальной зверинец.
     -   Мне похрен, Иваныч! Главное, чтоб ровно было. Рамы дорогие…
     -   Ты  - других времен. А я – прежний,  внутри имею…
     -   И что? Смотреть не будут? Валом пойдут… Даже купят за 50 тысяч…
      -  То и оно… – мрачно сказал старый хранитель и ушел в зал местных художников. Там хотя бы река и городские дворы угадывались.
     Здесь ему вызвался помогать молодой  художник Веня, спортивного вида, с бородкой и приветливым взглядом. Он быстро освоил задачу и вязал петли быстрей, чем опытный Глеб Иванович.
     Они разговорились. Оказалось, работы Вени тоже прошли отбор. Вот только место для них подобрали неважное, у двери туалета. На трех небольших акварелях художника боролись отчаяние  суицидника и желание  жить.  Серо-коричневая гамма,  вороны на дереве без листьев, а выступающий острый сук приглашал к самоубийству. И заходящее солнце за горизонт пустыря…
       -  Твое? – удивился Глеб Иванович. –  Тоска! Ты ж – веселый…
       -  Это раннее,  депрессуха, -  пояснил  Веня. – Я тогда  закончил колледж, жил впроголодь.  Работал в школе… А хотелось, как понимаешь,   денег, квартиру... И – творить. Словом,  конфликт мечтаний и возможностей…
      -   Выходит, выстоял?
      -  Справился. Помогли природа, спорт…  Пошли  и другие пейзажи, светлые.  Но хочу окончательно попрощаться с собой бывшим. Сейчас  на трех работах. Пишу на дежурстве…
       -  Не обидно  у туалета?
       -  Чего уж…. Тут старики  выставляются впервые… Успею.
       -  Мужик!  Держи краба…
     Во время развески молодой художник делился планами. Он хотел писать лица людей и смотрел на Глеба Ивановича,  как на модель для портрета. Лик музейного слесаря привлекал его выражением народным в эпоху олигархов и торжества потребительства…

       На открытие выставки Веня не пришел,  отсыпался после смены. В малом зале теснились художники, скрывая  на лицах  воодушевление. Они благодарили устроителей, досталось похвал и развесчикам картин.  Как водится, появились и выпившие.  Но по совету Глеба Ивановича из зала заранее убрали стекло, а на окна мастер навесил деревянные решетки.
     Внезапно в музей ввалились социальные активисты с самодельными надписями  на фанерках.  Они выступали против московского мусора на северной земле. Один из них воззвал: - «Российская Федерация – незаконна! Вот документы, доказывающие обман!»  Но художники, будучи подшофе, вели себя мирно и обещали прочесть листовки.
       Через неделю в город приехал и модный портретист. Деловой, в куртке с соболиным воротником.  Шарфом прикрывал шейные морщины.  Походил  на плешивого ловеласа. Было холодно,  и художник  успел  согреться конъячком...
      К тому времени веревки, удерживающие  рамы, растянулись,  и строй картин нарушился. Живописца сопровождало начальство музея. Вызвали из подвальной слесарки Глеба Ивановича.
     - Ты развесил? – сказал, не глядя на хранителя, художник. – Поправь линию.  И смени местами  картины, - он небрежно прочертил  зигзаг в воздухе   двумя вытянутыми пальцами.
    Делегация уже отвернулась, когда Глеб Иванович выдавил: - Не  сменю!
     - Что? – повернулся к нему   художник. – Почему?
     - Переставлять не буду. Порядок установил ваш агент. И работу приняли все комиссии. Дело закончено…
     -  Верно. Но я автор выставки. Вижу несовершенства… В чем проблема?
     -  Ни в чем, - Глеб Иванович, волнуясь,  старался говорить медленно, твердым голосом. -  Выставка  не ваша, - общая. Мы  все здесь трудились, - художники, рабочие… А что сейчас придумали  -  так стремянка в коридоре.  Сами  поправьте…
     -  Глеб Иванович! – краснея, сказала директор. – Переставьте картины, как
 нужно художнику. И зайдите  ко мне…
      -  Отчего не зайти?  А трогать картины не буду…
      -  Уважаемый,… - сказал, глядя на него с интересом, художник. – Я не приказываю, а прошу.  Общее видение меняется…- от света,  высоты зала...
     -  А в чем смысл? Что изменится при перестановке этих … псов?
     -  То есть? – стал заводиться художник. – Ты понимаешь в искусстве?  Займись своим делом!
     -  А где  оно, искусство?  Думаешь, мы  болваны?   Съедим? Ну, облизал правителей, - понятно. А зачем людям морды ящеров?
     -  Не тебе судить! Рассуждаешь… Вяжи   узлы!
     - Не сужу. Выражаю мнение.  – сорвался  хранитель. – А руки не испачкаю… Павлин!
     - Прекратить! – закричала директор. -  Позовите Володю!
     - Заболел! – съязвил  бунтовщик. - От этих картин всем дурно!
     -  Глеб Иванович! – вмешалась зам директора. – Вы опытный, вас ценят. Принесите стремянку, поправим…
      -  Под лестницей! – предательски дрогнул голос музейщика. – Пусть принесет!  Зачем гнетесь?  Он - художник? Пустой! Мы – культура, а  показывать   это… -  грех!
      Наступила пауза. Все нервно дышали, решая как поступить. Слесарь- хранитель стоял непривычно упрямо, как молодой бык перед боем.
     -  Хватит! Вы – уволены!  - выдохнула директор.  -  Придет Володя,  мы поправим. Простите за инцидент…
    -  Кадры у вас…
     И тут  к  Глебу Ивановичу впервые спустился  ангел красноречия. Тихий голос его зазвенел силой правды  интеллигента-труженика.
      - Вы, госпожа,  меня уволите. Десять лет я работал на музей, чистил  унитазы, менял прокладки, строил выставки… Я получал копейки и  грамоты,  и даже принял  кактус на юбилей.  А теперь, за пустяк, меня выбрасываете? Не я тут должен  бороться. Вы!
     Кажется, Глебу Ивановичу попала в глаз соринка. Он прослезился и резко вытер его  рабочей рукой. На мгновение всем показалось, будто  солнечный свет,  падающий из-за спины хранителя, окружил его голову светлым нимбом.  И будто от фигуры старика отделился эфемерный двойник, поднялся к окну. Там, на сплетении оконного переплета, призрак   трагически распластался,  удивляя  присутствующих.
    И лишь когда Глеб Иванович вышел прочь,  - светлая тень сошла с креста и, улыбнувшись,  растаяла  на солнце, что едва просвечивало сквозь прохладное январское небо.