По ту сторону себя. Роман. Отрывок

Глава 1.
 
Ночная Варшава почти так же безлюдна и напугана, как редкие проститутки, скитающиеся от вокзала до тихих кварталов, где сердобольные польские мамаши укладывают в постели белобрысых Янушей и Магдален. Впрочем, мою Магдалену черта с два уложишь, если она сама не захочет этого. Тогда уж маловероятно самому остаться в вертикальном положении – Магда знает «стопроцентные приемчики», а я не хочу, да и не имел чести сомневаться в ее талантах. Наверное, именно поэтому я согласился выползти из своего двухместного и неприлично комфортабельного для всего одного человека номера в Radisson Blu Sobieski, сесть в молчаливое такси и, наплевав на приступы агорафобии, подняться на сорок третий этаж монументального польского небоскреба.
И только золоченые дверцы перед моим лицом бесшумно вжались в бока лифтового отсека, я сразу понял, что то была последняя бесшумная вещь за этот вечер.
– Алекс! Любимый! – Магда разговаривает быстро, как будто бы слова не помещаются у нее во рту и вываливаются бесконтрольно. Я далеко не первый, не последний и не единственный «любимый» в этом помещении и тем более – в этом мире. – Ты будешь шампанское?! – в самом деле Магда произносит нечто среднее между «ты» и «ти», но я успел привыкнуть к этой милой манере, тем более, что она уже поцеловала меня почти в губы и вгрызлась острой ладонью в локоть пиджака, отстроченного декоративной кожаной заплатой. Если Магда повторит свой перфоманс еще раз, заплата перестанет быть столь декоративной. – Алекс, ты что, трезвый?!  – дернула она меня небрежно, словно у ребенка выдрала шатающийся молочный зубик.
– Поверь, любимая, цены на алкоголь в отеле не стали гуманнее от того, что к ним пожаловал столичный писатель.
– Вы, русские, всегда возите водку!
– И балалайку, – пошутил я. Она действительно рассмеялась.
И смех этот разлился от ее запястий по белым рукам к груди и затерялся в тысячах блесток, усыпавших ее рождественский look – маленькое серебряное платье. Полагаю, подобный наряд – тайная мечта любой толстухи, но Магда скорее всего купила его просто так, хохмы ради, не задумываясь долго, идет или не идет ей буйство серебра. Однако платье ей шло, чертовски шло.
– Ты дурак, – снова тряханула она меня, но уже с какой-то нежностью. – Так что? Шампанское? Или ты сразу побежишь знакомиться со всеми подряд?
– Ты хотела сказать – не стану сопротивляться тогда, когда ты меня потащишь знакомиться со всеми подряд?
Она сощурилась.
– Дурак!
Обещанное шампанское материализовалось у меня в руках так скоро и ненавязчиво, что очнулся я лишь тогда, когда Магда волокла меня уже к третьему гостю, а официант выдирал из моих рук опустевший бокал, чтобы вернуть снова полным.
– Алекс, познакомься! Это Серж! – стало окончательно понятно, что Магда не выпустит меня отсюда трезвым и безызвестным.
Серж повернулся на каблуках и смерил меня взглядом. Серж – большой и заспанно-неуклюжий, у него пухлые губы, пахнущие кислыми оливками, которыми он закусывал вермут. Разумеется, я прекрасно знал его настолько, насколько вообще можно знать человека, которого ни разу не видел. Серж тоже писатель, и пишет он из рук вон плохо. Я читал его последний роман. Это блеф и фальшь чистой воды, но дамочки, вроде Магды, сходят по нему с ума. Серж протягивает мне руку и говорит на английском:
– Добрый вечер. Серж.
– Алекс.
– А вы тот самый?..
– Да.
– Понятно, – еще один пристальный взгляд. – Я вас не читал.
– Я вас тоже, – мы оба соврали, и оба знаем об этом. Смешно также то, что Магда все прекрасно понимает и за видимой беспечностью только и делает, что ежесекундно сканирует реакции людей. В общем-то, это и есть ее работа. Она ведь журналистка. Точнее репортер одного польского телеканала, на вечеринке которого мы все сегодня оказались. Магда звонко бьет своим бокалом о мой, затем о бокал Сержа. Я примирительно улыбаюсь: – Надеюсь ознакомиться на досуге с вашими книгами. Я слышал, они занимательны.
– Взаимно, – Серж отворачивается.
– Серж, тебе нравится вечеринка? – Магдалена вновь говорит очень громко, почти срываясь на крик.
В этот момент громыхнул оркестр, и тот час понеслась трубами и саксофоном нетленная «Let it snow». Мне потихонечку становилось скучно.
– Very good («Очень хорошо» – англ.), – с надменным польским акцентом отвечает Серж. Вообще-то, он чех, но давно живет в Варшаве и на польском говорит прекрасно. Видимо, это дань этикету – поддерживать диалог на понятном для всех языке, а я на польском знаю разве что «dzie; dobry!» («добрый день!» – польск.) и «dzi;kuj;» («спасибо» – польск.), но я не испытываю дискомфорта при этом. Мне нравится мой родной язык – русский. И, возможно, каким-то образом Серж прочел мои мысли. Чуть погодя он спросил: – Вы намерены издаваться в Польше?
– Я приехал за этим.
– Я думаю, Магдалена все устроила?
– Серж, а что ты загадал на Рождество? – Магда не могла стоять в стороне и просто слушать, как мы собираемся вежливо унизить друг друга. Нет, до драки бы не дошло. Я не настолько ненавижу Сержа, а ему, в известном смысле, плевать на меня. Просто в нем литр Martini Rosso, а во мне русская гордость. – Я загадала новые Cartier!
– А я загадал разлюбить тебя.
– Серж, ты такой милый! – Магда игриво смеется, и ее крупные рыжие локоны подпрыгивают в такт хохочущим губам. Она имеет дурную привычку не прикрывать рот во время смеха, и это сразу выдает в ней простолюдинку. Впрочем, в глазах многих, в том числе моих, это лишь придает ей шарма. Ее кудри сверкают ненастоящим красным золотом, шампанское в руках снова и снова отражает их блеск. Магда резко обнимает меня за плечи: – Ну, Алекс! Ну, пожалуйста, скажи, что он милый!
У меня сжалось сердце от этого смеха, и я снял ее руку, улыбнулся:
– Прошу прощения, я пойду покурю. Вы ведь не курите, Серж?
– Курю, но сейчас не хочу, – очень странно, что в этот раз он не соврал.
Теперь уж я сам отыскал официанта и попросил подлить мне. Алкоголь – единственное, что могло по-настоящему меня развлечь. И вовсе не потому что говорить тут было не с кем. Хоть я и был приглашенным Магдой, знали или вскользь слышали обо мне тут многие. И, в свою очередь, среди гостей было полно тех, с кем, как выразилась бы Магда, полезно поиметь отношения. Но вся шутка как раз и состояла в том, что иметь отношений мне не хотелось.
Я протискивался один сквозь толпу. Некоторые дамы приветственно и лукаво улыбались. Все они были красивы для пятисекундного взгляда, а дольше я рассматривать их не желал. Чтобы покурить, пришлось совершить немалый марш-бросок в противоположную часть округлого сверкающего зала. Он тянулся по периметру цилиндрического здания, подпирающего облака. А единственный выход на воздух расположили возле пожарной лестницы.
– Здесь нельзя курить по технике безопасности! – уведомил меня официант. Он скорее всего украинец, приехал на заработки. В Польше это частое явление. – Но не гонять же всех гостей вниз и обратно!
– Спасибо!
– Не за что!
Аварийный балкон оказался не таким уж тесным и явно был рассчитан на толпу людей. Здесь и была толпа. Многие официанты работали уже только на этой территории: очевидно, я не единственный, кто не любит помпезные банкеты.
– Простите, могу я у вас попросить сигарету?
Я повернулся, увидел мужчину лет сорока. Не знаю, сколько он наблюдал за мной прежде, чем решил заговорить, но я и сам не заметил, как смолил уже третью сигарету.
– Как вы узнали, что я русский? – протягивая новому знакомому пачку, спросил я.
– Интуиция, – он улыбнулся глазами, и сразу стало ясно, что интуиция к его прозорливости отношения не имеет. – Артур.
– Алекс, – мы пожали друг другу руки, стоя у высокого ограждения и глядя на город.
– Я знаю, я читал о вас.
– Где?
– Догадайтесь с одного раза, – он засмеялся. И правда было немного глупо спрашивать о таких вещах, потому как местная газета уже напечатала интервью со мной по материалам, которые показали на телеканале Магдалены. Если я и не стал рождественской сенсацией, то одной из конфет в сладком подарке точно мог бы быть. Даже целым пирожным. Артур все еще улыбался, а я не мог понять, кого же он мне напоминает. Я не успел спросить, могли мы быть прежде знакомы, потому что он заговорил сам: – Я вообще-то тоже журналист, но я пишу на радио. Ну, и в газету одну тоже. Так что я в очереди на интервью с вами.
– Да нет никакой очереди.
– Ой-ли? – он прищурился, не веря.
– Вы хорошо говорите по-русски.
– Я и есть русский.
– Ой-ли? – передразнил я его специально, и Артур опять засмеялся. Мне нравилось, как он это делает, как будто бы так и надо: курить на аварийном балконе сорок третьего этажа и гоготать из-за пустяков.
– Да, Алекс, я русский, а история моего имени – отдельная история для целой статьи!
– Валяйте. Я никуда не тороплюсь, – я снова достал сигареты, угостил Артура, прикурил сам. Сигареты заканчивались, но на его историю скорее всего хватит.
– Вы серьезно?
– Почему нет?
Артур затянулся и прислонился спиной к ограждению. За ним пестрела огнями рождественская Варшава. Несколько фонарей, кустарно и впопыхах развешанных здесь, чтобы курящие не прожгли друг друга сигаретами, скупо освещали его лицо. Если бы это была Москва, фонари бы вовсе не понадобились. Впрочем, у нас не справляют католическое Рождество. Артур, наконец, повернулся ко мне:
– Моего отца забрали в армию, когда мама была беременна мной. И уже там, в части, выяснилось, что их перебросят в Афган. Ну, а на войне сами знаете… В общем, была там ситуация: отец на мине подорвался, а его друг, Артур, вытащил его на себе. Тот Артур был азербайджанец, но я русский. Вот те крест! – он шутливо перекрестился.
– Стало быть, вас назвали в честь военного товарища? – я призадумался над историей. Если бы Артур рассказал ее более подробно, я заподозрил бы его во лжи. Возможно, оно так и было. Но мне хотелось верить этому красивому и веселому человеку. Я заметил, что одет он простовато для светского раута – джинсы, свитер, куртка явно не новехонькая. – Вы должны с гордостью носить свое имя. Это смело.
– А вы с гордостью рассказываете о таких вещах, на которые у других смелости не хватает, – это он выдал уже без улыбки, и я догадался, что он имеет ввиду мои книги.
– Вы пытаетесь мне льстить?
– Нет.
– Вы пытаетесь взять у меня интервью?
Опять этот смех.
– Может быть!
– Тогда вы зря стараетесь. Мы можем просто договориться об отдельной встрече, и я запросто соглашусь. А сейчас мы можем говорить о предметах гораздо более интересных, чем моя работа.
– Алекс, да вы весельчак! – продолжал забавляться Артур. У него крупные зубы, большие глаза, темные курчавые волосы. Все-таки про свою национальность он нехило приврал. Но даже если он урожденный еврей с азербайджанским именем и русским паспортом, он все равно мне нравился.
– Вы знали, что клоуны – самые грустные люди?
– Надеюсь, это не о вас!
– Что, если обо мне?
Тут он прекратил смеяться и вздохнул. Как будто бы даже сочувственно.
– Поверьте, Алекс, я прилично занятой человек. У меня просто нет времени на ваши толстые книги. Но, как личность, я вас искренне уважаю. Вы достойны восхищения.
– Это очень притянуто за уши.
– Вовсе нет, – покачал он головой. – Вы просто сами не знаете, как можете повлиять на тысячи, миллионы людей по всему миру. И я даже немного горд, что вы решили приехать сюда, в Польшу, которая стала мне вторым, если уже ни первым домом.
Я долго и внимательно смотрел на него. Да, я пытался его разгадать. Впервые за полтора часа вечера мне стало поистине любопытно и перехотелось мчать вниз за такси, чтобы встретить Рождественское утро в одиночестве у себя в номере.
– Что вам больше всего нравится в вашей работе? – спросил я, чтобы просто заполнить паузу.
– Вы вздумали интервьюировать меня?! – наигранно возмутился Артур.
– Ну, мне показалось, что вопрос с моим интервью уже решен, – спокойно улыбнулся я.
– Сколько вам лет?
– Перехватываете инициативу?
– Пытаюсь понять, можем ли мы перейти на «ты».
Теперь настала моя очередь смеяться. Он в самом деле очень занимательный, и я, кажется, начинал догадываться, почему.
– Тридцать три, – отсмеявшись, признался я. – Ты должен быть в курсе, если читал мою биографию.
– Биографии пишут дилетанты, которые не умеют писать ничего другого, – Артур произнес это до того гордо, что было бы неприлично заподозрить его в неискренности. Возможно, он, как и многие журналисты, тайно надеялся на писательские лавры, но часто эта пылкая мечта навсегда так и оставалась мечтой. Магда как-то спросила у меня, чем отличается писатель от журналиста, коли и те, и те – слуги эпистолярного жанра. Я ответил, что выдержкой, чем очень повеселил ее. Уверен, Артур тоже бы рассмеялся, скажи я ему это. Но он вдруг стал совсем серьезен и сказал вот что: – Просить у тебя визитку мне малость неловко. К тому же, вдруг у тебя ее нет, – вот тут он угодил в точку. – Поэтому я дам тебе свою. Но обещай, что позвонишь.
Я взял карточку, протянутую им. «Artur Baryszewski» – он такой же русский, как я королева Англии, но коль уж я заранее простил ему эту вольность, не стал ни на чем заострять внимание. Просто поблагодарил и убедительно заявил, что перезвоню. В самом же деле, никакой такой уверенности у меня не было. Я лишь мысленно радовался Артуру за его внезапное появление, иначе бы я скис без остатка в обществе ухажеров Магды. Мне удалось даже немного позабыть о ней, что приравнивалось к почти чуду. Но чудо мгновенно разрушилось, как только в лестничном проеме показался хищный серебряный блеск.
– Алекс, в чем дело?! – Магдалена, кажется, зла. – Я ищу тебя везде! – кажется, она не только зла, но еще и здорово пьяна. – Здесь шеф-редактор! – шикнула она словно в ней проснулась кобра и раздула свой капюшон, предвещая опасность. Но она мгновенно переменилась в лице, поняв, что я разговариваю с Артуром: – Good evening! («Добрый вечер» – англ.)  – с лицом, полным нежного подобострастия заворковала она.
– Здравствуйте, Магдалена, – Артур поцеловал ей руку, и она зарделась как пятнадцатилетняя. Я не смог раскусить, подыгрывает ей Артур или в самом деле флиртует, но дальше его голос стал нежнее шелка: – Много наслышан о вас.
– Уж не от него ли? – вильнула она в мою сторону ресницами.
– Нет, – заверил Баришевский и уже окончательно оправдал свою фамилию следующими словами, произнесенными полушепотом: – Ваши репортажи – изумительны.
– Да ну вас! – хихикала от удовольствия Магдалена.
И мне очень захотелось сказать ровно тоже самое им двоим. Нет, не стоит думать, что я ревновал… Впрочем, ладно, я ревновал. Но что с того? Магда крутит хвостом с толком и без, а Артур красив, хоть и немного староват для нее. Разумеется, это она бы так выразилась. В самом деле, я полагаю, они примерно одного возраста, просто у Магдалены есть дикая страсть молодить себя всеми доступными способами. А я, случалось, покупал ей билеты, потому о дате рождения знаю без экивоков.
– Алекс, пойдемте все прочь с этого холода! – от алкоголя у нее еще больше заплетался язык, и она начинала нажимать на шипящие и спотыкаться о каждое слово. – Алекс, зови официанта! Gar;on! Gar;on, s’il vous pla;t! («Официант! Официант, пожалуйста!» – франц.)
– Дорогая, мы не в Париже, – попробовал я ее аккуратно образумить. Впрочем, это какая-то нелепица выходит: вразумлять человека, в чьей разумности никогда не было никаких сомнений. Иначе откуда она в совершенстве знает три языка и еще пять-шесть – бегло? – Магда, – стараясь перекричать ее, попросил я, – идите с Артуром обратно в ресторан. Я сейчас подойду.
– Ты пойдешь с нами, – притопнула она ножкой.
– Да, но позже, – оправдывался я. Помню мне ужасно хотелось ударить ее красивое, но стареющее, избалованное лицо, а после поцеловать. Но я не сделал ни того, ни другого. Артур наблюдал за нами с явным любопытством. Если бы у него на лбу была бегущая строка, сейчас бы там светился всего один вопрос, но он и сам понимал, что этот вопрос не его ума дело. Я постарался улыбнуться и тем самым успокоить девушку: – Я сейчас к вам присоединюсь.
– Ты хочешь сбежать! – Магда довольно болезненно тыкнула в меня пальцем.
В этот момент с другого края балкона раздался душераздирающий визг. Кричала девушка, которую с нашей стороны видно не было, ее закрывала толпа. Стали доноситься и другие голоса. Встревоженные люди о чем-то спорили на разных языках и довольно громко.
– Что происходит? – оглядывалась Магда, уже забыв, что секунду назад собиралась закатить мне пьяную истерику. – Алекс?
– Я сейчас.
Интуитивно я стал пробираться вглубь собравшейся толпы. Что тянуло меня больше, не знаю. Возможно, писательское любопытство, помноженное на игристое полусухое, взыграло во мне нешуточно, а возможно, Магда права, и я просто решил сбежать под любым предлогом. Так или иначе, я долго не взвешивал и не выдумывал, моментально решив, что именно моей персоны не хватает там, в самой гуще событий. Я распихивал во все стороны загораживающих путь людей, и уже через пару секунд увидел и кричавшую девушку, и то, из-за чего она так испугалась.
– Nie zbli;ajcie si;! («Не приближайтесь!» – польск.)
– Что вы стоите?!
– O, m;j bo;e! («Боже!» – польск.)
Кто-то громко охал, кто-то едва слышно шептал, но все неотрывно глядели на неподвижно сидящий на тонком ограждении силуэт. Худощавый, ссутуленный с коротко стриженными редкими светло-русыми волосами. Я понял, что это девушка лишь по одутловатым щекам и круглому подбородку. Она смотрела на ночной город и выглядела невозможно потерянной, словно бы залезла на перила случайно, а теперь просто не знает, что со всем этим делать. Так же я понял, что она вовсе не хочет прыгать, в противном случае она бы давно уже покончила с собой. Ей никто особенно не мешал. Люди обступили ее полукругом, таращились, восклицали в пустоту, но никто не решался подходить. Она была совершенно одна, хотя толпа на балконе насчитывала уже не один десяток человек. Сзади меня раздался знакомый и явно недовольный голос:
– Алекс!
Разумеется, это была Магда, и ее появление сейчас было совершенно нежелательно. Я протиснулся в первые ряды, максимально близко к самоубийце. Рядом со мной шевельнулся один мужчина. Он был из гостей, в статном фраке, и волосы старомодно под гелем, вот только голос его несолидно дрожал:
– Pani, prosz;, podaj mi r;k;… («Пани, прошу вас, дайте мне руку…» – польск.)
Он потянулся к ней, и девушка неловко дернулась. По толпе синхронно прозвучал панический возглас. Слава богу, трагедии не случилось, но силуэт заметно накренился в опасную сторону. Девушка теперь едва держалась за холодную сталь ограждения.
– Niech kto; wezwie policj;! («Кто-нибудь, вызовите полицию!» – польск.) – не выдержала одна престарелая блондинка.
Она куталась в шубу, слишком жаркую и слишком шикарную для этого места. Я вдруг заметил, что виновница переполоха одета не в пример ей, совершенно не по-светски: простенькие брюки, белая рубаха навыпуск. Я уже видел кого-то одетым точно так же. Через мгновение этот кто-то дал о себе знать:
– Не трогайте ее! – завопил парнишка-официант, который до этого показывал мне, как попасть на балкон. – Алечка, слышишь меня?! – он был рыжий, грузный и немного косолапый, поэтому очутился в авангарде собрания не так оперативно, как я. – Алечка, ну, що ты делаешь?! – девушка при этих словах глянула на него, а взбудораженные люди пялились теперь поочередно то на него, то на нее. – Слезай, пожалуйста!
– Толик, уйди! – только и крикнула ему та, которую он только что нежно назвал Алечкой.
– Не уйду! Ну, що ты удумала, а?!
– O czym oni m;wi;? («О чем они говорят?» – польск.) – волновалась блондинка в шубе.
– On prosi j;, by tego nie robi; («Он просит ее этого не делать» – польск.), – все так же дрожа, как осиновый лист, объяснил ей пан во фраке.
– Czy to kochankowie? («Они любовники?» – польск.) – не унималась мохнатая.
– Nie wiem («Я не знаю» – польск.), – нервничал пан.
Тем временем Толик уже подобрался к самоубийце и вытянул ей навстречу руки:
– Алька, не дури…
На нем точно такие же брюки и рубашка, а сверху еще фартук, и маленький овальный бейджик приколот к левому нагрудному кармашку. Куда он подевал свой поднос с напитками, и куда, вообще, подевались все остальные официанты, так и осталось загадкой. Загадкой было и то, почему я не помнил Алю среди обслуги. Впрочем, много ли я обращал внимания на официантов и барменов? Отнюдь. Но ее бы я запомнил, непременно запомнил, хотя бы потому что девушек-служащих в зале попросту не было. Мимолетно я перехватил ее взгляд и разглядел в нем опасную решимость. Если она собралась прыгать…
– Алька, ну, що ты как маленькая, ей-богу?! Ну? Че ты? Че?.. – рыжий сделал еще один шаг.
Резкий порыв ветра затрепетал по его ярким волосам, продувая насквозь всех собравшихся, нещадно раздирая Алину рубашку. В ту же секунду ее правая нога то ли случайно, то ли по собственной задумке провалилась в пустоту пространства за балконом. Снова общий всхлип.
«Алекс!» – резануло где-то неподалеку от меня.
Я знал, что надо действовать быстро, немедленно, сейчас…
– Алекс! – Магда вгрызлась мне в пиджак. – Идем! – она уже приказывала. Смотреть суицидальное представление ей особенно не улыбалось. Из этого можно было бы сделать сенсацию, только Магдалена не любительница кровавых драм. Ее больше интересуют драмы сердечные. – Упрямый осел! Идем!
– Извини… – я одним махом сорвал ее руку, она и опомниться не успела. Кажется, даже толкнул, но Артур был уже рядом и подхватил ее.
Все с выпученными глазами смотрели на разворачивающийся экшн, где все слилось в один замедленный кадр: девушка-самоубийца скользит оставшейся на узком парапете ногой, в следующее мгновение нога срывается. Толик, спотыкаясь, летит к ней, румяный от холода и адреналина. Я не смотрю на него. Смотрю только на висящую на скольком поручне Алю. Всего одна рука. Всего одна секунда. И спустя эту секунду мы вдвоем с Толиком хватаем девичью руку. Толик сам едва не вываливается за ограждение.
– Держись!!! – не понятно кому ору я.
Аля тоже визжит, и рыжий официант, и еще эта блондинка в шубе. К нам бросается зализанный гелем пан. Мы втроем тянем несчастную.
– Отпустите! – это уже кричала Аля, но сама же в панике хваталась второй рукой за наши ладони. В ее голосе было столько слез и жалости к себе, что никто бы здесь отныне не позволил ей упасть и ни за что бы не выпустил. Мы рывком затащили ее на безопасную часть балкона. Она плакала, вцепившись в мой пиджак. Рядом стоял Толик на коленях. Возможно, он тоже плакал, я не видел. Меня оглушал ее плач.
– Все в порядке, – зачем-то сказал я и посмотрел на нее: несчастнее глаз я еще не встречал – зареванные, озерно-голубые, нервные, Алины зрачки дергались в них словно горошины черного перца, случайно попавшего в чистую лазурь.
Наверное, я хотел еще что-то сказать, но к этому моменту уже очнулась Магда. Она буквально волоком оттащила меня от распластанной на полу плачущей девочки:
– Ты что, больной?! – заорала она мне в лицо.
– Я помогал.
– Никогда тебя не прощу! – она ударила меня сжатым кулаком в плечо и тоже заплакала.
Несколько минут я успокаивал ее. Подошел Артур, вежливо поинтересовался, может ли он помочь. Я скупо отмахнулся, и он ретировался так же быстро, как до этого ворвался в мое одиночество. Я больше не думал о нем в этот вечер, мне было чем себя занять: я унимал злобно матерящуюся на трех языках Магдалену и пытался совладать с навалившей на меня апатией.
Вскоре Магда успокоилась. Она заявила, что скоро полночь, а я еще не загадал разлюбить ее. Мы вернулись в ресторан. После морозного балкона здесь показалось душно и мертво, а вечеринка стала походить на бал богатеньких зомби. Магдалена больше не плакала, а напротив стала вдвое весела. Впрочем, и уровень употребленного алкоголя вырос в ней примерно вдвое. Серж, к которому она липла словно облитая серебром оса, поначалу радовался ее инициативности, но вскоре стал заметно раздражаться.
В полночь посыпались конфетти. Громкая музыка взорвалась с новой мощью, я едва мог различить мелодию «Jingle bells». Блестки летели повсюду прямо с потолка в наши бокалы, а люди наигранно веселились, как будто бы продолжали позировать на камеры. Камеры и правда сновали повсюду. Я же нашел неприметное место возле колонны, куда почти не долетал отраженный свет с зеркального диско-шара. Я перешел с шампанского на вермут, как и Серж, надеясь остаться незамеченным до конца вечеринки. Магда к этому времени уже отплясывала с каким-то актеришкой нечто среднее между твистом и фокстротом, и тогда вдруг явился Серж. Видимо, учуял знакомый запах.
– Good evening.
– Good evening.
Помолчали. Серж прихлебнул из конусообразного бокала, я последовал его примеру.
– I want to go to the hotel («Я хочу уехать в отель» – англ.), – снова подал голос мой неожиданный конкурент.
В литературе мы совершенно не конкурировали и не пересекались. Он был бесспорно популярнее меня, и, подозреваю, всегда будет. Серж исторгает из себя надуманные, неправдоподобные, псевдофилософские истории. Он выдает их за чистую монету, спекулируя на невинности женских героев и безукоризненном благородстве мужских. Даже если вы встретите в романе у такого писателя «плохого парня», то к концу произведения это парень обязательно прозреет при помощи всесильной магии любви. А, если уж встречается «злодей», то злодей это абсолютный, отъявленный, не способный на высшие чувства. Так и слышишь со страниц, как он гогочет демоническим смехом и потирает когтистые ручонки. Словом, это юношеский фарс и грезы замученных бытом домохозяек. Я исключительно презирал с малолетства подобный ширпотреб, но не мог не уважать Сержа как фигуру, хоть и одиозную, но все-таки весомую (и в прямом, и в переносном смысле).
– Right now? («Прямо сейчас?» – англ.) – неохотно уточнил я.
– Yes, I'm tired. («Да, я устал.» – англ.)
– Well… Happy journey and good night («Что ж… Хорошей дороги и доброй ночи» – англ.).
– Thanks («Благодарю» – англ.), – бросил Серж как барин уличной собаке косточку. Он снова пристально оглядел меня. Не знаю, то ли ему нравилась моя внешность, то ли страшно раздражала, но, кажется, он готов был изучать меня часы напролет. И пусть бы изучал, с меня не убудет. Только взгляд у него такой сливочно-масляный, в общем, до того неприятный взгляд, что выдерживать его удовольствие довольно паршивое. И физиономия у него до ужаса неприятная. Мало того, что щеки на глаза наползают, так еще целиком все лицо вместе с носом будто бы вдавлено в череп как у мопса. Если бы Серж был собакой, непременно был бы мопсом. А если у меня когда-нибудь будет мопс, непременно назову его Сержем. После долгого молчания, сопровождавшегося изучением лиц друг друга, Серж, наконец, вымолвил: – Alex, your friend Magda is a very cute woman. I think you should take her to your hotel («Алекс, твоя подруга Магда очень милая девушка. Я думаю, ты должен отвезти ее к себе в отель» – англ.), – помолчал некоторое время и прибавил: – Otherwise, I'll take her to my hotel («В противном случае я отвезу ее в свой отель» – англ.), – он жирно улыбнулся, снова обдав меня запахом маринованных оливок.
Какой же он козел, в самом деле… В каком-нибудь сельском клубе под Тамбовом за такие слова ему бы уже начистили его холеную морду. Тем не менее, несмотря на всю свою истовую козлиность, он поступил открыто и честно, потому как Магда уже вряд ли соображала, в чьем такси и в какой отель ее везут. Она свисала огромным серебряным галстуком с шеи своего кавалера по танцу и, не удивлюсь, если называла его Сержем или Алексом. Меня так и подмывало разыграть дурня и прикинуться, будто бы я не понимаю, о чем речь. Но, снова поглядев на Магду, я лишь коротко вздохнул, кивком поблагодарил и одновременно попрощался с Сержем, после чего решительно направился к кривляющейся парочке.
Разнимал я их недолго. Мне даже с некоторым облегчением всучили ценный груз, и я поволок Магдалену к лифтам. И только закрылись двери, Магда напала на меня словно голодная кошка. Мы стали целоваться, она хватала меня за волосы и вела себя чересчур дерзко даже для себя.
– Милая, не здесь… – я мысленно считал этажи… Какого черта мы так высоко забрались?! – Милая… Тебя могут увидеть…
– Плевать! – рыкнула она мне в ухо. – Ненавижу тебя, русский ублюдок!
Лифт остановился, и она остановилась тоже. Гордо задрала подбородок, как ни в чем не бывало выпрямилась, правда при первом же шаге из лифта споткнулась, едва не подвернув ногу. Я схватил ее за локоть. Она уже облачилась в короткую шубу из золотистого лисьего меха, цветом точь-в-точь как ее волосы. Я внезапно понял, что она удивительно напоминает это немного сказочное, немного несуразное животное. Но столько экспрессии с ее стороны было совершенно явно лишним, а я чувствовал, как невыносимо устал, и очень надеялся, что моя лисичка не захочет провести остаток ночи с русским ублюдком.
– Поедешь домой? – аккуратно придерживая за рукав, я сопроводил ее на улицу. Немедленно подкатило такси, остановилось в точности у наших ног.
Магда качалась как метроном, и я боялся, что ее вот-вот стошнит. Мне было и жалко ее, и смешно в тот момент. Она попыталась остановить непрерывное качание и повернулась ко мне. Повернулась с таким презрением, как будто бы я только что поднял на нее руку. Зачем-то схватила меня за подбородок, шикнула в губы:
– Скотина! – затем довольно ловко забралась на заднее сидение автомобиля и крикнула уже шоферу: –  Radisson Blu Sobieski. Pan Miroslawski jest bardzo zm;czony. Czy znasz pana? («Radisson Blu Sobieski. Пан Мирославский очень устал. Вы знаете пана Мирославского?» – польск.) – водитель, по всей видимости, понял, что речь обо мне, подозрительно покосился и отрицательно покачал головой. Магдалена лишь раздраженно закатила глаза: – Садись! Что стоишь?!
Я сел. Ехали недолго, но она успела задремать и успокоиться. Это дало время передохнуть и мне. Сегодня она вздорная больше обычного. Возможно, ее прежние опасения насчет предстоящего развода подтвердились, но расспрашивать об этом мне нисколько не хотелось. Магда спала на моем плече, покачиваясь от движения такси, а я уставился в окно. Видел, как внутри него уменьшается и сливается с другими высотками тот самый небоскреб, где всего пару часов назад едва не погиб человек. Я никак не мог распрощаться с этой мыслью, не мог запросто успокоиться, понимая, что пусть даже я сделал все возможное в тот момент, смерть подошла к балкону вплотную, встала прямо напротив и наблюдала, кто победит: счастливый случай или неотвратимость. Я закрыл глаза. А когда открыл, мы были уже на месте.
Магдалена вела себя тихо. Возможно, ее укачало в машине, но она не желала показывать этого. Она попросила наполнить ей ванную. Пока еще лилась вода, залезла туда. Я уже было собрался уходить, она остановила:
– Посиди со мной.
Я притащил себе стул, фужеры, достал из мини-бара сок, налил нам. Я, наконец, впервые за весь вечер ослабил галстук и облегченно откинулся на спинку. Небольшими глотками пил сок, слушал как Магда умывает лицо от косметики. У нее есть удивительное свойство – она ничего не стесняется. Не стесняется быть одетой, не стесняется быть раздетой, не стесняется быть умной ровно так, как не стесняется быть глупой. При полном макияже или прямо как сейчас – с бледным лицом и первыми серьезными морщинами – она всегда смотрела без стеснения, даже нагло. Мы долго молчали, Магда заговорила первой:
– Я подала на развод.
– Ты или он? – зачем-то уточнил я, хотя мы давным-давно договорились, что я не стану лезть в ее так называемую семейную жизнь.
– Я? Он? Какая разница?! – возмутилась она, чем лишь подтвердила мою догадку касательно инициатора заявления. – Я возьму свои права! Это вопрос времени!
– Что ж, – я пожал плечами, стараясь сохранять дистанцию в данном вопросе, – если кто-нибудь доложит твоему мужу, что ты была у меня…
– Это не твое дело!.. – грубо перебила она меня и тут же стихла: – Алекс?..
– Да?..
– Ты ужасный сегодня. Грустный. Чужой… – ее каре-зеленые глаза заметались по ванной комнате, казалось, Магда вот-вот расплачется. Она резко притянула согнутые ноги к груди, зарылась в них носом и обиженно выглянула так, что из-за колен показались только верхние ресницы: – О чем ты думаешь?
– Честно?
– Честно.
Я помолчал, чувствуя, что быть честным мне что-то мешает. В самом деле не было такой темы, что мы бы не обсуждали с Магдой. За два с половиной года нашего знакомства, нескольких прожитых стран и нескольких прожитых жизней по разным отелям и гостевым домам, мы стали почти родственниками. Она осталась неизменна себе, разве что порой позволяла лишнего в мой адрес, но я прекратил обижаться на нее за это еще в самом начале. Когда она орет нечеловеческим голосом, срываясь на русский мат и французские обидные словечки (значение которых она потрудилась, чтобы я знал), она все так же оставалась собой: тонкой, хищной, моей Магдой. А вот я изменился. Я стал тем, кем я стал. Она видела, как я меняюсь, способствовала этому, иногда помогала, иногда бросала ко всем чертям, иногда делала одолжение, иногда делала вид, что делает одолжение. В глаза говорила мне о любви, потом звала подонком и удирала в постель к какому-нибудь очередному малоизвестному певцу или поэту. У нее, видите ли, слабость до поэтов. Я же долгое время верил в то, что это она моя слабость. Я чувствовал ее не просто некоторой частью себя, а жизненно важным органом, без которого я превращусь в овощ, могущий разве что пить, есть и испражняться. Это она, как мне казалось, научила меня писать. Теперь она приволокла меня в эту страну, она готовит серию интервью с моим участием, она сидит в моей ванной, и она же требует объяснить ей, о чем я думаю.
А я думаю о том, как нелепо бы выглядел на ней Серж, и еще о том, что мне пора сделать инъекцию. Да в придачу еще о той девочке, Але.
– Я думаю о той девочке…
– Что? – Магда выпятила любопытный острый нос и моментально прекратила разыгрывать обиженную.
– О той девочке из небоскреба, которая чуть не упала сегодня.
– Ты шутишь? – Магда в самом деле не верила мне. – Что за чепуха? Он думает о девочке! – она рассмеялась в голос и вдруг поджала губы: – Ты что, возбудился на нее?
– Вот это точно чепуха. Она же совсем ребенок, – мне стало неловко, и я уткнулся взглядом в стакан.
Магда медленно подплыла ко мне по бортику ванной, хитро заглядывая в глаза. Она пыталась смутить меня еще больше. Когда человек так много знает о тебе, он буквально получает доступ к твоему настроению и эмоциям. Поскольку ругательства уже не пронимали меня по-настоящему, она решила сменить тактику, разлилась в сладостной улыбке:
– Расскажи мне об этом… – зашептала она, сверкая лисьими глазами под растрепанными и совершенно неприлично раскинутыми по обнаженному телу кудрями. Часть их спуталась, превратилась в ужасную липкую паутину. Именно с такой прической изображают в сказочных фильмах кикимор и ведьм. Магда потянулась ко мне губами, наши глаза встретились: – Расскажи, что ты почувствовал?..
– Я просто хотел помочь, – упрямо заявил я, глубоко в душе ненавидя треклятую женскую интуицию. – Ей, может, восемнадцать, а может, и тех нет. Что может толкнуть юную девушку на подобный шаг? Ей явно нужна была помощь, и потом…
– Ой, Алекс! – перебила меня Магдалена и вновь коротко рассмеялась. – Твоя благородная чушь очень милая!
– Если бы это написал Серж, ты бы ему поверила, – буркнул я в стакан.
– Ревнуешь? – с удовольствием заметила она. – Ох, любимый, в восемнадцать лет я тоже резала вены! – весело хохоча, она продемонстрировала, как именно делала это. – Чтобы все знали, какая тонкая я натура! Как тяжело я живу здесь, в черствых людях! – Магда плескала водой в разные стороны, она вновь была весела и беспечна. Моя рубашка и брюки намокли, теперь я тоже улыбался, хоть и не считал ее высказывания смешными. – Все от любви! От страсти! Я тоже любила, когда меня спасали! Ах, я мечтала о принце! Большом сильном принце! Алекс! – она вызывающе поглядела на меня: – Ты будешь моим принцем?
– Я не такой уж большой, – попытался отвертеться я.
– У тебя сердце большое, – прекратив смеяться, Магда теперь демонически улыбалась. Я чувствовал силу, которая исходит от нее, чувствовал ее призыв. – Иначе не был бы Алексом. Ты уникальный. Я это знаю… Иди ко мне, – произнесла она нежно. – Я хочу тебя.
Я поднялся со стула, убрал подальше наши бокалы, шагнул в воду, опустился на колени. Вода полилась через край ванны. Одежда пропиталась моментально. Рубашка липла к телу, задевая недавние шрамы. Они почти не беспокоили больше, но все же ощущались. Магдалена лежала подо мной, запрокинув голову, стонала громче, чем стонет обычно. Не знаю, сколько раз она кончила. Думаю, ночной портье насчитал не менее трех раз, когда ее голос доходил до самых высоких октав.
 
Глава 2.
 
Я проработал весь день. Магда ушла в двенадцать, перед этим долго собиралась, рыскала по номеру, словно бы стараясь привлечь мое внимание. Быстрые сборы – вообще, не ее конек. Она будет кряхтеть в постели и считать мух на подоконнике до тех пор, пока невыносимые обстоятельства не сподвигнут ее встать и начать что-нибудь делать. Тогда она начинает носиться как угорелая, материться и проклинать весь мир, обвиняя во всех своих бедах, непременно всюду опоздает, а, поняв, что попала в ситуацию с громким русским названием на букву «ж», наконец, сосредоточится и выполнит все в кратчайший срок. Сегодня утром было тоже самое: она не давала мне полностью погрузиться в работу, пока ее мобильник не раскалился от входящих звонков из студии. Магда вскочила в платье и унеслась пулей, даже не попрощавшись. Тогда я все же смог уйти с головой в новый роман. Писал, как проклятый. К пяти часам кончики пальцев горели, истершись о клавиатуру ноутбука.
Я в последний раз на сегодня критически оценивал то, что получилось. Когда Магда была еще тут, мешалась и надоедала бессмысленными репликами, мне казалось, что в моей голове назрела не менее чем гениальная история. Но, когда я перечитывал написанное сейчас, спесь потихонечку сползла с меня. Вновь я был недоволен собой. Слава богу, «гоголевских» привычек я не имею и любой материал всегда оставляю в целости. Однако я остро чувствовал, что моему слогу чего-то не хватает. Это то ощущение недосказанности, когда изнутри ты весь пропитался и буквально провонял своей задумкой, стал с ней единым целым – плотью и кровью, но выплеснуть на бумагу и отобразить самоё себя практически не в силах. Все равно что спросить у человека: «Расскажи о себе» – он немедленно впадет в ступор и начнет нести околесицу. Вот такой околесицей мне теперь виделась проделанная работа. Конечно, роман был только в самом начале – всего пару глав и несколько набросков на последующие, но я уже кипел неуверенностью в себе.
Единственным решением было бы показать новую работу Магдалене, но она была далеко и занята. Готовилась к прямому эфиру с моим участием. Я был выбран одним из гостей студии вечернего ток-шоу. И мне уже пора было собираться.
Я поймал такси у привокзальной площади, а до нее прогулялся пешком, скуривая одну за одной сигареты и изучая горожан. Сегодня немного подморозило, но глоток свежего воздуха был мне необходим, чтобы прочистить голову перед интервью. Я немного волновался, что мне не прислали заранее список вопросов. Подозреваю, что Магда просто забыла об этом, готовясь к давешней вечеринке. Вообще, все, что ей лично не казалось жизненно важной информацией, она забывала по щелчку пальцев. А я точно знаю, что Магда уверена на все возможные проценты в моей взаимной любви с телекамерой. «Ты потрясающий в кадре!» – мурлыкала она после съемок. Оттого она попросту не придала значения тому, что я должен буду говорить и на какие вопросы отвечать.
В студии меня встретила курносая барышня, дурно изъясняющаяся на любом из неродных языков: приветствовала она меня на безобразном русском, пыталась что-то объяснить на еще более ужасном английском. От ее бесконечных шипящих у меня завибрировали перепонки. Я в сотый раз пожалел, что не знаю польского. Мне нравится этот язык, он мелодичный и ласковый. Если Магда начинала ругаться на нем, меня всегда это умиляло. Но эта девушка, маленькая, шустрая, с белобрысым хвостиком на затылке и выговором банки с крупой, утомила меня беспощадно. Вдобавок она параллельно разговаривала с кем-то еще по микрофону, надетому на голову. Да и во всей студии стояла жуткая суета, а мне легко передается окружающая нервозность. К тому же я все еще не встретился с Магдой. Я спросил у этой девушки, чье имя так и не разобрал, как мне найти Магдалену. Она скривилась и принялась причитать, позабыв, что я мало понимаю ее язык. Мне показалось, она жаловалась на Магду. По крайней мере, ничего лестного в ее речи я не разобрал. Под конец она влепила мне в ухо какую-то затычку, повесила радиоприемник за спиной на брючный ремень и тыкнула в сторону съемочной площадки.
Я понял, что мне надо идти. Пока шел, нервно поправлял затычку в ухе, она жуть как неприятно впилась в кожу. И вдруг расслышал доносящийся мне прямо в мозг голос:
– Алекс?.. Алекс, ты тут?.. – ах, вот что это за ерундовина – суфлерский микрофон. – Алекс, я смогу слышать тебя, когда ты будешь на площадке и тебе дадут микрофон, – это говорила Магда. Несмотря на искаженное восприятие голоса, я сразу узнал ее.
Мне стало немного обидно оттого, что она не нашла времени прийти и пообщаться со мной лично перед съемками, но радовался, что именно она будет моим переводчиком во время шоу. Я добрел до белого разлапистого дивана. Он стоял чуть левее от кресла ведущего и легко мог уместить двух-трех человек. Локация полностью была выдержана в светлых, как будто бы воздушных тонах – нежно-голубой, бледно-розовый, много декоративных стеклянных элементов, подсветки. Это нечто среднее между романтической инсталляцией на космическую тему и ультра-современным провансом, скрещенным с хай-теком. Я еще не привык к тому, что съемочная площадка зачастую представляет собой обособленный остров в целом океане бушующих телевизионщиков – операторов, различных помощников, непременно режиссера и кучи ассистентов. Все они скакали вокруг в потемках, словно привидения. А я сидел один на диване и пока слабо представлял, что мне дальше делать.
Подлетела моя знакомая с хвостиком, ловко примостила на лацкане пиджака едва видимый микрофон-пуговку и снова пропала. Я наклонился к микрофону:
– Магда, ты меня слышишь?..
– Не только слышу, но и прекрасно вижу! – фыркнула она. – Не горбись и не пытайся приблизиться к микрофону, иначе фонит.
– Ладно. Я понял, – я послушно выпрямился. – Ты хотя бы можешь мне в общих чертах рассказать, о чем пойдет беседа? Мы будем обсуждать проблему глобального потепления или антироссийские санкции?
– Дурак! – рассмеялась она. А мне вот ни капельки не смешно было. – Ведущая будет спрашивать о тебе и твоих книгах. Ты легко справишься.
– Это обнадеживает.
– Алекс, не волнуйся, – ласково проворковала она в моей затычке. – Я буду рядом.
До прямого эфира оставалось буквально несколько минут. На площадку уверенной поступью зашла красивая длинноногая особа с шикарными распущенными волосами цвета ночного неба, села рядом. Через пару секунд, чертыхаясь и бормоча что-то под нос, влетела другая дама – молоденькая и эпатажно разодетая шатенка. Она заняла рядом стоящее кресло, и я понял, что она и есть ведущая. Не зря мне ее лицо показалось знакомым: это шоу одно из самых любимых и популярных в Польше, а девушка – ультрамодная ведущая Елена Званич. Магда как-то рассказывала о ней и отзывалась, мягко говоря, недобро. В любом случае крестить с ней детей я не собирался.
Елена суетилась и будто бы не обращала внимания ни на меня, ни на вторую гостью, листала какие-то бумаги, быстро переговаривалась с ассистентами. Но как только пропищал условный сигнал, а вся студия воспылала полным светом, ведущая моментально переменилась в лице и засверкала вымуштрованной улыбкой в телекамеру напротив.
Поначалу все шло нормально. Елена разговаривала с брюнеткой. Та оказалась моей коллегой – писательницей женских романов. Ее звали Ирма. Они много и долго обливали друг друга взаимными комплиментами. Говорили на заурядные темы: с чего все началось, об обратной связи с читателями. Ирма светилась гордостью и изредка поглядывала на меня. Как будто бы дружелюбно, но было в ее глазах нечто такое, что заставляло беспокоиться. Никаких веских причин паниковать у меня не было, но я весь внутренне сжался, ожидая внимания к своей персоне.
– Алекс, – наконец, обратилась ко мне Званич. Магда переводила: – Через неделю в Польше выходит ваша первая книга, и в книжных магазинах ожидается бум продаж. Что вы об этом думаете?
– Я думаю, что это замечательно, ведь люди не разучились читать.
Общий смех, от которого у меня вспотели ладони.
– А вам не кажется, что интерес к вашим работам основам не на вашем писательском таланте, а на интересе к вашей личности? – с хитрой улыбкой произнесла Елена.
И вновь смех. Я был по-настоящему озадачен.
– Что вы имеете ввиду?
– Я имею ввиду, что люди будут вас читать, только потому что вы первый в своем роде писатель, открыто заявляющий о том, что сменил пол.
У меня едва не вырвалось: «Что?!.», но я смолчал.
Елена продолжила:
– Не так давно вы сделали операцию по удалению грудных желез. Как вы сейчас себя чувствуете?
Я понятия не имел, откуда у нее эта информация. Разумеется, скрыть полностью тот факт, что когда-то я носил женское имя и воспринимался обществом как женщина, было невозможно. Но об операции я не распространялся. Все прошло не так гладко, как хотелось. Сказался возраст. Да что уж ходить вокруг да около, я едва не отошел в мир иной на операционном столе! Шрамы до сих пор немного зудели, а теперь я вдобавок почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Я заставил себя улыбнуться:
– Спасибо, чувствую себя прекрасно.
– Алекс, вы делаете инъекции тестостерона? – не отставала ведущая все с той же пронзительной телевизионной улыбочкой.
– Разумеется.
– Наши зрители интересуются, как скоро вы намерены завершить переход?
– Вы имеете ввиду…
– Я имею ввиду, когда вы станете настоящим мужчиной со всеми… хи-хи… атрибутами?
Вокруг новый приступ смеха. Я почему-то только сейчас заметил, что напротив нас расположены трибуны, где сидят люди. Я не видел их прежде. Мне казалось, что смех этот заранее записан и включается в нужный момент, но теперь понял: смеются живые зрители. И смеются они надо мной.
Я сглотнул.
– Елена, боюсь, вы ошибаетесь. Я и есть мужчина, – кое-как ответил я.
Не знаю, насколько фальшиво выглядело мое лицо. Выдавал ли меня ко всем чертям пот на лбу, дрожали ли мои руки. Я все еще старался держаться прямо, но ощущал, как позвоночник буквально складывается пополам. Все озвученные вопросы я слышал миллион раз, но именно сейчас, в прямом эфире телестудии, я почувствовал себя так, как будто бы меня заживо жарят на сковородке.
– А у меня тоже вопрос! – перевозбуждено звякнула брюнетка за моей спиной.
– Да, Ирма, прошу вас, – довольно мурлыкала Званич.
– Алекс… Вас ведь Алекс зовут, да? – только глухой не расслышал бы и не запомнил мое имя, повторенное уже с десяток раз. – А как вас зовут по-настоящему?
– Алекс, – чувствуя новый подвох, я изобразил нечто вроде непринужденного пожимания плечами.
– Это ведь ваш псевдоним! – плеснула она руками, мол, «Что за вздор!», и зал с удовольствием отреагировал на провокацию. Люди начали улюлюкать и кривить лица. – Как вас зовут по паспорту?
– Алекс, – мои зубы скрипнули.
– То есть вы уже поменяли паспорт? – словно бы обрадовалась Елена и легонько ударила меня по руке. – Это потрясающе! И вы правда очень похожи на мужчину! Ваши дамы никогда не испытывали разочарования, когда узнавали, что вам кое-чего мужского не хватает?
Меня едва не вывернуло прямо на нее. Желудок уже ходил ходуном от злости.
– Возможно, Алекс предпочитает мужчин! – не дала мне ответить писательница и так ванильно-снисходительно улыбнулась, как будто прощала мне какую-то милую шалость.
– Алекс, вы гей? – живо подключилась Елена.
– Нет, я не гей.
– Но у вас были мужчины? Или вы… девственница?
Смех к этому моменту почти не умолкал. Зрители смеялись то громче, то тише, давая девушкам возможность снова и снова подковырнуть меня. Не знаю, как я дожил до конца эфира. Уже в финале они все-таки вяло поинтересовались, над чем я сейчас работаю. Но прежде мне пришлось еще раз объяснить, что я мужчина, и что мои родители уже спокойно относятся к моим особенностям. Спросили, бывает ли у меня менструация и хочу ли я иметь детей.
Из студии я вышел, покачиваясь, словно пьяный. Подскочил какой-то репортер. Слава богу, его оттащил вовремя оказавшийся рядом охранник. Единственным моим желанием сейчас было увидеть Магду. Увидеть и посмотреть ей в глаза. Я спросил у того же охранника, где мне найти Магдалену. Он указал на проход. Она обнаружилась в своем кабинете: болтала с кем-то по телефону, стоя лицом к окну напротив входа, смеялась. К счастью для меня и к несчастью для нее, больше в кабинете никого не было. Я зашел и резко захлопнул за собой дверь.
– Алекс! – Магда тут же прервала разговор и побежала мне навстречу. – Ты моя звезда!
– Как это понимать?! – рявкнул я, больше не сдерживая эмоции.
– Тише, тише! – она отпрыгнула в сторону. – Не кричи.
– Не кричать?! – адреналин колошматил по моим вискам. Я готов был ее задушить собственными руками. – Что ты наделала?!
– Я делала тебя знаменитым, – Магда невинно развела руками, в полной уверенности, что произнесла железный аргумент.
– Ты выставила меня на посмешище! – мой ор разносился на всю студию, я едва соображал, едва стоял на ногах. Я был в настоящем бешенстве. – Как ты могла?! – я двинулся на нее.
– Алекс! – Магда выбросила вперед ладонь, не давая подойти близко. – Ты ведешь себя как баба!
При этих словах все во мне вскипело такой неконтролируемой злобой, будто медицинский скальпель вновь полосовал меня, но уже совершенно без анестезии. Разглядев звериную ярость в моих глазах, Магдалена отшатнулась к стене. Я стоял уже вплотную, уже занес руку.
– Алекс, – ее голос обмяк, – успокойся, пожалуйста, любимый… Ты не понимаешь… Это… Это просто шоу… Алекс…
Господи, как же я ненавидел ее в тот момент. Ненавидел люто и всецело. Но где-то глубоко внутри все еще робко стучалась нежность. Я не мог ее ударить. Пусть она сотню раз заслужила предназначавшийся ей удар, я не мог. Я все еще помнил, как она умела успокоить и приласкать меня в самые тяжелые времена. Как я засыпал на ее коленях. Как мы часами говорили по телефону или переписывались ночи напролет.
– Как ты могла?.. – почти спокойно повторил я.
– Я облегчила тебе жизнь, – заявила Магда ровным голосом, и я понял, что она готовилась к этому разговору. – Милый, ты все равно бы не смог всегда держать в тайне свою историю. Кто-то другой раскопал и выдал тебя. Лучше ты сам рассказал. Это минимальный шок. И это поднимет продажи…
– Продажи?.. – я не верил своим ушам. – То есть, по-твоему, никто не купит мои книги, если я не расскажу, что у меня в штанах? Ты серьезно? Это был твой план, я полагаю?
– Алекс, – уже совершенно спокойно отвечала она. Отодвинулась от стены, вернулась к окну, – ты хороший писатель. Но ты русский, и ты пишешь фантастику…
– Я пишу научную фантастику.
– Неважно.
– Нет, это важно! – снова начал закипать я. – Я пишу НАУЧНУЮ фантастику! Я поднимаю глобальные вопросы! Вопросы экологии! Морали! Права ЛГБТ-людей! Я пишу не просто развлекательные романчики!..
– Вот именно, – оборвала мою пылкую реплику Магда. – Если бы ты писал «романчики» про гетеросексуальную любовь или про геев и лесбиянок, это легко продать. В России любят фантастику. Но тебя издают в России смешными тиражами, потому что в твоих героях есть люди разной ориентации. А здесь тебя издают большими тиражами, потому что ты интересный. Понимаешь? Фантастика здесь не так интересна. Геи и лесбиянки тоже не так интересны. Здесь никто не против геев и лесбиянок, но этим здесь не удивишь. И своих писателей фантастики достаточно. Нужна сенсация, – она доверчиво склонила голову и заглянула в глаза: – Ты – сенсация.
Пусть голос ее звучал почти ласково, а убеждала она меня в исключительной добродетельности своего поступка, это нисколько не умаляло того, что она обманула меня. Швырнула как кусок мяса в кухонный комбайн – ведь ей всего лишь нужен был готовый фарш!
– Я не хочу, чтобы люди обсуждали мою личную жизнь, – силился я отрезвить Магду. Мне было больно говорить каждое слово. Больно – потому что она уже не раз слышала тоже самое от меня, и я верил, верил, что уж она-то понимала. – Я не хочу популярности любой ценой. Я хочу, чтобы к моей работе относились уважительно. Чтобы ко мне относились уважительно. В моих книгах столько тем для разговоров! Столько пищи для размышлений! Запросто можно обсуждать это, а не то как и с кем я сплю!
– На ток-шоу? – Магда вскинула брови. Ей хватило ума не рассмеяться мне в лицо. – Ох, Алекс! Люди любят обсуждать, кто, как и с кем спит, и только потом могут обсуждать глобальные проблемы. Ты сделаешь много больше для этого мира, если не будешь закрытым.
– В таком случае, может быть, мне прийти на следующее интервью голым? – я усмехнулся, но вовсе не от веселости.
– Не преувеличивай, – Магдалена хотела коснуться моей щеки, но я не дал ей дотронуться. Развернулся и ушел прочь.
Вместо прощания еще раз громыхнул дверью. Пусть неодушевленная часть интерьера была совершенно не причем, но это было то немногое, что я мог себе позволить, чтобы снять напряжение.
Я долго курил один в каком-то закоулке. Наконец, решил вернуться в отель. Может, показалось, но персонал на входе теперь провожал меня в спину косыми взглядами. Повсюду слышались перешептывания и сдержанные смешки. Должно быть, я попросту сходил с ума. Залез в ванну, с остервенением натирал себя мочалкой. Вышел. В номере на стене во весь рост таращилось на меня мое собственное отражение. Два красных багряных рубца на груди. На животе от центра к краям и вниз – темная растительность. То, что ниже, скрыто полотенцем. Плечи ровные, довольно мощные. За последние четыре года они здорово выросли. Да и вообще, за эти четыре года я изменился до неузнаваемости. Ни бывшие одноклассники, ни бывшие одногруппники из горного университета, ни даже родственники, которые нечасто виделись со мной, не сумели бы меня признать. Поначалу изменения и радовали, и пугали меня. Но постепенно новый уклад жизни вместе с непрерывными трансформациями стал совершенно нормальным. Я уже давно привык брить лицо и не брить ноги. Привык говорить о себе в мужском роде. Привык жить и осознавать себя мужчиной. Это именно то, чего я хотел всегда.
Сколько себя помню, я носил короткую стрижку. Был выше почти всех девочек и в школе, и в институте. Понимал физику лучше всех парней. Я был не слишком симпатичной девочкой, но быстро понял, что я довольно симпатичный мальчик. Хоть я и не страстный поклонник собственной физиономии, сейчас я рассматривал себя с пристрастием. Инъекции тестостерона сделали свое дело: скулы заострились, укрупнился нос, стал более весомым подбородок. Я похудел и разросся в плечевом поясе, все суставы – на пальцах, локтях, коленях – постепенно увеличились. Если не обращать внимания на мои уродливые шрамы, я выглядел абсолютно как мужчина, даже лучше многих мужчин. Но Званич и поддакивавшая ей Ирма были, к сожалению, правы. Кое-чего моему телу не хватало. И у меня не было никакого желания в этом еще раз убеждаться. Я отошел от зеркала и только тогда снял полотенце.
Несколько раз я пробовал возвратиться к роману. Думал, работа отвлечет меня. Но руки не слушались, мелко дрожали, попадали не на те клавиши. Мысли расслаивались и утекали в пустоту. Меня знобило. Это было похоже на первые признаки простуды, но физически я был совершенно здоров. Сердце билось часто. Я не хотел ни есть, ни пить, ни даже курить. Магда звонила. Я не взял трубку. Позвонила снова. Тогда я отключил телефон. Я хотел быть один, но вместе с тем неимоверно желал с кем-нибудь поговорить. Только не с ней. Но больше в этом городе у меня никого не было. Промаявшись туда-сюда в номере еще с час, я оделся и вышел на улицу.
Ноги сами привели меня в центр города, в ту местность, где из земли к небесам вырастали длинные тела небоскребов. Вчерашний я узнал сразу. Я постоял, поглазел на него, а потом направился в кафе, которое все еще было открыто в этот поздний час. Официант мне достался уставший и нелюбопытный. Притащил кофе, блинчики с мясом. Кроме меня, было еще двое посетителей. Они не интересовали меня, а я их – на редкость удачное совпадение. Я лениво пережевывал вязкое тесто, глядя в окно. И вдруг перестал жевать.
По ту сторону стекла, на улице, в длинном красном шарфе и текстильной черной шапочке на меня смотрела Аля. Она смотрела в упор. Смотрела неотрывно. Внезапно она улыбнулась, помахала мне рукой и исчезла. Через пару секунд она вбежала в кафе.
– Привет! – радостно заявляет она. Я молчу, как идиот. – Ты меня не помнишь? Ну, вчера, вон там! – она тыкнула пальцем в окно. – Не помнишь?!
– Помню.
Голубые глаза сияют неподдельно. Она живая, вся как будто бы на мелких пружинках, скачущая. Кто бы мог подумать, что сутки назад она едва не сотворила фатальную глупость? Ей бы велосипед и мороженое в рожке или леденец на палочке, и в таком виде рассекать по улицам, напевая песенки.
– А я тебя по телеку видела, – Аля без приглашения брякнулась на стул. – Ты клевый такой! А ты певец что ли?
– Певец?.. – должно быть, в этот момент мои брови поползли по лицу вверх. – Почему певец?..
– Ну, на эту передачу всегда всякие певцы приходят и разные там эти... тоже известные. Я правда ее без звука смотрю. У нас в кухне телек без звука. Управляющий специально отключает, щоб мы не залипали. Хорошо ваще разрешил оставить. А то пялься на эту стенку по двенадцать часов! Во-о-от... – протянула она, шмыгнула носом и потерла его кулаком в перчатке.
– Ты на кухне работаешь? – мне даже как-то полегчало, когда я понял, что Аля ни слова не слышала из того гадкого интервью.
– Ага. Посуду мою, – теперь понятно, почему я не видел ее среди официантов. – Ну, ваще посуда сама моется, а я ее типа загружаю, выгружаю, тру там, щоб следов всяких не было. А ты че тут? Выступать приехал?
– Вроде того.
– Ааа, понятно. А тя как зовут?
– Алекс.
– А меня – Альфия. Можешь Алей звать. Меня тут все так зовут. А ты че поешь? Небось попсятину всякую? А то я че-то не слышала ничего. Я просто это, ну, типа потяжелее всякую музыку люблю. Ну, типа, рок. Металл. Знаешь, да?
– Знаком, – я все-таки отложил вилку в сторону, понемногу адаптировавшись к незваной собеседнице. Говор у нее был специфический. Я никак не мог угадать, откуда же она. – Как ты здесь оказалась?
– В Варшаве? Ну, приехала, – Аля засмеялась, словно бы я выдал какую-то шутку.
– С родителями?
– Не.
Подошел официант, справиться, будет ли что-то заказывать новая гостья. Аля на него замахала руками, словно комара отгоняя от себя. Он не настаивал и убрался незамедлительно.
– Ты не голодная? – все же поинтересовался я. – Ты вроде с работы. Вас хорошо кормят?
– Да норм кормят, – снова смеется. – А я всегда голодная! Это у меня типа подростковое. Растущий организм, все дела.
– Так закажи что-нибудь.
– Не! У меня и денег-то нет! А тут такие цены! У них знаешь, сколько котлеты стоят?! Капец!
– Знаю, – с улыбкой заверил я. – Я ведь тут ужинаю, как видишь. Закажи что-нибудь. Я угощу.
Она недоверчиво уставилась на меня.
– Это ты всегда такой добренький? – поджала губы. То ли расхохочется сейчас, то ли расплачется. – Или у вас, богачей, типа так модно?
– Я не богат. Но на котлету мне хватит.
Аля все еще не выпускала меня из цепкого взгляда своего. Я же в самом деле не пытался скрыть ни некоторую растерянность, ни доброе отношение к ней. Но, похоже, жизнь уже успела научить эту девочку искать подвохи в поступках других людей. Было видно, что Аля совершенно не хочет уходить, и я в свою очередь совершенно не хотел, чтобы она уходила, однако вслух она высказала прямо противоположное:
– Ладно, пойду я, – поднялась со стула и увела глаза. – Я, вообще, это, просто зашла, ну, типа, спасибо сказать. Ну, что типа спас меня, и все такое. Мож, если б не ты, то все как-то по-другому было. Во-о-от.
– Я рад, что смог помочь.
– Угу, – Аля вздыхает, снова шмыгает носом. – Ну, пока, короче.
– Погоди.
Я произнес это абсолютно случайно. Вырвалось само. Я вовсе не собирался к ней приставать. Она могла подумать, что я замыслил что-то непристойное по отношению к ней. Кажется, именно это и подумала. От первоначальной смелости ее ничего не осталось. Теперь Аля будто бы испугалась страшно.
– Че?.. – косится из-под шарфа.
– Может, все-таки одну котлету?
Она подумала. Я позвал официанта. Тот все равно зевал без дела у барной стойки, пора ему было размяться. Я сам заказал что-то из меню по картинке, формой схожее с котлетами. Аля, наконец, сняла свой шарф, шапку, повесила куртку на спинку стула. Сидит напротив, подперши кулаками пухлые щеки. Это удивительная особенность ее лица: сама она худая, как велосипед. В детстве во дворе таких дразнили «ДДС» (в натуральном переводе – «доска два соска»). Я к таковым не относился, потому, собственно, мне и пришлось делать операцию. А вот Аля телосложением сильно напоминает мальчишку, при этом лицо очень женственное – большие глаза, аккуратный носик, мягкий овал подбородка. Все черты еще немного детские: русые бровки печально вздернуты, как у Пьеро; маленькие губки, постоянно сложены в непроизвольной милой улыбке; яркий румянец на круглых щеках и чуть оттопыренные ушки из-под тонюсеньких волосиков.
– Что вчера случилось?
Аля нервно глянула, почесала затылок.
– Можно не буду говорить?.. – с сомнением ответила она.
– Твое право.
– Да накатило, понимаешь, – все-таки призналась она. – То не так, это не эдак. Короче, все. И с предками плюс посралась. Во-о-от.
– Из-за чего?
– Ну… – я не знал, хотела ли она говорить об этом. Скорее хотела, потому что иначе бы смолчала. Однако она продолжила говорить: – Да че?.. Задрали они. По жизни на темечко капают. А тут еще типа им кое-че рассказали про меня… – я не реагировал. Просто смотрел. И она глянула затравленно исподлобья: – Ну че?.. Короче, им доложили, что я это… Ну, типа не девственница…
– И они рассердились на это?
– Рассердились?! – Аля засмеялась как-то некстати. – Да они ваще в бешенстве! Типа позор и все такое! У нас не принято так. Ну, до свадьбы и это самое… Капец, короче. Они ваще мне сказали, типа, что я им больше не дочь. Че за херня?
– Они сгоряча так сказали. Они так в самом деле не считают.
– Да они хорошие у меня. Вот, – Аля сложила руки на груди, словно бы замерзла и пыталась удержать тепло. – Просто старомодные. И вообще, эта история … Ну, короче, тупо вышло. Я думала, они не узнают. Нет же! Нашлись добрые нахрен люди! – она бесцельно помотала головой. – Да че ваще… Я поэтому-то и свалила. Ну, знала, що они, если узнают, пипец мне будет. Вот с Толиком уехали. Толик типа говорит, тут у него сеструня. Устроимся как-нить. Ну, че?.. Сеструня срулила побырику. Мы тут сами. Вот в ресторан хорошо устроились.
– Понятно, – подытожил я. – То есть это они из-за Толика так расстроились?
– Че? – Аля быстро глянула через стол. – А! Не-е-е! – замахала руками. – Ты че?! Не-е-е! У Толика там это… Свои Толики! – она засмеялась. – Он просто кореш. Не, не думай. У нас все чисто по дружбе.
– А ты сама откуда?
– С Крыма. Знаешь, где это?
– Знаю, конечно.
– Ну, вот. Я, короче, оттудова. А ты?
– Из Красноярска.
– А это типа где?
– В Сибири.
– Ммм… – она многозначительно закивала подбородком, показывая свою осведомленность насчет Сибири. – Ну, круто.
Принесли заказ – котлеты и горячий чай. Альфия ела с огромным аппетитом. Она расслабилась и разговорилась. К тому времени я уже почти сообразил, кто она и откуда взялась. Как я и предполагал, она родом из Крымских татар. Отец – татарин, мусульманин, мать – русская. Аля – старшая дочь в семье, есть еще младший брат и самая младшая сестренка, ей сейчас четыре года. Жили небогато, по столичным меркам – за чертой бедности. Аля, как старшая, работала с ранних лет: разносила почту, собирала бутылки, мыла машины. В общем, не брезговала никаким заработком. С родителями теплых отношений не складывалось. В конце концов, она решилась сбежать с другом детства Толиком. Толик ее немногим старше: ей – семнадцать, ему – девятнадцать. Он – гей. Сбежал, боясь гноения, дискриминации и военкомата. Она – просто в поисках лучшей жизни и за компанию. В Польшу попали с туристической группой, живут нелегально вот уже полгода, но пока, тьфу-тьфу, везет. У Али девять классов образования и то – сплошные тройки. Планов на жизнь у нее немного: хочет быть «музыкантом или типа того».
Я слушал и понимал, насколько по-разному живут на этой земле люди, насколько непохожими могут быть их цели и ценности. Я переживал из-за своих книг, боясь, что читатель не разглядит сокрытую в них суть. Альфия переживала, что завтра управляющего «клинанёт», и он выбросит их с Толиком на улицу. А если уж совсем взбесят – прямо в полицию. Из-за вчерашнего инцидента Алю едва не уволили, но вступились другие работники. Пожалели и оставили. Я тоже жалел ее. Я не понимал, чем она нравится мне, и почему уже второй час я слушаю все эти «типа», «кароч», «що», «капец». Не понимал, почему до сих пор не включил телефон. Почему захотел ее проводить…
Она отказалась. Сказала, что очень далеко живет, но на поезд уже опоздала. Стало быть, из-за меня. Теперь она собиралась добираться пешком и на попутках. Я не смог ее так просто отпустить. Поймал такси, почти силком затащил внутрь, сразу расплатился с водителем. Она выглянула из окна, окликнула, когда я уже уходил:
– Алекс! – я обернулся. – Ты клевый! – Аля улыбалась. – Ты потом дашь мне свои песни послушать? Вдруг понравится!
– Вряд ли, – улыбнулся и я в ответ.
– Ну, ладно. Пока!
Она уехала.
 
Глава 3.
 
Я проснулся от неистовой долбежки в дверь. Звук был такой, как будто бы по ту сторону разразился страшный пожар или началась ядерная война. Я даже не успел спросить, кто там.
– Алекс, открой!
Открыл. Ничего удивительного за дверью я не обнаружил. Магда влетела торпедой, толкнула меня.
– Скотина! Le con! Fils de pute!!! («Мудак! Сукин сын!!!» – франц.) – материлась она, стоя посреди номера. – Чтоб тебя черти драли!!!
Я сел на кровать. Я не выспался, работал почти до самого утра, так и заснул на клавиатуре ноутбука. Лег в кровать, когда уже рассвело. Глянул на часы – полдень. Я опоздал на завтрак.
– Алекс!!! – рявкнула Магда.
– Что ты орешь? – я вздохнул, потер шею – затекла.
– Ты издеваешься? – шипела на меня рыжая кобра. Я бы не удивился, если бы в следующий момент она бросилась душить меня. И я почти не ошибся. Магдалена налетела на меня сверху, очевидно представляя себя отважной наездницей. Впилась мне в губы. И, пока я не ответил на ее агрессивный поцелуй, не прекращала сдавливать шею. – Ты решил издеваться? – она все-таки стихла.
– Я, вообще-то, спал.
От нее тянет пряным ароматом ее любимых духов. Я точно знаю, что они слишком терпкие для утра. Значит, ночевала она не дома.
– Я звонила миллион раз.
– Я сейчас проверю телефон, и думаю, окажется, что ты сильно преувеличила.
Она смотрела на меня сверху вниз, крепко держала за ворот футболки, но постепенно хватка ослабевала. Магда пригладила мои взъерошенные волосы, снова поцеловала, но на этот раз нежно.
– Ты понимаешь, я беспокоилась?.. – шепчет в ухо, доводя до мурашек. На ней короткое черное платье, и оно уже задралось до талии. На тонких ногах – кружевные чулки, я чувствую их шероховатую поверхность на своих бедрах, потому что на мне только трусы, а под ними все уже напряглось. Магда продолжала шептать: – Никогда так больше не делай... Я чуть не сошла с ума...
– Взаимно.
– Ты все еще обижаешься? – она хихикнула и обняла. – Ты иногда такой ребенок...
Если я – ребенок, то Магдалена явно страдает педофилией, потому что дальше вся одежда, кроме чулок, с нее исчезла. Магда лежала на кровати, широко раскинув ноги, а я – между ними – делал то, что заставляло ее вновь вгрызаться в мою шею и вновь материться, но уже от удовольствия.
«Штучка», как она это называла, доставляла ей самое большое удовлетворение. «Штучку» она любила больше, чем мои руки и губы, даже, наверное, больше, чем меня. Собственно, Магда и подарила мне «штучку». Название «страпон» ей не нравилось, и она придумала свое. Я был не против. Я испытывал не меньший экстаз, ощущая под собой жаркое женское тело, бьющееся в оргазмических судорогах. И именно в эти моменты осознавал себя наиболее целостным, настоящим, живым. Есть такие вещи, которые понять до конца может только тот, кто испытал это на себе. Думаю, любой мужчина согласиться со мной, если я скажу, что нет момента более величественного и порабощающего, чем момент, когда твоя женщина, едва не теряя сознание, плачет после оргазма и не может произнести ни слова.
Магда плакала. С меня ручьями лился пот. Футболка к чертям промокла. Мышцы горели огнем. В голове все еще продолжали грохотать фейерверки. Чтобы прийти в себя, потребовалось какое-то время.
– Алекс... – тихо позвала Магда. Я мог только промычать в ответ. – Я хочу так умереть.
– Как?..
– Так, – она повернулась ко мне. Мы лежали рядом, касаясь друг друга плечами. – Обещай, что я буду умирать, а ты придешь и затрахаешь меня до смерти.
– Я умру первым.
– Почему? – тут же оживилась она.
– Ты доведешь.
Молчание.
– Дурак!
Позже мы сидели в ресторане на первом этаже. Обеды здесь нещадно резали карман, но я был готов заплатить сколько угодно за кусок еды. Я чувствовал, что, наконец, перестал по-настоящему злиться, и теперь буйное ощущение голода разгорелось, как не бывало давненько. Магда пила томатный фреш, листала журнал. Она пробовала завязать беседу, но еда меня интересовала сейчас куда больше, чем разговоры. Однако отвертеться от Магды никогда не было простой задачей. Дав мне насытиться салатом в идеальном молчании, она решительно отложила журнал, когда я потянулся за своими спагетти.
– Алекс, скажи мне честно.
Я поднял голову, озадаченный ее внезапным серьезным тоном. Мгновенно в моей памяти всплыл точно такой же эпизод…
Два с половиной года назад. Ресторан на Серпуховке рядом с отелем, где мы провели первую в нашей истории ночь. Было лето. Магда в белом платье с открытыми плечами, закинув ногу на ногу, смотрит на меня через стол, пока я уничтожаю кофе и омлет. Точно так же, как и сейчас, я страшно голоден, а она ничего не ест. Только смотрит на меня, пристально, изучающе, тревожно. Она редко по-настоящему беспокоится, но тогда я об этом ничего не знал. На тот момент мы были знакомы всего пару недель. Она заигрывала так открыто и дерзко, как еще никто в моей жизни: сама первая писала, козыряла пошлыми шуточками, не скрывала, что ищет физического контакта со мной – то прислонится, то обнимет, то как бы невзначай заденет рукой. Я метался, как Гамлет, две недели, но однажды, преисполнившись храбрости, я все-таки позвал ее на свидание.
Дружеская часть встречи продлилась относительно недолго, и остаток вечера мы провели в отеле. Все прошло, как мне казалось, неплохо, но наутро за завтраком я впервые увидел этот взгляд. Его значение я узнал через минуту.
– Алекс, скажи мне честно, – тоном советского диктора обратилась ко мне Магда. Я напрягся. – Ты импотент?
Если бы я в самом деле был импотентом, то сразу после этих слов непременно бы повесился. Просто Магдалена еще не так хорошо была осведомлена о комплектации моего тела и не догадывалась, что у меня начисто отсутствует предмет, подвергающийся этому недугу. Я выдержал ее взгляд.
– Нет, я не импотент.
– Прекрасно, – кажется, только больше разнервничалась она. – Тогда почему ты не раздевался? Почему не вошел в меня?
– Мне показалось, тебе было хорошо…
– Мне было очень хорошо! – выпалила она и интуитивно подалась вперед. – Алекс, – пауза, – ты извращенец?
Между «импотентом» и «извращенцем» лежала целая пропасть возможных вариантов. Но, коль уж предоставили на выбор всего два, я выбрал тот, который бы предпочел любой мужчина на моем месте.
– Да, я извращенец.
– Прекрасно, – Магда расслабленно откинулась обратно на спинку стула. – Тогда идем в номер.
Эта идея не входила в мои планы, но я поддался. Мы вернулись в ту же комнату. Магда сразу приперла меня к стенке, вцепилась в рубашку:
– Я тоже извращенец, – проговорила она торопливо. – Ты мне нужен голый.
– Подожди... Магдалена, не надо... – я перехватил ее руки. Но было поздно. Настроена она была решительно: выдирала пуговицы, хватала за грудь. – Стой. Я прошу тебя...
Я мог бы оттолкнуть ее, принудить силой остановиться. Но я был слишком обескуражен, слишком возбужден, чтобы действовать хладнокровно. Ее ладонь быстро проникла под ткань рубашки.
– Что это?.. – она оторопела, прижав пальцы к эластичному бинту, которым была замотана моя грудь. – Что... ЭТО?.. – Попеременно переводя взгляд то вверх, то вниз, Магда пыталась прочесть ответ в моих глазах. – Ты болен?..
– Нет... – я не мог больше смотреть ей в глаза. Ее рука шарила по моему телу, требовательно и грубо.
– Алекс?..
– Я хотел тебе сказать...
– Что сказать?.. Алекс?..
– Дай я объясню... Пожалуйста...
Она уже нашла скрепку, смыкавшую края бинта сбоку, сорвала ее.
– Алекс!..
– Магда, я не виноват, что так получилось...
Я был похож на изгадившего ковер щенка, которого застукали на месте преступления. И раньше доводилось мне встречать такие недоумевающие взгляды – в кабинете врача, на паспортном контроле, у поста ГАИ, где никто не хотел верить моим документам, по которым я все так же числился женщиной – Александрой Ивановной Дерябиной, тридцати лет отроду. И дело было не в том, что я молодо выглядел, а в том, что уже давно не походил на женщину.
– Алекс...
– Послушай, у меня есть некоторые особенности. Мне поставлен диагноз «трансгендерность». Я прохожу гормональную терапию...
А дальше был крик. Не просто крик – ор. Тогда я впервые услышал, как Магда орет матом на всех известных ей языках. И, хотя большинство слов я еще не разбирал, по интонациям догадывался, что звучало примерно следующее:
– Ах, ты скотина! Ублюдок! Подонок! Гад! Мерзавец! Урод! Козел! Мразь! Чтоб ты сдох! Чтоб ты сквозь землю провалился! Чтоб тебя грузовик переехал! Чтоб тебя негры в переулке драли по очереди во все щели! Мудак! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!!! Дерьма кусок! Отброс человечества! Гандон!
Она металась по комнате, хватала какие-то вещи, кидала в меня. Полотенце, подушка, одеяло, ваза, радиотелефон, искусственные цветы, пластиковая бутылка из-под воды, бокал, второй, чашка, мой пиджак...
– Пожалуйста, успокойся! Магда!..
В панике, сгорая от стыда, я что-то ловил на ходу, от чего-то просто отмахивался. Хрупкие предметы бились об пол. Что-то летело мимо, врезалось в стену. Магдалена схватилась за мой портфель с документами. Весил он по меньшей мере килограмма четыре. Я вломился в ванную комнату, грохнул дверью. Портфель впечатался в нее на уровне головы. Скандал утих.
Я пытался прийти в себя. Лицо пылало, руки дребезжали, глаза слезились. Я ничего, ничего, совершенно ничего не мог поделать. Просто силился не зарыдать, не упасть на пол, не начать истерить. Я весь мелко дрожал, плохо понимая, что в самом деле случилось, и за что оно досталось мне. Ведь я не обманывал Магду. Я, вообще, не был уверен, что она пойдет со мной на свидание, что согласится остаться наедине. Я не делал ей больно, не принуждал, не говорил ничего дурного. Отчего же мне столько ненависти? Почему она так презирает меня?..
Это был один из очень немногих моментов в моей жизни, когда я действительно был близок к расправе над собой. Я стоял посреди ванной, ничего не слышал, ничего не видел, ничего не чувствовал. Кроме пустоты и одиночества.
– Алекс?.. – донеслось тихое из комнаты. – Алекс, можно я войду?.. – я ничего не ответил, и Магда вошла без приглашения. – Алекс, прости. Прости меня, милый. Я была неправа, – она подошла, обняла, приласкала. Такая маленькая, хрупкая и заботливая, словно бы это не она пять минут назад визжала и материла меня, и готова была изорвать, унизить, уничтожить. – Алекс, прости. Иди ко мне. Иди ко мне, милый. Мой хороший... Мой милый...
Она повела меня к кровати. Я лежал, глядя пустыми глазами в потолок. Она слушала мое сердце, потом стала размазывать бинт. Я не сопротивлялся, потому что уже потерял всякий интерес к тому, что со мной будет дальше. Магдалена долго изучала меня, гладила, успокаивала, прижималась всем телом и шептала что-то нежное. Помню, как она снедала меня глазами и раз за разом повторяла: «Ты удивительный...»
Тогда я уснул. А теперь очнулся от воспоминаний.
– Алекс, ты меня слышишь? – подозрительно прищурилась Магда в ресторане варшавского отеля.
– Да, – я улыбнулся, убирая подальше из мыслей смятение тех дней. Я изменился. И Магда это чувствовала.
– Скажи мне честно, ты любишь меня?
– Конечно.
– Запихни в задницу свое «конечно»! – разозлилась она.
Я не понимал пока, что на нее нашло. Мы признавались друг другу в любви много раз, но всегда в шутку, несерьезно, игриво. Так, как будто бы никто из нас не имел понятия о любви, никогда не касался ее. Отчасти это так и было. Я давно привык считать себя одиночкой, похоронил глубоко в душе надежды создать нормальную семью. А Магда давно была замужем и еще давнее обзавелась целым легионом любовников, в чей состав я вошел как самый экзотический вариант. Если и случались со мной идиотские фантазии на тему «однажды она все поймет и кинет целый мир ради меня одного», я немедленно гнал их от себя. Я умел быть и романтиком, и реалистом. Лежа на траве под ночным небом, с удовольствием играл с Магдаленой в смешные ассоциации, приносил ей цветы и даже читал стихи. Но, как только она покидала поле моего зрения, я не обманывал себя надеждами, что все остальные мужчины неожиданно стали ей безразличны. Я любил ее. Я берег ее. Но я никогда не пытался сделать ее своей.
– Алекс, что с тобой?! – продолжала заводиться она. – Ты как на другую планету улетел!
– О чем ты?
– Ты правда не понимаешь?..
– Правда.
Она помолчала, очевидно, обдумывала, как именно преподнести мне то, что ее беспокоило. Разумеется, как и любая женщина, она изредка устраивала мне головомойки с профилактической целью. Но не в этот раз. В этот раз она бесилась совершенно по-настоящему.
– У меня завтра суд, – наконец, заговорила Магда.
– Ах, вот оно что...
– Но дело не в этом!!! – снова повысила голос, да так громко, что все присутствующие в ресторане оглянулись. – Тебе вообще все равно?!
– Нет, мне не все равно, – стал я потихоньку подбирать слова. Разгадать сходу ее мотивы я не мог. Критические дни?.. Проблемы на работе?.. Жесткие требования мужа?.. Опасность тяжелых последствий этого разрыва?.. Сплетни?.. Все и сразу?.. В голове не укладывалось, почему она так ведет себя. Ей было глубочайше плевать на очень и очень многие вещи в этом мире. Магда умела вертеться при любом положении и раскладе. Даже гормоны стеснительно отходили в сторонку, если ей требовалось для собственной выгоды быть спокойной и рассудительной. Потому я был абсолютно потерян в догадках. Я начал издалека: – Я понимаю твое волнение и искренне желаю, чтобы весь процесс завершился как можно скорее. Уверен, если развод все-таки состоится, ты сможешь отстоять свои права в полном объеме. Но так же надеюсь, что, может, и вовсе не дойдет до этого...
– Что?.. – Магдалена вытянула шею и округлила глаза, словно услышала нечто оскорбительное в свой адрес.
– Я имею ввиду, что, быть может, ты все так же не желаешь развода. И Виктор поймет свою ошибку. Вы опять помиритесь...
Она не дала мне закончить. Резко встала и выбежала из ресторана в слезах. Я остался сидеть, как молнией прибитый, моргал, глядел ей вслед и пытался осознать произошедшее. Разумеется, трубку она не брала. На сегодня общих дел у нас больше не было, зато послезавтра должно было состояться очередное интервью перед презентацией книги. К этому времени она уже отойдет, а я, может быть, догадаюсь, в чем провинился и как это исправить.
Я прогулял по городу до вечера. Забрел на рождественскую ярмарку, рассматривал там яркие безделушки, глазел на туристов и местных. Затем пошел в бар, выпил пива. Как ни странно, настроение у меня было порядочное и даже слегка приподнятое. Одиночество всегда было частью моего быта, я не боялся быть один, наслаждался свободой, от которой многие бы стали сходить с ума. Я же просто жил: ковырялся в своей голове, многократно обдумывая будущие диалоги моих книжных героев, разворачивал в воображении карты миров или схемы космических кораблей, которые в будущем оживали в романах. Писать о звездах одновременно просто и тяжело. Просто, потому что там, в неизвестной вселенной, я сам себе бог и властитель, сам себе архитектор, скульптор, первооткрыватель. А тяжело, потому что, в первую очередь, я – инженер. Я мыслю и материализую мысли согласно не столько фантазии, сколько логике и физическим законам. Разумеется, как писателю-фантасту, мне дозволялись некоторые вольности, но главное и абсолютное всегда оставалось незыблемым – мир Земли и мир космоса не существует в отрыве друг от друга.
Оттого, наверное, я никогда не писал того, во что не верил бы сам. Вампиры, магия, заклятия и другие невозможные с моей точки зрения вещи не притягивали мое внимание. Зато я верил в доблесть и отвагу, в человеческую любознательность и жертвенность, бесконечно верил в тягу к неизведанному, верил в любовь. Впрочем, о последней писал я мало и вскользь. Да, среди моих героев происходили интриги, чувственный калейдоскоп. Я поднимал межрасовые вопросы, вопросы отношений к представителям разных сексуальных ориентаций. Например, капитан корабля «Сейма-13» Лацис долгое время не мог осуществить свою мечту управлять космическим судном только потому, что был геем. И все-таки главной темой этого романа под названием «Кратер Адон» были не половые отношения, а неизбежность экологической катастрофы на планете, которую заселили люди после гибели Земли. Я пытался рассказать, как одни и те же ошибки приводят к одним и тем же последствиям. И как важно научиться не повторять из раза в раз заученную схему, а находить иные решения, чтобы больше не наступать на знакомые грабли.
Для меня было открытием узнать, что мои работы отвергнуты лишь потому, что я описывал свой, якобы выдуманный мир, не стесняясь отобразить в нем реальность существующую. Разве никто никогда не слышал о том, что некоторых людей увольняют или же вовсе не берут на работу по причине их нетрадиционных предпочтений? «Это можно убрать... – как-то снисходительно заявил мне один редактор. – Пусть Лацис будет нормальным мужчиной с семьей и детишками... А не брали его... Не брали его, потому что он был судим в юности. Да, так и перепишите!» Переписывать я ничего не собирался, потому что не будь Лацис геем, это была бы совершенно иная история. Таким образом я обрек себя на кромешный провал. Печатать в России меня не желали категорически, а те условия, которые предлагались, чаще всего были несовместимы с моими амбициями. Вот так я и оказался в Польше, которую уже успел полюбить, возненавидеть и вновь полюбить.
И эта любовь, в отличие от многих моих увлечений, была хотя бы взаимной. Я не мог не ценить это, даже не смотря на то, что не все шло гладко. Я боялся и трепетно ждал предстоящего выпуска книги. «Кратер Адон» в настоящей бумажной оболочке уже рождался из-под типографского станка, его широкое явление миру было не за горами. Я думал об этом, подходя к отелю. На моем лице сверкала непроизвольная улыбка – радость, которую я ни с кем не мог разделить, но не имел права не радоваться.
– Алекс! – выхватил меня у дверей чей-то голос. – Я гляжу, ты времени зря не теряешь! Еще бы! На твоем месте я светился бы так же, если не больше!
Артур. Он будто бы и не переодевался с тех пор, как мы виделись в первый и единственный раз. Не знаю почему, но меня покоробило его появление. Я собирался курить, работать, еще раз звонить Магде и, в случае очень возможной безрезультатности, снова курить и работать. Понимаю, что планы не то чтобы великие, но меня устраивали. И Артур, стоящий с непередаваемо теплой улыбкой в фойе моего отеля, туда абсолютно точно не входил.
– Привет, – я сделал лицо серьезным. – Какими судьбами?
– Проходил мимо! Дай, думаю, тебя навещу! – он понял, что шутка не проняла меня. – Ты, вообще-то, обещал позвонить, – укоризненно подметил Артур. – Забыл?
– Не забыл. Но и не успел как следует нарушить обещание, – я двинулся к лифтам, довольно красноречиво давая понять, что разговор окончен.
– Алекс, пьяным ты мне нравился определенно больше! – загоготал Артур, ни на шаг не отставая от меня. – Давай выпьем? Пару бокалов! Потрещим за жизнь!
– Извини, я занят.
– О, ты уже ангажирован на вечер? Поклонницы одолели? – Баришевский вклинился между мной и дверью лифта, быстро глянул на сверток в моих руках – небольшой подарок для Магды – и вновь примагнитился глазами. – Ничего себе, как ты резво набираешь популярность! Так я никогда не запишу с тобой интервью!
– Насчет интервью позвоню, как и обещал, – я попытался обойти его, чувствуя, что начинаю медленно закипать.
– Алекс, – он опять выпрыгнул вперед, – поверь, мне очень неудобно, что я так навязываюсь, но ты правда мне очень нужен, – а вот теперь его голос утратил былую веселость, и Артур заговорил вполне нормальным человеческим голосом – взволнованным и тревожным.
Я вздохнул и все-таки остановился.
– В чем дело?
– Я даже не знаю, как сказать... Понимаешь... У меня случились проблемы. Это все из-за... Ну, понимаешь... это дискриминация... В общем, мой шеф, он самый настоящий урод. Вот ему если что-то приспичило... Короче, он грозится уволить меня. Он просто ненавидит меня, понимаешь? Ненавидит за то, что я... Ой, ладно! – Артур резко махнул рукой и отвернулся, всем видом показывая, что намерен уходить. Но вдруг повернул лицо, в его глазах стояли слезы, а я просто дар речи потерял – никогда не видел, чтобы при мне на ровном месте рыдали взрослые мужчины. – Алекс, ты единственное мое спасение! Если завтра утром я не отдам эксклюзив, то, считай, в газете меня больше нет!
– Ты же на радио работаешь... – припомнил я.
– Оттуда меня выперли сегодня. И все эта мразь постарался. Потому что я отказался ему отсасывать! Неужели, если я гей, то должен ублажать каждый член на своем пути?!
– Ну, а где гарантия, что тебя не выпрут после?
Артур шмыгнул носом, подавил едва не начавшиеся рыдания.
– Я не отдам ему интервью, пока он не подпишет мне контракт на год.
Я поразмыслил. В принципе, я ничего не терял. Это не прямой эфир, и нет никаких тычущих в лицо телекамер. Если мне не понравится как-то вопрос, я просто не стану на него отвечать, в самом крайнем случае – вытолкаю Артура за дверь, комплекция мне позволит. Я согласно кивнул, и мы направились в номер. Баришевский семенил рядом и подобострастно заглядывал в глаза.
– Спасибо! Спасибо! – истово повторял он, когда мы уже шли по коридору к моему номеру. – Я знал, что ты настоящий человечище! Что не откажешь! Спасибо! Правда, спасибо!
– Откуда же ты это знал? – я открыл дверь, пропуская вперед Артура.
– Ну... – он разглядывал мой номер с любопытством, разве что не присвистнул от удивления. – Ты так отважно бросился спасать какую-то никому не нужную девицу...
Я постарался не обращать внимание на эти слова. Хотя мне очень желалось напомнить, что в мире нет ненужных людей, что на моем месте так поступил бы каждый, но вовремя вспомнил, что на том балконе никто не предпринимал никаких активных действий. И моя реплика прозвучала бы смехотворно.
Я снял пальто, размотал шарф. Артур уже хозяйской походкой разгуливал по комнате: заглянул в уголок с баром, обеденным столом, холодильником и бильярдными плафонами, низко висящими над столешницей скорее для антуража. Затем переместился на противоположную сторону к занавескам, выглянул в окно. Это был просторный номер, где можно с комфортом прожить не одну неделю, почитывая в кресле под торшером прессу и утоляя потребность в сне на двуспальной кровати king size. Артур выглядел воришкой, впервые проникшим в зажиточные апартаменты. В баре всегда находились и пиво, и вино, и сладкая газировка. Чисто из вежливости я предложил гостю выпить. Баришевский не скромничал. Ему приглянулось пиво. Я составил ему компанию и не заметил, когда он успел примостить на трюмо черный диктофон, а, заметив, не придал этому большого значения: Магда тоже пользуется такими штуками, записи позволяют журналисту позже апеллировать фактами и точнее передать смысл разговора.
А говорили мы поначалу о ерунде. Артур спрашивал то, что можно узнать и без моего участия. Никакого эксклюзива в моих словах не было. Я понемногу расслабился и рассчитывал, что вскоре навязчивый корреспондент насытится и оставит меня в одиночестве. Но отчего-то Баришевский не торопился.
– Алекс, ты уже успел попробовать местную кухню? Как тебе польские национальные блюда? – он сидел на кресле, закинув ногу на ногу, потягивая пиво из высокого бокала, смаковал каждый глоток, словно не берет у меня интервью, а мы вместе проводим непринужденное время в пабе.
– Я не большой гурман, – признался я. Второго кресла в номере не было, и я расположился на кровати, по-домашнему скрестив ноги. Пиджак я снял, ослабил верхнюю пуговицу рубашки. С удовольствием бы переоделся в просторную футболку, но такого «эксклюзива» я Артуру не мог предоставить. – Я предпочитаю самую простую еду и не стремлюсь экспериментировать. Так что не могу поделиться своими впечатлениями насчет кулинарии.
– Вот как? – Артур дернул бровью. – А что насчет девушек? Или в этом плане ты тоже консервативен и предпочитаешь соотечественниц?
Я засмеялся.
– Женщины в каждой стране по-своему прекрасны.
– И что тебе нравится в польках?
– Ну... – перед глазами немедленно встала Магда. Ее рыжие волосы, острые черты силуэта, вызывающая грация, импульсивность жестов, мягкий акцент... – Многое, – я сконфузился. – В отличие от русских женщин они более требовательны к партнеру, часто подчеркивают свою независимость.
– То есть тебе нравятся эмансипированные женщины? Которые стремятся к равноправию с мужчинами?
– Вовсе нет, – я пододвинул подушку, оперся на нее, чтобы было удобнее. – Мне нравится гордость, здоровый эгоизм, но не посягательство на мужскую роль.
Мне показалось, или у Артура в самом деле полыхнул огонек в глазах.
– Ты не признаешь равноправия? – постарался он скрыть свою искреннюю заинтересованность под небрежным тоном.
– Равноправия в чем? В ответственности перед законом? В праве ходить на выборы? Управлять автомобилем? Разумеется, признаю. Интеллектуальные способности женщин точно такие же, как у мужчин. Женщина вполне может здорово разбираться в политике и быть замечательным водителем.
– А как насчет отношений? – Артур поерзал в кресле.
– Например?
– Например... Ну, я не знаю... Как насчет того, чтобы платить в кафе каждому за себя?
– Не вижу в этом ничего плохого, если каждому подходит такая схема. Однако с трудом понимаю мужчин, которые не желают по собственной инициативе угостить девушку, лишний раз проявить внимание. Придержать дверь, подать пальто, помочь с тяжелыми сумками, уступить место в автобусе. Это элементарная этика...
– Основанная на том, что женщина по определению слабее и ущемленнее, – продолжил мою мысль Артур.
– Женщина не слабее и не ущемленнее, – довольно резко запротестовал я. – У нее другая роль в мире, другие цели. Поэтому женщина требует большего внимания и опеки со стороны мужчины. Она должна тратить силы на другие вещи, сосредотачиваться на других проблемах. Больше думать о здоровье своем и, как следствие, своих детей. Это нормальное разделение обязанностей. Не должен один-единственный человек, будь то мужчина или женщина, взваливать на себя все проблемы в мире. Это абсурд. Мы ведь – социальные существа, мы сплачиваемся в семьи не просто так, а потому что так проще и надежнее жить.
– А что если женщина не хочет рожать?
– Ее право.
– В таком случае о ней не нужно заботиться? – на лице Баришевского сверкнула дерзкая улыбка.
– Заботиться о женщине нужно по определению, потому что она женщина, – я хотел остаться непоколебим, но уже начал заводиться. Я понимал, что Артур понемногу провоцирует меня, но это, в конце концов, его профессиональная обязанность. – Вообще, если уж на то пошло, дело не только в женщине как таковой, но и в том, что эта забота нужна самому мужчине, чтобы чувствовать себя мужчиной.
– Доминировать, – подбросил Артур.
Я споткнулся на этой реплике. Потом собрался с мыслями и ответил:
– Если, очень грубо выражаться – да, чтобы доминировать. Однако это не та доминация, когда бьют или унижают, или ограничивают в свободе. Наоборот. Часто мужчин просто не учат проявлять свои лучшие сильные качества через заботу, внимание, любовь. А мужчине нужно куда-то деть свою силу, свои амбиции, мужскую гордость. В итоге это приводит к агрессии. А ведь получать удовольствие от ухаживаний совершенно естественно. Если угодно, сила мужчины в женской слабости. А сделать женщину счастливой – конечная цель.
– Тогда как быть с геями и лесбиянками? – Артур уже не прятал своего ликования.
Я не понимал, по нраву ли ему моя точка зрения, или просто удалось завести разговор в то русло, которое было интересным. В любом случае, я говорил ему ту правду, которую сам считал правдой. Он уставился на меня, быть может, отыскивая в моем лице растерянность. Однако вопрос не поставил меня в тупик.
– По сути, с геями и лесбиянками, и с любыми другими моделями партнерства – все тоже самое. Просто есть самая распространенная модель – «мужчина плюс женщина», но ведь это не аксиома, а некий ориентир. И это нисколько не мешает развиваться другим моделям взаимоотношений, когда каждое отдельно взятое партнерство ищет свой, индивидуальный рецепт счастья.
– Ориентир? – выцепил словечко из моей речи Артур. – Алекс, по-твоему, все должны ориентироваться на патриархальную семью? На домострой? На вот эти средневековые условности? Очень занятно, – он так и вибрировал весь от эмоционального возбуждения. – Знаешь, довольно странно слышать такие вещи от женщины...
То ли пиво ударило в голову, то ли я просто немного устал и не уследил за громкостью голоса.
– Я – мужчина, – ощутимо резанул я воздух, Баришевский аж отпрянул. – И всегда им был. И я не претендую на то, чтобы мое мнение было единственным. И я признаю любую модель, где комфортно всем участникам.
– Конечно-конечно, – мой собеседник поспешно кивал головой в знак абсолютного согласия. – Я лично просто подумал сначала, что ты гей. Нет! Не то чтобы ты как-то не так себя вел. Нет! – как будто бы весело объяснял он, но голос у него дрожал вовсе не от смеха. – Ты вел себя очень-очень мужественно! Да! Очень! Но мне просто даже в голову бы не пришло, что раз уж ты пишешь о геях...
– Я пишу на многие темы, – я резко выпрямился.
– Да! И очень хорошо пишешь!
– Ты же не читал, – я сдвинул брови.
– Верю рецензиям из интернета, – снова смеется. – Ты правда мне лично очень-очень нравишься, – он вдруг встал и зашагал по комнате. – Ты ужасно занятно рассуждаешь. Уверен, многие проникнутся твоими идеями. Да-да... – Артур остановился, поставил опустевший бокал на трюмо рядом с диктофоном. – Алекс, но я все-таки не понял. Так как ты относишься к геям? Или выбор темы для твоего романа – обычный пиар?
– Эта тема популярна только в Европе. А к геям я отношусь нормально. Как и ко всем остальным людям на планете.
– Угу, – понимающе поддакнул он и тут же быстро спросил: – А парень у тебя есть?
– Нет.
– Ясно. Я просто так спросил. Я тоже один...
Баришевский пронзительно глядел на меня. Глядел так, как иногда смотрит женщина на понравившегося индивида, молча призывая к действию. Внезапно до меня дошло, что все это время Артур заигрывал со мной. Не знаю почему, но меня это здорово разозлило.
– Артур, я – не гей, – отчеканил я.
– Я знаю! Знаю! Я ведь смотрел твое выступление на шоу Елены Званич. Но... Ты ведь... и не можешь быть геем?.. Ты ведь... Не совсем мужчина?.. Если что, мне девушки тоже нравятся... Я очень толерантный человек... – он доверчиво коснулся сначала своей груди, затем сделал шаг и потянулся ладонью ко мне.
Я буквально взбесился. Врезал ему по руке, не больно, но чувствительно.
– Алекс, я все понимаю... – попытался оправдаться он.
Я вскочил с кровати. Он перепугался, схватил в охапку свой диктофон. Не знаю, как я сдержался, чтобы не разбить эту штуку об его голову. Баришевский моментально сообразил, что дальнейшее нахождение тут не сулит ему ничего хорошего. Пискнул что-то про «спокойную ночь» и исчез за дверью.
Я приходил в себя еще долго, не мог успокоиться, не мог разобраться до конца в своих чувствах. Артуру удалось рассердить меня даже пуще, чем до этого постаралась Званич. Не знаю, что укололо сильнее: слова о том, что я «не совсем мужчина», или его журналистские провокации, или же моя собственная туполобость, когда я не сумел отличить профессиональную заинтересованность от личной. Скорее всего и интервью ему не было особенно нужно. Придя к этому выводу, я разозлился еще больше, но уже на себя.
Мне нужно было услышать Магду. Мне нужен был хотя бы ее голос, чтобы вновь ощутить устойчивую поверхность под ногами. Но ее телефон оказался выключен. Она часто так делала, когда оставалась с Виктором, своим мужем. Я нашел нечто успокоительное в такой версии: если моя рыжая красотка дома, налаживает семейные узы и уже чуть меньше бесится из-за развода, значит, все снова встало на круги своя. Я выпил еще пива, чтобы уснуть, и это, к счастью, помогло.
 
Глава 4.
 
Меня ждали на площадке только через час, но я специально пришел рано. Хотел побыть с Магдой. Она встретила меня холодно, как тот оттенок серого пиджака, который был сейчас на ней. Такой же сталью отливали ее спокойно-снисходительные реплики в мой адрес.
– И тебе доброго дня, Алекс, – Магдалена сидит за столом, левая нога на правой, каблук-шпилька в меру высокий, юбка не слишком вульгарной длины. Она словно на похороны собралась, а не на интервью. Выпячивает губы – размышляет над чем-то. Я сажусь напротив за стол, молча протягиваю бумажный сверток. Она вопросительно кривит брови: – Что это?
– Подарок.
Не говоря ни слова, раскручивает хрустящий коричневый пергамент. Ей не то что не интересно, просто параллельно она обдумывает еще что-то. Я понимаю это по бугорку над переносицей и отсутствию ярких теней на верхних веках.
– Свеча? – Магда вертит перед носом стеклянной колбой, расписанной акриловыми снежинками.
– Не просто свеча, – старательно поясняю я, – вот тут, внизу, видишь? Встроен светодиод, он активируется при нагреве, и свеча начинает переливаться всеми цветами радуги, а снежинки словно бы парят в северном сиянии, – я улыбнулся, чувствуя себя кромешным дебилом. – Магда, прости, если я был резок...
Она быстро наклоняет голову. Она всегда так делает, когда страшно сердится, но выразить чувства привычным способом не позволяют обстоятельства. Теперь щурится – еще один дурной знак.
– Алекс, – если бы она нарочно не отрывала челюсти друг от друга, уже подавила бы все зубы, – если ты хотел отомстить, то выбрал плохой способ.
– Мстить?.. – я посмотрел на свой подарок в ее руках. – При помощи свечи?..
– Не строй идиота! – Магда шарахнула несчастной безделушкой об стол. Стекло лишь чудом осталось целым, а вот сосуды у меня в голове полопались как воздушные шарики. – Как можно думать только о себе?! Как можно быть таким?!. – она не договорила, схватилась за лицо.
– Магда?.. – я осторожно потянулся к ней. – Магда, я ничего не понимаю... Я... ничего не понимаю...
Вдруг каре-зеленые глаза открываются от ладоней и глядят на меня остро, пронзают насквозь в полумраке студии будто бы рентгеновскими лучами.
– Не понимаешь?..
– Нет.
Она хмыкает и небрежным жестом убирает свечку в сумку за спиной. Стало быть, понравился подарок. Через секунду вытаскивает электронный планшет, открывает нужную ссылки, отдает мне. Я читаю. Точнее, я пытаюсь прочесть, ведь я едва различаю польские слова, а написана статья на польском: заголовок с тремя восклицательными знаками, под ними мое фото – здорово смазанное, словно фотографировали набегу. Магда выдержала трагическую паузу прежде, чем соизволила перевести мне написанное. Зачитывать она стала громко, как для громадной аудитории, хотя в студии понимали этот язык только мы двое.
– Русский трансвестит против геев и лесбиянок! – провозгласила Магдалена. – Цитата: «Сильные мужчины и слабые женщины – единственно верная модель отношений!» – она двинула пальцем вниз, открывая основной текст: – Писатель-трансвестит из России Алекс Мирославский, открыто спекулирующий на своих неоднозначных пристрастиях, дал эксклюзивное интервью для нашей газеты...
Дальше шел диалог. Тот диалог, который позавчера состоялся в моем номере между мной и Баришевским, только ответы мои, впрочем, как и вопросы Артура, по большей части не имели прямого отношения к тому, о чем велась речь. Если очень кратко, то выходило, что «русский трансвестит» (это, разумеется, я) доказывал польскому бедолаге (предположительно, Артуру), что женщина в этом мире должна знать свое место, быть всячески покорна мужчине и угождать ему, а геев, лесбиянок и прочих нетрадиционных личностей требуется в срочном порядке переселить на луну. Закончив читать, Магда уставилась мне в лицо.
– Я не трансвестит, – первое, что сформулировал мой мозг из того бардака, который произвел в нем эксклюзивный очерк Артура.
Магда глубоко дышала. Казалось, она прочла эту статью столько раз, что уже не было необходимости постоянно заглядывать в экран, но она все равно в него глядела, снова и снова, пытаясь смириться или обнаружить, что ей все-таки показалось.
– Как ты допустил это? – спросила она, едва не плача. – Алекс?..
– Магда, – отойдя от первого шока, произнес я, – ты хоть понимаешь, что я ничего подобного не мог сказать?
– Не знаю... – рассеяно брызнула она. Ей было не по себе, так же, как и мне, но, в отличие от меня, Магда уже сутки была в курсе событий – статья вышла вчера утром. А я, по неграмотности своей, даже не поинтересовался о том, что предпринял Баришевский после нашей встречи. Почему-то я сразу уверил себя, что его целью было не интервью и не беседы со мной, а что-то более личное. Не получив желаемого, он просто скрылся и больше не претендовал на аудиенции. Так размышлял я. И, похоже, я здорово ошибся. Магда выглядела подавленной, загнанной в угол. Вряд ли она действительно поверила написанной белиберде, ее грызло нечто иное. – Алекс, – обратилась она, чуть погодя, – зачем ты пошел на это интервью?
– Я никуда не шел. Артур застал меня в отеле, налетел сходу и начал давить на жалость...
– Жалость?.. – усомнилась она.
– Да, он сказал, что он – гей и подвергается дискриминации на работе. Чтобы спасти карьеру, ему срочно нужен эксклюзив. Я просто хотел помочь человеку...
– Помочь?..
– Помочь, – подтвердил я. Она знала меня, знала, что я не вру, знала это еще до того, как потребовала этих объяснений. – Магда, Артур извратил все, что я говорил, шиворот-навыворот. Возможно... Возможно, это потому, что я не принял его заигрываний...
– Что?!. – встрепенулась Магдалена.
– Ну, он вроде как намекал... – я растерялся. – Ну... на интим.
Она разглядывала меня через стол. Разглядывала пару минут, а потом вдруг стала смеяться. И смеялась до красных щек и хрипоты. Растерянность внутри меня сменилась стыдом и злобой. Я не находил ничего смешного в том, что случилось. А Магда все никак не могла успокоиться.
– Алекс! – кашлянув в кулак, вновь заговорила она. – Ты первый день на свете живешь! – и снова приступ смеха. – Я тебя просила ни с кем не говорить. С репортерами, с журналистами. Все через меня. Боже... – она потрясла головой. – Алекс, журналист скажет, что хочешь, чтобы ты сказал ему, что хочет он, понимаешь? Это бизнес. Еще хорошо, что это интернет-газета, очень плохая, желтая. Это читают старые бабки и дебилы. Нам придется сегодня изменить интервью, чтобы зрители понимали, чему верить.
– А что делать с этим? – я кивнул на планшет на столе, который все еще подымал во мне жестокое бурление оскорбленного эго.
– Ничего. Это завтра забудут. Сегодня забудут. Это ерунда.
– Ничего себе ерунда... – я вновь мысленно перебрал в памяти прочтенную Магдой статью. – Нельзя же просто так оставить...
– Можно, – Магда отмахнулась ладонью, с ее лица уже исчезла мрачная маска. Она лишь поминутно что-то чиркала в блокноте. Возможно, на ходу придумывала новые вопросы или даже ответы. – Алекс, запомни, пиар – это хорошо. Любой пиар. Пиар не бывает лишним.
– Это не пиар. Это ложь.
– Пусть. Будет что обгрызть блоггерам, – и она в который раз рассмеялась. – Косточка! Но больше так не делай.
Я чувствовал себя в какой-то сальной западне. Только мне показалось, будто бы я обрел свободу на чужбине, даже нашел какие-никакие положительные моменты в своем непредвиденном признании в прямом эфире ток-шоу, как вновь стены вокруг меня схлопнулись и налились электрическим током – я не могу и шагу сделать без Магды, не могу быть уверен, что слова мои не порежут на фрагменты, не извратят и не переврут. Я заперт. Воздух вокруг уплотнился, начал с трудом поступать в легкие. Я тонул на суше. Тонул в отчаянии, в невозможности объяснить, в одиночестве...
Магдалена брякнула ручкой о стол:
– Так! Давай обсудим!..
Ее голос вывел меня из транса. Ненадолго это помогло отодвинуть тягостные мысли на задний план. Мы тщательно обговорили предстоящую запись перед камерой, приступили к съемкам. Держаться в кадре было просто. Возможно, потому что мне было совершенно все равно, как я выгляжу. А Магда на своем профессиональном языке называла это «естественным позиционированием». Мы записали несколько дублей, из которых при монтаже должно было получиться шестиминутное видео. Его покажут уже завтра вечером, после выпуска новостей. А днем следующего дня состоится торжественная презентация моей книги в одном магазине.
Остаток вечера Магда только и делала, что перечисляла наши умопомрачительные достижения в области моего пиара, гадала, сколько человек явится на презентацию, даже пробовала заключить со мной пари на этот счет. В моем номере горели свечи, в том числе та, что я подарил. Магда поглядывала на нее искоса – переливы поистине завораживали. Особенно, когда разноцветные отблески касались обнаженной влажной кожи моей гостьи, которая, нисколько не стесняясь собственной наготы, вольно раскинулась поперек кровати с бокалом красного сухого и мечтательно водила ладонью в теплом воздухе комнаты.
– Мы создали прецедент... – нараспев подводила итоги Магда. Ее тело еще не остыло после секса и дышало глубоко, каждой раскрывшейся порой. – Ты создал прецедент... Ты удивительный... – она пронзила меня взглядом.
Я сидел напротив в кресле, мокрый после душа, в одном гостиничном халате, в котором было и уютно, и спокойно. Я тоже пил кислое вино, едва чувствуя вкус, и старался не вспоминать ни ехидный оскал Артура, ни визгливый голосок Елены Званич, ни жалостливых голубых глаз Али.
Слишком многое обрушилось на меня в последние дни. Прибыв в Польшу две недели назад, я был уверен, что стану тосковать, как только наступит время отъезда. Теперь же я желал этого больше всего на свете. Отъезд означал долгую разлуку с Магдаленой, но одновременно предвещал восстановление привычного порядка вещей. Я вернусь в свою съемную квартиру, на работу, к своим обычным обязанностям. Стану так же писать романы ночами, изредка листать новостные ленты в соцсетях. Может, даже решусь завести кота или собаку. Я снова буду никому неизвестным и неинтересным персонажем, о котором за глаза говорят, что он замкнут и нелюдим. Все это меня совершенно устраивало. Я полагал, будто то, что случилось в Польше, останется в Польше. А в Россию через три дня я привезу зародыш новой книги, смутные воспоминания о произошедших событиях и очень приличный аванс от издательства.
Так размышлял я сейчас, пока голая Магда снова соблазняла меня гитарными бедрами и нежным шелестением польского акцента:
– Алекс?.. Алекс?.. Ты не спишь?..
– Нет, – я повернулся.
Обожаю ее разглядывать – хоть в одежде, хоть без. Признаться, я давно и безвозвратно схожу с ума от каждого ее изгиба. И трезвым, и пьяным она одинаково точно гипнотизирует меня, словно вырывает из сознания, приковывает, делает пластилиновой всю мою сущность.
– Я знаю, что ты хочешь... – она игриво стреляет ресницами. – Я все про тебя знаю...
Она права. К счастью или к несчастью своему после встречи с ней у меня не бывало других женщин в постели. Не потому что иные тела перестали быть интересны мне, а потому что мне не так-то просто стать с кем-то по-настоящему близким. Я привязался к ней, как младенец к матери, как пустынное растение – зарылся глубоко в нее самым корнем, пророс душой по венам на ее запястьях, по мелким родинкам на спине. Я на секунду представил, будто она стала моей. Будто бы мы не в гостиничном номере, а в моей московской квартире: пьем вино, обсуждаем, как завтра поедем в супермаркет и купим новые занавески, потому что старые не подходят в тон нашему новому ковру...
– Алекс, иди ко мне... – Магдалена призывно хлопает ладонью по одеялу.
Отставляю бокал, послушно бреду к кровати. Сажусь. Магда забирается на меня сверху, заставляет опуститься спиной на постель. Она забирает мою правую руку и просовывает ее у себя между ног. В то же время ее пальцы позади гордо выгнутой спины ласкают мои бедра. Ей нет нужды долго соблазнить меня: все мое естество продирает насквозь магнетической дрожью, когда она так близко, когда все клетки моего тела ощущают сладость ее присутствия. Магда продолжает перебирать пальчиками, пока я нахожусь внутри ее плоти. Она снова кричит, и я действительно не знаю, что доставляет мне большее удовольствие – ее стоны или мой нарастающий оргазм. В конце она замирает на секунду и вдруг срывается с места, тянет меня за собой в поцелуе. На мне больше нет никакой одежды – только ее ласки, только следы ее ногтей. Она заставляет меня подняться и сесть на кровати, а сама уползает на пол к моим ногам.
– Хочу, чтобы ты кончил мне в рот... – говорит она так, что невозможно спорить.
Только от этих слов я уже готов взорваться. Магда на коленях и больше не может ни говорить, ни кричать. Я чувствую ее губы и язык. Чувствую ее мягкие рыжие волосы в своем кулаке. Чувствую ее ладонь на груди. Я уже ничего не контролирую, даже собственную глотку. Только стараюсь запечатлеть в памяти этот момент, когда непроизвольно останавливаю Магду, запрещаю дальше двигаться. Когда меня выбрасывает напрочь из тела, и в последний миг я вижу нас со стороны: мужчину, рычащего от первобытного удовольствия, и женщину, покорно удовлетворяющую его естество, которая, хоть и стоит в раболепной позе, но имеет большую власть над ним, чем он над ней.
– Алекс... Алекс?.. – я еле разлепляю глаза, смотрю на нее – на щеках слезы. Я стираю их пальцем. – Алекс, я тебя люблю...
Мы долго лежали вместе, обнявшись. Я растворялся в тех необъяснимо-прекрасных секундах и минутах, чувствуя себя немного вором: ведь я украл Магдалену сейчас у целого мира – у всех ее любовников, мужа, поклонников, завистников, друзей, недругов. Никто и не знал, где она и что делает. Никто не знал, что она уже сделала со мной. Я обнимал ее чересчур сильно, дышал воздухом с ее волос. Мне больше не хотелось говорить чего-то искусственного и отрепетированного, а хотелось говорить о том, чего действительно хотелось. Мы лежали лицом к лицу, я мягко касался ее губ.
– Магда, – сказал я, до конца не понимая, что говорю, – поехали со мной. В Москву.
– В Москву? – она как будто и не удивилась, пожала плечами, улыбнулась запросто: – Мне не надо в Москву. Летом, может...
– Нет, ты не поняла... – у нас было всего два таких момента – когда два с половиной года назад я сказал: «Поужинаешь со мной?» и сейчас: – Поедем в Москву. Со мной. Навсегда.
Я ждал чего угодно, хотя по сути я вообще ничего не ждал. Не планировал, не гадал. Не представлял. Впрочем, не представлять все-таки не получалось. И тогда я видел и слезы счастья в ее глазах, и упрек, и дрожание слов согласия. Но сейчас она просто отвернулась.
– У нас еще есть вино? – она поднялась с кровати, отыскала свой бокал, как ни в чем не бывало, стала пить.
Я не понимал, как реагировать. Молчание я выдержать не мог.
– У тебя вчера был суд? – теперь я беседовал с ее спиной.
– Был.
– Как все прошло?
– Хорошо, – на секунду вздернулись ее лопатки.
– Хорошо?
– Да, – Магда повернулась ко мне, наконец. На ее лице была довольная улыбка. – Как ты говорил, Виктор передумал.
– Он передумал... – изображение в глазах поблекло и смазалось. Я больше не видел ее, только серо-коричневую муть. – Почему?
– Ну... Я умею делать так, что мужчина передумал, – Магда вновь была близко, я ощутил кисловатый аромат вина из ее губ. – Давай еще раз возьмем «штучку», м?..
Она даже не осталась на ночь. Вызывала такси, оделась, чмокнула в лоб все еще вибрирующими после оргазма губами и укатила домой. Ее муж, Виктор, – очень влиятельный человек. Настолько влиятельный, что недавно стал совладельцем телеканала, где работала Магдалена. Сделал он это лишь затем, чтобы прекратить давление на нее. Одно время ее карьера пребывала в шатком состоянии. Магде не давали стоящих проектов, все пытались спихнуть на закадровую работу. Да, она была превосходным переводчиком, но настоящее удовольствие получала лишь глядя в камеру – здесь она раскрывалась подобно яркому бутону цветка. И, как только Виктор пришел к власти, никто больше не смел напомнить Магдалене об ее возрасте, никто открыто не конфликтовал. Это означало, что покуда она жена одного из ключевых акционеров, опасность падения по карьерной лестнице миновала. Но так же это означало, что Виктор может однажды сменить милость на гнев, а уже этот гнев направить против самой Магдалены.
Я знал, в чем состоит основная причина их противостояния. Виктору нужны были кровные потомки. Магде нужно было оставаться красивой, молодой и востребованной. До меня только сейчас дошло, что Виктор мог разыграть весь этот правдоподобный фарс с разводом ради одной-единственной цели... А Магда каким-то образом отговорила его. Каким же?
Я ответил сам себе на этот вопрос и тогда понял, каким безумием выглядели мои слова, как глупо и опрометчиво я поступил. Я ни на миг не сомневался лишь в том, что желаю Магдалене счастья, но откуда во мне родилась эта убогая идея, будто я единолично смогу сделать ее счастливой? Видимо, я переборщил с вином, сексом и эмоциональными каруселями. Я – писатель. И, если есть в природе каждого человека так называемая миссия на земле, моя как раз состояла в том, чтобы писать. А уже в этом бесспорно и бескомпромиссно когда-то помогла мне Магдалена.
Я работал тогда в научно-познавательном журнале, куда устроился благодаря протекции одного важного человека. Некогда я помог ему, в обмен на услугу он помог мне. Мне как инженеру-геофизику по образованию было легко заниматься консультационной и некоторой авторской работой в журнале такой направленности. В редакции моя персона была фактически засекречена. Все звали меня просто «Алекс», однако по документам я оставался женщиной и намерен был вскоре исправить эту досадную глупость. Журнал нужен был мне в качестве прикрытия на переходном этапе. И прикрытие вышло безупречным. Пока однажды не явилась Магда, огненной полосой прочертившая неизгладимый след во всей редакции и в моей жизни – в частности. Она прибыла в качестве переводчика, потому как наше руководство вознамерилось выпустить пилотную версию журнала на польском языке. Это был тот период жизни Магдалены, когда она в самом деле не понимала, останется ли на телевидении или же ей-таки влупят под хвост и отправят на все четыре стороны. Она хваталась за любые возможности, кроме того по-своему любила Россию. Ее бабка была русской, о чем она крайне редко упоминала, но всегда ощущала на генетическом уровне.
Так вот две недели спустя после появления Магды в офисе, полный эндорфинов, адреналина и зарождающейся любви, я узнал, что моя избранница несвободна. Узнал уже после того, как состоялось эпическое знакомство с моими особенностями с выяснения, объяснения, скандалом и примирительным сексом. Поначалу я думал учинить новый скандал, но Магда была первой, кто не пытался отговорить меня от моих планов. Напротив, когда я рассказал, что в будущем хочу сделать ряд пластических операций, сменить имя и прожить остаток дней своих в мужском теле, она была в восторге. Мою на тот момент будущую фамилию «Мирославский» придумала она. Эту фамилию носила та самая бабуля после свадьбы с поляком.
– Алекс Мирославский! – выразительно повторяла Магдалена, расхаживая по моей квартире в чем мать родила с недоеденным мандарином наперевес. – Гениально! Это имя гения!
– Не очень-то русское... – все еще сомневался я, хотя идея, признаться, зацепила меня.
– Алекс, милый, ты себя не ценишь! – Магда, смеясь и играючи, умела убедить почти в чем угодно.
Оттого я закрыл глаза на ее «особенности», так же, как она закрыла глаза на мои. Но все-таки разразился неистовым гневом, когда застукал ее, ковыряющейся в моих личных записях на компьютере. Я орал похлеще праведной девицы, отбивающейся от шайки насильников. Магда снисходительно выслушала мой крик, а потом заявила, нисколько не поменявшись в лице:
– Дурак. Всегда говорила, ты не ценишь себя. Твои рассказы восхитительные.
– Это не рассказы! – красный, как вареный рак, негодовал я. – Это... это просто так! Это личное!
– Личное? – вскинула она брови. – Ха! Если бы ты описывал, как трахаешь меня в ванной – это личное. Но тут что-то интересное... – она вернулась к монитору, где был открыт текст одной из заметок. – Этот сержант Нойль – просто душка. А Жульена – настоящая тигрица, – Магда хитро улыбнулась глазами, ясно давая понять, что с первых строк пронюхала, чей образ лежит в основе этой героини. – Алекс, – снова гипнотизировал меня сладостный голос, – ты должен писать. Сейчас.
Я уже собирался заняться чем-то менее скучным, чем моя писанина, но Магда рявкнула: «Пиши!», и я понял, что это не просьба. Дальше – больше. День за днем она буквально требовала у меня новый рассказ. А если узнавала, что мне нечего ей показать, просто выходила из себя: «Ленивая задница! Чем ты, вообще, занимался?!» Как будто бы больше мне нечем было заняться, но Магду не интересовали никакие отговорки. Так всего за пару недель я наклепал рассказов на целый жирный сборник. Магда уехала в Польшу, но хватка ее не ослабла. Мы не теряли связи, но, чтобы поддерживать ее, я упорно работал не только в журнале, но и все остальное время. Примерно через месяц, прочтя очередной текст, она долго молчала. А после выдала следующее:
– Алекс, прости, но это никуда не годится.
– Что?.. Почему?..
– Алекс, – театрально вздохнула Магда в прямоугольнике смартфона, где у нас был открыт видео-чат, – я должна тебе сказать. Кто-то должен тебе это сказать. И это скажу я, – я замер. – Алекс, ты замечательный писатель. Но это мало. Твои рассказы хорошие... – «Хорошие?!» – едва не взбесился я. А почему же раньше они были «великолепными»?! Но я смолчал. Дождался, пока она договорит: – Тебе нужно писать роман. Рассказы не сделают твое имя.
– Я не пишу романов...
– А в чем проблема?! – рассердилась она. – Садись и пиши. Хватит мелочевки. Хочешь серьезно – надо серьезно. А рассказы... так... Глупость, – она снова вздохнула. Я понимал, что она разыгрывает какой-то спектакль, но не мог не поддаться убедительности ее игры. – То, что ты прислал, про капитана Лациса, это порядочно. Напиши о нем роман. Он хороший. Этот Лацис. Люди его полюбят.
– Какие люди? – усмехнулся я. – Мою писанину читаешь только ты.
– Я... Ты... Все полюбят, – Магда наградила меня нежной улыбкой. – Ты напишешь то, что еще никто не писал. Ты станешь лучшим.
Не будет преувеличением сказать, что «Кратер Адон» вышел из-под моего пера не только благодаря моим бессонным стараниям, но точно так же благодаря и вопреки твердому верованию Магдалены в то, что я могу, что способен произвести на свет нечто, неподдающееся обычной логике и здравому смыслу. Мне никогда не было даровано иметь биологических детей. Сама мысль об этом претила мне и раздирала меня на части, но именно книги стали моими настоящими, живыми детьми. Меня читали русские книгоманы, мои произведения в интернете стали обсуждаться, в некотором смысле произвели небольшой резонанс. За два года я обрел широкую известность в узких кругах, но Магда оставалась беспощадна: «Ты можешь больше!» – верещала она, когда я скромно упоминал о своем маленьком успехе.
– Ты что? Не видишь?! Ты гений! Алекс!!! Ты – ГЕНИЙ!!!
В Братиславе у нас был крохотный номер на двоих: две сдвинутых вместе односпальных кровати, которые занимали почти всю комнату, коморка с душем и раковиной, услужливый администратор и картонные стены, что вся малюсенькая гостиница наслаждалась звуками наших ночных игрищ. Магда бесновалась по-черному:
– Алекс! Плохо! ПЛОХО!!! Адон должен восстать!!!
Я садился к ней на кровать, пьяный от многочисленных прогулок, десятков чашек кофе и плохого интернета.
– Что еще? – устало спрашивал я, пока Магда поглощала одноевровые сосиски с пятидесятицентовыми булочками.
– Это все не то! Нужно продолжение «Кратера»!
Так я написал вторую и третью часть романа «Кратер Адон» – в перебежках между странами, аэропортами, паспортными стойками, поцелуями Магды, бесплотными переписками с издательствами. Магда бесилась круче меня: «Мерзкие ублюдки!!! Я сожгу их всех к чертовой матери!!!» К тому моменту она знала почти все русские ругательства и безошибочно употребляла их. А я разводил руками. Я и сам уже верил в то, что мои книги могут быть популярны, но все больше склонялся к мнению, что только не в России.
Наконец, мы тут. В Польше. Рождественские огни уже блекнут за окнами. Поляки почти не празднуют Новый год. А я сижу один в своем номере, пока в моя страна готовится разорваться петардами, салютами и нескончаемыми «Ура! С Новым Годом!!!». Сижу и не понимаю, как жить дальше, когда целый мир покинул меня начисто, когда Магда уже прижимается к Виктору и трепещет ему в ухо нечто обворожительно-семейное, а я просто пропадаю и гнию, и силюсь уцепиться за что-то важное – то, чего в моей жизни просто нет.
Мое время стало утомительным и тягостным. Я больше не мог писать, не мог бесконечно прощать несправедливость ниспосланных на мою долю дней. Можно было бы кричать от одиночества и отвращения к себе, но я выбрал вариант, который выбирает большинство оказавшихся в моем положении мужчин. Я стал пить. Прикончил весь мини-бар. Скурил все сигареты, что у меня были. Ненавидел розовую гирлянду за моим окном, потухшую разноцветную свечку, которую забыла Магда, уходя. Ненавидел себя и отчаянно желал не проснуться завтра утром, если все-таки усну.