Колючий шарф

«Колючий шарф»
                (роман Александра Казмирчука)
             (н. 19.03.2019) «Месть тогда лишь сладка, когда имеешь возможность видеть и осязать ее плоды»
(А. П. Чехов «Мститель»)
Посвящается моей семье, всем друзьям и любимой В.К. Я вас очень люблю. (А. К)
Пролог
Вы когда-нибудь ели пуговицы? Извините. Это, безусловно, очень глупый вопрос. Конечно же, не ели. Разве что в детстве: заигрались, случайно проглотили одну, а ваши встревоженные родственники не находили себе места, пока ожидали скорую помощь. Но поверите ли вы, если я скажу сейчас, что в нашем мире есть странные люди – дикари, которые наставляют своих детей есть пуговицы? А именно это и произошло со мной, когда я был подростком! В том, что я съел несколько пуговиц от старых, отцовских штанишек, нужно винить мою безумную мать, и ее не менее безумное наставление.
Это случилось в тот день, когда отца не стало. Ранним утром, третьего декабря он позавтракал с нами, взял старый топор и отправился в лес за дровами. К обеду его никто не ждал, но когда сгустились мрачные сумерки, когда деревья затрещали от мороза, когда начался сильнейший снегопад – паника прокралась в нашу хлипкую хижину, ведь отец так и не вернулся домой. Ужинать не стали. Молчали. И костёр потушили. Рагу так манило нас своим ароматом, но тот маленький, жареный ёжик вперемешку с овощами и чесночным соусом, остался нетронутым и быстро остыл. Признаться честно, я был ужасно голоден, и горевал об этом гораздо больше, чем о пропаже отца. Но можно ли меня винить? Нельзя. Я злился на него. Он славился постоянным ворчанием, солдатским храпом, алкоголизмом, огромными кулаками, скверным характером, и весьма переменчивым настроением. Били меня часто, и с наслаждением. Маме тоже доставалось, но ей это нравилось. Временами, она сама напрашивалась к нему на кулак.
Когда обнаружилось, что он пропал, я обрадовался, но на всякий случай, не подал виду. Я же знал силу их странной, дикой любви. Мать умела ругаться и драться не хуже отца. Если бы в тот день ей показалось, что я перестал его бояться, мне было бы несдобровать.
– Пойдем, сын, – сказала взволнованная Маришка Варец – моя мать. – Поищем-ка Вацлека. Вдруг на него опять волки напали? Он говорил, что уже не раз отбивался от них. Помнишь ту страшную стычку? Не забудь взять нож на всякий случай. А я пока факелы приготовлю, хотя, видят Боги, они не понадобятся. Но если придется спускаться в пещеры, то огонь не будет лишним, верно? Готов? Тогда пошли уже! И давай-ка без фокусов, Кшиштоф. Возьми свои перчатки. Ты же знаешь, что мне не нравится твоя сила. Это дьявольское пламя! Прошлой ночью, ты снова поджёг мою руку. Посмотри на нее, гадёныш! Она болит и воняет. Я больше не буду тебя обнимать. Никогда! Клянусь! – ее крик смешался со слюной и полетел мне в лицо.
Я мельком глянул на черную, обугленную кисть, и отвернулся. Меня замутило. В глазах стояли слёзы. Они хлынули ручьём, когда мама обошла меня, стала передо мной на колени и поцеловала в потный лоб.
– Хороший, милый мальчонка со злыми ручками, – прошептала она мне на ухо. И я вдруг с ужасом понял, что мать боялась того, что они – «мои злые ручки», могут ее услышать.
– Знаю. Прости. Я не контролирую этот огонь. И вообще, мне кажется, что это ОН меня контролирует. Но отец говорил, что усовершенствовал перчатки. Теперь я не буду никого поджигать! – хныкал я, пытаясь обнять ее, но она вдруг отстранилась от меня, хмыкнула и резко встала на ноги.
– Ну, всё-всё, хватит ныть. Ты уже взрослый. Нужно прятать свои слёзы ото всех. Ладно, нам пора в путь. Поторапливайся. Вацлек в опасности, – в голосе не было любви. В ее голосе был страх. И ненависть в нём тоже была. Голос скрипел. Мне казалось, что ей больно говорить.
Лысые черепа сверкали в ночи – над нами повисла луна. Волосы сбривают, когда бедность треплет тебя за щеки и угрожает вшами. Настрадались мы от них. Знаете почему? Во-первых: в хижине не было ни ванной, ни душа. Во-вторых: не было в ней и кроватей, так что приходилось спать прямо на земляном полу. И, в-третьих: посередине единственной комнаты всегда валялась кучка мусора: кости, обрывки паленой бумаги, ржавые топоры и ножи, вилки и ложки. Всё это покрыто пеплом и мухами – дохлыми или живыми. Зимой да летом, весной или осенью, грустный антураж испытывал разум на прочность. Но иногда снаружи что-то происходило: менялась соломенная крыша, укреплялись тонкие бревенчатые стены с помощью каменных подпорок, или строился высокий забор из заостренных кверху палок. А еще вспоминается наш маленький огород, терзаемый всякой живностью: червями, зелёными лягушками да ужасно наглыми, черными муравьями. Как же сильно мы их ненавидели!
Если отцу не удавалось украсть что-то живое и четвероногое, то нам приходилось питаться «мёртвыми овощами» – подгнившей картошкой, испорченной морковью и капустой. Жуешь, и чувствуешь гниль. Что-то копошится на зубках. Прикусишь – кислое. Так и жили. Что поделать? Бог разбросал счастье не по всей Земле, разве нет? Говорят, что все люди – братья, но почему тогда, они охотились на нас как на диких зверей, выслеживали и стреляли без предупреждения? «Это потому, что мы непохожие на остальных. Дурная, оскверненная природой, кровушка. И наверное, нам нужно бежать из этого большого, чистого и слишком злого города. Поедем-ка мы отсюда далеко-далеко – туда, где мирно дремлют высокие горы, растут густые леса и бегают тощие волки. Если нашим требовательным соседям не нравится мой шишковатый лоб, то выбора нет» – поговаривала Маришка грустно. Потом брала черную ручку, клала на шатающийся стол тетрадку, и заставляла меня исписывать ее, всё одними и теми же страшными словами – «Смерть придет к тебе в нужный момент». Естественно, в школу я не ходил. Нам было плевать на это, если честно. Писал я – сносно. Читал вообще хорошо. У меня было куча зарубежных книжек – прекрасно переведенная классика. Откуда? Однажды, мы грабанули библиотеку. Волшебные странички отворили дверь в новый, удивительно устроенный мирок: не такой кошмарный, злобный, ядовитый, и одинокий как наш. Но вот, как-то раз, вернувшись домой с продолжительной прогулки в лесу, я лицезрел те книжечки в пылающем костре – страшное, душераздирающее зрелище «смерти литературного бытия». Мои хилые кулачки не произвели впечатления на пьяного, растрёпанного отца. Он резко вскочил, закричал как гиена, да избил меня своими, будто из камня сделанными, ногами. Рыдая, и тихо скуля – ну прямо как какая-нибудь собака над могилой недавно умершего хозяина, я схватил шатающегося отца за его грязную, потную пятку, которая воняла свежим навозом. Отец хрипло засмеялся, нагнулся надо мной, расцепил замерзшие, покрытые инеем пальчики и, опьяняя мой разум ужасным перегаром, сказал:
– Да ты храбрый парень. Но знаешь, почему ты храбрый? Потому что в тебе течёт моя кровь. А я ведь тоже никого не боюсь. Совсем ничего не боюсь. Бога их, тоже не боюсь. Даже человеческого осуждения не боюсь. Жена моя – сестра мне, да что с того? Что с того, я тебя спрашиваю, глазастый чертёнок? Да куда же мне любовь свою девать, а? А ей? Ведь любим мы друг друга, сынок! Любим – храбро, сильно и верно. Любим, несмотря ни на что. На то, что я твои книжки сжёг, так сердиться не стоит, мой милый мальчик. Это маленькое и глупое горе. Ступай-ка отсюда, да Маришку мне позови. А потом пойдешь в свой любимый лесок, да просидишь там два часа, изготавливая ловушки для диких зверей и стрелы для охоты, понятно? Я скоро сделаю из тебя мастера на все руки. Не пропадешь! Недаром же я учился на инженера-механика когда-то давно, да? Ладно, вру. А если услышишь в лесу, что Маришка наша вопит, то даже не думай возвращаться домой. Понятно, сопляк? Я приду и заберу тебя попозже. И не нужно охотиться без меня. Волки же загрызут тебя, дурака такого! Кыш! Кыш отсюда! – говорил он, выталкивая меня за дверцу, и расстегивая кожаный пояс на своих штанах.
Почему я это всё вспоминаю? Да потому что, я рад был, рад, когда наступил на ту холодную руку, своими босыми ногами.
Раздавленное, загаженное вороньим помётом, тело Вацлека, нашлось утром. Снег уже успел притрусить кровавое месиво. Видимо, произошел несчастный случай – отец рубил огромное дерево, и оно неожиданно рухнуло на него. Бедняга не успел отойти подальше. Увидев труп, Маришка упала на колени и зарыдала. Я подумал, и нехотя присоединился к ней. Мать попросила меня собрать останки. От головы практически ничего не осталось, кроме некоторых ужасающих «деталей»: я нашёл огромный, скользкий глаз без зрачка, толстую губу, язык, сломанный зуб, кусочек носа. Наши извечные «враги» – волки, погрызли мускулистые руки, могучие ноги отца, но не всё мясо пришлось им по вкусу – пожёванные, заиндевевшие огрызки еще валялись под ёлками и кустами. Ленивые, мохнатые бродяги догадались, что эта добыча уже не встанет и никуда не побежит, и возможно, планировали прийти сюда завтра. Глубокие следы «уходили» на север, где жили наши родственники, с которыми мы не вели никаких дел, из-за их каннибализма.
Быстрые похороны состоялись под холодным, низким небом. Дрожащими руками мы вырыли ему неглубокую могилу. Замёрзшая, каменистая земля грубо и мерзко хохотала над нашими скорбными стараниями, и с жадностью Дракулы, впитывала капающую из одеревеневших пальцев кровь, будто не насытилась еще, проклятая вампирша.
Уже потом, я понял, что она никогда не насытится. Любая война даст ей напиться. Или человек, вроде меня. Или бешеная собака без поводка. Или безумный клоун-убийца с шариком в руках. Или червяк-переросток из-под сыпучего песка. Да кто, или что угодно, черт возьми.
Маришка сказала, что нам больше незачем жить на свете, и что последняя трапеза будет особенной. Я спросил по поводу пуговиц, а она объяснила: «Это пуговички Вацлека, и нам нужно съесть их, чтобы приобщиться к отходящему духу». Нужно так нужно – никто с ней не спорил. Но, кажется, тогда я наконец-то понял, что вся наша семья – сумасшедшая, убегающая от собственных демонов троица, и правда напугала меня. За страхом, прискакала и воля к жизни. План созрел, и я томился в ожидании. Мама дала мне его вонючие штанишки, а себе взяла рубашечку, пояс и пальто.
Проглотить пуговицу – сложное дело. Она застревает в горле, и не хочет падать в желудок. Пришлось заставить: два пальца в рот, и двуглазая, солоноватая вещица отправляется в ад с кипящей кислотой. А потом еще одна. Маришка не отставала.
Кажется, штук пять съела и отключилась. А когда пришла в себя, я уже душил ее.
– У тебя ладони шершавые, – прохрипела мать, брызгая слюной. Рот жадно искал воздуха. У нее не было зубов. Мочек на ушах тоже. А из одежды только лифчик и набедренная повязка. Грудина ломалась под моим коленом. – Ты должен умереть с нами, Кшиштоф. Прими свою судьбу. Зло отпечаталось на моем лице, но у тебя-то оно живет внутри. Маленькое, такое глупое и ничтожное исчадие ада. Больно! Убиваешь слабую, неспособную постоять за себя женщину. Связал меня. Крыса и трус в грязных обносках. Будь ты проклят, как и вся твоя семья! Мне нужно было рассказать всё Вацлеку! Рассказать, что я страдала бесплодием. Рассказать, кто ты на самом деле! Какая же я дура! Он считал тебя своим сыном. Он любил тебя. Я…
– Заткнись, сучка! – я рыдал, голос дрожал, а крепкие руки «прожигали» ее горло. Оно покрылось дымящимися ожогами и серыми пузырями, которые лопались под моими пальцами. А через несколько секунд, с противным хлопком, взорвались ее блеклые глаза. Теплая, маслянистая жижа брызнула мне на лицо. Я скривился, но потом облизал губы, поморгал и засмеялся.
– Ма? – прошептал я, всматриваясь в ее опустевшие глазницы.
– Я не твоя мама, чертов подкидыш, – она умерла с этими страшными словами на устах.
Я похоронил ее рядом с отцом – сорок восемь кривых пальцев на двоих. Черви и муравьи лениво ползали по его штанам и футболке. Официант принес им второе блюдо. Угощайтесь, милые, это комплимент от четырнадцатилетнего шеф-повара.
Потом вдруг приехали молодые санитары и забрали меня в больницу. Оказалось, что за нашей семьей следили. Бежать было бесполезно – их было слишком много.
Главному доктору не удалось узнать моё настоящее имя. Я постоянно молчал. Он разозлился, пожал плечами и дал мне ту странную кличку – «Колючий шарф». На сеансах групповой терапии или же в общей комнате, пациенты сторонились меня, потому что знали – вот сидит тот самый одичавший мальчик с жуткими язвами на руках. «А ими он хладнокровно задушил бедную мать, и возможно, убил отца» – шептались кровожадные, душевнобольные люди за моей спиной. Они позабыли о своих ужасных преступлениях, чтобы бесцеремонно разжевывать мои! Но может быть, это была паранойя? Я не знаю. Нельзя судить о том, в чём не разбираешься.
Дальше время ускорилось. Меня пытались лечить. К сожалению, я ничегошеньки не помню из-за лекарственного тумана. Сильнодействующие и умиротворяющие препараты «проехались» по мозгам. В общем, двадцать два года спустя состоялся побег на «скорую руку»: я убил непредусмотрительного доктора, украл ключики, «обчистил» шкафчик с одеждой, и выпотрошил зазевавшегося, хилого охранника.
Теперь я живу здесь, в маленьком Кашантале – вашем немноголюдном поселении. Искать меня практически бесполезно. Почему? Да потому что я могу с легкостью спрятаться среди вас – своих «подслеповатых, вечно куда-то спешащих братьев и сестёр», просто надев кожаные, чёрные перчатки «с одним секретиком». Изнутри, они обделаны огнеупорной сталью.
После смерти матери, я перевернул наш дом верх дном, и не нашел свидетельства о рождении – не нашел вообще никаких документов. Я решил проверить ее слова, и после побега из больнички, вернулся в знакомый городишко, который мы тогда покинули в спешке, из-за соседских нападок на наше семейство. Там не оказалось существенных доказательств, но у одного дряхлого, предприимчивого старожила я узнал, что до того, как приехать сюда, Варецы нищенствовали в Кашантале, что на юге. Не имея больше серьёзных зацепок, я взял дорожную карту, и отправился в долгий путь. Кажется, меня не искали, а если и искали, то не находили. Избегая автобусов и поездов, я путешествовал автостопом.
Кашанталь, к слову, прекрасный поселок. Особенно днем – при свете дремлющего солнышка, не так ли? Я хожу по этим улочкам, размышляю о словах матери, и всё никак не возьму в толк, зачем бы ей было врать на смертном одре? И она не врала. Нет-нет-нет. По ее взорвавшимся глазам, по трагическому выражению лица, да по кислой слюне, брызгавшей мне в рот, было видно, что это не ложь. Но может, мне хочется в это верить? Может и хочется. Возможно, мне хочется думать, что Варец – не моя фамилия. Может, и Кшиштоф – не моё имя, и произошла какая-то жуткая ошибка, и я не должен был торчать те четырнадцать лет в пекле инцеста, да потом еще двадцать два – в той жуткой больнице.
Мир тесен. Может здесь, я найду свою настоящую семейку, и поквитаюсь с ней за то, что она подкинула меня безумным Варецам. Но наверное, я лучше подумаю об этом уже завтра, утром. Наступает ночь – тихая, звездная, очень меланхолическая. А по таким ночам мне снятся шеи – женские, мужские и детские. Кажется, что-то очень важное сломалось в моей голове. Возможно, это и есть печально известный «колокол сумасшествия» – прощальный подарок потерянных предков, о котором так любила рассказывать мать по вечерам. Я принял его с благодарностью, и он с оглушительным звоном обрушился на мрачное, покрытое серой слизью, каменное дно.
Глава 1
Сергей позвонил. Потом постучал. С той стороны послышались шаркающие шаги и тихий кашель. Дверного глазка у родителей не было, поэтому открывать они не спешили. Пришлось немного подождать. Наручные часы отсчитали три минуты и «умерли» – стрелки больше не двигались. Под стекло попала мутная вода.
– Кто там? – закричали в замочную скважину. – Я ничего покупать не буду. Ваши лживые брошюрки нам уже не нужны. Мы больше не верим в Бога. И вообще, ни в кого не верим. Прекратите сюда ходить! Всё равно не откроем! Убирайтесь вон!
– Это я, мама, – голос у него дрожал. Тело тоже. Симптомы гриппа появились еще утром, в автобусе: сильно болела голова, ныли мышцы, надоедал насморк. Кресло рядом с ним оставалось свободным от начала и до конца пути. Немногочисленные пассажиры кривились и отворачивались от него, прикрывая рты и носы ладонями или платочками. Проведя четыре бесконечных часа в болезненных муках – чихая, сморкаясь и взирая на всех слезящимися глазами, он наконец-то приехал домой, а его тут не ждали. – Мам? Открой же. Мне очень плохо. Кажется, я сильно промок и заболел.
– Серёжа? Ты вернулся… сюда? – и вот ее дикий крик сменяется таким знакомым, ласковым шепотом. А перед глазами возникает рука, качающая колыбель: тонкие пальцы, браслет на запястье, кольца. Далекое, приятное воспоминание из детства. Но оно тоже сменяется. Сменяется ее удивлением и туманным страхом, медленно льющимся сквозь замочную скважину. – Зачем ты пришел? Уходи немедленно! – зашипела она.
– Да. Я вернулся. Мне больше неуда идти.
– Когда тебя выпустили?
– Сегодня.
У него вдруг закружилась голова. Череп сдавило тисками, и силы иссякли. Сергей сел на пол и оперся спиной о холодную, щербатую стену. На широкой лестничной площадке было темно. Возле ног валялась разбитая лампочка. По углам прятались жестяные банки с окурками. Воняло потом, дымом и мокрыми животными. – Ма? Соседи что-то праздновали. Смеялись пьяные взрослые. Верещали дети – просили кусочек вишневого торта. Играло ритмичное диско, приглушенное металлической дверью.
– Ты не откроешь? – вопрос обжигал больное горло. Пальцы мяли большой мячик черного пластилина. Тюремный психолог Сим Симыч всё время повторял, что это успокаивает нервы. «Ошибка вышла, дорогой доктор» – подумал он, улыбаясь. Та машинально слепленная фигурка напомнила человека с длинным ножом, и Сергей быстро отбросил ее от себя. А она покатилась вниз, по грязноватым ступенькам, и приземлилась на кучу использованных шприцов. Одна иголка воткнулась прямо в мягкое лицо, пронзила треугольную голову насквозь, и вышла из затылка. Молчание затянуло тугую петлю на шее Сергея с такой силой, что ему стало не по себе. Мать бездействовала. А потом раздался голос отца – суровый и с хрипотцой. Он как-то говорил, что начал курить с раннего детства – примерно с восьми лет, и с того времени ежедневно скуривал по несколько сигарет в день. Не раз и даже не два, семья пыталась отучить дурака от пагубной привычки. Бесполезно. Скала так и не дрогнула. К сожалению, некоторых людей исправить никак нельзя. Упрямца проучили зубы – все они выпали в одну ненастную дождливую ночь, и с воплями о долгожданной свободе, отправились в рай, где наслаждаются свежим воздухом. О такой участи грезили и закопченные легкие старика, но их триумфальное время еще не пришло. А что касается его рук и ног, то они уже давным-давно походили на кукольные конечности – бесцельно болтающиеся, желтовато-серые, будто и не живые вовсе. Передвигался он медленно. Прихрамывал и кряхтел, проливал воду, компот и горячий кофе на пол, а иногда – прямо себе на колени. Он ронял посуду, колол морщинистые губы вилками – когда ел, и разбивал фарфоровые чашечки – когда пил. Сергей с грустью вспоминал, что в детстве, он иногда насмехался над неуклюжестью отца, за что и получал оплеухи. Но оплеухи доставались не только Сергею.
– Уходи, проклятый братоубийца. Тебе здесь не рады!!! Зачем сердца нам рвешь?
– Па, я знаю…
– Прочь! Ты больше не мой сын.
– А чей же я, папа? Чей я теперь?
– Я вызову полицию, если не уберешься с моего порога.
– Слава, он просто…, – мать получила пощечину. Услышав хлесткий звук, Сергей скривил тонкие, покусанные губы. Кулаки сжались сами собой. «Это сложновато, парень, но если ты считал, считаешь и хочешь считать себя настоящим мужиком, то нужно пытаться сдерживать слезы. Тяжелый и неблагодарный труд» – один из многочисленных уроков Сим Симыча вспомнился как нельзя кстати, и помог ему справиться с нахлынувшими эмоциями.
Он закрыл глаза и медленно досчитал до десяти. Успокоился, достал мятый синий платок из кармана джинсовой куртки, и вытер им потное, бледное лицо. Колючая щетина вцепилась в ткань своими мелкими зубами, но потом сжалилась над ней, и отпустила.
– Куда мне идти, па? Где жить?
– Это не наше дело. Точно не здесь. Это моя квартира, понятно? И вообще, как ты посмел явиться сюда, после того, что было? Хочешь посмотреть мне в глаза? Или матери? Не надо. Мы не простим. И Пашка тоже. Гори в аду. Зина, не реви ты так! Он не достоин твоих слез. Ему уже двадцать восемь лет! Пусть ищет себе другую пристань. В швартовке отказано.
– Слава! Опять ты со своими моряцкими метафорами. Всю жизнь – одно и то же! Тебе уже шестьдесят лет, а в голове – пусто. Впусти его! Пожалуйста! Ради меня.
– Нет. Отойди от двери. Немедленно. Я кому сказал? Вздумала спорить со мной?
«Мамин тон – патока для ушей, а тон отца – режущая сталь для души» – сравнил Сергей, и опустил подбородок на грудь. Он подсчитывал в уме, сколько раз, мать защищала его в детстве от гнева отца. Ему показалось, что много, но он понимал, что гиперболизирует. А гипербола, по отношению к своей семье, к своему роду – есть порок каждого человека на Земле.
– Па, я отмотал своё. Отсидел восемь лет. У меня нет ничего и никого, кроме вас. Позволь войти ненадолго. Мне очень холодно. В ботинках хлюпает вода. Носки промокли. Давай поговорим. О Паше. Или о том страшном вечере. Я попытаюсь объяснить. Вас же даже на суде не было. И вы не слышали моего адвоката. Что…
По ноге быстро полз огромный рыжий таракан. Сергей прихлопнул его, размазав по темно-синим джинсам. Липкий пот пропитал опрятную, клетчатую рубашечку.
 – Да, я сел, но это была самозащита! Он напал на меня! Пашка! Это очень важно, разве нет? – вскрикнул он.
– Слава, давай выслушаем нашего сына, – мать рыдала и стучала по двери. Сергей съездил кулаком по цементному полу и выругался про себя. Костяшки отозвались жгучей болью. Потекла кровь. И всё-таки слезы – горячие, вымывающие людское страдание, капли. «Прости, Сим Симыч, но я не смог их сдержать», – подумал он.
– Замолчи ты! Хочешь впустить его сюда? Карга, да ты забыла, что он сделал? Он лишил тебя сына! Наш бедненький Паша лежит в земле. А этот грешник – не наш сын. Понятно? Отпусти рубашку. Не тяни!
– Я…
– Он же зарезал его! И нас с тобой не пожалеет – тоже зарежет! – визжал отец. За дверью что-то разбилось, треснуло, загрохотало.
– Па, там не так всё было. Мы пили…
– Я не желаю слышать твой голос!!! Уходи! Мать вон до инфаркта доведешь. Она вся бледная уже. И вазу дорогую разбила. Порезалась. Дура! Ну, давай же, пошла в комнату! – вопил он на нее, стуча ногами по старому, деревянному полу.
– Можно хотя бы вещи забрать? У меня даже шапки нет, а на улице льет дождь. В моей комнатке была синяя куртка. В шкафу найдешь старый магнитофон, кассеты и книги. Собрание сочинений классиков. Кроссовки. Плеер еще…
– Сначала я хотел всё сжечь, но Зина переубедила меня. Она сказала, что церковь нуждается в пожертвованиях. Мы продали балласт. Вырученные деньги получил Петр – священник. Он обещал молиться за твою черную душу. Уходи, дьявол!! И больше никогда сюда не возвращайся. Проклинаю тебя! – и он грюкнул по двери.
– Серёжа! Он врёт! Не слушай его! Он не продал коробку, а отдал ее! Священник обещал не продавать твои вещи! – раздался приглушённый крик.
– Заткнись, глупая, старая сучка! А ты уходи, братоубийца! Уходи…, – задыхался старик.
И Сергей ушел.
***
Он вышел из подъезда и хлопнул дверью так сильно, что мирно сидящие на земле воробьи встрепенулись и вспорхнули в мрачное небо. Ливень почти прекратился, но его продлили на второй сезон. Царствовал октябрь – вечно плачущий ребенок осени. Под ногами валялись пожелтевшие, скрученные в вялые трубочки, листья.
На лавочке сидел толстый мужчина. Он держал на поводке собачку и затягивался сигаретой. Дворняжка тихонько рычала, игриво виляла куцым хвостиком и рыла небольшую ямку возле ног хозяина. Пепел медленно падал на черную, короткую шерсть.
– Можно присесть с вами? – спросил Сергей. Кивок в ответ. Рукопожатие крепкое и чувственное – сулит приятный диалог. – Спасибо. Ваша собака? Люблю мелких сучек. Промокла вся, бедняжка.
– Это Маня, – сказал лысый, носатый незнакомец, когда Сергей погладил собачку по спине. Та довольно заворчала, но от своего занятия так и не оторвалась. – А вы что, заболели? Выглядите плоховато. Это всё погода, да? То солнце, то дождь – не поймешь как, и во что одеваться. Я сегодня даже перчатки надел – холодно, зябко.
– Ноги ужасно промокли. Да вся жизнь промокла. Родители мои… У вас еще есть сигаретка?
Мужчина расстегнул черное пальто и достал из внутреннего кармана серебряный портсигар с изображением одноглазого, одноногого пирата на крышке – дорогой на вид. Открыл он его медленно, с почтением – как пираты открывают сундучок с драгоценностями, и протянул Сергею.
– Угощайтесь, пожалуйста.
– Спасибо. Да уж, холодно, мерзко вокруг. Меня зовут Сергей Астафьев. Ну, а вас как? – задавая этот вопрос, Сергей вдруг унюхал приятный, терпкий запах ванили, исходящий от его собеседника. «И я хотел бы себе такие духи» – подумал Сергей. Пахло вкусным, сыпучим печеньем; пахло сладким желе и липучими конфетками – пахло детством.
– Кшиштоф Варец, – сказал он и шутливо поднял невидимую шляпу. Его широкая улыбка обнажила белые, ровные и непорченые – идеальные зубы. В ушах торчали маленькие, круглые серьги. Звенящая сердцевина каждой из них заключала в себе карточную масть – трефы. Сергею вспомнилось детское гадание, где трефы несли за собой немного расплывчатое значение «это возможно» – философское в нашем неопределенном мире. «Карты часто врали, а мы всё никак не переставали гадать, ожидая какого-то мистического знака; прислушиваясь к потусторонним шорохам.  Вот ведь малолетние идиоты!» – подумал Сергей и улыбнулся, вспоминая тёмную комнату, чадящие свечи и испуганные лица ребятишек.
– Некрасивый домик. Грустный домик, – брякнул Кшиштоф, указывая на подъезд, из которого вышел Сергей. – В Польше – таких домиков уже нет! Эти запотевшие окна! Этот серый камень! Эти двери времён динозавров! Фу!
– Вы поляк? – снова кивок. – Знаете, я раньше жил здесь. В квартире на четвертом этаже. С родителями и младшим братом. Он родился в 2000-м, а я раньше – на два года. У нас тоже была собака. Фальстаф – толстый и ленивый пёс. А подкурить не найдется?
Кшиштоф подмигнул Сергею и достал коробку спичек с необычной картинкой на лицевой стороне: белоснежный ангел стоял возле пустующего трона, на огромном облаке, и держал в руке мерцающий огонёк. – Красивая штучка, – заметил Сергей.
– Точно. Таких спичек больше не делают. Клиент подарил. Кстати, я живу в доме напротив. Занимаюсь частной стоматологией. Один, правда. Жена умерла неделю назад. Сердце вдруг остановилось. Вот Маню оставила. Смотрите: Маня, лежать! – та вздрогнула и покорно перевернулась на спину. Миленькая и беззаботная, она зевала, шевелила губами, и прикрывала светлые бусинки глаз лапками. Кшиштоф засмеялся. – Люблю ее как самого себя. Представьте: даже тапочки в кровать мне приносит. Жаль, что собачки не говорят. Они бы порассказали нам таких историй.
– Точно. Это… Очень жаль вашу жену. А у меня брат умер восемь лет назад. Я…
– О! Значит, вы уже давно живете в Кашантале? – спросил Кшиштоф, выбрасывая окурок в кучу мокрых листьев.
– Да практически всю свою жизнь. Я люблю тишину, а здесь всегда тихо и уютно. Особенно зимой, – прохрипел Сергей, закуривая.
– О, да! Поначалу, мне здесь тоже нравилось, – сказал Кшиштоф, прикрывая зевок огромным кулаком.
– А теперь не нравится? – тихий вопрос Сергея заглох в жутком припадке сухого, надрывного кашля.
– Теперь – нет. Сожалею насчет вашего брата, Сергей. У смерти дурной вкус, ага?
– Спасибо вам. Да уж. Не везет мне на братьев. Мать как-то рассказала, что у меня был еще один братец. Но он тоже умер. Задолго до моего рождения. В девяностом или возможно, чуть раньше. Нет, всё-таки точно в девяностом. Она ведь потом не любила эту вполне обычную цифру. Сама всем так говорила. Ну, на нумерологии была помешана. Отец на нее ругался за это. Вот случай: было у нас старое лото – так маманька даже бочонок № 90 выкинула. Играли потом без него. А папаша как проиграл однажды, да как узнал, что нет одного бочонка, да как услышал причину его пропажи – так он взял ее за длинные, чёрные патлы, и по всей нашей квартире таскал. И к слову, она нашла бочонок под диваном, – засмеялся Сергей. Кшиштоф удивленно посмотрел на него. – Не удивляйтесь так моим словам. Я знаю, что они звучат жестоко. Понимаете, у меня странная семья. Никто друг друга не любил, и не любит, да и вряд ли будет любить. Чёрт! Скажем так, мы – болезненная ячейка общества.
– Господи! А от чего он умер, если не секрет? – вдруг вскрикнул Кшиштоф.
– Кто? – встрепенулся Сергей.
– Ну, ваш старший брат! Тот, который умер в 90-м.
– У него был какой-то физический дефект, как я понял из ее слов. Что-то такое…
Она не особо распространялась на эту тему. Знаю только, что тот новорождённый скончался сразу же после тяжелых родов. Мама едва выжила. Отец был в шоке! В общем, родители сильно испугались. И честно сказать, больше не хотели заводить детей, но через восемь лет, в 98 году, я появился на свет: нормальный, с розовыми щечками, крепкий и здоровый малыш. Это с ее слов. Я развеял их сомнения. Ну, а уже потом, через два года, Пашка появился. Тот вообще стал гением. Разболтался я тут. Вы меня простите, болтуна паршивого. Давно я ни с кем не говорил. Жутко. Там, где есть хороший, молчаливый слушатель – всегда найдется плохой оратор!
– Физический дефектик… – пробормотал Кшиштоф под нос, поглаживая коленки. О! Этот человек думал о чем-то важном. На несколько секунд, он даже забыл, что рядом с ним кто-то сидит, кто-то говорит. Он ведь знал свой возраст (это 36 лет) – возможно единственный, достоверный факт жизни. И теперь он сопоставлял его с рассказом Сергея, и задумывался о том, что еще не «прочесывал» этот домик, ища людей, у которых 36 лет назад, родилось дитё с отклонениями. И тут – БУМ! Вот и сокровище упало рядом с ним, на мокрую лавочку. «Возможно, сейчас, я сижу и болтаю со своим братиком. А это значит, что его, и может быть – МОИ родители, живут вон там, наверху» – думал он лихорадочно, представляя жуткую, кровавую расправу.
– Что вы сказали? – спросил Сергей, всматриваясь в отстраненное, и так внезапно побледневшее лицо Кшиштофа Вареца.
– Говорю, наверное, если б тот младенец выжил, ему было бы очень сложно жить с физическим дефектом, – встрепенулся Кшиштоф. Собака облизала его ботинок.
– Не знаю. Живут же другие люди как-то, и не жалуются. Наверное, если человек сильный, и с крепким характером, то он сможет даже использовать этот дефект, и станет жить, как все нормальные люди.
– Да-да-да. Точно – как нормальные люди. Грустная у вас история. Закурим еще?
– Давайте. Хорошие, крепкие у вас сигареты. А история – обычная. Как вся наша жизнь. Если приплетать меланхолию ко всякому факту, то можно вешаться тогда.
– Хм, вы наверное, любите Шекспира, раз назвали так свою собачку? Фальстаф…
– О, да! Я не просто его люблю, скажу вам честно, но даже обожаю его. Я вообще книжный маньяк.
– Слушайте, Сергей, а пойдемте ко мне? Там очень тепло. Я чаем вкусным напою. Видит Бог, он вам нужен. Вы весь дрожите от холода. Подыщем сухую одежду. А то...
– Знаете, у нас на зоне БЫЛ старый психолог. Сим Симыч. Мобильники продавал зекам. Добрый и надежный человек. Меланхолик. Вот у него лицо было такое, ну, точь-в-точь как ваше – красивое, с чистой кожей, почти без морщинок. Убили его недавно. Подошел к нему человек в грязной робе и попросил сигарету. Прямо как я у вас только что. Как вам такая поучительная история? Улавливаете мораль? А?
Кшиштоф пожал широкими плечами. Маня тихо заскулила и улеглась на его ноги. Он погладил ее длиннющим носком новенького, начищенного до блеска ботинка, и уставился в воспаленные, ворчливые небеса. Громоздкие тучи спорили о чем-то важном. Наверное, о наличии Бога на небе. Или, о наличии разума на Земле. Спор ни к чему не привел, и тучи начали грубо толкать друг друга.
– Жена говорила, что абсолютное зло не прикасается к грустным глазам. Обходит стороной. Машенька. Она была очень умной женщиной. Книжки всякие читала. И частенько приставала ко мне со своими рассуждениями о людях да жизни. Знаете, Маша прошептала мне на ухо, что вы достойны доверия и внимания. Моих слов и даров. Вот у вас прекрасные, глубокие, зеленые глаза. А это значит…
– В тюрьме я видел много злых людей с зелеными глазами. И один жуткий парень изнасиловал свою мать. Черт возьми. Тяжко ему было там. Очень. Часто во снах к нему приходила. Повесился он. Снимаю я его с намыленной верёвки, а у него губа оттопырилась, и изо рта бумажка падает. Читаем: «Прости меня, мам. Дьявол мне будет судьей». Приходит его мать, ей отдают ту записочку, а она БУЦ на коленки, и померла там же. Вот вам история обычного человечка с прекрасными, зелеными глазами. Вам она понравилась, Кшиштоф?
– Нужно уточнить: не все зеленые глаза – грустные. Необходимо точное и редкое совпадение. Как у вас. А у меня вот черные, грустные глаза. Но, возможно, я тоже хороший человек. Мы ведь хорошие люди, как думаете? – усмехнулся Кшиштоф.
Слеза медленно поползла по правой щеке Сергея, достигла острого подбородка и замерла. Он смахнул ее ладонью. Потом кивнул, выбросил окурок в кучу листьев и тяжело вздохнул.
– Ладно, Кшиштоф, к сожалению, мне уже пора. Хороший собеседник знает меру словам. Спасибо за сигарету. Я хоть успокоился немножко. Сегодня день такой…
– Вы не пойдете со мной? А как же чай? Есть печенье. И протянутая рука дружбы.
– Нет, пойду на кладбище. К брату, – он встал, но неожиданно пошатнулся и чуть не упал. Кшиштоф поднялся на коротенькие ножки, поддержал его и похлопал по плечу.
– Ну, тогда возьми еще сигаретку. Прощай, Сергей. Если что, ты знаешь, где меня найти. Квартира № 17. Не заблудишься. Увидишь там маленькую икону на двери. Деву Марию. Я очень религиозный человек. В церковь даже хожу. Часто молюсь!
– Мы уже перешли на «ты»? – спросил Сергей, и вдруг начал стучать ступнями по асфальту. – Ноги затекли. Я так ненавижу это странное ощущение. Так вы… ты…
– Да. Маше ты понравился. Мане тоже. А мне, особенно. Возьми вот это, – сказал Кшиштоф, порылся в карманах, и достал толстое, золотое кольцо. – Продай когда-нибудь. Деньги тебе еще понадобятся. Вон, какие у тебя ботинки порванные. Да и джинсовый костюм давным-давно пора заменить. Побриться нужно. Наверное, ты с дороги, дааа? – игриво растянул он последнее слово. Сергей вдруг подумал: «Он гей!», а потом обругал себя за такую пошлую мысль. «У мужика жена умерла! Он хочет тебе помочь, дарит кольцо, сигарету и спички, а ты…»
– Кшиштоф, я не могу взять обручальное кольцо. Это ведь память о ней, да? Я…
– Маша сказала тебе отдать. Я протестовал. Но она настояла. Говорит: «Его ждет сложная жизнь. Он пойдет по горю, слезам, крови. Муж, подсласти горький путь этого человека».
– Слушай…, – мялся Сергей.
– Бери или выброшу в реку. А там и так уже мусора полно. Что за люди? Свиньи! Какой воздух сегодня свежий и дурманящий, скажи? Как во время первого вдоха.
Удивленный Сергей зашелся кашлем. «Вот странный человек. Что за каша у него в голове?» – подумал он. А потом кивнул и всё-таки взял тяжеловесный подарок.
– Потопали домой Маня. И береги себя, парень. Возможно, мы еще когда-нибудь встретимся. Это самый тесный и скучный уголок в мире. Даже кинотеатра нет. И библиотеки, черт возьми. Зато бары и кафе в цене. Плюс все подъезды заполнены бутылками и ржавыми пивными банками. Я знаю, о чем говорю: работал часто на выездах. Куда не приедешь, везде – грязно, душно и как-то невыносимо, правда? Тоска тоской!
– Да. Кашанталь – обычный поселок городского типа. В основном, здесь обитают молчаливые фермеры да ленивые алкоголики, батрачащие на них. Одни работают без устали на обширных, овощных полях, пытаясь хоть как-то обеспечить детей, а вторые – пропивают всё подряд, питая бездонную глотку горючей жидкостью. Но и те, и другие довольны своей простой участью, называя ее «Божьей милостью».
Увядающая нация. Но, если честно, я и сам не безгрешный человек. Вот такие тут дела. Так что…, – Сергей больше не знал, что сказать.
– Будем надеяться, что вскоре всё изменится. Что ж, еще раз до свидания, Сергей. Был рад знакомству.
– Я тоже. До свидания, Кшиштоф. И еще раз спасибо тебе за проявленную ко мне доброту. Надеюсь, что встретимся. Мир так ужасно тесен, неправда ли? Это… ну в смысле – мир просто тесен, а не ужасно. Оговорился.
Прощальное рукопожатие несло в себе возможность крепкой дружбы, но на этом их пути разошлись. Правда, не навсегда. Тот тягучий, немножко игривый голосок Сергей услышит еще не раз.
***
Вот и окраина. Единственное кладбище – маленькое, тесное, но уютное местечко. Мертвым здесь хорошо спится. Мягкие могилы завалены цветами. Церковь стоит недалеко. Гости постоянно сюда наведываются. Плачут, плачут, плачут по своим родственникам. Кто же не знает, что слезы живых людей – лучшее утешение для смерти? Грустная и одинокая, она в них купается. Прямо как печально известная, прекрасная графиня – Елизавета Батори, купалась когда-то в тёплой крови бедных крестьянок.
Сергей закурил, присел на длинную, хрустнувшую под ним лавку, и посмотрел на небольшой надгробный камень – серый, недорогой мрамор с трещинами по углам.
«Астафьев Павел Вячеславович. 12.01.2000 – 14.02.2018. Покойся с миром, Паша» – гласила витиеватая надпись над портретом брата. Он приветливо улыбался всем с того света, красуясь наследием отца – широким лбом, хмурыми щеками, тонким носом и большими ушами. Синие глаза весело сверкали – будто не умирали вовсе. Ходит же где-то Вечный Жид, а Пашка Астафьев скорее напоминал всем Вечного Балагура. Сергей кивнул и вдруг заплакал. «Слишком много слез для одного дня», – подумал он и выбросил изжеванный окурок в пожухлую траву, напугав спящую ящерицу.
 – Я виноват перед тобой, Паша. Прости меня. Но ты знаешь, что всё сложнее, чем они себе представляют. Скажи, как мне доказать им, что это вышло случайно. Мы напились, поссорились, подрались, помнишь? Ты напал на меня с ножом. Что мне оставалось делать? Они верят только в то, что им рассказали. А твой дружок Сеня показал на меня жирным пальцем, и сказал всем, что я тебя зарезал. Да он вообще тогда на балконе курил. Конечно, забегает такой в нашу комнату и видит меня над тобой, с окровавленным ножом в руках! Все верно я помню, ага? Хоть это и была обычная самозащита. Паша. Паша. Пашка. Знаешь, но молчишь. А родители меня прокляли. Отказали в последнем, оправдательном слове и выгнали из дома. Вот…
Над головой каркало голодное воронье. Где-то недалеко выли скучающие собаки. Дождь снова заморосил. Внезапно, Сергей услышал за спиной чьи-то торопливые шажки. Обернулся и увидел знакомую девушку. Ольга Семакова – возлюбленная брата, стояла босая, с дамским пистолетом в дрожащих ручках, и целилась в него. На ней был джемпер, короткая серая куртка и черные лосины. Порывистый ветер игрался ее длинными, рыжими волосами. Локоны били по ушам да лезли ей в рот.
– Оля… Это ты? – удивился он.
– Вячеслав Александрович позвонил мне и сказал, что ты вернулся. Тебе же дали двенадцать лет. Какого хрена? Что происходит? – протараторила она.
– Вышел по УДО. За примерное поведение. Еще брался за неблагодарную, и даже грязную работёнку – посуду мыл, был прачкой, дворником и сантехником, хоть в трубах я вообще не разбирался. Но привык. Время быстро пролетело.
Ольга засмеялась. Слезы брызнули из огромных, карих глаз и потекли по впалым, румяным щекам.
– Сегодня все плачут, – сказал Сергей. – Что за день такой? Как поживаешь, Оль?
– Заткнись. Я убью тебя! – прошипела она.
– Убивай, – он отвернулся и снова посмотрел на брата. По портрету стекали капли дождя. Они мочили светлые, курчавые волосы. – Он обожал ливень. В детстве мы любили танцевать под тучами и ловить молнии руками. Вызывали Зевса по рации.
Невысокая, худенькая девчушка подошла к Сергею и приставила холодное дуло к затылку. – Что ж, давай. Кстати, а ты стала гораздо симпатичнее с момента нашей последней встречи. И это, лучше стань-ка сбоку, а то парнишку еще забрызгаешь.
– Заткнись, я сказала. Почему ты зарезал его? Объясни мне, за что? – кричала она.
Он почувствовал капли теплой слюны на своей шее. Его короткие черные волосы встали дыбом. Страх родился где-то в желудке, вскарабкался по пищеводу в горло и застрял там болезненным комком, но потом пал в бою с гневом и волей к жизни.
– Олька, это была самозащита. Мы напились как свиньи. Боже. Такое завертелось!
– Это наглая и бессовестная ложь, сука! Пашка не курил, не шлялся нигде, и с кем попало не пил. Он вообще, кажется, не пил, – неуверенно промямлила она.
– При тебе не пил, конечно же. Но со мной он глушил всё подряд. Разве наш Сеня Филатов ничего тебе не рассказал после моего суда? И не поведал о той кровавой вечеринке? Там было много алкоголя. И полуголых, развратных девчонок в белых чулочках. Но они ушли к вечеру. Устали, бедненькие сучки. Поработали знатно и умело. Выжали нас в лимонад.
– Сенька Филатов сразу уехал в Америку. Я его не видела! Я тебе не верю! Нет…
– Да, Паша изменял тебе. А потом прозвучала моя фраза и он как с цепи сорвался. Вот так всё и было. Авель напал на Каина, и тому пришлось делать свое дело. Я…
– Что…что ты ему сказал? – ее голос сорвался на последнем слове.
– «Твоя бешеная сука узнает об этом. Сеня донесет ей. Давай выставим его». Вот и думай теперь, на что он обиделся: на слова о тебе, или на оскорбление лучшего друга. Я ненавидел того прыщавого, хиленького подхалима, но Пашка-то обожал.
Ольга взвела курок и нажала на спуск. Дуло вдавилось в череп Сергея. Прозвучал громкий щелчок, но ничего не произошло.
– Это Мактуб, – сказал Сергей, обернулся и ударил ее кулаком прямо в солнечное сплетение. Ольга охнула, согнулась, потом пошатнулась назад, рухнула на спину, и застонала. Пистолет она выронила.
 – Твою мать! Не думал, что ты сможешь пойти на подобное. Я объяснил тебе всё, дура! Зачем же меня убивать? – взбешенный, он встал, подошел к ней и поставил ботинок на испуганное лицо. Нос расплющился под подошвой. Брызнула кровь и полилась ей прямо в рот.
В глаза попала жидкая грязь. Ольга дернулась вверх, прикусила язык, закричала и попыталась добраться до пистолета, но второй ногой Сергей наступил ей на руку. – Я говорил ему! Просил не связываться с теми грязными проститутками. Знаешь, вмешиваться в чужую жизнь – себе дороже. Хорошо помню все многочисленные, однотипные жалобы на тебя. Ты насиловала его гениальные мозги днем и ночью. Он приходил ко мне в слезах, нервничал, скулил. И просил моего совета. Говорит: «Свадьба на носу, а я всё сомневаюсь. Безумная, она ревнует меня ко всему. У нее жуткая паранойя. И как мне быть, брат?». Ну, а я как дурак смеялся и отвечал ему: «Младшенький, Паша, ты же будешь у нее под каблуком. Сомневаешься – значит не твоё это. Бросай ее». Но как же он любил тебя! Очень-очень сильно. Поэтому и не послушался меня. А когда наступил тот мрачный вечер, эмоции были накалены до предела. Парнишка напоминал мне сломанную газовую плиту. Я же, случайно поджег спичку, и жуткий пожар поглотил отцовскую квартиру. И кто пострадал? Не только он! Смотрю на тебя, и просто противно видеть это милое, веснушчатое личико. Стреляешь в меня? Стреляешь после всего того, что я пережил в тюрьме! Маленькими, дрожащими пальчиками нажимаешь на сраный курок! А ты вообще кто? Бог? Судить меня вздумала? Сууука. Да по какому чертовому праву? Говори! – он присел рядом с ней, схватил за влажные, вываленные в грязи волосы, дернул и зашелся в кашле. Легкие рвало на части.
– Убийца…, – шептала Ольга, сплевывая кровь. – Всё равно прикончу тебя. Ты же не достоин жизни. Может я и была жуткой стервой, но не держала тот нож. Тварь! Мы ведь хотели пожениться тогда. Боже правый! Что ж ты наделал? У нас должен был быть ребенок. Его маленький сыночек! Мой крохотный Сашка! А из-за тебя и твоего поступка, случились тяжелые, преждевременные роды. Всё кончилось! Ты понимаешь? Я лишилась семьи! Похоронила их вместе – плечо к плечу. Грешник, взгляни на эту землю под ногами. Влажная и такая холодная, она ведь сыпется им прямо в рот. Они кричат, но их никто не слышит, кроме меня. Там должен лежать ты… только ты! – ее истеричные вопли понемногу затихали. Их заглушал ветер и мерзкий, моросящий дождь.
Сергей отпустил девушку, встал, поднял пистолет, сунул в карман, и с опущенной головой побрел к выходу. Последняя информация добила его окончательно. «Что не так с этим миром? Почему произошла такая трагедия? Боже, если сможешь, то прости нас, грешных и падших» – подумал он, закрывая за собой ржавую калитку.
– Мы еще встретимся! – кричала она, задыхаясь. – Это не конец нашего диалога! Зря ты вернулся. Призраки отыщут тебя везде, Сергей Астафьев. Или отыщу я. Я! Мы увидимся…
Она потеряла сознание. Мягкая грязь – кровать для обездоленных дам, убаюкала ее легковесное тело.
***
В ближайшем ломбарде он продал сломанные часы и кольцо Кшиштофа. А потом зашел в аптеку, и стал в конец очереди. Перед ним стоял низенький старик, а чуть дальше возвышались две толстые, шумные бабы в норковых шубках. Радио вдруг запело о любви: «И я возьму тебя за руку. И буду нежно-нежно целовать. Кто ты? Добрая такая. Такая милая и неземная Мая. Люблю тебя как ни крути! Я приеду с Марса! Жди!».
Щелк! Кто-то оборвал мелодию. Меланхолический голос инопланетянина смолк.
Прыщавые подружки болтали о каких-то каплях, прокладках и «чёртовых детях». Аптекарь миленько улыбалась и постукивала красными ногтями по стеклянному прилавку. Высокая блондинка в белом халате – подростковая, сексуальная мечта Сергея. Но было не до фантазий, потому что за последние пять минут, лихорадка только усилилась. Казалось, что по хрупким косточкам ползает огромный и злой червяк, перемалывая их в пудру своими длинными, острыми зубами. Неприятное ощущение.
– Можно быстрее, пожалуйста, – попросил он уставшим голосом. – Мне плохо…
– Точно, – подхватил дед. – Хватит язычками чесать. Заказывайте быстрее! Стоят тут… галдят… сороки… Пф! – скривился он, будто съел лимон.
Две пары глаз злобно уставились на них, а из пунцовых лиц засочилась ненависть.
– Мужчины! Мы вообще-то тут выбираем то, что НАМ нужно, разве не понятно? Не хамите. Сколько надо, столько и будете ждать свою очередь, – бросила одна, и толкнула другую в бок. Женщины знают, что означает этот жест. А вот мужчинам будет сказано – он означает: поддержи меня, клуша жирная! Чего молчишь, когда на меня ругаются?».
– Да, не надо тут скандалить, – промямлила ее подружка и хихикнула. – Понятно?
Блондинка молчала. Такие сценки она видела здесь каждый день. Люди грызутся как бешеные собаки. Бери и делай ставки на дурачков. Кто победит? Мужчинка с высокой температурой, и худой старичок в сломанных, квадратных очках, или же свиноматки? Девушка поставила весь свой куш на тараторящих представительниц слабого пола, и не прогадала. Это уже стаж, не иначе.
– Я ведь стою тут двадцать пять минут! – крикнул дед визгливо. – Слышите меня?
Но на него не обращали внимание. Он помотал седой головой, когда заметил, как достали миниатюрный пистолет. – Убери, пока она не увидела! Ты чего задумал? Кнопочка есть специальная. Нажмет, и тебя повяжут менты. Достоин ли анальгин подобного риска? Спрячь, парень. Кому говорю? Эти туши съели кусочек нашего времени, но им не достанутся наши души. Или ты хочешь отдать им ВСЁ? Вот и я не хочу.
Сергей послушался неохотно. Они простояли в очереди еще десять минут, прежде чем болтушки сделали заказ: прокладки, детское питание и средство от похмелья.
Дед купил лечебную мазь, сжал холодную руку Сергея, многозначительно кивнул и поплелся домой. Там его никто не ждал – все умерли, и даже собака сдохла. Но он, почему-то, был ужасно счастлив. Натёр себя эвкалиптовой мазью, выпил чаю, завалился спать. И еще долго снился ему пистолет да паренёк, которого он «спас» от тюрьмы.
– Бутылку минеральной воды, пожалуйста, и самую сильную таблетку от гриппа.
Расплатившись, Сергей вышел на оживленную улочку, свернул в подворотню, и принял лекарство. Оно было очень горьким, но практически сразу подействовало: давящая боль в груди улеглась спать, кости перестало выкручивать, а водопад из носа наконец-то прекратился.
В метре от него прозябал худосочный парнишка в желтой курточке. Он стоял там с большим, красным рюкзаком в тоненьких руках, дрожал и безнадежно озирался по сторонам, выискивая первых клиентов. Голова его пряталась под капюшоном, в ушах торчали белые наушники, а подозрительная, мутноватая вода в сероватых глазах свидетельствовала о том, что он принимает собственный товар. «Боже, на вид ему лет пятнадцать», – подумал Сергей и поманил продавца. Тот подбежал к долгожданному покупателю, улыбнулся как в первый раз, и распахнул рюкзачок.
– Хай, уважаемый незнакомец. Слушаю вас внимательно.
– Что у тебя есть?
– Грибочки. Порошок. Таблеточки разные. Фирма работает по-крупному. Вам вот чего надо, дядя? Со стояком проблемы? Или же с нервами? Есть хороший экстази. Заказывайте.
– Да мне по мелочовке. Так… Травы бы хорошей. И спички еще нужны. Я тут… в драке потерял свою пачку.
– Косяк и огниво? Найдем. Это фигня, а не заказ, ну да ладно.
Сергей кивнул и показал три пальца. Руки больше не дрожали. Шкала настроения изменилась в лучшую сторону – потянулась куда-то вверх, к небу.
– Как раз последние толстячки завалялись где-то на дне. Смотрите только: штучка очень сильная, не наша вещь – марокканская. Торкает круто. На потолок полезете. Берёте или нет?
– Спасибо за заботу. Учту. Беру, конечно.
Он расплатился. Когда парень уже уходил, Сергей вдруг окликнул его и спросил:
– Зачем ты торгуешь? В школу иди. Зона и так заполнена щеглами. Хочешь туда?
– Чего пристал, дядя? На жизнь зарабатываю. Сестренке вон горло порезали, а ей всего двенадцать лет. В больнице теперь лежит. А родители бухают. Из квартиры мебель всю тащат. Чего прикажешь делать? За партой сидеть? Слушать о Нероне?
Или всё-таки приглядывать за бедной малышкой, и охотиться на психа? Кстати, а дай мне пушку. Я видел ее! Рукоятка торчит, а ты по улочкам ходишь. Дурак, что ли?
Сергей утвердительно кивнул, засмеялся и вытащил пистолет.
– Как он мне надоел! Люди придумали эту штуку в пику нашему Богу, ты знал об этом?
– Что?  – удивился паренёк, делая шаг назад.
– Он тебе не нужен. Он вообще никому из нас не нужен. Оружие – зло. Запомнил?
– Святоша, значит? А тебе он зачем тогда? Как сувенир его носишь? Я ведь видел через витрину, что ты хотел немножко пострелять. Хотелось закрыть грязные рты пулями, да? – засмеялся паренёк визгливо.
Сергей бросил пистолет об землю, нагнулся, подобрал большой камень и трижды ударил по стали. Полетели мелкие искры. Раздался скрежет, и дело было сделано.
– Я просто хотел их припугнуть немного, но тот старичок дал мне понять, что это излишне. Вот и всё. А теперь ты можешь забрать его. Магазин я все равно в речку выбросил. Немного обломаешься. Хотя, смотри, как игрушечный же сойдет, нет?
– Да пошел ты, дядя. Больной, что ли? У тебя крыша поехала. Ага, – пробормотал пацан, обернулся и побрел прочь. В тот день он больше ничего не продал. А через неделю его нашли в глубокой, сточной канаве – голого, избитого, с перерезанным горлом. Он все-таки отыскал Кшиштофа. Сестра будет ходить к брату на могилку каждый день. Она будет громко плакать. В будущем, она станет хирургом, женой и мамой.
Сергей присел рядом с искореженным оружием, задумался о своем, закурил косяк и наконец-то расслабил душу и тело. Впервые за этот бесконечный, октябрьский день, сердце стучало медленно и довольно – как во время его первой, нежнейшей любви.
***
На рынке он купил новую одежду: нижнее бельё, кучку носков, несколько маек и футболок, одну белую и одну черную рубашку, теплые брючки, джинсы, свитер и осенне-зимнюю курточку с капюшоном. Потом добавил обувь: пару кроссовок да пару ботинок с мехом внутри. Уже через несколько дней придет ноябрь – первый поцелуй зимы, а значит, с неба скоро посыплется мокрый и мерзопакостный снег.
Наступил вечер. Сергей пошел в кафе и поел. В последний раз его кормили еще в тюрьме, и желудок требовал расплаты. Он поглотил две пиццы с сыром и салями, тарелочку пюре и борща, после чего потребовал рюмку водки, стакан вишневого сока и чашку крепкого кофе. Сергей едва не уснул за столиком. Пища и таблетка, трава в соединении с приятной и тихой музыкой – вызывали дурманящий эффект. Он расплатился и потопал искать ночлег. Кашанталь мог похвастаться всего лишь одной гостиницей – «Южной Фазой», но цены на комнаты изрядно «кусались». За кольцо Сергей выручил не так уж и много денег, и половину из них уже потратил, поэтому он решил купить местную газетенку и поискать в ней объявления о сдаче жилья. Одна бабулька сдавала небольшой, но уютный трехкомнатный дом, а сама жила у родственников. Они по-быстрому заключили договор. Сергей провожал ее к калитке. Уже стояла лунная ночь. Ему ОЧЕНЬ хотелось спать – глаза слипались, голова трещала, и мысли путались, но толстоногая, бородатая Марфа Васильевна «Длинный язык» его никуда не отпускала.
– Соседей здесь мало, – говорила она гнусавым голосом. – Зачем мне врать тебе?
Померли уже многие, упокой Бог их грешные души. Никто беспокоить не будет. Ты вот заплатил мне за целый квартал, а это редкое явление. Живи и процветай, а то даже не на что было таблеток купить. Вот. Что же там еще? Туалет, правда, на улице. Мой его хоть иногда, хорошо? В кухне холодильник и газовая плита. Там еще шкаф стоит с солью, крупами и сахаром. Ложечки-вилки всякие найдешь, а? Собак у меня нет. Была одна – такая себе, хилая дурнушка, но машина малышку задавила. С тех пор не держу. Вот дети мои – те и котов и собак, и даже попугаев держат. В ванной бойлер. Искупаешься, а то воняет от тебя, то ли больничкой, то ли тюрьмой. Такой запах болезненный, понимаешь? Фу! Отойди. Ты и курносый еще в придачу, – хихикнула она, громко пустив газы.
– Кровать очень мягкая – как настоящий царевич будешь спать. Смотри только – жирных девчонок на ней сильно не шатай, а то сломаешь, да я тебя вот железным костылем прибью. Видишь его? По спине как тресну! Тогда будешь знать. Кстати, жила тут у меня одна странная парочка. Имен не помню. Они даже свой надувной матрас привезли и спали прямо на нем, представляешь? Я в шоке была. Вот есть и такие людишки, скажи?  Наверное, костыля моего испугались, – сипло засмеялась Васильевна. – Ну, а ты как, всё понял?
– Васильевна, да понял я, понял. Не нужно ВСЁ объяснять. Разберусь как-нибудь.
– Тихо. Не перебивай ты. Вот так дед меня всегда перебивал и помер от инсульта. Вот. Что еще? Телевизор старый, но проверенный временем – новости посмотреть сможешь. Хотя, на что там смотреть? На одних и тех же обрюзгших депутатиков?
Сплошная дрянь. Эх, ладно! Подумала: девушку можешь привести, но если будет кагал, то пеняй на себя, здоровяк. Ваша порода! Сколько раз я вытряхивала потом презервативы из простыней. Ой, бедная моя голова! И давление, и деньги тоже, и ты вдруг свалился.
Долго они еще говорили – о закрытом гараже, о поливке цветов и об уборке дома. Это заняло два часа, но потом ОНА наконец-то пошла домой, оставив его одного. Проклиная всех старух на свете, Сергей упал на кровать и забылся крепким сном. Ему мерещились морщинистые носы, желтые зубы и маленькие, свинячьи глазки. Усталый, одурманенный дешёвыми опиатами мозг транслировал фильм ужасов с элементами чёрной комедии – «Очень страшное кино 666. Перезагрузка. Родион Раскольников берёт топор».
Глава 2
Ольга Семакова проснулась от звонка мобильника. Она посмотрела на настенные часы со светящимся ободком, потом на мигающий дисплей, ругнулась и ответила:
– Да, Вячеслав Александрович. Почему я не зашла к вам? Отсыпаюсь. Устала. Он избил меня до полусмерти. Еле домой добралась. Всё болит теперь. Что? Нет, я не убила его. Сергей забрал ваш сраный пистолет. Осечка получилась. Да не кричите вы так громко. Никуда он не пойдет. Зачем ему это надо? Кто заходил? Какой еще Кшиштоф Варец? Я не знаю его. Говорю: НЕ ЗНАЮ я! И что он вам сказал? Что? А он здесь причем? Может Сергей его послал? Успокойтесь! Напугал? Угрожал? Слушайте, давайте я приеду? А то вы так тараторите, что я толком ничего не могу разобрать. Я скоро буду, слышите меня? Ну а если еще раз придет этот Кшиштоф Варец, вызывайте полицию. Без промедления! Доберусь где-то через полчаса. Да, наверное на такси. До свидания.
Ольга нажала «Отбой», зевнула так широко, что свело нижнюю челюсть, и устало кряхтя, потянулась к зеленой тумбочке, чтобы включить ночник. Скривившись от яркого света, она нырнула под толстое, ватное одеяло, и набрала номер любимого таксиста.
– Соник. Да. Это я. Можешь подкинуть меня на другой конец города? На Желтую Улицу. Понимаю, что уже два часа ночи. Экстренный случай. Пять минуток? Угу. Жду.
Она заправила постель и бросила быстрый взгляд в зеркало. Мрачноватые синяки на лице никуда не делись. Это не проблема. Чтобы припрятать их, нужна обычная пудра. Ледяной компресс подлечил ее нос, и теперь можно было дышать. Правда, с большим трудом и через капельку боли. «К счастью, этот идиот не сломал его, а всего лишь повредил перегородку», – подумала Ольга с облегчением, причесывая волосы. На расческе осталось несколько спутавшихся комочков. Помятая, потная пижама отправилась в переполненную корзину для грязного белья.
Массивный комод предоставил хозяйке широкий выбор, но та почему-то не стала экспериментировать и выбрала: теплые, темные колготки; кожаную, черную юбку до колен; рубашку со светлыми пуговками и легкий свитер.
«На улице может быть очень холодно, а я постоянно мерзну», – подумалось ей. За запотевшим окном пролетали ленивые снежинки. Они, медленно и нехотя, падали на качели, качающиеся на ветру. Погасив свет, укутавшись в бордовый шарфик, и надев пальто, она двинулась к выходу.
Соник уже ждал. Черноглазый цыган стоял рядом с такси – ворчливой, новенькой девяткой, припорошенной белой пудрой. Он улыбнулся, галантно открыл заднюю дверь, усадил девушку на мягкое, «всемирно известное» – убаюкивающее многих пассажиров сидение и, посмотрев на сопливое небо, сказал:
– В путь. Пусть будет он чистым и гладеньким, как твоя нежная кожа, красавица, – этот тихий и бархатный голос двадцатипятилетнего, одинокого парня, ей очень нравился. А эта нелепая, заискивающая фраза – нет, но хотелось подыграть другу.
– Ага! В путь, – поддакнула она. – И поезжай как можно быстрее. У меня плохое предчувствие. Классная у тебя кепка. С блестками. Ладно, не кривись. Пошутила.
Он завел мотор, и машина плавно тронулась с места. В салоне было темно. Лишь приборная панель мерцала неясным, бледным светом. Клацнула кнопка и зажегся свет под потолком.
– Так что там случилось? Что за спешка? – спросил Соник и посмотрел в зеркало заднего вида. Вот она – его школьная любовь с обеспокоенным лицом. На щеках румянец. Лоб хмурится. Длинные ресницы порхают вверх-вниз – такие красивые, бессонные бабочки. Пальцы нервно теребят серую пуговку на пальто – Оля? Ау?
– Да черт его знает. Кажется, родители Пашки в беде. Но они такие параноики… Короче, собственной тени боятся. Полуночники. Призрачный час ждут. И Пашку.
– Знаешь, я вот до сих пор никак не могу понять, зачем ты с ними возишься после того кровавого кошмара, произошедшего в их квартире. Их первый сын – убийца, да?
– Да. А второй сын – мой жених. Мой Паша. Понимаешь, я до сих пор люблю его. На самом деле, для верности нет никаких, абсолютно никаких преград. Я хорошо знаю одного милого человечка. Однажды девушка его бросила. Она вышла замуж за другого мужчину, а этот так и остался верен своему слову, данному ей давным-давно, и говорит, что никогда не изменится. Даже фотографии совместные до сих пор хранит в своей шкатулке. И мне кажется, это очень мило, разве нет? Я думаю, что он молодец. Да. Родственники обзывают его «идиотом, странным монахом», а для меня, он является самым умным, самым храбрым и самым честным осколком этой злой планеты. Истинно верующим в любовь. Господи, да побольше бы таких людей. Соник, а ты как думаешь?
– Херня это всё. Ты сама знаешь. Сейчас людям плевать на чувства. К примеру… Черт, да ладно. Спорить с тобой бесполезно. Упертая ты, – Соник прикусил язык, и с остервенением вдавил педаль газа в пол. Мотор недовольно взревел. Машина негодовала вместе с хозяином, джинсы которого заерзали по сидению.
– Может ты и прав. Вчера, мою веру в любовь и верность испытывали. Я не знаю, прошла ли я то испытание. Хочется верить, что прошла.
– Кто испытывал?
– Неважно. Не отвлекайся. Смотри за дорогой. И хватит теребить свою курточку.
На некоторое время воцарилось молчание. Соник рулил, а Ольга смотрела в окно. Небо было белое – не от звезд, а от сильного снега. Началась метель. Завыл ветер.
– Так что там насчет Пашиных родителей? Чем ты им так обязана?
– Они вовремя позаботились обо мне после смерти мамы и папы. Авария забрала моих родных, помнишь?
– Да. Мне жаль. То есть, вы встретились с Пашей сразу же после автокатастрофы? После окончания школы? После нашего выпускного?
– Да.
– Угу. Ясно. Что было дальше? – Соник остановился и посигналил грузовику. Тот перегородил всю дорогу. Водитель приподнял голову какой-то сонной девушки от своих колен, тыкнул средним пальцем в сторону такси, и отъехал.
– Я редко выходила из дома. Тетка за мной ухаживала. Она и посоветовала начать заниматься спортом – футболом, гимнастикой, теннисом, да чем угодно. На корте познакомилась с Пашкой. Пятнадцатилетний парень с улыбкой до ушей. Никогда не забуду, как смеясь над чем-то глупым и рассказывая свои анекдоты, он зарядил теннисным мячом мне по лицу и разбил нижнюю губу в кровь. Я кричала на него! Благим матом на практически незнакомого человека. Прибежал извиняться. Отвел к себе, чтобы я умылась. Так я и стала частичкой новой семьи.
– Ого как! Получается, ты была на два года старше его? Необычная пара, да? Ну и что? Он ходил в школу, а ты в это время ждала его у ограды? – усмехнулся Соник, сбавляя скорость, чтобы повернуть направо. Ольга задумчиво водила пальцами по запотевшему стеклу, рисуя пронзённое стрелой сердце.
– Нет. Он был гением-самоучкой. Композитором с малых лет. Занимался на дому. В школу он никогда не ходил. Помимо классической музыки, увлекался спортом. И мной еще. И братом… – сказала она, кривя губы, дорисовывая рядом с сердцем длинный нож.
– Ясно-ясно-ясно. Давай-ка дальше. Не углубляйся так сильно в те воспоминания. Сократи историю так, чтобы я успел ее дослушать. Мы уже подъезжаем.
– Ок. Встречались мы недолго – три коротких, но прекрасных года. Жили хорошо – душа в душу, то у меня, то у них. Потом – Пашкина смерть. После похорон, они переписали свою квартирку на меня. У меня была своя жилплощадь, но всё равно ведь приятно. Знаешь, я как могла, поддерживала их после смерти сына. Им было очень тяжело. Не ели, не пили, на улицу не выходили. Старики старались прятать слезы, но я часто ночевала у них, ухаживала за ними, и слышала, как они рыдают по ночам в подушку. Бедный Пашка…Ты даже не представляешь, как сильно его любили. Ага. Гораздо сильнее, чем агрессивного, злого, вечно всем недовольного Сергея. И это не мои слова, не думай. Они сами так его обзывали, – сказала Ольга, стирая рисунок.
– Почему?
Она пожала плечами, но он этого не увидел, объезжая дохлого кота, валяющегося посреди дороги. – Оль, почему? – переспросил он.
– Сергей – очень замкнутый и необщительный человек. Сам себе на уме. Бродяга без какой-либо цели в жизни. По крайней мере, был таким в то далекое время. Он пил, курил, дрался по грязным барам. Жаловался, что не может найти свое место в этом мире. Они уговорили его на университет. Он почти выучился на филолога, а потом убил Пашку и сел в тюрьму. Безутешный Вячеслав Александрович сжег все его фотографии – даже те немногие, где он смотрел на нас с детской наивностью в глазах. Они больше не считают Сергея своим сыном. А теперь он вернулся домой!
– И началась какая-то жесть, да? Весело! Получается, что у них теперь нет никого кроме тебя? А у тебя никого кроме них, правильно? Понимаю. И теперь вы несете своеобразную ответственность друг за друга? Прямо как в книжке о «Маленьком Принце»? «Ты в ответе за того, кого приручил?».
– Как-то так, Соник. Как-то так. Долгое время я жила у них. Но та жгучая скорбь разъедала наши души, и мы ссорились по разным пустякам. Они сходили с ума – тени призрачные видели. Поэтому я и переехала назад, к себе домой. Оставила их.
Но если ты меня спросишь, жалею ли я об этом поступке, то не знаю почему, но я отвечу отрицательно.
– Ох, черт, что за история…
Подъехали. Дворники мелодично шуршали по стеклу. Ольга хотела расплатиться, но Соник помотал головой и грустно улыбнулся. Она поцеловала его в небритую щеку, потом ухватила за длинный нос, нежно потрепала по русым, взъерошенным волосам и сказала:
– В другой жизни, друг мой. В той, которую так любят сочинять наши нетрезвые, одинокие романисты.
– Да, Оля. В другой жизни. Береги себя, пожалуйста. И звони, если понадоблюсь. Мама говорит, что я упустил свой шанс еще в школе, а я думаю, что в этом мире всё возможно. Запомни: ты точно будешь встречаться со мной. Когда-то. Знаешь, этот день часто посещает мои сны. Весна, солнце и ты в розовом платье. Такая…
Она засмеялась и подмигнула ему. Ее смех звенел вечным словом «Да». В глазах соблазнительно танцевал дьявол сомнения. И ей хотелось сесть обратно в теплую машину и поболтать о возможном будущем, но внутренний голос отталкивал эти мысли. Но ее ли это голос или шёпоток Паши? Она не слышала никакой разницы.
Они попрощались, пожав руки, и Ольга вошла в темный провал подъезда. Там…
***
Внутри – адский симбиоз: удушливый запах спирта, сигарет да пота. Ей пришлось зажать нос двумя пальцами, что вызвало боль и потемнение в глазах. Подкатила и тошнота. Вот поэтому, Ольга взбиралась на четвертый этаж долго. На лестничной площадке валялся мусор – грязные, порванные коробочки, велосипедное колесо и огрызок лысой метлы. У соседей гремела дискотека. А на фоне музыки – женские, громкие стоны.
Она постучала в противоположную дверь. Три легоньких стука: один – кулаком, и еще два – носком туфли. Таким образом, старики всегда знали, что пришла Ольга, а не чужой человек. Этому странному шифру ее научил старый моряк в отставке – подозрительный, немножко помешанный на всяких шифрах свёкор.
Дверь приоткрылась перед ней. Медленно и с тревожным скрипом. Она толкнула ее, уже осознав, что произошло что-то плохое: ведь «вход» никогда не оставляли без присмотра. У седовласых «стражников» была лёгкая паранойя да три крепких, стальных замка. Они славились затворниками и не выходили на улицу. А их сосед пользовался этим, и иногда мочился им под дверь.
– Эй, – позвала она в темноту. – Зинаида Аркадьевна! Вячеслав Александрович!!!
Длинный коридор поманил ее дальше. Слева стоял толстенный шкаф с одеждой и обувью. Под ногами хрустел ворсистый ковер. Она двигалась по нему очень тихо, как мелкий, карикатурный воришка – крадущимися шажками, на самых носочках. Остановилась и внимательно прислушалась. Ничего нового нет. Зловещая тишина терзала ее навостренные уши, а воображение рисовало причудливую, искаженную и страшноватую картинку: вдруг настал конец света, и голодная – в мерзкой роли каннибала, она находит логово мелких, вкусных детишек. А они громко кричат, и зовут матерей. Ольга тряхнула головой, и прогнала вторгшийся в пределы разума мрак.
«Может, они заснули» – промелькнула вялая, но всё же надежда. Справа – кухня. Ольга нащупала шероховатую кнопку и включила свет. Лампа заискрила и вдруг погасла. Яркая вспышка успела осветить длинное, висящее под потолком тело: на ногах – знакомые, истоптанные тапочки, неряшливо забрызганные мочой; дальше – шерстяные штаны с расплывшимся пятном посередине; плюс заляпанная рвотой рубашка – это бедный свёкор с петлей на шее. Его черный язык торчал из провала рта, как будто играл в детскую игру «Попробуй дотянуться к подбородку». Ольгу снова замутило. Она вскрикнула и выбежала обратно в коридор. Рука оперлась на красный, дверной косяк. Вон там, слева от нее – небольшая комнатушка Сергея и Пашки: двухъярусная кровать, неряшливо покрытая старым покрывалом, забитое досками окно с треснувшими стеклами и хаотично разбросанные фотоальбомы на цементном полу. Облачко пара вырвалось изо рта девушки. «Здесь очень холодно. Как в склепе». Она включила фонарик на телефоне. Под лучом забегали тараканы.
Осталась проверить только хозяйскую спальню. К сожалению, свекровь была там. Она висела на пыльной люстре и глядела на скулящую гостью глазами мертвеца – печальными да помутневшими. Обмочившаяся, обгадившаяся старушка «ушла» в небытие, одев любимый цветастый халат. Под ее ногами стояла глубокая коробка. Сверху лежала бумажка – коротенькое послание, написанное уверенным, твердым почерком. «Это же не вещи. Это святые реликвии» – гласило оно. Еще там лежала курточка, стоял старый кассетный магнитофон, и валялись какие-то книги. Ольгу вырвало прямо на них. Кислая вонь расплылась по углам и смешалась с трупным смрадом. Глаза девушки заслезились.
Она не помнила, как вызывала полицию. Не помнила, как люди в форме снимали трупы с люстр как елочные игрушки с деревьев, после завершения Нового Года и Рождества. Не помнила, как билась головой об стенку и рыдала как сумасшедшая. Но она помнила те имена. Имена, которые всё время повторяла. Имена, которыми плевалась в побледневшие лица полицейских, а они ругались, но записывали их в свои толстые блокнотики: «Сергей Астафьев и Кшиштоф Варец: найти, поймать и допросить».
– Ну, и где же наш доблестный капитан Савилов? Неужели он пропускает жуткое, двойное самоубийство? – озадаченно спрашивали одни.
– Нет его сегодня. В командировку поехал. Начальство отправило, – отвечали им другие, расхаживая по квартире. Деревянный пол покрылся нанесённым снегом, а потом, со временем – вязкой грязью.
И долго еще звучали крики: – Тащим ее! Да не туда! Веревку тоже забери. Улика! Господи, с какими идиотами приходится работать! Завтра Савилов приедет и всем нам достанется! Гаврилов, не стой столбом! Вызывай нашу «труповозку». Ну, вам точно перепадет. Святой Боже! Он ее за волосы тащит! Двигай уже отсюда. Я сам. Эх, Савилов, Савилов – толстый ты лентяй. Такое «мясцо» пропускаешь. Фоточку что ли сделать для него? Выслужусь хотя бы. Стой, «машинисты». Ну-ка, бросьте их на пол. Улыбочку сделайте ей. Ага, пальцами, пальцами. Так. Скажите: «Сыр»!
***
Он решил выбросить старые вещи, но по пути в школу ему встретился полуголый бездомный. Там, на многолюдном углу Красной Улицы – возле фонарного столба, ежедневно прозябал всеми презираемый и убогий бородач в порванных и красных шортах. Фуфайка на плечах. Невыносимый скулёж вырывался изо рта – мольбы о хлебе и сырке. А прохожие – ходячие, холодные камни – безразличные к чужому горю, не обращали на него внимания, переступая через ноги кашляющего кровью человека.
Сергей заметил беднягу, присел рядом, познакомился и вложил в грязные, черные от какой-то краски, ладони Симона: чистый носовой платок, джинсовый костюм и поношенные ботинки. А тот с благодарностью принял дары, спрятал всё под себя, и смутившись, покраснел.
– На самом деле, я забыл свое настоящее имя. Фамилию тоже. Так меня прозвали «коллеги по цеху». Мне всё равно. Знаешь, я ничего не помню о прошлом. Кем я был тогда, и как оказался здесь? Это неважно теперь, ведь так? Спасибо за вещи!
Сергей кивнул, с сочувствием посмотрел на Симона, и легонько похлопал его по искривленному плечу. «Передо мной сидит живой скелет. Смерть на двух ногах» – подумалось ему. Вспомнилось телосложение отца и безразличие матери.
– Если б у меня была возможность поделиться своей памятью, то я бы отдал тебе кусочек. Просто, чтобы ты вспомнил свой дом. Виляющая хвостом собака, кошка, четыре теплых стены, накрытий стол и родные люди. Не твоё ли это счастье? Ну?
Что скажешь? Или я неуместно «включил Платона?» Ты извини, если что. Иногда меня заворачивает не туда. После зоны, я болтаю со всеми и обо всем. Там… я бы сказал так… я был отъявленным молчуном. Странно, да?
Симон тихо «крякнул», да криво улыбнулся. На изгиб его изъеденных язвами губ, присела жирная, желтая муха. Он прогнал ее. Она недовольно пожужжала вокруг него и улетела.
– Взгляни на себя, мужик. Вернулся с зоны, уже ищешь работу, двигаешься куда-то в этой своей новенькой курточке. А я разлегся тут с мусором, и никуда не иду. И сам превратился в мусор. Лежу на холодном асфальте, думаю о жизни и голоде.
– Тебя никто и не заставляет куда-то идти. Я ведь просто…
– Твои глаза заставляют. Ты жалеешь меня, правда? Жалеешь старого, вонючего бомжа. Принес мне свою одежду. Говоришь тут со мной. А люди за твоей спиной смеются. Я вижу, как они смотрят на тебя – с явным презрением. «Зачем вот ему, типа, сдался этот прыщавый, небритый, заросший волосами Симон. У него могут быть вши». Для справки – у меня их нет. Только глисты. Питание плоховатое. Как и обогрев, черт возьми. Живу в коробке из-под холодильника. Смеются над тобой.
– Ну и пусть себе смеются. Пусть смотрят, как им хочется. Они – не я. Да и толпа – не человек.
– Глупый и наивный ты дурачок, Сергей. Представь на минутку, что одно из этих проходящих лиц, окажется директором в школе, в которую ты идешь. А? Каково? Получишь ли работу? Нет, конечно. Он скажет тебе: «Ага. Сегодня я видел вас на пересечении Красной и Серой улиц, Сергей Вячеславович. И как вы могли, такой высокий и красивый, сидеть рядом с нашим Симоном – падшим, убогим и тощим алкоголиком?». Идиоты! Они всё еще продолжают думать, что бомжи – обычные жертвы бутылки, забывая о том, что меня вот могли выгнать из дому собственные дочери или я мог по-крупному проиграться в казино, например. Или оба варианта. Я Король Лир и Достоевский в одном треснувшем флаконе. Сечешь ведь о чем я?
– Секу. Я ведь будущий учитель. А ты вроде не хотел вспоминать свое прошлое, – улыбнулся Сергей. – Вот, значит, что с тобой случилось, да? Азартные игры? Это хреново.
– Да. Я уже три года здесь сижу. И кстати, ты единственный человек в Кашантале, который поговорил со мной НОРМАЛЬНО за это время, не считая бродяг-друзей. Их в расчет не берем. Ты сидишь и болтаешь здесь, будто я что-то значу для тебя! Но мы ведь знаем друг друга всего лишь десять минут! Это как-то странно. В чём подвох? Ты что, гомик? Или ты работорговец? Ты… Кто ты? В чем здесь подвох, верзила? Ну? – закричал Симон, схватив руку Сергея.
– А его нет. На зоне у меня был друг – Сим Симыч. Хороший человек. Он говорил со всеми нами как с братьями, несмотря на то, что мы сделали. Учил добру. Я сел в тюрьму сломленным – у меня были проблемы с гневом, а вышел обнадеженным. Здесь, правда, надежды рухнули в яму, а все те заветы практически позабылись. Я чуть не убил невинную девушку вчера, но вовремя вспомнил, что смерть меркнет перед верой в человечество. Например, перед верой в Ольгу. Или вот перед верой в тебя.
– В меня? – удивленно прошептал Симон и отпустил руку Сергея.
– Да. Ты грязный, бедный и усталый человек. Я тоже был таким вчера. Возможно, завтра и твоя жизнь хоть немного изменится к лучшему. Кшиштоф Варец проявил доброту ко мне, а я проявляю ее к тебе. Он подарил мне свое кольцо. А я вот дарю тебе то, что у меня есть – эти старые вещи. Я бы дал тебе денег, но их не осталось. Мне нужно найти работу в ближайшем времени, а то Марфа Васильевна выгонит меня и всё. Я…
– Беги отсюда! Мент идет. Ненавижу этого жирного уродца с обвисшими щеками!
– Что?
Тяжелая рука легла на плечо Сергея. Посмотрев направо, он заметил нестриженые ногти, массивный перстень на указательном пальце и дорогие, командирские часы на волосатом запястье.
– Капитан Савилов. Встаньте, пожалуйста, и предъявите документы. Хорошо. Что же вы здесь делаете, Астафьев Сергей? – спросил мужчина, нехотя возвращая ему паспорт. Сергей оглядел его. Одет по форме: в темно-синие брючки, белую мятую рубашку и серебристый китель. На плечах – расстегнутая, серая курточка. Голова прячется под фуражкой. На ногах восседают массивные, грязные ботинки с тупым носком.
– Я просто…
– Что вы «просто»? На солнышке здесь греетесь? Это ведь мое местечко. И мой человек. «Моя шлюха», – засмеялся он, поглядывая на Симона.
Когда он говорил, его полные губы причмокивали и выдвигались далеко вперед, будто хотели поцеловать своего собеседника, но всё никак не могли дотянуться.  Человек-Медведь – большой, мясистый и наверняка опасный, нависал над ними и буравил их тяжелым взглядом. Так работают все энергетические вампиры: просто стоят и пристально смотрят тебе в глаза, пока вдруг не станет тошно. После такой неприятной встречи захочется сходить в душ или принять ванну, чтобы смыть ее с себя полностью. Сим Симыч часто говорил Сергею: «Чтобы отскрести внезапно появившуюся грязь на сердце, нужно помолиться Богу. Этот невидимый и крутой, этот неутомимый трудяга – лучший чистильщик наших человеческих тел. Просто иногда, у него ломается его метла или щетка. Он берет себе законный отпуск, или отправляется на сексуальную Кубу». «Насчет Кубы он привирал. Просто сам туда хотел. Да и кто из нас не хочет на Кубу?» – подумал Сергей. Его вдруг толкнули в плечо. – Отвечай, сука! Зачем ты болтаешь с «шлюшкой»? «Ей» строго запрещено говорить! Я же запретил «ей» говорить с незнакомцами! Не так ли, милый Симон? – рявкнул Савилов.
Симон кивнул. Молча. Угрюмо. Безнадежно.
– Я просто…, – спокойно сказал Сергей, пряча документ в карман брюк. – Иду на работу сейчас. Уже опаздываю.
– Вот и вали отсюда. Пожалуйста, не нарушай наш общественный правопорядок! – вальяжно улыбнулся Савилов.
– А как же я его нарушил? – спросил Сергей, тоже решившись на улыбку, но она вмиг слетела с его лица.
Его толкнули в грудь. Толчок получился сильный, и Сергей полетел к мусорному баку, ударился об него спиной, и вскрикнул. Его правая нога наступила на какую-то гниль – белую и вязкую лужицу. Он выругался и поднял кулаки. Потом сделал шаг вперед, с ненавистью посмотрел в злобные глаза капитана и понял, что здесь сражаться практически бесполезно. И скорее всего, это даже чревато серьёзными последствиями. Возможно – возвращением в тюрьму.
– Не задавай лишних вопросов, мудак. Топай-ка отсюда, а мне нужно поговорить с Симоном. Он мне должен чуть-чуть за последний месяц. Таковы правила нашей среды обитания. Да, сладенький? Не скажешь ему, какого ты цвета? – правая рука капитана медленно расстегнула ширинку. – Ты что, всё еще здесь, Астафьев? Я не могу при свидетелях. Плати, если хочешь смотреть. Зрелище будет великолепное!
Сергей вопросительно посмотрел на Симона. Тот кивнул, и отвернулся от Сергея.
– Да. Этот старый «сосок» знает свою работу. А за это дело, мы не прогоняем его отсюда. Скажи же сострадательному человеку, Симон. Скажи, чтобы проваливал.
– Проваливай, Сергей. И больше не приходи сюда. Пожалуйста. Такая моя жизнь.
– Симон, я же могу…
– Пошел вон отсюда, философ сраный! И никому об этом ни слова. Иначе вера во всё человечество пошатнется, – всхлипнул Симон, вставая на колени.
И Сергей ушел.
***
Кашанталь выпотрошил его душу. Ведь Сергей возвращался домой с надеждой на прощение и понимание, а получил проклятие от родных людей, ненависть Ольги, то странное пророчество не менее странного поляка, и острое ощущение того, что он здесь лишний, «маленький» человек. Прямо по Гоголю. Этот вроде бы мелкий, но досадный, душераздирающий факт, подтвердил Саманов Валерий Аркадьевич – смазливенький директор средней общеобразовательной школы № 66. Цифры-то хороши, да? Прибавьте к ним еще одну шестерку и звоните прямо вниз, в пекло – там обитают страшные сородичи любителей темных и узких кабинетиков. Окно и жалюзи. Небольшой, дубовый столик. Одно мягкое, белое кресло. Напротив него «умирал» корявый, чёрный стул на шатающихся ножках – осколок древнего мира. Всем гостям приходилось стоять, чтобы не рисковать собственной жизнью.
– У вас судимость, – промямлил паренек, нагло хвастаясь золотыми запонками на манжетах светлой рубашки. Гребешок ездил по белым волосикам. Безбородое его лицо, выражало приторное сострадание, источающее аромат сладких духов. Очки прикрывали невеселые глаза – холодные, синие лазеры, пронзающие собеседника. Тоненькие ручки, ухоженные – с маникюром, перешли на коричневый галстук, да затеребили его – нервно и маниакально.
– Нам очень и очень жаль. Мы вынуждены отказать. Мы ведь движемся вперед, а не назад, ясно? Это раньше нанимали всяких проходимцев. Но за окном ведь 2026 год. Учителей сейчас больше чем грязи. Или вы не знали? Или вы газет не читали там? Слушайте, а там ведь есть газеты, или только грязные журнальчики, которые пахнут спермой?
– Извините, но у вас есть роскошная школьная библиотека… Я мог бы поработать там. Книжки складывать, убираться… Или я могу даже на складе работать. Или в котельной. Или еще где…, – с надеждой бормотал Сергей, опустив глаза.
– У нас уже есть библиотекарь. Без судимости. И он очень хорошо справляется с работой. А другие должности заняты. Знаете, вот честно вам скажу – даже чтобы чьи-то туалеты драить, нужны хорошие рекомендации. А вы приползаете на наш порог со своими мерзкими, грязными, засаленными бумажками. Да можете жопу подтереть этими никому не нужными дипломами. Сейчас другое время, понятно? Я вижу, вы всё равно не понимаете моих намёков. Или не хотите понимать? Так, судимость…
– Ну, что вы заладили – «судимость да судимость». У меня вон филологическое образование…, – вскипятился Сергей, хлопнув ладонью по столу.
– Неполное образование, – подправил директор, мерзко улыбаясь.
– Пусть. Это не важно. Я думаю…
– Вы не понимаете, Сергей. Это очень важно. Вы будете среди наших детишек, а люди знают о вашем ужасном поступке. Знают об убийстве братца. Как там его?
– Я…
– И потом родители придут ко мне и спросят, почему это вдруг я вздумал нанять «Кашантальского потрошителя» на работу? Зачем создавать лишние проблемы?
Я не садист.
– Боже! Меня так прозвали? Я защищался, черт возьми! Защищал свою ЖИЗНЬ!
Сергей не заметил, как из его рта вылетела капелька слюны, и попала на ноготок директора. Но тот это заметил, и скривившись, спрятал руки под стол.
– В нашей газете писали, что вы безжалостный убийца. Хватает ли этого для того, чтобы не дать вам работу? Да! – ухмыльнулся Саманов.
– Да знаю я, что пишут в газетах. Грязью льют в лицо – ничего более важного. Ну, а вы прекрасно знаете, что в тюрьмах полным-полно невиновных людей. И я один из них. Нет… я не это хотел сказать. Просто я пытаюсь встать на ноги. Я стараюсь жить рядом с вами! Я нормальный мужик! Буду усердно работать! Дайте мне хотя бы один шанс. Поверьте, он сейчас очень, очень нужен – как глоток воды путнику в пустыне! – взмолился Сергей «каменному идолу» – бесчувственному человечку.
– Жаль. Я не могу. Извините. Это сильно ударит по репутации школы. А она УЖЕ плохая, понимаете? Правда, до меня здесь «рулил» мой отец, а он тот еще болван. Старик уже. Что с него взять? Отправлю его скоро в загородный пансион. Бесит!!!
– взвизгнул неблагодарный сынок.
Сергей кивнул. В животе громко забурлило – то ли от голода, то ли от обиды. Как же хотелось врезать кулаком по этой сытой, довольной, наглой и безосновательно ухмыляющейся морде! «Властному, тупому, мелкому засранцу – лет двадцать, не больше, а он меня топчет, топчет как букашку» – рыдал его мозг.
– Я понял вас. В другой школе мне тоже откажут, верно? – спросил он, лелея хоть какую-то надежду.
– Скорее всего. Слушайте, а ведь еще остаются стройки и бары…
– Да уж. Еще остаются стройки и бары, – сказал Сергей, встал и покинул душный кабинет.
***
Как только Сергей вышел, Саманов закурил и вызвал по телефону свою рабыню, свою секретаршу – свою «Эфи», как он ее всегда называл. Настоящее же имя ее – Фаина Семеновна Крячковата, над «крючковатой» фамилией которой, насмехался весь педагогический коллектив – весьма злые и безликие люди, даже недостойные авторского упоминания. Да тьфу на них всех, горемычных! Судьба – это женщина с очень тупыми ножницами, которыми она отрезает «длинные языки». «Молчание – золото»? Да.
Вот она вся; берите ее у меня полностью; я дарю вам этот скорбный «портретик»: итак, наша Фаина, то есть, их школьная «Эфи» – толстогубая, двадцатидвухлетняя пышечка; у нее кучерявые, светленькие волосы, и усы над верхней губой; а взгляд у нее блуждающий, и конечно ж страждущий, будто она только-только сбежала из страшного, нацистского концлагеря. Глаза очень глубоко посажены – лобик будто нависает над ними. Они чуточку мутноватые – ну, как у подыхающей под забором собаки. Кривоватые уши иногда шевелятся. Тонкий нос часто сопит. Щечки вечно вымазаны в шоколад, крем, или сахарную пудру. Она у них сладкоежечка. Думаю, «портрет» готов.
«Эфи» была флегматичной реалисткой – она ведь прекрасно знала о том, что ее не считают за красавицу; что над ней насмехаются все; что вместо сахара, буфетчица постоянно сыпет ей в чай соль; и что ее одежду воруют, когда она переодевается в душе. И нет, она не сердилась на коллег, ведь она была немножечко туповата, да и взяли ее сюда только из-за непонятной протекции стареющего «Большого Босса» – отца «Маленького Боссика» – смазливенького Саманова, которого возненавидел Сергей Астафьев. Старик пожалел бедненькое, косоглазое существо. При нём она работала уборщицей, библиотекаршей, буфетчицей, да кем угодно, но уж явно, не секретаршей. Ум у нее прятался где-то глубоко-глубоко, и скорее всего – прятался он не в головном мозге, а в спинном. Простенькая судьба той глуповатой девушки вдруг, отчего-то, показалась важной для бывшего руководителя школы. Но теперь же, когда он стал инвалидом, потеряв обе ноги в жуткой аварии, и передав бразды правления своему единственному сыну-оболтусу, вся ЕГО школа, вместе со всеми ее «душами» перешла под деспотичную руку последнего. Фаину, он возненавидел сразу. Этот напыщенной говнюк, посадил ее в «баньку вдумчивых размышлений» – соседнюю от своего кабинета, сырую, вонючую, маленькую комнатушку, где не было окон. Там она и занималась чем-то целыми днями: что-то печатала на компе, что-то переписывала от руки, и что-то читала. А в основном, она бежала на вопль Саманова-младшего. Как могла, удовлетворяла все его садистские да сексуальные потребности: он раздевал ее, насиловал, бил по голове ногами и руками, тушил об нее сигареты, плевал в лицо. Дурнушка всё это сносила. А почему же? Она сильно любила своих благодетелей, которые взяли ее с улицы, где существовали ужасы и похуже нынешних бед. Их она тоже пережила, будучи сиротой, изгоем и шлюхой, а вот теперь – и бухгалтершей.  Если б у нее спросили, довольна ли она нынешней жизнью, она бы флегматично пожала плечами. Она любила повторять: «Я жива, и на этом, всем спасибо». Это была ее любимая фраза.
Вот такая девушка впорхнула сейчас в кабинет Саманова. Она сделала свое дело, получила «заслуженные» побои, чуть поплакала у него под столом, и уже хотела вылезать оттуда, когда он вдруг заговорил с ней. Раньше, кроме ругательств, она от него и слова не слышала. Теперь «Эфи» замерла под столом, прислушиваясь к его злобному бормотанию. Ей показалось, что над ее головой работает сломанное радио, ведущий которого, заболел ангиной. Он спросил:
– Есть ли у тебя мечта, «Эфи»?
– Есть, конечно же. Как у всех людей. Кто же живет без мечты? Я мечтаю о новом DVD-плеере, об огромном, плазменном телевизоре, и о том, чтоб меня оставили в покое, когда я закроюсь у себя дома, и буду смотреть интересные фильмы. Вот об этом я и мечтаю. Да! Ну, а вы о чём-то мечтаете? – ее певучий голосок походил на мягкий, нежный зефир.
– О деньгах.
– Но у вас же есть деньги! Вы ведь богатый человек. И дорогая машина, домик на целых четыре этажа, и дача, и свора охотничьих собачек, и коллекционные ружья! Ваш отец и мне всё это показывал! Помните? Вкусный тортик был – вишневый. А ведь это мои любимые ягоды. Сколько лет вам тогда исполнилось?
– Заткнись, дура. Я мечтаю о нескончаемых деньгах. Это, когда их тратишь, а они не заканчиваются, понимаешь?
– Ага. Как в далёком детстве: играешься такая, пахучими и зелеными листочками, потратила на что-то, или же что-то купила у своего вечно жадного друга-еврея, но не расстраиваешься, потому что знаешь: вон ведь растёт высокое, пышное дерево, и ты в любое время можешь залезть на него и нарвать себе кучу «денег». А потом снова спорить, и ругаться со своим единственным, грубым дружком. Пошел торг!
– Типа того, «Эфи». Только я ведь мечтаю о настоящих, бумажных деньгах, а не о лиственных.
– Тогда я не знаю, как вам помочь.
– Вот и я не знаю, как себе помочь.
– Эх… А можно мне уже идти? Хотела посмотреть «Пилу 9» сегодня.
– Ходят тут всякие типы ко мне, «Эфи». Работу ищут. Видела ты этого здоровяка?
– Астафьева? – тихо спросила она, вытирая мокрые губы рукавом халата.
– А кого же еще, тупая ты корова. Сегодня больше никто не приходил. Так ты его видела, или нет? – вскрикнул он, ударив ее ногой.
– Видела, господин начальник. Злой от вас вышел. Зубами скрипел. У, как хищная акула! А вы знали, что у взрослой акулы 15.000 зубов? У Астафьева ж мало зубов. Он не опасный человек.
– Ну, еще бы. Я прогнал его, дурака. Он тупой, как баран. Или как ты, «Эфи», ок.?
– Ок.
– Скучаешь по нашему старику?  По моему доброму папаше? По поглаживаниям?
– Ужасно скучаю, господин начальник. Он же приносил мне вкусные конфеты. И диски с моими любимыми фильмами. Там мужчина выживал в лесу. Один! У, как страшно было смотреть. И ваш папа меня гладил, да, но не так, как вы. Вы больно гладите, а он гладил нежно. А его конфеты…
– Заткнись уже. А моя «конфета», ты понимаешь – МОЯ «КОНФЕТА», тебе разве не нравиться, «Эфи»? Чего ты молчишь? Так ты мне скажи, или пожалуйся кому-то, и уже завтрашним утром окажешься на той самой помойке, откуда тебя папаня выкопал. Ты бы жрала тамошнее дерьмо, если бы не наша семейка, слышишь? А?
– Мне всё нравиться. Я жива, и на этом, всем спасибо! Да, там было страшновато!
– Вот именно. Ладно. Как думаешь, есть ли на небе Бог, «Эфи»? – переменил тему Саманов.
– Конечно, есть, господин начальник. Он схватил моих бедных родителей за ушки и потащил к себе на небеса, в рай. Видать, длинные ж у них ушки были – грешные ушки. Вот.
– Зачем же он так сделал? – засмеялся Саманов.
– Да кто ж его знает? Божья воля…
– А мой отец? Он верил в Бога?
– Да. У него в машине иконка висела на зеркале.
– А ты знаешь, что с ним случилось?
– Его машина разбилась.
– Ты понимаешь, к чему я веду?
– К тому, что Бог его не защитил?
– Да.
– Может, иконка бракованная была? – хихикнула она.
– Дура ты. Дура. Дура с приятным голосом. А дьявол есть, «Эфи»?
– Есть. Как же ему не быть?
– И где же он? Под землей прячется?
– Нет. Прямо сейчас он сидит надо мной. Дьявол – это вы.
– Ах, ты сука чертова! – крикнул он, и начал ее бить. Так и закончился ее рабочий день.
– Я жива, и на этом, всем спасибо!
– Заткнись уже! Пошла вон отсюда.
И она пошла.
***
Наступил холодный вечер с дождем и пронизывающим ветром. «Эфи» сидела на грязном ящике из-под пива, и сонными глазками наблюдала за тем, как «Боссик» выходил из школы: походка – величественная, руки в карманах, во рту сигаретка. Он остановился рядом с большим, мускулистым охранником – она не узнала, как его зовут, и начал отдавать тому какие-то указания. «Эфи» слышала крик; видела брызги слюны; мечтала о пирожке с вареньем. И вдруг мимо нее прошел какой-то мужик, похожий на злую, грозовую тучу – такой он был огромный. Он кивнул ей, поздоровавшись. Она ответила тем же. «Боссик» зачем-то вошел в школу вместе с охранником. Огромный мужик улыбнулся, подал «Эфи» плоский, очень тяжелый камень и спросил:
– Какая машина принадлежит директору школы?
Она осмотрела стоянку, и увидела, что осталось только три машины: грузовичок охранника, «железное корыто» Сони Макаминой – их «древней» библиотекарши, и серебристый, еще новенький седан «Боссика». Она тыкнула в него пальцем. Тот мужик похлопал ее по плечу. Руки у него были в перчатках.
– Спасибо. Камешек – волшебный. Он исполняет желания. Хочешь избавиться от своего начальника? – спросил незнакомец, сверкая белоснежными зубами.
– Забавные у вас сережки. Звенят, когда вы говорите со мной. Да, я хочу. Нет. Не знаю. Точно: хочу-хочу. Он бьет меня как собаку. И между ног у меня постоянно болит, – пожаловалась она.
– Твоё желание будет исполнено.
– Я поняла. А у вас нет пирожка с вареньем? – спросила она с надеждой в глазах, всматриваясь в его гладкую лысину.
Он грустно развел руками.
– К сожалению, нет. Все сам съел.
– А я вижу. Вы большой и толстый мужчина. В вас, наверное, вместилось много пирожков.
– А ты тоже не худая женщина, – усмехнулся тот.
– Вы хотите купить у него машину?
– Нет. Я хочу убить владельца.
– Но у него ведь нет пирожков.
– Я знаю, Фаина, знаю.
– Фаина? Меня так уже давно не называют.
– Иди домой, Фаина.
– Но там ведь нет DVD-плеера. А в школьном кабинете он есть. Сейчас «Боссик» уедет, и я пойду смотреть кино. Пойдете со мной? Вы любите кабельные каналы?
– Иди домой.
– Скажите: «Иди домой, Эфи».
– Иди домой «Эфи». Дождь идет. Промокнешь. Умрешь еще.
– Я кормлю здесь бездомную собаку. Сакса. Он убежал куда-то.
– Я видел его. Такой худой, облезлый, серый пёс?
– Да. Он мой друг. Единственный друг. У него болячка какая-то на левой лапке. Я не умею ее лечить. Вы умеете? Вы похожи на доброго ветеринара.
– Нет, не умею, но я покормлю его за тебя, хорошо? Обещаю.
– Он любит гороховый супчик. Я конечно, плоховато его готовлю, но Саксу вроде нравиться.
– Что-нибудь придумаем. А теперь, тебе точно пора. Пора перекусить чем-нибудь сладеньким, да?
– Да. Обожаю всё сладкое.
Он даже помог ей встать с ящичка, и она отошла за угол, продолжая наблюдать за странным, и как показалось, подозрительным мужичком. Он же подошел к седану Саманова, нагнулся над задней, пассажирской дверью и начал «колдовать: что-то звенело в его руках, что-то тихонько гудело, и вдруг КЛАЦ – дверь открылась. Он залез на заднее сидение и спокойненько закрыл за собой дверь. «Эфи» пустила газ в халат. Она вдруг почувствовала необъяснимый страх. Он скрутил ее кишечник в тугой, булькающий узелок. Она закрыла рот, чтобы ее не вырвало на новый халат. Приступ моментально прошел. Но тут, «Эфи» тихо ойкнула, увидев торопящегося Саманова. Он бежал к своей машине, прикрывая голову от дождя чёрной папкой и разговаривая с кем-то по мобильнику. Сигнализация мяукнула три раза и Саманов быстро прыгнул за руль. Мотор взревел яростным драконом. Загорелись его яркие «глаза» – фары. Дождь вдруг усилился – полило как из ведра. Потом прогрохотал гром. Сверкнула молния и осветила стоянку. Саманов уже отъезжал, когда «Эфи» вдруг яростно застучала в его боковое стекло. Он жестом указал ей на мобильник. Типа: «Смотри! Я говорю по телефону. Важное дело у меня! Не мешай мне, твою мать!». Возможно, именно так он ей и прокричал через стекло, но она вообще его не расслышала из-за шума дождя и грохота грома. «Эфи» почувствовала, что тело ее промокло полностью. Саманов посигналил. Охранник тут же выбежал на улицу и сняв массивный замок, распахнул двустворчатые, железные ворота. А потом, он быстренько побежал обратно в школу, к монитору с «грязным» порно, прячась от гнева небесного, разобравшись с гневом земным.
– Нет! – закричала «Эфи». – Не уезжайте! – она снова начала стучать «Боссику» в стекло, но тот показал ей средний палец, бросил мобильник и вдавил педаль газа в пол. «Эфи» пятой точкой бухнулась на асфальт, скривилась от сильнейшей боли в копчике, и завопила вслед уезжающей машине:
– Кто-то сидит за вашей спиной! Какой-то странный, страшный незнакомец сидит в вашей чёртовой машине, господин начальник! Он желает вам зла. Он убьет вас!
Но он ее так и не услышал. «Эфи» медленно встала, задумалась, потом поправила намокшие, холодные волосы, отряхнула свой новый, синий халатик и потопала по глубоким лужам к пристроенной к школе деревянной хижинке, где и жила. Она в секунду забыла о том, что только что произошло. Сделала она это не по глупости, а специально. Ещё совсем недавно, ее усталый мозг разрывался между верностью да ненавистью к Саманову. Шлёпая босыми ногами по воде, «Эфи» задумалась, и выбрала ненависть. Видит Бог, бедняжка имела на это полное право. Ведь халат – порвался!
***
Когда дверь за ней закрылась, хлопнув как пробка из-под шампанского на Новый Год, продрогшая, угрюмая «Эфи» оказалась дома – в этом тёмном, холодноватом помещении, где пахло жжеными спичками, едким керосином, и старыми носками.
Она нащупала рукой вешалку, сняла оттуда порванную шаль, и набросила ее себе на плечи. Зажегся свет – это «Эфи» подошла к столу, нашла на нём керосиновую лампу, и чиркнула спичками. Свет осветил хижинку: брезентовый пол на гнилых поддонах; закопченный потолок из рубероида; деревянные, балочные стены; часы со сломанной кукушкой; икона Иисуса Христа в пыльном углу; узкая кроватка; и парочка хромоногих стульев. «Эфи» быстренько помолилась (хоть она и не знала никаких молитв, предпочитая просто выговариваться перед всевышним Господом Богом, и просить у него прощение за «свои вечные грехи»), потом перекрестилась на икону и проголодавшись, решила поесть, перед тем, как раздеться и лечь спать. Трапеза включала в себя: засохший хлебец, по которому ползали тараканы; кусок солоноватого сырка, надгрызенный ее здешними неприятелями – прожорливыми, усатыми мышами; огрызок вареной колбасы; и конечно – огромный, шоколадный батончик. Плюхнувшись на кровать, и облизав губы, она вдруг почувствовала, что под спиной у нее, что-то лежит – что-то твердое, холодненькое, жутко мешающее, и давящее на хребет. Озадаченная этими фактами, она встала и поднесла чадящую лампу к кровати. «Эфи» увидела стеклянную коробочку («И как я не раздавила ее своей спиной?»), и спелое, красное яблоко в ней. А рядом с той коробочкой лежал сложенный квадратом, кусок белоснежной бумажки, весь исписанный красивым и ровным почерком. «Эфи» присмотрелась внимательнее, увидела словечко «Эфи», и громко вскрикнула от удивления. Письмо предназначалось ей! Никогда, и никто к ней не писал, и тут БУМС – послание, да еще и наверняка, сладковатое яблоко в придачу. Она захлопала в ладоши и открыла коробочку. По ее хижинке расплылся свежий, горячий, и конечно же, терпкий запашок раннего лета. Вспомнился июнь, детство: как она сбегала из душного приюта; и как ловко воровала сладкие груши по поселку; как за ней гонялись дядьки с ружьями; как вкусно тёк сок по ее губам. Она грызнула то невероятно сладкое яблочко, и принялась за чтение. Конечно же, читала «Эфи» медленно, и когда дошла до конца, от вкусненького яблока остался только огрызок. Вот, что было написано в том письме:
«Дорогая Эфи! Милая моя пышечка! Фаиночка! Позволь-ка мне поздравить тебя с твоим днем рождения. Тебе исполнилось двадцать три года! Я рад. Но рада ли ты? Хм, может ты даже и забыла о своем празднике, не так ли? А может, другие люди забыли о нём? Ай, к чёрту все эти прологи. Итак, поздравляю тебя и желаю… Ты наверное, думаешь, что сейчас я и накарябаю все те: «счастье, здоровье, любовь»? Нет-нет-нет. Я искренне желаю, чтобы ты отправилась в рай – к Богу, которого ты так сильно любишь. Я ведь наблюдал за тобой долгое время, Эфи! Я видел, как ты страдаешь, и как ты живешь в этом клоповнике. И мне так хотелось избавить тебя от боли, от этой ужасной жизни, от нищеты, от побоев и унижений, от него. И что ты на это скажешь? Вероятнее всего, ты об этом даже задумаешься! Задумаешься надолго, а у меня так мало времени, и очень много дел, чтобы ждать ответа. А вот поэтому, я принимаю решение за тебя. Сегодня ты умрешь. Сейчас ты умрешь. Ну а уже завтра, никто не посмеет тебя обидеть, понимаешь? Ты потеряла свое имя, и это очень прискорбно. Я ведь тоже потерял свое настоящее имя, но вскоре, нашел его. Я, в отличие от тебя, принял его полностью. И принял грешки наших предков – как тех, так и этих. Жалко тебя. Надеюсь, что смерть твоя будет быстрой. Но это уже зависит от яблока, которое, ты наверняка держишь в дрожащей ручке. Ты его держишь? Моя ты умничка! Вкусно ли тебе? Я выбрал самое сладкое яблоко, зная твои вкусовые предпочтения. Боль будет ужасной, так что потерпи немножко. Что ж, пора нам, наверное, Эфи, закругляться уже. Бумага у меня кончается, ну и твоя жизнь подходит к концу. В этом яблоке – яд. Спокойной ночи, моя милая девочка. Сладких сновидений! И передавай своему Богу привет от меня, хорошо? От кого? – спросишь ты меня тихонечко, задыхаясь, медленно истекая алой кровью, харкая и царапая свое миленькое, вспухшее горло ноготками. Так я тебе тут и отвечу: от Кшиштофа Вареца. Нет-нет-нет, я чуть не так написал. Передавай ему пламенный привет от Кирилла Астафьева. Нет-нет-нет. Передавай ему привет от «Колючего шарфа!».
Огрызок падает на пол. Потом – бумажка. А потом – мёртвое, чёрное тело «Эфи». Керосин в лампе кончается. Свет гаснет. В хижинке становится темно. За стенами завывает ветер. Голодные тараканы и пискливые мыши бегают по трупу «Эфи», и спорят за самые лучшие участки уже холодеющего трупа. «Спор» заканчивается. Тараканам достается лицо, а мышам – живот. Все довольны. Начинается славный пир.
***
Саманов дрожал от гнева и холода. Его и так плохое вождение, стало даже хуже. Машину виляло, и он подпрыгивал на мягком сидении, ругаясь так, что человек, который придумал ругательства, отдал бы ему «золотую медаль», сняв ее с себя, уже мёртвого.
– Сиделка, мать ее! Я же говорил ей, что стоит закрывать дверь в его спальню! И вот где мне теперь его искать? Где он ездит на своей чертовой коляске? Ситуация повторяется снова и снова! Ну вот зачем ему так метаться? Ног нет! Так он хочет и лысой головы своей лишиться, дурак! Заберу ту коляску! Ей-Богу, заберу! А эту кудрявую суку прогоню сегодня же. Всё из-за баб! Из-за этих тупых сучек! Сука!
Зазвонил мобильник. Саманов прекратил кричать и ответил:
– Нашли уже? Он съехал в овраг? Нет… Боже, я уже почти приехал… Это ведь не правда! Нет! Жизнь не может быть такой жестокой! – прошептал он, вслушиваясь во всхлипывания на той стороне. – Я еду… – он отключил, бросил мобильник под ноги. – Я еду, папа… – сказал он сам себе.
И это были его последние слова. Он вдруг почувствовал холодную сталь ножа на горле, и начал захлебываться собственной – такой горячей, алой кровью, которая полилась на грудь и живот, педали и резиновый половичок. Вдох – боль. Выдох – адская боль. Пальцы его ослабели и резко бухнулись на вздрагивающие колени, а «обезумевший» руль дернулся влево. Тут-то он и увидел чужую руку в перчатке, которая перехватила руль. Он хотел повернуть отяжелевшую голову, или хотя бы поднять ее вверх и чуточку вправо, чтобы посмотреть в зеркальце заднего вида, и увидеть убийцу. Подбородок опустился, упёрся в грудь, и Саманов умер. Кшиштоф перелез на переднее сидение, остановил машину, достал мобильник из кармана, набрал кое-кого, и сказал:
– Кончай ту суку. Никаких свидетелей. Никаких обидчиков.
Глава 3
Сергей полусидел в удобном, мягком кресле и чувствовал, что тонет. Руки лежали на барной стойке, в красной луже, и вот только что сочились гноем и кровью, но к счастью, дикое видение моментально исчезло. Под ногтями больше не извивались вгрызающиеся в мясцо серые черви, а замысловатые линии на ладонях наконец-то заняли прежние места. «Боже мой. Что это со мной? А, наверное, просто алкоголь шалит. Чертов психоделик, разрушающий всякий разум. Нужно уже закругляться. Достаточно на сегодня» – подумал он и отхлебнул горьковатого пива. Подобные – такие важные и праведные мысли, иногда посещают каждого третьего нетрезвого мужчинку в баре. Но останавливаются ли они после таких просветлений? Нет-нет. Почти никогда. Разве что после того, как вспомнят о своих шумных детишках, да об обеспокоенной женушке, которая, возможно, уже держит мобильник в ручках! Представьте себе грязного, запуганного, и счастливого мужчинку. Вот почему он счастлив в баре?
Потому что сидит рядом с вами, и наполняет пивком свой живот – эту бездонную бочку, которая никак не наполнится. Оттого он и счастлив. И тут! Трынь! Трынь!
Если бы даже ему позвонила Самара – та страшная девочка из «Звонка», то он бы не так испугался. Но нет, ему ж звонит его безликая Тамарка, и наш мужичок уже готов под землю провалиться, лишь бы не спорить с глупой бабой о вреде табачка и алкоголя. Но всё это, конечно, отвлеченные размышления автора. Нам уже пора возвращаться к Сергею.
Бокал неожиданно опустел, превратившись в некую бесполезную безделушку. По ее прозрачным стенкам медленно стекала манящая и аппетитная пенка. Это не она ли напомнила Сергею о вреде алкоголя? Он и сам уже не знал. За спиной бурлило «море»: оживленный шум голосов – пьяных и трезвых, женских и мужских; тихий стук бильярдного кия об шар; да лирическая мелодия из музыкального автомата – древнего, ну как Ноев Ковчег. А кто-то переключил телевизор с канала на канал – с футбольного матча на политическую программу. Слово «гол» сменилось словом «цель», и непонятно стало, кто выигрывал на том мокром поле, ну а в той шумной телестудии человек в смокинге точно проигрывал. Он спорил с оппонентом, и ему нагло смеялись в лицо. Понеслась желчная ругань: и там – в телевизоре, и здесь – в баре. Преданные фанаты есть не только у потных футболистов. У олигархов они тоже имеются. И неизвестно еще, чьих больше.
Колдовской запах доносился из кухни: жареное мясцо, приправленное чесночком; вареная, нафаршированная яблочками индейка; солоноватый бриз подрумяненной рыбки; поперчённый шашлычок и свежевыжатый апельсиновый сок. Такая смелая композиция приносила неплохой доход этому заведению. Столики так и ломились от заказов. Официанты бегали туда-сюда. Повара потели. И всё было гармонично.
Сегодня за окном бушевал ураган – снег с дождем, ну а здесь было тепло и уютно. Людям нравилась подобная атмосфера – эта приятная, томная тоска, царапающая коготками вашу неумиротворенную душу. Отсюда не хотелось уходить, особенно если дома вас ждала холодная и одинокая постель. Вам хотелось сидеть тут аж до скончания времен, пить и думать, думать и пить. Человеческие сердца тихонечко ликовали, а ноги притаптывали по деревянному полу.
– Еще налить? – спросила барменша. Сергей поднял пьяные, расфокусированные глаза от бокала и улыбнулся. Она протирала стойку тряпочкой. «Колец на пальцах нет» – отметил Сергей про себя. Почему-то этот факт согревал его похлеще пивка.
– А где мой друг Вася? – спросил он, приподнялся и посмотрел направо от нее – в сторону подсобки. – Кажется, этот весельчак подливал всем целый день. Споил он меня, засранец. А я ведь не собирался напиваться. Честно. Вы мне верите? Я же…
Она положила руку ему на плечо и усадила обратно. – Конечно, я верю. Доверие к пьяным мужикам у меня в крови. Вася, а точнее – вечно опаздывающий работник Василий «Никак не куплю часы», потопал домой, и сейчас моя смена. Налить вам еще?
Сергей кивнул. Легкая голова звенела пустотой, и если бы не крепкая шея, она бы улетела прямо под высокий потолок, сделанный из черных цементных квадратов.
– Бокал пива – светлого, и чуть-чуть дурманящего. Хм, а ведь эти прилагательные совпадают с цветом и запахом ваших прекрасных волос, – преподнеся пьяненький комплимент с наигранной филологической подоплёкой, Сергей почувствовал себя самым настоящим дураком.
– Это сейчас называется флиртом? Мне не сильно понравилось. О бокале с пивом, можете забыть, – игриво съязвила она, крепко сжимая губы, в отчаянной попытке сдержать смех, но ничего у нее не вышло. Они одновременно засмеялись. Ее смех напомнил ему древний, тихий, веселый колокольчик Последнего Звонка. Его смех напоминал ей мрачный, громкий, грустный колокол Хемингуэя.
– Вика Сахарова, – представилась женщина и протянула ему руку. – Я не кусаюсь.
Он пожал узкую, теплую, шероховатую ладонь. Лака на коротких ногтях не было. Помады на губках тоже. А от ее тела шел приятный аромат легких духов – Сергей учуял нектарин.
– Сергей Астафьев. Приятно познакомиться. Кажется, я забыл, как разговаривать с красивыми женщинами, – промямлил он, пока она занималась его пивом.
– Ничего. Это как езда на велосипеде – если когда-то умели, то быстро вспомните. И мне тоже очень приятно познакомиться. Плохой день, Сергей? – она протянула ему холодный, запотевший бокал. А он принял его с шутливым почетом – подняв руки ввысь, к потолку, воздавая должное за этот пьянящий напиток. В тюрьме он очень скучал по нему. Особенно одним жарким, душным летом, когда те перебои с водой превратили заключенных в тугой, бунтующий узел, затянувшийся на шее одного из директоров. Его уволили, а водопровод быстренько починили. И вдруг все оказались довольны. И Сим Симыч снова рассказывал о Боге, добре, человеке.
– Да уж, у меня очень плохой денёк. Апокалипсис просто. Что? Неужели, это так сильно заметно?
– Ну, у вас рубашка в кетчупе и пиве, брюки в грязи, а на лице написано «Убейте меня». А еще у вас очень грустные глаза, поэтому я с вами и заговорила. Был тут у нас один мужичок. Потом в туалете вены порезал! Мне пришлось иметь дело с полицией. Нам это ни к чему. У меня приличное и культурное заведение. Только недавно открылась. «Три стула» – Приходите сами и приводите двух друзей. Как вам такая реклама? Я, конечно не топовый маркетолог, но людям вроде нравится.
Сергей смотрел на нее долгим, непонимающим взглядом, а потом до него дошло.
– Погодите-ка. Вы что, хозяйка этого классного места? У вас личный бар? Как…
– Да-да. Надеюсь, вы не очередной сексист и не станете спорить о том, что якобы тридцатилетняя вдова (а это я) – никак не сможет управиться с подобным местом в одиночку. Потому что, если вдруг станете, я разобью вас в пух и прах. Понятно?
Сергею хотелось съязвить, побалагурить немного, но он решил не испытывать ее.
– Конечно, не стану. Вижу – вы боевая и сильная женщина. А отвечая на прошлое замечание: не беспокойтесь. Умирать тут не собираюсь. А вообще, мне почему-то кажется, я только что воскрес из мертвых. Ну, то есть я и вы…
Повисло неловкое молчание. Вика вытирала стаканы и принимала заказы. Улыбка на ее лице вызывала ответную реакцию у других посетителей – те вдруг начинали улыбаться ей в ответ. Поток людей и комплиментов не прекращался минут десять.  Грациозная как пантера на охоте, она двигалась быстро, но без излишней суеты, и старалась уделять внимание каждому, и всё получалось. Деньги сыпались в кассу. Некоторые люди восхищались ее длинными и проворными руками, ведь те могли дотянуться к любой бутылке. Даже если она тихонечко пряталась от них на самой высокой полочке огромной стеклянной витрины. А в качестве обманного маневра, иногда приходилось вставать на цыпочки. Обычный трюк для опытной барменши.
Сергей не отводил от нее взгляда. Он пил и смотрел. Смотрел на грудь под белой, гладко выглаженной рубашкой. Женщина без лифчика, да в баре – смелая порода.
Больше всего ему понравились ее ноги – стройные, тощие и обтянутые джинсами. Вот они цепко охватывают спину и давят на ягодицы, пока его нос внюхивается в пышные локоны, а губы нежно целуют груди – «двоечку» и тонкую шею. А потом она сдастся, и зальется стоном – страстным и захлебывающимся воплем одинокой орлицы, которая пережила страшные мгновения, когда утеряла своих птенцов при перелете через пустынный океан. Утешением же ей будет долгожданная, целебная дрожь, освобождающая ее хрупкое тело от стресса и всевозможных мук.
– Несмотря на свою фамилию, я царапаюсь в постели, – внезапно сказала Вика, и снова засмеялась, увидев удивленное выражение лица Сергея. – Вы что, считаете, женщины не замечают, когда вы так смотрите на них? Мы прекрасно понимаем, о чем вы – мужчины, думаете в этот момент. Одни называет это похотью, но другие – реверансом в сторону привлекательности нашего тела, понимаете? Вы знаете, не все ведь смотрят правильно на женщину. Иногда чувствуешь его – чей-то грязный взгляд, а иногда – чистый. Как у вас, например. Мне он очень понравился. Честно. Именно поэтому, я тут застряла с вами. Обычно обмениваюсь с клиентами только несколькими словами, – сказала она, облокотившись на стойку.
– Извините, Вика. Я не хотел так нагло пялиться на вас. Просто вы очень красивая и эффектная женщина. И у вас такие сексуальные бедра… Господи, ну что я несу? Пожалуй, мне больше не наливать. «Пилот» потерял управление самолетом, и ему очень стыдно.
– Кажется, кто-то давно не занимался любовью. Ага, Сергей? – хитро улыбнулась Вика, сверля его жизнерадостными, глубоководными глазами. «А она ведь пьяна! Как и все здесь!» – такая внезапная и веселая, но, к сожалению, ошибочная мысль. Показалось. Древнейший фокус в мире – это простой танец света и тени во время тихой, дружеской беседы, когда зарождается симпатия между пьяным мужчиной и трезвой женщиной.
– Да уж, – кивнул он и отпил из бокала. – Сексом кстати, тоже. Скажем, примерно восемь долгих лет без него, родимого. Представляете? Только ручной труд. Очень плохой, неполноценный суррогат. Да, черт! Боже мой, ну когда вы меня заткнете? Нагородил тут всякого. Когда напиваюсь – чисто дурак дураком. Так что, пардон, Виктория, – и в заключение этого словесного срама, Сергей еще и громко икнул в придачу.
От удивления ее тонкие брови полезли вверх, на лоб. Она прикрыла рот ладонью, пытаясь сдержать карабкающийся по горлу смех.
– Вы… вы или какой-то монах, или же извращенец, – смешок всё-таки выпорхнул сквозь пальцы. – Грустный весельчак с грязными мыслишками, да? Новый подвид пьющего человека. Я таких парней еще не встречала, – сказала Вика, наливая себе рюмку водки и полстакана колы. Она выпила, а потом вдруг наклонилась к голове Сергея и понюхала его короткие волосы. – Точно. Я так и думала. Я разгадала вас. Знаете, а вы пахнете осенью – тонкими, мокрыми листьями и дождём. Вы Человек Дождя! – она тыкнула в него пальцем. Он кивнул и рассмеялся.
– Точно. Современный типаж. Может, уже перейдем на «ты»? Кажется, мы с вами подружились, – заметил он, подмигнув ей.
– Давай. Кстати, я тебя здесь раньше не видела. А ты местный или так, по делам к нам заехал?
– Местный. Только вчера вернулся домой. И знаешь, что скажу? Лучше бы я и не возвращался. Прогнали меня пинками просто. Но они, они неправы, черт возьми!
– А где ты был, если не секрет?
– Всё просто. В тюрьме сидел, – спокойно сказал он, допивая пиво.
Она открыла рот и не сказала ни слова. Тряпка выпала из ее рук. Сергей кивнул и забарабанил пальцами по стойке – суровый, учительский жест. Правда, пьяный да корявый по исполнению.
– Ага. Хотел проверить твою реакцию. Давай сменим тему! Слушай, может мы…
Слева от него приземлился какой-то тучный мужик и толкнул его плечом. Сергей повернул голову и увидел Савилова. Бульдожий оскал озарял щетинистую морду. Массивные зубные коронки сверкали позолотой. Длинный, покрытый «шубкой» – белоснежной шерсткой язык, хищно облизывал губы-слизнячки. Казалось, что вот прямо сейчас рубашка капитана треснет под давлением его огромного брюха. Оно лежало на коленях. Рядом с железным поясом, в кожаной кобуре, торчало оружие – пистолет с массивной, черной рукояткой. Звякнули наручники. Заскрипел стул.
– Черт возьми. Да это же мой старый знакомый. То есть, знакомый моего «соска».
Вам придется пройти со мной в машину, Астафьев Сергей Вячеславович. Ага! Вы арестованы. У нас плохие новости. Признаться честно, я очень РАД, что сообщаю их именно вам. Сегодня вы испортили мне прекрасное утречко. Как же нехорошо.
В баре стало тихо – отодвигались стулья, открывались двери и уходили грустные, пьяные люди. Музыкальный автомат заглох, а бильярдный шарик в последний раз прокатился по шершавому полотну.
– Какого черта вам надо? – пробормотал Сергей тихо и невнятно. Заплетающийся язык почти не слушался его. В голове плыл туман. Нос заложило. Очень хотелось в туалет. – Преследуете меня? Какие новости? Я ничего не понимаю. Уйдите вон!
– Капитан, да что здесь происходит? – спросила Вика растерянно. – Этот человек ничего мне не сделал. Почему вы его забираете? Распугали людей. Не понимаю…
– Дамочка, заткнитесь, пожалуйста. Мне уже пожаловались на ваши грязные «Три стула». Говорят, здесь водятся клопы, тараканы и крысы. Поэтому ждите. Завтра к вам нагрянет инспекция. Это я вам обещаю. Вас ждет огромный штраф. И не надо хмуриться. Вам это совсем не идет. Морщинки появились под глазками. Могу вам посоветовать хороший крем. Жена моя им пользуется. Нет? Вы обращайтесь, если что. А пока… избавьте меня от звука своего писклявого голоса! Заткнитесь сейчас же! – рявкнул капитан, бухнув кулаком по стойке. Потом кивнул, достал что-то из кармана.
– Я никуда с вами не пойду, пока не объясните мне, в чем дело, – буркнул Сергей, а потом лукаво подмигнул Вике. Та не заметила, потому что в это время смотрела на лоснящееся жиром лицо Савилова. Веселые, игривые огоньки вдруг исчезли из ее глаз. Теперь там тлел уголёк ненависти.
Капитан тяжело вздохнул, снял наручники с пояса и положил на стойку. А сверху бросил две жуткие фотографии: синюшные, родные тела висели на люстрах. Вон глазки матери практически вывалились из орбит. А язык отца пытался достать до левого плеча. Ничего у него не получилось, и он скривился в камеру недовольной гримасой. «Их больше нет. Самоубийство! Веревки, мухи, застывшие в холодном ужасе – глаза. Моча… дерьмо… смерть… Не может быть!» – подумал Сергей и в отчаянии, опустил голову на барную стойку.
– Ваших родителей больше нет. Повесились. Мои соболезнования, – безразлично бросил Савилов. – А еще есть некоторые нюансы, которые необходимо обсудить в нашем полицейском участке. В комнате для допросов. Сопротивляться будете? Сразу скажу – это бесполезно. Если я с вами не справлюсь, то на улице нас ждут еще двое моих парнишек. Можно по-хорошему, можно по-плохому. Всегда так, а? Пошли, Сергей. Нас ждет долгий разговор. Помните фильм «Вспомнить всё»? Вот именно это я от вас и требую. Возможно, даже отпущу, если будете вести себя как хороший мальчик.
Сергей почувствовал, как горло сжимается от боли. По вискам застучали молотки. Его сердце бешено билось об ребра. Он попрощался с Викой вялым взмахом руки, и тяжелым шагом двинулся вслед за улыбающимся, довольным капитаном. Когда Савилов отослал своих накачанных напарников по домам, да галантно открыл для него дверь, Сергей юркнул в машину.
***
Руки липли к грязному дерматину. Заднее сиденье машины провоняло массой тел, сидевших на нем как за дело, так и просто так – по ложному обвинению. Впереди маячила железная решетка, отделяющая тех, кто беззаботно сидел спереди, от тех, кто безнадежно паниковал сзади. Савилов вел патрульную «девятку» небрежно – вилял вправо-влево, затягивался кубинской сигарой и хихикал под приплюснутый нос. Дымный салон качался под Сергеем прямо как корабль под юным матросом в первый, и к сожалению ненастный день в море. Сергея ужасно мутило. Он глотал солёную слюну, чтобы прогнать неприятное ощущение. Из уголков глаз, потекли упрямые, колючие слезы. Несмотря ни на что, он оплакивал бедных родителей. И очень скучал по ним. Не так, как по брату, но всё же…
Отец, будучи даже в далекой молодости «старым волком с каменным сердцем» – непутевым, ворчливым моряком, очень редко бывал дома. А когда возвращался с рейса, то пил, буянил, бил жену и детей, ненавидел всех соседей и весь остальной, такой ненадежный, трезвый мир. Он подавил простенький характер жены: акулой набросился на мелкую, безвольную рыбешку, и она пропала в зубатой пасти. В то ужасное, памятное время маленький Сергей чувствовал как пылкую любовь, так и проедающую душу ненависть, по отношению к нему. А вот теперь – когда смерть «съела» все обиды, он чувствовал к отцу уважение. Не любовь, конечно же, но ее призрачное подобие.
Мама была хрупкой и миниатюрной, трудолюбивой и молчаливой хозяйкой дома. Короткие, черные кудряшками поседели в тридцать три года. Его память почему-то отказывалась ненавидеть ее. Она как умела, любила непутевого старшего сына. Очень жаль, что он этого тогда не прочувствовал. Да, значит ее усталые попытки пошли прахом. Ему ведь казалось, что редчайшая, родительская любовь, забота и нежность уходят к младшему братцу. Тот научился читать и писать в три года, а в пять уже сочинял музыку и мечтал стать композитором. Куда же Сергею до него?
«Я должен злиться на них за прожигающие спину розги! Должен презирать за все опрометчивые слова о моей беспомощности! А почему тогда слезы льются рекой? А почему неспокойное сердце рвется из груди? Ну зачем так грустна наша жизнь? Почему вспоминаются ее морщинистые, работящие руки, протягивающие кружку молока во время грозы или бронхита? Я и забыл как часто отец чинил сломанные игрушечные машинки – даже самые-самые безнадежные – эти, что были без колес и пластмассовых дверей. Господи, отзовись! За что ты меня мучаешь?». Мысли – болезненные и жестокие как удары кнутом по лицу, вспаривали горячечный разум как опытный патологоанатом вспаривает никуда не спешащую, затихшую жертву.
Детство Сергея мерцало не самой яркой гирляндой: можно вспомнить и синяки, и побои за плохие оценки, и постоянные унижения за «неправильный образ жизни», чуть не совпадающий с идеальным Пашиным, и ругань, и крики за невозможность понять «взрослую логику» моряка и швеи. Потом ему вспоминался подростковый возраст – как гиперболизированный протест против семейного беспредела – ложь, беспорядочный секс с легковерными, и оттого глупенькими девчонками, попытки затащить задницу на быстро уходящий поезд заботы о душе и теле, неспособность принимать важные, правильные решения и как итог этому всему: вечные драки да гулянки. Думалось о страшных совпадениях: случайном убийстве Паши, недавней тюрьме, попытках хоть как-то исправиться, и скором возвращении в комнатку для допросов. Конечно же, там ничего не изменилось.
***
Его втолкнули в тесную каменную коробку. Там он увидел пластмассовые стулья и хорошо знакомый, железный столик, испещренный царапинками, кривоватыми непристойными словечками, похабными надписями. На столике стояла лампа без абажура. Тут воняло перегаром, сигаретами, кислым потом. Стенки выкрашены в коричневый, немного давящий на глаза, цвет. По известняковому потолку лениво ползали большие, желтые мухи – уцелевшие остатки лета. Сколько заключенных они видели? На скольких срали с высоты? Тут понадобится шестизначная цифра, и эти мерзавцы наконец-то будут довольны мерзкой, грязной работой на людей в погонах. В одном из пыльных углов – рядом с сонными пауками, висела коробка. Это видеокамера. Огонек на круглой панельке не мелькал, а значит, ее специально выключили. Так поступают, когда ожидается допрос с пристрастием. «В прошлый раз меня били железкой по почкам, животу и ребрам, сломав одно. Неужели опять будет что-то подобное? Новый следователь не внушает никакого доверия. Твою ж мать» – подумал Сергей, помотав головой из стороны в сторону. «А это, случайно ли, не жест скорби?» – спросите вы. Нет. Это жест отчаяния – характерный жест в подобной ситуации.
Вошел угрюмый Савилов, громко засопел, задел и едва не опрокинул свой стул. А потом выругался и присел напротив Сергея. Он принес ему бумажный стаканчик с кофе – небывалый жест добра со стороны этого неуклюжего бегемота. Впрочем, а кто его знает, что живет в душе человека?
– Начнем? – он вонял сигарами и дешевым спиртом. Длинные волосики в ноздрях шевелились будто живые.
Сергей кивнул и отпил глоток горячей, болотной жижи. Она прожигала насквозь, но фокусировала реальность на мельчайших деталях. Савилов сидел без фуражки. Он страдал облысением. Комок пожухлых, редких волос облегал его череп только сзади и по бокам, а широкий, изъеденный ветрянкой лоб – постоянно морщился – пытался спрятаться от чего-то, но было некуда.
– Ваше имя, заключенный?
– Заключенный? Какого хрена? Я не понимаю, в чем меня обвиняют, и зачем весь этот цирк. Мои родители умерли. Самоубийство же. Можно я позвоню адвокату?
– Послушай, ты…У нас есть свидетельница, обвиняющая тебя в их смерти. И есть странная записка рядом с твоими вещами. Оля сказала, что они не пустили тебя в дом и прокляли страшной анафемой. Может тебе захотелось отомстить старикам?
– О, Боже. Эта Оля Семакова – девушка моего умершего брата. Естественно, что она будет делать все от нее зависящее, чтобы засадить меня в тюрьму снова. Это предвзятость, а не свидетельство, капитан. Я пытался ей объяснить, но не вышло.
Наверняка, вы знаете и о потерянном ребенке. По словам Оли, он умер тоже из-за меня. А о кладбище я и рассказывать не хочу. Просто не вникайте в ее бред и всё.
– Санта-Барбара, да? Слушай, Сергей, у меня есть право задержать тебя на сутки. Виновен ты или нет – всё равно. Я кайфую, когда смотрю на чьи-то конечности в наручниках. Давай поговорим. Иначе мы устроим тебя в «хату» где сидят педики. Хочешь? Им хватит двадцать четыре часа, чтобы оприходовать тебя быстренько. Ох, как они просят закинуть им хоть кого-то, если бы ты знал! Вытираем слюнки под их камерами. Ну, так что, начнем сначала? Или пойдем в отказ? Тебе решать.
– Я знаю свои права и требую адвоката. У вас будут серьёзные проблемы. Если…
– Это у тебя сейчас проблемы, сука. Следи за направлением моих мыслей. Вот ты возвращаешься в мой тихий поселок после тюрьмы, и на улицах вдруг появляется какой-то бешеный маньяк, кромсающий людей на части. Правда, у нас есть такой. Мы его еще не поймали, но можем сказать, что это ты. Вот первое. Я могу на тебя повесить и второе – квартирка то не на тебя переписана, да? Они оставили ее Оле. А ты прибегаешь домой, видишь «кукиши с маслом» и давай их в петлю. Так или не так? Просто потому что, предположим, ты злобный кусок говна. Ничтожный и вонючий – прямо как мой левый мизинчик на ноге. Я рулю здесь, понимаешь? И с легкостью могу заставить тебя признаться во всем, хоть и подозреваю, конечно ж, что ты всего лишь невинная овечка в этой странной ситуации. Лучше поговори со мной, мужик. У меня рак мозга. Мне плевать на жизнь. А особенно – твою жизнь! Что? Не нужно злить и провоцировать человека, собравшегося умирать нынешней зимой. Но сначала, я хочу распутать два последних дела – твоих родителей и того паскудного маньяка, который вырезал и сжег половину нашего Кашанталя. Боже! Погибло много детей. Сожжены квартиры, дома! Ты поможешь мне, а? Иначе, ты отсюда не выйдешь, – усмехнулся Савилов.
Звякнули наручники об стол. Сергей кивнул. Каждое выплюнутое слово Савилова – была как ядовитая стрела в сердце. Гамма эмоций разрывала его душу. Вот он и попал в самый настоящий капкан! И выбраться из него можно только с помощью правды, или же содействуя этому психопату. Выхода не было. Точнее, его ему не оставили.
– Я, Астафьев Сергей Вячеславович. Мне двадцать восемь лет. Родился и прожил в Кашантале всю жизнь. Школа – ничего особенного. Брата зарезал – самозащита. Умершие, Астафьева Зинаида Аркадьевна и Астафьев Вячеслав Александрович – мои родители. Что еще говорить? – мямлил Сергей, пытаясь встряхнуть «пьяный» мозг этим блеянием.
– Да плевать на всё это. Смотрите-ка на него! Как запела наша птичка. Где ты был вчера, примерно в час ночи? – гаркнул Савилов.
– Спал дома. Я снимаю домик. Родители меня не приняли. Это вы уже знаете, да?
– То есть ты вернулся домой, и они тебе даже дверь не открыли? Так получается?
– Ага. Я не знал, куда идти. И о завещании не знал. Мне просто нужно было хоть где-нибудь переночевать. В крайнем случае, забрать вещички… Они сказали, что хотели сжечь всё, но передали в церковь. Допросите нашего священника – Петра! Что написано в записке? Там о нем? – Сергей начал вскрикивать. Он чувствовал, как пот «заливает» его новенькую, белую рубашку. Спина чесалась. Живот болел.
– Да какая-то ересь. Черт, там что-то о реликвиях. Та дурочка – Оля, ее заблевала. Ну, ладно. Хорошо. Найдем мы твоего священника. Давай дальше пока что. Итак, значит, ты снял себе дом. Кто-то может это подтвердить?
– Да. Васильевна может. Более того, она еще скажет вам, что болтала со мной до глубокой ночи, и я не мог оказаться в квартире родителей в то время. Найдите ее и расспросите. Она живет в самом большом доме на Коричневой Улице. № 3333.
– Хм. Хорошо. С этим тоже разберемся. А где ты взял деньги на съем того дома?
– Один человек подарил мне свое кольцо. И я его продал. А что еще было делать?
– У нас что, ангелы по улицам ходят? Этот твой человечек случайно, не Кшиштоф Варец? Или я могу ошибаться?
Сергей изумленно уставился на него. Рот приоткрылся, но на секунду он позабыл, как и что говорить. А потом наконец-то выдавил из себя:
– Откуда вы знаете о Кшиштофе?
– Твои родители позвонили Оле и сообщили, что этот Варец угрожал им смертью.
– Что вы несете? Зачем ему это делать? Он даже со мной едва знаком! Чушь. Я…
– Я не знаю, зачем. Итак, Оля всполошилась и приехала к ним, а они уже мертвы! На полу стоит коробочка с вещичками, лежит записка, что мол, твой старый хлам является реликвией. Она и подумала, что этот Кшиштоф подстроил самоубийство. Вместе с тобой. А Кшиштоф что, твой друг? Любовник? Может ты жаловался ему на родителей? Жаловался, что у тебя отобрали квартиру? Вспоминай. Каждая твоя фраза важна! – рявкнул Савилов, ударив кулаком по столу. – Кшиштоф приставал к тебе? Проявлял симпатию?
– Нет, вроде ничего такого не было. Я и видел его всего лишь раз. Мы поболтали немного. Он помог мне. Я ничего не понимаю, если честно, – когда Сергей сказал это, в его голове промелькнуло ужасное воспоминание. Сверкнула догадка, но он боялся признаться в том, что мог быть причиной смерти своих родителей. И он не стал высказывать страшную догадку. Не с предвзятым мужиком же разбираться в этой суматохе.
– Расскажи мне о нем поподробнее. Может, тогда мы с тобой во всем разберемся. Это какое-то темное дело. Возможно и самоубийство, я этого не отрицаю, но есть теория и об убийстве. Еще этот Пётр… К чему он тут? Слушай-ка, ну а если они вообще не отдавали ему коробку. Хранили память о тебе. Мы нашли твои фотки, хоть Оля говорила, что они всё сожгли. Видать, не очень-то хорошо она их знала, верно? То-то она удивилась, увидев их в той квартире. У нее длинный, острый зуб на тебя! Итак, о Кшиштофе. Давай. Внешность…
– Ну, он такой… презентабельный: выглаженные брючки, пальто черное – одно из дорогих. Толстый и лысый. Нос как у Буратино – длинный такой. Глаза – чернила. Что еще… Говорил он как-то странно – будто воды в рот набрал. И стоматологом работает. Живет он в пятиэтажке – той, что напротив моего дома. Квартира № 17. Он показался мне добрым человеком. Я вот не знаю… что-то такое… или ж налет таинственности в его странных речах мне слышался, или еще что. Говорил – прям как философ. Поляк по национальности. Еще перчатки толстые, руки большие…, – вспоминал Сергей, загибая пальцы.
– Хорошо. Информации мало, но будем работать с тем, что есть. Мы разыщем его и того священничка на всякий случай. Ох, Сергей, что мне с тобой делать? Ладно! Давай сделаем так. Ты ведь пошел навстречу следствию, а я пойду навстречу тебе. Ок.? Вали-ка домой, но с Кашанталя ни ногой, хорошо? И напиши мне свой адрес. Давай-ка освободим тебя для начала, да? Где же прячется мой маленький ключ от наручников? А, вот он!
После бесхитростной манипуляции, наручники брякнулись на стол.
Савилов достал тонкий блокнотик из нагрудного кармана рубашки и протянул его Сергею.
Сергей нехотя повиновался, покарябав ручкой по серой бумажке. Ручка немножко дрожала.
– В любой момент я могу прийти к тебе, понятно? И еще усмири суку – Олю, а то она уже все мозги съела нашему отделению. Хочет закопать тебя живьем, Сергей. Злая, странная сучка. Отправили ее отсюда с нервным срывом, но почувствовали притворство. Теперь она живет в доме твоих родителей. Зайдешь к ней? Сделаешь ей новенького малыша? Может, она успокоится, забудет о тех старых обидах. Как тебе такой вариант? – хихикнул Савилов, пряча блокнот обратно в карман.
– Савилов, скажите мне, почему вы ведете себя как конченый мудак? Неужели это вам так необходимо? – Сергей поерзал по стулу. Затёкшие ягодицы ныли от боли.
Савилов засмеялся. Двойной, жирный подбородок его затрясся. Дробью полетела слюна.
– Необходимо, конечно же. Ничего не могу поделать с собой. Вали уже отсюда. И если вдруг увидишь того психованного поляка, дай мне знать, – тыкнул он в него указательным пальцем.
Корова замычала – это зазвенел мобильник. Савилов полез в карман брюк, достал телефон, открыл поцарапанную крышку, и ответил:
– Да, товарищ генерал. Да не трогал я его. Допросил только. Что? Она… она ваша внучка? Я не знал об этом. Честно! Да не угрожал я закрыть ее бар! Понял вас. Да я и так уже собирался отпускать его домой. Попугал немного. Есть заткнуться. До свидания. Что? Но если у меня спросят… Закрыть? Но мы… Понял. Есть закрыть!
Он положил мобильник на стол и устало посмотрел на довольного, улыбающегося Сергея.
– Что ж, кажется, дело твое такое… Холодное, что ли? Зачем оно нам? Можно его и закрыть, что скажешь на это? Напишем «Самоубийство» да забудем обо всём, а? Сказано: отстать от тебя. Навсегда, – прошипел Савилов, буравя Сергея взглядом.
Сергей поднялся со стула и постучал ногами об пол.
– Опять ноги затекли. Так я значит… Неужели у меня появился ангел-хранитель?
– Да. Передашь там ей мои извинения. Это… ты тоже меня прости, – пробормотал капитан. – Но ты не забывай, о чем мы тут с тобой болтали, хорошо? Я… всё-таки поищу твоего Кшиштофа. Тихонько – чтобы наш генерал не сильно переживал, а? – спросил Савилов, подмигивая Сергею.
– Да. Странно всё это. А я могу увидеть родителей?
– На похоронах увидишь. Сейчас никак нельзя.
– Почему?
– Потому что я так сказал. Фотки не удовлетворили? Хватит с тебя! Ладно, скажу честно. Они не у нас уже – на экспертизу отправили. На всякий случай. Через три дня вернутся к тебе. Копай могилки пока что. Всё! Вали отсюда. Глаза б мои тебя не видели. Вон, посмотри на себя: рубашка грязная, брюки все вымарал. А, пошёл ты к чёрту! – он махнул рукой, и вышел из комнатки, оставив дверь приоткрытой.
Сергей покинул тот смрадный участок, сделал глоток свежего, утреннего воздуха, встретил прекрасное солнышко на горизонте, а потом увидел Вику. Она стояла на тротуаре и приветливо махала рукой. Он улыбнулся ей в ответ и пошел навстречу.
– Кажется, нам нужно хорошенько напиться, – сказал она и повела его в свой бар.
Глава 4
Они молча топали по Первой Тропке – главной, самой длинной улице Кашанталя. Под ногами хлюпал растаявший снег. На обочинах храпели машины, усыпленные колыбельной воркующих воробьев. Стая по-хозяйски расположилась не только на изъеденных червями, и оттого трухлявых столбах, но и на длинных, провисающих к земле проводах, а проголодавшись, резко пикировала вниз – к мусорным бачкам за едой. Птичий помёт был повсюду: на лавочках, на витринах аптек и даже рядом с мэрией – круглой, белой, восьмиэтажной башней. Тут трудились «удачливые» – как они сами себя иногда называли, управляя поселком «спустя рукава». Конечно, плохо управляли – взятки и дележи земельных паев никуда не делись, но всё-таки временами, даже ОНИ что-то делали. Построили небольшой футбольный стадион. Создали команду. Сажали деревья в парке. Покупали карусели и организовывали детские площадки. Кроме них, существовали многочисленные – развлекательные, образовательные, оздоровительные кружки в недавно отреставрированном доме культуры, куда занятые родители спихивали своих скучающих и строптивых чад.
Вторник. На площади стоял памятник Ленину и часы, приделанные к его животу, показывали шесть утра. Люди еще спали по своим тусклым коморкам. Тот, кто не спал, наверное, ходил другими путями. Загаженные бельём балконы цеплялись за хрупкие, покосившиеся пятиэтажки, а они мирно соседствовали с продуктовыми магазинами и геометрически однотипными, квадратными строениями: гаражами, складами и подвалами из сероватого, крошащегося от старости да влаги, кирпича.
За деревянными заборами высились каменные коробки: семейные дома и затхлые дачи; сараи, заполненные пшеницей, овсом, разными овощами да фруктами. А по углам прятались лопаты и коробки с семенами, мотыги и топоры, веники, тряпки, ведра с гнилой водой на ржавом дне. Сейчас всё это отдыхает от тяжелых, летних трудов. Сейчас всё в зимнем отпуске. Сезон закончился, и вещи нежатся скрытно ото всех. Усталым конторщикам, счетоводам и другим работничкам еще рановато вставать. Наверное, они проснутся к восьми, или ж вообще не проснутся. Жены не разбудят их на работу. Да даже будильники предадут, ведь синдром современного Иуды свойственен не только людям, но и нашему быстротечному времени.
Кашанталь насчитывает всего лишь двенадцать тысяч человек. Если взглянуть на этот поселок сверху, можно увидеть прямоугольный, заброшенный муравейник – движение вроде есть, но оно никчемное по сравнению с прежними годами, когда здесь грохотал маслозавод. Потом он обанкротился, и его прикрыли; а «муравьи» или сменили профессию, или же побежали в обширные, плодоносные – соседские норки – за обещанной предками, иллюзорной да лучшей жизнью. Но была ли она?
Сергей шел и думал о том, что никакой лучшей жизни вовсе нет. «Везде одно и то же – дороги и люди, дома и деньги, жадность и зависть, зло и скучная смерть. Где же любовь?» И что-то ему тихо-тихо отвечало: «Любовь? Идет рядом с тобой и не нарушает ход мрачных мыслей. Главное теперь, Серёжка, постарайся не портить сегодняшний день и всё окажется в твоих руках. А о похоронах подумаем позже».
Они наконец-то подошли к бару. Сергей увидел вывеску, указал на нее пальцем и присвистнул от удивления. Он прокашлялся и сказал:
– Вот это да. Черт, кажется я входил в бар не с того входа. Почему я не помню эту штуку? Она была здесь всегда?
Вика кивнула и не смогла скрыть довольную улыбку. Носик хитренько шмыгнул. Руки ее прятались в глубоких карманах куртки, и пальцы нервно теребили ткань.
– Наверное, был слишком занят, чтобы поднять свою голову вверх. Эта штучка… Даже не представляешь, сколько она нервов наших съела. Где же мой ключ? Вот, спрятался. Но, кстати ты был прав – у меня действительно два входа. И первый…
Сергей засмеялся. Этот смех был нужен ему. Горечь таяла под ним, как снеговик под солнцем. Он никогда бы не подумал, что женщина может так рассмешить его.
Так случайно и ненавязчиво. И так глупо по меркам серьёзного, «сухого» юмора.
– Ой, да отвали ты, пошляк. Оговорилась чуть-чуть. Ну что, насмотрелся уже или синдром Стендаля поймал? О, нет! Я забыла ее выключить! Вот ведь… Намотает.
Массивная, железная экспозиция изображала три стула, на которых возвышались бокалы с пивом, а под капельками натекшей пены лежали красочные фотографии с сосущими свои пальчики, полуголыми танцовщицами. Их окружали, целовали и томно обнимали мускулистые мужчины. Громадное, архитектурное рекламище, с неоновым освещением, повисло под треугольной крышей бочкообразного здания, зажатого в тиски своими меньшими братьями – двумя магазинами, где продавали одежду. Один специализировался на мужских вещах, а другой потрошил женские кошельки. Первый держала женщина, а второй – мужчина. Кажется, они состояли в напыщенных отношениях и практически никогда не ссорились (за исключением подсчета нажитых денег), проводя всё свободное время в баре Вики.
Ключ с мягким щелчком провернулся в замке, деревянная дверь открылась, и они вошли в темное, тепловатое помещенье. Вика не стала включать свет, а взялась за потную ладонь Сергея, крепко сжала ее, и медленно повела его через широкий зал к одному из столиков. Потом она достала какой-то пультик из кармана курточки и нажала на маленькую, овальную кнопку. Посередине белоснежной скатерти вдруг загорелся матовый, стеклянный шар – очень похожий на тот, который используют колдуньи в своих дешевых и лживых номерах. Вика активировала еще что-то и по оббитым дубом стенам, заползали разноцветные змейки гирлянды. Пахло мокрым деревом – совсем недавно провели влажную уборку. Ощущалась пустота, тишина, чистота и душевное спокойствие. Разве это не мечта интровертов? Если нет, то уж подобие ее точно. Сергей удивленно осматривался. Да, он уже был здесь – ел, пил и слушал приятную музыку, но этот бар не переставал его удивлять. Он бывал во многих подобных заведениях, но ни разу ему не хотелось остаться в них навсегда. Здесь же…здесь же была… чистая магия, что ли. И она нежно порхала в воздухе, заползала в ноздри и всасывалась в кровь. А потом двигалась прямиком к сердцу, обволакивая его приятным ожиданием нового, чувственного, сверхъестественного вечера.
– Романтический, особенный режим для специальных клиентов, – пояснила Вика и отодвинула стул Сергея, приглашая его присесть. «Кто же из нас джентльмен?» – подумал он, натянуто улыбнулся, и устало рухнул на мягкое белое сиденье. Она села напротив него, но потом хлопнула себя по лбу, вскочила, побежала к барной стойке, достала из-под нее две чистых рюмки, непочатую бутылку водки, тарелку с нарезанными лимонами и еще одну с сыром и колбасой. – Я же приготовилась к твоему приходу. Да, да, да, – кокетливо протанцевала она, возвращаясь к нему со своей добычей на железном подносе. – Только ты не обольщайся сильно, хорошо?
– Хорошо. Чем я заслужил такой прием? Впечатляет. Весь этот свет. Будто Новый Год настал чуть раньше. Не хватает только запаха мандаринов. Но и лимоны меня устроят. В детстве, мы с братом, продавали лимонад. Сами его делали, представь! Разложим стаканчики на гладильной доске, и давай торговать. И знаешь, от людей отбоя не было – шли и шли. Жара. Лето. Сухость во рту, и губы трескаются. А кто откажется от холодненького, кисленького напитка? Правильно: немногие. Вик, ты мне вот что скажи…, – замялся он, комкая салфетку в ладонях.
– Что? – спросила она и сбросила свою курточку на пол. Сергей вдруг улыбнулся, отложил салфетку и повторил за Викой.
– Зачем всё это? Зачем ты привела меня сюда?
– У тебя же горе. Нужно напиться с кем-то и поговорить. Помогает очень классно. Исцеляет душу и тело. Так моя мама говорила, когда меня бросал один из парней. Но ты смотри, не подумай ничего такого. А то прозвучало это так, будто я шлюха.
– Нет, я имею в виду, зачем ты вытащила меня оттуда, и деда подключила к делу? Ненужно было. Савилов ведь и так уже собирался меня отпускать. Им нечего мне предъявить, понимаешь? У них только показания одной обезумевшей стервы, Оли Семаковой. А она… такая она… Ох, ладно. Ведьма – слишком лестное, хорошее и очень неточное определение для нее. Вика, ты не молчи. Давай-ка, я нам разолью.
– Ну, тот боров оскорбил меня и что хуже всего, мой бар. И я захотела отомстить. В придачу и тебя оттуда вытащить. Это просто доброе дело, Сергей, ничего более.
Сергей кивнул. Они чокнулись рюмочками, притворно «хукнули» как это делают некоторые пьяницы, выпили, закусили. Он заметил, что Вика поглядывает на него с жадным вниманием и неприкрытым интересом в глазках. А ведь Сергей смотрел на нее так же несколько часов назад. – Зачем? Зачем, спрашиваешь ты? Ну, ты же меня зацепил, и я подключила свои связи. Играем с открытыми картами, хорошо? – и она положила горячую ладонь на его запястье. В этот миг, замерцала гирлянда – некоторые лампочки сгорели. Возможно, так они отреагировали на витающую в воздухе – любовь.
– Хм. Зацепил, говоришь. Кстати, вот это у тебя связи мощные. Генеральские, да?
– Ну, да. Но я никогда не беспокоила деда по пустякам. Даже когда тот парень тут вены порезал, разобралась сама. Просто подкупила ментов, чтобы в наши газетки не попало название моего бара, связанного с тем шумным делом. Вот так все дела делаются. А ты и не знал? – усмехнулась она, подмигнув ему.
– С помощью денег делаются? – и он поцеловал ее руку.
– Только когда нет другого выбора, – сказала Вика, и прикусила нижнюю губу.
– А вот если, например, у меня нет денег и связей, то, что тогда делать?
– Встречать того, у кого они есть. И… влюбляться в них. Постепенно, конечно же.
– Ага. А как много мужчин ты поймала в эти так ловко расставленные сети, Вика?
– Двух настоящих: своего мужа и тебя. Я простая женщина, и чувствую сердцем. Мне ведь не нужны дни и недели ухаживаний. Мне нужен результат прямо здесь и сейчас. Остальное оставим подросткам, что скажешь? Знаешь, у меня взрослая, четырнадцатилетняя дочь есть. Она очень устала жить без отца. А я без мужика в доме. Хотя, Боже мой, извини, кажется, я слишком тороплюсь. Да? Точно, прямо как та паучиха. Только не молчи, Серёжа. Я же открылась перед тобой. Откройся и ты. Ну? – ее голос немного «скрипел» от волнения.
– Ты мне тоже нравишься, Вика. Наклонись-ка ко мне, – он поцеловал ее в теплые губки. – Вот тебе мой ответ. Устраивает? Нет? Чему ты улыбаешься? Эй! Я забыл как нужно правильно целоваться? И не умел никогда особо, если говорить честно. Наши девчонки меня прогоняли, когда играли в чертову «бутылочку», – и Сергей засмеялся, вспомнив нелепые, школьные времена.
– Почему? – чавкнула Вика, закусывая.
– Не знаю. Может они чувствовали, что я ничего не могу дать им в плане поцелуя.
Они выпили еще. Стало очень душно. Снова пригодился волшебный пульт – и над головами зашумел вентилятор – огромное, шестипалое чудовище с пластмассовой головой. Вика расстегнула две верхние пуговицы рубашки. Капелька пота стекала по шее. Сергей почувствовал ее ногу под своими брюками. Пальцами она щипала его за волоски на голени – весьма неприятное ощущение, но он почему-то не стал ему препятствовать. Улыбаясь как идиоты, они смотрели друг на друга. Еще чуть-чуть и Сергей бы набросился на нее прямо там, но Вика как-то виновато опустила глаза, убрала ногу и тихонько сказала:
– Ничего. Не велика беда. Я ведь тоже когда-то не умела целоваться. Подучу тебя на досуге. Есть у меня пара хороших, действенных методик, веришь ? Хорошо. А теперь рассказывай.
– Что рассказывать? – удивился Сергей.
– Всё рассказывай. Я открываю бар ближе к вечеру, поэтому у нас есть время. Ну?
И Сергей рассказал ей всё. А могло ли быть иначе? Она же просто околдовала его. Когда он закончил скучный, бородатый рассказ, Вика взяла его за руку и сказала:
– Кажется, нам нужно навестить этого Кшиштофа. Но сначала, Сергей, давай еще по одной рюмке выпьем. Чтобы храбрости набраться. Слушай, ты читал Ремарка?
***
Савилов вернулся домой в десять утра. Уходя от очередной, тупой любовницы, он сходил в душ. Целых два раза. Даже шампунь с лавандой использовал. Но ему всё равно казалось, что от него воняет дешевым, сладковатым парфюмом. Оставалось только надеяться, что женушка ничего не заметит. И Софья не заметила. А может, ей было всё равно? Он лицезрел непроницаемую, бледную мордашку. Без эмоций. Каменная маска, да и всё тут. «Хотя, какая уже разница? К черту» – подумал он, и положил ключи в железную коробочку. Еще там лежала всякая мелочь: спички да скрепки, семечки, тушь, игральные кубики, губная помадка. Рядом стояло круглое зеркало, и реальность нехотя отражалась в нём.
Они неловко обнялись – едва прикасаясь друг к другу, и поцеловались. В блеклых глазах жены, ему виделась лишь до боли знакомая пустота, которая появилась там еще четыре года назад, и не исчезала больше. Тогда они попали в автокатастрофу, потеряв в ней маленького сынишку – восьмилетнего Сашу. Мальчишку разорвало пополам вместе с задним отсеком машины. Газета обсосала страшное положение их семьи и написала даже о том, о чем ее никто не просил: «Правда, у этих людей осталась дочка – курносая и милая, девятилетняя девчонка с курчавыми, черными волосами. Зовут ее Кристина. Вначале жаркого, июльского дня, малышка переела мороженого и перепила сока. У нее поднялась температура. Счастливый случай!!!
Ей пришлось остаться дома. Смотрела веселые мультики, кушала жареные блины с сахаром и сметанкой, слушалась тринадцатилетнюю няню Лену, и ждала звонка родителей. Они должны были позвонить и рассказать, каково это – почувствовать морскую пену на своих ногах. Она сильно завидовала брату. Малышка злилась на него. Когда она узнала о том, что с ним произошло, и чем всё там закончилось, то замкнулась в себе, и даже на некоторое время перестала разговаривать. Выражаем вам и наши искренние соболезнования. Савиловы, держитесь!».
Савилову запомнилось: в тот скорбный момент, его семья сплотилась в последний раз, чтобы вытащить бедняжку из депрессивного круга. Всё получилось. Но когда жизнь немножко наладилось, у него обнаружили рак. «Abyssus abyssum invocat» – «Бездна бездну призывает». Опять слезы. От нового бокового удара злой судьбы, пара так и не смогла оправиться. Дочке решили ничего не говорить. А от лечения отказались – слишком дорого, да и в принципе, безнадежно. Жить ему оставалось недолго. Так сказали грустные врачи. Так решила жестокая жизнь. И так подумал «справедливый» Бог, которого Савилов винил во всех своих бедах.
– Привет, милая, – сказал он кряхтя, и снимая ботинки. – Как прошёл твой денёк?
Софья уже давно перестала быть его «милой». Она стояла перед ним в тапочках и любимом, рваном халате. Красная помада размазалась на губах, а на голове царил кавардак: взлохмаченные, черные волосы молили хозяйку о гребешке и шампуне.
– Привет. Я нормально. Спала весь день. Кушать будешь? Ну, тогда иди, – этот ее тихий, будто могильный голос, доводил его до белого каления и заставлял думать о киллере. Сразу же после свадьбы она начала орать на него с такой силищей, что закладывало уши, и что странно, за годы, проведенные вместе, он как-то свыкся с тем фоновым шумом. Страшно признаться, но где-то в потаенных глубинах души, Савилов понимал, что даже обожает эти вопли, и считает их за проявление любви. После трагедии, искра вдруг пропала, и жена больше не поднимала на него голос, хоть и видно было, что временами ей очень хотелось. Ему было грустно, паршиво донельзя, и одиноко в этой квартире. Вот именно поэтому, он старался проводить на работе большую часть суток. Но так получилось, что дом – есть дом: и манит к себе, и скучает, и заставляет возвращаться, снова и снова, что бы ни происходило в твоей разношерстной душонке. Сопротивляться ему практически бесполезно. Да и глупо, если говорить честно.
– Бегу. Что же ты нам приготовила сегодня? Попробую угадать. Опять макароны? Недоваренные пельмешки? Или твое фирменное блюдо: ногти под соусом тартар? Приятного аппетита! – хмыкнул он, кривя губы в отвращении.
– Не язви, Валера.
Ему приходилось искать других женщин. На стороне. Искать фурий, вонзающих в спину коготки; обдолбанных стервочек, вытряхивающих кошелек и весь мозговой запас; и грязных проституток, безнадежно пытающихся отмазаться от правосудия. Иногда женщины как-то надоедали ему, и тогда он переходил на падших мужчин. С ними он был очень грубым, резким и отвратительным, потому что ощущал всю неправильность ситуации. В церковь Савилов не ходил, но знал, что такое «грех».
Савилов потоптался на пороге, разделся и прошел в крошечную кухню: там голые стены, тараторящий холодильник, престарелая газовая плита. На столе стояли три тарелки с недоеденной яичницей; два бокала с белым вином – один почти пустой, а второй с губной помадой на стекле; лежал надкусанный черный хлебец; воняли пожеванные кусочки вареной колбаски, сыра и коротких, маринованных огурцов.
– У тебя здесь кто-то был? – спросил он. – Поляна накрыта как на Новый Год. Ну?
Она села на стул, храбро посмотрела в глаза мужа и кивнула. Савилов оперся об подоконник и внимательно взглянул на нее. «Ну, давай, глупышка, скажи это. Но еще лучше, прокричи! Ударь меня, как я тебя бью! Плюнь в морду или же отвесь пощечину. Сделай хоть что-нибудь, безжизненная кукла». Губы его дернулись от гнева, но он сдержал себя – не стал сквернословить.
– Око за око, – прошептала Софья. Миниатюрная, полтора метра ростом, с губами такими тонкими, что их практически не видно, когда она злится; с волосами цвета меди; худая да тщедушная – эта женщина впервые бросала открытый вызов мужу.
Савилов тяжело вздохнул, сел, засунул руку под стол, и достал заначку – фляжку с водкой. Открутил и сделал внушительный глоток. Горло обожгло адским огнем.
– Что ж… Наконец-то ты смогла признаться, но я об этом уже давно знал. Иногда презервативы находил. Не очень-то вы и прятались от меня, ага? Хотелось, чтобы я вас застукал? Чего молчишь? А где Кристина? Где единственная причина, из-за которой я сюда возвращаюсь?
– На улицу побежала. С соседскими ребятами играться. Может и о сексе говорить. У нее уже месячные пошли. Ты там случайно ее не встретил?
– Нет. Она хоть ничего не видела?
– Я же не дура.
– Да кто тебя знает? Дура ты или не дура? Баба, и этим всё сказано. Не разберешь ничего.
– Ты, Валера. Ты меня знаешь. Уже двадцать три года.
– Знал когда-то одну, но вижу теперь другую.
– Сам-то ты и не изменился, да? Я тоже знала милого, доброго и ХУДОГО парня, но он куда-то пропал. Его съел жирдяй, грязный полицейский и плохой семьянин.
– Я ведь предлагал тебе развод. Ты же не согласилась.
– Из-за дочери. Благодари ее за то, что я еще живу рядом с тобой.
– Каждый день так и делаю, веришь? Благодарю ее за прежнюю тебя… Веришь?
– Нет. Я уже давно тебе не верю. Наверное, с тех самых пор, когда ты сел за руль пьяным в хлам, а уверял, что трезвый. Вина на тебе. Благо, тогда хоть Кристинку не взяли. Да она бы… Да лучше б я там умерла, – полились слезы. Софья сердито растёрла их по лицу грязной, в блестках рыбьей чешуи, тряпкой. Она и сама стала похожей на рыбу. «А была ли эта рыдающая женщина когда-то НЕПОХОЖЕЙ на нее? – подумалось ему с грустью. Он отпил еще водки, но не полегчало. Тогда он протянул фляжку жене. Та помотала головой.
– Ты знаешь, даже рак мозга не так страшен, как твои слова, Софочка. Что? Что ж мне теперь делать? Вешаться? Стреляться? Топиться? Твои такие тонкие, прямо в лоб, намеки мне прекрасно знакомы! – прошипел он, брызгая слюной.
– Я не знаю, Валера. Делай что хочешь. Но и я буду делать всё, что захочу, здесь и сейчас. Понятно? Прятки наконец-то закончились, – всхлипнула она.
– То есть, ты будешь трахаться с другими мужиками, пока я торчу там, на работе, и зарабатываю для тебя деньги? Пока в меня стреляют? Пока меня режут и бьют?
– Знаю я о твоей работе. Люди тебя видели. Да. Они видели, чем ты занимаешься на улицах. Это же какая-то мерзость. Боже, Валера, как ты дошел до такого? Что произошло с тобой? Ты, что би? Когда ты успел сменить ориентацию? Тебе мало меня? Мало моей жопы? Мало моих сисек? Сука ты! Сука! Сука! – закричала она в гневе.
– Ты-то не хочешь расслаблять меня по-особенному, да? И как мне избавляться от груза тревог насущных? У меня вот рак мозга, черт тебя возьми, а всем плевать. О каком Боге ты тут говоришь? Можно хотя бы напоследок оторваться, как следует? Еще скажи спасибо, что я людей там стараюсь не убивать. Хотя, признаюсь, была такая мыслишка. Вот прямо сегодня допрашивал одного идиота, и мне захотелось грохнуть его. Ты даже не представляешь, как сильно. Пришлось отпустить парня!
С ума сойти, да? Я еще и извинился перед ним! Каково! Чертовы генералы! Черт.
Жена молчала, пока он стучал кулаками по столу. Из прихожей раздался детский, звонкий, задорный, и энергичный крик. Савилов обожал этот звук, и задумался о том, что человеческие уши вполне способны опьянеть от некоторых «коктейлей».
– Мама! Я вернулась. А папа уже дома? Есть! – вдруг затопали ножки «слоненка». Кристина увидела его обувь, одежду, и поскакала на кухню, так и не дождавшись ответа. Она плюхнулась к нему на колени и поцеловала в щеку. Отец чмокнул ее в лоб, и потерся носом об носик – их ритуал приветствия.
– Привет, милашка. Какая ты красивая! Это новое платьице? Ничего себе. Клевое!
– Папочка! Как же я рада тебя видеть. Мы так скучали. Да, мам? А тот дядя ушел?
– Ушел, солнышко. Точно. Мы очень-очень скучали. А чего это, у тебя все руки в царапинах. Где ты лазила? Говори! Смотри мне в глаза, а не отворачивайся. Опять на стройке с парнишками в войну играла? Сколько раз я тебе говорила: там очень опасно. Я сама в детстве поломалась. Теперь у меня одна рука короче другой. Вот, видишь теперь? – она схватила грязную ладонь дочери и положила себе на плечо. Кристина увидела длинный шрам. – Папа, скажи ей…, – захныкала она, и быстро отдернула руку, будто обожглась.
– Софья! Не пугай ее, прошу. Может, ты ей еще тот рваный шрам от аппендицита покажешь? Задирай подол! – рявкнул Савилов.
– Ой, да отвалите вы все! Я пошла в спальню, и буду спать там весь день. Так что, меня не беспокоить, пожалуйста. Понятно?  И прокладки больше у меня не проси! – взвизгнула Софья напоследок. Потом резко встала и сплюнула на пол. Кристина громко охнула, опустила глазки и вдруг задрожала. Савилов вздохнул, приподнял ее подбородок и увидел зареванное лицо.
– Она ушла, – сказал он.
– Мама бывает такой злой и неуравновешенной иногда, да, папа? Что же я сделала не так? Не понимаю ничего. Недавно – вроде как час назад, она была нормальной!
Говорила со мной. У нее что, опять нервный срыв? Как в прошлый раз? – хныкала Кристина, размазывая слёзы по широкому прыщавому лицу.
– Да, милая. Не плачь. Вытри слезы. Она это не со зла. Я разозлил ее только что, а досталось тебе. Прости меня.
– И зачем ты это сделал? – в недоумении воззрилась на него дочка. Она хлопнула ладошкой по его колену. Савилов притворился, что ему больно и в качестве жеста извинения, получил лёгкий поцелуй в ухо. Он довольно улыбнулся.
– Не знаю, если честно. Взрослые такие дураки. Мы вроде любим друг друга, но и ненавидим тоже. Иногда одновременно. Вырастешь – поймешь. Пока что не надо об этом думать. Ты что? Смотри-ка! Да у тебя уже грудь выросла! Скоро женихов буду встречать, да? – засмеялся он и ущипнул ее за бедро.
– Папа! – Кристина стыдливо закатила глаза. Плакать она перестала. – Я скучала!
– Меня же не было всего сутки, – пробормотал Савилов и обнял дочку. Она пахла влажными листьями, чаем и медом, асфальтом и мелом: Кристина пахла детством.
– Для нас твое отсутствие – всё равно что ужасная пытка. Мне было очень скучно. Поиграем в карты? Или в приставку? А может в домино? Во что хочешь, папочка?
– Конечно, поиграем, солнышко. Ну, наверное в домино. А ты уроки уже сделала?
– Да, да, да. Мама помогла мне с той сложной математикой, а с английским я сама управилась. Hello, my dear father! How are you today? Ну, как тебе? – спросила она.
– Oh, I’m fine, thanks. Молодец, беги в свою комнату, а я поем и приду к тебе, ок.?
– Круто. Буду ждать. Не задерживайся только, а то могу ведь уснуть. Набегалась!
– Вас понял, мадам. Есть не задерживаться! И это… Женихов еще не надо водить, ок.? – улыбнулся Савилов.
– Только в твое отсутствие!
– Ты мне тут не подмигивай! – засмеялся он.
Кристина дала ему «пять» и вприпрыжку побежала прочь, насвистывая мелодию из Дональда Дака. А через две-три минутки вернулась Софья и присела к нему на колени. «Эта ноша чуть потяжелее» – подумал он, принюхиваясь и в нее: пот, лак, порошок, резина: жена пахла бытом да блудом – очень неприятно пахла. Савилов учуял и свой «предательский» запашок. Ему стало неловко, ведь у его жены тоже был нос.
– Валера, мы с тобой настоящие идиоты. Да? Посмотри на нее. Это черное платье так идет ей. И волосы уже до попы отросли. Кажется, она завела личный дневник. Я тихонько украла его и прочитала пару страничек. Там о нас. И о том, как мы НЕ любим друг друга. И ни слова о Сашке, представляешь? Я не знаю, нормально ли это или нет. Как думаешь? – вздохнула она грустно.
– Может это и к лучшему. Она достаточно наплакалась. Как и мы с тобой, да? Ты права. Будем стараться ради нее. До конца. Осталось ведь недолго. Я обещаю. Всё закончится быстро.
– Да уж. Сейчас я уберусь тут, и мы наконец-то нормально поедим. Кажется, этот разговор пошел не по плану. Начнем сначала? О, Боже мой, я задала самый тупой вопрос в мире, да? – скривилась она.
«Неужели я дождался хоть какой-нибудь шутки от нее?» – подумалось Савилову. Он засмеялся и ущипнул жену за тощую задницу. Впервые за полгода.
***
Соник достал из-под кровати огромный чемодан, обклеенный красной оберточной бумагой, откинул крышку и заглянул внутрь. Там лежали целлофановые пакетики с белым порошком, тугая пачка долларов, железная фомка и четыре пистолета. Он зарядил один из них и отложил его в сторонку. Потом взял пузырёк с голубоватой жидкостью внутри, чуть-чуть взболтал и положил рядом с оружием. Чемодан – на место. Сам – плашмя, на мягкую кровать. Ожидая ее звонка. Ольга позвонила ему через двадцать пять минут, но к тому времени, дрема успела «сожрать» уставшие, цыганские глаза, которые вздрагивали сейчас под покрасневшими веками. Рядом с головой Соника внезапно завопил мобильник. Соник проснулся, широко зевнул и ответил:
– Алло! Слушаю!
– Соник? Это я. Ты достал пистолет?
– Ага, милая Оля, – сказал он грустно. «Никакого тебе приветствия. Сразу к делу. Сука», – проворчал его полусонный мозг.
– А он надежный? Осечек не будет?
– Не будет. Иногда я стреляю из него по птичкам. Пистолет – легкий, без отдачи, и в руке лежит хорошо. В общем, тебе подойдет.
– Чёрт. Зачем ты это делаешь?
– Что?
– По птичкам стреляешь?
– Я же не спрашиваю у тебя, зачем ты собралась Сергея убивать.
– Потому, что знаешь МОИ причины.
– Херня это, а не причины, Олька. Просто тебе очень-очень одиноко, и ты хочешь разрушить чью-то жизнь, вот и всё. Вот и всё. Ничего более. Просто когда людям одиноко – они становятся злыми.
На несколько секунд повисло молчание.
– Ты передумал? Я заплачу тебе. Баксами.
– Не знаю. Они мне машину загаживают.
– Кто? Я не поняла?
– Ну, птицы.
– Соник, твою мать, ты можешь не менять темы так быстро? Не успеваю за тобой.
– Куда мне ехать? Где ты сейчас?
– У себя. Не у Астафьевых, а у себя. Я собираюсь продать ту квартиру. Не могу я там жить. До сих пор мерещится…
– Что мерещится? – удивился Соник.
– Призраки. Глаза, ноги и руки те стариковские, да всё! Языки еще. Боже правый! Бррр! – прошептала Ольга.
Соник засмеялся. Прозвучало немножко язвительно.
– Помнишь, как в машине, ты критиковала стариков? А теперь что, сама попалась на «мифическую удочку» лжи? С ума сошла там, что ли? Призраков нет, никогда не было и точно не будет на моем веку. Бойся живых, а не мертвых!
В трубке скукожилась тишина. За окном проезжали грохочущие машины, звонил велосипедный сигнал, кричали какие-то люди – жизнь шла своим чередом. Соник зевнул и посмотрел на прибитые к стене полки с книгами: Достоевский, Толстой, Чехов, Кинг и Хилл – это великолепное собрание мудрости считалось тут святым. Книги передавались от отца к сыну. Книги кочевали с полки на полку – они жили.
– Оля?
– Приезжай. И захвати-ка нам хорошего вина. Пару больших бутылок. И жареную курицу еще возьми.
– Вина? Я не ослышался. Мы будем что-то праздновать?
– Да. Перед таким серьёзным делом нужно немножко расслабиться. Кто его знает, как там всё обернется? Может в этот раз, он меня добьет, – в ее голосе слышалась грусть и отчаяние.
– Не говори ерунды. Я могу отговорить тебя от этой затеи, Оль?
– Нет. Не можешь.
– А мы можем как-нибудь по-другому расслабиться? У меня предлинный язычок, если что. Организую в лучшем виде. На всю жизнь запомнишь.
– Я же обещала подумать, Соник. Приезжай. Хватит болтать попусту.
Она отключилась. Он улыбнулся, постучал мобильником об подбородок и набрал секретный номер босса.
– Кшиштоф, это я. Итак, всё по плану. Мы встречаемся у нее. Пистолет попросила и снотворный порошок. Придется принести, на всякий случай. Вдруг дура захочет посмотреть, да? Ага, я сказал этой сучке, что наш цыганский барон избавляется от излишеств. И это, кстати, чистая правда! И я вынужден теперь прятать его добро в своём чемодане. Как там мой папаша? Жив? А можете передать ему трубку? Нет? Ну, ладно тогда. Да, я понимаю-понимаю. Угу. Что вы говорите? А, наш Серёжка!
Она жаждет его убить. Что? Делать всё, что захочется? О, есть у меня одно старое дельце. Как ваши ладони? До сих пор болят? Помажьте той вонючей мазью, что я дал. Дырки на ладонях чуть-чуть затянутся и боль уйдет. Это бабка мне оставила. Она говорила, что была ведьмой и даже жила в лесу, но потом мы узнали, что всё вранье. Так что, вы там сильно не экспериментируйте. Ладно, я поехал. И еще раз спасибо вам за то, что отпустили мою маму. Она немного перепугалась, конечно, но я ей всё популярно объяснил. Взял проволоку и показал жестами на свою шею. Кажется, поняла, бедняжка. Поняла, что и мне грозит опасность. Пока я слушаюсь вас, пока ваши руки в порядке – мой отец будет жить, я запомнил правила «игры». Понятно. Отбой.
Соник быстренько оделся: носки, белые кроссовки, и новый, спортивный костюм. Серая курточка вспорхнула на плечи. Потом он закрыл квартиру, сел в машину, и поехал к Ольге. По пути ему встретился небольшой, винный магазин, и пришлось задержаться на пять минут, ища ее любимое вино – белое, полусладкое. «Если всё пойдет как надо, оно окажется последним пойлом в твоей ****ской жизни, Оля» – подумал он и вдавил педаль газа в пол. Его яркая, темно-синяя «лошадка» бешено взревела, и понеслась к цели.
Глава 5
Ольга стояла перед ним в длинном, махровом халатике и гребешком расчесывала мокрые, пахнущие черешней волосы. Во рту – зубная щетка. А на лице высыхала белая, кремовая маска. Соник ткнул в нее пальцем, улыбнулся и сказал:
– Приветствую. А вы кто такая, и что делаете в квартире моей лучшей подружки?
Она отбила ему «пять», резко мотнула головой из стороны в сторону и обрызгала его. Зубная щетка сместилась к правому уголку рта, а левый приподнялся вверх – силясь изобразить улыбочку. Получилось кривое, жалкое, страшноватое зрелище.
Ольга поманила его указательным пальцем. Соник кивнул, переступил за порог и оказался в маленьком коридорчике, который считался преддверием в прихожую.
– Я только из душа. Ты проходи. Давай быстрее. Холодно. Стоишь как неродной.
– Здесь действительно холоднее, чем на улице. Ау! Там благодать: солнце светит, лужи высыхают, люди улыбаются. Я принес то, что ты просила: курицу, винишко и пистолет. Да, и плюсуй еще порошок усыпляющий. Давай обсудим дальнейшие действия. Это… Мне всё-таки кажется, что ты слишком торопишься с принятием кардинальных решений, – Соник приставил указательный палец к своему правому виску и постучал по нему.
– Обсудим-обсудим. Чуть позже. Ты что, подрос? А, это я забываю о своем росте.
– Точно-точно, малявочка, – усмехнулся он, и как в далеком детстве, привычным движением смуглой ладони, нежно погладил ее по голове.
– Не называй меня малявкой, швабра. Если я надену вон те каблуки, то «догоню» тебя, – сказала она, тыча пальцем в великолепные, черные туфли с действительно высокими каблуками. Соник посмотрел на грязный половик, толкнул туфли ногой и сказал:
– Ты бы для начала хоть какие-то тапочки надела, что ли. А то ножки свои милые простудишь.
– Не брюзжи. Давай, заползай, – и она потянула его за руку.
Соник вошел в светлую прихожую, снял кроссовки, курточку, отдал ее хозяйке и взял тяжелые пакеты в руки. Бутылки томно звякнули. Аппетитный запах курицы прикоснулся к носам очень нежно – почти ласкательно. Да, и в животах заурчало.
– А здесь ничего не изменилось с прошлого раза. Всё та же шатающаяся вешалка, потрепанный половик и этот платяной шкафчик. Он тогда меня бесил, и сейчас не перестает.
– Шутишь? Почему? – засмеялась Ольга и виляя бёдрами, пошла в ванную. Соник увидел, как она склонилась над раковиной, и облизал внезапно пересохшие губы. Его мозг отключился на секунду. Когда послышался звук ополаскиваемого горла, он снова включился.
– Ну, он СЛИШКОМ красный, большой, несуразный и занимает много места. Ты случайно трупы в нём не прячешь? Могу посоветовать кое-что лучше, если вдруг решишь приобщиться к современности или немножко сменить антураж. Хочешь?
– Нет. А ты всё так же смотришь слишком много тупых телепередач про ремонт в чужих домах? Я тебе еще в школе говорила – это обычное шарлатанство, ведь эти людишки не придут в твой дом бесплатно. Ты что, до сих пор летаешь в облачках, мой глупенький дружок? – кафельные стенки ванной комнаты, искажали ее голос, и превращали его в фальшивый, рекламный голосок некой тупорылой блондинки, продающей нам бесполезные средства от импотенции и облысения, жизни и даже смерти.
– Отвернись-ка, «Норман Бейтс». Мне нужно быстренько отлить. Кофе перепила.
Дверь закрылась перед его носом. Соник услышал продолжительный, журчащий звук. Потом зашелестела туалетная бумага. Он почувствовал себя как-то неловко.
– Так о чем мы там говорили, Соник? О твоих дурацких, несбыточных мечтах, да?
– Ага. Я до сих пор думаю, что когда-нибудь люди научатся останавливать время. И вот тогда я смогу вдоволь пробежаться по нашим магазинам, подворовывая всё, что мне захочется. Недаром же, мамка назвала меня Соником. Я бегал так быстро. Эх, детство, где ты? – вздохнул он с наигранной грустью.
– А настоящее имя? Ты говорил, что оно смешное, и отказывался называть его. А сейчас скажешь?
– Поцык.
– Поцык?
– Ага.
– Черт, тогда уж лучше оставайся Соником.
Ольга вышла из ванной смеясь, уже без маски, и провела его в гостиную комнату.
Увидев окно с широким подоконником, на котором стоял аквариум и горшочек с кактусом, он притронулся к шипам большим пальцем, тихонько ойкнул и отошел оттуда. Потом Соник сел на мягкий, обитый черной кожей диванчик, и вольготно расположил свои длинные ноги на стеклянном, журнальном столике.
– Эй! Ты ведь не у себя дома! Здесь тебе не грязный, цыганский лагерь. Понятно?
– Боже! Что за средневековые предрассудки, милая? Я живу с мамой и котиком в двухкомнатной квартире, а не сплю в палатке, рядом со своим гнедым конем. Ты что, книжек начиталась или идиотских фильмов насмотрелась? Они изображают бедных цыган тупо. Немудрено, что о нас ходят те нелепые выдумки. Сплошной маразм! Да не нависай надо мной, как скала над букашкой. На-вот, лучше пакеты отнеси на кухню. А вот этот пакет останется при мне. Твоя пушка! Чего стоишь?
– А что насчет того барона, о котором ты говорил? Я надеюсь, он-то не выдумка?
– Вот он, да – живет в полевом лагере и управляет им. Это же его пушка. Дал нам попользоваться на некоторое время. Только это не та, которую я тебе обещал. Эта «детка» чуть побольше будет. Так что, верно, барон – не выдумка. Знакомый отца.
– Кстати, я давно не видела твоего отца. Где он?
– Он занят, – сконфузился Соник, отвернувшись от нее, вытирая глаза. – Иди уже! Блин, что-то в глаз попало. Муха, что ли…
– Так что… по птицам постреляем? – Ольга лукаво сощурила глаза и улыбнулась.
– По птицам постреляем. В точку сказано, – Соник подмигнул, и столкнул один из журналов на ковер. Тот шмякнулся, и развернулся посередине, предлагая рекламу духов и нижнего белья. Круглые часы на стене тикали быстро – спешили немного. В шкафу стояли книжки. Рядом дымили три ароматические свечки. Это они пахли ванилью. Запах разливался по комнате рекой. Сонику он не понравился – ведь так пах Кшиштоф. Так пах похититель его родителей. Так пах тот, кто шантажировал его смертью отца. «Ублюдок» – подумал Соник, мысленно расстреливая толстяка с гнилыми руками.
– Так ты уберешь свои ноги? – Ольга развеяла его гневные мысли.
– Ой, извини. Ты вечно меня забалтываешь. Помнишь, в школе еще, когда сидели за одной партой, наша учительница русского языка и литературы выгоняла только меня из класса, а ведь дурачились мы вместе. А ты еще хихикала мне в спину, да?
– Помню-помню. Ох, и лицо у тебя было. И рыдал же за дверьми. Стоял и плакал.
Кажется, тогда я и дала тебе кличку «плакса», и с тех пор мы с тобой обменялись тысячами всевозможных «обзывашек». Кстати, а почему ты так расстроился в тот день? Месячные были? Ладно, не хмурься. Говори.
– Я думал, что меня накажут. Лишат книг, не пустят в кино или к тебе. Эх, та моя детская привязанность. Она ведь переросла в эту взрослую и прекрасную любовь.
– Ты так и не убрал ноги.
– Зануда.
– Дурак.
– Ладно. Не горячись.
Соник засмеялся и медленно-медленно поднял ноги от стола. Потом уронил их на место. – Кажется, меня парализовала твоя красота, Оля. Прямо как на выпускном, когда я не смог признаться тебе в любви. Помнишь это? Там, на балконе? Захожу такой, а ты трахаешься с кем-то уже. Не припомню, сколько задниц я увидел. Три или четыре? Точно, целых пять задниц. Четверо бухих парней и ты одна. Знатный клубок вышел, – сказал Соник и обвинительно ткнул в нее указательным пальцем.
– Соник…, – она закатила глаза.
– Что? Я просто вспоминал тот вечер. Так мне убирать ноги? – его тонкая улыбка заставила ее рассмеяться.
– Убирай. Да ладно, «индеец», я шучу. Располагайся, как тебе хочется. А я пока за бокалами схожу. Не скучай здесь. И Соник, давай-ка не будем вспоминать грязное прошлое. Я была пьяна, и к тому же хорошенько накачана в придачу. Наркотой!!!
– Хорошо, «козявка». Не будем. Уже забыли. Иди-иди, и не смотри так злобно. А! И штопор не забудь, пожалуйста.
Она ушла на кухню. Стукнуло дерево. Звякнуло стекло. Соник пощелкал пультом, но по телевизору не шло ничего интересного – одни бессмысленные ток-шоу, и те политические программы, которые ненавидят всякое здравомыслие. Он выключил плазму. Потом засмотрелся на огромный аквариум с золотыми рыбками. Пальцем постучал им по стеклу, но они не обращали на него внимания, а тихонько плавали там туда-сюда и игрались среди серых камешков, строений и зеленых водорослей. «Как же хорошо да весело вам всем вместе» – подумал Соник и снова постучал по аквариуму.
– Эй! Впустите меня. Я тоже хочу плавать и ни о чем не думать. Я не хочу больше бояться. Понимаете меня? Понимаете? Ничего-то вы не понимаете, тупые и баста!
Ноль реакции. Иногда, человеческое существо нужно игнорировать – ради своего же спокойствия. Этот фокус изобрели коты. А собачки отправились в оппозицию.
В комнате работал кондиционер. Горячий воздух дул с пластмассовой штуковины рядом с трёхголовой люстрой, прямо на голову Соника. Он еще успел посмотреть на небольшие картинки, висящие то там, то тут на стенках: в основном – обычные пейзажики дикой природы, но были и портретики всяких незнакомых людей. Его портрета там не было. «Но хотелось бы, чтобы он был» – подумалось с грустью, и тут вернулась Ольга, разрушив его нарциссические грёзы.
Она принесла «богатенький» поднос: бокалы с длинной шеей; тарелки с сырком и дымящимся мясом курицы; шоколад, поломанный кусочками. От этого изобилия, у Соника потекли слюнки. Он открыл вино и разлил его в бокалы. Запах алкоголя чуть приударил по их ноздрям, но они были подготовлены, поэтому приняли его с вожделением. Ольга села на диван, а Соник присоединился к ней. Его спортивный костюм и ее халатик составляли дичайшую дисгармонию. Они выпили и облизали свои губы одновременно – «вкусненький», такой знакомый всем голодным людям жест, насмешил их. Пригодились салфетки, которые хозяйка купила еще два года назад – на празднование Нового Года. С тех пор, они и лежали в темных глубинах ее массивного, письменного стола, который кроме обыденных функций, выполнял еще и «джентльменскую» – покорно держал на себе огромную плазму, одну вазу с искусственными цветами, серебристый DVD-плеер и неряшливую кучу дисков. И по круглым пятнам от кружек с кофе, можно было заметить, что Ольга проводила достаточно времени за этим столом.
– Я смотрю, ты себе новый ковер купила? Персидский?
– Нет. Обычный ковер. А вот эти мягкие кресла, мне подарил Пашка. Еще тогда…
– Ага. Подушечки на них очень милые. А что это за горбатая штуковина в уголку?
– Что ты, никогда велотренажера не видел? – усмехнулась она.
– Конечно, не видел. Мы, цыгане, всё еще живем в средневековье, и таких штучек никогда не видели. А на нем ездят, да? Наверное, вон те педальки нужно крутить?
Они посмеялись немного. Выпили еще по бокалу. Помолчали и погрустили, но не так, чтоб настроение пропало. Вспомнили совместное детство и такую же юность.
А потом, их разговор вдруг решил поменять свое направление. «Поворот не туда 7: Еще ближе к сексу. Смотрите во всех кинотеатрах». Ладно, ну так автор шутит.
– Эх, хорошо-то как, да? Люблю вкусно поесть и выпить, как следует. Человеком себя сразу чувствуешь. Живым. Вот почему в классической литературе, описание всяческой еды, занимает особенное место. Помнишь того толстячка из «Мертвых душ»? Как аппетитно он ел, мать его! – Соник посмотрел на потолок, припоминая имя того «толстячка», но Ольга подсказала ему.
– Собакевич? Да, тот еще персонаж, – чавкнула она.
– Да. Хорошо кушается и живется тем, кто чувствует себя безгрешным человеком.
– Ага, Соник, хорошо. Мясо прямо во рту тает, а вино-то, вино! Итак, я посвятила тебя в некоторые детали моего завтрашнего, грубого дела. И что ты мне скажешь?
– Ты до сих пор так зла на него, что собираешься убить этого парня?
– Да. Я ведь уже пыталась. Нужно довести дело до победного конца.
– А может то, что пистолет в тот раз не выстрелил, было каким-то знаком свыше? Мол, «не нужно этого делать, Оля. Грешить нельзя. Это я, Бог, слышишь ты меня, или нет?». Как тебе мой голосок? Нужно чуть пониже, ага? Я – атеист, если что…
– Соник…
– Всё-всё, молчу. Продолжай. Но может всё-таки не нужно его убивать? Можно и напугать просто. Я могу помочь с этим. У меня есть бита, наручники, веревка. И?
– Не говори глупостей, Соник. Сергей ведь виновен не только в смерти Паши, но и в смерти ребенка. Да еще в…, – она чуть замялась, отвела глаза влево и сделала очередной глоток.
– Там было что-то еще, да? Что-то такое, что заставило тебя нажать на курок. Ну?
– Он рассказал мне о многочисленных изменах Паши. В тот страшный день Паша тоже изменял. И это просто взорвало мой мозг. Обидно было до слез, понимаешь?
– Вот оно что. Плохи дела. Именно поэтому, ты вдруг решила переспать со мной сегодня? Это жестоко, но я всегда был согласен на пытки разного рода ради тебя.
– Не только поэтому. Измену Паши я практически пережила, а вот открывшуюся измену ЕГО родителей – нет. Они оставили вещи и фотографии. Я видела своими глазами. Прятали всё это от меня. Плевались на сына, а сами, наверное, по ночам целовали тот сраный хлам. Боже мой. Ну, зачем тогда, было сыпать проклятиями передо мной и лицемерить, если они продолжали любить его! Не понимаю этого. Чертова семейка. Мои постулаты верности рухнули вместе с этим непониманием, и тогда я вдруг подумала, что тоже хочу простого счастья, как и все вокруг меня! Вспомнила тебя. Теперь ты здесь. Со мной. И получишь то, о чем так мечтал. Ну, как тебе эта безумно-наплевательская на всё, идейка? Окунемся в омут зла? Что?
– Оля, это какая-то дичь. Хорошо, давай трахнемся, но станет ли легче твоей душе от этого? Мне вот кажется, что ты сильно напилась, запуталась в своих мыслях, и совсем не понимаешь, что творишь. За что же винишь их? За любовь к сыновьям? Или за то, что этим поступком, они признали себя дурачками? Это бесчувственно! И ты еще смеешь говорить о верности… там в моей машине… ты – Вавилонская, Школьная Блудница! – съязвил он, смотря ей прямо в глаза. – Хватит обманывать всех, дура! И саму себя тоже не обманывай! Твоя верность – вода… нестабильная, одинокая, скучная вода. Я знаю тебя, как никто. Не притворяйся хотя бы здесь, со мной.
– Ничего ты не знаешь обо всём этом! Ты должен поддерживать меня! Тоже друг нашелся. Сидит тут и критикует. Да пошел ты! – вспылила она, побагровев лицом.
– Не горячись. Я просто веду диалог. Выпей-ка лучше. Вот так. Умничка. Вот и…
– Мы будем трахаться, или нет? – спросила она, выглядывая из-за толстого стекла бокала. Обида пряталась в ее глазах. Полуголая похоть приплясывала рядом с ней.
– Будем. Да. Но тебе станет легче? Потому что я хочу, чтобы стало. Беспокоюсь я.
– Нет. Не знаю. Возможно. Да! Так я хотя бы отомщу им всем. Измена за измену!
– Средневековые короли поддержали бы тебя, – сказал он, громко чавкая.
– Мне плевать. Я и жила ТОЛЬКО благодаря им всем, а они меня взяли, и кинули.
Если так, то я их тоже кину – растопчу любовь, трахну верность, съем все эмоции.
– Слушай, а ты понимаешь, что твои слова могли бы ранить мою душу, если бы я не знал, какая ты сука на самом деле. Все те слова в машине – сплошная чушь, да?
– Женщина сама решает, когда ее слова – правда, а когда – ложь. Не согласен? Ты свободен. Соглашайся с моим бредом, и я подарю тебе такую ночь, которую ты не забудешь никогда. Думай, дурак, – и она показала ему язык.
– Это философия шлюхи и эгоистки, – Соник ответил ей так же.
Она осушила бокал одним глотком и наполнила его вновь, даже не подлив соседу. Сосед отхлебнул прямо с влажного горлышка. Кадык его лихорадочно задергался.
– Что-то стряслось с моей душой, Соник. Он играл ею, как ребенок мячиком. Мне очень плохо теперь. Хоть ты не отвергай меня. Сегодня нужен секс. Сергей может убить меня завтра. Думаю, если выживу, то смогу вымолить у Бога прощение для себя.
– Ну а Паша? А у Пашки своего ненаглядного, ты сможешь выпросить прощение?
– Пашка не на небе, кажется. Теперь он где-то в закоулках ада, за то, что изменял. Понятно тебе, грубиян? Может, мы с ним еще встретимся. Там, в аду. Но точно не сейчас.
– Понятно. Ты давай пей-пей, и не психуй так сильно. Вены вон на шее вздулись.
– Забудь уже о вине. Пошли в кроватку. Я нам новое постельное бельё постелила.  И жалюзи опустила. И эти сраные свечки поставила, а ты их даже не заметил, да?
– А я заметил. Пахнет очень вкусно – сладостями. Прямо как в Стране Рождества.
– Да уж. Ты конечно тот еще... Хоть бы комплимент какой-нибудь сказал. Ну, так что? – обиженно спросила она.
– Ну, в квартирке чистенько так. Тепло и уютно. Да, ты неплохо приготовилась. И я…
Она поцеловала его страстно – с языком. Потом медленно распахнула халатик. Он увидел ее маленькую грудь с торчащими, темными сосками, и влажное лоно, куда отправились длинные пальчики. Соник почувствовал давление в штанах. В глазах воспылало пламя, и сожгло его разум к чертям.
Они допили и, взявшись за руки, отправились в спальню. Включать свет не стали.
Их провожали удивленные взгляды рыбок и смущенные улыбочки толстомордых дамочек, которые смирно сидели в своих душных картинках, прикрывали веерами лица, и шушукались о современной «поэзии» любви. « – Ах, госпожа Бовариста, а вот в наше время… – Именно. В то время мы хотя бы думали о нравственности… – Ну, что сказать: развращенность нынешнего, так быстро живущего общества, да и то…
– Точно, милая мадам, право, не будь мы заперты в этих дурацких «тюрьмах», мы бы им порассказали как нужно правильно жить, как ненавязчиво думать, и честно любить».
И долго-долго слышался их шепот. Но они отжили свое, поэтому никто из живых их не слышал. А если и слышал, то не слушал. А если и слушал, то не думал. А…
***
Через полчаса всё вдруг закончилось, и она отправила его за уже пятой бутылкой. Соник надел полосатые трусы, удовлетворенно потянулся пальцами вверх, зевнул прямо как младенец, и пошел за вином. Его ноги утопали в ворсистой коже ковра. За окном кричали пьяные люди. Слышался жаргон: «пиво», «бабы», «водочка», и «кальянчик». А потом подключился магнитофончик, да загремел усталый, старый шансонье. Он пел о полях, ямах, долинах. Он пел о кочевом народе. Он пел о нем.
Соник ненавидел подобную музыку. Его детство было переполнено ею. Но теперь ему не хотелось вспоминать все суровые годы, проведенные с нищетой и пляской.
В дверях он обернулся и посмотрел на уснувшую Ольгу. На ее вялое, улыбчивое, спокойное личико. «Спящий ангелочек» – подумал Соник и вернулся в гостиную, открыл новую бутылку, отхлебнул и отправился в туалет. Тут он и всыпал в вино содержимое своего сверхсекретного пузырька, закрыл отверстие пальцем, и чуть взболтнул. Посмотрел на вогнутое дно – нет ли мутноватого осадка. Его не было. Удовлетворившись, он пошел назад, стараясь не шуметь сильно, но когда дверца предательски скрипнула, девушка проснулась, села, включила ночник, и как ни в чем не бывало, стала красить ногти на ногах красным лаком. И занятие это, ей не сильно нравилось. Смотрите! Лицо кривится, морщится, будто сожрало лимон, и злится почему-то. Но тогда зачем, спрашивается, она этим всем занималась? Кто разберет, что было в голове ее? Лежи себе, да отдыхай после секса. Но вот нет, и нет же! Она, возможно, думает о том, как только что поступила с жизнью. А еще? Анализирует, и наверняка взвешивает свои недавние поступки. Хвалит или ругает себя. Механическое занятие помогает ей сосредоточиться, перевести дух. Это всё, конечно, всего лишь авторское предположение. Тут возвращается Соник. И пуф – «мыльного, туманного пузыря» мыслей больше нет. И осталась только холодная, кусачая реальность – «Лиззи Борден в красноватой юбке». Соник тихо подошёл к Ольге.
– Налей, – бросила она ему, даже не поднимая головы. – Неплохо же получилось, да? Ты знатно постарался, крепыш. Держал себя молодцом. Боец, да? Оргазм. Все дела. Подай-ка мне косметичку. Она в том маленьком шкафчике, что стоит рядом с тобой, – тыкнула Ольга пальцем. Пришлось поставить бутылку и бокалы на пол.
– Звучит как-то фальшиво, Оль, – сказал он, выполняя ее просьбу. Синяя сумочка приземлилась к ней на колени. Она распахнула ее и начала рыться в тех глубинах, о размерах которых, мужчины могут только догадываться.
– Сфальшивь и ты. Если думаешь, что люди говорят после секса правду – можешь не сомневаться, что ты самый настоящий дурак, – хмыкнула она.
– Хорошо, тогда… Мы едва кровать тебе не сломали. Ура-ура. Вот, теперь я звучу фальшиво? – спросил он грустно и присел рядом с ней. Лаская, поцеловал потную спинку. Бутылка томно склонилась над бокалом. Полилось вино – древнего Вакха снова освободили. Его путы – это жгучее желание. Его жертвы – это мы – пьющие души, склоняющиеся к пыльному полу, чтобы вкусить нектар – тот забродивший, виноградный сок, и достичь иллюзорного счастья – достичь небес.
– Ага. Да. И ты не соврал насчет величия своего язычка, Соник. Я удовлетворена.
– А я просто рад этому. Сколько раз предлагал, а ты – «Нет же, и нет». Да, ужасно рад. У тебя спина просто идеальная – я не мог налюбоваться твоей осанкой. Я рад.
– Ну, еще бы ты был не рад, негодяй. Затащил всё-таки в постель. Дай-ка. Включи свет, а то эта лампочка мигает. Сломалась, наверное. Всё собиралась выкинуть, но вечно забываю. Черт, где же моя пудра? Вроде бы, была здесь, – Ольга порылась в косметичке. – А, она наверное, в ванной. Ну, и ладно.
Он протянул ей бокал и щелкнул кнопкой. Она с жадностью выпила. Его же бокал остался пустым. Соник присел рядом с ней и поцеловал в плечо. Потом он провел языком ей по шее. Дальше – за вздрогнувшее ухо. Ольга широко зевнула. Глаза ее слипались, а тело, как будто потеряло свой вес. И голова закружилась в туманном танце. – А ты что, со мной пить не будешь, ангел-соблазнитель? – спросила она, с огромным трудом шевеля онемевшими губами. – Что это со мной? Я хочу спать…
– Думаю, с меня пока достаточно. Хочу тебя еще побаловать немного, а алкоголь будет только мешать моим планам. Знаешь, как бывает с мужчинами: мы думаем, что он нам помогает, и сначала так и есть, но потом вдруг – пшик: и ты как дурак, храпишь, а твоя женщина лежит вся такая – как неудовлетворенная богиня. Что?
– Да что-то не так со мной…, – Ольга побила себя по щекам. На некоторое время, реальность вернулась к ней. – Пудра… А, она в ванной… Иди-ка сюда, милашка!
Она провела рукой по его смуглому животу вниз, и дальше. Засмеялась, открыла косметичку, высыпала содержимое на кровать. Послышалось жуткое тарахтенье.
– Это история из личного опыта, Поцык? Та, что о неудовлетворенной женщине?
– Можешь считать и так. Я Соник. Ну да хрен с тобой, красивая ты малявка. Еще покуражимся? Я не устал! – и он хвастливо похлопал себя по вздувшимся трусам.
– Вон оно как. Не устал значит? А я че-то плыву как будто вся, – пробормотала она. Лак выпал из ее рук и рекой разлился на белоснежное бельё. – Наверное, я…
– Да, Оля. Наверное, это с непривычки. Поспи чуточку. А я буду тебя охранять, хорошо, милая? А потом мы продолжим наш прекрасный «вояж». Как тебе такая идея? – спросил он, целуя ее в липкие губы.
– Хорошо, Соник. Не дай меня… в обиду… никому…, – прошептала она и вдруг рухнула на подушку.
– Ни за что. Обещаю. Но теперь спи, Олечка. Сладких тебе снов. Скоро увидимся.
***
Он пошел на кухню, порылся в глубоких шкафчиках, нашел ножницы, и вернулся назад. Перед ним лежала абсолютно голая, беспомощная, ненужная Ольга. Теперь она не представляла ничего особенного: ручки, ноги, грудь, голова – кусок мяса, а не человек.
– Попрощайся с волосами, тварь, – сказал Соник и присел рядом с ними. Длинные локоны неприятно холодили его потную, будто раскаленную ладонь. Или то была всего лишь сталь тяжеловесных ножниц? Он обкорнал Ольгины волосы, и сложил в большую кучу. – Теперь побудешь с «ёжиком». Погоди-ка. Еще ведь не конец, – сказал он с предвкушением, взял губную помаду с прикроватного столика, открыл и измалевал ее полностью – закрасив веснушчатое лицо. – Гляньте на него! Оно ж превратилось в черную, жуткую маску. Нужно еще сережки выдернуть. Какие ж у нас хорошенькие ушки! Тихонько! Не надо так резко дергаться, хорошо? Сейчас я вытащу кляп. Или ты без сознания до сих пор? Хватит-ка дрыхнуть, ведь тебе уже пора просыпаться, солнышко ты мое ясное! Мы почти закончили, – прошептал он ей на ухо.
Привязав Ольгу к стулу простынями, он стал беспрерывно бить ее: в лицо, грудь, живот, пока девушка не очнулась с душераздирающим криком. Изо рта полилась вязкая кровь. Зубы стучали. Глаза вываливались из орбит. Под стул потекла моча. Соник брезгливо скривился, вышел из комнаты, и вернулся с круглым зеркалом и освежителем воздуха в руках.
– Посмотри, какая ты страшная на самом деле. Ты только посмотри внимательно! Ведь в школе, все видели тебя другой – красивой, и только я видел ту настоящую сущность, что скрывалась за сверкающей мишурой. Фу, ну ты навоняла! Разве так можно, бесстыдница? Хотя, это ж твоя квартира. Ты здесь хозяйка, да? Вот тебе и решать куда писать! Почему-бы не справить нужду прямо в спальне? – решила ты вдруг, и наплевала на нерушимые законы хорошего тона, – он отвесил ей сильную пощечину. Ее голова дернулась влево. И тогда она увидела свою «рыжую кучку».
– Господи! Соник, что ты со мной сделал? Мои волосы! Мои волосы! Мои бедные волосы! Мне больно!– завопила она, а потом плюнула в Соника. Он вытер лицо, и склонившись над ней, спокойно сказал:
– Есть один человек. Его зовут Кшиштоф Варец. Он не любит, когда обижают его друзей. Не любит, когда в них стреляют на кладбище, понимаешь? За тобой, как и за всеми нами, следили. Уверен, что даже сейчас этот Кшиштоф подсматривает за нами да выжидает чего-то. Нужно быть с ним заодно, понятно? Как я. Кто захочет идти против него, тот пожалеет об опрометчивом поступке! И он подставит своих родных под удар! Родных, которые зря осели в этом чертовом посёлке! – закричал он ей в лицо. – Мои люди…родители… Зачем они отдали меня в школу?  И зачем я встретил тебя – такую красивую, но такую стервозную суку! – он упал перед ней на колени и захныкал.
– Соник… Тварь! Почему ты это сделал? Что здесь происходит? Развяжи меня! Я ж не понимаю… – ее голос едва прорывался сквозь хрипы и стоны. Она дергалась всем телом – пыталась избавиться от пут, но бесполезно. Узлы «въелись» в кожу.
– Сначала была ПРИЧИНА: он украл мою мать и пытал ее, присылая видеосъемку на мобильник. Как он на меня вышел? Понятия не имею. Итак, представь: и резал, и бил, и мочился на бедную женщину. Я едва с ума не сошел. Я пообещал помочь. Помог, и он отпустил ее, представляешь? Потом этот маньяк объяснил, почему он должен заниматься такими страшными вещами. Он хочет убить Сергея САМ! Кто обидит Сергея до нужного времени, будет иметь дело с «Колючим шарфом», а это страшно, даже адски больно, поверь на слово! Знаешь, у него с ладонями неладно. Типа стигмат, но оттуда еще течет серая жидкость, по ощущениям напоминающая кислоту. И когда он прикасается ими к тебе, то ты чувствуешь боль и жжение, но необычное, а какое-то сверхъестественное, что ли. Будто вся твоя жизнь выходит из тебя и отправляется прямиком к нему. Мать моя испытала этот кошмар, и от ее шеи практически ничего не осталось, но бедняжка осталась жива и рассказала мне обо всём. Ты тоже должна была испытать адскую боль, но Кшиштоф занят сейчас, и поручил тебя мне. Как я обрадовался! Мы с тобой неплохо порезвились сегодня, разве я не прав? Прав! Мною планировалось обычное и тихонькое изнасилование, но Олечка Семакова САМА РАЗДВИНУЛА НОГИ предо мной! Это… это просто анекдот из жизни. Кшиштоф мне ни за что не поверит, когда я всё ему расскажу, – засмеялся он. Потом поднялся на ноги и брызнул ей в лицо освежителем воздуха. Она почувствовала резкий запах лимона, и сильно закашлялась. Горло заболело. Глаза заслезились, уши заложило, а под стул снова потекла моча.
– Боже! Соник. Это твоя Олька. Я всегда… любила тебя всегда. Ну, или пыталась. Ты что сделал со мной? Ты убьешь меня? Убьешь? Не убивай. Пожалуйста. Я…, – мямлила она, скуля. – Я отсосу тебе! Я буду трахаться с тобой вечно! И я буду… я буду любить тебя так, как ты того захочешь! Но я хочу еще пожить! Хочу пожить! Не убьешь… Или убьешь? – прошептала она, взирая на него с мольбой.
– Да. Таков приказ. Ты обидела брата Кшиштофа. И родители его тоже обидели. Еще Савилов – мент, его обидел. Но с ним мы разберемся попозже. Понимаешь?
– Его родители? Старики? О чем ты говоришь, мать твою? Да, я вспомнила… Да, твой Кшиштоф им угрожал… Братья… Боже, они братья!  А старики – родители! – вскрикнула она.
– Мы убили их. То есть, Кшиштоф, а я всего лишь ему помогал. Усыпили газом и повесили. Он ведь их предупреждал. Просил простить сыночка. Мы же принесли им дары от того священника. Но они их не приняли и послали нас куда подальше. Теперь твоя очередь, Олечка. С твоей смертью, мир станет чище – одной шлюхой меньше. А его ладони… его больные ладони наконец-то будут довольны работой, которую я проделал для них!
– Но я не понимаю. Сука! Объясни! Если собираешься грохнуть меня, так хотя бы объясни всё нормально. Что за ересь ты городишь? Отпусти! Развяжи! Вот тварь!
– Я тоже не понимаю всё до конца. Передаю тебе только то, что я слышал сам. Он же шизанутый. Видела бы ты его квартирку. Окон там нет. Зато есть кучка зеркал. Кшиштоф все руки разбил об них. Бардак ужасный! И его вещички просто пахнут безумием. А знаешь, как оно пахнет, Оль? Вижу, что знаешь. Оно пахнет кровью! Соник хищно облизал свои губы, и громко клацнул зубами перед расплющенным носом Ольги: – Гав! Гав! Гав! Страшно тебе, сучка? Чего замолчала? Спрашивай!
– Но, если он отпустил твою мать, и больше не мучает, то зачем ТЕБЕ это делать?
– Потому что, в глубине души, мне это нравится. Кшиштоф положил свои руки на горло матери, и открыл для меня истину: «шея – это сладчайшая часть тела» – вот так он сказал. Ну, а теперь, когда мы со всем этим разобрались, Олечка, тебе пора умирать. Дорогая моя девочка, мы ведь совсем скоро увидимся с тобой. Да. В аду. Если он существует, конечно. Наши книжки всякие истории рассказывают, а я-то и не знаю, какой из них верить. Прощай! Я любил, люблю и всегда буду тебя… А, впрочем, да пошла ты на хрен!
Он опустился на колени, лукаво подмигнул, и воткнул ножницы ей в грудь. Хлоп!
***
Они вышли из бара и чтобы не терять времени, решили воспользоваться услугами такси. Таксист им попался молчаливый и весьма угрюмый – такой себе старичок с седой бородой, прямо как у Льва Толстого. Он спросил их о пункте назначения, и всё – за всю остальную дорогу не проронил ни единого слова. Лишь сопел громко и неистово вертел ручку радио, которое никак не хотело настраиваться. Это злило его, и он очень часто стучал по приборной панели. Она пережила самые страшные полчаса в своей пластмассовой жизни. В салоне было жарко, а окна не соизволили открыться. От старика воняло нафталином и кошачьими испражнениями – в плане комфорта, поездочка выдалась весьма невзрачной. Да что там говорить, поездочка выдалась отвратительной. Фанаты старых фильмов ужасов сказали бы – «Так себе поездочка».
Сергей глянул на Вику. Она решила подремать немного, сбросила куртку и туфли, с ногами залезла на сиденье, положила голову ему на левое плечо и закрыла глаза.  А потом долго молчала. Когда Сергей уже вроде бы сосредоточился на окне – а за ним пролетали спешащие куда-то птички, «голые» деревья, играющие дети, дамы с собачками и мужики с кипами газет в руках, Вика вдруг встрепенулась и сказала ему:
– Это может быть опасно. А мои слова звучат как приговор для нас.
– Ничего еще неизвестно, – бросил Сергей тихо, и поцеловал ее во влажный лоб.
– Нет. Это точно опасно. Разве ты не слышал о женской интуиции, дурачок мой?
– Я слышал, что ИНОГДА, она ошибается, – и он толкнул ее плечом.
– Иногда. Что это за слово такое? Ничего не значащее слово для той, у кого дома дочка осталась одна. Надеюсь, она хоть покушала. Ей ведь пока не напомнишь…
– Можешь не ехать. И вообще, ты же сама предложила. Хочешь, закинем обратно тебя, а я поеду один. Мне не хочется, чтобы ты плохо себя чувствовала. Ну, и что ты решила, Вик? – спросил он спустя несколько долгих, «гробовых» секунд. – Ау.
– Я еду с тобой. Прости. Всякие мысли в голову лезут. Человек ведь слабеет перед тем, чего боится.
– Тебе не за что извинятся, Вика. Страх – это нормально. Я тоже его чувствую. Да зачем я вообще втянул тебя в эту дикую историю? Блин. Глупо и так необдуманно поступил. Принимать такое важное решение с участием алкоголя. Грандиозно же! Браво, Сергей Астафьев, – стукнул он себя по щеке. Вика поцеловала ее. Спереди от них, старичок поглаживал свою бородку, и даже пускал большую струю слюны на лацкан замызганного грязью, пиджака. Мешковатые штаны его, были в мазуте, и еще в чём-то, похожем на варенье. Он пробормотал под нос что-то невнятное, и поддал газку. Пассажиры сначала не обращали на него внимание. Потом, когда он поехал по выбоинам, при том – специально, они прикрикнули на него, и увидели, что по его лицу расплылась довольная ухмылочка. И выходки вмиг прекратились.
– Все правильные решения принимаются именно так. Расскажи, что там за окном.
– Ты можешь и сама посмотреть. Я плохой рассказчик. Думаю, ты это заметила в баре, когда я рассказывал о своем идиотском, неудовлетворенном детстве, и едва подбирал нужные слова. Я как писатель, который никогда не читал важных книг.
Вика еще крепче прильнула к нему. Буквально вдавилась в его тело. Он обнял ее.
– Нет. Я хочу посмотреть на Кашанталь «твоими глазами». Иногда важнейшие, и такие нужные детали ускользают от человеческого взора, просто потому что глаз «замылился». Знаешь, как у редакторов в книжных издательствах: они ж читают и читают, и вроде вот уже всё – ошибок не нашли. А еще кто-то посмотрит, и вдруг скажет: «Да что же это за круглый стол овальной формы?». Эх, Достоевский. Ага!
– Ты что, перепила в баре немного? – Сергей усмехнулся и легонько почесал ее за ухом.
– Немножко. Так ты мне расскажешь, что там за окошком, или нет? Расскажи! Ты ведь не сможешь отказать мне, если я положу ручку тебе между ног? – засмеялась она хитро, поглаживая его бёдра.
– Да… Вон старая, детская площадка. Карусельки, качельки. Только детишек там нет. Краска везде облупилась. И мусор валяется. А пепельные стены разукрашены непристойными граффити. Хочешь, скажу, что там написано?
– Нет. Я знаю. Проехали уже?
– Проехали. А вот наш маленький парк. Красивый даже. Правда, деревья немного грустные.
– Это как?
– Ветки вниз опустили. И кора сползает. Будто кто-то мучил их, бедняг. А листья! Листья всё летают и не сдаются жестокой осени – шелестят себе тихонько, и бьют нам по прозрачному стеклу.
– Я слышу. Прекрасный, такой умиротворяющий звук. Я обожаю позднюю осень!
– Я тоже, – бросил Сергей.
– Но почему тогда, обозвал ее так? Почему она «жестокая»?
– Мой отец называл ее так, когда я был ребенком.
– Почему?
– Понятия не имею. То была пьяная философия во время бесед с сыновьями. Ну а что дочь твоя? – резко сменил он тему.
– Что «дочь моя»? – всполошилась Вика, убрав руку с его ног.
– Она любит осень?
– Диана? Ну, она у меня «летняя птичка». Раньше мы любили ездить на море. Но теперь…
– Теперь не любите? – спросил Сергей спустя несколько секунд.
– Не знаю. Не хочется нам никуда. Сидим себе дома. Я на работе. А она в школе. Кино по вечерам, но разговариваем мало. Она стесняется меня, что ли. Ничего не рассказывает. Я-то стараюсь ее разговорить, но не знаю… Не получается у меня с ней. Она считает меня старой, скучной женщиной. Я не слушаю рок, – хмыкнула Вика.
– Я хочу с ней познакомиться. Можно?
– Ты слушаешь рок, старичок? – засмеялась она.
– Нет. Я слушаю людей.
– Познакомишься. Если снова выглянешь в окно. Ради меня, Серёжа. Ну! Давай-давай. Я хочу слушать тебя вечно. У тебя голос, как у профессионального чтеца!
Сергей тихонько засмеялся – она залезла рукой ему под рубашку, и пощекотала.
– Вот неугомонная ты. Почту вижу и универмаг. Людей просто навалом. Кричат все. Ругаются. Я кстати, недавно был в одной аптеке. Черт, что там началось! Те дамы просто трахнули мои больные мозги. Я чуть не свалился от гриппа прямо к ногам тех тупорылых сучек.
Вика толкнула его в бок. Сергей улыбнулся, и притворился, что ему стало больно.
– Почта и универмаг – это же «флажки» нашей планеты. Она кричит и машет ими, зазывая Вселенную к нам в гости. И не ругайся, хорошо? Муж мой вечно ругался. Это пугало нас с Дианой. Ведь любую женщину напугает муж, орущий на нее как псих! Избави меня Бог встречаться с холериками. Ты, случайно, не холерик? И не надо смеяться. Я серьёзно! – обиделась она, засопев.
– Ладно, Вика, не буду. Я скорей всего, обычный сангвиник с душой меланхолика и мировоззрением флегматика. Но раньше я был холериком – это грустная правда.
– Ясненько. А разве человек может менять свой темперамент как старые перчатки перед новой зимой? – полюбопытствовала Вика.
– Не знаю. Надеюсь на это, – и Сергей пожал плечами.
– Угу.
– Ты хочешь о нём поговорить?
– О ком?
– О своем муже.
– Не сейчас. Для этого еще будет время. Время – это… Ну, продолжи. У каждого человека есть определение времени. Скажи мне свое.
– Время – это парус корабля во время шторма. Если бы я был писателем, то начал бы свой первый роман с этих слов.
– Хм. А я бы сказала, что время – это шторм во время сна. А любовь – вера в то, о чем мы тут говорили, дураки.
– Ок. Но ты точно перепила. Всё. Мы подъехали уже. Хватит нам болтать об этой ерунде. Грусть – есть явление приобретенное. Потопали. Спасибо вам, «папаша»!
Сергей расплатился с таксистом. Тот посигналил им напоследок, газанул так, что обрызгал их ноги жидкой грязью и умчался. Переглянувшись, пожав плечами, они вошли в подъезд Кшиштофа.
***
Он отличался от подъезда Сергея. Здесь было чисто, светло. И пахло хлоркой. Но к этому запаху примешивался еще один «аромат» – пот трудолюбивой хозяюшки, с которой им суждено было познакомиться через минуту-другую.
Сергей нашел нужную дверь – ту, что с Девой Марией, и легонько постучал в нее.
Вика стояла рядом и держалась за его массивное плечо. Она не была пьяной – нет, но была немножко напуганной. Известно, что водка практически «убивает» страх, но она чувствовала, что некоторый его осадочек до сих пор остался в теле, и засел где-то в пятках и скрёб их своими грязными, длинными ногтями. Было неприятно.
Рядом с квартирой Кшиштофа находилась еще одна – с незаметной, узкой дверью, и внезапно, она с шумом открылась. Оттуда выползла низкая, худая, сморщенная, близорукая бабка. Очки занимали большую часть ее квадратной морды, а бледные руки с силою вцепились в потрескавшуюся дверную раму, наверное опасаясь, что незнакомцы отберут ее. От белоснежной, толстой пижамы, воняло старостью. Под мышками расплывались огромные пятна пота.
– И чего надо? – гаркнула она. – Только полы везде помыла, а вы уже и пришли. С этими грязными подошвами пришли, да? Натоптали мне тут. Я, что ли, должна за всеми убирать? Я устала! Устала я! Понимаете, молодежь? Чего вам надо от меня всем? – накинулась она на них. Сергей сначала даже и не знал как, и что ей нужно говорить. Он решил начать с покашливания и легкого поклона – весьма неловкого приветствия. Вика закатила глаза и повторила за ним, но разъяренная бабка никак не отреагировала на их напускную – как ей показалось, вежливость. Она молчала.
– А мы же не к вам, мы к другу нашему пришли, – миролюбиво сказал Сергей. Он улыбался как можно шире – неестественным оскалом, и сильно нервничая, стучал пальцами по стене. Вика же в это время, рассматривала полустёртую, старенькую икону, и дула на свои руки, пытаясь их согреть.
– Кшиштоф Варец здесь живет? – спросила она, и плотнее закуталась в куртку. Ей вдруг захотелось вернуться в машину таксиста. Там хотя бы было тепло. Здесь же стерильность соединялась с могильным холодком, отчего ее ноги дрожали. – Мы к нему пришли…
– К поляку? Нет его. Еще утром ушел. Не знаю куда. Но вот что я знаю, и что вам сейчас скажу: воняет из его квартиры ужасно – гнилью, понимаете? И муравьи от него прямо ко мне лезут. Через розетку, суки такие. Сплю, а они давай ползать по мне. Везде эти твари. В панталонах, и в лифоне и даже в шитье, чтоб им там пусто было, проклятым! Я уже сколько раз с ним ругалась, а он только улыбается прямо как идиот и кивает мне. И собака еще вечно у него скулит. Звуки страшные, будто бьется что-то стеклянное. Главное – каждый божий день. Достал меня просто. Где взялся на мою старую головушку? Но не выгоняю, ведь платит больше остальных жильцов, и говорит: «Это вам за всё то». Но за что, я никак не пойму! Или я такая глупая, или он дурак. И вот вы… – она замялась, поглядывая на Сергея с опаской.
Сергей склонялся к первому из ее вариантов – к тому, что она очень глупая. Бабка начинала немножко выбешивать его.
– А вы, наверное, домоправительница, да? Ну же! – «прошипел» Сергей. Ему уже не терпелось попасть в квартирку Кшиштофа. Что-то подсказывало – нужно было торопиться. Попасть внутрь, пока хозяина нет дома.
– Да. Старая Кошелка – вот так все меня и зовут. А настоящее имя Маша. И зачем вам сдался этот чудаковатый поляк? Родственники? Забирайте на хрен отсюдова! Не нужен он тут. И всё какие-то таксисты ходят к нему, ходят. Цыгане вонючие!!! – закричала она вдруг. Потом немного успокоилась, и спросила: – Забираете его?
– Серёжа…, – Вика толкнула его ладошкой. Он посмотрел на нее и кивнул. А она ответила ему тем же.
– Нет. Так, а сейчас слушайте меня очень внимательно. Как вас там по отчеству? – спросил Сергей спокойно.
– Семеновна.
– Итак, слушайте меня внимательно, Марья Семеновна. Я собираюсь взломать эту дверь. С вашей помощью – если дадите нам ключи. Или можно без вас, и я просто выбью ее. Что вы скажете на это?
– Я спрошу: зачем, и еще спрошу: не боишься ли ты полиции, верзила. Может вам и вздумалось ограбить кого – это ж у вас как два пальца об асфальт, так идите вон в соседний дом, а мою крепость не троньте. Понятно вам, проклятые наркоманы? – взбеленилась бабка.
– Этот поляк подозревается в убийстве моих родителей. Я не буду долго спорить! – процедил Сергей сквозь зубы.
– Не верю. Ты что, полицейский? Корочку тогда предъяви, верзила. И пуганые мы уже. В прошлом году приходили к нам с мэрии – так вот я этих мерзавцев поганой метлой отсюдова погнала. Вздумали тут свои порядки устраивать. Ни за что! Нет!
– Я, чёрт возьми, сдаюсь, – сказал Сергей Вике, и со всей силы как грюкнул ногой об дверь Кшиштофа. Вика выругалась и опустила голову. – Вот, сейчас начнется!
– Караул! – закричала Марья Семеновна и спряталась за своей дверью. – Вызову! Вызову их всех. Будешь ты у меня в клетке сидеть, обезьяна. И проститутка тоже!
Ее вопли смолкли. Сергей еще раз ударил – в область замка, и тот сломался. Да не только он, но целый косяк, и дверь просто рухнула вперед, подняв огромную кучу пыли. Прежде чем она рассеялась, Сергей услышал щелчок пружинки, но сначала не придал этому значение. Вика держалась за его руку. Она тихонько вскрикнула, когда за умирающим, пыльным облаком, увидела ту собаку, изъеденную червями. Кто-то ее выпотрошил и повесил на люстре. Вокруг вились мухи. Сергей узнал ее по куцему хвосту – то была Маня. В квартире не было окон, но было много ярких огоньков – зажжённые, толстые свечи стояли на полу. Сначала им показалось, что их здесь тысячи. Потом они поняли, что огоньки просто отражались от чего-то, да бликовали в глаза. Некоторые из огоньков уже успели потухнуть, и теперь чадили длинными струями вонючего дыма – будто автомобильные покрышки горели. Но не этот запах преобладал тут – а сильный аромат разложения, который соединялся и с другими, неприятными дуновениями. Если бы Сергей не выломал дверь, было бы слишком темно, а теперь сюда «наведался» яркий луч света. Лампа в коридоре превратилась в своеобразный фонарик для исследования этого кошмарного места.
Прикрывая рты и носы руками, они медленно вошли и увидели, что вся огромная комната заполнена разбитыми зеркалами. Осколки мерзко захрустели под ногами.
– Боже мой, Сергей! Они везде. Ты только посмотри. На стенах, потолке, на полу и вон на том шкафчике. Зачем он их разбил? И зачем ему понадобилось так много зеркал? – ужаснулась Вика.
– Не знаю. Смотри под ноги и ничего не трогай. Как же здесь воняет, черт возьми!
– А что это за синие баллоны на полу? Они огромные. Чёрт! Газ? Похоже, или же я не права? – прошептала она, дрожа всем телом.
– Не знаю я, – Сергей занервничал. Он припомнил, как Кшиштоф приглашал его в гости, и мурашки побежали по спине. «Тот, кто живет здесь – псих» – подумалось ему, пока он рассматривал древние, безногие кресла, запятнанные экскрементами. Его немного замутило. Он осмотрел низкий потолок и увидел каскадную паутину. Она пряталась в узких, темных углах. На одной из стен, висел огромный стенд со старыми, полинявшими от времени, фотографиями. – Ты…, – Сергей почесал нос, громко чихнул, подошел к стенду, и начал его рассматривать. Все лица – детские, мужские и женские, казались незнакомыми. Одна из фотографий была подписана: «1990 год. Наш первый сыночек – Кирюшка Астафьев». Сергей быстро сорвал ее со стенда, и впился глазами в молоденькое лицо матери, которую он сразу узнал – по змеевидному колечку на мизинце. Она держала на руках хнычущего младенца. Лицо его было зачеркнуто черной ручкой. А рядом с женщиной и ребёнком стоял отец Сергея – высокий, статный, усатый морячок в тельняшке и синих, дырявых штанишках. Он язвительно кривился, показывая своим крючковатым пальцем на руки младенца. Они были перемотаны бинтами. Сергей тяжело задышал. А когда Вика вдруг заговорила, он не на шутку испугался, и вздрогнул, будто его ударили током.
– А эти отпечатки ладоней на бумажных листах? Зачем он развесил их на красные нитки?
– Не знаю, Вика, – и он снова опустил глаза на фотографию. – Мой умерший брат. Какого хрена тут творится, Вика? – прошептал он.
Но Вика не слушала его. Она сорвала листок, скомкала и быстренько спрятала его в карман джинсов.
– А что это за огромный, железный сейф на столике? Только глянь! Тут открыто! Погоди-ка, я вот сейчас…, – и она опустилась на колени.
– Вика! Я ведь сказал: ничего не трогай здесь, – крикнул Сергей, и ухватился за ее плечо.
Но было уже поздно. Она приоткрыла дверцу и что-то клацнуло. Там стояли часы и лежала записка. Дрожащими руками Сергей развернул ее и прочитал: «И смерть явится в нужный момент, а к вам лично через 2 минуты. Дом заминирован». Вика закричала, присела на корточки, стала плакать. Сергей спрятал фотку в карман, да присел рядом с Викой.
01:55… – защелкали цифры на экране телефона.
– Бежим! – крикнул Сергей, дергая ее за руку. – Некогда нам реветь! – после того, что они здесь увидели, Сергей абсолютно не сомневался в правдивости послания.
Она схватила его ладонь и рывком поднялась на ноги. Всё тело ее дрожало. Лицо было в пыли, слезах. По спине ползал огромный, черный паук. И хорошо, что он решил не привлекать ее внимание, а мирно сполз по куртке на пол, отправившись куда-то во тьму.
– Нужно попытаться спасти людей! Спасти хоть кого-то, – пробормотал Сергей в дверях. «Подлая» известь воспользовалась этой ситуацией, и сразу начала оседать на его курточку, рубашку и брюки. Он походил на усталого строителя, у которого только недавно закончилась самая тяжелая в мире смена. Но Вика его не слушала – наверное, размышляла о чем-то своем. Хотя, скорее всего – ее парализовал шок.
– Что? – спросила она. – Я не…
Сергей отвесил ей легкую пощечину. Она удивленно заморгала глазами, кивнула и показала пальцами знак «Ок.».
– Здесь живут люди. Полный дом невинных людей! И все они погибнут из-за нас. Та пружинка… Мы активировали эту бомбу… Но мы же можем…, – бормотал он.
– О, Господи. Точно, Серёжа. Стучи в каждую дверь. Я тоже буду… Я тоже буду.
И они побежали. О, как быстро они побежали, стараясь забыть о тикающих часах за спиной. Стараясь забыть о мобильнике – мигающем таймере. Стараясь забыть о чёрных, квадратных брусках, и тоненьких проводах, которые «змейками» уходили вниз – в узкую трубку.
01:23…
– Откройте, Марья Семеновна. Бомба. Выходите. Выходите! – голос не слушался Вику. Он хрипел, стонал, скулил. Паника разрывала его на части. Вика стучала, а
старушка молчала. Дверь всё не открывалась. Сергей плюнул, и побежал дальше. Он постучал в следующую дверь и после коротких объяснений, встретил и повел пожилую парочку на выход. Мимо них «пролетела» потная, запыхавшаяся Вика с грудным ребеночком на перепачканных руках. За ними бежала полнотелая бабка в белом халате. Лицо ее было очень бледным. Она всё время оглядывалась назад. Думала ли она об опасности, или же думала обо всем том неисчисляемом добре, нажитом непосильным трудом, и теперь так поспешно оставляемом позади? Нам это точно неизвестно. Но нам известно, что в подвале этого дома, стоял ящичек с еще одной бомбой. C4. Он – этот опасный ящичек, думал только о долгожданной свободе. А «освободиться» – означало взорваться, и наконец-то вырваться из той тесной, темной комнаты.
01:11…
Дверь перед Сергеем открылась. За ней стоял белокурый мальчуган примерно лет одиннадцати, и жевал конфету. Не раздумывая, Сергей подхватил пацана на руки.
– А где твои родители, мальчик? – спросил он тихонько. Пытаясь не поддаваться панике, Сергей дышал очень медленно. Но шёл – быстро.
– На работе. Отпустите меня. Я всё мамке расскажу. И она вас в тюрьму посадит!
– Был я в тюрьме. Не понравилось. Расскажешь-расскажешь обязательно. Только на улице. Там и дождешься свою маму, хорошо?
– Хорошо.
Он быстро вынес его и сразу же вернулся назад. Вика пробежала мимо него, таща за собой упирающуюся молодую девушку. Она что-то объясняла Вике, держала в руках паспорт и плюшевого медвежонка. Никто не слушал ее упрямые завывания, а меж тем, речь шла о спящем, уставшем после ночной смены муже, которого она пыталась, но так и не смогла разбудить.
00: 59…
Они выводили мужчин и женщин, девушек и парней, бабушек и дедушек, да всех, кто шел добровольно и всех, кто открывал двери. Времени кого-то уговаривать у них не было.
00: 53…
К сожалению, некоторые двери не открывались. Кто-то думал, что это розыгрыш.
Кто-то посылал их на три буквы. Кто-то ругался. Некоторые плакали, но дверь не открывали всё равно. В дом проник ужас и бродил по широким коридорам, вопя о «конце света». Весь этот хаос напоминал побег с тонущего Титаника.
00:41…
Вдалеке завыли сирены. И когда их услышали, движение стало чуть оживленнее. Некоторые люди бежали так быстро, что их невозможно было рассмотреть. Вон какая-то тучная мамаша, а вон какой-то сухенький мужичок на костылях, и даже собаки с кошками понимали, что что-то не так. «Узники» царапались в закрытые двери, а те, кто смог сбежать, быстренько мельтешили лапками, чтобы выбраться из этого дома. Цементный пол завибрировал от массы торопливых шагов, а стены отражали и передавали дальше испуганное, человеческое эхо – «Бомба! Бомба!».
00: 20…
Сергей перехватил Вику уже возле «эпицентра» – логова Кшиштофа. Дышала она тяжело: практически задыхалась. На ее лицо было грустно смотреть. Он вытер его платком и быстро поцеловал дрожащие губки. Потом покачал головой и показал в сторону выхода.
– Нет, Вика. Нужно уходить. Это конец. Мы не можем спасти всех. Смотри: мы ж их напугали, верно? Смотри: все бегут, и спасаются. Давай теперь спасаться сами, как тебе идея? Неплохая ведь, да? – он говорил, да тащил ее за собой, несмотря на отчаянное сопротивление, которое она оказывала.
– Я должна забрать ее, Серёжа! – взмолилась она.
00: 15…
– Она не хочет выходить! Она дура! Глупая старуха! – прокричал Сергей.
– И другие тоже умрут…
– Мы вытащили всех, кого смогли!
00: 10…
– Мы ее обидели! – зарыдала Вика. Сергей подхватил ее на руки. Она была очень легкой – как пушинка. «Или это адреналин?» – подумалось ему, когда он выбегал из как будто дрожавшего здания.
Вдалеке собралась огромная масса людей. Многие кричали и плакали. Другие же просто стояли в шоке – будто соляные столбы возле Содома и Гоморры. Детишки скорбно зазывали своих потерявшихся родителей, а заплаканные родители искали орущих, заглушаемых толпою детей. Скулили собачки, и мяукали котики. Ветер и холодный дождь. Слезы и громкие стоны. Скорая помощь и грязная, полицейская машина. Воробей, взлетающий с крыши. Смерть, идущая с влажной косой. На том лезвии – висит чей-то переполненный кишечник. Вязкий, кровавый клубок падает на землю, и Смерть наступает на него костлявой стопой. Брызгает кровь и дерьмо. Смерть идет к дому. Заходит в подвал. Бросает косу на пол. Наклоняется. Потолок – низкий, серый, обвешенный кубиками C4. Смерть смотрит на ящичек. Проводки тянутся вверх – в железную трубку. Смерть падает на колени, а потом облизывает длинные клыки языком – толстым, жилистым червяком, и хохочет, поглядывая на цифры. Она заливается как сумасшедшая.
9…8…7…6…
Прилетел синий, маленький вертолет. Он завис прямо над зданием, и вдруг начал медленно опускаться. Молодой, некрасивый, безбородый пилот, который только недавно закончил учёбу, умрет в ярком огне. Быстро и безболезненно. Уже скоро – через…5…4…3…2…
Сергей упал на влажную землю, накрыл своим телом Вику, и закрыл слезящиеся глаза. Он вспомнил «Отче наш», помолился и попросил Бога обо всём том, о чем и следовало просить перед карающим мечом смерти – о жизни, счастье, и любви.
– Я люблю тебя, Вика, – сказал он.
– И я тебя люблю.
…1… 0… Взрыв.
Глава 6
Сначала она долго кричала, а потом потеряла сознание. Соник вытащил ножницы из ее груди. Дырочки получились маленькие, будто вампир укусил, но крови было много. Обильным, красным потоком, она стекала на живот, и туда, дальше – на ее промежность, медленно скапывала на пальцы ног и дополняла лужу мочи рядом с ними. В комнате было невозможно дышать. На полу развалились пустые бутылки, остатки еды, переполненные презервативы. Неизвестно откуда появилась муха, да начала жужжать над всем этим «адком». Полетав туда-сюда, устав, она присела на краешек корзины для белья. Здесь ей понравилось еще больше – воняло похлеще, а там, где так воняет, муха находит себе усладу. Моль-затворница, жила в комоде, среди неприхотливой одежды, и грустненько вздыхала, мечтая о свободе, которая была у ее соперницы. Иногда к ней наведывался дружок – старый, рыжий таракан. Он обустроил жилище за тоненькими обоями. Это же он рассказал ей последнюю новость: о «шаловливой» и «весьма неразборчивой» хозяйке квартирки, а еще о ее «странных» предпочтениях, касательно мужского пола. «Я люблю этого пошлого сплетника! Душка! Опа – ну, вот человечек! А что же он там делает?» – подумала моль, стыдливо подсматривая за этим незнакомцем через узкую щелочку. О, моль у нас та еще шалунья – любит всякие «зрелища». Вот она увидела волосатые ноги – «спичечки», трусы – американский флаг, мощную грудь с тату в виде огромной овчарки; она услышала его неразборчивый шепот; и подумав о несправедливости злодейки-судьбы, которая разделила всё живое на тварей да людей, моль решила:
«Я лучше спрячусь от него. Странный он какой-то. Да и скучно на него смотреть. Так, где-то у меня здесь был кардиган. Ням-ням. Таракан Василиск был прав: мы паразитируем на них, а они паразитируют на своих же друзьях, родственниках, и любимых людях. Вот только что они занимались любовью, а теперь – пшик: всё». Так думала наша «пессимистическая» моль, но нам уже пора оставить ее в покое.
Соник услышал взрыв. Он прогремел далеко, но достаточно сильно, чтобы стёкла в Ольгиной квартире треснули, и зазвенели тоскливой песенкой. Соник подбежал к окну, поднял жалюзи, выглянул наружу. На западе поднимался огромный столп черного дыма. В той стороне кричали люди. Выли аварийные сирены да завывали собаки. Тогда ему стало понятно, что какой-то идиот решил ограбить Кшиштофа. Соник задумался о трагедии и возможных жертвах, обернулся, и вздрогнул, когда
увидел стоящую перед ним Ольгу. Она ударила его длинной вазой – он вдруг упал на колени. Потом притронулся рукой к кровоточащей голове. В глазах его поплыл мрачный туман. Он застлал большую часть спальни, загораживал весь обзор. Но к стыду Соника, ему теперь не хотелось ни на что смотреть, ведь черт возьми, ВСЁ пошло не так. Краем глаза он заметил ее грязные стопы, да порванную простыню, которая не выполнила элементарную «работу», и в результате – узница оказалась на свободе. Теперь Сонику придется разбираться с последствиями. А может быть, даже подвергать драгоценную жизнь риску. Вот ситуация. Его спина неожиданно нашла надежную опору. Он оперся о холодную, «горбатую» батарею, недоумевая, откуда Ольга вытащила вазу. Но потом вдруг вспомнил, что та ваза ведь стояла на очередном, безобразном шкафу, который «жил» в уголку спальни. «Мне кажется, или наша Олечка немножко помешалась на шкафчиках? Еще она, не пойми зачем, коллекционирует старые, аляповатые и дурацкие вазы. Просто настоящий абсурд. Абсурд с большой буквой А в начале слова – это ж тупорылый, слепой жених для женской логики» – подумал он, нелепо улыбаясь, кивая, пытаясь двигать языком. Получалось у него не очень. Слюна заливала губы и текла по широкому бордюру подбородка.
– Как ты смогла развязать… простыни развязать… узлы развязать…, – мямлил он.
– Пилочка для ногтей, – кашлянула Ольга кровью, плюнув в него. А потом со всей силы шибанула ногой по его плечу. Соник отлетел к кровати. Сильный удар даже немножко взбодрил его, и когда она замахнулась еще раз, он перехватил ее ногу и повалил на пол. Они вцепились друг в друга. Соник попытался выдавить ей глаза, но руки заскользили по разукрашенному помадой лицу, и он всего лишь оцарапал его ногтями. В это время его схватили за яйца, начали дергать, да выкручивать их. Он взвыл, нащупал рядом с собой ножницы, схватил их и размахнувшись, взрезал ей левую половину лица – от виска и до подбородка. Под ними образовалась лужа крови – широкая, и все наполняющаяся. Ольга схватила остроносый осколок вазы и воткнула ему в голову. Реальность замигала перед Соником, а в глубинах черепа зашумело. Но даже сквозь тот шум, он слышал ее крик.
– Сука чертова…, – прошептал он, пытаясь хоть как-то сфокусироваться на своей взбешенной противнице. Та же, лупила его кулачками, ногами, головой, но удары ее становились все слабее и слабее. Она выдохлась и плакала – голая, вся в крови, едва живая, и еле дыша. Она лежала прямо рядом с ним. Соник тихо прокашлялся, попытался подняться, но ноги его не слушались, и когда он наконец-таки встал, то снова рухнул на пол. Она схватила его за правую руку, крепко сжала ее, и больше не отпускала. Рыдая, Ольга поднялась и резко навалилась на Соника: села сверху, и придавила к полу; зарычала прямо как первобытная наездница. Руки сложились в «молоток» – и бум-бум-бум мерзавцу по груди. Он охнул – воздух выпорхнул из его легких.  – Я соврала тебе, тварь! Насчет секса! И пенис у тебя маленький. Я не хотела с тобой трахаться! Да! Ничтожество! Я ведь пожалела тебя. Это была всего лишь благотворительность! – завопила она, ерзая на нем.
– Нет, милая, наше свиданьице кончилось, – пробормотал он и двинул ее коленом. В спине что-то тихо хрустнуло. Она сползла с него на пол, и получила очередной удар в лицо. Юшка потекла из ее носа. Девушка больше не вставала – лишь глупо моргала глазами и смотрела на своего убийцу. Соник стоял над ней. Он медленно отвернулся, сделал несколько шагов, потом упал и уже пополз к выходу. В дверях он обернул голову, с диким криком вытащил из нее керамический осколок вазы, и осмотрелся. Обвел взглядом стены и розовые, местами залапанные обои. – Я ТАК хорошо провел время, а ты? – спросил он. Услышав, что она закашлялась, пополз назад, но потом передумал и повернул обратно. Его липкое, от крови и пота, тело было облеплено ее длинными волосами и мелкими осколками разбитого зеркала – они сражались и играли в «Царя Горы» на рыжей перине, под которой и оказалось зеркало. Соник отплевался, смахнул с себя сверкающие «колючки», и тихо сказал:
– Этого не должно было произойти, Оля. Ну вот зачем ты в него стреляла? Зачем? Мы с тобой – пешки. Всего лишь разменные пешки в его игре. Он убьет всех, кто связан с Сергеем. А потом и его самого. Там у них семейная драма, ок.? Я соврал тебе. Я смалодушничал. Я ведь не такой человек. У Кшиштофа – еще козырь: мой отец. Ему ведь конец, если я не выполню указаний этого психа, понимаешь? Моя семья, я и ты – все мы страдаем из-за какой-то глупой мести. Это же неправильно. Всё, что я сегодня тебе наговорил, было продиктовано местью. У меня больше нет воли! Я уже и не человек вовсе. Я – раб «Колючего шарфа». Его язвы, его руки… Слышишь ли ты меня, Кшиштоф? Я выполнил всё, что тобою задумывалось. Вот! Теперь я возвращаюсь к тебе – на нашу базу. Не дай Бог, отец будет мертвым! Ну, а ты… прощай еще раз, Оля.
Она кривовато улыбнулась и пошевелила пальцами. Струйка крови вытекла из ее рта. Если бы у нее спросили, что болит, то она бы ответила: «Всё». – Соник, ты…
– Неважно, милая. Ты всё равно сдохнешь через пару минут от потери крови. Ты только посмотри, какую грязь развели. Ну, просто как на бойне, – голос удалялся. Соник был уже в гостиной – «мычал» там. Туда тянулся длинный, кровавый след. Ольга закрыла глаза, перевернулась на ушибленную спину, попыталась вдохнуть, но не смогла. Правый глаз ее, медленно приоткрылся, и увидел как черные точки заплясали вокруг головы какой-то незнакомый танец. Ее сильно затошнило. Ольга перевалилась на левый бок, и вырвала серовато-бледным потоком. Рассудок вдруг покрылся широчайшим «одеялом» мрака. Последняя, тихая, мигающая как фара в неисправной машине, мысль была такой: «Смерть не так и страшна, и уж точно не так болезненна, как это ужасное чувство в моей груди. Я умираю! Чёрт! Я умираю у себя дома. Умираю рядом с этой грязной корзиной для белья. И я снова забыла о стирке…».
Соник одевался медленно – кряхтя как старик, скуля как побитый пёс и отдуваясь, будто после продолжительной, утренней пробежки. Он улыбнулся самому себе да решил разбить «хренов» аквариум: БУХ локтем по стеклу. Посмотрел на быструю смерть рыбок и скрылся. Дверь осталась приоткрытой. А уже через две минуты, в нее ввалилась парочка – Вика с Сергеем.
***
Савилов прочитал «Кристину» Стивена Кинга еще в детстве. Сейчас ему снилось, что его сбивает огромная, белая машина – внедорожник, за рулем которого никто не сидит. «Может ли это быть безумный муж Кристины?» – подумалось ему. Всё началось с того, что дребезжащий «монстр» с большими колесами, вылетел из-за угла, когда он сам, жуя мятную жвачку, спокойно переходил дорогу. И некоторые приметы подсказали Савилову, что он оказался на одном из грязных перекрестков Фиолетовой улицы. Это была самая забитая и дрянная улочка в Кашантале. Кроме бедствующих домов, одного заброшенного спортзала, вечно закрытой аптеки для нищих людей, и трех-четырех третьесортных баров – «клоповников», тут не было, нет, и скорей всего, никогда не будет ничего примечательного. И он понимал, что спит: окаменел же весь, и перестал двигаться прямо на полинявшей от древности «зебре». Сломанный, покосившийся светофор замигал, слепя его глаза. Блик. Еще один яркий блик, и всё – БУМ, и обычного человека больше нет. Ноги сломались, хрустнувшие руки оказались где-то за спиной, голова расплющилась по асфальту, а толстое тело больше не представляло ценности. Хоть боль не ощущалось! Было ПОНИМАНИЕ да ПРИНЯТИЕ смерти. Он просто видел свою тушу со стороны, и что самое странное – совсем не грустил, не плакал, а наоборот, радовался чему-то: смеялся как ненормальный, смотрел на небо и ждал чего-то. Да мы знаем, чего он ждал, правда? Ждал сатисфакции с Богом. Ждал сверхъестественного объяснения того, что ему пришлось пережить за эти несколько лет. «Где мой гид?» – подумал он.
Над его головой летали ласточки, и пели о весне – наконец-то о весне, которую он так сильно полюбил! Еще с раннего детства, когда впервые пошел на рыбалку сам – без отца и его пьяных друзей. И в тот день, речка пахла свежестью, будто кто-то заботливо налил в нее новой воды да убрал мусор, захламляющий широкое русло. Надвигающаяся гроза раскинула над деревом мрачные крылья – обещала сильный ливень, но маленький Савилов никуда не ушел, а наоборот: остался рыбачить, пел во всё горло, свистел сиплым соловьем да ужасно промок под старенькой ольхой. Вернувшись домой – кашлял, но был чрезвычайно счастлив. Удивительное время – давно забытое время. И хоть он тогда ничего не поймал, его память спрятала эти яркие моменты в самый дальний уголок, очень долго лелеяла их, и только сегодня вытащила воспоминания на яркий свет. Наверное, чтобы показать «добро» своему вечно скорбящему хозяину, и немножко порадовать. Но это было только начало – первые снежинки надвигающейся «лавины радости».
Когда явился Саша – его маленький, умерший сын, Савилов зарыдал от счастья, и начал обнимать пухлого, улыбчивого мальчонку с нежными щеками и короткими ручками, которыми он хоть и пытался, но всё никак не мог обнять толстого папку.
– Я что, умер? – спросил Савилов, расцеловывая пахнувшие конфетами, аленькие губы сына. – Саша, скажи мне, только честно, я умер? – трепал он его черненькие волосики. – Я рад! Нет, я не в том смысле рад! Я рад, что тебя вижу – ушки твои!
Мальчик посмотрел на отца удивленными, светлыми глазками, ущипнул за нос и немножко растягивая слова, спросил:
– Тебеее больно?
– Да, – честно признался Савилов.
– Тогда ты еще не умер. Ты просто спишь. Кашанталь – не ад и не рай, а ты в нем.
– Если это и так, то я всё равно ужасно рад этому сну. Признаться честно, малыш, ты мне очень редко снишься. Даже не знаю, почему. Вон Софья рассказывает, что ты каждую ночь приходишь к ней во сне. Знаешь, она вся как будто «светится», – прямо как лампочка, когда говорит со мной о тебе. В такие моменты, мне приятно ее слушать.
– Это неправда, папа. Мы разговариваем с ней о ТЕБЕ. И я постоянно прошу ее не бросать тебя. Вот так. Это правда. Не удивляйся так сильно. Не надо так грустить! Кажется, мама исправно выполняет мои мудрые наставления, – сказал Саша и сел на асфальт. Савилов сел рядом.
– Хорошо. Я не буду грустить. Спасибо тебе. А почему здесь других людей нет? – полюбопытствовал Савилов, осматриваясь.
– Это твоя локация. Ее нельзя занимать.
– А почему я сам себя не вижу? Я призрак? Ты мой гид по загробному миру, да?
– Я не знаю. Меня позвали – и я пришел. Вон же твое тело валяется! На дороге!
– Нет, то мой труп. Кровь и кишки. А я вот стою и говорю с тобой. Я невидимый.
– Да уж. Не об этом сейчас нам нужно говорить, – замялся Саша, опустив глазки.
– А о чем же?
– Ты счастлив? Вообще?
– Нет. Наверное, нет. Точно, нет. Мне постоянно грустно дома.
– А хочешь быть счастливым?
– Конечно.
– Тогда полюби ее снова. Как в первый раз. Как на той дискотеке, когда она тихо подкралась к тебе, напугала, и пригласила на танец. Полюби ее так, как тогда, и у вас всё будет хорошо. И сестренка моя будет счастлива. Да и я здесь – тоже. Ну?
– Я… Спасибо за совет. Я постараюсь. Хотя, наш сломанный конструктор уже не починить. Деталей не хватает. Ты понимаешь? Мотаешь головой… не понимаешь ты ничего. В общем, спасибо еще раз…
– Не за что. Ты наверное думаешь, что сейчас я поведу тебя к Богу? Но, ты вот…
– Нет-нет. Зачем мне Бог? Мне достаточно и тебя. Я не дурак. Похоже на то, что ты должен мне кое-что рассказать, да? А я должен это кое-что запомнить, тут же проснуться, и сделать так, как ты скажешь сейчас? И тогда, наверное, явится мое спасение? Сон – это кино с моралью! – ухмыльнулся Савилов.
Мальчишка неопределенно махнул правой рукой и недовольно сморщил личико.
– Я уже тебе всё рассказал. Ты хоть слушал меня? А, впрочем, только что, на ухо мне шепнули, что тебя уже не спасти. А я ведь пытался! Папа, ты умрешь сегодня, что так, что так. Мне жаль! Взгляни на небо! Хмурится, ну прямо как лицо твоего трупа. Тучи в форме лысого человека… Лысого человека… Опасного человека…
Савилов раскрыл рот в изумлении. Оттуда вырвался луч света. Савилов испугался и прикрыл его. Ему стало холодно, хотя он и понятия не имел, чем чувствует этот озноб. Ему даже вспомнился старый, но в то время довольно страшненький фильм ужасов – «Человек-Невидимка». И смотря его в первый раз, с сопящей Софьей, он мечтал быть тем самым маньяком-ученым. Оправдывал себя тем, что антагонисты чем-то привлекают и чем-то манят; гипнотизируют даже самых добрых из землян. Сегодня, глупая мечта наполовину сбылась. И точно «ГЛУПАЯ», ведь он осознал, какими ущербными бывают человеческие грезы. Теперь же, ему сильно хотелось вернуться туда, назад, чтобы помечтать о чем-нибудь более существенном, более важном.
– От рака умру? – голос его захлебывался. Ему казалось, что он плачет. Вспомнил он и слезы матери, когда ее бил отец. «К чему все эти мысли лезут в мою голову? Сын предо мной сидит! Мой умерший сынок! Сашенька! Как там… Как же это он мог умереть? Нет-нет-нет, не хочу, чтобы это был сон!» – «пластинка» его мыслей вертелась слишком быстро. Голова сильно разболелась. Хотелось пить, есть, даже в туалет. Кашанталь вдруг показался до ужаса картонным – таким ненастоящим, и Савилов сильно сомневался, что найдет здесь жизнь и «нормальную» забегаловку, или «работающий» писсуар. «Я – человек-призрак. И я попал в посёлок-призрак» – подумал он с грустью.
– Нет. Ты не от рака умрешь, – пробормотал мальчик, и поправил свои беленькие шорты. Кстати, на нём еще была длинная, светлая футболочка с Микки Маусом, а вся его одежда составляла нарядик, в котором он умер, в тот памятный, июльский день. Савилову всё это как-то бросилась в мозг, и он на несколько секунд опешил.
– Тогда от чего? – встрепенулся он от сильного порыва ветра. Он чувствовал себя воздушным шариком. Кто-то держал его за веревку и не отпускал в небо. Ему же так хотелось! Хотелось туда! «Злой, такой злой этот ребёнок! Мне всегда почему-то думалось, что Бог – это всего лишь маленький ребёнок. Пацан. Но кто доверил ему чистое Небо?», – подумал Савилов. Его мысли запутались в тугой, хаотичный клубок.
– Я не скажу тебе, папа.
– Почему?
– Потому что, я был у Христа на елке! И ОН приказал мне не говорить тебе о ней. О смерти, то есть. Я и так уже наболтал много лишнего. Мне нужно тебе кое-что показать. Пошли! – скомандовал Саша.
Мальчишка повел его вперед по грязному тротуару. Через несколько шагов перед ними оказалась витрина магазина. За стеклом стояли четыре огромных телевизора и показывали моменты из жизни Савилова: несчастливое, скромное детство; юная взбалмошность; встреча с Софьей; поиски работы по диплому; покупка новенькой квартиры; рождение детей; а потом экраны вдруг погасли. Где-то недалеко, что-то громко взорвалось, а реальность съежилась, и расплылась перед мокрыми глазами Савилова. Внезапно полились горячие слезы, и ему показалось, что они разъедают его лицо. Он начал неистово тереть глаза, лоб, нос, губы, и толстые щечки своими невидимыми ладошками, но так и не добился хоть какого-нибудь результата. Боль не покидала его.
– Нет, – прошептал он. – Я хочу смотреть дальше, Саша! – но его сын уже пропал.
Савилов открыл глаза. Софья спала рядом, а включенный телевизор «взрывался» новостями. Он прикрыл голую ногу жены одеялом, сделал звук погромче и подсел прямо к экрану. На нём, миловидная блондиночка с тугим хвостом, перевязанным черной ленточкой, качала маленькой головой в такт своих слов – прямо как самый настоящий рэпер, и распиналась как сумасшедшая:
– Итак, сегодня – «Судный день» для Кашанталя. Во избежание нервных срывов и других недоразумений, мы просим детишек до 16, беременных женщин, пожилых людей – выключить ваши телевизоры. Ну, а мы начинаем. С вами – Соня Фоскова и канал «Кашанталь ++». Мы получили эксклюзивные кадры, и даже видеосъёмку с места событий. Случился жуткий теракт в микрорайоне Седых. Мэр уже выехал туда вместе со спасателями, пожарными и прочими, прочими. Только посмотрите на эти ужасающие кадры: жилой дом взорвался – огонь, осколки, ад; вертолет над ним тоже взорвался. Кошмар. А причины еще выясняются, но все наши свидетели утверждают, что в одной из квартир была бомба! В результате мощного взрыва, и пожара, случившегося после него, и к тому же охватившего еще несколько домов, погибло 233 человека – из них 10 маленьких детей. Вы можете видеть обгоревшие остатки чьего-то тела. А вот оператор показывает труп бедного ребеночка. На вид ему – лет пять. Что касается взорвавшегося дома, то там не осталось практически ничего, разве что свалка чёрных кирпичей. Выжившие жители очень напуганы, и находится в полнейшем шоке. Некоторых из них госпитализировали в больницу с легкими ранениями, или ожогами разных частей тела. Свидетель – Семак Виктор, утверждает, что людей пыталась спасти молодая пара – мужчинка и его женщина, которая якобы первая обнаружила бомбу в квартире друга. Они начали выводить людей. Имена их пока что не разглашаются. Но вот еще один обгоревший трупик – кажется это ребенок в руках мамы. Какой ужас! Игрушка лежит. Вспоминаются старые, сгоревшие Помпеи! Конечно же, эта аналогия неуместна, но ведь на наши камеры падает пепел, и мы просто… – тараторила ведущая.
– Господи, – пробормотал Савилов, всматриваясь в «фоторобот» Сергея и Вики – он сразу же узнал их: по волосам, по росту, и по одежде, которую они не сменили.
– Но на этом кошмарный денек для Кашанталя не кончился. Только что нам стало известно, что сгорела церковь – единственная в нашем посёлке. Свидетельницы – несколько напуганных монашек, утверждают и даже божатся, что видели своими глазами, как обезумевший священник Петр облил себя бензином, и поднес к телу спичку. Он бегал по церкви и поджигал всё, что хотело гореть. Говорят, он кричал – цитируем: «Он ничего вам не докажет. Нет-нет! Он вам никогда не докажет, что я спал с вашими детьми. Они сами лезли мне в штаны. Сами целовали меня! Я же отдал ему те чертовы вещи! Отдал ему ВСЁ! «Колючий шарф» обещал пощадить меня! Господи, прости! Я отправляюсь прямиком к тебе! Да-да-да. И я надеюсь – в твой светлый и хороший рай». Вместе со священником и деревянной церковью, сгорело десять прихожан: девять из них – женщины. А сейчас мы прерываем наш репортаж – кому-то из мэрии не нравится мой тон… Серый, выключай! Чтоб они все там сдохли, ****ь! – разъярённо рявкнула ведущая, разбросав мятые бумажки по стеклянному столу.
Эфирный шум будто разбудил Савилова от кошмарного, липкого сна. Он не знал, что и думать. Тут в дверь позвонили. Савилов встрепенулся, взял свой пистолет и отправился в коридор. Рука дрожала, и не попадала на кнопку, но вот наконец-то, свет загорелся и тараканы побежали по стенам, глядя на обеспокоенного хозяина квартиры.
– Кто там? – спросил он, прислоняя дуло к морщинистой обивке двери. Ответа не последовало. – Кто там, мать вашу? Ау? У меня пистолет в руках. Я полицейский! Я буду стрелять, если что…
Он выглянул в дверной глазок. Перед ним маячило лицо Симона – старого бомжа, которого он частенько «приходовал» на улочках Кашанталя. Даже еще недавно – когда некстати вмешался «геройствовавший» Сергей Астафьев, испортив ему всё, так тяжело приобретаемое настроение.
– Симон? Ты чего сюда приперся? Я ведь кажется не раз говорил тебе, не являться ко мне, когда Софья и дочка дома. Свинья! Забыл мои прежние указания? Чего ты молчишь, идиот проклятый? Вот баран! Скунс вонючий! Поднял меня ночью! А в своем ли уме ты? Опять напился вусмерть, идиот? Денег у меня нет. Не дам. Вали отсюда уже! Люди спят, а ты припёрся! Ну и дурак! Всё! Всё кончено! В услугах больше не нуждаюсь! – он так кричал, что заляпал слюной дверь. В нее всё так же звонили. Дзинь! Дзинь! Дзинь! В спальне, жена Савилова заворочалась и открыла глаза. Вся ее пижама провоняла потом. Ноги жутко чесались. «Что там за шум?» – подумала она, снова засыпая. Ей опять приснился ее любовник: высокий и тощий брюнет с прессом «а-ля совершенные кубики» и весьма длинным «причандалом». Уже через секунду, она снова оказалась в его крепких объятиях.
Он помнил, что Симон знал его адрес. Когда Софьи не было дома – когда она шла к своим языкатым, стервозным подружкам, Савилов куражился тут – в квартирке, «зависая» с Симоном. Славное время – три раза в неделю. Симон не отвечал. Зато стукнул по двери ногой.
– Папа? – раздалось за спиной. – Кто стучит? Я слышала взрыв. Мне приснилось?
Савилов обернулся и увидел Кристину – длинноногую, сонную куколку в пижаме со слониками. Волосы были растрёпаны. Глаза – заспаны. Она терла их пальцами.
– Иди в постель, милая. Это ко мне пришли. Сейчас я с ним поговорю и всё будет тихо-тихо. А взрыв тебе точно приснился. Как и мне. Вот ведь дурацкие сны, да? А позже, я тебе такой сон расскажу! У, закачаешься! Самый интересный сон! Да!
Он поцеловал ее в сухие губы, отправил к себе. Потом снова взглянул в глазок. И Симон до сих пор стоял там, пошатываясь и прикрывая голову глубоким, желтым капюшоном. Было хорошо видно длинную бороду, раскачивающуюся в такт тела.
– Твою ж мать, Симон. И чего ты здесь забыл… – сказал Савилов и открыл дверь.
К нему на руки свалился мертвец – холодный, в глубоких царапинках, из которых сочилась кровь, и какая-то сероватая жидкость – до жути похожая на гной. Когда она попала на его толстые пальцы – «кабачки», Савилов громко закричал, поднял вдруг помутневшие глаза вверх, и сразу же понял, кто стоит перед ним. Астафьев умело и хорошенько его описал. Кшиштоф Варец совсем не изменился: те чёрные перчатки, пальто с брючками; длинный нос, чёрные глаза, лысина. Еще он держал в руках пистолет, а Савилов позабыл о своем, продолжая беспомощно пялиться на улыбающегося мужчину-толстячка, который ни с того ни с сего, «спустил пулю с поводка». Потом еще одну. Ноги Савилова подогнулись сразу. Две пули пробили коленные чашечки, и вышли с обратной стороны. Он упал. Мужчина перешагнул через него, потом обернулся и послал пулю в лоб. Савилов умер. Софья выбежала в коридор как раз в этот момент. Кшиштоф бросился к ней алчной тенью вампира и схватил руками за горло. Она закричала. Он задушил ее и отправился в детскую комнату. Перепуганная криками и стрельбой Кристина, всё видела и всё слышала. Она спряталась под кроватью, среди игрушек, и в пыли, но Кшиштоф вытащил ее за ноги, и начал лупить пистолетом, пока она не отключилась. Он выстрелил ей в затылок и покинул квартиру. У соседей, хриплым лаем «заливалась» собачка. Она учуяла ЗЛО. А оно зашагало по скользким ступенькам вниз, еще вниз, и всё время вниз, уверенно – так шагают земные грешники, которые отправляются прямо в ад.
Глава 7
Они вошли. Сергей прислонился спиной к стене и вздохнул. Вика тяжело дышала. В горле першило. Оно мечтало о холодной воде, но еще лучше – о стакане сока. В нос набился черный пепел и мерзкая пыль – хотелось чихать и кашлять. Ну, еще и плакать немного, но Вика всё же сдерживала себя, и лихорадочно размышляла, не совсем понимая, а зачем Сергей приволок ее сюда – в дом своего врага? По дороге он ничегошеньки ей не объяснял и всё время молчал. Они быстро сбежали с места ужасной катастрофы и, высунув обезвоженные языки как собачки – адски жарким летом, стремглав примчались к этой безумной девушке, которая нападала на него! К девушке, которая грозилась его убить! Она ведь ненавидела Сергея! Всего этого было вполне достаточно, чтобы Вика боялась за него, да основательно подвергала сомнению принятое Сергеем решение. Тело ее болело, ноги ныли, руки же просто отваливались. Джинсы поистрепались. Каблуки на туфлях отвалились. А рубашка превратилась в какую-то помойную тряпку. Вика «пританцовывала» – ей хотелось в туалет, Слава Богу, что по-маленькому, а еще сильно хотелось есть – сейчас, она бы с удовольствием сожрала целого кабанчика. В ее животе урчало и бурлило. По изможденному виду Сергея – бедняга шатался вперед-назад, и едва стоял на своих двоих, Вика заключила, что подобные – такие прозаические, человеческие мысли, возможно, пролетали и в его усталых мозгах. «Истина же где-то рядом. Не так ли, агент Вика Сахарова?» – спросила она себя, с тёплой любовью вспоминая жуткие, ночные посиделки с друзьями: подгорелые чипсы от папы; мамину картошку фри; кучу попкорна; пиво в допустимых емкостях; такой уютный родительский дом; но самое главное – ее любимые «Секретные материалы». Иногда, оценивая опасную, недавно сложившуюся ситуацию, мозг покрывает себя «куполом воспоминаний». Он пытается отгородиться и спрятаться от действительности – прямо как ребенок, который прячется под одеялом родителей во время грозы. У мозга свое «одеялко» – память.
Сергей кашлял и пребывал в нерешительности. Потом он сделал один шаг вперед, и ногой, случайно, зацепив вазу с узкой шейкой, которая валялась тут же, на полу, разбил ее. Это вывело его из ступора. Он отряхнул свою рубашку и включил свет в прихожей. Рубашке это не помогло – она так и осталась грязной, а вот лампочка сработала на «ура» и беспощадно ослепила их уже немного привыкшие к темноте глаза на несколько секунд. Поддерживая друг друга за локти, они разулись, потом сбросили свои дурно пахнущие курточки на поистрепавшийся половик да замерли на месте, даже не представляя, что делать дальше.
– Оля! Оля! Это я – Сергей Астафьев! Нам нужно поговорить с тобой! – закричал он в сторону гостиной. – Мы пришли разузнать про Кшиштофа. Давай-ка забудем все наши давнишние обиды на сегодняшний день – на один лишь день, хорошо? – он отлично понимал, что говорит и спрашивает всякие глупости, учитывая то, что Ольгина дверь уже была открыта. «Значит, мы опоздали и ее грохнули. Но что это там так наляпано, вон – на той стеночке?» – встрепенулся он мысленно, пока Вика подтверждала четкость его зрения.
– Сергей, смотри. Здесь капли крови. Да вот еще – на ручке и возле двери. Что-то не так. След тянется туда. Раненый совсем недавно пробежал здесь. Ну, и вот еще, отпечаток ладошки на шкафу. Будто кто-то опирался на него. Не Оля ли это была?
Сергей присмотрелся ко всему этому и выругался. Потом извинился перед Викой и тихо сказал:
– Пошли дальше. Кажется, Кшиштоф добрался до нее первым. Чёрт! Погоди-ка, я посмотрю в ванной. Угу. Ничего, кроме пустой, душевой кабинки и унитаза. А на кухне? Ты там внимательно посмотрела? И тоже ничего? Ну, тогда идем вон туда. Ты чего застыла?
– Она увлекалась вазами? Я заглянула в шкаф. Там, кроме одежды, валяется кучка всяких ваз: больших да маленьких, битых и небитых, новых и старых, широких да узких, разукрашенных и не очень. Рисунки на них очень красивые. Ручная работа.
– Оля собирала и подделывала вазы, а потом продавала всяким дурачкам, которые считали себя настоящими коллекционерами современного искусства. Паша как-то говорил мне, что однажды, даже помогал Оле транспортировать какую-то вазу, на дачу старичка-миллиардера. Потом, когда их не слишком хитренький обман вдруг обнаружился, им пришлось оттуда спешно бежать. Между ними произошла ссора, и Оля сдалась. Она даже пообещала обеспокоенному Пашке, что больше не будет заниматься такими опасными вещами и попробует стать художницей. Я же видел ее рисунки: и неплохие там были, но гениальных рисунков у нее не было точно. Я думал, что она не хочет прогрессировать. Оказалось, что так оно и есть. Она даже заявила нам, что выбирает «реальную» любовь, а не «нереальное» искусство. Вот тебе и вазы… А еще она шкафы покупала на барахолке. Мало кто знал об этом ее увлечении.
– Художница? Что-то я здесь не вижу мольбертов и красок, – заметила Вика.
– Ну, может они в другом шкафу. Пошли уже, – и он потянул ее за собой.
Они медленно, держась за руки, вошли в гостиную комнату. Ступни моментально промокли, потому что весь пол был залит водой. Осколки от разбитого аквариума валялись на мокром, помутневшем ковре – тут, и вон там. Мертвые рыбки лежали возле окна. Простенькие, коричневые шторы и тюль были разорваны в некоторых местах. А большой, железный велотренажер перевёрнут на правый бок. И педалей больше у него не было, впрочем, как и огромного, резинового руля с электронным табло. Эти искореженные вещи, вдруг оказались на Ольгином письменном столе – среди пустых, винных бутылок, надкусанного сырка, какого-то вонючего кусочка мяса и надломанной плитки шоколада.
Свет был включен. Одна из четырех энергосберегающих, грушевидных лампочек – замигала и вскоре вообще погасла. Остальные продолжали работать нормально. Возле желтой, чуть полинявшей и, к стыду хозяйки – давненько уже некрашеной двери спальни, расплескалась широкая речка крови. Сергей присел на диванчик и обхватил руками гудящую от мыслей голову. Ему казалось, что все потеряно. Ему казалось, что Ольга умерла. Он не успел переговорить, объяснится с ней, не успел попросить прощения.
– Господи! – растерянно прошептала Вика. – Что здесь произошло? И где же Оля?
– Мы опоздали, – сказал Сергей тихо.
Из спальни вдруг послышались хриплые стоны. Вика крикнула и с диким ужасом посмотрела на Сергея. Сергей – на нее. Дверца открылась и к ним выползла Ольга Семакова: голая, вся в крови, и почти лысая, с воспалёнными и красными глазами. Она ползла на животе, тянула за собой одеялко – держала его на груди, прикрывая рану. Подняв голову и увидев, кто стоит перед ней, она улыбнулась и хлоп – сразу же потеряла сознание, уткнувшись носом в ноги Сергея. Молчание длилось ровно секунду, но даже за это ничтожное время, некоторые, светленькие волосики Вики успели встать дыбом. Нет, она видела раненого человека не в первый раз. И кровь она видела раньше – в баре часто случались драки, но еще никогда Вика не видела ее в таком количестве. Перед ней лежало ночное, кошмарное видение: слепленное из крови, глубоких ран и огромных синяков – умирающее существо, в ужасающем обличье незнакомой девушки. И она пугало Вику до чёртиков.
– Давай-ка перевернем ее, – скомандовал Сергей. Кряхтя, они перевернули Ольгу на спину. Любознательным глазам открылась жутковатая, «двухточечная» ранка с тонкой коркой запекшейся крови. А на посиневшем лице была еще одна рана, и не менее страшная: длиннющий порез тянулся от левого виска, по щеке и дальше – к подбородку. Этот порез был переполнен свежей кровью, да всяким мелким сором: мохнатыми катышками из ковра, какими-то длинными волосками, а еще Вика там увидела несколько черных и весьма активненьких муравьев, купающихся в крови.
Вика оторвала от своей рубашки широкую полосу ткани, положила на рану. Ольга дёрнула ногой.
– Нам нужно, наверное, намочить эту тряпку, – сказал Сергей, осматривая синяки на Ольгином теле. «Ее будто КамАЗ сбил. Живого места нет. И как она дышит до сих пор?» – думал он, удивляясь человеческой прочности. И ему вдруг стало ТАК стыдно за тот случай на кладбище. Ведь где-то здесь – на ее осквернённом тельце, остались и его «отпечатки».
– Мы не знаем как нужно, да что нужно делать. А если сделаем еще хуже? Она не умерла? Пощупай пульс. Да. На шее. Дай, я сама. Ага! Есть пульс! Нечеткий, но и такой сойдёт. Она не умерла! – объявила Вика, ухватившись за плечо Сергея.
– Нет, пока что. Еще дышит, бедолага. Ее не добили. Сильная девушка! Кто бы не напал на нее сегодня, мне кажется, он немного оплошал.
– Думаешь, это был Кшиштоф? – испуганно прошептала Вика.
– А кто же еще? Теперь всё вертится вокруг его жирного тела. Ублюдок! Что нам делать теперь?
– Может быть, «Скорую помощь» вызовем?
– Учитывая то, что сейчас творится в Кашантале, я думаю «Скорая помощь» сюда приедет не раньше, чем через два часа. Вот ведь блин. А за это время, Оля, скорей всего, скончается. Рана слишком близко расположена к сердцу. Видишь? Так что?
– У меня есть одна славная идейка, Сергей. У тебя есть мобильник? Нет? Ты здесь видел телефон? Наверное, я свой мобильник в баре забыла.
– Вон, на стене висит. Что ты задумала?
– Сейчас всё узнаешь. Дисковый? О, Боже мой! Эта дамочка, наверное, из «старой школы». Прости. Плохая шутка. Приподними ей голову, пока; положи подушечку под нее. Только осторожно. Не верти ее сильно. Мы не знаем, что у нее сломано, а что – нет. То, что она хотя бы ползла, уже хороший знак, – кивнула Вика.
Она бросилась к желтому, старому телефону, быстренько набрала свой домашний номер и начала считать гудки. Один, два, три, четыре, а на пятый трубку наконец-то сняли. Ей не хотелось думать, что ее милая дочурка не отвечала ей, потому что занималась сексом в этот ужасный момент! Но именно об этом она думала, теребя тоненький, «кучерявый» телефонный провод окровавленным пальцем.
– Диана? Это мама. Где пропадала? Что ж, это длинная история, и я тебе ее как-то расскажу, но не сейчас, хорошо? Ты там поела? Молодец. Да, я тоже. Итак, сейчас слушай мой вопрос внимательно: твой парень в Кашантале? Да, я знаю, что у тебя есть парень! Это мы с тобой тоже обсудим позже. Но еще я знаю, что он учится на медбрата, ага? Так вот хватай его за шиворот и быстро дуйте сюда. Серёжа, скажи ей адрес. Ну, ты его услышала? Давайте, поспешите там – дело у нас срочное, ок.? И пусть он захватит всё, что у него там есть по медицинской части. Нужно спасти человека, Дин, понимаешь? Умничка! Мы вас ждем. Пока. Стой! И захвати-ка нам еды, и одежду какую-нибудь. Ага, мои вещички. И еще те старые папины штаны с рубашкой, хорошо?  В моем шкафчике. Слева от синей коробки, ага. Разберешься, в общем. Поторапливайся, – прикрикнула она.
Вика повесила трубку. На пластмассе остались четкие следы пепла, грязи и крови. Внезапная грусть, а потом и злость посетила ее разум, ведь она расслышала шепот за торопливым, шикающим голоском дочурки. «Наглая малявка снова притащила того тщедушного паренька в квартиру, воспользовавшись отсутствием матери. 14, блин, лет.14!!!» – думала она со злостью, смотря на СВОЕГО задумчивого Сергея. Страшно сказать, но да, да и да, Вика уже считала его СВОИМ – то есть, как-то не представляла себя без него: без его сексуальной бороды, без тех зеленых глаз, без обворожительной, мягкой улыбки, без всего того грубого шарма… и еще, и еще, и так до бесконечности. Автору ж лишь остается с радостью и с замиранием сердца, признать, и рассказать всем, что любовь действует быстро – как одна первобытная девушка с дубинкой в руках, которая вдруг увидела своего первого мужика рядом с умирающим, поверженным мамонтом.
– Как она, Серёжа? – тихо спросила Вика, наклонившись над ними.
– Держится. Ты разговаривала с дочерью?
– Да. Сейчас она притащит сюда свою задницу, и задницу своего сверхсекретного парня – медбрата. Она думала, что я не знаю, а я знаю. Мать должна всё знать, да?
– Точно.
– Не знаю, почему он скрывает его от меня. Я видела их однажды – целовались на улице. Ну, моя – прямо как Велма из «Скуби Ду», только беленькая, а тот – Гарри Поттер на минималках: без мантии, молнии на лбу да всякого волшебства. Но мне кажется, он чуть старше нее, хоть по росту они одинаковы. Ей всего 14 лет! А ему сколько? Не знаю, и это меня бесит! – прошипела Вика.
– Наверное, этого она и боится, – улыбнулся Сергей.
– Чего?
– Разницы в возрасте. Может, думает, что ты будешь кричать на нее. Знаешь ведь, как бывает.
– Я никогда на нее не кричала. Этим вечно занимался Стас. Он…
– Я пойду, намочу эту тряпку, хорошо?
– Давай. А я пока присмотрю за ней.
Сергей отправился в ванную. Он закрыл дверь, упал на унитаз и уронил голову на руки. Встал, справил малую нужду, намочил тряпку холодной водой, сам умылся, и тяжело вздохнув, вышел. В туалет залетела Вика, закрыла дверцу. Сергей пошел к Ольге и стал вытирать ее лицо от крови, осторожно промачивая порез. Погладил ее голову, покрепче прижал одеялко к груди, укутал девушку в него полностью, и начал ждать Вику. Вот она вернулась и села напротив него, в кресло. А он остался сидеть на мокром полу, у ног раненой. С момента прибытия в Кашанталь, Сергей так и не побрился. Он думал сделать это еще перед тем походом в школу, но устал и забыл. Потом был бар Вики, тот арест, Савилов, быстрый круговорот событий, и вот теперь, его отросшая борода жутко чесалась. Наверное, от липкого и мерзкого пота, который заливал всё его лицо. Было действительно жарковато. Никто из них не знал, что они в квартире мерзлячки. Сергей почесал бороду короткими ногтями (и великое благо, что хоть их, он успел подстричь), и задумавшись о чём-то своём, стал стучать пальцами по полу.
– Как там она, Серёжа? – в который раз спросила Вика, энергично потирая руками свои колени. Они ныли, но тёплые ладошки сделали своё дело и боль вдруг ушла. Вика задумалась: «есть ли у боли дом, и где он находится? И туда ли уходит боль, после того, как ее прогонит человек?». Вика решила, что у боли всё-таки есть дом, но находится он, наверное, в пучине Тихого Океана, чтобы никто не смог найти и сломать его высокую башню. «Ну и конечно же, именно туда спускается вся наша земная боль, которая страдает от безразличия человека. Господи, и о чем я только думаю!». – Серёжка, прием. Ты что, меня не расслышал? Как она? – взволнованно переспросила Вика.
– Дышит. Кажется, она храбро сражалась, не так ли? Ты только посмотри вокруг! Пока тебя не было, я заглянул в спальню. Там настоящая «кровавая бойня» была! Иди, глянь. Только глубоко не дыши, ок.? Учись на моих ошибках. Меня вот чуть не стошнило, – скривился он.
– Та ванная комната – раскурочена. Кто-то «с корнями» вырвал зеркало из стенки.
– Да. Зеркало. Оно тоже в спальне. Разбитое зеркало под рыжими волосами. Будто Королеву Вампиров стригли. Гротеск…
Вика встала, открыла скрипнувшую дверцу и, скривив губы, заглянула в спальню. Антураж не изменился: всё было испачкано, загажено, отвратно. Кровь и вонь. А еще мухи. Много мух да тараканов. Да и моль-затворница наконец-то преодолела психологический барьер.
– Это случилось здесь, – констатировала она, щуря глаза. – Он мучил ее прямо тут – на том чёртовом стуле. Кровь, мухи, моча, тараканы, гной… помятая постель. Я думаю, что на ней занимались сексом. Разлитое вино плюс рваные презервативы – вот тебе и вся романтика. Серёжа, а скажи мне, во что мы чёрт возьми, ввязались?
– Во что-то очень страшное, и в то же время, до ужаса глупое. Возможно, ОН мой старший брат, но я еще не вполне во всём этом разобрался. Мне всё-таки кажется, что это какая-то старая тайна. И она покрыта туманом. Метафорическим, конечно.
– Что ты сказал? – Викины глаза округлились от удивления. – Старший брат? Я не понимаю. А как ты до этого дошел? – она закрыла дверь, обернулась, и подошла к нему вплотную – злая, с красными щеками, руки скрещены на груди. – И когда ты собирался мне обо всё этом рассказать? Ау, Серёжа. Приём. Может, ты собирался рассказать, после Второго пришествия Христа? Или же после того, как нас убьют?
Сергей вытащил помятую фотографию из надорванного кармашка брюк и, тяжело вздохнув, протянул ее Вике. Та взяла, но с некоторой опаской, так осторожненько – дрожащими руками, и начала рассматривать. – И это он? Младенец? Кшиштоф? – гнев ее вмиг улетучился. Куда он подевался? Хм, да он же спрятался в потайной комнатушке, ожидая подходящего момента! Способность контролировать эмоции – есть только у хорошеньких, мудрых женщин. Об этом еще великий Чехов писал.
– Видишь, там написано: «1990 год. Наш первый сыночек – Кирюшка Астафьев»? Я тебе кажется, говорил, что мама поведала мне однажды… У меня был старший братец, и он родился в 1990 году. Наша фамилия, и не только… вон ее руки с тем страшным змеевидным кольцом… мой папаша в его «знаменитой», вечно старой тельняшке – всё нити сходятся. Это и есть мой старший брат. Хотя мать говорила, что он умер от какого-то физического дефекта. По фотке видно – наверное, что-то с руками. Может, инфекция? Псих искал меня долго. Я видел на том стенде массу других людей. Наверное, мои родители спрятали эту фотографию, и когда он убил их, то возможно, обыскал весь дом и нашел ее. Я впервые ее вижу. Пашке вообще о третьем брате ничего не говорили. Мать попросила меня молчать об этом. А я ж рассказал всё Кшиштофу на той лавочке. Припоминаю, что он вдруг начал меня о дефекте расспрашивать. Вырвать бы себе язык и выкинуть его на свалку. Кажется, это я виноват во всём. Не подскажи я ему, он бы и не нашел меня никогда. Вот вся история. Остается только догадываться, сколько ошибок он сделал до меня. Боже! Сколько невинных людей погибло, пока он искал настоящую семью. Это какой-то кошмар. Я предполагаю, что он искал и находил те семьи, у которых в 90-м году, родились дети с какими-то физическими отклонениями. Но Кшиштоф ведь искал только «свой» дефект, и никак не мог его найти. И тут ему повстречался я – дурак, болтливый парень, и дал ему новую, истинную наводку.
– А совпадений быть не может? Много же есть Астафьевых… Даже в Кашантале. Может, это все-таки не твои родители? Может, этот странный ребенок вообще не твой брат? Не Кшиштоф?
– Нет. Видишь родимое пятно у мужика на щеке? Серп. В детстве отец пугал меня им. Говорил, что иногда, снимает его на ночь со щеки и машет им, машет – якобы, с врагами сражается. «Не будешь слушаться – зарублю» – говорил он. Я запомнил это пятно на всю жизнь. Оно мне до сих пор в кошмарах снится. Жуть! Ну, а мать, например, никогда не снимала то кольцо. Он подарил его ей на свадьбу, и больше никогда ничего не дарил. Нет, я уверен, что на снимке – моя семья в 1990 году. За 8 лет до моего рождения, и за 10 – до рождения Пашки.
– Господи! Получается, что этот бедный младенец не умер тогда. И родители тебе соврали! Скрывать такую тайну! Не рассказывать сыновьям о старшем брате! Что это за люди такие? Ой, извини меня, – покраснела она.
– Да. Они часто врали – по поводу и без него. Что было с тем младенцем дальше? Это и есть настоящая загадка для меня. Если на секунду представить, что Варец – его новая фамилия, то значит, его усыновили какие-то люди. Поляки, наверняка. Ну, Вик, тогда становится понятно, что мои лживые родители отказались от него.
– Отдали Кшиштофа другим людям? Из-за дефекта?
– Скорей всего. Но, возможно, и в пользу денег. Если им их предложили. Кто его знает, как там оно было? – и Сергей вдруг истерично рассмеялся.
– Вот почему он их убил! Он нашел свою настоящую семью с твоей помощью, ну а потом решил отомстить ей! Это… твое предположение? Варецы дали ему новое имя, но он как-то узнал о своих Кашантальских «корнях», вернулся сюда и казнил настоящих родителей.
– Да. Повесил. Симулировал двойное самоубийство. Я не видел трупов, но скорей всего, версия о самоубийстве будет аннулирована судмедэкспертами. Этим людям было не за что убивать себя. А ту записку он написал, чтобы все вокруг подумали, что мои родители якобы одумались по поводу моего изгнания. Понятно, было уже поздно, и в конечном результате: их смерть. Типа: «Ага, мы принимаем ее, так как мы никогда и не выбрасывали Серёжины вещички. Это была только наша ошибка, и мы искренне любили его, но с его возвращением домой, мы не удержались! Мы не смогли справиться с нахлынувшими эмоциями, прогнав нашего сынишку!» – и как-то так они будут думать по версии грязных газетёнок. Возможно я ошибаюсь, принимая огромный, запутанный «клубок» за одну, «прямую нитку». Устал. Мозг уже совсем «поплыл». Но какая-то доля истины в наших размышлениях есть, Вик. И это точно, – он прикрыл лицо руками и всхлипнул.
– Боже! Как всё запутано! А почему он напал на Олю тогда?
– Без понятия. Савилов сказал, что родители позвонили ей перед смертью. Может он узнал, что она узнала о нём, и решил «убрать свидетелей». Естественно ж, что никто не должен был найти его логово. Он ведь предусмотрительный, и ставит ту бомбу. Мы с тобой открываем входную дверь, пружинка вдруг щелкает, тот сейф открывается, и пошло-поехало. Он не считает трупы, а идет к своей цели прямым путем. Свидетели ему не нужны. Его цель…, – приглушённо буркнул Сергей, так и не закончив предложение.
– И какая же это цель? – Вика присела рядом с ним, крепко обняла и поцеловала в затылок.
– Мне вот думается, что это всего лишь сладчайшая (по его меркам) месть. Месть за то, что мои жестокие родители оставили его на чьем-то холодном пороге. А что касается меня… Чёрт, я даже не знаю. Я ничего не знаю! Я просто хочу спать. Вот и всё. Но как только я закрываю глаза, мне мерещится этот проклятый снимок. Он висит в самом центре его стенда. По нему течет алая кровь. Люди на фотографиях – кричат. Они просят меня остановить его. Убить брата… Отомстить… Ну почему всё всегда упирается в месть? – Сергей посмотрел ей прямо в глаза. – Кшиштоф…
– Но он ведь достиг своей цели. И что будет теперь? Твоя очередь умирать? Нет!
– Я не знаю, но моя сегодняшняя, пессимистическая интуиция подсказывает, что он возьмется за меня. Плохое предчувствие. Он обещал мне дорогу, полную слёз и горя. Надвигается буря. И, как и Кинговская «Буря Столетия» – она принесет за собой только ужас и смерть.
– Чёрт. Нет, я тебя ему не отдам. Слышишь? – вскрикнула Вика, зацеловывая его.
– Угу. Тебе нужно выбираться отсюда, Вика. Подальше от меня. Ты посмотри – я затащил тебя в самый настоящий ад. Кровная месть? Да ты просто в сериал какой-то попала, детка! – иронично усмехнулся он.
– Я уже вляпалась в это дерьмо. И всё. Не вижу смысла отмываться от нескольких капель, если на меня течет лавина. Я с тобой до конца. Ты хоть не врал мне тогда? Когда говорил мне перед взрывом: «Я тебя люблю»?
– Такими словами не разбрасываются. Нет, я не врал тебе. И я действительно тебя люблю, Вика. Хоть, это же глупо, наверное, учитывая продолжительность нашего знакомства.
– Нет. Это совсем не глупо.
– Тогда хорошо.
– Да. Хорошо.
– Спасибо тебе, – и он поцеловал ее. – Слушай…
– Погоди. Посмотри-ка на это, – и Вика достала отпечаток на бумаге, который она украла из квартиры Кшиштофа. Она развернула скомканный комочек и тыкнула в него пальцем.
– Где ты это взяла? – изумился Сергей.
– Там же, где и ты взял тот снимок. Глянь вот: на каждой руке, всего лишь по три пальца – большой, указательный и средний палец. А остальных нет. Что за хрень?
– Как я этого не заметил тогда на лавочке? Может, его перчатки…
– Ты был в плохом настроении.
– Да. Вот почему, он был в тех толстых перчатках. Но что тогда происходит с его руками? Что? – задумался он. – Это я во всём виноват! – вдруг закричал он. – Я! Я не должен был трепаться со всеми подряд.
– Не вини ты себя, – и Вика обняла его крепче. – Откуда тебе было знать, с кем ты говоришь?
– Угу. Стараюсь я. Посмотри, Вика, а вот эти дырочки на бумаге… ее ж как будто что-то разъело, да? – ужаснулся он.
– Как кислота какая-то.
– Точно.
– Он, монстр, что ли? И не человек вовсе?
– Человек, – сказал Сергей. – Считает себя человеком, и хочет доказать себе это, но те рисунки и зеркала в квартире, показывают ему обратное. Он – фрик. Урод. Убийца. Мразь. Он…
И тут в дверь позвонили.
***
– Маленькая блондиночка в квадратных очках – это твоя дочь? – спросил Сергей.
– Да, – прошептала Вика, стоя за его спиной, пока он смотрел в глазок. – Ну, что? – Хм. А безбородый, патлатый, нечёсаный пацанёнок, – это и есть наш доктор на сегодня? – сыронизировал Сергей.
– Ага. Открывай. Это они.
Он громыхнул двумя замками и открыл дверь перед незатейливой парочкой, если можно так выразиться, «ботаников из народа». Милая девушка – Диана Сахарова, пряталась за узкие плечи бледного, прыщавого, невысокого парня. Он смотрел на всех своими мелкими, коричневыми глазками, сквозь несуразно больше, круглые очки – очень уж некрасивые, в отличие от аккуратненьких Дианиных. Вика вдруг засмеялась, ведь она тоже пряталась за мужской спиной – «стенкой» всех девушек и женщин. Диана отпихнула своего парнишку и взвизгнув, рухнула в материнские объятия. Пакеты – огромные, полиэтиленовые, девчонка уронила на пол. «И кому они теперь нужны, если тут моя храбрая мама, которая спасла целую кучу народа, стоит передо мной?» – задумывалась Диана, расцеловывая грязные щеки матери и вымазывая их в блестящую, губную помаду.
– Роберт, – «мяукнул» парнишка и протянул руку в приветствии. Она была худой. В принципе, как и весь хозяин, над которым злой, уличный ветер, наверняка, уже не раз шутил, качая его туда-сюда, когда он шагал по тротуарам. Волосы ж у него были чёрные как смола, да длинными прядями ложились ему на плечики так, что он был немножко похож на смущенную и неудовлетворённую жизнью девчушку.
– А я Сергей Вячеславович Астафьев, – поздоровался Сергей, и поманил Роберта в квартирку. Как только их тонконогий гость с коричневым чемоданчиком вошёл внутрь, Сергей быстро хлопнул дверью – бах. Щелк – и замки на место. Щелк – и цепочку тоже.
– А «Скорую помощь» почему не вызвали? А, из-за того взрыва, наверное? Ну… – пробормотал Роберт, – и кого же тут нужно лечить? Надеюсь, дело легкое. Нет?
Вика указала в сторону гостиной. Но когда Роберт сделал шаг вперед, она вдруг остановила его, положив ладонь на грудь. Он посмотрел вниз, не понимая, что же произошло. Увидев ее руку, Роберт сконфузился и сказал:
– Ну я… это… здравствуйте, Виктория Александровна. Кажется, я ведь… не имел чести быть знакомым с вами. Дианочка столько всего о вас рассказывала. Об отце, правда, ничего не рассказывала, а о вас мне все уши прожужжала. Какая вы милая и добрая женщина, и всё такое, ну…, – он испуганно посмотрел на Диану и решил заткнуться.
– Угу, ты прав, парнишка. Приятно познакомиться с тобой, Роберт. Диана, ну а ты скажи-ка нам наконец-то, а сколько ему лет? – в голосе Вики слышалась ярость, и только Сергей заметил ее.
– Мама! – закатила та свои серые, как у лисички, глаза. Она сняла пальто и кинула его на пол. Там уже образовалась неплохая кучка одежды. Будь тут вешалка, она б посмотрела на этот беспорядок, плюнула и потопала бы отсюда вон. У вещей ведь тоже есть своя гордость, и если человек не пользуется ими, они ехидно ломаются. Но автор бы совсем не упомянул об этом, если б вешалки тут «по-настоящему» не было. Но она ведь была! Она лежала… СЛОМАННАЯ, в шкафу, что возле Дианы.
– Мне уже семнадцать лет, – ответил Роберт храбрясь, и раздеваясь вслед за своей девушкой: дутую, серую курточку – на кучу, грязные ботинки – рядышком. – Я на первом курсе медицинского университета учусь. Не то чтобы на самые «пятерки», но и не на «тройки», – подмигнул он всем, непонятно зачем. Диана же в это время сбросила белые кроссовки, и показательно – не мигая даже, и смотря маме в глаза, обняла своего парня.
– У нас нет на это времени, Вика, – нервно сказал Сергей, чувствуя, что та что-то затеяла. Кажется, назревал серьёзный, громогласный скандал, целый «БУМ-БУМ-БУМ», и этот скандал должен был касаться эмоций, несоответствия возрастов, ну и возможно, подросткового секса.
– Мам, а сколько лет – ЕМУ? – внезапно вспыхнула Диана, тыкнув указательным пальцем с чёрным ногтем, в Сергея. – Сколько ему? Сорок уже? Или сорок пять? Старичок, сколько тебе? – крикнула она со злобой в голосе.
У Сергея отвисла челюсть. Он удивленно посмотрел на девушку, которая прятала свое тело в огромную, красную, шерстяную кофту до колен. На худеньких ножках своих, она носила полосатые колготки с дырками на коленах. В носу – пирсинг. А в ее маленьких ушках торчали ромбовидные сережки. И они гневно покачивались, в такт ее головы.
– Эй! А я что, так плохо выгляжу сегодня? Мне всего лишь – двадцать восемь лет! Это всё из-за проклятой бороды! Я забыл побриться. Вот и всё. Так, я сейчас не об этом хочу…
Диана злобно посмотрела на покрасневшую, усталую мать и грубо тряхнула ее за руку. А потом начала кричать ей прямо в лицо:
– Он что, младше тебя, мама? Мне теперь называть его как? «Папашей»? Папаша, слушайте, а не пойти бы вам в жопу? Опыта у нее ищешь? Так я порасскажу тебе, какой у нее опыт! Закачаешься слушать. Ну, она уже раздвинула перед тобой свои ножки, нет? Длинные, сексуальные и крепкие ножки! Слушай, папа, а знаешь, что она умеет вытворять ими? Так ее покойный муж – Стас, тебе обо всём расскажет! Только он на кладбище! Вытащить его из гнилого гроба и расскажешь, что резать себе вены в ванной, да оставлять нас одних – это великий грех. Поможешь с этим? Нет. Я так и знала. Не везёт мне на отцов, понятно? Как бы и с вами… такой беды не вышло, – и она плюнула Сергею под ноги.
– Так, Диан! Ну-ка закрой свой грязный рот! – разъярённая мать отвесила дочери сильную пощечину после ее слов. Вика не смогла удержаться от подобного шага, выслушивая эти дикие фразы – ужасные, обидные, нелепые и такие болезненные.
– Всё, заткнулись все! – вспылил Сергей. – Там девушка умирает. Пошли со мной, Роберт. Бери свой волшебный чемоданчик и потопали. Я же надеюсь, что в вашем университете нормально учат? А вы идите за нами! Ни слова больше! Хватит уже ругаться!!!
И схватив парнишку за светлый свитер, он потащил его к Ольге. Мать с дочерью поплелись за ними. Диана потёрла покрасневшую щеку. Вика стыдливо спрятала лицо – идя в «хвосте» и смотря себе под ноги. Впервые в жизни она ударила дочь.
– И я тоже надеюсь на это. Честно, – промямлил испуганный, вспотевший Роберт,
неловко семеня за своим «похитителем». Естественно, что когда он увидел Ольгу, то чуть не потерял сознание. Он крестился как поп, отнекивался, отплёвывался, и даже хотел убежать. Сергей его успокоил. Вика укоризненно посмотрела на дочь, пока паренек нюхал нашатырный спирт, понемногу приходя в сознание. Диана же не обращала на нее внимания, доставая из пакетов колбаску, хлеб, сыр, и бутылки с минеральной водой. Расстелила газетёнку на диван и разложила всё туда. И пока Роберт осматривал, пальпировал Ольгу; пока Диана стояла над его «душой», Вика с Сергеем хитренько переглянулись, и с жадностью набросились на пищу, вмиг ее уничтожив. Остались только крохи и капли. Вика прибралась, а Сергей вынес сор в помойное ведро.
– Этот порез на ее лице – слишком глубокий и опасный для здоровья. И его нужно сейчас же зашивать, – констатировал юный доктор Хаус, беспокойно оглядываясь на всех присутствующих. Он уже успел надеть на себя длинный, белый халатик и нелепую, целлофановую шапочку.
– И ты даже сможешь это провернуть? – спросила парня Диана, положив руку ему на плечо. Он рассеяно погладил ее своей ладошкой в резиновой перчатке – весьма миленькая сценка. Вика обескураженно посмотрела на Сергея. Сергей же почесал левую щеку, едва заметно улыбнулся и легонько толкнул Вику плечом в плечо. Та понимающе кивнула.
– Да, моя милая Ди. Я смогу, конечно. Но мне понадобится всё ваша помощь, ок.? Но если все начнут опять тут ругаться, то никакого дела не выйдет. Моя медицина любит дисциплину, порядок да спокойствие! Как и я, чёрт вас возьми всех! Я ведь интроверт, а вы так кричите, что мне хочется умереть. Не кричите вы так, я прошу вас!
– Мы больше не будем, – прошептала Вика. Диана медленно кивнула. И Сергей к ним присоединился, вытирая рот салфеткой.
– Вот и хорошо. Ваша помощь…, – Роберт облизал губы.
– Не сомневайся, поможем, – сказал Сергей. – Меня волнует не лицо, Роберт, а ее рана на груди. Что ты скажешь насчет нее? – он присел рядом и тыкнул пальцем в Ольгу.
– Кажется, ее пырнули ножницами. Не смертельно. Я наложу на ранку тугонькую повязку и всё будет ок. Она сильно обезвожена. Вся в синяках, бедняжка. И ее нос сломан.
– Вправь его, – сказала Вика, подходя к нему поближе. Она даже не заметила, как тоже положила руку ему на плечо – свободное от Дианиной заботы. Роберт встал и отстранил их – повелительным жестом указал Сахаровым на кресла. Но когда те его не послушались, он вздохнул, махнул рукой и сказал:
– Легко вам говорить: вправь. Держите ее за ноги. А ты, Диана, за руки. Так, ок. А теперь поехали. Так, дамочка, а сейчас вы почувствуете кое-что неприятное. Фух!
Роберт «пальцами-клещами» схватился за Ольгин нос, резко дернул его вправо. В этот миг, Ольга задергалась. – Ничего. Ей немножко больно. Болит – значит будет жить! – объявил Роберт торжественно, вытирая окровавленные руки об мохнатые штаны. – Навоняли тут своей колбасой и сыром! Операционная – это же не базар! Понятно? Нужна стерильность! – разозлился он.
– Ты еще спальню не видел, – сказал Сергей. – Что делаем дальше? Говори, давай.
Руки у него дрожали. Стало тяжело дышать. Он расстегнул все пуговицы на своей рубашке. Вика увидела немного вспотевшую, курчавую поверхность груди, соски, и мощный, крепкий пресс живота.
– Будем зашивать ее. Сейчас я стерилизую иголку, и мы начнем. Принцип старый – вы все держите ее, а я работаю. Хорошо? Все меня услышали? Нельзя, чтобы ее ноги били мне по голове. Ей-Богу, было такое однажды на практике. Не вру я вам.
– Роберт, уколи этой бедняжке какой-нибудь наркоз, – посоветовала Вика, нервно облизывая губы шершавым языком.
– Я вам не дежурный врач, а обычный медбрат. И то, еще диплом не получил. Нет у меня никаких наркотиков. Даже стандартного эфира нет. И молотка – тоже, – он хихикнул над своей «чёрной» шуткой, но никто его не поддержал.
– Глянь сюда. А вот это что? – спросил Сергей, протягивая ему небольшой пакет с каким-то белым порошком. – Я нашел его под вон тем диваном, Роберт. Может ли быть, что это наркотики? Она, возможно, баловалась. Но я не знаю наверняка. Вот дерьмо. Нужно попробовать… Но времени нет…
– Да. Похоже на героин. Но я точно не буду его испытывать на ней. Это чертовски опасно! – он покачал головой.
– А я буду, – сказал Сергей, разорвал пакет, взял горсть порошка на указательный палец, и приподняв губы Ольги, растёр его ей по деснам. – Читал рассказ Кинга – там один хирург попал на необитаемый остров, резал сам себя, чтобы не сдохнуть от голода. Тот белый порошок «убивал» его боль. Он выжил! – объяснил Сергей.
– То рассказ, а это всё-таки реальная жизнь, понятно? И мне кажется, тот хирург – там плохо закончил. Я разве не прав? – спросил Роберт, взглядом ища поддержки у Вики и Дианы. Поддержки он не нашел.
– Мне всё равно, док. Я беру всю ответственность на себя. Зашивай скорее. Давай.
Роберт смочил ватный тампон спиртом и протер им порез, освободив его от всего мусора, от крови, от мурашек. Ольга тихо застонала. Сергей кивнул Роберту. Ну а тот облизнул тонкие губы, взял длинную иголку и чёрную нитку, стерилизовал их вонючим спиртом, а потом – указательным и большим пальцем, сжал рваные края раны друг к другу, и начал быстро зашивать. 
И вот тут, она открыла глаза и закричала. Но через две-три секунды, отключилась опять. Руки Роберта совсем не дрожали – шов получался хорошим, очень ровным. Закончив, он оттер крупный пот со лба, да приступил к ране на груди. Опрокинул спирт прямо в дырочки. Вонь ударила ему в нос. Ольга выгнулась дугой.  – Суки!! Болит, вашу ж мать! – закричала она, плюясь на всех красноватой слюной. Сергей дал ей новую дозу порошка, и она снова ушла в сонное царство. Вычистив рану от крови и гноя, Роберт наложил на нее толстый тампон. Тугой повязкой, перемотал Ольгину грудь, а потом удовлетворенно кивнул. По его приказу, они перенесли ее на диванчик. Роберт уверил их, что кости не сломаны; хребет не сильно задет. Он нащупал ее нитевидный пульс, поблагодарил всех, и самого себя за работу, после чего устало пробормотал: – Моя милая, нежная и дорогая Диана! Извини конечно, но кажется, сейчас мне нужно выпить. И знаешь, это будет точно не минеральная вода, ей-Богу! Сегодня, я наконец-то узнаю, что такое водка! Что? У вас разве нет водки? Дикари. А вот вино стоит чье-то недопитое! Я заслужил! – и он опрокинул бутылку в горло. Потом он отбросил пустую тару в сторону и крякнув, бухнулся в кресло.
Все посмотрели на него с восхищением. Диана обняла Роберта. Сергей пожал ему руку, а Вика поцеловала его в потную щеку.
***
– Кто напал на тебя, Оля? – спросил ее Сергей, когда через два часа, она пришла в себя. За это время, они как могли, вымыли ее тело мягкой губкой с мылом; надели на нее трусики, новые носочки и какие-то желтые штаны. «По-божески» – вот как она теперь выглядела.
– Ну, и кто все эти люди? – вопросом на вопрос ответила она, всматриваясь в них.
– Это Вика Сахарова, а это ее дочь Диана, а этот юноша спас твою жизнь. Он наш доктор. Роберт Васильевич Псовский. Это он перемотал тебя так, что и лифчик не нужен, – все вокруг мило заулыбались. Роберт же как-то смущенно опустил глаза.
– Спасибо вам, Роберт Псовский, – прошептала она, и легонько пожала ему руку.
– Не за что, – сказал Роберт. – Вы поправитесь. Этот шрам, что у вас на лице – он конечно, останется навсегда. Зато вы будете жить. А рана на груди – та вообще не опасная штучка, как всем показалось. Ну, я… А вся возможная опасность, прошла рядом с вашим храбрым сердечком. Вы кстати, очень везучая женщина, Ольга. В общем я рад познакомиться с вами. Может, мы всё-таки вызовем скорую помощь? – обратился он уже к Сергею. Тот увидел, что Роберт смущён и жутко нервничает.
– Не сейчас, – сказала Вика, дергая его за длинный рукав халата. Он и забыл снять его.
– Так кто на тебя напал? – повторил свой вопрос Сергей.
– Соник. Мой одноклассник и бывший, лучший друг. Грёбаный цыган! Вот он…, – крякнула Ольга, закашлявшись.
– Ты не спеши. И сильно не кашляй. А он как-то связан с Кшиштофом Варецом? Этот твой Соник? – взволнованно спросил Сергей, склонившись над ней.
– С твоим братом? О, да, он связан с ним. Но я вот смотрю, ты переглядываешься с этой своей миленькой Викой Сахаровой. Наверное, вы уже тут все догадались о запутанном, семейном родстве, – гневно спросила она.
– В каком-то плане, – сокрушенно кивнул Сергей.
– На меня напали, потому что я пыталась ТЕБЯ убить. Там, на том кладбище. Ага, ты помнишь. Соник сказал, что Кшиштоф хочет убить тебя САМ! Что ОН никому не позволит обижать тебя до той поры, пока САМ не придет за тобой. Он же убил твоих родителей.
– Об этом я тоже догадался, – кивнул Сергей.
– Соник помогал ему. Они сделали… это же было не самоубийство… – она снова закашлялась. Роберт что-то шепнул на ухо Сергею.
– Еще чуть-чуть, Роберт.
– Они собираются убить Савилова…
– Савилова? Зачем? – удивился он.
– Он тоже тебя как-то обидел.
– Боже! А Соник что-то рассказал про его руки? Кажется, у него какой-то дефект?
– Ага. Он сказал, что у «Босса» – стигматы, но ОЧЕНЬ странные: не с кровью, а с какой-то кислотой, которая прожигает всё. Чёрт, дай-ка мне еще того порошка. О чем я говорила? Все вы расплываетесь передо мной, люди! Туман. Я же вижу это туманище! Оно окутывает меня. Я… – и она помотала головой.
Вика понимающе кивнула. Сергей тоже. Он начал придумывать новый вопрос, но Ольга уже «отъезжала».
– Я один тут ничего не догоняю? – спросил Роберт, снимая халат и слаживая его в чемодан. На Роберте остались шерстяные штаны, свитер и выглядывающая из-под него, длинная рубашка в клеточку.
– Я тоже, Ро, – сказала Диана, обнимая его сзади, и положив подбородок на плечо.
– Он вам всё объяснит, детишки. А теперь дайте мне поспать. Я хоть и выжила, но чувствую себя чертовски мертвой женщиной. Кстати, если я умру сегодня, с вами, а потом вдруг встану, вы… вызывайте… Рика Граймса. Шериф справится. Он и…
Все виновато переглянулись, да понурив головы, пошли на кухню. Ольга закрыла глаза. Ей вдруг показалось, что в них насыпали битого стекла, песка, щебенки. Ей хотелось рыдать, но никаких сил на это не было. Через несколько минут, она уже мирно дремала, и даже протяжно сопела своим настрадавшимся носом. Ничего ей не снилось. Морфею было слишком страшно тревожить ее мрачными кошмарами, а ничего другого у него в сумке и не было. И поэтому, он прошел мимо ее головы.
Глава 8
Две усталые пары сидели за раскладным кухонным столом. Говорить не хотелось. За занавешенным окошком лениво просыпалось утро нового дня. По улочкам уже сновали бездомные собаки, и вечно куда-то торопящиеся люди. Некоторые из них – были одеты в дутые куртки, полушубки, пальто, шапки и тёплые сапоги. Другие – носили лёгкие свитера, джемперы, шляпочки, тонкие штаны, драные тапочки, да прозрачненькие юбки. В общем, как и всегда, все чувствовали погоду по-разному. Машины ездили быстро и нагло, велосипеды – медленно и скучно. Коты мяукали под тонкими, покатыми крышами. Ленивый молочник Карма насвистывал что-то, разносил несвежее молоко, рассказывал несмешные анекдоты, а его друг Лимбо – тонконогий садовник с огромной головой, подстригал деревья богатенькой семьи, которая благоденствовала в нескромном доме напротив. В небе «кружили» птицы. Но на всё это многообразие, наши герои отвечали лишь задумчивыми лицами. И в круглое окно так никто и не посмотрел. Сергей задумался о Кшиштофе; а Вика – о Сергее; Роберт думал о Диане, и о том, как сильно ее рвало вчерашним утречком; а Диана… а что делала Диана? Она тоже о чем-то подумала, резко встала со стула, подошла к новенькой, газовой плите с четырьмя круглыми конфорками, клацнула кнопкой и появился огонь.
– Может, выпьем чайку? – спросила Диана. – Вон и песочное печенье в тарелочке есть. Ух, как пахнет. Чего молчите? Мы ведь тут уже полночи сидим. Она ж спит?
Роберт кивнул и опустил свою голову на сложенные в «лодочку», холодные руки. Стул под ним протяжно скрипнул. Роберту сильно хотелось спать. «Ну, вот блин! Сегодня университет отменяется» – подумалось. Впрочем, чего правду таить? Как и любой хороший, но к сожалению – достаточно ленивый, молодой докторишка, в своем университете (что построился еще десять лет назад, в соседнем городке), он славился заядлым прогульщиком скучных лекций и практических занятий. Но вот «черта» его любознательного характера: всё своё свободное от вездесущей Дианы время, он посвящал «изнанке» – хоть и трудному, но самостоятельному изучению медицинских книг, анатомических атласов, трактатов, и практически ежедневной, ночной практике в Кашантальской больнице, куда он быстро устроился какими-то никому не ведомыми тропами, почувствовав в себе «расплавляющее сердце, яркое пламя трудолюбия и терпения». Будь в каждом из нас подобное пламя (что вполне возможно), то все люди оказались бы занятыми личностями, и не было б никакого горя на Земле.
– Вот и хорошо! Нам это необходимо! Я тогда поставлю чайник? – вопрос взял да «потащил» ее толстые, подвижные брови на лоб. Рот чуть приоткрылся. Длинный язык как назло начал ощупывать маленькую, но ноющую дырку в крохотном зубе на верхней челюсти. Рука зачем-то поправила короткую чёлку. – Ну, так что? Ау? Чаю? Кофе не осталось! – Диана стукнула ладонью по столу, привлекая всеобщее внимание.
Все синхронно, устало кивнули. Вика зевнула. За ней – Сергей. Роберт замечтался о конце учёбы, о пышной свадьбе, о трёх детях – двух мальчиках и одной девочке, о старости, и чуть-чуть о далекой смерти в теплых, нежных, Дианкиных объятиях. А когда за окном кто-то вскрикнул, он встрепенулся. Мечты растаяли, и ему стало грустно. За его спиной чиркнули спичкой, звякнули чёрным чайником и чихнули. Все сказали: «Будь здорова!». Диана поблагодарила, почесала нос, помыла чистые руки под напором холодной воды, тёкшей из уже заржавевшего крана, стараясь не притрагиваться к огромной горе вонючей, грязной посуды в глубокой раковине. А потом она села рядом с Робертом и посмотрела на Сергея.
– Сергей Вячеславович, так вы нам расскажете в чём дело? Мы с Дианкой вообще ничего не понимаем, – не поднимая головы, попросил Роберт, ожидая добренькую и очень милую сказочку на «ночь», еще плохо представляя, что «сказочка» Сергея Астафьева, абсолютно не подходит под такие характеристики. Ведь его история – его «сказочка», скорее походила на одну из старых, но вечных легенд знаменитых Братьев Гримм, ужасающие рассказы которых, внезапно испарились из библиотек – из-за современной цензуры. Она – наша цензурка, опасается за психологические равновесие детей, которые, когда ИХ никто не видит, могут и животное помучить, и сверстника избить до смерти, и с «лицом игрока в покер», преспокойно дойти к себе домой, чтобы высказать родителям какое-то свое «фи-фи». Но автор, конечно же, сожалеет, что отвлёкся чуть-чуть. Кажется, он позабыл, что нельзя стричь под одну гребёнку.
– Вы смотрели новости? – спросила Диана. – Там о вас рассказывали. И о том, как вы людей спасли от бомбы. Но всё равно много жильцов погибло. Мама, ты чего? В этом ведь не твоя вина. Всё-всё, пожалуйста, ма, не плачь так, – дочь подошла к ней и крепко-крепко – как это делают только искренно любящие люди, обняла ее. Вика разрыдалась, конечно. Сергей неловко обнял их. Диана сбросила его ладонь со своего плеча, злобно топнула ножкой об пол, и посмотрела на него так сердито, что Сергей даже немножко стушевался, опустив глаза.
 – А еще наша церковь сгорела, – сказал Роберт глухо, будто воды в рот набрал. – Все ходили туда молиться, и что теперь? Как говорил мой учитель-атеист: «Пасха отменяется. Бог в отпуск поехал. Так что, господа студенты, лечить людей, будем мы». Я ударил его за это, и меня лишили двух стипендий. Жалко церковь. Там же мама моя сердобольная, когда-то работала. Свечечки продавала. А теперь и мамы нет, и отец не выдержал, отправившись за ней в рай, и наша церквушка сгорела, – грустно сказал он.
– Церковь? – оживленно спросил Сергей, повернувшись к нему. Они с Викой уже успели переодеться в то, что принесла им Диана: носки, спортивные штаны, белая футболка с изображением патлатого рокера на мотоцикле и очень толстая, теплая, желтенькая рубашка – всё это для Сергея. А для мамы: новые, чёрные джинсы, да такая же рубашка с маленькими, железными пуговками. Приплюсовала она также бежевый лифчик, зная странную манеру своей матери ходить на работу, в бар, без него.
– Ага. Какой-то безумный священник – Пётр, кажется, – так вот он и поджег ее. А вы разве не знали? Молодой, усатенький гадёныш. Педофилом оказался. Я в шоке был, ведь сколько раз видел как свора этих шумных ангелочков, вьётся возле него на службе.
– Значит, коробка с моими фотографиями и старыми вещами, точно была у Петра, – пробормотал Сергей себе под нос, и потирая указательным пальцем вспотевшую переносицу, как будто припоминая что-то неприятное, сказал: – А иначе, ну зачем бы ему было трогать этого священника? Кшиштоф Варец ничего не делает просто так. Это он его убил. Убил очередного свидетеля своей гнусности.
– А поподробней? – спросил Роберт. – Вы уже всю ночь говорите загадками. И мы ничего не понимаем из этой странной тарабарщины, черт вас всех возьми! – вдруг рявкнул он.
Диана успокоила мать, подошла к Роберту и погладила его по голове. А потом она уставилась на задумчивого Сергея, и коротко, но чуть угрюмо кивнула, покусывая свои, и так покусанные губы.
– Хорошо-хорошо. Итак, несколько дней назад, я вернулся из той сраной тюрьмы, – начал Сергей свою историю: такую старую и длинную, уже заезженную, ужасно ему надоевшую.
Чайник свистел. Чашки звякали друг об дружку, принимая чай в пакетиках, сахар. Совсем не интересовали Диану вкусовые предпочтения Сергея и Вики: сахару она положила всем по три чайных ложки. Ведь так пьет Роберт! Ведь так пьет «новая жизнь». Да кто из нас с ней поспорит, верно? С «нашей» Дианой, конечно же, а не с новой жизнью.
Вика высморкалась в платочек. Она уже слышала ту «продолговатую» историю в баре, поэтому теперь не вслушивалась в нее, а наблюдала за своей дочерью. И ей показалось, что та что-то скрывает. И она сделала такой поразительный вывод из осанки дочери. ОСАНКИ! «Раньше Диана всегда ходила как ровненькая палочка. А теперь горбится, морщится. Спина у нее болит, что ли? А может она принимает наркотики, и теперь у нее ломка? Да, может она… да нет, не может быть. Хотя…» – и эти лихорадочные мысли летали вокруг, сталкивались в кучку и заставляли ее паниковать. И Вика поддавалась, паниковала, когда смотрела на свою Диану, и на серебряные, чайные ложечки, которые почему-то тряслись в ее ладошках. «Да она пузо, что ли, прячет под своей мешковатой кофточкой? Она беременна? Не может быть! Моя дочурка беременна в 14 лет?» – вопросительно закричала Вика у себя в голове.
В кухню залетела маленькая муха. Она облетела лампочку без абажура, понюхала серые, потрескавшиеся стены, побегала по столу, по раковине, по газовой плите, и полетела на крышку ворчащего, древнего холодильника, ведь там лежало вязкое и сладенькое варенье. Быстро покончив с ним, муха села на шкаф, который висел на одной из стенок, да начала слушать рассказ Сергея, хоть и не понимала сложного, человеческого языка.
– … у меня был младший брат – Паша. Восемь лет назад, во время жуткой ссоры, я его случайно убил – зарезал ножиком. В свое оправдание, могу вам сказать, что я защищал свою жизнь, так как он первый набросился на меня с тем ножом. Я его отобрал у него, ну и потом уж пошло-поехало. Драка, борьба, все дела. Выживает сильнейший «зверёк». Я называю себя так, потому что, именно так меня обзывали на суде. «Зверёк, сожравший своего гениального брата» – вещал прокурор. Ага, да вы и так знаете, как они могут завернуть. Им бы редакторами грязных газетёнок и журналов работать, а не управлять судьбами обычных людей.
Диана переглянулась с Робертом. Потом со своей мамой. Вика кивнула ей. Диана кивнула в ответ. И что это значило? – спросите. Это значило всеобщее одобрение на дальнейший рассказ.
– Почему же он на вас напал? – спросил Роберт.
– Я обидел его девушку.
– Тоже «случайно»? – язвительно спросила Диана, кривя рот в тоненькой улыбке.
– Нет. Специально. И он напал…
– Ааа… Я вот тоже бы напал на того, кто специально обидит Диану. Вы говорите. Это я так, к слову, – и Роберт шумно зевнул.
– Я отсидел восемь лет, хотя и должен был отсидеть целых 12. Вышел по УДО, и вернулся домой – сюда, в Кашанталь, где родился, и вырос. Родители же, меня не приняли…
– И Сергей попросил у них коробку со старыми вещами, – закончила за него Вика, заметив внезапно появившиеся слезы на его глазах. – И то были его личные вещи!
– Да, – сказал Сергей. – Вот они мне и сказали, что отдали вещички – священнику Петру. Якобы, чтобы он отмаливал мой грешок. Делать было нечего. Я ушел. Вот вышел я на улицу, а там сидит мужик – средоточие всех сегодняшних бед. Ну, мы с ним разговорились. Он представился Кшиштофом Варецом, ну а я ему взял, да и по глупости, разболтал кое-какие ненужные подробности о моей семье. И зря-зря! Рассказал я ему, что у меня был старший братик, родившийся в далеком 90-м году – а это за восемь лет до моего рождения, и за десять лет – до рождения Пашки. Ну а потом, этот неизвестный мне братик, вдруг взял, да внезапно помер от какого-то страшного, непонятного, физического дефекта. Кшиштофа этот случай чертовски заинтересовал. Только теперь я понял, почему.
Чайник закипел. Диана подала всем чашки с дымящимся чаем. Песочное печенье – поставила в центр стола. Все жадно начали хлебать, и двигать челюстями. Ночь выдалась та еще. И нет на Земле более освежающего напитка, чем чай. Истина же.
– Я был весь на взводе из-за родителей. Жаловался на них как дурак. И болтал как будто у меня шило в жопе засело. Извините. Он дал мне сигарет и дорогое кольцо.
– Почему? – спросила Диана, чавкая.
– Я не знаю. Тогда мне казалось, что по доброте душевной, ведь я ж сидел рядом с ним – таким презентабельным, толстым и черноглазым; так вот сидел я грязным и вонючим оборвышем. Только что из зоны откинулся, вы сами посудите. Короче, я принял то колечко и продал его в ломбард, чтобы разжиться деньгами. Но в конце нашего странного разговора, он вдруг пообещал мне «дорогу, полную слез, крови и горя». Тогда я не придал этому никакого значения. Я подумал потом еще, что он странный человек. Если подумать, то я ведь был недалеко от истины. Кстати, Вик, с ним была та бедная собачонка, которую мы видели в его квартире. И он называл ее Маней.
– Господи! Бедняжка она, – сказала Вика, припоминая тёмные кишки, шерсть под трупиком, и свисающий на щёку глаз.
– А что было потом? – спросил Роберт, чувствуя, что опять теряет нить разговора.
– Да, и причем тут эта Оля? – поддакнула Диана. – Я пока что ничего не понимаю.
– А потом я отправился на кладбище. Повидать моего Пашку, и попросить у него прощение. Там меня нашла Ольга Семакова – хозяйка этой квартирки. Вот… – он сделал глоток чая, и громко вскрикнул – язык обжег.
– Она встречалась с вашим братом? – спросила Диана, стукнув ладонью по столу. Глаза у нее загорелись. Она почувствовала, что угадала – что попала «в яблочко».
– Да. Я его любила, и у меня был ребёнок от него. А Сергей забрал у меня и того, и другого, – все повернулись на голос. В дверях стояла шатающаяся Ольга, двумя руками держала «цыганский подарочек» – маститый, шестизарядный револьвер с огромным, посеребрённым барабаном, длинным, чёрным дулом и белой, немного поцарапанной рукояткой, и целилась им в Сергея.
«Дежа вю», – подумал Сергей, хмурясь лицом, и поднимая руки вверх. Остальные – переглянулись, пожали плечами и последовали его примеру.
***
– Что же ты молчишь, убийца? Рассказывай дальше, – дернула она револьвером, и села на принесенный с собой окровавленный стул – тот самый, из ее спальни. Она набросила на себя огромную, синюю футболку, доходящую до колен. На груди ее, расплылось круглое, красное пятно. Правый глаз как-то странно дергался. И лицо морщилось от боли. Ей казалось, что с головы сняли скальп. Кожа чесалась. А нос кривился чуточку вправо, и даже «жаловался на такую жизнь» – из правой ноздри медленно текла струйка крови, но Ольга не обращала на нее внимание. Синяк под глазом болел, да и остальные синяки, тоже давали о себе знать. Шов, проходящий через всю левую половину ее лица, густо покраснел. Ее можно было бы назвать – «Женой чудовища Франкенштейна».
– Что ты делаешь? – спросил Сергей.
– Вы все можете опустить руки. Пусть только Сергей держит, – скомандовала она. Ну, как ты думаешь, Сергей, что я делаю? Я ведь довожу дело до конца. Я хотела убить тебя еще там – на кладбище, рядом с мужем, и теперь хочу убить тебя здесь – в собственном доме, раз ты сам соизволил пожаловать ко мне. Да. Это ж ирония судьбы! – торжественно выговорила она.
– Ах, ты сука! – крикнула Вика. Из ее рта вылетел кусочек мокрого печенья. – Мы же спасли тебя от смерти! И так ты нас всех благодаришь? Так? Тупая моя голова! А я ж говорила себе, говорила, что здесь что-то не так! – и она с досадой стукнула по столу.
– Заткнись! Я вас об этом не просила. Доктор, вы со своей девушкой можете идти. И эту болтливую тварь забирайте с собой. А Сергей останется со мной. Нам с ним нужно потолковать. О такой сладкой мести, о жизни и смерти, о любви, и конечно же ненависти, о преступлении и наказании. Да ты вспотел, что ли? Страшно тебе? Боишься смерти?
– Кто ж ее не боится? – процедил Сергей сквозь сжатые губы.
– Я никуда не уйду без мамы! – заявила Диана, скрестив руки на груди.
– А я никуда не уйду без Дианы! – повторил за девушкой Роберт.
– Ну, что же, ваша воля. Позволим-ка нашему невинному Сергею закончить свою историю. Нет-нет, помолчи пока. Я скажу. Так вот, я напала на него, на кладбище – это чистая правда. Но вот посудите вы сами, ну а кто бы на него не напал тогда? Я видела труп своего парня – своего будущего мужа, а в животике моем, подыхал его ребёночек. Он умер вслед за своим бедным отцом. Вот тогда я пообещала себе убить Сергея, как только он выйдет из тюрьмы. Кстати, а ведь его родители были даже солидарны с этим решением. Они ж мне пушку дали, вы представляете? Вот только очень жаль, что она была старая, и не выстрелила. Мы с Серёжкой неплохо подрались, но я его упустила. А вот теперь он сам пришел ко мне! Святые небеса! Это знак Божий! Твои родители послали его, чтобы добить тебя, придурок. Ха-ха-ха, – засмеялась она, потом закашлялась, сплюнула сгусток крови и сказала: – Да, мне очень хреново теперь. Может и я умру сегодня. Ты готов, сраный подонок, а? Твое последнее слово? – истерично вскрикнула она.
– Нет, – прошептала Вика, – не делай этого, пожалуйста. Я люблю его. Я ж только нашла его. Не забирай…, – взмолилась она, обнимая Сергея.
– Что здесь случилось, Оля? Это мой последний вопрос. Расскажи мне всё. Потом можешь делать, что хочешь, – говоря это, Сергей и не думал о возможной смерти, а просто хотел продлить себе время для раздумий над сложившейся ситуацией. А подумать было о чём.
– Я вызвала своего дружка – Соника. Он принес мне этот пистолет и тот порошок. Вот только я ведь не знала, что этот ваш Кшиштоф Варец похитил его родителей! Пригрозил ему их ужасной смертью, если цыган не накажет подругу за то, что она стреляла в абсолютно виновного человека. И мы с ним потрахались, конечно же, а потом подрались. Я его победила и он ушел. И тут мои спасители появились – вы, и как же сильно мне хотелось смеяться, когда я вдруг увидела, что этот огромный, такой напыщенный придурок явился в мой дом. Да зачем, дурак? Сергей, ну зачем ты пришел? Ведь за смертью же ты своей пришел, ну? Так я тебе ее отдам. Отдам! Я обещаю! Я… – она приставила револьвер к его потному лбу. Рука ее – дрожала. Сергей закрыл глаза, но через несколько секунд, снова открыл их.
– Я же просто пришел разузнать у тебя информацию про Кшиштофа. Я ведь как и тогда – под дулом твоего пистолета, так и сейчас – под дулом револьвера, смерти, тебе говорю: так получилось. Извини меня. Я не хотел его убивать. Что мне было делать? Ловить сердцем нож? Прости меня! Я и у него попросил прощения! Хоть кто-то из вас должен меня простить. И должен отпустить мне этот страшный грех. Это будет нечестно, Олечка, – взмолился Сергей, буравя ее умоляющим взглядом.
– Ты мне говоришь о честности? Так, ладно. Про Кшиштофа пришел спрашивать?
А что про него узнавать? Он твой братец! Кажется, он догадался об этом быстрее, чем ты, да? Ты всегда был тугодумом. Ты всегда был злым, падшим человеком! А этот твой Кшиштоф…
– Они отказались от него, нет? Мои родители отказались от него? – прошептал он.
– Конечно же, отказались. Соник сказал мне, что его руки созданы Дьяволом! Что из них течет кислота! Кто бы не отказался от такого ребёнка? Я бы отказалась. Но это безумие – убивать меня за то, что я пыталась убить тебя; наказывать Савилова и твоих родителей просто за то, что все тебя ненавидят; но в это же время, самому мечтать о твоей смерти, но только уже от собственной, сраной, и чтоб ее, больной «клешни». Этот твой Кшиштоф тот еще кретин! Идиот просто! И сейчас, я сделаю за этого ублюдка всю его грязную работу, и наша история наконец-то закончится!
– Но ведь тогда он явится к тебе, бешеная ты сучка, и добьет твою резаную морду, которую я больше не стану латать. Обещаю тебе, – вдруг брякнул Роберт, широко усмехнувшись. Ольга развернулась к нему.
– А я же уеду из Кашанталя. Уеду и всё. Заткнись-ка, молокосос. Тебя вообще ни о чем не спрашивали. Я ведь сказала тебе: покинь мой дом, пока не стало поздно!
Она тыкнула в него дулом, но потом задумалась и снова направила его на Сергея. А тот повернулся к напуганной Вике, увидел, что та беззвучно плачет и сказал ей:
– Ничего, всё хорошо. Поборемся еще. Я тебя…
И тут Диана вдруг схватила Ольгу за руку с револьвером, и резко дернула ее вниз. Раздался громкий выстрел, и пуля ушла в пол. Оконное стекло зазвенело, а Диана громогласно зарычала, повалилась на Ольгу, перевернула стул вместе с ней, упала и начала лупить лежащую, обескураженную девушку, кулаками. Но Ольга быстро пришла в себя, нащупала револьвер на полу, и рукояткой зарядила Диане прямо в лоб. Диана охнула и отлетела на руки Роберта, а стол перевернулся. Все внезапно закричали. Вика схватила кухонный нож и кинулась на Ольгу. Сергей перехватил ее и вырвал оружие из дрожащих рук. А в это время, обезумевшая девушка опять нацелила револьвер на Сергея, взвела курок и нажала на спусковой крючок. Когда она выстрелила во второй раз, то с немым ужасом увидела, что тот, кто ее недавно спас – доктор Роберт – оттолкнул Диану, прыгнул вперед, и прикрыл своим телом Сергея. Пуля попала ему прямо в рот и развернула вокруг оси. Его будто вырвало кровью. Она расплескалась по занавескам. Всё произошло ТАК быстро. Слишком быстро. Диана сначала ничего не поняла, но взглянув на своего мёртвого Роберта, закричала как сумасшедшая, и склонившись над ним, начала целовать его потный, окровавленный лоб. Черные, длинные «сгустки» спутавшихся волос, приклеились к нему навечно.
– Я же беременна! Я же беременна! – голосила она. – Роберт, милый ты мой! А ты станешь папой! Ты станешь хорошим папой! Я так люблю тебя! Я так сильно тебя люблю, солнышко! Всё будет так, как ты мечтал: ты, я, наша малышка! И я куплю тебе ту чертову собаку – того шелудивого щенка с красным, длинным хвостиком! Обещаю! Вернись! Вернись ко мне! Вернись! Не может быть! Ты умер… Этого не может быть! – захлебывалась бедняжка.
Слёзы ее, капали на его открытые, удивленные глаза. Но тут Диана не выдержала. Она потеряла сознание и упала рядом с ним.
Услышав эти страшные слова, Ольга вдруг засмеялась и, не дожидаясь новых бед, приставила револьвер к своему подбородку.
– Простите, – сказала она. Потом взвела курок и выстрелила. Половина ее головы разлетелась по кухне. Белый потолок окрасился серо-красной кашкой из мозгов и крови.
Глава 9
Антон Павлович Чехов был великим психологом, и в своем прекрасном рассказе «Враги», он говорил, что «высшим выражением счастья или несчастья, является, чаще всего безмолвие». Автор абсолютно соглашается с его гениальной мыслью, подразумевая, конечно ж, контекст предыдущей главы – ужасающее «несчастье». Автор извиняется за затяжку времени, сбой «ритма» повествования, и милостиво просит тебя, читатель, выслушать его коротенькую историйку, которую свяжет с отличным высказыванием господина Чехова. Ну, или хотя бы попытается связать ее с ней.
Автор – очень замкнутый и нелюдимый человек. Когда у него умерла бабушка, он сидел у ее пышного гроба, смотрел на восковые свечи, на заплаканные лица, а сам – совсем не плакал. Не проронил ни одной слезинки. Но вы не подумайте, что ему не было больно. Было. Он переживал молча, и про себя. К нему подходили другие родственники, и спрашивали его, почему он не плачет. А иные люди – так вообще обвиняли его в черствости, безразличии и даже бездушии! Страшно и признаться, ведь то были его родители – вполне адекватные личности, вроде бы. «Не плачешь – ты тогда и дурак, чурка, камень!». Ну а ночью, когда уже его никто не видел, то он рыдал, захлебываясь слезами, соплями. Обидно ведь было. Ужас! Потом, через много-много лет, у него умерла серая собачка – пугливая любимица всей семейки. Он хоронил ее собственными руками, и… громко, дико плакал на ней. А его мама стояла рядом, смотрела на глубокую могилку и безразлично… молчала. Ни одной слезы не уронила. Но ночью-то, той ночью! Да вы и сами, наверное, обо всём уже догадались, да? Они просто-напросто поменялись жизненными ролями! Прав был великий Шекспир. «Весь мир – театр! А люди в нём – актеры!». Они то плачут, то смеются. Но чаще всего – они молчат.
И в тот вечер, мать с сыном почувствовали, что означает «безмолвие» в контексте «несчастья». Чехов отлично угадал там эмоцию ситуации. Угадал он и тут – когда сизый дымок от выстрела наконец-то рассеялся, и наши герои встречали страшное несчастье хоть и вместе, но всё-таки молча. Если молча, это же значит – порознь и обособленно. Зло смеялось и корчило рожицы. ОНО практически победило своего вечного противника – молчаливого, грустного Бога. Пока ДОБРО ныло, плакало и пребывало в скорбном шоке, могущественные весы слепой Судьбы – вздрагивали, покачивались на холодном ветру, и никто еще не знал, чем закончится эта жуткая, сумасшедшая история.
***
Сергей отпустил Вику и вытер свой лоб от пота и чужой, горячей крови. Потом он поднял перевернутый стул и рухнул на него. Вика села к нему на колени, вытирая свою рубашку. К ней прилипли осколки чьего-то черепа. В кухне воняло дымом и палеными волосками; разлитым на пол, ромашковым чаем; сладковатым печеньем и кровью – запахи, которые неприятно оседали на языках. За треснувшим стеклом пролетела ворона. Она сделала маленький круг со своими ворчливыми братьями и крикливыми сёстрами, но потом всё-таки вернулась к окну, и сложив разорванные крылышки, спикировала прямо на широкий, сильно загаженный дождевой слив, и начала каркать как безумная (ну, а вы представьте на секундочку, что у птиц тоже есть свои психиатры). Короткий, приплюснутый клюв, скучно стучал по толстому стеклу, отмеривая «умирающие», никем не замеченные секунды.
Раскуроченная голова Роберта мирно покоилась на Дианиных коленках. Лоб был прикрыт какой-то кухонной тряпочкой. Из носа текла красноватая слизь, и Диана вытирала ее своей ладошкой. Над головой девушки жужжала муха. Ей чертовски нравилось происходящее. Как и голодная ворона за тонким, треснувшим стеклом, она чувствовала чью-то смерть. А смерть – это еда. А еда – это же жизнь. А жизнь – это снова еда. А еда – это очередная смерть, если попадается человечек со своей старой мухобойкой, на смертоносной сеточке которой, «отпечатались» друзья, все родственнички, и даже заклятые враги. Это ли не она – та знаменитая «сансара», о которой поются бардовские песни и слагаются тихие легенды?
Где-то далеко-далеко выли полицейские сирены. Они и стали катализатором того, что Сергей начал действовать. Он резко встал, а вместе с ним и Вика. Она присела на его место и закрыв лицо руками, стала всхлипывать. Дочка вторила ей. Сергей почесал затылок, схватил Ольгу за липкие ступни и потащил холодеющий труп в прихожую комнату. На линолеуме осталась широкая полоса крови. Вернувшись в кухню, он едва разжал ручки Дианы, которыми та намертво вцепилась в свитерок Роберта. Сергей поднял Роберта на руки – он был невероятно тяжелым, как будто сделанным из серого воска. Пуля выбила ему все передние зубы, разворотила рот. Осмотрев его череп, Сергей мысленно заключил, что смертоносная пуля осталась внутри него – выходного отверстия не было. Щек, тоже не было. Губ не было. Да и вообще, всей нижней челюсти не было. «Будто пуля залетела в его рот, сначала ударила вниз, а потом резко срикошетила вверх – вглубь черепа, и застряла где-то там, внутри головы» – подумал Сергей и положил Роберта на стол. Потом он снял свою рубашку и накрыл ею труп.
Муха летала рядом с кусочками мяса, прилепленными к потолку. Рыжий волосок щекотал ее, когда она лакала кровь. «Вот теперь и будет, что порассказать моему таракану. Если только та сучка-моль, еще не успела охмурить его» – думала муха. В гостиной комнате зазвенел телефон. Сергей вздрогнул и переглянулся с Викой.
– Сидите-ка вы здесь, – сказал он, и переступив через труп Ольги, пошел туда, где вот только недавно разыгрывалась специальная операция по спасению человечка, которого не нужно было спасать. Такая мысль промелькнула в его голове. Сергей подошел к телефону и снял трубку. Подсознательно – то ли душой, то ли сердцем, он уже знал, с кем сейчас будет разговаривать. И он не прогадал, конечно ж. Ну, а автор, как невидимый демиург, стоял рядом и подслушивал.
– Алло? – неуверенно, дрожащим голосом, ответил Сергей.
– Привет, – Сергей узнал тихий, немного тягучий, словно клейкая смола, голос. А за ним слышался неприятный «белый шум» – щелчки, статистические помехи, как будто звонили издалека. Звонили из Ада.
– Кшиштоф? – прошептал Сергей и сокрушенно качнул головой.
– Не угадал. Не Кшиштоф, а твой старший брат – Кирилл Вячеславович Астафьев. Мне тут мой избитый, цыганский пёс доложил, что он со своей сраной работой не справился. Так я шел ее доделывать, но потом смотрю – вы в подъезд заходите. А потом еще какая-то парочка «гномов» пришла. Как там наша дикая Ольга, кстати?
– Умерла. Я убил ее. Это моя вина. Она же снова напала на меня. Как и тогда – на том кладбище, – Сергей облокотился об стену и закрыл глаза.
– Да ты что! Странно, а мне с противоположной крыши показалось, что совсем не ты ее грохнул. Показалось мне, что там у вас драка получилась. Стрельбу слышал. Упал вроде бы кто-то. Крики ужасные слышал. У вас там что, вечеринка была? А?
Сергей устало кивнул, скривил губы, и крепко приложив трубку к груди, крикнул в сторону кухни:
– Девчонки! Пригнитесь там! Не смотрите в то чёртово окно! ОН следит за нами!
– Да ты не беспокойся так, брат. Хотел бы я их застрелить – уже б застрелил. Даа! Красивую ты себе суку нашел. А это ее дочка? Дочка – не сильно красивая. А этот паренёк, наверное, ее ухажерик? Я вас хорошо рассмотрел в свой прицел. А потом думаю: нужно позвонить новоявленному брату, пообщаться по-семейному. Ты же всё равно там скучаешь! Хочешь поболтать немного?
– Я ж ни о чём не знал, Кшиштоф. Не знал о тебе вообще ничего. Зачем ты это всё делаешь со мной? С нами всеми? – спросил Сергей, рассматривая капельки крови на стене.
– И я не знал, Сергей. И я не знал, брат. Я приехал в Кашанталь с одной надеждой – найти свою настоящую семью, и неожиданно нашел ее с твоей помощью. Они ж меня бросили. Даа. Я убил наших родителей за то, что они так жестоко поступили со мной. Если бы ты знал, где и с кем я оказался потом, то ты бы тоже их убил. И не вини меня. Не смей! Пока ты ходил в школу – я прозябал в лесу. Пока ты рос в достатке – я жрал мышей. Пока ты улыбался – я рыдал на разбитых коленях. Будь прокляты твои родители! Будь прокляты мои родители! И еще – будь проклят ТЫ, который жил под нормальной крышей, питался как положено, трахался с бабами! – заорал он в трубку.
– Я знаю, что родители отказались от тебя из-за твоих рук. Что с ними? Расскажи, – спокойно ответил Сергей.
– Они постоянно гниют. Мои ладони истекают кислотной жидкостью. И если я ее не откачиваю, если не использую этот подарок Дьявола, если не убиваю кого-то – она начинает пожирать МОЮ плоть. Даже загораются иногда. Страшная штука. Я как-нибудь покажу тебе потом. Я, знаешь ли, к шеям ими люблю прикасаться. Ух!  А запашок! Чья-то жженая шея поднимает настроение! Да она всё мне поднимает, сечёшь ты, о чём я болтаю? – мерзко хихикнул он.
– Вот почему ты ходишь в перчатках. Даже тогда, когда не сильно холодно. Тогда ведь не было холодно. Там, на лавочке. Там я во всём тебе признался. Да. Не было холодно. Было грустно, но не холодно.
– Не было, конечно же. Угу, я постоянно хожу в перчатках. Сначала, я обвязываю руки огнеупорными бинтами, а уже потом надеваю перчаточки. Но я их частенько меняю. Сам понимаешь, почему, – хмыкнул он.
– А еще у тебя по три пальца на каждой руке.
– Угу. Болят они очень, брат.
– Ну а я-то тут при чем, Кшиштоф? Причем я до твоих пальцев? – гневно спросил Сергей.
– А разве тебе не интересно, как жилось твоему брату, пока ты тут пиршествовал?
– Нет. Во-первых: мне тоже жилось несладко – я совсем и не пиршествовал. А во-вторых: мне не интересно слушать бред сумасшедшего человека. Чего ты хочешь?
– Паша умер. Они тоже умерли. Остался ведь только ты. А я так хочу стереть тебя со своей памяти. Там – на лавочке, я понял, что тебя нужно убить. Но у меня пока, совсем не поднимается рука. Время твое не пришло. А может, мне даже чуть-чуть жаль тебя. Джокер не может жить без Бэтмена, понятно? – а за этими нелепыми и такими напыщенными словами, Сергей расслышал перезвон ложечки об чашечку. «Чай там пьёт, ублюдок»! – подумал он.
– А как же ты определишь – пришло ли мое время, или не пришло? А, Кшиштоф?
– Я почувствую твою боль. Мы братья. Мы как-то связанны. Жаль только, что ты мою боль не ощущаешь. Как болят это чёртовы ладони! Боль поднимается прямо к кистям, охватывает их ядовитой змеей, и кусает, кусает, постоянно кусает меня.
– Я ощущаю твой гнев. Да безумие твое ощущаю. Это мне жаль тебя, мужик, а не тебе жаль меня. Ты просто очередной, злобный ублюдок, каких миллионы вокруг нас! – Сергей ударил кулаком по стене.
– Да, я чертовски зол на всех вас, Астафьевых. У меня есть право. А разве нет? А?
– Именно поэтому, ты и кромсаешь всех подряд? Оля, Савилов, родители Соника, еще куча жертв из твоего дома. Другие люди в посёлке – эти невинные детишки… Зачем это всё? Они ведь не Астафьевы. Ты просто псих и больше никто! Хорошо! Хорошо! Я уже чувствую страх. Пора тебе остановиться, понятно? Что мне нужно сделать, чтобы ты прекратил убивать?
– Я убиваю только тех, кто хочет навредить тебе. Я убивал раньше – чтобы найти тебя. Я убиваю свидетелей. Я не виноват, что ты решил меня ограбить, и взорвал мою ловушку. Кстати, ведь ты забрал фотографию? Или она там сгорела? Жалко, если сгорела. Мне стоило больших усилий, чтобы достать ее.
– Забрал. Она теперь у меня. Знаешь, а ты даже в детстве был страшным, жирным ублюдком! – вырвалось у Сергея.
– Это хорошо. Хорошоо. Вернешь мне ее перед смертью. Твоя грубость – это твоя слабость. Ты не умеешь грубить – фальшивишь как сиплая собачка. Притворяться не нужно. Ты добрый, умный человек, а я – злой. Не будем меряться характерами.
– Что с тобой случилось, Кшиштоф? Расскажи мне. Что случилось после того, как тебя усыновили? Скажи мне! – Сергей решил переменить тактику, и вместо гнева – использовать интерес и сочувствие.
– Ага! Теперь тебе интересно стало? Почему спрашиваешь?
– Хочу разобраться. Тебя усыновили…
– Усыновили? Никто меня не усыновлял, Сергей. Твои родители просто выкинули меня на свалку. Нет, не совсем так. Они отнесли меня на свалку, и безбожно сдали своего первого сынишку – орущего, дефективного младенца, каким-то бездомным – грязным, вонючим, наверняка странноватым полякам. Варецам. А эти Варецы – были изгоями. Варецы практиковали инцест. Ну, вот. И у этих бедных, скажем так – нищих и грешных Варецов, тоже были некие физические отклонения, и поэтому я и думал всю жизнь, что они – родня. Ну, а кто бы так не думал? У Маришки был костистый горб на лице, покрытый чешуёй, ну а у Вацлека зрачков не было, и еще лишние пальцы у них были. И глядя на родителей – на дикарей, которые считали себя людьми, я считал и себя полноправным членом той семьи. Представь же мое удивление, когда я вдруг узнал, что меня им подкинули. Представь же, как сильно мне захотелось глянуть в глаза тех подонков, которые обрекли меня на подобную жизнь. Представь мои слёзы и боль! И только потом осуждай меня за всё – за мои злые деяния, брат.
– Боже…
– Нет. Варецы не любили этого слова. Они любили только самих себя. Ну, еще ту семейку каннибалов. Какое-то там родство было – по седьмому колену. Но потом они рассорились, и Вацлек прогнал их из хижины. Ублюдки хотели съесть нас, но ночь выдалась лунная и тихая, а в такие ночи, Вацлек спал плохо. Так и разглядел сверкающий клинок, занесенный над своим сердцем. Жутко было. Время прошло.
Потом, убивая Маришку, да вдруг узнав, что я просто подкидыш, я и решил найти вас. Нашел ведь. Месть моя будет страшной. Как и любая порядочная месть. Твои родители подтвердят мои слова.
– Ты же выдумал половину этой дикой истории, Кшиштоф! Как ты мог знать, что случилось на той свалке? Ведь ты был младенцем! А рассказываешь такие детали.
– Это простые факты. Твои скулящие, умирающие «предки» рассказали о них под воздействием моей сыворотки правды, которую я украл у одного глупого ученого. А остальное – я дофантазировал.
– Много ж ты дофантазировал. Мне жаль, что ты попал в ту семью, но ведь не моя в том вина, правильно? Я вообще тут не при чём! Оставь ты меня в покое. Ты ведь получил всё, что хотел! Хватит уже убийств! Достаточно смертей! У меня человек тут мёртвый на руках. И он мне дорог! Завязывай, психопат чёртов! Вокруг нашей с тобой истории, люди невинные страдают! Перестань же! Я прошу тебя… я даже умоляю тебя. За эти несколько дней, я увидел слишком много крови. Она «течёт» из твоих рук – на мои руки, и скапывает на головы невинных людей. Понимаешь?
– Ты – Астафьев. А все Астафьевы должны умереть. Ты любил свою семью, брат?
– Нет. Не… сильно. Сложные у нас были отношения. Отношения, основанные на ненависти. Я думал, что они хотя-бы Пашку любили, но перед смертью, он сказал мне… В общем, они ненавидели и его. Ненавидели, но хотя бы не так как меня, – всхлипнул Сергей. Слёзы потекли по щекам. – И я не мог их полюбить. Но может, я не помню этого чувства. Я не помню. Я помню, что меня били, пинали и ругали ни за что. В нашей квартире не было места любви. Но я жил там… с ними… я жил там ради Пашки, думая, что его любят и ценят. Эту его врождённую, невероятную гениальность. Я так сильно гордился им. Да уж. Было… Та громкая музыка, ноты, мелодии, которые он писал по вечерам – они всех завораживали. И я так любил… его. Я восхищался им. Но их… нет, я их никогда не любил! Никогда не любил, – и голос Сергея потонул в слезах. – Никогда…
– Вот и я так же. Ни Варецев я не любил, ни этих, твоих старичков. Хм, плохие же мы с тобой сыновья после таких наших слов, да? – вздохнул Кшиштоф.
– Да, – согласился Сергей, вытирая глаза.
– Хотя нас с тобой, немножко оправдывает тот факт, что наши родители пытались покончить с нами так, или иначе, верно? – спросил Кшиштоф грустно.
– Верно. Ты знаешь всё. Ты Дьявол?
– Я знаю о многом, Сергей. О многом. Перед смертью твой старик признался мне, что «заказал» тебя этой Оле Семаковой. А старуха сказала, что поддерживала его в том решении. Они тебя так и не простили. Я хотел их «поджарить», но подумал, что ты захочешь посмотреть в эти бессовестные лица! Захочешь посмотреть им в глаза, после того, как узнаешь, что они обрекли тебя на смерть. Мне нужны были доказательства. И я пришел к ним тогда – в первый раз, один, объяснил ситуацию, но они меня не впустили. Вместо этого, испуганные, они вызвонили свою Олечку. Я быстренько сбегал домой, взял несколько шприцов, газ, а еще захватил верного помощника – Соника. И тогда я пришел к ним во второй раз, накачал сывороткой правды и спросил, где доказательства. Мне указали на того священника. Я связал их, Соник остался с ними, в квартире и караулил их, пока я навещал священничка Петра. Ему повезло, что коробочка с теми вещами – осталась нетронутой. Там я и нашёл все нужные мне доказательства. Нашёл не только твои старые вещички, но и ту фотографию, которая роднит меня с тобой. И тут я почувствовал боль вместо злости. Боль за тебя, братишка. За то, что они отдали твои вещи тому педофилу. И убив их, я положил в коробку записку, чтобы их проклятые души видели, что они наделали. И они должны были понять, что отдали твои священные реликвии, а не обычные вещи. А ещё, они должны были понять, что отказались от меня! МЕНЯ! – взвизгнул Кшиштоф и резко замолчал. На том конце провода – разбилась чашка.
– Я знаю! Всё, Кшиштоф, я вешаю трубку. Я больше не могу с тобой говорить! И не хочу говорить! У меня сейчас голова лопнет от этого всего! Отвали ты от меня!
– О, нам с тобой столько нужно обсудить, а времени совсем нет. Понимаешь? Ты знаешь, кто научил меня делать бомбы? Вацлек Варец – инженер-механик. Ну, он воровал где-то динамит и порох, приносил всё это домой, брал всякие проводки в руки, и показывал мне, что и куда нужно тыкать. Учился я плоховато. За это меня насиловали. Уходи оттуда, брат. Я оставил вам бомбу под дверью. И вот теперь у вас совсем не будет времени спасать народ. Минута у тебя. Беги. Если выживешь, встречаемся завтра – на кладбище. Возле могилы твоего брата. Там и закончим со всем этим хаосом. Время – полдень. А теперь беги!
И в трубке раздались гудки. Сергей бросил ее, закричал, влетел в кухню как вихрь и потащил Сахаровых на выход. Когда Диана начала отчаянно сопротивляться, он ударил ее кулаком в лицо, и она отключилась. Сергей поднял ее на руки, побежал. За дверью Вика увидела огромную, черную коробку с мерно тикающим таймером, и почувствовав дежа-вю, осознав новую опасность, не задавала никаких вопросов.
Они выбежали из дома, поймали такси и помчались прочь. За их ссутулившимися спинами сильно громыхнуло. Некоторые машины, которые до взрыва, так смирно стояли на грязных обочинах и «дремали» – вдруг начали сигналить. Заднее стекло полностью разбилось. Таксист закричал, остановился, и с ужасом оглянулся назад – посмотреть на испуганную парочку, на окровавленную девушку без сознания, и на красивое, яркое, бушующее пламя, поднимающееся в закопчённые небеса. Ему стало дурно. Он завизжал. В том доме – жила его девушка и старела мать. Таксист вылез из машины и не вслушиваясь в просьбы Сергея, побежал назад – навстречу огню. И огонь нежно «обнял» его, воссоединяя с семьей.
***
Они сидели в подворотне. Здесь было хоть и грязновато, сыро и холодно, так зато очень тихо. И вроде бы, безопасно.
– Там осталось его тело, – сказала заплаканная Диана, поправляя на своем тонкой переносице перекосившиеся чуть вправо очки. Благо еще, что тот удар Сергея, не сломал их. А от недавнего удара Ольги, лоб Дианы сильно покраснел, и она часто тёрла красную кожу пальцами.
– Времени у нас не было, – сказал Сергей тихонько, подставляя открытый рот под капающие из потолка, капли. Ему жутко хотелось пить.
– Мы бы не успели его забрать, – сказала Вика. – Куда теперь, Серёжа? Может, ко мне, в бар? – предложила она.
– Там тоже может быть бомба, или еще какая-то ловушка. От него не знаешь, чего ждать. Кшиштоф – как последователь того американского Унабомбера, дьявол бы их взял, обоих.
– Кто такой Унабомбер? – спросила Диана, шмыгая носом.
– Террорист. Рассылал бомбы по почте, – ответила ей мать, обнимая ее.
– Да. Очередной, проклятый уродец. Так, а я кстати, знаю, куда нам можно пойти, – сказала Диана. На нее посмотрели с удивлением. И радостью.
– Куда? – спросили Вика с Сергеем в унисон. Улыбки вдруг озарили их лица. – И куда же? – снова спросил ее Сергей. – Нам ведь нужно тайное и нелюдимое место.
– У нас с Робертом была «секретная» квартирка. Ничего особенного. Мы снимали ее на его стипендию. Ну, я еще и у мамы немного поворовывала. Прости, мама. Я когда-нибудь всё тебе отдам. Если доживу до того времени, – улыбнулась Диана.
– Отлично. Туда мы и пойдем, – решил Сергей за всех. – Но это хоть не далеко? А то мне кажется, что ноги отказывают. Нет? Недалеко? Ну, тогда веди, «Сусанин».
И они пошли.
***
Сергей шел за ними – чуть поодаль. Вика сказала ему, что ей нужно поговорить с дочерью. Ничего у нее не спрашивая, он лишь коротко кивнул ей, да отправился в одинокий «хвостик» их группы. Ну а Вика быстро подошла к дочери, обняла ее за плечи, и побрела рядом. Они топали по мерзким – грязным, замусоренным лужам, но никто не обращал на это внимание.
– Это правда? – спросила Вика.
– Что?
– Что ты беременна?
– Да, мама. Это правда. А у тебя проблемы с этой новостью? – дочь посмотрела на мать «с вызовом».
Вика замолчала. Тема эта была очень болезненной, ведь Вика же сама «понесла» в пятнадцать лет. Аргументов «против» у нее было много, вот только она понимала, что это ничтожные и «тухлые» аргументы – без шанса на победу. Они разобьются об один-единственный, но вполне обоснованный довод дочки: «Ну а ты, мама? Ты ведь тоже рано начала трахаться!».
– Я знаю, о чём ты думаешь, мама. Ты думаешь, что мы поспешили. Послушай, я с тобой не собираюсь спорить. Я знаю, что я дура и всё тут. Это обычный «залёт».
Я даже хотела аборт делать, но Роберт меня переубедил. Я оставлю ребёнка, мам. Можно? – с мольбой в глазах спросила она. – Теперь я понимаю, что аборт – зло! Всякая жизнь – достойна жизни, – грустно изрекла она. – Можно я его оставлю? Я думаю, это – мальчик. Мой милый, пухленький, будущий мальчишка! И я назову его Робертом. Мама, я назову его Робертом! – вдруг просияла она, бросившись к Вике на шею.
– Конечно, ты можешь его оставить. Роберт – хорошее имя! – Вика поцеловала ее в лоб.
– И я не злюсь на твоего храброго Сергея, за то, что он меня ударил. Он, вроде бы, отличный парень. Защищает нас как может, – пропищала Диана.
Они плакали и обнимались посреди грязной лужицы. Сергей медленно подошел к ним, и так осторожненько – будто это были статуи из дорогого, хрупкого стекла, а он был полуслепым, пьяным прохожим, обнял их. Но теперь, почему-то, Диана не сбрасывала его руку, а нежно поглаживала ее своей ладонью.
***
– Он сказал – завтра? – спросила Вика взволнованно.
– Ага. На нашем кладбище. Рядом с Пашкой. Наверное, Кшиштоф хочет устроить братское единение. Извини, плохая шутка, – пожал он плечами.
– И ты пойдешь? – прошептала Вика, заглядывая ему в глаза.
– Пойду. Иначе, он продолжит убивать всех подряд. А так… может мне и удастся его остановить. Как-нибудь. Я поговорю с ним обо всём.
– А нам с Дианой, что делать?
– Прятаться. Не будем забывать о его «цепном псе» – о том цыгане, Сонике. Я не знаю, где он сейчас, и это меня беспокоит. Я вообще теперь мало что знаю. Прямо как Сократ тот.
– Но я не хочу, чтобы ты шел туда один! Нет! – Вика остановила его и прижалась к нему всем телом.
– А я не хочу, чтобы тебя, Вика, взрывали уже третий раз, понимаешь? Ну, если я не вернусь, вы по-быстрому уедете из Кашанталя. Ну, а если вернусь, то тогда всё будет хорошо, – сказал Сергей, ероша ее запыленные, но всё такие же прекрасные волосы.
– Обещай! – выдохнула она, вцепившись в его футболку.
– Что обещать? Что всё будет хорошо? – улыбнулся Сергей.
– И это. Но сначала, что вернешься ко мне. К нам.
– Обещаю, Вика. Иди-ка сюда. Я так люблю твои тёплые губы.
И он поцеловал ее.
***
Теперь уже Диана шла чуть поодаль от остальных. Так ей захотелось вдруг. Она с меланхолической грустью рассматривала кое-какие заброшенные дома; и жилые, покосившиеся постройки из дерева, стекла и камня; шумных воробьев, летающих туда-сюда; потрескавшуюся от старости дорогу; прозрачненькие небеса; да яркое-яркое солнце, которому было плевать на земное слово «смерть». Диана плакала и думала о Роберте, о будущем ребёнке, о маме и ее ухажёре, об убийце с ужасным именем Кшиштоф, о страшных, смертоносных бомбах. Мрачные, грустные мысли заполонили ее голову. И они не хотели уходить. Они свили там гнездо. Они жрали мозг. ОНИ по-хозяйски ползали по серому веществу, вгрызались в пульсирующие участки и хохотали, набив брюхо.
Глава 10
Сонику снился жуткий кошмар. Он дрыгал руками и ногами, потел, бормотал что-то невнятное, скулил, пыхтел, пускал густую слюну на тугую подушечку. Спал он абсолютно голым. Его голова была перевязана бинтом. Мелкие ссадины на теле и царапины на лице, он кое-как заклеил медицинским лейкопластырем. Рядом с ним лежала «Нокиа» и громко звенела – мп-3 версией имперского марша из «Звездных Войн». Круглое окошко было закрыто и зашторено. Здесь воняло потом и кислым тройным одеколоном. На дощатом полу, лежала гора грязной одежды, стоял суп в глубокой тарелке, валялась приоткрытая домашняя аптечка – маленькая коробка в форме карточного сердца. Из настенных часов в виде надгрызенного с левого края «Колобка», вытащили единственную батарейку. Тихо работал вентилятор, хотя он только гонял спёртый воздух под потолком. В комнате царил приятный полумрак. Включённая в розетку, длинная, елочная гирлянда мигала на стенах. Огоньки ее, и блики, затейливо порхали светлыми мотыльками, мирно играли, садились на ноги и исцарапанную спину Соника.
Несмотря на беспокойные сновидения, Соник не собирался просыпаться. А может он и собирался, но не мог. Есть такие сильные кошмары, которые не отпускают. И они тебя давят, давят, давят до тех самых пор, пока ты не начнешь там задыхаться – как в той слишком реальной реальности, так и в нашей обыденной, спокойной и немножко скучноватой реальности. Это горькая правда! Если в нашей реальности и нет настоящих монстров, зато в ней есть измена. Вот если сравнить абсурд там и тут, то наш станет победителем. Мы все с вами – обычные люди. Да, мы сбегаем в ту реальность, чтобы не видеть эту. Какими злыми, неудовлетворёнными должны быть жители той реальности, если они вздумают однажды сбежать оттуда сюда – к нам? Ты поразмышляй об этом на досуге, дорогой читатель. Автор возвращается к Сонику.
В дверь громко постучали. А потом еще два раза. Кто-то подёргал дверную ручку. А мобильник всё звенел и звенел и звенел, вибрировал и вибрировал и вибрировал на скомканных и заляпанных кровью, простынях. Но вот, «ну наконец-то, автор!», Соник вздрагивает, резко всхрапывает, открывает глаза и вздыхает, зевает так, что едва не разрывает себе рот, и приложив вопящий телефончик к покрасневшему от долгого на нём лежания, уху, отвечает на звонок.
– Да. Это я. Соник. Ухммм… А кто вы? – ворчит заплетающийся, усталый язык. В горле першит. Говорить – тяжело.
– Это Кшиштоф. Ты выспался?
Пятисекундная пауза. А потом Соник отвечает:
– Вроде бы. Болит только всё, и правым глазом ничего не вижу. Эта чёртова сука!
– Ничего. Ты уже отомщен. Оля Семакова мертва.
– Вы? – спросил Соник, кривя губы.
– Эх! Если бы. Сама, дура, застрелилась и еще какого-то парнишку с собой на тот свет захватила. Одного из дружков моего брата! – радостно прошипел Кшиштоф.
– Ну, ясно-ясно. И поделом ей. Кшиштоф, а я теперь могу забрать отца? А то мать ужасно переживает. Старушка еле дышит, ей вообще нельзя разговаривать, но она всё спрашивает и спрашивает меня о своём старом, слепом Гаро. Вы знаете, они ж шестьдесят лет прожили вместе? Под одной крышей. Вот. Душа в душу жили. Все дела. Мне больно смотреть на то, как она мучается без него. Ходит тут возле меня и дышит как Дарт Вейдер. Кожа на ее шее… Боже, она истончилась… Я увидел ее гортань! – приглушенно сказал Соник. Он прикрыл губы подушечкой. «Я не хочу, чтобы мать меня услышала. Я больше не хочу ее видеть! Никогда!» – подумалось ему.
– Ого. Шестьдесят лет – это хороший срок. Ну а ты-то хоть переживаешь за Гаро?
– Ага. Конечно, я за него переживаю. Сильно. Ведь он хороший человек. Глупый, милый, тихий, добрый малый. Как же его можно не любить, скажите? Люблю. Да и уважаю тоже. И переживаю. Он дарит мне книги. Дарил книги. Рыбалка еще…
– Это правильно. Но забрать его, пока что нельзя. У меня для тебя есть последнее задание. Завтра ты отправишься на кладбище и отвлечешь Сергея. Только не надо бить его сильно. И убивать не надо, конечно же! Займи его там чем-то на полчаса. Время – ровно в полдень. И на этот раз, прошу, постарайся не облажаться, понял?
– А если он попытается меня убить? – всполошился Соник, оторвав красное лицо от подушки.
– Нуу… Придумаешь что-нибудь, Соник. От силы твоей фантазии, зависит жизнь твоего немощного отца.
– А что будете делать вы в это время?
– Есть у меня одна идея. Ты, кстати, приходи в себя, и дуй-ка сюда – ко мне. Хочу показать тебе кое-что. Возможно, после смерти Сергея, мы уже не увидимся. Нам нужно попрощаться.
– К вам? На базу? Палата та самая? – Соник скривился и закатил глаза.
– ПОД базу. Помнишь лаз, который я тебе показывал? – услышав ужасные слова, Соник вскочил с кровати, упал на колени и перекрестился.
– Я очень боюсь туда спускаться. Не хочу. Мы ведь всегда встречались наверху. В той вонючей палате № 6. Там на стене еще жуткий ребёнок изображён. Малец ест манную кашу, и как будто злится на весь мир: ложка у него во рту, глазки смотрят обиженно; губки кривятся в ехидной улыбочке; а в руках у него – тот длиннющий ножик. Но всё равно, лучше уже встретиться рядом с ним, чем в той адской яме. Я не полезу! – закричал он истошно, снова заползая на кровать.
– Ничего. Борьба с собственными фобиями – это ж очень, очень хорошо. Закаляет характер и силу духа. Полезешь. Куда ты денешься? Адрес ты знаешь. Я жду тебя. Отбой.
Соник услышал короткие гудки. Он еще раз зевнул, швырнул мобильник на пол и откинулся головой на подушку. В дверь постучали. Под ней появилась полосочка света. Как и в стандартных фильмах ужасов, тот свет затмился кусочками теней – чьими-то ногами. Сонику вдруг стало страшно, потому что, он ведь знал, кому эти ноги принадлежат.
– Чего тебе, мама? – спросил он громко, пялясь на полки с книгами. – Я уже сплю.
За дверью послышался тихий, нерешительный кашель. Соник представил, как она топчется там сейчас – согбенная, восьмидесятилетняя старушенция на костылях и с перемотанным горлом. Он представил ее обожжённое лицо, лысый череп и зубы с таким толстым налетом желтизны, что становилось немножко жутко, глядя на ее улыбку. Он представил тряпочные тапочки и дряхлые ступни в них. Худобу ее, он тоже себе отлично представлял. Но потом, не пойми зачем, представил обвисшую, дряблую грудь под тонким, жёлтеньким сарафаном. Ну а если уж совсем говорить начистоту, представлять всё это, он вообще не хотел. Просто как-то само в голову залезло. После «свидания с Кшиштофом», мать пугала его до чёртиков, и поэтому он не хотел ее видеть – те шрамы и те чёрные рубцы. И Соник даже запирал свою дверь на замок, когда слышал как она, в бессонном, болезненном порыве, мечется по коридору, бросаясь на стенки, царапая их ногтями до крови, скуля да призывая Дьявола, Бофамета и Ктулху себе в помощь. Но они не приходили – не избавляли ее от боли.
– Тебе снилось что-то плохое? Я пыталась разбудить тебя своим стуком, но ты не слышал. А потом ты кричал. Но я…, – она замялась, закашлялась и сплюнула что-то на пол. Голос у нее был сдавленным, нелепым, булькающим, как будто старуха жевала что-то вязкое, и глотала одновременно.
– Мне снилось твое рваное горло. И как я тушил его тогда, тем огнетушителем. А еще мне снились его мерцающие в темноте ладони. Да как они прожигали твою… кожу. И как сильно ты кричала. И как кожа твоя плавилась. И как мерзко смеялся этот ублюдок. Да как я плакал, смотря на осквернённое тело своей бедной матери.
– Но я выжила, сынок. И говорить даже могу. Я сильная женщина. И родила тебя в 52 года. Сейчас я жива благодаря тебе. Ты храбрый и очень хороший человек. А этот Кшиштоф оплошал, – крякнула она, попытавшись засмеяться.
– Не оплошал. Он просто решил оставить тебя в живых. Я нужен ему пока что. Но что будет потом? Когда его игра закончится, он всех нас убьет. Сколько секунд он держал тебя за шею, мама? Три? Или четыре?
– Три. Это он был? Это Кшиштоф тебе звонил? Человек с проказой на ладонях? Я тоже думаю, что он всех нас убьет. Однажды ты станешь ему не нужен. Те слова в квартире Ольги. Когда ты говорил ей, что тебе это нравится. Я знаю, что неправда всё это. Ты рассказал мне о ней. Ты понимаешь, что это была часть его безумного «шоу»? Его вездесущие жучки… аппаратура… ловушки… И ты просто сказал то, что тебе приказали. Чтобы та бедная девушка подумала…
– … что ее лучший друг – сумасшедший человек. Это он, мама. Да, это он звонил.
– Отец до сих пор там – у него? – сокрушенно спросила она.
– Да. Под землей. В катакомбах. С мертвецами. С Кшиштофом.
– Это же ложь. Нет там никого. Сказки. Городские легенды. Извини, что я пугала тебя ими в детстве.
– Кто его знает?
– Ты проверил нашу квартиру на «жучки»? – она резко сменила тему.
– Да что вообще ты знаешь о «жучках», дряхлая старуха? Что ты знаешь обо всём этом? – закричал он в гневе, приподнявшись на локти.
– Только то, что ты мне о них рассказал, – спокойно ответила она.
– Точно. Извини. У меня голова болит. Я зря злюсь. Проверил. Он не услышит нас больше. Надеюсь, – усмехнулся он.
– Убей того больного, паскудного маньяка, освободи своего бедного отца Гаро, да как можно скорее возвращайся домой. Отомсти за нас всех, сын мой! Иначе же… Я боюсь даже представить, что он делает сейчас с Гаро. Старик – и так инвалид на коляске. Останови это безумие. Отруби ему те руки. Мы сожжем их вместе. Огонь всё уровняет. Смерть придет к нему в нужный момент! – воскликнула она, даже и не подозревая, что дублирует «призрачное» – давнее воззвание Маришки Варец к своему злому, безумному, названому сынишке.
– Я попытаюсь, мама. Попытаюсь. А ты держи пушку при себе, хорошо. И больше никому не открывай сраную дверь. Я вернусь домой как только смогу, и мы уедем отсюда. Вместе с отцом. Навсегда. С Кашанталем покончено. У меня, кстати, есть деньги. Я попросил их у барона, и он дал их мне. Пришлось, правда, с его товаром повозиться – продавать наркотики и алкоголь подросткам на улицах. Но недавно я с ним рассчитался.
– Хорошо, сын. Очень хорошо говоришь о славном нашем будущем. Я буду ждать его. Слушай, ты что, не впустишь меня и сегодня? Впусти! – взмолилась она тихо.
– Я не одет, ма, – он даже сам почувствовал, что эта правда прозвучала как наглая ложь.
– Понятно всё. Хорошо. Удачи тебе там, – всхлипнула мать, погладив дверь своей морщинистой ладонью.
– И тебе, мам. И тебе.
– Сын?
– Ну, что еще?
– А суп тебе мой, ну хоть чуть-чуть понравился? – с надеждой спросила она.
– Нет. Он гороховый. А от гороха меня ужасно пучит, – брякнул Соник.
И он снова услышал шаркающие шаги и стуки костылей по деревянному полу. Но теперь, в тех затихающих звуках, чувствовалась скорбь, как будто не родная мама заходила к нему «в гости», а невидимый Харон со своим старым веслом, а ему так и не открыли дверь, и он был вынужден уйти ни с чем.
По левой щеке Соника ползла прозрачная слеза. Правый глаз кровоточил. А череп превратился в гудящий улей. Только вместо пчёл, там гудели болезненные мысли.
***
Оглядываясь по сторонам, Соник вошел в двухэтажное, полуразрушенное здание. Раньше здесь была детская больничка, но из-за сокращения, или разворовывания бюджета, ее быстро прикрыли по указу мэра. Крыши больше не было. Как и окон. Всё остальное: инструменты, металл, кровати, стулья, стенды – растащили бомжи. «Каменный скелет» больницы оккупировало чёрное воронье. Повсюду: на входе и возле сломанной двери регистратуры; в тех пустых палатах; мрачноватых, ужасно узких коридорах; валялся хаотично разбросанный злым, десятилетним «Халком», мусор. Старые и местами еще белые стенки, страдали «проказой» – непристойные граффити можно было увидеть везде. По углам валялись кучки экскрементов. Над ними произрастала «жизнь»: дикий плющ, сморщенная, виноградная лоза, вон там – колючий репейник. А в отсыревших местах, где больше не было дощатого пола, где трескался цемент, где земля возвращала свои «законные права» – росли тощие сорняки.
Над головой Соника прокаркала ворона. Он поднял лицо вверх и прищурился. Его правый глаз был закрыт марлевой повязкой, а левый глаз немножко «забарахлил». Он показывал действительность сквозь легкую, туманную дымку. Соник погладил волосы рукой. Сделав два шага вперед – наступил на мятую пивную банку, и чуть не обделался от страха. Ржавая банка вдруг издала совсем непривычный для нее – квакающий звук. Из-под подошвы его массивного ботинка, выпрыгнула лягушка. Соник поддел, и пнул лягушку ногой, плюнул на какую-то рваную бумажонку, да и пошел себе дальше. В одной из палат на первом этаже, еще сохранилась дверь с № 6, и Соник толкнул ее рукой. Она не открылась, поэтому ему пришлось толкать ее плечом, что вызвало неприятную боль во всём теле. Дверь протяжно скрипнула и поддалась человеческой силе. В палате было холодно, и очень тихо. Здесь, как и везде в этой больнице, воняло свежим вороньим помётом. В центре этой комнатки лежала огромная гора мусора и не только: вот – дохлые кошки и такие же собачки в прозрачной фольге; а вот – какие-то камни, осколки кафельной плитки, бутылки из-под алкоголя, тонкие и толстые деревяшки, шприцы, всякое дерьмо да обрывки бумаги. Соник подошел к этой куче, присел рядом и тяжело вздохнул. За «окном» – если конечно, автору дозволено так назвать пролом в стене, засыхали каштаны с глубокими дуплами посередине низких стволов. Раньше, то был прекрасный сад – а теперь заросли. В высокой траве что-то закопошилось, зашуршало. Ветер играл остатками тех листьев, которые уцелели под его могущественными «ударами». А небо поливало землю плаксивым дождем. Мелкие, многочисленные капли кололи бородатое, измождённое лицо Соника. Его уши немного двигались, а нос устроил «соплепад». Вместо платка, он использовал рукав.
Соник начал разгребать мусор руками. «Хорошо еще, что я надел свои перчатки» – подумал он, вляпавшись в коричневый кусок дерьма. Дело пошло быстро, ведь ему помогало отвращение. Через полчаса, куча мусора «сдалась» своему врагу, ну а тот начал отряхиваться от пыли, но потом плюнул и оставил в покое отцовскую, грязную, строительную робу. По белому, поистрепавшемуся носку Соника пополз чёрный, толстый червяк. На плечах замерла пара рыжих тараканов, но он не видел всего этого.
Очистив тайную площадку, Соник посмотрел на квадратную, железную решетку в цементе, и выругался. Ругаться он любил и умел, впрочем, как и мы с вами, да как всякий нормальный человек, попавший в стрессовую ситуацию. Эту ситуацию, он изначально рассматривал как стрессовую, да к тому же, возможно, суицидальную. Если б у него была бы ну хоть малейшая возможность отказаться от нее сейчас, то он бы так и сделал.
Но хочешь-не хочешь, а надо лезть. Кшиштоф ждал его внизу. Из-под заржавелых прутьев воняло гнилью и сыростью. И вот Соник поднял эту решетку и посмотрел вниз – в непроглядную темноту. Ему послышался резкий писк и шумное хлопанье крыльев летучих мышей. Сонику стало страшно. Конечно ж, ему не хотелось туда спускаться, ведь об этом «проклятом», и забытом нормальными людьми местечке, рассказывали много городских легенд, и всяких небылиц, в основном – страшных. Соник встряхнул головой. Потом он порылся в многочисленных кармашках своей робы, достал небольшой, но мощный фонарик и включил его, взял в правую руку, шумно вздохнул, и начал медленно и очень осторожно спускаться по шатающейся лестнице, по узким и опасным, скользким и мокрым перекладинам. Луч замелькал по широкому, каменному колодцу. А где-то через три минуты, Соник спрыгнул на дно – прямо в яму.
***
Как раз в это время, неожиданно погас фонарик. Темнота «сожрала» человеческое тело. Соник, набрав полные ботинки холодной воды, ругался и припоминал, когда в последний раз менял в фонарике батарейки. Не вспомнив, он постучал по задней крышке ладонью, и луч, лениво мигнув несколько раз, снова вспыхнул. Вздохнув, Соник направил луч себе под ноги, и увидел, что стоит в маслянистой («ну, будто нефть разлили») луже («это ****ское невезение»), которая доходила ему до колен. Вокруг нее лежали каменные «островки» – площадки, на которые можно и нужно было стать, поэтому Соник быстро выскочил из мутной воды да забрался на одну из площадок. Осмотрев другие из них, Соник заметил мёртвых лягушек: худых да зелёных, с лопнувшими отчего-то глазами, больших и маленьких, и этих, которых кто-то погрыз. «Вероятно, что это сделали сраные, огромные КРЫСЫ» – подумал Соник, содрогаясь душой и телом. Крыс он ненавидел. Стоя там – на ненадёжных шатающихся камнях, он вспомнил эпизод из своего детства, когда они соорудили лагерь в степи. Шёл сильный дождь, вокруг палаток ползали чёрные гадюки. Они не очень опасные, если их не трогать, конечно. Но кроме гадюк, там были крысы! И одна тварь забралась в палатку с порванными стенками, грызнув его за большой палец правой ноги. Спал он один. Помнится, что убил ее сковородой. Шуму, гаму, Соник наделал много. Вот с тех пор, он ненавидит и очень боится крыс. Ну, а вот сейчас, это воспоминание, напугало его еще больше. «Да зачем я это вспоминал?» – подумал он. Вот автор ему подскажет: человеческая память любит подкидывать такие «фокусы» в самый неподходящий момент. Например, гуляя в лесу, вы вдруг вспомните, что всю свою жизнь боялись заблудиться в нём; забравшись на высоту – вспомните, что всегда ужасно боялись грохнуться с нее оземь; встретив «новую любовь» – вспомните, что вот те, прошлые отношения принесли вам болезненные страдания. Странная штука – наша память, да? Пардон, дамы и господа. Что ж это происходит? Всё-всё. Болтливый автор возвращается к Сонику.
Он осмотрел мокрые стены: кое-где покрытые бледноватым и «больным» мхом; а вон тёмные мокрицы ползают и шевелят своими длинными усиками; луч скользит дальше, и вот видно небольших пауков-крестоносцев. Они увидели яркий свет, да шух-шух лапками – заторопились в мрачные, сырые углы. А вот и широкие дырки в полуразрушенной, правой от Соника, стеночке. Вот тут, вероятнее всего, живут, едят, размножаются и умирают, те писклявые, летучие мыши, которых он слышал еще наверху. «Вглубь лучше не светить» – подумал Соник и посветил вверх. Свет от фонарика схлестнулся с мраком потолка. Соник увидел провода. Он проследил своим лучом за самым толстым проводом. Тот – окаймлял весь потолок кругом, и расходился по нему длинными «червями». Среди них были и другие провода, уже не такие большие и интересные как их старший брат. Заметив старый и покрытый ржавчиной рычаг, Соник пожал плечами, закрыл глаза и дёрнул его вниз. Щелчок. Раздался громкий, электрический гул. Камни под Соником вдруг зашатались, и он едва не упал в мерзкую воду снова. Справа да слева, посыпались яркие искорки из металлических щитков. Щитки были маленькими, квадратными и едва заметными из-за «налёта» паутины на них. Над головой Соника, на потолке, вдруг загорелась тусклая, старая лампа с железным абажуром. А рядом с ней, на железной цепочке, висел какой-то тощий предмет, завёрнутый в целлофановый пакетик. Соник снял пакетик, и увидел новенькую, еще пахнущую свежей пластмассой, рацию. Потом он вытащил ее длинную антенну из «гнезда». Клацнул круглой кнопочкой «Вкл». Рация зашипела и затрещала. Соник нажал на кнопку связи и спросил:
– Кшиштоф? – прошептал он.
Статистические помехи внезапно пропали. Послышался тягучий и ленивый голос Кшиштофа.
– Итак, ты здесь. Как тебе «вход»?
– Грязный, мокрый проход. Но я так понял, что вы через него не лазите? – съязвил Соник, усмехнувшись.
– Это ты так меня «толстым» обозвал? Конечно же, у меня есть другой вход. И он пошире будет. Да почище, естественно. Только ты не обижайся. Разве помощнику Дракулы разрешалось знать все секреты Тёмного Господина?
– Помощник Дракулы ел мух. Вы меня с ним только что сравнили? Это 1-1, Босс! – сказал Соник, а подумал: «Я убью тебя, Босс! Нет, ты не Босс, ты – ЖИРДЯЙ!»
– Нет, это я зря сказал. Извини. Нево… – последнее слово Кшиштофа потонуло в помехах. Соник постучал по рации. – Невообразимо! Представь, если бы Дракула реально существовал! – донесся весёлый шепоток Кшиштофа. – Он бы скончался от голода, потому что такое «гнилое мясо» – есть нельзя! И такую «испорченную кровь» – пить нельзя.
– Оставьте свои злые шутки. Что это за комната? Я думал, что увижу катакомбы.
– А насчёт катакомб тебе наврали. Как и всем. Итак, это начало твоего «пути». На самом деле – это древний, уже заброшенный, электрический узел для управления железнодорожными путями. Раньше под больницей была «подземка». По ней, во времена Холодной Войны, вывозили трупы детишек. «Ходила» опасная, заразная болезнь. Чтобы население Кашанталя не паниковало, и построили эту подземную дорогу прямо на кладбище. Родителям не отдавали их детей. Им даже проститься с ними не разрешали. Сначала, всё было секретно. Ну а потом, конечно, население обо всём прознало, и сожгло больницу до тла. Вместе с медицинским персоналом. Приблизительно скажу – 100 человек. Вместе с пропавшими трупиками детей, эта больница «сожрала» 600 душ. Даже не поперхнулась, сучка! Страшное место. Как раз для тебя и меня. А всё дело в том, что никакого кладбища не существовало. Те ублюдки проводили эксперименты над трупиками детишек. Ужасающие вещи тут творились, друг мой. Я находил кости – ручки, ножки, черепа… Я находил всякие игрушки… Я находил инструменты с налётом крови на них. Я находил порванные халаты, нижнее бельё, погрызенные куски мыла…
– Вот почему нам рассказывали, что здесь водятся призраки. Да. Мне ж говорили, что это проклятое место. И хоть я и боялся чуть-чуть, но думал, что всё это наглая ложь. Обычная городская легенда. Эти дети существовали… Боже.
– Некоторые городские легенды основаны на правде. Так, а вот сейчас ты стоишь на входе в подземку. Теперь пойдешь дальше. Я тебя «поведу». Держи возле себя рацию, и не вздумай потерять, иначе заблудишься в лабиринте, а я тебя искать не собираюсь, понятно? Там «миллион» заброшенных путей да тропинок, а у меня – только неполная, старая карта. Итак, этот узел…
– Я не вижу здесь никаких кнопок и панелей. Пол – под водой. Потолок низкий и весь в паутине. Стенки раздроблены временем и плесенью. Здесь ничего нет, а вы говорите: узел, узел, – занервничал Соник. Кшиштоф напугал его своей историей.
– Не торопись так, Соник. Это ведь только «начало нашего совместного ужина» – аперитив так скажем. «Десерт» будет потом. Так, погоди немного. Сейчас я тебе включу «дорогу» и ты по ней пойдешь. Пойдешь ко мне и мы поговорим немного.
– Можно услышать отца? – спросил Соник.
– Хм, нууу…, – замялся Кшиштоф.
– Я умоляю!
– Ладно-ладно. Гаро! – закричал Кшиштоф. – Будешь с сыном говорить? Смотри! Кивает. На, воды выпей. Вот так. Не так быстро, цыганская твоя морда. Утонешь!
Держи рацию. Нет… давай-ка лучше я ее подержу, да? Погоди-ка, лучше я зайду в клетку.
Соник услышал шаги – шагали как будто по снегу; тяжёлое дыхание Кшиштофа и третий страшный звук – перезвон ключей об железную решётку. Соник сжал руку в кулак. Благо, что рация была не в ней, а то он бы раздавил ее к чертям. Наконец-то он услышал и другое – слабое, хриплое, чуть прерывистое, но родное дыхание. И вот:
– Сынок, я еще жив, – голос Гаро был старым, даже очень старым. И казалось, что говорил умирающий человек. «Возможно, так и есть» – с горечью подумал Соник.
– Папа, ну ты как там? – сдавленным голосом спросил Соник. Его горло сжалось в комок.
– Меня кормят и поят.
– Он тебя не бьет?
– Нет. Но сынок, я слышу, как шипят его руки – будто масло бросили на горячую сковороду. Кто этот ужасный человек, и что ему от меня нужно?
– Он – брат Дьявола. Или сам Дьявол. У них та еще семейка, – прошипел Соник.
– Поосторожнее со словами, – послышался голос Кшиштофа. – Еще один вопрос, Гаро, и достаточно на сегодня. Мне не нравится тон твоего сына.
– Как там… мать поживает? – спросил Гаро спустя несколько секунд.
– Жива. Скучает. Спрашивала о тебе. Плакала. Скоро я тебя вытащу, пап. Сделаю одно дело, и всё закончится. Ты, главное, продержись еще чуть-чуть, хорошо.  Не зли этого человека.
– Я люблю тебя, сын. Прощай.
– И я люблю тебя. До свидания.
Соник кивнул, вытер мокрое лицо рукавом, резко прыгнул вперед, и оказался под лампочкой. Та закачалась над головой. Соник придержал ее двумя пальцами. Под ногами оказалась неглубокая канава, убегающая вперёд, заманивающая. По бокам от нее, лежали высокие, широкие, каменные бордюры. Он снова клацнул кнопкой и вызвал Кшиштофа, но ответа не услышал. Соник устало вздохнул. Он присел на правый бордюр, почесал зудящую спину, оперся об стену, положил ноги на левый бордюр, сделал своеобразный «мостик» через канаву, посмотрел направо. Дальше по коридору клубилась тьма. Луч фонарика пропадал в тех глубинах. А мимо него вдруг пролетела летучая мышь: маленькая, мохнатая и ворчащая. Она конечно же полетела туда, куда следовало идти и ему. Соник выругался. В таких случаях, мат заменяет половину всего словарного запаса.
Внезапно рация клацнула.
– Соник? Ты еще там?
– А где мне быть? Я не знаю куда идти. Я потеряюсь здесь. И меня съедят крысы!
– Сейчас я включу тебе «дорогу». Не паникуй. Ты ж меня отвлёк своей болтовней с отцом. А потом я приковывал его. Был занят.
– Боишься, что старый, немощный – слепой и неходячий, старик сбежит от тебя, и выберется из этого сраного подземелья? – спросил Соник в гневе, покраснев всем лицом.
– Меры безопасности – это то, над чем не смеются, Соник. Ладно. Я включаю ток!
Лампочка замерцала над его головой. Соник посмотрел вверх, и поднялся на ноги. Рядом с этой, уже как бы ставшей для него «родной» лампочкой, вдруг загорелась еще одна лампочка, а через метр – еще одна, и еще одна, и эта «змейка» тянулась далеко вперёд, разгоняя не только «ленивую» темноту, но и больших, панцирных жуков, которые нагло «зашуршали» по потрескавшимся стенам, потолку. Вон там, вдалеке, свет сворачивал направо и исчезал за углом.
– Видишь «дорогу»?
– Вижу. Идти за светом?
– Да. И смотри там! Никуда не сворачивай. Иди за лампочками. Там будут другие пути. Туда не иди! Там ты услышишь детский смех. Не смотри на них. Не говори с ними. Они откусят тебе пальцы! Они съедят твои волосы. Они зажарят нос, ноги и кишки, всё. Они учуют тебя. Старайся идти тихонечко. Иди ко мне! Я буду тебя ждать, – замогильным голосом объявил Кшиштоф и рассмеялся. По спине Соника побежали мурашки, а волосы на голове – зашевелились.
– Не отключайте рацию, Кшиштоф, хорошо? – проблеял он испуганно.
– Тебе страшно, Соник?
– Очень. Я слышу шёпот и шорохи за стенами. А еще здесь холодно. Как в склепе.
– Так и должно быть. Даже мне здесь страшно. Дааа. Ладно, как скажешь. Я буду на связи.
Соник кивнул, пощёлкал фонариком, убедился, что он еще работает, и спрятал его в карман.
И он пошел вперёд. Свернув направо, он всё-таки оглянулся, и посмотрел в левый туннель. Возле одной из стен, стояли пожелтевшие от времени, белые, маленькие гробики. Стояли они рядышком, друг с другом, вертикально, и крышка одного из гробиков была приоткрыта. Оттуда торчала розовая бахрома. На полу развалился игрушечный локомотив, кем-то растоптанный. За гробиками что-то зашевелилось. Соник перекрестился, достал фонарик, включил его, и направил мигающий луч во тьму. Внезапно подул ветер, и из тьмы вылетела огромная, грязная и очень мокрая полиэтиленовая плёнка. Она ударила Соника в лицо и опрокинула его на спину. А он, едва дыша, снял ее и отбросил прочь. Ему показалось, что плёнка «хотела» его задушить. Соник сидел и дрожал. Но когда раздался тихонький, детский смех, ему ничего не оставалось, кроме как встать и бежать подальше от того места. Он это и сделал! Оборачиваться он не посмел, потому что слышал за спиной топот детских ножек, и еще один звук – будто кто-то, быстро-быстро стучал деревянной палкой по стенам. Соник бежал под лампочками и молился, чтобы они не заканчивались. Слева и справа от него, мелькали ответвления, коридоры, закоулки, и проходики. Он никуда не сворачивал и никуда не смотрел. Но внезапно, земля «ушла» из-под его ног, и он полетел в глубокую яму. Он ударился головой обо что-то, и потерял сознание.
***
– Соник! Соник! Соник, ответь! – кричала рация в его потной ладошке, чуть-чуть съезжая с нее.
Соник открыл глаза, но ничего не увидел. Его окружала абсолютная тьма и запах гнили. Он достал фонарик, включил его, и закричал. Еще никогда в своей жизни, он не кричал так дико и истошно. Соник сидел на костях – на маленьких черепах; на тонких лучевых и локтевых осколках; на узких, детских тазах. Всё это ужасно поломано, перемешено; всё это давит на его психику и задницу; всё это трещит и шуршит под ним. Соник кричал, кричал. Крик расходился жутким – искажённым эхом.
– Соник? – голос в рации пытался перекричать его.
Дрожащими руками, он едва нащупал тяжёлую пластмассу, и ответил Кшиштофу.
– Я упал, Кшиштоф! Боже, я сбился с пути! Я провалился в какую-то яму! И здесь детские кости! – вопил он, пытаясь встать, но вместо этого, неловко заскользил по гладеньким черепам, и поломал их ступнями.
– Чёрт! Это плохо. Так-так, успокойся. Я попробую вытащить тебя оттуда, но мне нужно знать, где ты находишься. Опиши мне это место, – взволнованно попросил Кшиштоф.
– Это… это какой-то огромный, каменный резервуар с закопчёнными стенками. А к потолку прикреплены длинные, железные крючья. Трубы чёрные и… Тут всякая одежда и… кости… Боже, мне страшно! – завопил он.
– Так. А к крючьям можешь добраться?
– Нет. Они слишком высоко. Я не допрыгну. А под ноги подставить мне – нечего!
– Что же делать? Ладно… Что еще ты видишь?
– На одной из стен написана русская буква «С».
– Погоди. Я посмотрю на своей карте. Так, ну всё понятно. Ты попал в отдел «С». Чёрт! Это конец!
– Что… И что это еще за отдел «С»? – промямлил Соник.
– «С» – значит «Сожженные».
– Боже! Боже! Боже! Вытащи меня отсюда как-нибудь. Умоляю тебя. Тут бегают крысы. Огромные, чёрные крысы бегают рядом со мной, по детским костям. Но я еще никогда не видел таких крыс. Клыки… Мне страшно! Мне очень страшно! И у одной крысы, клык – как мой мизинец!
– Это хорошо. Да-да-да. Прекрасно! Этого я и добивался. Это хорошо. Страдай. Я очень долго собирал этих тварей для тебя, – радостный голос Кшиштофа заставил Соника обоссаться, но он даже не заметил этого.
– Что? Я не… Что вы сейчас сказали? – спросил Соник сдавленным, растерянным, испуганным голосом.
– Гаро мёртв. Я «сжёг» его шею ко всем чертям. Я избавил его от жизни в грязном мире. Остались только туфли.
– Нет! Нет! Тварь! – заплакал Соник.
– Ты шёл сюда, чтоб убить меня! Я всё знаю. А теперь я похороню тебя здесь. Эти мальчишки и девчонки не дадут тебе заскучать. Ты сгниешь там. Но они же будут тебе петь. Будут петь песни, и рассказывать сказки, пока ты не станешь таким, как они. И вот тогда ты запляшешь с ними в мрачном танце смерти! И ты попросишь у них прощения за всех нас. За всё человечество! – торжественно объявил маньяк.
– Нет! Прошу, я сделаю всё, что ты прикажешь. Только выпусти меня отсюда. Я и мамку свою убью, если прикажешь. Только дай мне выйти отсюда. Крысы ужасно кусаются. У меня кровь идет. Кровь льется из пальцев! Боже! Ну, отпусти меня. А я смогу… я сделаю… я же сделаю… – голос его понемногу затихал. Но вскоре, он снова закричал. 
А на одной из немноголюдных, грязных улиц Кашанталя, стоял толстый человек в толстых перчатках. Он курил и слушал. Из его рации слышался крысиный писк да звуки разъярённой борьбы.
– Так ты пойдешь завтра на кладбище? – тихо спросил Кшиштоф, опасаясь, что те крысы опередят его.
– Пойду! – закричал Соник.
– Не станешь за мной охотиться? Не будешь мешать моим планам? Не тронешь моих «жучков», которых я попрятал по твоей квартирке? – захохотал Кшиштоф.
– Не буду. Не стану. Не трону! ААА! Отвали, сука!
– Нельзя предавать меня, щенок, ты понимаешь? Я же этого не люблю. Кажется, я тебе говорил, что знаю, вижу и слышу всё. Но ты строишь против меня козни! И я вот прямо сейчас должен убить тебя. И не крысами, а своим «Колючим Шарфом». Но ты мне ещё нужен. Попроси прощения и возможно, я тебя отпущу! – довольно сказал он.
– Умоляю! Простите меня, Кшиштоф! Это всё мамка! Это она меня подбила на то, чтобы я попытался вас убить! – залепетал бедолага.
– Лааадно. Меня устраивают твои слова. Раскопай кости под своей тощей жопой и найди железный люк. Он выведет тебя в канализацию. Ну, а уже там, я нарисовал для тебя стрелочки. По ним ты выйдешь в Кашанталь. Потом? Ты пойдешь завтра на кладбище да отвлечёшь Сергея, как мы и договаривались ранее. Сделаешь – и я позволю тебе уехать с матерью. Я не буду делать тебе «бо-бо» – не буду покупать бомбу на «черном» рынке. Далековато ехать. Не буду сильно утруждаться. Я буду добрым человеком.
– Даете слово? – всхлипнул Соник.
– Да, я даю тебе свое слово. И оно – нерушимо. Обещаю! Наверное, мы больше не увидимся, но если что-то пойдет не так, и если брат найдет меня слишком рано, то пеняй на себя. Я найду и задушу тебя, понятно? И вот тогда, те крысы и мертвецы покажутся тебе… хм… милостью!
– Понял.
– Сделаешь дело – бери мать и убирайся. Понял?
– Понял.
– Гаро перед смертью сказал, что любит вас. Понял?
– Понял.
– А теперь прощай, Соник. И еще кое-что: потанцуй на могиле Пашки Астафьева. Оскверни ее. Понял?
– Понял! – и рация заглохла.
Глава 11
Они стояли за запотевшим окошком, держались за руки, и сквозь рваную материю жёлтой занавески, наблюдали за Дианой. Несколько минут назад она выбежала из подъезда, осмотрелась по сторонам, потопталась ботинками по луже, и глянула на ясные небеса. «Сонные барашки» – ленивые, белые тучи, медленно передвигались по ним. Солнце гоняло их своими яркими лучиками, да с интересом посматривало на девушку с дрожащими руками. «Странные у нее перчатки. Пальчики видно» – подумало солнце, и погрело их теплом. Диана облизывала губы, неловко держала, и нервно мяла небольшую, розовую сумку с блёстками по бокам. А из нее торчало длинное горлышко бутылки с мартини, которое она взяла из своего холодильника.
На голове сидела зимняя, шерстяная шапка с двумя светлыми помпончиками. Они так забавно подпрыгнули на затылке, когда Диана замотала головой вправо-влево, разгоняя назойливые, мрачные мысли о скороспелой любви, быстротечной жизни, кошмарной смерти. Пробормотав что-то себе под нос, она резко кивнула, ступила на мокрый асфальт, и потопала куда-то вдаль.
– Жёлтое пальтишко Роберта ей совсем не идёт: слишком длинное, полинявшее, и старое для такой юной, красивой девочки, – сказал Сергей, смотря ей в след. Вика тихонько хмыкнула, отпустила его ладонь, стала за могучую спину, обхватила его живот руками, и замерла.
– У нее большое горе. Она ужасно мучается. Вон – в шкафу полно одежды, но она надела его пальто и ботинки. Сказала мне, что «хочет ощущать его запах на себе», – вздохнула Вика грустно, положив подбородок на плечо Сергея, да внюхиваясь в его чёрные волосы. От них веяло гарью. Любовью – по скромным представлениям Вики.
– Прости, что я ее ударил.
– Это было необходимо. Она бы не бросила Роберта, и мы бы взорвались. Глупые, стихийные, женские эмоции, – объяснила Вика, зевнула, почесалась носом об его затылок, и снова замерла. Он вдруг почувствовал, что по шее забегали «мурашки» и повёл головой в ее сторону. Они поцеловались. Потом снова посмотрели в окно.
– Вполне нормальные эмоции. Слушай, Вик, а куда она пошла? – спросил Сергей, почесывая бороду в задумчивости.
– Не знаю. Сказала, что вернётся через два-три часа, – тихо ответила Вика, вдыхая свежий, утренний воздух, льющийся из приоткрытой форточки. – Сергей, как тебе спалось на новом месте? Ничего так квартира, да?
– Нормально, учитывая то, что еще позавчера на этой мятой постели сидел, лежал, спал бедный Роберт, – хмыкнул Сергей.
– Угу. Здесь все вещи пахнет им. Легкими, сладкими духами.
– И спиртом, – улыбнулся Сергей.
– И спиртом. Слушай, Серёжа, может мы…
– Да. Миленькая у них квартира: уютные и тёплые комнаты; чисто, опрятно везде; искусственные цветочки на подоконниках; совместные фотографии в рамках; тут обычная, удобная мебель – стулья, столы и кресла. Мы бы тоже так смогли, Вика!
– Что мы бы «смогли»? – удивленно спросила она, но тут же, где-то внутри себя – с помощью сердца, догадалась о чём он говорит.
– Создать такой уют. Купили бы огромную кровать с широким диваном; стулья да столы из крепкой, дубовой древесины; микроволновку, холодильник, утюг, ковры и газовую плиту, сушилку, да ВСЁ, что захотим! – восторженно сказал он, и повёл плечами.
– Это съемная квартира, Сергей, – заметила Вика, улыбнувшись. – Может, Роберт не владеет всем этим.
– Мы купили бы огромный, четырехэтажный домище с симпатичным, фруктовым садом на заднем дворе, и широким, глубоким бассейном перед входом. Завели бы большую, верную собаку. Родили бы детишек. Я так размечтался! Извини. Пахнет умершей весной, а на нашем дворе хозяйствует злобная матушка-осень. Дааа. Что говорить? В такие ясные, тихие, хорошие деньки ужасно хочется мечтать о чём-то родном и правильном – мечтать о семье, – изрёк он грустно.
– Да, Серёжа. Не ходи ты туда! Он ведь убьет тебя, и всё пропадёт, – сказала Вика и прислонившись к нему всем телом, нежно погладила по плечу. Сергей вздохнул, обернулся, крепко обнял ее, поцеловал лоб, нос и губы. Он посмотрел ей в глаза и сказал:
– Или я его убью. Чем-то это должно закончиться, понимаешь?
– Но… но если он убьет тебя сегодня (не дай Бог, конечно), то у нас уже точно не будет этого всего… Ты только что рассказал мне о рае. Слушай, но мы же можем сбежать из Кашанталя! Конечно. На хрен Кшиштофа! Пошёл он! Возьмем Диану, и сбежим отсюда ко всем чертям! Да? Да? Ну, Серёжа, что скажешь на это? Давай поступим не как герои какого-нибудь романа, но как настоящие, здравомыслящие люди, столкнувшиеся с реальностью, – говорила она нервно, как-то дико и громко покрикивая на него. Сергей опешил немного, обнял ее, но она вдруг вырвалась. Ее жесты, эмоции, слова были лихорадочными – неконтролируемыми, порывистыми, резкими: руки взлетали вверх, а ноги пританцовывали; она подходила к Сергею, и тут же отстранялась от него, или избивала его своими кулаками; ее смех сменялся слезами, а слёзы – смехом. Это была настоящая женская истерика. Сергей не знал, как ее остановить, и поэтому он просто обнимал, успокаивал, целовал Вику. Чудо свершилось, и она затихла в его крепких объятьях.
– Но сколько ж нам придется бегать от него, прежде, чем он нас найдёт? А найдёт он нас обязательно. Нет, Вика, через несколько часов это закончится. Я смогу. И я положу этому конец, – шептал он ей на ухо.
– Раз так, тогда иди-ка сюда, – сказала Вика тихо, и расстегнула верхнюю пуговку своей рубашки. Потом сняла с Сергея футболку и провела горячей ладонью по его груди и животу.
Поцелуй соединил их губы. Солнечный луч успел проскользнуть между ними, да прыгнул на стенку, где красовался плакат с группой «Metallica», и фото, где Вика обнимала свою еще маленькую дочурку. Рядом с этой миленькой фоткой, висело огромное, квадратное зеркало. Оно отражало мелькавшие голые спины. А на пол полетела грязная одежда. Сергей прижал Вику к стене, и рьяно зарылся носом в ее волосы. От них веяло потом, но ему было всё равно. Вика поглаживала его голову руками, и тяжеловато, прерывисто дышала. Раздался томный стон, и Сергей вдруг почувствовал ногти, впивающиеся в кожу на его спине. Он хищно «присосался» к Викиной шее, как вампир. Стенка содрогалась от ударов. «Metallica» еще никогда не была на таком шумном «концерте». С книжной полки посыпались толстенные, медицинские книжки с длинными, непонятными названиями. Неваляшка качалась на письменном столе. Ее щеки покраснели – то ли так на заводе сделали, а может, она увидела чью-то хоть и маленькую, но нежную грудь с твёрдыми и торчащими сосками. Сергей жадно целовал их. Он был «Ромулом», а Вика была его волчицей. Теперь она стонала уже громче. Он бросил ее на кровать. Она ударилась затылком об тугую подушку, и схватив Сергея за правую руку, резко потащила его за собой. Смеясь, он упал на нее. Их тела сплелись заново. Замысловатый клубок закачался по мятым простыням. Кровать громко скрипела – присоединяла свою «песенку» к крикам Вики. Сергей вытащил язык из ее рта, да опустился ниже, еще ниже, и еще ниже. Вика обхватила его качающуюся голову ногами, сжала, и громко закричала, больше не сдерживая себя. А в это время, его руки ласкали ее грудь, шею, волосы, уши, и всю мечущуюся душу. Она схватила его указательный палец, засунула его себе в рот, после чего начала сосать. Но в определённый момент, Вика отстранила лицо Серёжи от своего влажного, пульсирующего лона, и поманила его к себе. На себя. В себя. И он снова вошёл в нее: глубоко, нежно, спокойно, старательно. Она открыла рот. Его увлечённая ритмика и тот медленный темп; его крепкие объятия; жаркие поцелуи и любовный шёпот, его мерное дыхание и глубокие вздохи; и всё это в симбиозе, «сотворило» грандиозный, эмоциональный оргазм. Даже с мужем, она не испытывала ничего подобного. Она плакала и смеялась одновременно. Лоб ее вспотел. Светлые пряди волос льнули к нему как мухи на клейкую ленту. Губы Сергея пили ее слезы, пили ее пот и пили ее солёный, вязкий «женский сок». Уже через несколько минут, пришла и его очередь кричать. Всё закончилось. Казалось, что время замерло. Белоснежное, постельное бельё просто пропиталось их потом.
– Знаешь, я же думала об этом с тех пор, как увидела тебя – пьяного, в своём баре, – сказала Вика, отдышавшись немного. Они лежали обнявшись. Ее голова лежала на груди Сергея. Одну руку он вальяжно закинул себе за голову, под подушечку, а второй рукой обнимал Вику, поглаживая ее бёдра. Ему хотелось закурить и съесть питательное и жирное что-то. Но после бурного секса, прерывать такие разговоры – никак нельзя. Нет-нет-нет! Женщины не любят молчание! Они не простят! Небо одарило их болтливостью, и чаще всего, их язык «развязывается», когда им очень хорошо. Когда женщинам плохо – он тоже «развязывается», но тогда, его уже «не завяжешь».
– Ага, я тоже. Как увидел твои ноги, а потом как увидел твою попку, – и он нежно хлопнул ее по ягодицам, – да как увидел твои голубые глаза. Тогда я сошел с ума!
– А это значит, что у нас была любовь с первого взгляда? Да, Серёжа? – спросила Вика, хихикнув.
– Думаю, да. Хотя, это слишком шаблонное выражение для того, что произошло в твоём баре. Я скорее всего, назову это чудо – «Сразу и навсегда». А эта их любовь с первого взгляда, может закончиться и ненавистью, и с последним рукопожатием над договором о расторжении рухнувшего брака, и с появлением бедных детишек.
Пусть лучше будет наше, индивидуальное «чудо», чем та «всем знакомая, скучная любовь», – философия так и лилась из его довольного, ухмыляющегося рта.
– Знаешь, я хотела развестись со Стасом. Было тяжело с ним жить. И было тяжело его любить. Он был риелтором. Квартиры продавал. Много пил, ругался и дрался. В тридцать три года, он вел себя как пятнадцатилетний мальчишка. Диана вообще его не интересовала. Впрочем, как и я. Он трахал меня, одевался и уходил куда-то из дому. Иногда его не было день, два, или же целую неделю. Где он пропадал? Я спрашивала, а он бил меня за это. Дочка спрашивала, и он швырял в нее ключами. Но она всё равно продолжала его любить. Как и я – до определённой черты. В тот день, он избил и дочь. Дианка закрылась в своей комнате. Я рыдала на кухне. Он в это время отправился в ванную комнату, и перерезал там себе вены. Боже правый! Пришлось выламывать дверь. Мы рыдали. Мы хоронили. И мы были в трауре. Да. Вот и вся история. Время шло-шло, да пришло прямиком к тебе. Если бы я ничего не почувствовала тогда – глядя в твои пьяные глаза, то этого секса бы не было. Не обижайся на Дианку за те ее слова. Она сгоряча.
– Даже и не думал обижаться.
– И не суди меня за то, что я в таком раннем возрасте «залетела» от него, хорошо? Стас учился со мной в школе. Я была дурой – наивной, глупой и верящей в какие-то свои идеалы, девчонкой. Да хорошо еще, что он меня вообще тогда не бросил с ребёночком на руках. Его богатенькие родители повздыхали немного, купили нам трехкомнатную квартирку, и не вмешивались в наши отношения. Сначала, жилось нам очень хорошо, но потом всё рухнуло в пропасть семейного быта, смешанного с алкоголем, вечными ссорами и жестокими драками. Ты не станешь винить дуру, Серёжа? Нет? Не станешь винить глупую, развратную женщину, которая лежит в постели с другим мужчиной, и рассуждает о старых грешках умершего мужа? Как говорили древние: «О мёртвых либо хорошо, либо – ничего».
– Вика, не парься ты, прошу тебя. Прошлое – есть прошлое. Я ж вообще не вправе рассуждать о твоем прошлом, винить тебя за что-то. Я живу в твоём «настоящем», и мне тут очень нравиться. Жизнь – сложный «конструктор»: некоторые детальки теряются, другие появляются; все они рассыпаны по свету; некоторые – подходят друг к другу, а некоторые – вообще нет; сложно что-то предугадать, или же как-то повлиять на происходящее вокруг всех нас; нам с тобой остается только надеяться на то, что наш «конструктор» сложился правильно. Я верю в нас. Клянусь тебе! Я всей душой в нас верю! – и он погладил ее по волосам.
– Я тоже. Да-да! Я так сильно люблю тебя, Серёжа, – Вика поцеловала его в губы. На ее ресничках висели капельки слез. Они упали. Когда Сергей почувствовал на губах ту скорбную влагу, он и сам едва не заплакал.
– А я люблю тебя, Вика. В последнее время, вокруг меня творится такой ужас. Но встреча с тобой, всё это время с тобой, ты и твоя дочь, твои мысли и тёплые слова – думаю, это другая сторона моей жизни. И если бы не было всего этого, я даже и не знаю, чем бы всё закончилось. Но теперь… я вижу… теперь буду бороться, и я буду сражаться не только за себя, но и за вас. Любовь – это сражение; и это битва; это война на изрытом, человеческом, эмоциональном поле. Да, наконец-то я обрёл цель в жизни – я стану твоим храбрым, верным, честным солдатом. Обещаю тебе! Мы будем счастливы! Счастливы вместе!
И они снова занялись любовью.
***
Прошло время. Им послышалось как щелкнул замок и тихо приоткрылась входная дверь. Потом кто-то громко затопотал в прихожей, как будто обтряхивали снежок с обуви. Когда их уши внимательно насторожились, прозвучал сухой, надрывный кашель, и Вика, которая слышала и лечила его практически всю свою жизнь, тихо спросила:
– Диана, ты наконец-то вернулась? – голова ее попала в лучик света, льющийся из прихожей, и она сощурила глаза.
Длинную прихожую, от крохотной, но уютной спальни, отделяла толстая, дубовая дверь со стеклянным квадратом посерединке, и сейчас она была чуть приоткрыта. В прореху можно было увидеть ноги в грязных ботинках, да кусочек синего ковра под ними.
– Да, мам, – ответила Диана, тихо вздохнула и начала разуваться. Вика увидела ее руки. Ленивые, пьяные пальчики совсем не слушались подвыпившую Диану. Они пытались развязать длинные шнурки, но лишь сильнее затягивали их в узел. А от того, что она так резко наклонилась, Диана почувствовала кислую, подступавшую тошноту.
– Она пьяна? – спросил Сергей сонно, не поднимая головы с подушки.
– В хлам. Даже обувь снять не может, – забеспокоилась Вика, одевая трусики.
– Я вообще-то вас слышу, голенькие черти, – промямлила Диана, стуча затылком о деревянную панель стены. – Вот разобью сейчас себе голову, и всё. Ну, как там? Натрахались уже? – она засмеялась, сняла пальто, кинула его на пол, сплюнула, и снова начала стучаться головой об стенку. – Вот дура! Шапку снять забыла! Ага! – и шапка присоединилась к пальто. Была проделана вторая попытка снять обувь, но и она провалилась. На старое пальто и шапочку с помпонами, полилась адская смесь желудочного сока и мартини.
Вика вздохнула, быстро накинула на себя махровый халат, и вышла в прихожую.
– Ой-ой-ой, дочка. Пошли в ванную. Я приведу тебя там в порядок. Ты где была?
– Не твое дело! Я не хотела вам мешать, голубки! Ну, как вам спалось на нашей с Робертом кроватке? Мягко? Кровью не пахло? – Вика видела, что Диана не в себе. От нее несло алкоголем. Лицо ее было грязным и заплаканным. Она сидела там, и шаталась. Вика села на пол и сняла с дочери ботинки. – Я ведь еще никогда так не пила, мам. Прости меня, дуру конченую! – захныкала она, умилившись поступком матери.
– Ничего, ничего, солнышко мое. У тебя горе. Я всё понимаю. Я всё понимаю! Ты только успокойся. Не плачь. Не плачь. А то и я начну плакать, а Серёжа подумает, что мы с тобой обычные плаксы! – усмехнулась Вика.
– Серёжа, – передразнила Вику, Диана, хихикнув. – Серёжа, выходите. Гляньте, с кем вам придется семью строить!
– Тихо. Пошли в ванную. Пошли, – уговаривала ее мать.
– Никуда я не пойду, пока он не выйдет! Сергей «Как вас там по отчеству», ну, вы соизволите посмотреть на свою пьяную дочь, или нет? – заупрямилась Диана.
Дверь медленно открылась. Вика обернулась. Диана криво улыбнулась. На пороге появился заспанный, улыбающийся Сергей в тех самых спортивных штанах, и той самой, белой футболке с патлатым рокером.
– Привет, Диана. Уже вернулась? – спросил он тихо.
– Ага. Мне снова уйти, папаша? – Диана подмигнула.
– Нет, что ты! Это мне пора уходить. Сколько времени?
– Одиннадцать, или же… Утро настало, короче, – пробормотала Диана, близоруко всматриваясь в квадратные, настенные часы, висящие рядом с тощей вешалкой. А еще здесь, на стенах, можно было увидеть чьи-то детские рисунки: лошадки, леса, поля, радуга над мокрым сеном, девочка и мальчик, держащиеся за руки, корова с огромным колоколом на шее.
– Где твои очки? – спросил Сергей.
– Потеряла. Упала в лужу. Видишь шишку на лбу? – засмеялась она.
– Вижу.
– Пошли уже в ванную, – настаивала Вика, пытаясь поднять пьяную дочку. Но та не хотела вставать, и продолжала пялиться на Сергея.
– На тебе вещи моего мёртвого отца, – заметила она.
– Ты ведь сама мне их одолжила.
– Да, точно. Я и забыла уже.
– Ничего. Это бывает по-пъяне, – он потрепал ее по волосам. Она кивнула, потом спросила:
– И у тебя бывало?
– Конечно.
– Ты честный мужик, Сергей. Мой Роберт тоже был честным мужиком. А я очень люблю честных людей, ты меня понимаешь?
– Да.
– Только честные люди – быстро умирают, а лживые – продолжают жить. Почему так? Скажи.
– Я не знаю.
– А что ты знаешь вообще?
– То… что я люблю вас, – ответил он просто.
Диана удовлетворенно кивнула, хмыкнула, и подняла большой палец вверх. Вика улыбнулась. Сергей опустил глаза, зевнул, сбегал на кухню за табуретами, принёс три – себе, Диане и Вике. Потом он присел рядом с дамами. Его губы сложились в тонкую, изящную очень тёплую улыбку. Он резко, чуть неуклюже погладил своих женщин: сначала – Вику, а за ней и Диану по волосам. Казалось, что ему нравится это делать.
– Такой большой, но всё еще романтик. Мам, где ты откопала этого «динозавра»?
– В баре, – засмеялась Вика.
– Точно. И я был пьян. Прямо как ты сейчас.
– Красивый романтик. Но еще и пьющий. Ма, а он наделает много шума в нашем мире! – заметила Диана.
– Пусть наделает.
– Да. Пусть наделает. И я ему разрешаю. И я ему разрешаю. Я буду тебя любить, Сергей, можно? Как мама буду тебя любить. А наша любовь – дорого обходится. Да, как и вся остальная любовь, не так ли? За всё нужно платить! За всё! – изрекла она, подняв указательный палец вверх.
Диана поцеловала Сергея в правую щеку, а Вика чмокнула в левую щеку и в губы. От этого, его лицо немного покраснело.
– Мне пора идти, – сказал Сергей с грустью.
– Посиди еще чуть-чуть, – попросила Вика.
– Да. Посиди с нами еще, – кивнула Диана, схватив его за руку. – А то тебя скоро убьют, и я больше тебя не увижу.
– Дочь! – вскрикнула Вика испуганно.
– Куда ты ходила? – решил сменить тему Сергей.
– Прогуливалась. Пила и горевала. Мать сказала мне, чтобы я оставила вас одних. Я и оставила. Ты выгнал меня из собственного дома, Сергей, – и она толкнула его плечом.
– Что ты врешь? – вскипятилась Вика, покраснев. Но улыбка «рвалась наружу», и Вика не смогла ее удержать.
– Это чистая правда! – крикнула Диана.
– Неправда! Я просто…
– Правда!
– Прости нас, – перебил семейную перепалку, Сергей.
– Ничего. Волшебное это слово – «прости». Прощаю я вас, и люблю до сих пор. И как оно? – лукаво спросила она.
– Как «что»?
– Мама хороша в постели?
– О Господи! – застонала Вика, отворачиваясь от дочери.
– Тебе когда-нибудь говорили, что ты очень странная? – спросил Сергей.
– Ага. И не раз. Папе это нравилось. Знаешь, ты даже немножко похож на него. Я вижу теперь! Ты высокий, красивый, сильный и мускулистый мужик. И мой папа таким же был, пока не начал пить. Потом он ссохся и пропал как гнилое деревце!
Вика улыбнулась и легонько щелкнула взволнованную дочь по носу.
– Зачем ты всё это говоришь, дурочка моя пьяненькая? – в этих словах не было ни капли злости или обиды. Простой, материнский интерес.
– Хочу, чтобы он знал, что похож на отца. Он говорил ведь, что пьет. В бар к тебе заходил. Нас должно это волновать?
– Он пьет не так, как Стас! И совсем он на него не похож! – парировала Вика. – У Стаса никогда не было бороды. Никогда! У Сергея волосы – короткие и чёрные, а у твоего отца были – длиннее, каштановые патлы. И носы не похожи! Не будем их сравнивать! Это глупо! – махнула она рукой.
– Эй, я вообще-то рядом с вами сижу! – усмехнулся Сергей.
– Ты больше не вернешься! – крикнула Диана, и кажется, в ее плаксивом голоске, прозвучала горечь. По крайней мере, Сергею и Вике так показалось.
– Ну! – мама обняла ее и виновато посмотрела на Сергея. Типа: «Спасай! Девочка так много пережила за эти дни. Скажи ей что-нибудь ободряющее, а то у меня нет больше сил и слов».
– Я вернусь, Диана, – сказал Сергей, кивая головой. – Обещаю! Нужно покончить с ним. Иначе, невинные люди будут страдать из-за меня, понимаешь? Простись со мной добрым сердцем, чтобы я знал, за что буду сражаться! Скажи мне «прощай», и я вернусь! – попросил он умоляюще.
Диана кивнула, заплакала, резко встала, подняла его за руку, и порывисто обняла.
– Возвращайся к нам. И прости меня за всё! Мы будем ждать и молиться. Но если ты не вернешься и умрешь где-то там, я найду твою могилу, раскопаю ее, и сожгу твои кости! Прощай!
Он засмеялся. Из глаз его потекли слёзы. Он посмотрел на Вику. Та заплакала. Он кивнул. Вика встала и обняла их. Они рыдали и смеялись одновременно. Плечи их тряслись, потные лица краснели, а ноги дрожали, топтались туда-сюда и кружили троицу в странном танце. Еще никогда в своей жизни, Сергей не испытывал таких ярких, горьковато-сладких чувств.
Прошло полчаса. И Сергей ушел.
***
Кладбище. 12:00.
Солнце недолго грело Кашанталь, и уже к полудню успело уснуть – спрятаться за кучковатые, бледные облака. Сергей шагал по главной, широкой аллее кладбища. Вокруг него кружился мелкий снежок. Слева и справа – стояли высокие кресты и старые, покосившиеся от времени, мавзолеи. Под ногами – дремали мертвецы, да ждали ночи, чтобы поговорить о крикливых воронах, скучных соседях, плаксивых посетителях, извечной сырости и плохой древесине. У богатеньких трупов были и книжки, и они читали другим вслух. Здесь ценился рассказ Достоевского «Бобок».
Гравий шелестел под ботинками Сергея. Снег облюбовал плечи и голову. Он был одет в черную курточку со сломавшейся «молнией». А под ней «потела» всё та же белая футболка с рокером на мотоцикле, которую Сергей не успел сменить. Диана поплакала, повздыхала чуть-чуть, пожаловалась на него, привела себя в порядок и всё-таки выдала ему старенькие, светлые брючки Роберта, которые достались ему от покойного отца. Роберт никогда их не надевал. И они оказались впору Сергею. Он держал в руке фомку – Сергей нашел ее в подъезде, возле мусорного бачка. На поиски другого оружия, уже не оставалось времени. Пальцы и ладони вспотели. А тяжелая фомка всё норовила выскользнуть, упасть в глубокий снег, стукнуться об землю и потревожить чей-то полусгнивший гроб. Сергей шел и шел, поворачивал и поворачивал куда-то, иногда наклонял голову, громко кашлял, чихал от холода. Завывал колючий ветер. Согбенный силуэт Сергея сражался с ним. Ну а прямо за Сергеем, летело несколько глазастых, больших, общипанных ворон. Казалось, что он как-то управляет пернатыми, зазывает с собой, и они сопровождали «хозяина», своего «тёмного колдуна и заклинателя» – человека, которого так «возжелала» их «мать» – Черная Смерть.
***
Соник стоял на коленях и хукал на ладони, пытаясь их согреть. Перед ним лежала могила Паши Астафьева, и по приказу Кшиштофа он начал крушить ее молотком. Одним взмахом руки, он разбил толстенькое стекло над фотографией. А потом он выколупал фотографию из пластмассового овала, используя длинные, остренькие ногти. На него вдруг посмотрело улыбчивое лицо. Разозлившись, он разорвал его в клочья. Расшатал и выдернул крест. Теперь пришла очередь старого, сероватого надгробного камня. Под ударом молотка, мраморная плита раскололась на четыре части. Соник засмеялся чему-то, и обнял себя за плечи, потирая их ладонями. Ему было холодно. Под робой у него ничего не было. Снег кружился возле его лица, и забирался в ноздри. Над головой летали и каркали вороны. Соник чувствовал, что поганцы справляют на него нужду. На русые волосы падал не только снег, но и их дерьмо. Он от всей души пожелал смерти для этих крылатых тварей. И вот, Соник услышал долгожданные, торопливые шаги.
– Что же ты наделал, сволочь проклятая? – раздался громкий голос за его спиной.
Соник встал с холодной земли, обернулся, и наконец-то встретился с Сергеем – с человеком, за которым тянулась цепь стольких бед, что и не сосчитать. И одна из этих бед, затронула семью Соника.
– Ага! Явился наш герой! – желчно процедил Соник сквозь губы. Его правая рука покрепче сжала молоток. Сергей был гораздо выше и крупнее. И тоже пришел не с пустыми руками. Но Сергея не кромсали крысы. И Сергею не откусили палец на ноге.
– Ты не Кшиштоф. Ты цыган. «Шестёрочка». Раб. Соник. Оля рассказывала мне о тебе. Бьешь женщин? Да ты тот еще слабохарактерный урод! – процедил Сергей с ненавистью.
– А мне – о тебе. Как думаешь, бородач, кого из нас она больше ненавидела перед смертью?
– Где Кшиштоф?
– Отправился за твоей семьей.
– У меня больше нет семьи.
– За твоей «новой семьей». За красавицей Викой, и малышкой Дианой. «Сахарок» любишь? – закашлялся Соник громко. Из его рта вдруг полилась алая кровь. Губы были исцарапаны. Всё его лицо было исцарапано. Он весь был исцарапан. Он едва стоял на ногах. – Беги к ним, громила! Не стой! Ну, беги домой, пока не поздно! – засмеялся он. Ему было сложно говорить. После недавней стычки с теми чёрными крысами, Соник не досчитался кончика языка.
Сергей развернулся и побежал. Соник засмеялся и кинул в него молоток. Железка попала по хребту. Сергей упал в снег, зарылся в него носом. Кряхтя, отплевываясь кровью, появившейся во рту, он перевернулся на спину. Вовремя! Соник налетел на него. Его первый удар, Сергей еще парировал, а вот второй – уже нет: могучий кулак Соника проехался по его носу могучим бульдозером. И туман застлал глаза. Голова внезапно дернулась влево, кровь расплескалась на снежок. Сергей заметил «одинокую» фомку. Он едва дотянулся, но всё-таки схватил ее онемевшей, левой рукой, взмахнул и вонзил острый конец в спину Соника. Тот закричал, зарычал, и сполз с Сергея. Соник встал на колени и попытался вытащить фомку из спины, но теми бесполезными попытками, он лишь причинял себе большую боль. Он тащил ее руками, но она застряла крепко. Сергей медленно поднялся, откашлялся, потом схватил молоток и подошел к противнику.
Соник смотрел на него, и улыбался как безумец. Красная слюна свисала с его губ.
– Всё равно ты сдохнешь! Рано или поздно, но ты сдохнешь! Сгоришь под руками Кшиштофа! Он дотянется ими до самого Бога! И Бог – сгорит! Рухнет на Землю и сгорит!
– Зачем ты осквернил могилу моего брата, свиное рыло?
– Так было приказано. Было сказано передать тебе слова.
– Какие слова? – он занес молоток над головой Соника.
– Мы ведь не в фильме! Я тебе их не скажу! Не скажу! Не скажу! – и повалившись на мёрзлую землю, в лужу крови, он вдруг дико заржал, застучал ногами по снегу – прямо как недовольный ребёнок. А потом внезапно смолк и сказал:
– Убей меня. Мне так больно. Я устал чувствовать эту боль. И я пойду к Гаро… Я пойду к отцу! Убей! – взмолился он, протягивая руки к Сергею. – Я нашел трупы! Я нашел трупы своих родителей. Он… убил и ее… Кажется, был еще один жучок. Это моя вина! Я должен был найти его. А теперь она мертва! И Гаро мёртв. Убей!
Сергей присел рядом с ним, кивнул, пальцами закрыл ему глаза, и трижды ударил молотком по черепу. Послышался громкий хруст, последний вопль и тихий вздох. Сергей еще никогда не разбивал спелый арбуз об асфальт, но теперь он понял, как приблизительно это выглядит. Он отбросил от себя молоток, оперся правой ногой об спину Соника, вытащил из него фомку, после чего – вытер ее своей футболкой. Поднял молоток с земли и тщательно обтёр. Делал он это машинально, вспоминая криминальные фильмы и сериалы. Его белая футболка очень быстро вымазалась в алые и серые цвета. Потом Сергей сложил всё оружие рядом с трупом, плюнул на землю кровью, погладил нос, и убедившись в его целостности, быстро побежал на выход. А за ним бежал призрак Сим Симыча да вопил о нецелесообразности этого убийства. Он вопил о всепрощении. Он вопил о грустном Боге. Он вопил о любви. И о Земле, которая «устала» пить кровь.
– Я же не виноват! Я же не виноват! Так получилось! Он ведь сам меня попросил! – отвечал ему Сергей, а беззубый призрак смеялся ему в спину и бросался снегом.
***
Квартира Роберта и Дианы. 12: 40
Вика сидела на высокой, стиральной машинке; думала о чем-то. Ее тощие ступни болтались над мокрым, кафельным полом, чуть-чуть не доставая до него носками. Из-за полиэтиленовой занавески слышался шумный плеск воды. А вокруг кружил пар. Ее дочь принимала горячий душ; что-то тихонько напевала. Грязную одежду сложили в пластмассовую корзинку для белья. Зеркало запотело, и Вика не видела своего отражения, но чувствовала, что измождена. Это означало, что за последние деньки, на ее лице появились новые морщинки, и возможно, что кое-где появился седой волосок, что не прибавляло никакого оптимизма. Зато она встретила новую любовь. Вика подумала, что если положить любовь, и ее «бальзаковский возраст» на весы, то любовь всё же перевесит. А по сути, любовь должна перевешивать всё в этой жизни.
– Как думаешь, мам, он вернётся? – внезапно Диана прекратила напевать, и задала вопрос, о котором Вика уже устала думать.
– Вернётся, конечно. Всё будет хорошо. С ним всё будет хорошо. Он сильный. Да. Я обещаю тебе, – поспешила она успокоить и себя и дочку. Но есть такая вещичка в человеческом черепе, как «червяк сомнения», и именно она сейчас «точила» эту семью.
– Ты смогла так быстро его полюбить, мам? Увидела в баре, и всё?
– Да. А сколько тебе понадобилось времени, чтобы полюбить Роберта?
Шум воды стал немножко тише. Диана кашлянула.
– Кажется, неделю.
– Вот именно, что тебе кажется. Ты ведь полюбила его мгновенно, Диана. Как и я Сергея. Твоего отца я полюбила так же – с ходу. Так бывает. И это нормально. Да. Всё, что происходит слишком быстро, кажется человеку – глупым, неправильным и даже неестественным, но на самом деле, это ведь не так. Мы мало что понимаем во времени.
– Он, вроде бы, хороший парень. Этот твой Сергей.
– Тогда зачем ты ведешь себя с ним, как дура? – удивилась Вика.
– Потому что, я дура. Ма, ты не забывай, что мне четырнадцать лет. В моей башке сейчас такой безумный кавардак, что никто не разберется.
– Да, извини. Я понимаю.
Вода перестала шуметь. Занавеска отдернулась, и Вика увидела покрасневшую от горячего душа дочку, замотанную в длинное, махровое полотенце. Вика кивнула, спрыгнула с машинки, обняла Диану. Ее светлые волосы прилипли к плечам, а на миловидном, потном лице, застыла счастливая, немножко утомленная, чуть-чуть разнеженная улыбка. Дочка ответила ей на объятия – тёплой взаимностью, кружа маму, обнимая и целуя. Они пощипались, пощекотались, посмеялись над собой, и вышли в прихожую. И в этот самый момент, кто-то выстрелил во входную дверь с той стороны. Прозвучал очень громкий хлопок. Вика обняла Диану, села на пол, и наклонила голову дочери вниз, шепча ей утешительные слова, пытаясь не вдыхать горький, сизый дым, кружащийся вокруг. К ее дрожащим ногам, внезапно полетел искорёженный, железный замок с сердцевиной и дверной ручкой. Им послышался скрип и тяжёлые шаги. Они подняли головы и увидели врага Серёжи – Кшиштофа Вареца – огромного «бизона» с куполоподобной головой: на нём был противогаз, армейские ботинки, да длинное, чёрное пальто. А на спине у него висел баллон. В руках он держал двустволку. Дым вырывался не только из ее дула, но и из трубки, которая «прилепилась» к его пузу, и была присоединена к баллону. И прежде, чем они догадались, что к чему, глазки их закрылись; и они повалились на пол, всё так же держась за руки. Кшиштоф закрутил вентиль подачи газа, присел рядом с теми «спящими красавицами», погладил их, и громко рассмеялся. Его «прорезиненный смех» прозвучал жутко. Что-то закапало с его перчаток на пол. Он поднял руки на свет, увидел, что «колючие» – неизвестно чем больные ладони, хоть медленно, но всё же неумолимо расплавляли его новые перчаточки. Он чертыхнулся, пошёл на кухню, локтями открыл кран, подставил загоревшиеся ладони под холодную воду. Послышалось шумное шипение. Повалил дым. Кшиштоф закричал, когда увидел, что вода закипает. Его ноги внезапно подогнулись, и он свалился на пол, потеряв сознание. А расплавленная, оставшаяся материя перчаток, въедалась в его ладони.
Квартира Роберта и Дианы. 13: 00
«Я опоздал» – подумал он. Сергей толкнул дверь плечом, вбежал в квартиру и тут же рухнул на пол, поскользнувшись на чём-то. Он ударился затылком об паркет, и отключился на несколько секунд – бултыхнулся в тягучую темноту, но вынырнул из туманного мира. Когда открыл глаза и поморгал ими немного, то почувствовал страшную боль в голове, спине и копчике. Он увидел над собой синюю веревочку, которая одним концом была привязана к мигающей лампочке. Его руки ощущали что-то влажное и холодное. Сергей повернул голову вправо и увидел, что лежит в луже. Реальность вертелась над ним безумной, разноцветной каруселью, и вообще не собиралась останавливаться. Из кухни доносился шум льющейся воды. Сергей потёр глаза пальцами, поднялся на ноги, резко сдёрнул веревку с лампочки, снова упал в лужу и замер, свернувшись клубочком. В его дрожащих ладонях оказалась фотография, свёрнутая в трубочку и обклеенная скотчем. Он разорвал его зубами, и развернув фотографию, понял, что уже видел ее на стене, в спальне. Это был тот самый, старый снимок с двумя длинноволосыми красотками – Викой и маленькой Дианой. Диана была одета в короткое, ситцевое платье, скалила зубы, и обнимала руками пушистого, игрушечного львёнка. Вика прятала свою скромную улыбку за головой дочери. «Улыбчивая малютка с роскошными, распущенными локонами… Кажется, Вика внюхивается в них» – подумалось ему.
Сергей поцеловал их, почувствовал приближение слёз и зарождение неприятного комка в горле, вздохнул, перевернул фотографию, и увидел ту страшную надпись, написанную синей ручкой на белом фоне; огромные, пляшущие буковки; большое нагромождение восклицательных знаков; и постоянные повторения – всё это так и вопило о безумии писавшего человека:
«ОНИ ТЕПЕРЬ СО МНОЙ, БРАТ! ОНИ ЖИВЫ, И БУДУТ ЖИВЫ!! МЫ БУДЕМ ЖДАТЬ ТЕБЯ ТАМ, ГДЕ ВСЁ НАЧАЛОСЬ – У МЕНЯ ДОМА. ТОРОПИСЬ! МЫ БУДЕМ ЖДАТЬ ТЕБЯ! ДА!! ЛАДОНИ МОИ УМИРАЮТ, И МНЕ ТАК СИЛЬНО ХОЧЕТСЯ ПРИКОСНУТЬСЯ ИМИ К ШЕЙКЕ ТВОЕЙ МИЛОЙ СУЧЕЧКИ! ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ ДВА-ТРИ ДНЯ. Я ЖДУ ТЕБЯ!!! Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ДОМ, В КОТОРОМ ЖИВУТ СТРАШНЫЕ ПРИЗРАКИ!!! КАРТУ НАЙДЕШЬ НА КУХОННОМ СТОЛЕ! Я ОТМЕТИЛ НАШЕ МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ. ТВОЙ БРАТ ПО КРОВИ – КИРИЛЛ АСТАФЬЕВ. НО БОЛЬШЕ НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! Я НЕ КИРИЛЛ. Я НЕ КШИШТОФ. Я – КОЛЮЧИЙ ШАРФ».
Сергей выронил фотографию и заплакал.
Глава 12
Он посмотрел в окно. За стеклом проносились морщинистые, увядающие деревья. Иногда, они сменялись лугами или полями, где росла капуста, сновали люди. Они стояли там, и усталыми глазами, провожали поезд – огромный, быстрый, шумный и безразличный к их завистливым взглядам. Сергей ехал плацкартом. У него было много говорливых соседей – парочка стариков с милой шестилетней внучкой: они сидели за раскладным столиком, тихонько болтали и обедали варёными яйцами; и плюс, рядом с его кроватью, на узеньком стуле, сидели и шептались хихикающие, счастливые молодожёны. Они держали в руках красные розы, ворчливую собачку на коротком поводке, и хаотичную кучу разноцветных, надувных шаров с массой слезоточивых поздравлений на них. Парень кивал, а его девчушка прыгала у него на широких коленях, используя их как кресло, и дрыгала своей длинной ножкой в белоснежном, свадебном чулочке. Иногда, ее рваная туфелька задевала их соседа.
– Ты помнишь, как мы познакомились? – спросила тощая невеста своего толстого женишка, толкнув кукольной ручкой его массивное плечо. Загудел смех. Завоняло варёными яйцами, сырочком, прокисшим молочком – обед подходил к концу; уже запивали. Сергей скривился и посмотрел на свою карту, старясь «отключить» уши и шмыгающий от сквозняка нос. Отвлечься не удалось. Его любопытное, боковое зрение, только то и делало, что «выхватывало» из общего плана – губищи, тонкую талию, высокую прическу, черные волосы девчушки, и рядом со всем этим – лицо вялого, лысеющего, безбородого мужа. Красавица и чудовище? Нет. «Картинка на старом холсте».
– Конечно, помню, милашка! – просиял потный толстячок в жёлтом смокинге. – Я тогда работал простым таксистом! Я был худым, скучным, нищим мужланом, ну а потом ты, ты – Людочка Нессерман, впорхнула в моё такси, ущипнула меня за вот это кривое ухо, и каторжная жизнь моя, вдруг кардинально изменилась. Ведь твой папаша-фабрикант дал мне новую, прибыльную, хорошую работу! И я разбогател как он, растолстел как он! Вот видишь как вышло. Сидеть, Кабош, сидеть, плохая собачка! Ты разве не понимаешь, что у меня только два колена? Тут нет места для глупой, серой и облезлой дворняжки! И не рычи ты так на меня! Я не виноват, что вагоны здесь маленькие, а билетики – такие дорогие! Вон, у других пассажиров – места хорошие. Им покушать, и сесть можно нормально, да даже прилечь! Вот! А мы тут трясемся на стульчике! Фу! Так о чём я там говорил, Людочка? А, о любви и богатстве! Но я скверный! Да, милая, я скверный, жалкий человечек безо всяких достоинств! К тому же, я ленивый да жадный прямо как Скрудж с цепями! То, что ты за меня вышла – чудо из чудес. Я благодарю Всевышнего за него. Ну посмотри ты на мой нос! Он длинный, кривой, и с пятном на боку! Фу! – скривился он.
– А я всё равно тебя очень-очень люблю! – пропищала Людочка, дёргая шарики за тонкие веревочки. – Твоё пузико, твое потное личико, носик, эти крепкие ручечки – всё это, я люблю. Выпьем по чуть-чуть, да? Скучно так. Мистер! Эй, мистер! Вы нам не поможете? Ну-ну, не кривитесь так! Не будьте бякой-забиякой! Помогите!
Сергей отложил карту в сторону, угрюмо глянул на Людочку, подумал об огоньке тупоумия в ее невыразительных, прищуренных, мышиных глазках. То был яркий, игривый и похабный огонёк. Он собирался жить долго и счастливо. На подобные огоньки иногда слетаются «мотыльки» – ленивые мужики с большим эго, и таким же кошельком. Если у какого-то «мотылька» нет ни эго, ни кошелька – то не беда. Ему поможет хорошенький случай. Но плохо то, что некоторые мужчины молятся на такой случай.
– Чем вам помочь?
– Тут, у меня под ногами, стоит большой чемодан. Там бутылка шампанского. Вы нам ее не откроете по-дружески? Пожалуйста! Прошу вас сильно-сильно! Видите, мест мало, но галантный Борис Сергеевич держит меня на коленках, а я вот держу эти проклятые, громоздкие шары, а выпить нам очень хочется, да и пора, как бы – со свадьбы ведь едем. Медовый месяц будет в тихой Польше. А вы вроде, человек незанятый, и у вас красивые, серые брюки. Господи, что я несу? Простите. Мы же пьяные! Мы со свадьбы! Меня укачивает. Видите фату? Бориска, он нам поможет!
Сергей кивнул, сложил мятую карту, сунул ее в карман твидового пиджака, потом достал их чемодан, щелкнул железными кнопками, открыл его, достал бутылочку шампанского, и поставил возле красивых ног Людочки. Та пожала своими узкими плечиками и грустно глянула на занятые ручки. А ее Борис Сергеевич умоляюще посмотрел на Сергея. Сергей почесал бороду, снял мюзле, и направив горлышко в пол, медленно вытащил пробку. Прозвучал громкий хлопок. Полилась кисленькая пена. Сергей вытащил из чемодана два высоких бокала и наполнил их. Белокурая, веснушчатая, худенькая девочка, ехавшая со скучающими старичками, захлопала в ладошки. На вид ей было лет семь, и у нее недоставало передних зубов. Улыбка ее – пугала своей натянутостью. – Пьянчужки, всё вы пьянчужки! – заулюлюкала вертлявая малышка, тыча в них обслюнявленным, указательным пальцем. Сергей со злостью посмотрел на нее, но потом улыбнулся и подмигнул. Ему подмигнули в ответ.
– И себе налейте! И себе! – закричала Людочка. – Девочка, а ты хочешь? Нет? Ну, сегодня все должны пить! Да! Что же вы себе не наливаете, чудак? – спросила она Сергея, толкая его ножкой.
– Там больше нет бокалов.
– Тогда пейте с горла. Не побрезгуйте. За нас с Бориской! За нас! За наше счастье!
Сергей сделал глоток, поблагодарил, взял шары из потных рук Людочки и держал их, пока молодожёны быстро хлебали шампанское. Закончив, Людочка протянула руку за шариками, и Сергей с радостью избавился от них. О собаке все позабыли. Она улеглась под стул и с грустью поглядывала на толстый поводок, который как вампир, впивался в ее горло.
– Какие же вы счастливые! – сказала старушка с морщинистым лицом и толстыми губами. Она поглаживала желтое платье внучки, и всё время поправляла его, хоть и не нужно было. Девочка начала ковырять в носу и есть свои длинные козявочки. Ее ударили по руке.
– Да! Будьте счастливы вы пред Богом нашим добрым, что на небесах сидит! Ага! Точно так оно есть, – прошамкал ее муженёк – беззубый, сгорбленный старичок в толстом, коричневом плаще поверх грязной тельняшки, и в драных штанишках. А на ногах у него восседали пыльные башмаки.
– Тише! Богомолец! – шикнула на него носатая старушка. – Колобочек милый! Ты кушай пряник! – обратилась она к девочке. Та глазела на шампанское, да слушала «щебетание» неумолкаемой Людочки. Невеста «распиналась» о светлом будущем, любви, природе и бесконечной, человеческой доброте. Жених поддакивал ей. Эти молодожёны думали, что они шепчутся и никому здесь не мешают, но их шёпоток слышали ВСЕ. Неизвестно как остальным людям, но уставшему, встревоженному Сергею, он точно мешал. Сергей мучился: кривился, потел, сидел, бледнел, лежал, но его язык отказывался скандалить; его кулаки отказывались драться; его сердце противилось злу.
– Борис! Ты только погляди на этих людей! Как счастливы все вокруг нас с тобой! И эта бабушка с котомкой. И этот дедушка с бутылочкой в кармашке. И эта милая девочка, жующая сдобный, пахучий пряник с вишней. И конечно же, мы не будем забывать об этом добром, красивом, великом человеке, который так охотно помог нам только что. Если есть такие сознательные люди, если есть такие ясные небеса за окном, если есть такая тёплая погода, если есть любовь, и доброта человеческая – то будет счастье вечное на этой грешной Земле. Будет! Я вам так говорю! А мой папаша не раз повторял, что всё, что я скажу – сбудется! Вот всё! Пью с горла! За вас! Я пью за всех вас. Господа и дамы! Не забывайте, что в университете, я сдала трудную философию на «пятёрку»! Это же что-то значит! Пусть я и не использую свой диплом экономистки, зато – помню: «Суета сует. И всё суета!» – пропела она фальшивя.
– Точно, лапупулечка моя! Какая ты умница у меня! Просто богиня. Слов нет. Вот она – светлая голова! Ave! Именно так и будет, как ты сказала сейчас! – толстячок умилялся своей женой. Шампанское ударило ему в голову и он покраснел как рак. – Как вас зовут? – обратился он к Сергею чуть погодя. А Сергей в это время снова рассматривал карту, и думал о Вике с Дианой. Ему стало очень плохо. Затошнило. Укачивало. Поезд ехал слишком быстро, качался из стороны в сторону. Наверное, мечтал о тёплом и уютном депо. Хотя, там, куда он так рьяно мчался, такого депо не было.
– Сергей, – брякнул он, не подавая руки. Карта заплясала перед глазами. Он потёр веки пальцами и выглянул в окно. За ним – сплошная масса яркого света и больше ничего. «О каких ясных небесах говорила эта дурёха? Где она там увидела тёплую погоду?» – подумал Сергей удивлённо.
– Я могу так и обращаться к вам? Сергей? Без отчества?
– Да.
– Тогда и вы называйте меня очень просто – Борисом. А вот ее – Людой. Хорошо? Не церемонитесь с нами. Мы из простых людей. Ну, как, то есть… Хоть и богачи немножко, но будем с вами запанибрата. Ах, какой сильный снег за окошком. Ага. Целая метель. И из щелей дует. Бррр! Итак, Сергей…
– Да, метель. Скучно. Грустно до боли в сердце. Знаете, когда я езжу поездом, мне всегда вспоминается Анна Каренина. Не смейтесь. Покупал я вот билет, глянул на перрон, а там она: расплющенная голова в крови, тело – скривилось и поломалось, платье порванное! Стоит она, не шевелится, пальчиком меня манит, заманивает на рельсы. Мне кажется, я заболел. Простудился. Мерещится всякое. Я даже спать не могу! – прошептал Сергей испуганно, буравя Бориску усталыми, покрасневшими, воспалёнными глазами.
– Бедный вы человек, Сергей! Какие ужасы вы рассказываете! Теперь и я об Анне думать буду. Колёса еще так громко стучат – бух-бух-бух. Боже милостивый! Нам необходимо отвлечься от этих мыслей. Вы куда едете?
– В Польшу.
– А именно куда?
– В Закопане. А оттуда, на такси, в Кошчелинскую долину.
– А! Конечно! Любите высокие горы, дурманящие леса, глубокие озера и пещеры-лабиринты? Этого там в достатке! Морозная Пещера! Помню-помню! Красотища! Огромные хвойные леса! Снежные шапки на горах. Волки, зубры, кабаны бегают! А елки! Елки пахнут так терпко и сильно, что начинаешь мечтать о Новом Годе и Рождестве. Ты идешь, идешь, идешь и гравий под твоими ногами вдруг переходит в мягкую лесную почву. Веточки трещат под подошвами. Листья так и шуршат. А если еще и дождик пойдет – то вообще благодать. Лес начинает благоухать целой Вселенной. Всё, что ты видишь, слышишь, чувствуешь вокруг себя – так внезапно начинает просыпаться, распускаться, пищать, скрипеть, петь, дышать, любить. Ты стоишь на широкой лесной поляне; вдыхаешь аромат дождя, сырой земли, мокрой древесины; держишь на ладони торопящегося куда-то муравья; благодаришь Бога за то, что оказался здесь и сейчас; и думаешь-думаешь о душе, мироздании! Какие чудесные времена вы мне напомнили! Холостяцкие времена! Свободные времена!
– Ага. Вы точно влюблены в это место. Часто там бывали?
– Однажды. Раньше там был национальный парк, но его забросили. Даже не знаю, ездят ли туда такси. Многие боятся. Тёмное, страшное местечко! И не то что было раньше. Раньше было: заплатил, и гуляй себе по долине; ходи, и исследуй; думай, созерцай величие природы; и лазь по тем пещеркам; смотри в глубокие глаза озёр; теперь – нет этого всего. Куда пропало? Чёрт его знает! А я туда больше ни ногой. Нет! В прошлом году, там пропал мой хороший друг. Его так и не нашли. Да и не искали, наверное. Жалко. Я думаю, что его убили. Вещички остались в палатке, а человек пропал в лесу. Ну, не ведьма же из Блэр, того беднягу забрала! – Бориска вдруг захохотал не к месту.
– Мне жаль вашего друга. Но почему парк забросили? – поинтересовался Сергей.
– Ничто не вечно под этой скорбной луной! – Бориска пожал плечами, задумался, закашлялся.
– Понятно.
– Ага! Легенды рассказывают, что в долине и раньше промышляли разбойнички, а теперь так вообще – караул кричи! Я слышал, что там много бездомных, бандитов и прочего сброда. Прячутся по ямам, пещеркам и лесам, грабят и убивают всякого зазевавшегося человека. Так что будьте предельно осторожны. Зачем вообще туда ехать?
– Ищу кое-кого. И место ищу…
– Ясно. Сергей, извините конечно, но вы похожи, скорее на бывалого бизнесмена, чем на туриста. И багажа у вас нет. Кстати, эта борода вам очень идёт. Вы сойдете там за одного из бандитов и никто вас не остановит! – хихикнул Бориска.
– Угу. Спасибо за информацию и за… сомнительный комплимент, – скривил губы Сергей.
– И мы в Закопане едем. На лыжах покататься. Люда, не спи! Шарики держи! Да. Фух. Жарко-то как стало. Не стоило нам так напиваться перед дорогой. Свадьба!
– Я рад за вас. Свадьба – это хорошо. Но еще нужно уважать и любить друг друга.
– Точно. А откуда вы едете?
– Из Кашанталя.
– Из ТОГО Кашанталя? Да что вы говорите? Ну, правду рассказывали, что там у вас теракты были? Что были страшные взрывы? Что куча людей погибло в огне? Что посёлок покинула половина населения? – с горящими глазами расспрашивал Бориска.
– Правду. Разъехались все. Ну, там и раньше, народ прихрамывал на численность. А теперь – вообще пусто. Остались одни старики, да бабки их. Так что да, правду говорили. Но газеты просто ужасную вонь подняли. Ну, вы знаете, как это бывает.
– И что, мера Спасского уволили из-за этих беспорядков?
– Да. Спасского затравили: поминальные венки ему под мэрию носили, окна били. Он повесился вчера. Это уже я сегодня утром по радио слышал. На вокзале, когда завтракал перед отъездом. Но в чём этот человек провинился? Ни в чём! Разве что – в жажде к власти, – Сергей пожал плечами.
– Господи! И что большинство магазинов позакрывали, тоже правда? – испуганно воззрился на Сергея Бориска.
– Позакрывали. И школу закрыли. И детсад. Всё! Да что говорить! Как во времена чумы! Ждут теперь, пока кто-то разберёт это дерьмо. Ждут высших инстанций! И ФБР ждут! Но разбирать дерьмо никто не торопится. А ФБР туда вряд ли приедет. Вот такие дела.
– Газеты наши писали, что много детей погибло. Ну, нашли хоть того террориста?
– Не нашли. Да и не ищут пока. Там сейчас такой хаос, что сам чёрт ногу сломает.
– Горе-то какое. Люда, не спи! У людей горе! Ай, заснула, дурочка моя. А мы вот из Киева едем. Говорю тестю: « – Зачем мне эта Польша? Могли бы деньги в банк положить. Бум! Да проценты бы капали. А то посмотрите там на нас! Приедем мы в Закопане, а эта бестия потратит половину бюджета на свою облезлую собаку. А? Каково? А мне купит ватные тапочки, пару трусов и сводит в бар разочек-другой. Не смей трогать ее деньги! Это ее, и только ее деньжата! А за поезд заплатил я! Я! А теперь гляньте на нас! Жаловалась ли она? Нет. НЕТ!!! Зато теперь, мы сможем повести собаку к парикмахеру. Пока Людочка спит, я вам так скажу: не вздумайте жениться. Вспомните заветы Чехова! Я – дурак, а вы – человек умный. Это видно!
Помолчали. Сергей смотрел в окно, и зевал. Девчушка играла в крестики-нолики с бабушкой. Дедок заснул. Борис целовал мраморную шейку спящей женушки. А та внезапно дёрнулась всем телом, и со вздохом, открыла сонные глазки. Ну а потом, как ни в чём не бывало, она начала припоминать далёкое прошлое:
– Помнишь ли, миленький Борис, как давным-давно, я набросилась на тебя просто так, ругала и ругала, а потом расплакалась перед тобой. Сижу, думаю себе, «Вот и получай теперь, дурья ты, бабья башка! И за что я его так сильно ругала, за что?», но вспомнить никак не могу. Потом, подошла к тебе, обняла, извинилась. Сказала, что люблю. Помнишь? – увлечённо расспрашивала она.
– Да-да. Ну, а я такой говорю тебе тихо так: « – Как сильно я тебя люблю! Что мне грубые слова, куколка моя? Пустяки, ничего более. Мне просто нужны глаза твои: чёрные, глубокие и нежные – они мне душу всю переворачивают. Ругайся! Плачь! Кричи! Бей! Круши весь наш дом! Но я всё так же буду зацеловывать твои тонкие веки, и твои коленки, и твою спинку, и твои ручки! – восторгался Бориска, борясь с шариками, и собакой, которая «терзала» его туфли.
– Я так люблю тебя, милый!
– Я выиграла, старуха! – радостно крикнула девочка. – Один-ноль! Ха-ха! Фу-фу!
– А вот и нет, внучка. Ты не там крестик поставила. Смотри! Я победила в игре! – возразила бабушка.
– Нет! Нет! Ты просто дура, бабка! Ты старая дура. Хочу обратно к маме! Мама! – захныкала она противно.
– Кресты! Эти страшные кресты, везде эти кресты Бог понаставил… – забормотал во сне старичок, уронив голову на плечо старухи, пуская длинную струйку слюны на ее синий, потасканный халат, и дрыгая ногами.
– Ну, опять своё запричитал, хрыч параличный! Тихо, богомолец! Скоро церковь! Скоро! Отмолим твой инсульт. Отмолим. А-то брал, и умирал бы с Богом! Возить тебя еще! Кошелёк у меня не резиновый! – пихнули его в бок.
– Дура ты, бабка! Деда тебе не жалко! Давай еще раз играть.
– А помнишь, как мы…, – это Людочка снова что-то вспоминала.
Сергей уснул под торопливые голоса. А во сне к нему приходил Кшиштоф в фате, свадебном костюме, в туфельках, и подносил ему кисленькое, тёплое шампанское. Сергей покривился, но выпил. Его затошнило и он проснулся. Вагон уже опустел. По задымленным, грязным тамбурам, торопливо сновали вялые, очень заспанные пассажиры. За запотевшими окнами кто-то громко кричал, жестикулируя в сером тумане. За запотевшими, треснувшими окнами – ругались, целовались, выпивали, обнимались, и не спеша принимали багаж. За запотевшими, страшными окнами – стояла Анна Каренина и плакала. Сергей поморгал. Видение исчезло. Страх – нет.
– Приехали! Закопане! Закопане! – вопили разнокалиберные голоса быстроногих проводниц в помятых, светлых костюмах. – Не забываем свой багаж! И не надо…
Сергей вышел, закурил, поежился, и быстренько закутался в красный полушубок, отделанный изнутри заячьим мехом. Веяло морозной свежестью. Сыпался сухой и очень колючий снег – ненавистник широченных лбов, длиннющих носов, толстых щёчек. Большие колёса поезда устало гудели. Усатый машинист громко стучал по ним железкой.
«Ну, зачем мне вспоминается эта пошлая дура – Анна Каренина?» – задумался он, махнул рукой, выбросил окурок, сплюнул на перрон, и сжимая карту в глубоком, тёплом кармане, потопал в сторону железнодорожного вокзала. За ним побежали, и жалобно завыли – беспризорные собачки с облезлой шерстью, настороженными ушами и опущенными хвостами. Может, они тоже видели Анну Каренину? А кто знает? Кто знает?
Глава 13
Сергей зашёл в буфет, заказал кофе с пончиком и сел за круглый столик, который стоял в самом тёмном углу. Буфет оказался грязным, кофе – прелым и невкусным, а пончик – твердым. Сергей натужно грыз его, и рассматривал карту, когда вдруг почувствовал руку на плече. Он резко дёрнулся, обернулся, но там уже никого не было. Когда он повернулся назад, то увидел незнакомца за своим столом. Это был еще нестарый мужчина в солнцезащитных очках. Он был одет в красивый чёрный смокинг с бабочкой и цветочком в петличке, держал в руках мобильник, натянуто улыбался, и пристально всматривался в удивлённое лицо Сергея. Казалось, что он пытался понять – того ли человека нашел, или не того.
– Вы кто? – спросил Сергей.
– Обычный посланник, – у незнакомца был тихий и приятный голос. – Салазар Ф.
– Вас послал Кшиштоф?
– Именно. Мой клиент просил передать вам это, – он протянул Сергею тоненький, широкий телефончик. Сергей взял блестящую, новую, золотисто-серую «лопатку» с неприкрыто-сатирическим логотипом на задней панельке: два клоуна кривились от боли, но продолжали танцевать на битом стекле. Вокруг них смеялась безликая публика.
Сергей развел руками, пожал плечами, почесал висок, аукнул. Салазар не обращал на него внимание, а посвистывал и сосредоточенно рассматривал свои квадратные запонки и толстые пальцы, большие ладони и острые обгрызенные ногти. «Жуть» – подумал Сергей, смотря как Салазар зевает. В это время, его массивная, нижняя челюсть отвисла, а верхняя – засияла золотыми зубами. Образовалось провалище рта. Оттуда повеяло мятными жвачками. Салазар был слишком сосредоточенным и оттого – казался глупым.
– Ну может, вы уже дадите мне его номер? – «взорвался» Сергей, хлопнув потной ладонью по столу.
– Он сейчас вам сам позвонит. Ждите, – ответил Салазар Ф, поглаживая короткие, светлые волосы, и всматриваясь в огромное зеркало за спиной Сергея. – Из-за вас я попал под снег, а шапки у меня нет, – недовольно сказал он.
– Да что вы говорите? Бедненький мой! Вон, и пиджачок промок немного, да? Ну, вы хоть знаете, на кого работаете, Салазар Ф? – спросил Сергей.
– Это ж неважно, Сергей. Наша универсальная фирма не задает лишних вопросов. Клиенты платят – мы выполняем работу, – безразлично ответил Салазар.
– Ясно. Так может это… сколько будет стоить твоя услуга, если я попрошу у тебя местоположение Кшиштофа. А то мне что-то не верится, что он оставил мне свой точный адрес. Сделаем так, чтобы ОН ничего не знал. Ну, мы с тобой прямо туда поедем, грохнем ублюдка по-тихому и разбежимся по домам. Я к себе, а ты к себе – в первобытную пещеру, или в качалку. Сам выберешь.
Салазар засмеялся и постучал пальцами об стол.
– Во-первых: мы не переходили на «ты». А во-вторых: нет, сэр. Так не пойдет, – и он помотал головой, продолжая улыбаться.
– Он похитил мою семью, – сказал Сергей, резко схватив Салазара за руку, сильно сжав ее.
– Мне очень жаль, – вырвался тот.
– Ничего тебе не жаль, безжизненный ты манекен в дешёвом костюме. Придурок!
Салазар хмыкнул, грустно вздохнул, посмотрел на электронные, наручные часы, и сказал:
– Скоро. Скоро. Сейчас.
И телефон вдруг громко зазвонил. Зазвучал мелодия из «Крёстного отца». Сергей нажал кнопку «Принять входящий звонок».
– Это я, – сказал он, разглядывая маленькие, кривые уши Салазара.
– Ты прибыл, брат. Я рад, что ты здесь. Я много думал о тебе. И о нас. Времени – мало. Нужно спешить.
– Я убил Соника. Не хотел, но убил. Ты вытащил моих демонов наружу. Соник…
– Что ж, пусть будет так, Сергей. Это ведь не важно. С ним покончено. Как и с его вшивой семьей. Он всё равно уже был нам не нужен. Грядет последний акт нашей трагедии, или комедии, или как тебе будет угодно, и лишние люди на сцене – ни к чему, – заявил Кшиштоф.
– Да. В точку. Именно поэтому ты прислал за мной немногословного, тупорылого громилу в костюме посредственного Хитмана? Это что, моя «нянька» на сегодня? – съязвил Сергей, лукаво улыбнулся и показал Салазару средний палец.
– Ну не мог же я сам приехать за тобой. Ты бы еще набросился на меня вдруг, да? Я жду тебя в своей старой хижине. Мы тебя ждём, ты понимаешь? В заснеженной долине. В лесу. Салазар довезёт тебя сюда. Я оставил тебе ту карту, знаю-знаю, но обстоятельства изменились. К нам неожиданно нагрянули мои старые знакомые – каннибалы. И я не хочу, чтобы они сожрали тебя, пока ты будешь шастаться туда-сюда, в поисках меня, хижины и своей семейки. Я очень хочу, чтобы ты добрался благополучно. Живым. У меня осталось мало времени, – взволнованно прошептал Кшиштоф.
– Что мне нужно делать?
– Салазар тебе всё расскажет. Я буду ждать тебя, братик. О, как я буду ждать тебя. Поторопись. Как только мои ладони умрут – умрут и твои сучечки. Им будет таак больно, – протянув слово «таак» с явным наслаждением, он «отключился». Сергей вопросительно посмотрел на безразличного Салазара. – Ну, давай же! Что делать?
– Недалеко, на стоянке стоит тачка. Посмотрите-ка вот в это окно. Видите крутой, чёрный джип? Сейчас мы пойдем к нему, я надену мешок на вашу голову, и очень вежливо попрошу залезть в багажник. А ехать нам придется… где-то… ммм… ну, минуток тридцать…., – замялся он, задумавшись. – Как вам мой план? Хороший?
– Отстой. Посмотрите, сколько людей вокруг. И это будет нормально, если кто-то увидит, что я залезаю в багажник с мешком на голове? Вы совсем тупой, Салазар?
– Точно. Тогда сделаем так: вы сядете на заднее сиденье, мы отъедем от вокзала, и тогда я надену мешок на вашу голову, и наручники на запястья. Потом, полезете в багажник, – привстал он, собираясь уходить.
– Никаких тесных багажников, Салазар. У вас тонированные окна. Никто меня не увидит, – запротестовал Сергей.
– Отличненько. Что ж, так и поступим. Только не болтать в моей машине. Я очень люблю тишину и покой, понятно вам? А этот мобильник оставьте себе. Теперь он ваш. Возможно, будет еще один звоночек от Кшиштофа. Поехали! Снег всё так же валит. Ненавижу! – сквернословя на снег, и грызя ногти, он встал из-за стола, чуть не опрокинув его.
***
– Вы случайно, не цыган, Салазар? Ау! Я к вам обращаюсь. У Кшиштофа какая-то «течка» на людей со смуглой кожей, – бормотал Сергей, сидя на мягком, удобном сиденье, и беспокойно ерзая на нем, пытался дразнить водителя. Еще не прошло и пяти минут, как они отъехали от вокзала. Салазар всё время молчал. Сергею было некомфортно: на голове – мешок, воняющий мокрыми курицами; а на запястьях – тугие наручники, царапающие кожу; ноги вспотели в тесных ботинках; и чесалось лицо. Его-то, Сергей еще как-то мог почесать, но вот со всем остальным возникла проблема. Зная, что ехать очень долго, чувствуя в машине духоту, и внюхиваясь в запах собственного пота, Сергей злился, ощущал беспомощность. Беспомощность – страшная вещь. Когда ты не можешь ничего сделать, или можешь, но вынужден терпеть – «пережёвывать проблему» душой, телом, разумом, то единственное, что тебе остается – это болтать. Болтать, как будто у тебя язык без костей. Так считал Сергей, и мы не имеем никакого морального права его осуждать, или ж заставлять действовать. Окажись автор на его месте, то он бы зарыдал как сучка, и попросил бы отвезти его домой. Дела! Благо еще, что у него нет такого безумного брата, как Кшиштоф Варец. Хотя… Но это уже другая история!
– Знаете, Салазар, мой пот пахнет приятнее, чем ваш мешок. Вы фермер? Почему эта сраная тряпка воняет курами? – запричитал Сергей громко. – Но мне нравятся сиденья. Хоть жопе – мягко. А в остальном – «сервис» так себе.
– Заткнитесь, пожалуйста. Вы обещали молчать. А мешок так воняет, потому что я нашел его на свалке, – спокойно ответил Салазар.
– Ого. Спасибо. Слушайте, а можете полушубок с меня снять? Ваша машина – ну прямо как адский спутник Юпитера – Ио. Кажется, с меня кожа сползает от жары. Может, стоит остановиться, попить холодненькой колы, поболтать о девушках? У вас есть девушка? Хотя, откуда у такого громилы может быть девушка? Разве что – боксёрская груша в углу спальни. Или всё-таки есть? Я вот тоже большой. Меня тоже обзывали «громилой». Но рядом с вами я кажусь себе – дворняжкой. Что это за шум?
– Нет у меня девушки. Только собачка. Впереди, на дороге – небольшая пробка. И полицейские. Много полицейских. Скоро мы въедем в долину. Там и разберемся с вашей потливостью. А может, и с болтливостью. Останавливаться сейчас – никак нельзя, – процедил Салазар сквозь зубы. Он начинал злиться.
– Не пойму, а откуда здесь столько полицейских? Мне вот говорили недавно, что долина заброшена.
– Кого-то снова убили. Вижу чью-то отрубленную ногу в красном ботинке, и вон еще – пятна крови на снегу. Чёртов снег! – воскликнул Салазар, стукнув по рулю.
– А менты тут тупенькие, да? Никого не досматривают? Знают, что впереди лежит опасность, но всё равно пропускают людей вперёд. Наверное, как с Чернобылем и Припятью: чем опаснее местность – тем любопытнее и глупее «руссо туристо», да слепее страж правопорядка, которому всучивают бумажку в цепкую ладонь, сразу же по прибытию на место, Я прав, или нагородил фигни?
– Скажем иначе – менты просто ленивые. Отлично. Нам уже разрешили проехать дальше. А дальше начинается Кошчелинская долина. Вот и знак рядом с дорогой. Скоро приедем. А пока что, давайте-ка помолчим. Я не люблю лишней болтовни.
– Последний вопрос, и я замолкаю. Почему вы так не любите снег?
– Я жил в маленьком городке, который располагался под огромными горами. Ну и однажды лавина убила всю мою семью. Было жутко холодно. И так страшно. Они умерли, а я выжил. Не знаю, даже зачем. Меня откопали только через два дня. И я отморозил себе четыре пальца на правой ноге. С тех пор я и ненавижу снег. ВСЁ? А теперь замолчите, пожалуйста. Молчание – золото. Слышали такую пословицу?
***
Сергей громко чихнул, закрыл усталые, слезящиеся глаза, откинул голову назад – на твёрдый подголовник, и неожиданно задремал. Проснулся же он от сильного толчка. Резко дернувшись вперёд, Сергей ударился лицом об верхушку сиденья водителя, и выругался, ощущая слёзы на щеках.
– Что случилось? – спросил он Салазара.
– Кажется, кто-то пробил нам шины. На дороге лежит разбитое стекло, растяжка с гвоздями и еще что-то. Не вижу толком – стемнело. Сейчас я включу фары. Твою мать! Перед нами кто-то стоит! Это ребёнок! Ребёнок без левой ноги! – заорал он на весь салон.
Сергей вспомнил страшные слова Кшиштофа: «К нам неожиданно нагрянули мои старые знакомые – каннибалы», и тихонько спросил: – Где мы, мужик? Разве еще не приехали? – страх «затанцевал» по его вопросам.
– Там был какой-то поворот налево. Его не было на моей карте. Она старая! Хрен с ней. Я заблудился. Вот проблема. С меня «снимут» зарплату, если мы опоздаем. Дерьмо! Это маленькая девочка… эта девчонка даже меня напугала! Она тычет в нас пальцем. На ней белое платье, и… кажется, колготки, да куртка с капюшоном.
– Сними с меня эту хрень, и я помогу тебе разобраться. И не включай фары. Здесь бродят опасные твари. И я говорю не о бандитах.
– Я уже включил фары. Включил! Вокруг дороги – тёмный лес и горы снега. Тссс! Ты слышал? Куда подевалась та девочка в колготках и капюшоне? Она слева! Да! Нет! Она не слева, а уже справа! Снова – слева! Она бегает. Она же бегает вокруг нашей машины. Что за хрень? Она бегает как собака! Как собака без одной лапки!
– Что там, Салазар? Я ничего не слышу и не вижу в этой фигне! Сними с меня это.
– Я слышал смех. Там какие-то люди смеются над нами. А вон, какой-то патлатый и босой мужичок мимо нас пробежал. В рваной рубашке. А улыбающаяся девочка за ним побежала. Твою мать! Она держит топор в руке. Слушай-ка, Сергей, у меня есть пистолет в бардачке. Я выйду, припугну их немного, – решительно сказал он.
– Не надо. Не делай этого. Оставайся в машине и звони своему Кшиштофу. Скажи ему, что нас нашли его каннибалы! – закричал Сергей.
– Каннибалы? Что за чушь ты несешь? Дебильные бродяги просто прикалываются над нами, а ты уже и в штанишки насрал? За эти шины, я отвалил тысячу баксов, а уроды их раскромсали. У них какие-то странные лица. Вон женщина возле кустов стоит. Абсолютно голая! У нее нос сращён с губами, и одного глаза нет. Что здесь творится? Так, я пошел. Мне это надоело. Сиди здесь, – приказал он.
– Не выходи к ним! – но было уже поздно. Сергей услышал визг открывающегося бардачка, а потом тихо скрипнула водительская дверца. Раздался повторяющийся звук: тынь-тынь-тынь. Потом послышались грузные шаги по снегу, крик совы, да детский смех. В лесу, ближе к ночи – этот смех вызывал неприятные ощущения в желудке и пятках.
– Эй, уроды! Что вам надо? Вы мне шины пробили! – Салазар не закрыл дверцу, и Сергей хорошо его слышал. А еще он ощущал мороз на коже. Он тряхнул головой и повертел потными запястьями. Побился плечами о правую и левую дверь. И еще раз. И еще раз. Это не помогло. Его заперли.
– Да залезь в машину, дурак! – крикнул он, едва не плача. Сергей ощущал панику. Она терзала сердце своими острыми зубами. Она рвалась наружу – сквозь липкий пот и жуткий крик.
– Слушай, Сергей, а их тут целая семейка. Стоят и смотрят на меня. Эй, да-да, вам кричу, дибилоиды! Холодно ведь на улице! Вы почему раздетые? Ау! Вы нахрена хулиганите? Видите пистолет? Я буду стрелять по вам! Уходите отсюда! Убью! Я такое… Кхагавракг…
Сергей услышал, как он протяжно захрипел и упал. И догадался о том, что только что произошло – туповатого Салазара Ф. грохнули. Потом послышались громкие, весёлые, мужские голоса. А за ними – радостный детский вопль.
– Вот зачем ты в него топорик бросил, Исая? Идиот! Ты всю морду ему разрубил! Скользкий Папашка будет тобой недоволен. Хрящики на носу повредил! Раздевай его. Давай! Быстрее! Скальп снимем дома. Больная твоя башка, Исая! Глазки-то у туриста вытекли! Ага. А это любимое лакомство мамаши! – грустно сказал кто-то.
– Ну, и что с того? Похрен. Он собирался стрелять по моей дочери, по всем нам! Я вообще-то, только что, спас твою жирную задницу, Кёршель Младший. Да! Спас! Никакой благодарности не дождешься. Эй, смотрите-ка! Да у нас тут еще один! И уже связан. И уже в мешке сидит! Как удобно! Как будто нам в лагерь везли. Хай!
Слева от Сергея разбили стекло. Он бросился к правой двери, но стекло разбилось и там. Его ударили по голове, и последнее, что он слышал перед тем, как потерять сознание, было:
– Чур, я беру его ягодицы! Девчонка! Спишь, что ли? Быстро беги домой, и скажи Папаше, что мы возвращаемся с отличным «уловом». Пусть он разводит большой костёр, и готовит чесночный соус. Сегодня поужинаем на славу! Кёрш, кинь сюда ножовку. Нужно распилить наручники!
***
Сергей открыл глаза и вскрикнул от боли. Его лодыжки и запястья были обвязаны тонкой, зубчатой проволокой. Скривившись, он пошевелил руками и ногами. Это вызвало очередную вспышку боли. Кожа кровоточила. Спина ощущала под собой колючую соломку. Слепящий свет «бил» прямо в лицо – над ним висела лампа, но отворачиваться было опасно, потому что его шея была тоже обвязана проволокой. Одно неловкое движение – и он перережет горло. Здесь воняло спиртом и кровью.
– Помогите мне, – прохрипел он тихо, смаргивая пот, попавший в глаза. Ему было очень жарко, но тело дрожало. Его полностью раздели. И только на пах положили какую-то мокрую тряпку. Вокруг лампочки – в ореоле гудящего света, закружили огромные мухи. Справа от него, с лязганьем, открылась железная дверца, и кто-то вошел в нее, тихонько насвистывая.
– Кто здесь? – прошептал он, чувствуя, что переполненный мочевой пузырь готов лопнуть с минуты на минуту. – Где я? Ослабьте проволоку! Прошу вас! Боже мой, мне нечем дышать!
– Раньше – во времена нормального мясца, это место служило бойней для грязных собачек и лошадей, – прошептали ему на ухо. К шее Сергея приблизились ржавые лезвия секатора. Щелк! Теперь он смог медленно повернуть голову, увидеть, кто с ним говорит. Это была босая, высокая девочка лет одиннадцати, одетая в грязный, полинявший комбинезон, и с длинными окровавленными руками.
Худая, бледнолицая, кареглазая, темноволосая – она вытащила лезвие из кармана, и не обращая внимание на попытки Сергея отстраниться от нее, провела им по его щеке. Он вскрикнул, дёрнул головой влево, и увидел бедного Салазара Ф. «Боже», – подумал Сергей, чувствуя ком в горле. Громила лежал на длинных, деревянных нарах, которые были покрыты соломой. Салазара выпотрошили, отрезали голову, ноги и руки, сложили всё в корзину, и оставили ее рядом с обрубком тела. Сергей закричал. Девочка резко запрыгнула на него сверху, и снова поднесла лезвие к его лицу. Секунда – и оно оказалось в сантиметре от правого зрачка. И Сергей замер – буквально одеревенел. Секунда – и она отстранила лезвие, поцеловала его в губы.
– Я попросила Папашу не убивать тебя пока что. Ты станешь моей игрушкой, да? У меня еще никогда не было таких красивых, «живых игрушек». Ты знаешь игру: «Отрежь носик чужака»? Поиграем в нее, а? – ее шепот, лезвие, безумные глазки, костлявые ноги на его животе, да всё это вместе – заставило Сергея задействовать всю возможную волю к жизни. Проволока больше не сдерживала шею, и он резко рванулся вперёд, опрокинув девочку с себя на пол. Он свалился с длинных нар, и почувствовал порыв воздуха рядом с лицом – секатор прошел в сантиметре от его глаз. Он отпихнул ее кулаками. Девчонка даже не пискнула. Она снова взмахнула секатором. Сергей закрыл лицо руками. Железяка ударила как раз по проволоке, и разрезала ее пополам, так ловко, удачно освободив руки Сергея. Фортуна была на его стороне.
– Ах ты тварь! – крикнула девчонка, и набросилась на него с утроенной силой. Он ударил ее кулаком, и отлетев в тёмный угол – к перевёрнутому ведру, она затихла. Сергей использовал секатор, и освободил ноги от проволоки. Но когда он встал на них, то увидел, что дверь медленно приоткрылась; вошла группа людей: старик со старухой, у которой был рваный провал вместо носа; молодая женщина с личиком невинного младенца, и обвисшей, обнажённой грудью; близнецы мужского пола – они были сращены спинами; и еще одна девочка – та, что без левой ноги. Каждый из них, имел при себе какое-то оружие: коротенькие шприцы с чёрной жидкостью внутри них, ножницы, секатор, топор, нож, лезвие.
Сергей услышал тихий шорох за спиной и обернулся. Девчонка очухалась. Сергей оказался в ловушке.
– Что вам надо от меня?– спросил он краснощекого старика. Сергей предполагал, что тот – главный в этой дикой шайке. ОН и был главным. Все остальные – лишь вопросительно зыркали на него, и прижимались к исхудалому телу, будто искали защиты, любви, покровительства.
– Мы хотим есть, – развел руками старик, и ухмыльнувшись, кивнул кому-то. Тут Сергей почувствовал иглу в своей шее. Он озадаченно обернулся, глянул девочке в глаза, а потом его колени резко подогнулись, и он упал. Его снова перенесли на нары. Старик подошел к нему, достал из кармана медные монетки, положил их на веки Сергея, и сказал:
– Тебе встретит Харон, храбрец. Приступайте, дети. Будьте осторожнее с мясцом! Позовёте нас на ужин. Обвяжите его голову бинтом или тряпочкой. Голова будет моей, понятно? И кстати, сколько раз я вам говорил, что туриста нужно покрепче привязывать к столу? Не только за шею, но и за все конечности! Вот идиоты! Мы могли без «второго блюда» остаться! Больше никаких игр с едой! Понятно, дура?
***
Сергей очнулся от собственного крика, когда ему отрезали указательный палец на левой руке. Он не мог открыть глаза, и поначалу, думал, что они уже вырезаны да съедены, но потом почувствовал тяжёлые железячки на веках, и успокоился. «Это просто какой-то ****ский ритуал. Я еще жив! А я еще жив!» – лихорадочно думал он. Сергей ощущал слабость и дичайшую боль в левой ладошке, с прискорбием – чуял запах собственной мочи, не мог двинуться с места. Его парализовало. «Твари мне что-то укололи! Что-то очень неправильное… что-то очень плохое. Я умер? Я кричу, кричу в собственной голове. Но извне, меня не слышно. Я всё чувствую, но не могу пошевелиться. Что же со мной происходит? Что они делают со мной? Как больно! Проклятые уродцы! Господи, спаси меня, и я сделаю ВСЁ – я ведь сделаю всё о чём ты попросишь!», – взмолился Сергей мысленно.
А потом он услышал крики за дверью. Кричали очень громко, истошно, с воплем.
Рядом с ним что-то звякнуло. Послышались шаги. Кто-то подошел к двери с этой стороны, но открывать пока не спешил. И Сергей живо себе представил: как этот «кто-то» опасается чего-то, прямо до седин в длинных волосах, и склонив колени, подсматривает в узенькую, замочную щелку, пытаясь прояснить происходящее на той стороне.
– Помогите! Я здесь! – крикнул Сергей, но не услышал звука своего голоса. Крик снова прозвучал только в его голове. Она зазвенела и заболела. Хоть глаза и были закрыты, но Сергей увидел перед собой белые, ровные круги.
– Папашка! Что там у вас происходит? Что за балаган? Мясца ведь на всех хватит, идиоты голодающие! – Сергей узнал тот голосок. Это ж была девчонка, с которой он недавно сражался. – Я только побрила его и подстригла. Подождите немножко. Не люблю спешить. Мясцо нужно разделывать медленно, с умом. Как вы и учили. А иначе, оно будет невкусным.
– Марта! Не открывай ему дверь! Закрой ее на замок! – залаял старческий баритон за дверью. Потом об нее что-то ударилось. Марта быстро щелкнула замком. И она успела закрыться. В это же время, дверная ручка резко дёрнулась, и провернулась туда-сюда.
– Я ее закрыла! Закрыла ее! Что там случилось, папаша? Что там? Кто-то пришёл? – в дребезжащий голосок Марты прокрались слёзы. – Эй! Папаша! Почему вы мне не отвечаете? Мамаша? Исая? Кёршель? София? Ответьте мне, чёрт возьми! Блин.
В дверь застучали. Сергей услышал не только это, но еще и то, что Марта отошла к его нарам, сделав несколько торопливых, испуганных шагов назад – именно так бедные зайцы пятятся от волков.
– Брааатик! Тебя здесь держат? – Сергей узнал этот тягучий голосок. Кшиштоф не дождался его, и явился сюда. Сергею хотелось смеяться и плакать. – Ауу! Ты ведь там, брааатик? Я разволновался, и отправился тебе навстречу. Гляжу – машина-то пустая, раскуроченная, ограбленная. Уродцы даже мотор вытащили. Ага, попался мой брат, – сказал я себе. Снег замёл все следы, но я-то знал, где они живут. Я всё знаю. Мои жучки – они везде. Я всё слышу. Я всё вижу. Я – всего лишь ваш Бог! – засмеялся Кшиштоф.
– Кто это? – спросила Марта. О, Сергей бы ей рассказал, если бы мог говорить, но он не мог! Единственное, что он сейчас мог – это вслушиваться, молиться Богу, да ощущать капельки мочи на бедрах.
– Эй! Девочка! Я тебя слышу! Мой братишка там? Я пришел за ним! Отдай мне! – глухой стук в дверь повторился.
– Кто ты такой? Прочь с нашей фермы!– закричала Марта надрывно.
– Это не твоя ферма, девочка. Военные использовали ее как секретный объект для захоронения радиоактивных веществ. Твои предки обосновались здесь, и колодец вырыли. Вы пили радиоактивную воду. Вот почему, вы такие страшные. Ну, плюс каннибализм еще. И практика инцеста. Это плохое место. Открой дверь, и я уведу тебя отсюда. Ты согласна? – слащавым голосом спросил Кшиштоф.
– Нет. Ты всё врешь! – заорала девочка.
– Слушай, я так понимаю, что он там – рядом с тобой. Я лишь надеюсь, что ты его еще не убила. Потому что, тогда мы не сможем совершить обмен. Ты отдаешь мне моего милого братика, а я тебе – твою грязную семью. Они же у меня в плену. Вот такой у нас план. Ты как? Согласна? Думай быстрее! – крикнул он.
– Я хочу их услышать! Мамаша! Папаша! Ответьте! Исая! Кёршель! София! – она кричала и кричала.
– Ах, дерьмо ты маленькое. Ладно. Что ж, поступим иначе, – засмеялся Кшиштоф. Воцарилось молчание. Пять секунд. Десять. Пятнадцать. Потом нос Сергея учуял неприятный, горький запах плавящегося металла. Послышалось сильное и жуткое скрежетание – будто кто-то царапал ногтями по стеклу. Марта закричала и громко заплакала.
– Я сжёг их всех, деточка! Осталась только ты! Боже, как сильно они воняют! Ага, от них остался только пепел в форме тел, милая девочка! – засмеялся Кшиштоф за дверью. – Родственнички! Седьмое колено! Ха-ха-ха! Какие ж вы родственнички? Вот мой брат – другое дело! Родная кровь! – хрипло засмеялся он, прожигая дверь ладонями.
– Отстаньте от нас! Кто вы? Кто вы? Я отдам вам вашего чёртового брата! Отдам! Я обещаю! Пощадите!
– Я – Колючий шарф, – сказал Кшиштоф, когда дверь рухнула. – А теперь, иди-ка сюда, непослушная девочка. Разве мамка тебе не говорила что нужно соглашаться с большими дядями? Посмотри на эти ладони! Они горят, болят, скулят. И только твоя нежная шея сможет их успокоить! Иди сюда! – гаркнул он. – Зачем порезала моего братика, а? Зачем выпотрошила Салазара? Не убегай! Бежать некуда, сучка.
Сергей услышал звуки отчаянной борьбы, топот толстых ног, и сдавленные крики Марты. Ее душили. Ее мучили. Ее шею сжигали. Гарь въедалась в нос Сергея. Эта гарь заставляла его плакать, и заставляла его даже молиться о быстрой смерти для безумной Марты. Но мучилась она еще долго. По меркам парализованного Сергея – целую вечность.
Всё закончилось. Кшиштоф подошёл к нарам, снял бинт с головы Сергея, а потом, насвистывая какую-то веселую песенку, снял монеты с глаз, и отбросил подальше от себя. Увидев, что покрасневшие веки брата не собираются приподниматься, он схватился за них пальцами, и дёрнул вверх. Сергей почувствовал жжение, и сразу же увидел Кшиштофа. Это была только вторая встреча, но ему показалось, что он знает этого сумасшедшего человека уже давным-давно. И его телосложение, и его терпкий, ванильный запах и ту манеру говорить, растягивая некоторые слова – всё казалось таким до боли знакомым, и… родным. Это пугало Сергея. Сердце билось быстро и громко. По щеке ползла тёплая слеза, но он не обращал на нее внимание.
– Ну, привет, брат Сергей! – сказал Кшиштоф, встряхивая головой, и громко звеня своими забавными серёжками с колокольчиками-трефями. Вокруг его огромного, лысого черепа, в удивительно красивом ореоле ярко горящей лампы – таяла, и как будто расплывалась дымчатая аура. Вязкая кровь капала с лица Кшиштофа прямо на лицо Сергея. Сергей задыхался от резкого и неприятного запаха жженых волос. Его затошнило.
– Так ты молчун теперь, да? Теперь вот ты лежишь передо мной – голый, да такой беззащитный человечек. Я мог бы убить тебя прямо здесь и сейчас! Я мог бы, но я не хочу этого делать, ты понимаешь? Я мог бы убить и Дианку, и твою Вику. Но я не сделал того, не сделаю и этого. Почему? Я всего лишь хочу, чтобы ты понял. Я хочу, чтобы ты наконец-то увидел, кем и чем я стал! Всё из-за тебя и твоей сраной семейки. Я понесу тебя. Спи, брат. Спи, – ласково сказал он.
Кшиштоф поднял монетку с пола, и с ее помощью, опустил веки Сергея. Но после того, что случилось здесь – в душной, маленькой комнате, тому точно не хотелось спать. Его веки вздрогнули и медленно поднялись, но двигаться или говорить, он всё равно не мог. Над ним снова нависла нелепо улыбающаяся, вспотевшая морда потерянного брата. Если бы Сергея сейчас спросили, рад ли он видеть Кшиштофа в данном месте, то учитывая сложившееся положение, он ответил бы «Безусловно рад, но можно ли мне уже домой – подальше от этого лысого, толстого безумца?».
***
– Оо, брат! Да ты не хочешь спать, не так ли? Но и проснуться толком не можешь. Что же они тебе укололи, сволочи? А боль ты чувствуешь? Сейчас я прикоснусь к твоей ноге своими ладонями. Если почувствуешь боль, или легкое покалывание в голове – моргни два раза. Так я пойму, что ты способен меня понимать. Поехали? Так. Вот так. Оо, заморгал! Всё! Чуть-чуть ногу тебе прижёг. Это ничего. Ничего. Зато теперь, я знаю, что ты всё чувствуешь, и отлично меня понимаешь. А значит, когда сучка отрезала тебе тот палец, ты это чувствовал? Бедняга. Палец забираем с собой, или как? Хрен с ним. Но рану, и порез на лице – залатать нужно. Да, где-то у меня в рюкзачке был спирт и бинт. Ага. Готово. Так что дальше? Нужно тебя одеть перед дорогой, да? Ты голый, а на улице снег идет. Ноябрь уже наступил. Я отвезу тебя к моей хижине. На санках. Вспомнишь детство. Я отвезу тебя к твоей семье, ладно? Эх, брат, что ж ты за герой неправильный такой, который так глупо попался в лапы каннибалов. Я жду тебя, жду. Ладошки мои – пережаривают сами себя. Чтобы остудить их, мне нужно кого-то убить. Прикоснуться к шейке. А твои тупоголовые сучки так и «просили» о смерти: Виктория даже попытались со мной сразиться, побег организовала. Но вот куда бежать? Кругом – один хвойный лес и горы снега. Лес да снег. Я знаю этот лес как свои пять пальцев. Я провел здесь всё детство, и знаю все тропки, ямы, капканы, норы, пещеры, маршруты, повороты, и всё прочее, ты понимаешь? Моргаешь! Значит, понимаешь! Ну, так послушай, как оно было: выбежали они в одном исподнем белье, и скрылись куда-то; а я же – не спеша, вразвалочку, одетый, обутый, настиг их на поляне Смерти – там я Вацлека схоронил; смотрю – а они возле елки валяются; замёрзшие, сонные, едва живые; и я спас их – отнёс обратно к себе в хижину. Вот так и было. Дал им супа и горячего кофе. Укрыл толстым одеялом. Связал, конечно. Учусь на своих ошибках. Так что ты, милый Сергей, должен быть благодарен брату. Благодарен? Поморгай быстро-быстро! Потом я пошел тебя искать, так как понял, что с вами что-то случилось. И Салазар на связь не выходил, и твой мобильник не отвечал. Старик этот – глава их больной семейки. Они называют его Скользким Папашей. Наверное, из-за тонкой, гладенькой, прозрачной кожи. Вацлек – мой ненастоящий отец, рассказывал жене, что никогда не знал, почему Скользкий Папаша считает его родственником. Тогда – когда я шлялся от скуки в этом диком, тёмном, страшном лесу, мне неожиданно пригрезилось, что Вацлек безбожно врёт своей Маришке. А со мной он вообще не говорил об этом. Мне с ужасом думалось, что Вацлек Варец – ребёнок Скользкого Папашки, только в отличие от этих ублюдков, которые остались со стариком, мой Вацлек покинул его когда-то давным-давно, прихватив с собой сестрёнку. Может быть, он не хотел жрать людей? Кто его знает? Ну, я не знаю. Маришка ничего не помнила с тех времен. Я часто расспрашивал ее, но она только пожимала плечами и плакала. И вот однажды, произошло следующее: этот, по легенде – бессмертный Сколький Папаша, как-то вычислил местоположение Вацлека, да отправил к нему несколько гонцов. Вацлек узнал членов своей семьи, но оставил у нас ночевать. А потом те безносые уродцы чуть не прирезали нас всех. Но кажется, эту историю, я тебе уже рассказывал, да? Он их прогнал, попросил передать Скользкому Папаше, что тому – не стоит беспокоить Вацлека и его «новую семью». Вот такие дела. И я узнал обо всём этом семейном ужасе, только сейчас – буквально вчера, когда твоя Вика ударила меня железкой по голове, и из-за этого прошлое и настоящее сильно перепутались в моих мозгах, скомкалось и сжалось в мерзкий комок, – прошептал Кшиштоф, кивая.
– Я… кхврр… – захрипел Сергей.
– Ты очнулся? А, еще нет! Не нужно так напрягаться! У тебя изо рта кровь пошла. Теперь мы с тобой похожи – оба лысые! Правда, член у меня побольше будет. Да. Всё-таки, я старше тебя.
– Ты… кргорт…
– Суммируя всё вышесказанное, я хочу сказать тебе вот, что: с этими Варецами, и с этими каннибалами… Я ведь запутался – кто кого трахал и кто кого ел; кто кого любил и кто кого ненавидел; кто кому мстил и кто от кого бежал. Теперь со всеми ними – покончено. Я нашел новую семью. Я нашел тебя. Я не убивал тебя, так как хочу, чтобы ты понял, как и где я рос; с какими людьми – если их конечно, можно так назвать; в какой среде формировалась моя психика; как я сопоставлял руки со всем этим дерьмом; как думал, что ПРИНАДЛЕЖУ этому месту, и умру здесь; и я очень хочу понимания. Я прощу тебя. Я не убью тебя и твоих девчонок при одном условии – ты назовешь меня своим братом! Ты позволишь мне любить тебя, жить с тобой, и стать в конце концов – полноправным, нормальным членом общества, а не массовым убийцей. Ты считаешь меня злым, ничтожным, страшным, но убивал я исключительно ради тебя. Ради нашего воссоединения. И я ведь еще не понимал этого тогда. Но теперь понимаю. А что касается лишних жертв, то всё получилось как-то случайно. Я сорвался. Сорвался, потому что больше не мог терпеть всё это. Это был срыв. Ты должен мне помочь. Ты должен вылечить меня. Только ты. Вот о чём я тебя попрошу, когда за тобой закроется дверь моей хижины. Ты сможешь! Ты живой, и ты почувствуешь правду! Ты почувствуешь мою боль! Ты избавишь меня от нее! – восторженно разглагольствовал Кшиштоф.
– Ну а как же… твои руки… Боже, как… мне хреново… твои ладони… дай воды и развяжи меня. Я… не смогу, – пробормотал Сергей.
– Скажи мне «Да», и я отрублю их прямо сейчас. Возьму топор и отрублю их. ДА! Хотя, нет – сам я не смогу. Это точно. Пробовал как-то. Сознание только потерял.
Сергей помотал головой, и попытался приподняться, но не смог. Он ощущал себя разбитым, изувеченным, сломленным человеком. Ему ужасно хотелось есть, пить и снова ссать.
– Нет? Но почему? – спросил Кшиштоф. – Я очень долго думал о нас. Мы сможем простить друг друга! Сможем! Эту срань с пальцами – я отрежу, и дам лисицам на съедение. Я злился на тебя! И ненавидел тебя! Но потом я понял, как одинок. Что я остался один на один со своими безумными мыслями и страшными руками; что «Колючий Шарф» сдавливает и мою бедную шею; что уничтожив тебя – я лишусь последней надежды на выздоровление. А я хочу выздороветь! Хочу! И ментально, и физически. Помоги мне, брат! Только ты можешь помочь! Ты добрый, сильный, понимающий человек. К тебе тянутся люди. Тебя любят, ценят и уважают. Я тоже буду. Буду! Честно! Только спаси меня! Пока хрупкие, и едва тикающие часики в моей голове, не вернулись к тому ужасному времени, когда я хотел тебя сжечь. И сжечь всю эту планету! – он поднял глаза к потолку.
– Отвези меня к ним… там мы поговорим…  Только когда я увижу их живыми…
Кшиштоф просиял, нагнул голову, а потом вдруг поцеловал Сергея в левую щеку. Сергей отвернулся.
– Давай без этого, Кшиштоф.
– Брат мой милый! Ну, конечно. Что это будет за воссоединение! Мы с тобой! Я и ты! Ты и они! В хижину. В хижину! Прости меня за всё. Прости ты меня за всё. Я ведь жертва обстоятельств! Сейчас я принесу одежду для тебя. У этих выродков – большой гардероб, но ты видел, что ходят они полуголые – как дикари. Брезгуют одеждой мертвецов. Потом перенесём тебя на мои сани, и поедем. Вот такой план. Я сейчас вернусь. Да, я жертва! Мы спасём меня! Спасём душу. Ну а остальные… Остальные – все они превратятся в пепел. В пепел…, – его голос удалялся. Стены содрогались от шумного, мерзкого смеха. От того смеха, который пах ванилью. И от того смеха, который вонял смертью.
***
Сергей повернул голову влево, да увидел серого, огромного, замёрзшего волка. И по исхудалым бокам, скалящейся пасти, облезлой шерсти и затравленному, злому взгляду, можно было судить, что жизнь у него пребывала в фазе «Убей двуногого, или сдохни». Он стоял чуть поодаль, возле высокой, коренастой пихты, и высунув длинный язык, с которого капала красноватая слюна, облизывал клыки, провожая путников воспалёнными, жёлтыми глазами.
– Кшиштоф, там волк стоит.
– Ничего. Ты ему неинтересен. Он смотрит на мой жир. Волки – это еще что! Ну а вот если мы на угрюмого, бурого медвежонка нарвемся – тогда и жди беды. Это ж хороший лес. Дикий лес! Здесь водится много дичи: олени, лоси, кабаны, лисицы! Весной, возле неглубоких озёр и рек, можно заметить пушистых бобров. Я провёл здесь много времени. Собирал ягоды, царапался о можжевельник, изучал мох. Это сейчас здесь тихонько. Но я помню одно шумное лето: воронье прямо заливается; грустные сосны шебуршат корнями, а если спуститься пониже – туда в долину, то можно было услышать, как буки стонут; всякие жучки, паучки, и другие «учки» – топочут ножками по мху и листьям. Классно было. Но и в то же время – грустно и одиноко. Видел я глухарей, тетерев, куропаток, и даже зубров. Сейчас они играют в прятки. Не видно их. Только этот бедный волк. Волк – это санитар леса. Ты знал об этом? – бормотал Кшиштоф. Он тащил сани. Его грудь была обвязана цепью. И цепь тянулась к железной перекладине у ног Сергея. Таким образом, Кшиштоф не касался цепи руками. Натужно, упрямо, он тащил брата, только с помощью своего могучего торса. Там, где он проходил – снег таял, а земля трескалась, и от нее шёл пар. Он был без перчаток. С его ладоней капал жидкий огонь, и по искривлённому лицу, было заметно, что они причиняют ему невыносимую боль. Ладони казались Сергею чёрными, обугленными и мёртвыми. Он заметил, что Кшиштоф кривится, когда ладони вдруг вспыхивали и тут же гасли, возвращаясь в прежнее, пепельное состояние.
– Как ты контролировал их в детстве? – спросил он.
– Прикасался к здешним зверям, – ответил Кшиштоф. – Эти ладони – они ведь как вампиры: им нужна чья-то кровь и плоть, чтобы продолжать жить. Если не давать им пищи, огонь начинает подниматься к локтям, и еще выше. Если же кормить их исправно – они наделяют меня странной энергией. Я могу долго не спать, и очень долго не есть. Мне снятся дикие, а иногда – и страшные сны. В них я вижу людей. Людей, которых необходимо заранее устранить, чтобы они случайно не помешали моим делишкам. Как этих… которых я сжёг недавно. Ты видел стены, потолок, а? Всё, всё было в крови! Ошмётки превратились в пепел… А их там много было! Я устал вести счет! – засмеялся он. – А еще я видел глаза на своих ладонях! Глаза. И клянусь тебе! Они открывались иногда… Чаще всего – по ночам. И они смотрели на меня мутным взглядом, приказывали мне! А я не мог… не мог сопротивляться! – закричал он вдруг. Эхо вторило ему.
– Это были галлюцинации. Галлюцинации больного человека с больными руками.
– Возможно. После них – я уже не контролировал себя. Убивал всех подряд. Угу. Слушай, ты не подумай, что ладони всегда были такими. Бывали моменты, когда после насыщения, они возвращались в нормальное состояние, практически никак не отличаясь от например, твоих ладоней. Разве что – нагревались немного. Когда меня посадили в психушку, мои ладони обвязывали специальными огнеупорными бинтами. Но им это не понравилось. Появились дырочки на коже. И оттуда начала вытекать сероватая жидкость. Она могла воспламеняться когда ей вздумается. Ну, а я спал, всё время спал. А дела становились всё хуже и хуже. И однажды, когда я мирно дремал на мягком полу, эта кислотная жидкость «сожрала» несколько моих пальцев. Вместе с бесполезными бинтами. Ну, вот… И тогда удивленные доктора, как и Вацлек прежде, начали использовать железные перчатки, а сверху них – еще одни. На некоторое время, ладони успокоились. А потом я сбежал оттуда и нашёл тебя.
– Это ужасная история.
– Ты прав.
– А известно, что это за болезнь? Откуда она взялась? Почему ты родился таким?
– Ничего не известно. Происки природы, Бога, Дьявола, человека. Это не болезнь. Это жизнь, – констатировал Кшиштоф.
– А почему ты подарил мне то кольцо? Я все думал об этом, никак не мог понять, зачем оно было?
– Простая, человеческая доброта, Сергей. Я снял его с одной сучки. Впихнул туда «жучок», чтобы следить за тобой, а ты его продал к херам. Не смейся. Не смейся!
– Волк всё так же идёт за нами, – заметил Сергей, перестав смеяться да помолчав немного.
– Рядом с тобой лежит мой револьвер. Только не убивай этого бродягу. Припугни и всё.
Сергей зашевелил руками. Он лежал на деревянных, удобных, длинных, медленно движущихся санях. Перед тем, как двинуться в длинный путь, Кшиштоф выделил ему чьи-то носки – чистые, сухие; обул его в толстые, просторные валенки; надел на него тепленькие, мохнатые штаны, футболку, рубашку с вязаным свитером. Ко всему этому, он прибавил две шубы, шарф и шапку-ушанку. Сергей не жаловался на холод – его одели, обули и обмотали так, что он даже задыхался от жары, хотя шёл сильный, кусающийся снег. Он лез в глаза, засыпал ноздри. Внезапно запахло смолой. Душистые пихты, побитые морозом сосны, и ветвистые елочки – трещали от холода. Сергей выстрелил в хмурые, темноватые небеса. Волк убежал. Воронье смешливо закаркало. Кшиштоф тяжело вздохнул, и остановился посреди полянки.
– Я постою здесь чуть-чуть, – устало пробормотал он. – Можешь стрельнуть мне в спину, если тебе так сильно хочется. Возможно, наша история требует подобного конца, да? Это будет означать, что моя месть – меня же и загнала в могилу. Очень смешно думать об этом теперь. Говорят, хорошая месть лишь тогда сладка, когда ты имеешь возможность видеть и осязать ее страшные плоды. Но я ж вижу тебя, и видел наших родителей мёртвыми, а облегчения не ощущаю. Значит, я ошибся! Я очень сильно ошибся. А… Я – всего лишь маньяк, который сожалеет о содеянном зле, – кивнул он.
– Иногда, злодеи бросаются глупыми и очень пафосными фразами. Они ничего не значат, – заметил Сергей. – У тебя нет своей философии. Ты просто болен. И даже не руки твои больны – а голова. Мозг. И неизвестно еще, что заболело раньше. Ты понимаешь, о чём я говорю?
– Ты считаешь меня злодеем, брат? – Кшиштоф с грустью посмотрел на него. Две пары удивительно красивых, грустных глаз – схлестнулись над снегом. Секунда – и Кшиштоф проиграл отвернувшись.
– Повернись ко мне лицом, трус, и посмотри в глаза. Не говори с деревом. Говори со мной! Не стучи башкой о кору. Умнее ты не станешь!
– Нет-нет-нет! Боже правый! Мне стыдно смотреть в твои глаза, брат. Ты всё-таки считаешь меня ОБЫЧНЫМ злодеем? – Кшиштоф присел рядом с ним и протянул ладонь к лицу Сергея. – Вот тебе – злодей! Не я ! Не я! Я не контролирую себя, ты понимаешь? – закричал он.
– Дай-ка подумаю: ты разрушил Кашанталь, угробил кучу жизней, похитил Диану и Вику, убил моих родителей… а обвиняешь… кого ты обвиняешь? Руки? Твою ж мать! Ты обвиняешь свои ладошки? Душу обвиняй, а не руки! – и Сергей плюнул в него.
– Я обвиняю ИХ – наших родителей. И они это заслужили, разве нет? Нет? Ты же не можешь это отрицать. Они узнали меня! Признали, что я тот, от кого они тогда отказались! Из-за этих ладоней! Прости…
– Ты погубил много жизней. Ты – смерть с косой. И теперь ты просишь прощения у меня. А у них кто попросит прощение? Ну? Это глупо и ненормально, брат… То есть…, – замялся Сергей, растирая лицо снегом. Он хотел спрятать его подальше от этого маньяка.
– Ааа! Ты сказал! Ты сказал это слово! Да, я твой брат. Если я отпущу вас всех, то ты перестанешь считать меня злодеем? Ты простишь меня? Ты излечишь меня, а?
– Нет! Не перестану. Не прощу! Не излечу! Никогда! – закричал Сергей в ярости, оторвавшись от снега, плача.
– Тогда, зря мы туда едем. Разберемся здесь и сейчас. Убьем друг друга. Задушим.
– Нет, Кшиштоф. И так не пойдет. Ты хочешь жить, я хочу жить и они тоже хотят жить. Возможен такой вариант: ты нас отпустишь и останешься жить здесь. А мы никому не расскажем, где ты и кто ты. История замнётся и все будут счастливы. Я и ты. Прошу…, – всхлипнул Сергей.
– Я не буду счастлив без тебя, брат. Давай вы останетесь здесь? Рядом со мной. Я построю вам хижину. Будем хорошими соседями.
– Хорошо, Кшиштоф. Так мы и сделаем. Так и сделаем. Будем чай вместе пить, и детей растить! Будь умнее, толстяк! Поехали уже. Долго нам еще? – Сергей взял себя в руки, вытер лицо и угрюмо уставился на Кшиштофа.
– Ну, поехали. Только не торопи меня. Знаешь, как сложно тащить твою тушу по этим сугробам. Отрубишь мне ручки, и я тебя отпущу. Всех отпущу! – пообещал Кшиштоф.
– А сам ты это сделать не можешь? – спросил Сергей, опустив глаза.
– Руки мне не позволят. Мне кажется, что они живые. То есть, живут отдельно от моей воли. И те глаза…
– Чушь. Не там никаких глаз! Нет там ничего сверхъестественного! Болезнь! Это всего лишь болезнь. И я думаю, Дианка бы не отказалась покромсать тебя вместо меня, – заметил он, начав с крика, но закончив спокойно.
– Да, но я-то хочу, чтобы всё было символично. Я-то хочу, чтобы меня освободил брат.
– Я сделаю это. Сделаю. Долго нам еще?
– Недолго. Десять минут. Плюссс-минус. Там и моя хижина будет стоять на такой же широкой полянке. Только ты учти – она без удобств. Стол. Стулья. Кровати. И всё это я купил. Раньше и этого не было. Знаешь, я часто приезжал сюда. И у меня тут случались страшные приступы ностальгии. Когда мне надоедала хижина и эти пещеры, что разбросаны вокруг, то я шел на могилку Вацлека и Маришки, ссал на землю, и плакал. Вспоминал ужасы, проворачиваемые с моим юным телом. Я был опустошен, исковеркан, сломлен, изнасилован не раз. Я думал, что мои руки – это их генетика. Их ****ская и извращённая генетика. Ты когда-нибудь ел пуговицы?
– Боже! Нет. Не ел. Тебе холодно в твоем тонком пальто, Возьми одну шубу. Мне и так нормально.
– На хрен твою шубу, брат. Эти ладони создал Бог. Какой же это Бог, если он дает младенцу такие ладони? Скажи мне! Или их создал Дьявол? Или всё-таки мамаша с папашей – эти обычные люди?
– Погоди. Они же у тебя действительно с младенческого возраста. Я не понимаю! Но как… и почему ладони не убили тебя еще тогда, когда ты не мог обеспечивать их пищей? – поинтересовался Сергей.
– Вацлек говорил, что приносил мне краденых кошек. Иногда, меня использовали вместо спичек. Но потом это начало пугать Маришку, и она попросила меня, чтоб я этого не делал в хижине. Вацлек сделал мне железные перчатки. Маришка шила обычные перчатки. Ни те, ни те – не помогали, но я не хотел их расстраивать. Так что, я убегал в лес, делал там свои делишки с кошками или с другими животными, и возвращался домой уже с нормальными руками, после чего меня били, насильно использовали как секс-игрушку, оскорбляли, – рассказывал Кшиштоф, продолжая тащить Сергея.
– ****ство-то какое. Мои родители очень виноваты, Кшиштоф. Я это признаю, да. Признаю, что они были бессердечными уродами, которые отказались сражаться за здоровье собственного ребёнка. И отдать тебя этим сраным, больным людишкам – было ошибкой. Мои родители…
– Наши родители. Наши! Признай это наконец! – попросил Кшиштоф, распугивая ворон.
– Да-да, наши родители. Мне жаль, что всё так произошло, брат. Мне очень жаль. Этот мир – безумен!
– Меня родили одни уроды, и сбросили на руки других уродов. Из-за этого я тоже стал уродом. Я простой человек! Мне больно! Как и всем вам. Ты ведь поможешь избавиться от ладоней? Поможешь мне зажить новой, лучшей жизнью? Пусть без тебя, но всё же…
– Не плачь. Прошу, не плачь ты рядом со мной. Твою мать! У меня самого слёзы наворачиваются. Я помогу тебе. Обещаю. Я не хочу сочувствовать тебе, но душа моя – противится. Страшно то, что непонятно, а твои руки мне непонятны. Значит – страшны. Я прощу Дьявола в твоём скорбном обличье! И я прощу его за все, что он сделал! Я хочу доказать ему, что прав Великий Бог! Велико его ТВОРЕНИЕ! И смерть блекнет перед верой в человечество! Однажды я это услышал от умного, и такого доброго человека! От моего тюремного друга – Сим Симыча. Я принял эту истину. Ему было видение однажды. Бог попросил его прощать ВСЕХ! И он так и делал. И он учил нас прощать ВСЕХ. ВСЕХ! И я прощаю тебя, брат! – воскликнул Сергей.
– Непротивление злу насилием. Толстовская философия. Библейская догматика. Я люблю тебя за эти мудрые, тёплые слова, брат, – всхлипнул Кшиштоф.
– Двигай, Кшиштоф. Двигай. Хватит плакать.
– Да! Поехали. Еды у твоих красивеньких девчонок осталось очень мало. Как и кислорода.
– Что ты сказал? – ужаснулся Сергей.
– Я запер их в подвале.
– Тогда поторопись!
– А ты так не кричи. Ты еще не можешь ходить? Я уже устал тебя тащить по этим сугробам.
– Я едва руку с револьвером поднял. Так ты… это… шубу не хочешь взять? Нет?
– Ладно. Поехали тогда. Пристал он ко мне со своими шубами. Я этому пальто не изменяю. Ага. Оно принадлежало старенькому психиатру, который пытался меня лечить. И брюки эти – тоже. И серьги! Да, обокрал я его немного, когда сбегал из больнички. Дал он мне странную кличку напоследок – «Колючий шарф». Мол, у меня шершавые, колючие, прожигающие ладони. Мол, ими я убивал людей. Что и говорить, его кличка прижилась. А тебе она как, братишка? Молчишь? Ну, молчи молчун. Наверное, ты переживаешь о своих бедных девчонках. Ничего. Вот уже и приехали. Смотри туда! Вон хижина. А в подвале – твои испуганные бабы. Конец пути! Конец истории.
***
Файл: Засекречен
Допрашиваемый: Сергей Вячеславович Астафьев.
Допрос ведёт: Ф. К
Место: Замок
– Так что было дальше, Сергей?
– Он внёс меня в хижину. Сходил в подвал за Викой и Дианой. Связал их. Заклеил их рты скотчем. Вывел. Усадил всех за общий стол. Сам же – сел рядом с нами. В хижине было сыро и очень холодно. Окно было разбито. Везде паутина. Мусор на земляном полу. Как Кшиштоф и обещал, кроме стола, стульев и кровати – больше ничего там не было. Мрак. Запустение.
– Опишите состояние похищенных жертв.
– Они были напуганы, но как только увидели меня – обрадовались, заулыбались, а потом заплакали. Одеты они были в одинаковые, желтые комбинезоны. Кшиштоф сказал мне, что своровал кучку одежды из психиатрической больнички, еще когда сбегал оттуда. Хвастался ботиночками своего доктора. И говорил, что они пахнут «домом, милым домом».
– Дальше-дальше. И без лишних деталей, пожалуйста. Что насчёт Вики и Дианы?
– Ну, я попросил Кшиштофа развязать их. Он согласился, но в обмен умолял меня остаться с ним в той хижине навсегда и помочь избавиться от проклятых ладоней. Я согласился только на последнюю часть плана. Мы объяснили его Вике и Диане: я отрубаю ладони Кшиштофа, а он нас отпускает домой. Они кивнули. Кивнули…
– Кстати, он прикасался к вам еще раз?
– Нет. Только тот раз – к ноге. Но ваши врачи сказали, что это не смертельно. Да?
– Мы это еще изучаем. Дальше-дальше. Итак, вы решили отрубить его ладони. И?
– Я пообещал ему сделать это. Но он попросил меня остаться с ним на некоторое время. На несколько дней. Он думал, что сдохнет, и хотел, чтобы я его похоронил. Я сказал, что готов пойти и на это. Но кажется, он мне не поверил. Это читалось в моих глазах.
– Вы ему соврали?
– Конечно, соврал. Кто бы не соврал в той ситуации?
– Но он вам поверил?
– У него не было другого выхода. Кажется, Кшиштоф даже не хотел его искать. Я так думаю. Он просто хотел умереть рядом со мной и всё. А топор лежал на столе.
– Угу. Дальше.
– Он развязал их. Попросил у всех прощения. Но тут, Диана набросилась на него! Мы с Викой так ничего и не успели понять. Начался кошмар. Кшиштоф встретил ее лицо своей ладонью. Голова Дианы сразу же загорелась, и наша девочка упала на пол, дёргаясь в ужасных конвульсиях. Я тогда уже успел очухаться от действия наркотиков, и закричав, со слезами на глазах, накинулся на Кшиштофа. Вика в это время, лупила его кулаками и ногами. Ко мне он не прикасался, и это помогло нам скрутить его. Мы связали его веревками и отнесли в лес. Вырыли глубокую яму, и бросили туда. Он жутко кричал, плакал, дрыгался, и даже молил нас о пощаде. Да. Мы похоронили его живьем. Вот так и умер Колючий шарф. Так умер мой братец. 
– Хм… Наши поисковые агенты перерыли всю ту местность, но не нашли могилу, о которой вы мне сейчас говорите. Только пепел сгоревшего дома, и два-три зуба Дианы Сахаровой.
– Боже! Чего вы от меня хотите? Диана умерла. Мы были не в себе. Вы думаете, я запомнил, куда отнёс его? Нет! Я не запомнил. Кругом – однообразный, хвойный лес, и такие же кучи снега. Карты мы для вас не составляли. Мы думали о других вещах. Так что, извините, Франц.
– Не называйте моего имени. Идет запись. Вика сказала нам, что тоже не помнит, где вы его оставили. Мне кажется, что она врет. И мне кажется, что ее попросили так сказать.
– Бедная женщина пережила серьёзный стресс. Понимаете меня? Что вы за люди? У нее единственная дочь умерла. Прямо на ее глазах. Загорелась с головы до ног! Истлела буквально в секунду. Я б на вашем месте, подумал о деликатности, чёрт возьми! Контора, мать вашу! Чем вы тут занимаетесь вообще?
– Наукой, Сергей. Уфологией. Слышали такое слово?
– НЛО.
– Да. У меня есть для вас новость, Сергей. Возможно, она вас шокирует немного. Возможно, что вы мне не поверите.
– Говорите.
– Ваша мать… Я допрашивал ее в далеком 1989 году. Здесь. Она сидела на стуле, на котором сейчас сидите вы. Ваша мать входила в контакт с пришельцами. Мы… Четвертый вид… Похищение. Она сказала нам, что ее похитили, взяли на корабль и изнасиловали. Она описывала их физиологию… их члены, рты, глаза… А потом она сказала нам, что ее спустили назад, на Землю, и через неделю ваша мать вдруг узнала, что забеременела. Тем ребенком был Кшиштоф Варец – Кирилл Астафьев – ваш брат. Мы считаем, что он не человек. Ну, или не совсем человек. ОНИ дали ему свои ладони – «глаза», чтобы видеть прямо сквозь него. Наблюдать за нами – землянами. Вот…
– Заткнитесь. Что за чушь?
– Я знал, что вы мне не поверите.
– Конечно. Я не верю в инопланетян.
– Но верите в Бога. Молчите? Оставим светскую философию. Сдайте мне братца. Он инопланетный «шпион». Он – угроза для всех нас. ОНИ попробовали «мясо», человеческую кровь, используя его ладони. ОНИ вернутся и захватят нашу милую планету.
– Мне говорили, что вы серьёзный человек. Мне говорили, что это будет обычный допрос. Я ухожу. Я устал слушать эту ерунду.
– Что же в итоге, Сергей? Есть куча трупов, есть брошенный всеми Кашанталь, и есть вы с Викой Сахаровой – странным образом, единственные люди, кто выжил после стычки с Колючим Шарфом, тело которого – не нашли. Кажется, я чего-то не понимаю. Уж не покрываете ли вы своего безумного брата? Не прячете его, а? А может вы тоже инопланетный «шпион»?
– Нет. Вы тут свихнулись все на хрен! Хотите верить, агент Малдер? Верьте! Но я ухожу!
– Хорошо. Как скажете! Но наше расследование будет продолжаться, Сергей. Вы будете под пристальным наблюдением. Как и Вика. Я ведь не успокоюсь, пока не найду тело того ублюдка. Если окажется, что он жив…  Если он бродит на воле со своими ****скими, страшными руками… я клянусь – убью на месте. Понятно, да?
– Да, сэр.
– И из Киева не уезжайте. Будет еще много допросов.
– Хорошо. Я понял.
– Никому не говорите о том, о чем я вам рассказал. Иначе, окажетесь в закоулках нашего Замка, понятно?
– Да.
– Допрос окончен. Уведите его! Введите Замзу! И принесите мне бутылку водки!
Эпилог
Прошло десять лет. Киев. Квартира Сергея Астафьева. 16 июля 2036 года. 12:00
Маленькая, светловолосая девочка сидела за письменным столом, да уставившись в ноутбук, листала новостную ленту новой, детской социальной сети «Без Р.», что означало «Без Родителей». На экране быстро мелькали картинки. Играла забавная музыка. Девочка дрыгала ножкой в такт и мурлыкала себе под носик. Когда сзади нее забарабанил старый телефон, девочка вздрогнула, зажала ротик пальчиками и обернулась. Соня прожила здесь жизнь – свои восемь лет, но ни разу не слышала, чтобы этот «серый динозавр» издавал хоть звук. Она подумала, что звонит сестра, хоть сестра и умерла десять лет назад. Мама не раз рассказывала ей о ней, и часто плакала во время этих ночных рассказов. Соня любила старшую сестру, но так как она ее никогда не видела – даже на семейных фотографиях, и так как знала, что та как-то неожиданно умерла, то ей стало очень страшно. И ей представилась тёмная могилка, из которой звонит Диана, используя какой-то загробный телефон, держа его в худощавых руках. И на них больше нет кожи. Дзынь-дзынь-дзынь, – кричал телефон так, что даже трубка подскакивала. «И зачем папа поставил его именно в мою комнату?» – задумалась Соня, медленно отодвигая мягкое кресло от стола. И не найдя ответа, она подошла к телефону. Ее светлые шорты взмокли от пота. Это произошло и с ее любимой, коротенькой («я так люблю когда видно мой пупок»), бежевой футболочкой, на которой был изображён какой-то «адский» рок-концерт.
Телефон стоял на трюмо желтого цвета. Прежде, чем снять тяжелую трубку, Соня посмотрела в зеркало, и заметила, что испугана. Ей казалось, что она видит, как от страха, шевелятся ее курчавые, вялые локоны. Соня засмеялась, когда поняла, что ошиблась – ведь это был всего лишь скучающий, лёгкий ветерок, гуляющий по ее комнате, приникший сюда через приоткрытую форточку. Девочка прикоснулась к волосам, и нежно погладила их. Потом достала с трюмо пластмассовую бабочку и приколола к незатейливой прическе а-ля «Я же сама ее сделала, а не мама. Чёлка у меня красивая».
– Перестань звонить! Перестань уже звонить! – бормотала Соня, роясь в глубоких шкафчиках, но телефон не переставал звонить. Он мучил ее своим звоном и после того, как она прикрепила синюю ленточку рядом с бабочкой. Натянутые нервы не выдержали, и дрожащая, вялая рука сняла трубку с рычажка. Соня села на мягкую кровать, и зажмурилась.
– Алло! – несмотря на страх, ее голос был твёрд и силён. Она решила бороться со своей трусостью.
– Кто это? – спросили на той стороне. Мужской – тихий, сиплый голос. Соня вмиг успокоилась, так как поняла, что звонит не ее мёртвая сестра, а какой-то дяденька.
«Этот бедный дядька просто ошибся номером» – подумала Соня с облегчением, и поставив телефон на живот, откинулась на подушки. Ее взгляд привлекли звёзды, приклеенные к потолку. Она не любила ночь, потому что ночью свет выключался, но в комнате всё равно не было страшно, так как эти звезды начинали мерцать. А иногда они даже гипнотизировали ее. Прямо как сейчас. И только, когда в трубке раздался идентичный прошлому вопрос, она моргнула, и ответила:
– Это Соня Астафьева. А вы кто? Вы наверное, ошиблись номером?
– Нееет. Я не ошибся номером. Соня… вот, как оно всё повернулась. Соня, а твой папа дома?
– Дома. Он в другой комнате. Всё пишет, пишет свои романы. Вы знаете, он у нас настоящий писатель. Местная знаменитость! Представляете, мне в школе прохода не дают. Честно. Все просят автограф отца. И расспрашивают, действительно ли у него не хватает одного пальца на руке. Какое им дело, скажите? Можно ж творить историю даже с девятью пальцами, правильно я думаю? Маленькие забияки – они везде! – разнервничалась малышка, теребя свои шорты.
– Согласен. Ты говоришь, что он стал писателем? Круто! Поздравляю тебя! Всех вас поздравляю! Соня, у меня важное дело к твоему отцу. Ты можешь позвать его к телефону?
– Конечно. А что ему сказать? Кто звонит?
– Скажи, что звонит Кшиштоф Варец. Он поймет.
– Вы поляк, Кшиштоф?
– Да, – засмеялся Кшиштоф, – я поляк. Беги. Подожди! А мама дома?
– Нет. У нее смена в баре.
– Хорошо. Я понял. Позови отца.
– Вы его друг?
– Можно и так сказать. Я знал твою старшую сестрёнку, Соня. Я знал Диану. Мне жаль, что она погибла, – грустно сказал Кшиштоф.
– Не рассказывайте мне о ней, пожалуйста. Не надо! Я даже родителей попросила не рассказывать. Мне страшно. Я начинаю думать о гробах и червях. Жуть. Брр! Я не могу любить мертвых людей, понимаете меня? – вскипятилась девочка, сильно стукнув рукой по одеялу.
– Понимаю, солнышко.
– В доме нет ни одной ее фотографии. Я не знаю, почему. Наверное, это какая-то тайна. Когда родители вспоминали Диану, мне казалось что они говорят о кукле. Об иностранной, далекой и слишком дорогой кукле, на которую у нас совсем нет денежек. И им только и остаётся, что фантазировать о кукле. Но их эти фантазии не пугают, а меня пугают. Сильно, – пожаловалась Соня.
– А ты очень умная девочка, да?
– Просто у меня нет друзей. По крайней мере – реальных друзей. Ну, а Интернет – это другое дело. Там всё не настоящее. Я увлекалась книгами. У меня вон – целых три шкафа, забитых разнообразной литературой. Я выучилась читать в три года, и с тех пор моя библиотека пополняется. В основном – сказками, конечно. Читая их, можно найти понимание того, что плохо, а что хорошо. Но как только в квартирку провели Интернет – я испортилась. Теперь только рок-музычка, сериалы и чатики. Никогда не проводите себе Интернет, мистер Поляк. Мне восемь лет, но я уже это поняла! – серьёзно сказала она.
– А ты размышляешь как взрослый человек, Соня. Я даже не знаю, плохо это, или хорошо.
– Сейчас дети растут очень быстро. Я уже думаю о мальчиках, и стесняюсь своего худенького тела, и больших ушей. Я знаю, что такое романтические отношения, и знаю, что такое секс. Приблизительно, конечно. Просто сейчас ОН повсюду: дома – в родительской спальне; в телевизоре; у меня в мониторе; в школе – в телефонах одноклассников. Так что вам не стоит удивляться тому, что дети СЕЙЧАС, и дети ТОГДА – это две разные категории. Вспомните – за окном современный 2036 год. В следующем году, в школе, мы уже будем проходить «Лолиту» Набокова. Такие дела, мистер Поляк. Ладно, заболталась я тут с вами. А я ужасная болтушка, если вы не заметили. Пойду папу позову.
– Давай. Пока.
Соня положила трубку на трюмо да вприпрыжку побежала в кабинет отца. Сергей сидел на огромном, чёрном диване, отхлебывал ароматный кофе, и печатал что-то на своем ноутбуке. Соня подбежала к нему, плюхнулась рядом с ним, поцеловала в колючую щеку, сняла ноутбук с его колен, поставила на пол. Просияв, она вдруг затараторила:
– Папа! Там тот твой телефон зазвонил! А я думала, что он сломан. Я еще никогда не слышала, чтобы он звонил. Да и вообще, кто сейчас – в наше время, пользуется стационарными телефонами. Это ведь прошлый век. Он сказал, что ты его хорошо знаешь, и представился Кшиштофом Варецом. Папа! Почему ты побледнел? Что с тобой? На тебе лица нет, папа! Ты куда? – запричитала она.
– Оставайся тут, Соня! – крикнул Сергей на нее, когда увидел, что дочка бежит за ним.
– Но почему? – захныкала она, хватая его за джинсы.
– Потому что, я тебе так сказал, – он захлопнул дверь перед ее носом, вынул ключ из кармашка клетчатой рубашки да запер удивлённую дочь. А потом отправился в ее комнату, прошелся по мягкому, белому ковру к трюмо, выдохнул и взял трубку в руку.
– Кшиштоф?
– Да, это я, брат. Не ждал?
– Господи! Зачем ты звонишь? Где ты взял мой номер?
– Это неважно. Я так рад снова слышать тебя, Сергей. Мне здесь очень скучно. Я хотел услышать твой голос.
– Где «здесь»?
– На Кубе. Я хочу вернуться к тебе. Вернуться к вам. У меня есть племянница, а я и не знал. Она так меня заболтала, что я забыл, зачем звонил. Потрясающая девка.
– Я хотел рассказать тебе, но не знал, где тебя искать. Ты хорошо спрятался, брат. Люди из Замка искали тебя очень долго, и следили за мной пять лет. Но потом им надоело. Слава Богу. Не возвращайся сюда, прошу. Они найдут тебя и убьют. Или это сделает моя Вика.
– Но не ты.
– Нет, не я.
– Приятно. Ты помнишь, как всё произошло на самом деле, Сергей? Почему ты не рассказал ей ВСЮ правду, а? Почему не рассказал, что отпустил меня, после того, как отрубил руки Дьявола.
– Она бы этого не поняла. Я и сам не понимаю, почему не убил тебя тогда. Просто меня ужаснуло то, что я увидел. Я отрубил тебе ладони, а они встали на пальцы, и побежали по столу, как живые. А потом зашипели, запрыгнули на лицо Дианы! Я это до сих пор вижу в болезненных кошмарах. Боже правый! Ведь то были живые ладони! Отрубленные, живые ладони, чёрт возьми! – вскрикнул Сергей, хватаясь за сердце. Оно болело. Оно помнило.
– Да. Они набросились на бедную Диану и убили ее на наших глазах. Это была их последняя жертва. Потом они издохли. Сожгли себя. И мы же отчетливо слышали тот страшный смех, да? Ладони смеялись над нами. Горели и смеялись. И ты тоже видел глаза. У них были глаза. Мои глаза – чёрные, с весёлыми искорками. Боже!
– Как думаешь, всё это время они действовали по своей злой воле? Они управляли тобой, или может быть ты управлял ими? – спросил Сергей, оглядываясь на дверь с опаской. «Вика должна скоро вернуться с работы. Да, и напуганная моим диким поведением Сонька ревёт. Мне нужно прощаться», – подумал он.
– В этом мне и предстоит разобраться здесь, братец. Я не знаю, что тебе ответить. Не знаю. А Вика…
– Кшиштоф, Вика не верит в то, что видела тогда, понимаешь? Она думает, что ты нас чем-то накачал. Вика… думает, что мы с ней видели одну и ту же ужасающую галлюцинацию. После безумной смерти Дианки она потеряла сознание, помнишь? Но… когда она пришла в себя, я ей сказал…, – замялся Сергей.
– Сказал, что убил меня там – в лесу, – закончил за него Кшиштоф.
– Да. И в Замке я сказал практически то же самое. Они не поверили мне. Трупа-то не нашли, понимаешь? Я сказал, что был в состоянии аффекта, что не помню, где тебя похоронил. Я попросил Вику, чтобы она подтвердила эту теорию. « – Иначе, они никогда от нас не отстанут», – сказал я ей, и она послушалась. Нас месяцами допрашивали. Замучили просто. Думаю, что твое дело до сих пор открыто, так что твое возвращение поставит меня под серьёзный удар. Закончим на этом, брат, ок.?
Они рассказали мне историю. В общем, есть теория об НЛО! Чёрт! Есть страшная теория о пришельцах. Такая дичь!
– Я тоже задумывался об этом, Сергей. Мои ладони – их глаза. Почему нет? ВСЁ возможно в этом мире, но я предпочитаю верить только в то, что вижу сам, а не в то, что мне рассказывают. Я думаю, ты тоже.
– Да. Но мы же видели…
– То, что мы видели в моей хижине – не поддается объяснению, но я не хочу… не хочу верить в ту теорию. Я предпочитаю генетику. Может – даже Дьявола. Или их адскую, совместную работу.
– Наша история мешает мне спать, Кшиштоф.
– Мне тоже.
– Прощай, Кшиштоф.
– Знаешь, у меня теперь роботизированные руки. Я теперь не «Колючий шарф» – а «Робот-Толстяк», – засмеялся Кшиштоф. – Ну, а если без шуток, то я благодарен тебе за то, что ты меня освободил. Ты сделал, как обещал. Ты мог убить меня. Хм. Но не убил. Почему? Все десять лет, меня мучает этот вопрос! Почему же ты меня не убил?
– Потому что ты ел пуговицы. Потому что я простил тебя. Заглянул себе в душу, и простил своего брата. Если бы я убил тебя – то уподобился бы всему мерзкому да злому, что только есть на нашей грешной планете. Я люблю свою семью. Сильно! И я верю в Бога. Я не хочу марать свою бессмертную душу.
– Я больше не убиваю людей, братииишка. Хочу, чтобы ты знал об этом. Да. Знал, что не зря отпустил, простил меня. Достаточно, чтобы тебя простил один человек, и тебя простит всё человечество.
– Мне пора, Кшиштоф. Скоро Вика вернётся с работы. Ты взял и назвал свое имя! Соня теперь ей всё расскажет!
– И что ты ей скажешь?
– Ничего. Я просто выдерну шнур из стены, и скажу, что этот телефон никогда не работал. Скажу, что Соне всё показалось, что она засиделась за своим ноутбуком, да заигралась в активные игрушки. Скажу ей, что тебя больше нет в нашей жизни. И это будет правдой. Моей правдой. Нашей правдой.
– Если когда-нибудь будешь на Кубе…
– Нет. Я никогда не приеду к тебе на Кубу. Я счастлив и здесь. Ведь счастье – это не место. Счастье – это люди. Всё так просто.
– Тогда прощай, милый брат. Я буду скучать. Никогда не ешь пуговицы, если тебя вдруг заставят это делать, – хихикнул Кшиштоф, и повесил трубку.
– Прощай, – сказал Сергей, вслушиваясь в далёкие, тихие гудки. Он вырвал шнур из стены, услышал как открылась входная дверь, и пошел встречать Вику. А через полчаса, вся семья уже сидела за кухонным столом. Соня болтала и болтала, но ни словом не обмолвилась маме о том, что произошло. Ей ведь пообещали новенький ноутбук! Кто же устоит перед таким заманчивым предложением? Она была очень счастлива. Сияла как ангелочек. Целовала маму. Обнимала папу. Девочка больше никогда не думала о мёртвой сестре. Зачем о ней думать? И зачем пугаться? Разве это не счастье – наконец-то забыть о смерти?
     (Каланчак/Украина)
                (06.10.2019)
                КОНЕЦ