Селфи. Побочные явления

1. Лялька.

Ляля с детства была болезненной девочкой. Когда все розовые младенцы висели на мамкиной груди, сосредоточенно сопели и сладостно чмокали за обе щёки, Ляля лежала в специальном суперстерильном боксе с ультрафиолетом, еще какой-то лечебной подсветкой и очисткой воздуха. А кормили ее исключительно из бутылочки.
 
Когда все толстопятые медвежата топали по яслям, хором учились есть кашу и ходить на горшки, Лялька сидела в какой-то стерильной комнате в больнице при каком-то важном медицинском институте. Причём институт этот не учил студентов, там работали взрослые, уже выученные, Гиппократы и двигали свою любимую науку. На Ляльке и двигали. Изучали её, лечили, периодически спасали.

Когда вся школота бегала на переменах с риском сломать шею, Лялька училась с группой таких же неудачников, как она сама, в больничке (уже не такой крутой как НИИ, но все же навороченной и продвинутой) и даже иногда гуляла на большом балконе больницы. К четырнадцати  годам она уже выходила в сад больницы и, кроме основных стандартных школьных уроков, изучала предмет с красивым названием «Адаптация». На «адаптации» ей и ещё троим таким же везунчикам рассказывали о современном мире, как живут обычные дети, показывали фильмы и прорабатывали со штатным психологом (кандидатом наук между прочим), как выходить из тех или иных ситуаций и что стоит отвечать кому, когда и как, чтоб вписаться, как говорил кандидат наук, в «молодой волчий коллектив».

Родители появились в Лялькиной жизни достаточно поздно. Нет, ну конечно, они её родили, после чего её тут же перевели в бокс и первое время мать торчала у стеклянной стены, глядя зарёванными глазами на Ляльку и ее всегда силой уводили медсёстры. К Ляльке мать не пускали. Но этого Лялька не помнила.
Воспоминания о родителях появились в младшем школьном возрасте, когда ее «выпустили» из института и перевели в подшефную больницу, где уже разрешали посещение.

Мать была какая-то испуганная, виноватая и все плакала над Лялькой. Рядом стоял потерянный отец (потом оказалось, что это его обычное состояние, практически близкое к норме). На руках он держал толстенького бутуза, похожего на Ляльку.  Вся эта компания удручала её, она не понимала, чего они всё время сетуют и плачут, из всей этой троицы ей определенно нравился лишь бутуз. Бутуза, кстати, звали Боря. Боря улыбался ей, широко распахивая рот, так что соска на цепочке неизменно выпадала и повисала у него на уровне живота, а с неё текли борькины слюни. В том возрасте он был неимоверно слюняв.  «Слюнявый» звала его про себя Лялька.
Родители появлялись не часто, раз в месяц (именно таков был режим посещений в то время). С возрастом количество посещений увеличилось, и Ляльке можно было встречаться с семьёй раз в неделю, на выходных. Родители даже поменяли свою квартиру в центре, на бОльшую на окраине города, возле клиники и радовались, что у Ляли теперь есть своя комната и, что комната эта её очень ждет. Как могла ждать неживая комната живую Ляльку, Лялька не понимала. Но соглашалась.

Больших чувств к родителям она не питала, но   испытывала к ним что-то нежное, как к малышатам из соседнего детского отделения.  Слюнявый нравился ей больше всех из её семьи. Он не ныл, не жалел Ляльку, неизменно широко разевал сначала беззубый, а после редкозубый, а далее и совсем зубастый рот в радостной улыбке при виде сестры. Обнимал её и терся щекой. «Как щенок», – думала Лялька. Щенков она видела в фильме и иногда по телеку, который посматривали сёстры в ординаторской.

2.Степан.

По правде, Ляльку звали Оля. Но как-то медсестры ее начали звать Лялькой и прижилось. Оленька была необщительной девочкой с точки зрения окружающих. Ещё бы, бедная девочка, с рождения больна, с рождения одна. Конечно, лечащие её медики привязывались к ней, а она к ним, но периодически мед. работники менялись в связи с переменами в их жизни, или в связи с Лялькиными переходами из отделения в отделение. Так что друзья со временем уходили. И даже ученики с которыми она общалась на уроках или в палатах тоже периодически менялись. Стоило с кем-то подружится, как он выздоравливал и уходил навсегда. Лялька пыталась было огорчаться, но Степа ей сказал, что оно того не стоит, что всё по-честному и всё правильно.
 
Степа был выдуманным другом. Ну, так говорили взрослые, общающиеся с Лялькой. Взрослые не ругали Лялю, даже расспрашивали её про Степана, но как-то быстро отставали, поняв, что его она полностью выдумывает, причем, на ходу. То в ее рассказах Степан был маленьким белокурым мальчиком, то молодым брюнетистым юношей. Иногда, даже вполне себе сопливой рыжей девчонкой или мягкой полной женщиной и при этом все равно звался Степан.
Однажды появился с крыльями и парадно одетый, но Лялька так над ним ржала, что он застеснялся, похихикал сам и больше не выпендривался, приходил по-простому. Но летать не перестал. Под настроение парил. 

В общем, взрослые довольно быстро отставали от Ляли, когда она рассказывала про Степана. Улыбались, махали на неё рукой, смеялись, говоря, что она жуткая выдумщица. А Степан в это время стоял сзади, положив руку очередному вопрошающему на голову, от чего голова человека становилась как бы в золотистой дымке и человек становился более добр и улыбчив. Правда, не надолго. Но к Оленьке люди, которым Степан возлагал руку на голову, относились обычно после этого хорошо.

Пока Лялька была совсем лялькой, Степан обычно приходил в виде приятной полной женщины (несколько похожей на её мать). Он садился или ложился с Лялей на кровать, обнимал ее, агукал, рассказывал что-то потешное. Снимал боль, иногда правда не сильно, слегка. Тогда глаза его(ее) становились печальными или даже строгими. Иногда он приходил не один, с малышатами Лялькиного возраста, но они для Ляльки были все как бы на одно лицо: милые, крылатые, улыбчивые (как её Слюнявый брат) приятные, но словно дальние родственники, которых по-своему любишь, которые тебе нравятся, но родными как-то не считаешь. Ну вот как-то вот оно само так чувствуется. А Степан был родной. Как Слюнявый, к примеру.

То, что другие люди Степана не видят, Лялька поняла не сразу. Это было то ли в первом, то ли во втором классе ее больничной школы. Кто-то из медсестер спросил, чего мол ты тут одна сидишь, шла бы к своим одноклассникам, а то они там без тебя скучают. А Оля ответила, да, мол я тут не одна, мы со Степаном в рифмы играем. «С каким Степаном? – удивилась тогда медсестра. «Да с дядь Степой, вон он под потолком висит» – ответила Оля. Сестра, дернувшись, посмотрела туда, куда показывала Оленька пальчиком и с шумом выдохнула: «Ффууу, дурёша, напугала как! Нет там никого! Ох, ты и выдумщица, молчунья моя!» Хихикая, она пошла по своим многочисленным делам. А Лялька вопросительно посмотрела на дядю Степу: «Чё, правда? Она тебя чё, не видит?» Степан пожал плечами, и, медленно фланируя под потолком, развёл руками: «Ну, как видишь. В детстве многие видят, потом внешний мир заполняет внутренний. Всяко бывает, Ляль».

Потом Лялька поняла, что разговаривает она со Степаном мысленно, не раскрывая рта. Ну, или с раскрытым ртом (всё-таки это была у них со Слюнявым семейная черта) но, не произнося ни звука.
А болтали они много. Обо всём. Степан был, как потом стала называть это сама Ляля, энциклопедически умен. Устрашающе умён. Но, Ляльку это не пугало.

3.Лёва.

Когда Оле исполнилось 15 лет, ее наконец выпустили в большой мир. Сказали, что заболевание её не лечится, что всё, что могла сделать медицина, она уже выправила и вытянула и если постоянно принимать нужные лекарства, то можно запросто протянуть до возраста вредной старушонки. Коей Ольга и планировала когда-нибудь стать.
Были, конечно, некоторые ограничения, типа: «избегайте стрессов», или «никаких нитратов», ну и, конечно, самое главное правило: «Чуть шо не так, звонить в больницу или приходить! Благо живете рядом». И Ляля стала обживать мир. Сначала свою еле дождавшуюся её комнату, затем двор, окрестности и с осени даже пошла в школу.

Как ни странно, в школе она прижилась, видимо сказался её недобор общения и его огромная жажда. Рядом со школой находилось военное общежитие, и дети всех военных шли учиться в ближайшую с/ш. Так что частая смена учеников или новенькие были обычным делом, что пошло Ляльке на руку. Никто её не гнобил, не дразнил, за косички дергать сроки уже вышли, а женихаться как-то еще никто не пытался, типа было рановато.
В общем, всё складывалось весьма удачненько. Ляля списывала эти тихие радости на дело рук Степана. Его самого, кстати, она стала видеть все реже, да и молчаливей он стал изрядно. Но она периодически сталкивалась в школе с ним глазами то там, то сям. Сама Оля считала, что раз она выросла и болезнь её вроде как подотпустила, то и кураторство Степана над ней закончено. Вот и появляется реже. Работа такая, видимо. Но мысль, мелькнула и запуталась в куче других более важных.

Лёвка пришел в класс в сентябре вместе с Олей и еще парочкой новеньких дылдоподобных девиц. Ляля периодически отмечала, что с людьми в школе иногда ходят (или даже летят) то слегонца похожие на Степана ребята, то другие, иногда попадались даже неприятный странный народец или даже зверюхи. Оля  и не знала, что так бывает, и если по началу крутила головой, то потом подустала и пообвыкла.
 
Лёвка убил ее наповал. Такого кортежа она ни у кого не видела. Никогда. Лёвка (тогда она ещё не знала как его зовут) шел по коридору, весь из себя в чёрном, небрежно скидывая чёлку с глаз изящным движением головы. Но это было не главное. Вокруг него, словно охрана президента шли большие и накачанные чёрные зайцы! Ростиком изрядно повыше него, с мрачными мордами телохранителей, а на ногах у всех этой крышесносной компашки были гигантские кроссовки! Как у клоунов, башмаки на много больше чем лапы. То ли лапы были непропорционально велики, то ли башмаки вычурно огромны.

Ляля невольно вжалась в стенку, чтоб эта толпа её не снесла. Народ, кстати, даже не расступился. А зайце-охрана благополучно прошла сквозь школьников даже на секунду не прерывая своё почти театрализованное шествие. 

Лёвка заметил реакцию Ляли и удивленно приподнял бровь, потом подмигнул ей одним глазом и дальше широкие плечи зайцев-братков закрыли от Ляли его лицо. 
Через пару секунд Оля обнаружила, что стоит с открытым ртом посреди школьного коридора и местная мелкота уже тычет в неё пальцем хихикает и шушукается.

Лёвка подкараулил её как-то после уроков за школой. Перехватив по дороге домой. Просто подошел и, топая рядом, спросил: «А твой парниша кто будет?»  «Какой парниша? Ты о чём?» - не сразу сообразила Ляля, которая даже испугалась слегонца. Кстати, Зайцы вежливо держались темной толпой на почтительном расстоянии, но было видно, что к бою они готовы всегда.  Этого то Оля и побаивалась. Быть побитой (почему-то она была уверена, что они ей непременно накостыляют) двухметровыми пушистыми амбалами, как то это все неприятно… Семена она тут же мысленно позвала тоооненьким голоском (если конечно мысленный голосок может быть таким). Увидев неподалёку его спокойные глаза слегка успокоилась.

«От дуреха! – прыснул Лёвка,– ну да, это моя защита, но без сигнала не тронут. И вобще, рыцари дам не обижают» – добавил он, задирая свой тонкий курносый нос.
 
«Это твои зайце-амбалы то рыцари?» ¬– недоверчиво покосилась Оля. «Чего? Какие амбалы?»  -  и вдруг Лёвка заржал. Громко, голосисто, как юный конь.
– Ну ка, ну ка расскажи, как ты мой отряд видишь?
– Ну как, зайцы как зайцы, чего я зайцев гигантских не видела?
Сзади тихо басом ржали зайцы.  Лёвка уже стонал от смеха.
«Фуууу, ну ты даешь! Подруга, фильтры пора снимать! Призму восприятия то почисть! Совсем в детский сад заигралась! Видеть видишь, а интерпретируешь как школота», – Лёва уже закончил играть в коня и недовольно морщил нос.
«А как? – спросила Ляля ¬– Как чистить, как фильтры снимать?»
«Ну, видимо намерением» – важно произнес Лёва. Было видно, что ему очень нравится играть в ментора: «Я, например, перед сном однажды сказал, что желаю видеть истину, без прикрас и защиты» .
«Понтушник» - подумала Ляля. Но вслух сказала: «Я попробую».

Поздним вечером уже часов в 11, когда Ляля собралась спать, она торжественно воссела на одеяле и не менее торжественно (Лёвка таки заразил своей помпезностью) произнесла: «Желаю увидеть истину, без прикрас и фильтров». Потом подумала и как девочка ответственная добавила: «на свой страх и риск, под свою ответственность».  Боковым зрением увидела Степана, серьезного и лохматого.
«Уверена?»  - спросил он – «Мне кажется, ты ещё не готова. Потому я фильтры и ставил». 
«Уверена», – так же нервозно ответила Ляля. Лучше б она этого не говорила. «Хорошо» – коротко дернул подбородком Степан – «формулируй, что хочешь увидеть. Если что, я подстрахую».

Ляля легла на спину, подтянула до самого подбородка одеяло и сказала: «Хочу всегда видеть только истинный вид. Хочу увидеть Лёвиных защитников».

Сначала вроде даже ничего не происходило. Было так тихо, что даже какой-то звон в ушах появился. Такой тишины она даже и не помнила. Всегда были звуки улицы (машины, ветер, люди) которые пробивались даже через тройной стеклопакет. Всегда были какие-то злостные соседи, включающие музыку даже иногда по ночам. Через вытяжку в ванной (всегда стоявшей открытой по причине сырости) были периодически слышны плачь младенцев и лай собак (этим совершенно индифферентно какое время суток). А тут вдруг стало тихо и как-то немного неуютно.

Глаза уже привыкли к темноте, очертания мебели стали более явными, ночной свет из под шторы слегка усиливал черноту пола. И вдруг воздух перед лицом задрожал. Пульсация быстро разрослась и прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки, Ляля увидела череп. Не просто череп, а какой-то гигантский, словно ртутный череп. Он был почти с неё. Он пульсировал и был зыбок, как ртуть. Он вибрировал и ходил волнами. Он не был статичен. Он был в постоянном движении. И он был живым. Череп ухмыльнулся и стал приближаться. Сказать, что было страшно, было бы не верно. Страшно было до неба! И даже дальше или выше, как пожелаете.

Сначала Ляля застыла и смотрела как замерший на дороге пешеход. На него несется машина, а он стоит, не может пошевелиться и все так мееееедленно и даже не понимаешь, что страшно. Потом случается какой-то странный толчок и все резко убыстряется. Этот толчок появился как-то вдруг. Внезапно. Словно под ребро кулаком вдарили. Ляля вздрогнула и тут понеслось: в одно мгновенье она зажмурила глаза, натянула на голову одеяло и заорала.  Нет, не просто заорала, истошно и тонко завизжала. Словно пыталась выпустить из себя весь страх внутри сидевший. Она орала так, что аж самой стало слишком громко, и противно, и даже чуток стыдно.

В комнату влетели все: сосредоточенная мать, в ночнушке и с маленькой вытянутой хрустальной вазочкой в руке (да, такой и убить, кстати, можно), обалдевший отец и лохматый Слюнявый (последний явно еще не проснулся, не понимал  ничего и озирался по сторонам совершенно не соображающим взглядом.)

«Оля! Что? Кто? Где?» – завопили они все хором. С перепугу никто даже не подумал, что она больна и ей могло быть плохо. Хотя, больные, они, наверное, не орут, чаще всё же стонут. Значит, крик был идентифицирован верно.

«Страшный сон приснился», –  беззвучно подсказал на ухо Степан.
«Страшный сон приснился»,– как эхо повторила Оля.
Еще минут 10 семейство кувырком походило по Лялькиной комнате, посетовало, как оно напугалось и укатилось пить валерьянку и укладываться бухтя, мол какой уж там сон, после такого-то крика? Весь дом, наверное, разбудили, соседи, небось, уже и в полицию позвонили... Et cetera, еt cetera, не пугайте сеттера…
Через пять минут родня дружно сопела.

«Маманьки спять, им жабы снятьси…» - слегка кривляясь, продекламировал Степан и сел рядом. Ляля потом ещё долго с ним говорила. Давно у них уже не было таких долгих разговоров…

4) Селфи.

Прошло несколько месяцев. И все по-тихонькому устаканилось. Лёвка с родителями улетел на новое место службы, на повышение (не иначе как Степан расстарался). Родители потаскали Лялю по врачам и успокоились, угомонились. Слюнявый Борька начал входить во вредоносную подростковую пору, но неожиданно для всех, не стал выносить семейству мозг, а стал считать себя защитником старшей сестры. Он, наконец, сровнялся с Лялей ростом и видимо по этой причине стал чувствовать себя старше.

На 16-летие Ляле подарили супер-пупер-мега-фьючер навороченный телефон. Дорогой и красивый. С какими-то офигенскими наворотами, камерой, а ля телескоп Хаббл и прочими новомодными прибамбасами.
Технократический папель (он же папа), торжественно поднося телефон Лясе, раздувался от гордости (словно он  лично участвовал в изобретении этого аппарата, ну или как минимум участвовал в сборке сего чуда техники).
Мамель (она же мама) в семье отвечала за эстетическую сторону жизни, ее вклад в подарок был менее весом, но внешне более заметен: чехол с Бенечкой Камбербетчем во всю спину телефона. Так мамель, по своему,  прививала детям тягу к прекрасному. 
Слюнявый откровенно завидовал, тянул руки к телефону и орал: «дайпосмотреть-дайпосмотреть!» И картинно закатывал глаза и длительно фыркал губами при упоминании стоимости агрегата. Ему пока такое не светило, а хотелось оченно. Свой боевой телефон (с тремя шрамами через все лицо, то бишь экран) он любил как родной и использовал на 102 процента, т.е. на грани возможного.

Ляля, конечно, была рада, но в пределах нормы. Поулыбалась, чтоб не огорчались родители, и предложила перейти к торту. Далее началась суета вокруг торта, свечей, задувания и прочая суета сует.

«Лялька! – заорал вдруг Борька, – Надо на новый фотик снять тебя с тортом, давай, я со стороны сниму, а потом сама селфи сделаешь!» Быстренько сфотал всех вместе, потом всех по отдельности, потом опять 10 раз вместе, и с видимым сожалением отдал телефончик Ляле для селфи.

Оля всегда была несколько равнодушна к фотографиям, в отличие от её одноклассников. Может потому, что старенький телефон делал не слишком качественные фото, может потому, что любила рисовать, а может просто так. Так тоже бывает. Она взяла телефон из рук брата. Бенечка Камбербетч сурово взглянул на неё с чехла. Она быстро его отвернула с глаз долой (не фиг тут на меня хмуриться, надо будет заменить чехол) перевернула аппарат к себе передом Беней задом (пусть на Борьку хмурится или на маму, ей приятно будет).  Навела изображение на себя с тортом и щёлкнула.

Прежде чем пыхнула вспышка, пространство экрана задрожало, завибрировало, словно вода пошла рябью, словно какой-то тонкий светлый шарик появился на экране, цвета светлого прозрачного янтаря или светлого мёда. Время замедлилось, как тогда, когда Ляля видела ртутный череп. И все потянулось мееедленно.  Ляля успела рассмотреть, как из светлого шара проступила маленькая янтарная капелька, с трудом (как из мёда) вырвалась и меедленно полетела примерно в лоб Ляле. Она достигла её глаз и не успела Ляля даже моргнуть, как влетела туда, совершенно не больно, совершенно свободно, словно сквозь Ляльку. И почти сразу за этим из Лялиного глаза вылетела таких же размеров светло-голубая капля, но она как будто сопротивлялась. Словно ее кинули со стороны Ляли в сторону желтого шара на экране телефона. Голубая капля пыталась сопротивляться, дергалась в попытках лететь назад, но со стороны экрана телефона словно заработал маленький пылесос. Втянул в себя. Ляля еще успела заметить, как она словно застряла в янтаре и перестала двигаться. И дырка на экране сомкнулась.
Экран снова стал отображать Лялю и торт, причем рот девочки был разявлен, глаза широко открыты, та ещё знаете ли картинка. Быстро пыхнула вспышка телефона. Мир снова стал жить на своей родной скорости.

«Ааа! Лялька! Ты - балбеска!  - завопил Борька – Кадр испортила! Чего такую моську скорчила то? Давай заново, такое даже в инсту стыдно выкладывать!»

Ляля совершенно обалдело смотрела на телефон, на торт, трогала свои глаза, ощупывала лоб в поисках дырки, сквозь которые летали капли. На ощупь прорех не было. Ляля повернулась к зеркалу, висевшему в простенке. Ничего особенного, запуганная моська, круглые глаза, очевидных повреждений нет. По ощущениям Ляля тоже ничего особенного не чуяла. Но тревога закопошилась в ней, где то в мозгу, где то в груди, где то везде… во всей Ляльке.
Спас положение отец, желавший торта.

5. Слюнявый.

С Борькой что-то стало происходить. Видимо, начал входить в пике противозного  подростковья. Стал резким, огрызающимся, почти всегда недовольным. Все чаще и подолгу уходил, а когда возвращался, хватал тарелку с едой и удирал в свою комнату. Повесил на свою дверь плакат: "Стучите и да отворят вам". 
Мама говорила, что подростковье - это маленькая беременность, тот же гормональный бардак и бедлам, те же капризы, эмоциональные перепады без причин и объяснений и бешеный  жор. Вот и Борька стал капризен, противен и крайне прожорлив. Характер его, к великому сожалению всей семьи, весьма подпортился.

А ещё он увлёкся фотографией. Сначала взял старый отцовский фотик, но потом бросил, мол, слишком хлопотно, тяжёлый и возни много - скидывать фотки на компьютер, потом оттуда на телефон, чтоб потом в инстаграмм. Фиг с ним, с качеством, на телефон снимать удобней. И ныл, что ему нужен телефон, как у Ляльки.  Мол, она им совсем не пользуется, иногда только болтает и зачем ей такой навороченный?
Иногда дома брал её телефон (слава богу, хоть с её разрешения, видать не весь мозг подростковый гормон подпортил).  Снимал себя с печальным, глубокомысленным лицом, в основном в полумраке. Утверждал, что ищет новые формы.
Ну, новые, так новые. Ляля не спорила.  Как говорили её одноклассники: "Каждый имеет право сходить с ума по-своему". Чем Слюнявый и занимался.

В одну из таких домашних борькиных фотосессий Ляля опять увидела тот странный эффект с каплями, летающими сквозь экран телефона.  Причём Ляля каждый раз видела это словно замедленную съёмку.
Стоило Слюнявому собраться фотографироваться, в момент съёмки время для Ляли размазывалось и тормозило. И она вновь замечала ту же самую картину: воздух плывёт, в нем открывается какая то небольшая дыра, жёлтая, янтарная прозрачная. Из неё сквозь фотоаппарат вылетает очень активная янтарная капля, она летит сквозь некоторое сопротивление воздуха (это было даже заметно, как она рывками движется, словно человек, идущий сквозь порывы сильного ветра). Янтарная капля пролетает через Борькин глаз, совершенно незаметно для него. И тут же из его глаза вылетает светло голубая капелька таких же размеров. Она пытается делать рывки назад, но какой-то гигантский пылесос тянет из янтарный дыры и, в конце концов, затягивает её туда. Причём каждый раз было видно, что голубая капля вляпывается в янтарную массу и тут же застревает в ней. Похоже, что эта жёлтая субстанция и впрямь была смолой или чем-то на неё похожим. Потому, что голубая капля влипала, увязала и, слегка потрепетав, напрочь зависала и замирала.
Со стороны, на другом человеке для Ляли вся эта процедура с каплями уже не казалась такой страшной, как тогда в первый раз на селфи с тортом.

Ляля стала наблюдать. Благо материала для наблюдения было предостаточно. В школе всё время кто-то селфился. Особо ярые умудрялись даже на уроках. Оля сделала вывод, что эффект "обмена каплями", как она назвала его сама для себя, "подмена" происходит только на близком расстоянии. На расстоянии вытянутой руки.
При съёмке другим человеком с расстояния больше метра эффект замены/подмены капель не возникал. А вот с селфи-палкой, хоть расстояние и увеличивается больше метра (у некоторых себя-фотолюбителей были телескопические, выдвижные селфи-палки) все срабатывает и подмена капель происходит регулярно, хоть и медленнее.

Однажды Ляля была свидетельницей массовой подмены капель. Был день города и на площади шли какие-то празднества, концерты, выступления. Сотни зрителей бродили и фотографировали происходящее, себя и других.
Когда в вечернем небе начался праздничный салют, первые минуты все фотографировали горящее и вспыхивающее небо. А когда первый восторг сошёл, все, словно по команде, начали делать фотографии себя любимого, на фоне этих огненных шаров, распускающихся и гаснущих в небе.

Ляля стояла на высокой лестнице возле большого здания и видела всю площадь чуть сверху. Сначала начали летать отдельные капли. Жёлтая сменяла голубую, затем снова и снова. Потом капель стало больше, всё больше народу присоединялось. И пошла какая-то лавина. Сначала Ляля сравнила это с дождём или градом, летящим в лица людей и отскакивающим от них (правда уже другого цвета.) Капли были махонькие, не больше ногтя ребёнка, но они слегка светились и были хорошо заметны в сумерках. Вскоре что-то произошло, и скорость процесса увеличилась. Видимо, какой-то переход от количества в качество. Исчезла замедленная съёмка и все пошло как бы в режиме реального времени, быстро, ёмко. Это было похоже на расстрел. Словно людей расстреливали из невидимых пистолетов резиновыми светящимися пулями. Пули отскакивали от людей, меняя цвет, а люди стояли и не замечали всего этого. Ляля вспомнила фильм, где в человека стреляют, а он ещё какое то время шагает и делает свои действия и только потом, словно с удивлением падает.

Она очень боялась, что все сейчас так же поймут, что уже расстреляны и, не понимая, что произошло, упадут. И будут оглядываться друг на друга, как бы спрашивая: "Что со мной? Что происходит? Я не могу собой командовать. Моё тело меня не слушает!" Ляльке стало так страшно, что на миг она зажмурилась. Когда она разожмурилась, если так можно выражаться, картинка расстрела уже замедлялась и исчезала.  И все были вроде бы в норме. Весело шумели и колыхались.
"Слава Богу, все живы, пронесло"- подумалось ей тогда.

6. Эксперимент.

У человека есть одно счастливое качество - умение забывать. Или подзабывать. Слегка.
Какое бы ужасное событие не произошло, как бы ты не был напуган или впечатлен, какие бы сумасшедшие эмоции не испытывал, все равно время пройдет, все это своей расческой пригладит, сгладит, притушит. Останется горсть воспоминаний, почти безликих, уже не тех.
Не будем брать в расчёт кошмары войн или эпидемий, гигантские несчастные случаи и катастрофы... Это другая песня. Это переворачивает сознание и меняет его. Мы про масштаб событий поменьше.

Как ни испугалась наша девочка ртутного черепа, как ни была встревожена "расстрелом" на площади, любопытство все же победило.
Уже через неделю Оля начала снова замечать эффект замены капель (а когда она пугалась, какое-то время она ничего эдакого не видела. Видимо, страх сдерживал эту её не самую обычную, скажем так, способность).

Уже через неделю она вновь стала видеть то, что не видит большинство. Через две перестала волноваться, а через три решила разобраться с этим вопросом сама.
Лёва уехал, Степан куда-то пропал, появлялся только в минуты опасности или сильного напряжения. Не со Слюнявеньким же об этом говорить. Всё опять сведется к его нытью, просьбам, "дай телефон погонять на недельку" и капризам.

"В целом, с ним стало неприятно общаться, – думала Ляля – какой-то потребитель в чистом виде. Все ему должны. Все обязаны им восхищаться. Его простенькой, по сути, страничкой в инстаграмм. Его простенькими интересами. Ежедневными котиками. Коты прекрасны – бесспорно!  Любовь к животным – отлично! Но что это за любовь, если она дальше любования котиками не идёт? Шёл бы вон волонтером в приют для этих котов, или подрабатывал и деньги на тот же самый приют переводил. А так... любовь к своей любви к котикам? Как-то это сильно попахивает самолюбованием. И из инстаграмм не вылазит".

"Зачем вообще нужна инста? – размышляла Оля – Нет, для тех, кто что-то продаёт, пытается раскрутить свое барахлишко, там всё понятно. Это большая ярмарка, и ухарь-купец-удалой-молодец втюхивает свой  товар, коего у него полна коробочка. С услугами тоже все более-менее ясно, народ пытается продать себя. Найти работёнку, клиента, или счастливый случай.

А вот что с теми, кто ничего не продаёт, ничего не предлагает? Фотает только себя. Пишет о себе. Хвастается только собой. Сомнительный такой повод для хвастовства. Что это, попытка вести дневник на публику? В общем и целом, дневник – это что-то личное и даже тайное.  Дневник на публику ¬– это уже мемуары какие-то. Или "хроники моей жизни".  Зачем нужны миру твои хроники? Чем они интересны? Чем интересен ты сам? Чем они могут порадовать других? Или о чём заставят думать? Честно скажем, другим они на фиг не нужны. Ничем и никому не интересны (кроме пары твоих друзей или родственников.)
А вот зачем они нужны тебе, о ведущий с упорством бегемота, свою страничку? Что это? Нечем похвастаться, хвастаешься тем малым, что имеешь, собой любимым? Может, это попытка мяфкнуть: "Я тут! Я тоже есть! Я тоже живу! Я тоже что-то значу! Да, я ничего не умею, да, я не бог весть как хорош, но я существую! Посмотрите на меня, заметьте и меня, похвалите и меня, погладьте и меня, полюбите и меня тоже. Пусть не умелого, ещё (или уже) ничему не научившегося, ещё (или уже) ничего не добившегося. Полюбите и меня тоже! Не самого красивого, но считающего себя самым красивым. Не самого умного, но думающего о себе именно так. Не самого талантливого, но единственное, что есть у самого себя. У меня нет ничего, что я мог бы предложить миру, пока нет или уже нет, вот я и предлагаю ту кроху, которой владею - себя. Заметьте меня!"

«Да, видимо это и есть внутренний посыл, – анализировала Ольга. – Иначе, зачем все эти трепыхания, эти попытки, все эти раскрутки своего аккаунта? Но тут, мне кажется, есть подвох: выкладывая свои фото, свои вечные селфи (я с котиком, я с кофе, я с деревом, я с морем и бесконечное и т.д. и т.п.) человек неминуемо получает поглаживания своего эго.
Лайки, сердечки - символ любви. Но тут это всего лишь символ. Без любви. Повторимся, лишь пара тройка родственников-друзей действительно имеют в виду любовь, ставя тебе лайк. Остальные же – это в лучшем случае дружеская поддержка, что-то типа: "я тебя помню".
А ведь бывают странные типы, которые ставят лайк, а если ты им не поставил, лайк снимают. Что происходит в их голове? Не понятно. Видимо это что-то вроде "петушка хвалит кукуха, за то, что хвалит он петушку". 
А ещё есть те, кто просто тупо работает, и пишет хвалебные комментарии не потому, что ты хорош или ты нравишься, а потому, что хочет тебя в свои клиенты. В общем, инстаграмм - это не то место, где ищут правды или искренности. А то место, где хвастаются. Где хотят выглядеть, а не быть».

"Уж лучше бы я не думала на эту тему, – расстроилась Ляля. – Лучше не задумываться совсем, чем думать так плохо».

Но, проверить, что она увидит, делая селфи, она всё же решилась. Все произошло точно, как и раньше, страха уже не было. Вопрос, что это остался без ответа.

И тут ей пришло в голову сфотать свой глаз. Крупным планом. Селфи глаза, расстояние минимальное, что-то же должно измениться при таком приближении?

Ляля, не мудрствуя лукаво, взяла телефон, включила камеру, перевела обзор на себя и нажала на кнопку.
Время снова стало конфетой-ириской, расплавленной на солнце, и стало тянуться до бесконечности. Сначала Ляля не видела ничего, тёмный экран телефона, слишком темно, серо, ничто и никак. Потом поверхность задрожала, начала таять и стало проступать янтарное пятно. Оно слегка увеличилось, до размеров радужки и Ляля словно заглянула в замочную скважину. Только скважина была не в соседнюю комнату.

 Там было что-то другое. В янтарно-желтом пространстве метались какие-то неясные тени. Одни двигались легко, свободно, другие сидели у скоплений голубых капель, словно кошки у мышиной норки. Даже их поза напоминала охотящуюся кошку. Голубые капли же в отличие от серых "кошек" не могли двигаться, они были утоплены в смолу, временами они пытались трепыхаться, но абсолютно безуспешно. Янтарь не выпускал своих пленников.
Тут неожиданно вблизи появилась серая тень "кошка" и Ляля наконец увидела её вблизи. Лучше б она её не видела. Серый уродливый гладкий ящер, пожалуй, вот на что это было похоже отдаленно. Ну, не совсем, конечно, ящер, для ящера была слишком длинная тонкая шея, слишком большой живот, слишком металлический отблеск шкуры, слишком маленькая головка. А когда эта голова приблизилась к "замочной скважине", в которую подглядывала Ляля, причём подглядывала, видимо, нарушая все или многие законы. За что, конечно, Ляле следовало потом огрести и огрести по полной.
Когда голова змеиным рывком приблизилась, потерявшая от страха способность двигаться Ляля увидела, что глаз у ящера нет, но он её видит, это она знала точно. Носа у него нет, но он принюхивался, чуя её, это она тоже откуда-то знала наверняка. Зато у него была гигантская пасть и, почуяв Лялю, пасть медленно и хищно ухмыльнулась. Зубы торчали словно обоюдоострые изогнутые ножи, частокол из ножей, торчащих с небольшим уклоном в разные стороны. Тварь сгруппировалась, как кошка перед прыжком и прыгнула в сторону "замочной скважины".  В прыжке она широко раскрыла свою зубастую морду, почти вывернуть её наизнанку (причём внутри оказалось ещё несколько рядов зубов), сколько Ляля не успела подсчитать, ей было не до того. И продемонстрировав свои идеальные кинжалы-зубы, тварь издала крик. Крик победы. Тонкий, словно динозавр трубил на самых высоких доступных своих нотах.
Из её глаз градом полетели жёлтые капли, они вылетели из замочной скважины прямо в Лялины глаза и столько же капель светло-голубых вылетело из глаз девочки, хаотично влипли в янтарь вблизи замочной скважины.  Кто-то злорадно, на тех же высоких нотах, что верещала тварь, засмеялся в Лялиной голове. И тогда начала орать Ляля, тоже высоко, от ужаса срываясь и, по-видимому, переходя на ультразвук.
Замочная скважина начала затягиваться и напоследок Ляля успела увидеть, как безглазая, безносая тварь уселась в позицию "кошка охотиться на мышку" и сыто улыбнулась.

Всё это произошло в одно мгновение, но для девочки оно растянулось страшно долго, страшно длинно и просто страшно. И невозможно было натянуть на голову одеяло и прервать процесс контакта (как в случае с черепом из ртути).  Слишком мал был временной промежуток для того, чтоб что-то успело сделать физическое тело. Все что успело тело – испугаться и заорать. Но было поздно.

7. Тварь.

Ляля с перепугу побежала умываться, промывать глаза, через которые капли твари проникли в неё. Она мыла глаза с мылом, мыло щипало, было больно, но ещё больше было страшно. Она капала глаза альбуцидом, потом окомистином, потом тауфоном, больше в холодильнике, на дверце в пластиковом ящике, где родители держали лекарства, для глаз ничего не нашлось.
От отчаяния и чтоб успокоиться, Ляля залезла в душ и долго там мокла. Счастье, что она была дома одна, родители на выходных на даче, Борька куда-то ушёл с друзьями, своих же друзей у Ляльки после отъезда Лёвы пока не было. Послышался тихий смех, непонятно откуда, наверное, соседи. В многоквартирном доме иногда не понятно откуда идут звуки.

Ляля вылезла из душа, вытерла ладошкой мокрое запотевшее зеркало, увидела своё испуганное лицо с красными от разных лекарств глазами и подумала: "Хорошенькая какая, такой удачный кадр, надо сделать селфи."  И испугалась от этой мысли. Она не фанатела по селфи, по инстаграмм и красные глаза никак не делали её хорошенькой. Мокрой крольчихой - да, хорошенькой - нет. И тут очередная волна страха подкатила к желудку, слегка сжав его. Мысль была не её. Она была рождена в её голове. Но не ей самой. И очевидно, это была мысль той металлической ящеры, частично, каплей, влетевшей к ней в голову.
Смех раздался снова, на этот раз душ не шумел и было чётко слышно, он звучал у неё в голове. Смех тоже был не Лялин, ей точно было не до смеха.

Ляля пулей вытерлась и оделась. На ватных ногах пришла в кухню, на автомате сделала какой-то кривобокий бутерброд и почти не жуя стала запихивать его в себя. (С ней однажды подобное уже было. После американских горок, на которые она залезла без разрешения родителей, им она клятвенно обещала кататься с друзьями только на "детских - не страшных" аттракционах. Она слеза с горок, кривенько подкатилась к какому то ларьку со снедью,  купила первую попавшуюся булку и, как удав её заглотила.  Так неожиданно сработал стресс.)

Сейчас было то же самое. Проглотив один бутерброд, она быстренько сляпала следующий и уже хотела было отправить его по тому же маршруту, что и первый, как в голове прошуршала мысль: "как он хорош, надо с ним сделать селфи. Откусывать, улыбаться и селфи."

Лялька снова заорала. "Даже предложения строит не так, как я, вообще не моя манера речи!" Сомнений не было. В голове был ящер. К счастью не весь. Частично. Лялька помнила, что весь целиком он остался сторожить у "замочной скважины".

Зато он говорил. Значит, эта сволочь умела думать и попала к ней в голову не случайно.  Значит, она что-то задумала и чего-то хотела. И судя по тому, что Лялька видела в янтарном мире, эти твари вели на людей охоту. И фотоаппараты, глаза, селфи были чем-то вроде лаза, дырки, через которую они проникали в головы к людям.

Очередная порция потного страха накатила так, что даже затошнило, Ляля отдышалась. Пошла, в сотый раз умылась, увидела себя в зеркале испуганную, растрепанную, страшненькую. И вдруг накатила злость, тупая, сильная, на тварь, что залезла к ней в голову и может её даже убьёт. На себя за свое дурацкое любопытство и столь же дурацкие эксперименты (блин, учёный натуралист, вашу Машу, опыты на кошках или на себе!) Злость была на родителей, которых нет дома, когда так страшно, на Степана, который куда-то подевался (то его метлой не выгонишь, то днем с огнём не найти!) На людей-идиотов, придумали такую жуткую технологию, повпускали тварей в себя (и главное никто ж не предупреждает, какая «побочка» у этих селфи снимков!) И ведь никто не знает! И ведь никто не видит!

 От злости Лялька стала бить ладонями по стене, и вместе с болью пришло успокоение: "А ведь правда, никто ж не видит и не знает… А я вижу…  Может Лёвка видит? Лёвка уехал, даже адрес не оставил, сволочь обидчивая. Может ещё такие же как я видят, наверняка ж есть? Где ж их искать? До сих пор никто кроме Лёвки на контакт не выходил и так как он глупо не светился. Что ж делать то?  А ведь если я их вижу, слышу в голове, то может и поговорить с ним смогу? Судя по его саблезубости, на мир во всём мире рассчитывать с ним не приходится. Но хоть узнать то надо, что со мной будет! Но только не сейчас! Устала страшно! От страха устала! Хоть поспать чуток, потом будем разбираться с контактами первого уровня внутри себя. О, Господи! уж лучше бы я с ума сходила, чем такое!"

 Лялька добралась до своей спальни, уставшая, словно та находилась за тридевять земель, а не в паре метров от кухни, повалилась в кровать и вырубилась.

Проснулась она от того, что кто-то мягко потряхивал её за плечо. "Ольга, проснись! Пожалуйста, проснись", – она узнала голос, это был Степан. Она открыла глаза. Что-то в Степане было новое. Он был какой-то слишком торжественный, парадно одетый в нечто рыцарское, средневековое, с вычеканенной розой на латах в области сердца. Она хотела было разозлиться, или по крайней мере обидится, задать кучу вопросов, но Степан приложил свой палец ей к губам и мягко шикнул: "Шшшшш, времени нет, малыша, ты слишком ушла во внешний мир, не слышишь и не видишь меня. Поэтому слушай сейчас.  Ничего не бойся. Защищая правду и себя и все преодолеешь. Ты права, помни. Сильна только правда. Как бы тебя ни обманывали - не бойся. Как бы ни было страшно – не бойся. Я буду рядом. Ты не увидишь, но я буду рядом. Я не смогу исправить, но я смогу сгладить. Насколько смогу". Он убрал палец от её губ, погладил по голове, просто встал и пошёл. Не оборачиваясь.
И Оля проснулась.

8. Сильный и Слабый.

Она открыла глаза. Было ощущение, что легла и сразу же, одномоментно наступило утро.
Утром всё казалось менее страшным. Солнечный свет вообще имеет свойство внушать людям надежду. А ночь увеличивает все страхи во много раз. Ночь разбивает иллюзии, а утро освещает путь. Видимо, ночью стоит анализировать самые страшные варианты развития ситуации, а утром искать пути выхода. Но, кто ж это делает? По старой доброй традиции ночью все боятся, а утром безосновательно успокаиваются.

Оля протянула руку, взяла со стола телефон, глянула на часы (тьфу ты, блин, рань то какая.) Одним прикосновением выключила будильник, который должен был запиликать ещё только через час, и положила телефон.
В голове тут же прошелестела мысль: "Зря положила, вот с такими разметавшимися по подушке волосами, классный кадр будет, надо сделать селфи."

«Ну что, – решила Ольга – пора знакомится с незваным гостем».
–  Ты кто? Эй, Любительница селфи. Тебе чего во мне надо?
Тихо была поразительно. Видимо, тварь удивилась и переваривала своё удивление.
– Я тебя слышала, не прикидывайся ветошью - продолжала Ольга негромко и довольно ровно - А ещё я тебя видела, как ты капля по капле просочилась в меня. И я отличаю твою речь от своей, так, что нет смысла прятаться и боятся.
Шуршаший смех перебил её.
– Бояться тебя, маленький Слабый? Мне, носителю Силы? – снова шуршащий смех. – Охотник не боится дичь. Я слыхала про таких, как ты, чувствительных. Но вижу впервые. Надо тебя изучить. Но это после. Сначала я хочу перейти сюда вся и наесться вдоволь.  Возьми телефон и сделай селфи!

Последняя фраза прозвучала как-то особенно. Она отразилась эхом в голове Оли. Словно её голова была затейливым лабиринтом для звука, где он отражался эхом от каждой стены. Фраза-приказ как мячик отлетала о стены и ударялась о другую. Так она, безостановочно отскакивая, летала по лабиринту и все звучала, звучала, не успевая закончится, начиналась вновь, перекрывала сама себя во многократном повторе.  И вот уже сотня голосов твердила: «Возьми телефон и сделай селфи! И сделай селфи! Селфи! Селфи!! Селфи!!!»

Это было странно, внутри стало как-то не то что бы не уютно, может самую малость, но Ляля вдруг обмякла и стала послушной. Рука потянулась к телефону, включила камеру.
Сухой тихий смех, шуршание листьев в парке под ногами. Мелькнуло лицо Степана. И Тварь завизжала.  Как тогда, проникая в Лялю. Тут же всплыла в памяти картинка, её безглазая, безносая морда, с гигантским ртом, компенсирующим отсутствие всего остального. С зубами-клинками в N-ное количество рядов. Снова стало страшно. И одновременно противно. И чтоб снова не свалится в то состояние паники, Ляля ударила себя ладонью по лицу. С размаху несколько раз. Увидела лицо Степана, поджимающего губы и закатывающего глаза, мол, совсем сдвинулась? Степан ущипнул себя за руку, одними глазами спросил: «Поняла, дурёха?»  Дурёха поняла. Было смутилась, но смущаться было некогда. Боль отрезвила. 

Снова зазвучало в бесконечном повторе: «Сделай селфи!» 
"Ну ага, щас..." –  мстительно протянула Ляля. Вытащила из полки столика маникюрные ножнички и с наслаждением воткнули их во фронтальную камеру телефона.

 Крик, который Тварь издала повторно, был сильнее предыдущего во стократ. Это был и крик отчаяния, и приказ, и удар одновременно: «НЕЕЕТ! СТООП!!! ПРЕКРАТИТЬ!!!!»  Крик метался в лабиринте, повторялся и усиливался, и доставлял боль. Голову скрутило, виски заболели и запульсировали. Глаза стали слезиться. Ляля скрючивалась от боли. Сквозь слёзы изредка видела серьёзное, сосредоточенное лицо Степана. Таким она его ещё никогда не видела. Рыцарь, воин. Что он делал, было не понятно. Боль вообще мешала соображать. Но Тварь орала как безумная (куда вдруг делся её апломб и высокий стиль речи): "Стеффффан, сссука! Исссчезззни! Исссскромсссаю, кровью умоешшшшьсссся!» 

Ляля из последних сил подняла голову, которая звенела, как добрый бубен, перевернула телефон, злорадно лыбясь повторила: "Ага, щас" –  и вонзила ножницы во вторую камеру. Все пошло на спад. Тварь свернулась и словно полезла в кусты, напоследок злобно пнув Лялю где-то в мозгу.  Все-таки скорость реакции у неё была великолепная.

До вечера была тишина, словно ничего и не произошло, как и не было никаких интервенций и покушений. «Ладно, – решила Ляля. – Возьмём паузу. Всем надо подумать, вечером потолкуем».

9. Слабый и Сильный.

Весь день измученная утренней головной болью Ляля пыталась обдумать грядущий разговор. Но все было как-то скомканно. И, ложась в кровать, она так и не имела четкого плана.
В голове была только одна мысль: «Правды. Только правды».

Но как только она укрылась одеялом, она услышала шуршание листьев в голове. Тварь пошла на контакт сама, на опережение.

– Слушай меня внимательно, маленький Слабый. И не говори потом, что я была не честна и не дала тебе шанса на освобождение. Я вижу, что ты несколько отличаешься от своих соплеменников, и хочу тебя отпустить. Я готова уйти из тебя. Живи своей недолгой и ограниченной жизнью. Мне хватит и других тебе подобных. Мое предложение действует одни ваши сутки. Спасай себя, пока можешь, пока есть шанс.  Что скажешь, маленький Слабый?
– А ты ничего не путаешь? – удивилась Ляля – мне так кажется, что не в твоём положении диктовать условия. Ты во мне не целиком. Большая твоя часть в засаде у «норки». Селфи я больше делать не буду. Даже если ты изведёшь меня головными болями, выдержу. Я заинтересована, чтоб ты во мне не увеличивалась, Степан поможет. Так что я с тобой внутри как-нибудь проживу. А вот ты – не знаю.
Ты говоришь, что можешь уйти, но до сих пор не ушла (слиняла бы по-тихому и искала другую добычу). Что тебе помешало? Видимо нужно моё содействие, типа селфи? Так что, мне кажется, что ты блефуешь.

– Что ты хочешь, за то, чтоб помочь мне уйти? – прошуршало в ответ.
– Не за то, чтоб помочь тебе уйти, а за то, чтоб я тебя выпустила – хмуро уточнила Оля.
– Не придирайся к словам, Слабое Существо, ты не знаешь сущности многих вещей, да и слов тоже.
– Вот и расскажи мне. Я хочу правды. Ответь на мои вопросы, и поговорим о твоей капитуляции.  Оля четко поняла, что как бы ей паршиво ни было, Твари было ещё хуже. Шелестенье было слабее, чем раньше. Пару минут было тихо, Оля даже заволновалась, что её условия не приняты и молчание в данном случае – знак несогласия. Затем пролетел небольшой ветер с кучкой опавшей листвы. Прошуршал вздох.
– Вопрошай, Слабый.
«Вот уж воистину хорошая мина при плохой игре, – ухмыльнулась Ляля. – Не может удрать, а апломбу и гонору, как у завоевателя мира в лучшие годы. Хотя, если подумать, они и так завоеватели нашего мира (мозга)».

–  Зачем вы это делаете? Как? Расскажи мне сама, как ты видишь ситуацию.
Опять пара минут тишины.
– Какие у меня гарантии, что после этого ты мне обеспечишь проход?
– Никаких - жестко сказала Ляля - но я первая заинтересована, чтоб и духу твоего тут не было.
– Хм, странно, что ты догадалась, что речь идет именно о материи духа. Ты видимо ещё и умнее себе подобных.
– Не надо льстить и пытаться мной манипулировать, – Лялька не стала объяснять ей, что она имела в виду другой вид духа. – Рассказывай!

Раздался какой-то клекот, шуршание и понеслась тихая история:
«Представь себе, о, Слабое существо, расу сильных и прекрасных созданий. На несколько порядков прекраснее и совершеннее, чем вы, и гораздо более продвинутых. Наша раса никогда не интересовалась технической стороной развития, мы развивали исключительно себя, свои психологические возможности. Каждый из нас - уникальный инструмент, умеющий при благоприятных обстоятельствах, путешествовать между мирами и временами. Целиком, частично, поэтапно, возможны вариации.

Мы сами по себе – носители Силы. Более сильные нас не интересуют, мы знаем, что такие существуют, но они нам не интересны, пока не интересны. А более слабые для нас – всего лишь источник пищи, как для вас источником пищи являются ваши более слабые существа – животные.  Так что ничего личного, только пропитание.
 
Мы давно нашли границу нашего и вашего мира. Из-за неё часто к нам доходила пища. Одна была не пригодна, другая приравнивалась к деликатесам».

– Погоди – перебила Ляля – вы же не нашими телами питаетесь, что тогда ваша пища?
– Нет, ты все-таки отчаянно глупа, о Слабое Существо! – Ящерица начала шуршать своим смехом, как ногами по осеннему парку, заваленному листвой – что тут не понятного? Мы едим энергию ваших эмоций и чувств. Плотную пищу едят только очень низко-развитые существа, вы к примеру.

«Обжора без мотора, – подумала Ляля, хотела было поогрызаться, но решила, что слушать сейчас важнее и уточнила  –  А что несъедобно, а что деликатес?»
 – Вы хилые, слабые существа, – продолжала Ящерица, проигнорировав вопрос. – Вы даже не представляете, на сколько вы примитивны! Ваше тело настолько ограниченно, что вас даже жалко! Вы ломаетесь от падений! Вы истекаете кровью от порезов! Вы болеете от любой пылинки! А взять, к примеру, вашу температурную зону комфорта? Ноль градусов по Цельсию – вам уже холодно, плюс двадцать пять уже жарко… Я уж молчу, что при банальных сорока вы просто изжариваетесь…
– Погоди – Ляля искренне удивилась – ты, что изучала нас, откуда ты знаешь, что мы измеряем в Цельсиях?
– Не знаю я почти ничего о Вашей не развитой культуре, это и культурой то не назовешь. Как можно называть искусством то, что просто удалось удачнее раскрутить и разрекламировать, независимо от объективной ценности объекта. И конечно я ничего не знаю о Цельсиях. Просто я общаюсь напрямую с твоим мозгом. Я посылаю мыслеформы, которые твое сознание превращает в аналогичные образы из твоей жизни, твоего мира. Мне не нужно знать твой язык. Мысль – универсально конвертируется.  Если в твоем мире нет аналога тому, что я говорю, то твой мозг выдаст описательную схему.  А деликатесом, кстати говоря, являются ваши страхи, злость, ну, все, что вы зовете негативом. Позитив отвратительно не съедобен.
Зато особенно хороша сила ваших желаний. – Ящера сыто заурчала - Ваши «хотелки».
 
Ляля снова начала было пугаться, но поняв, что этим подкармливает ящерицу, ущипнула себя. Боль снова переключила ее. Все внимание переключалось на болевое ощущение, страх рассасывался, правда рука в месте щипания болела сильно. «Но физической болью она вроде бы не подкармливается, или нет? Ладно, не важно, потом разберусь, - и вслух спросила –  но, если вы и так получаете через границу наши эмоции, зачем лезть к нам, в нас?»

 –  Объемы, глупое Слабое существо, объемы пищи! Когда мы захотели увеличить объем получаемой продукции, мы стали пристальнее изучать границу. И обнаружили просветы, через которые можно проникать в ваш мир. По частям, но можно.

Но, проникая в ваш мир, мы застреваем в нем как в смоле, как и вы в нашем. Поэтому нужны были аппараты для передвижения в вашем мире. И лучшими готовыми повозками оказались вы сами.  Капля по капле, попадая в Слабого, я начинаю им манипулировать. Уговаривать впустить меня. Слабые настолько малоразвиты, что принимают мои слова за свои. И впускают меня.
Находясь в Слабом целиком, я могу брать на себя руководство его мышлением. Благо вы можете контролировать всего пару процентов своего мыслительного аппарата. А руководство остальными 98-ю процентами беру я, подавив активные 2 процента. Это не сложно. Я знаю, какие эмоции для меня самые питательные и полезные и, начинаю руководить Слабым, чтоб он включился на выработку этих эмоций. И питаюсь.
Получая питание, я получаю силы на жизнь, развитие и прогресс. Так что ничего личного, только развитие. Ты же за прогресс, надеюсь? Курица, я полагаю, не сердится, что ты её хочешь съесть. По большому счету, мы вполне гуманны. Мы вас не уничтожаем, а могли бы. Мы вас дополняем. Вы становитесь расширенной версией себя. Вы плюс мы. Или Мы плюс вы. Так вернее, управление в большинстве случаев все же переходит к нам. Вполне себе взаимовыгодный симбиоз.
Мы получаем нужную нам энергию ваших эмоций и желаний. Вы получаете идеи для вашего же техно-прогресса.
И прекрати себя щипать, объемы страха уменьшаются незначительно, а эманации твоей физической боли тоже съедобны, правда не столь калорийны и ужасно раздражающе пахнут!
– А что за голубые капли вылетали из меня? – Ляле уже хотелось плакать от боли в руке и всего услышанного.
– Я же уже сказала. Ты что, не слушаешь? Или совсем не понимаешь то, что я говорю? Нет, вот ты бы стала объяснять курице, почему ты её ешь и каким образом? Я и так опустилась ниже некуда, общаясь с тобой. Изволь хотя бы быть внимательной! – Ящера искренне возмущалась.
–  Я уже говорила, процесс перемещения между мирами идет на уровне духа. Глаза не зеркала души, как вы переврали нашу поговорку. Вы её не верно интерпретировали, что-то с путаницей слов «стёкла» и «зеркала». Глаза – это окна духа. Душа видна сквозь глаза и может через них входить-выходить.
Когда открывается проход между мирами, я отправляю каплю своей души из своих глаз, через глаза Слабого в него. Но, для гармонии и отсутствия катаклизмов, количество материи должно быть уравновешено. И мне приходится ровно такую же каплю Духа Слабого отправлять обратно в мой мир. Мои окна души уже закрыты и эта капля залипает в нашем мире, как в смоле. Мы даже сами её вытащить не можем, пробовали неоднократно. Не выходит. Потом эти капли сами как-то опадают и смешиваются с камнями. И для нас они бесполезны.  Этот механизм нами пока не особо изучен.

– А как вернуть назад наши капли Души? – замирая от страха перед ответом, прошептала девочка. – Но похоже на сей раз Ящерица не обратила внимания на ее страх или не учуяла ее надежды.

–  Этот вопрос мы не изучали. Чисто теоретически никак. Мы с той стороны отправить обратно не можем. Вы с этой стороны не можете их забрать. Вы вообще не владеете способом перемещения Духа. Разве что иногда, хаотично.
Но Слабые, по моим наблюдениям, так часто в течении жизни раскидывают свои капли Души, так часто нарушают свою целостность, что редко кто-то доходит до конца цикла с полным комплектом Духа. Вы мечете эти капли куда ни поподя: себе подобным, в деятельность, в мыслеформы о прошедшем или еще не случившемся. Словно не понимаете важности целостности! – Ящера говорила хоть и эмоционально, но как-то неожиданно аристократично. Это сложно вязалось у Ляли с ее страшной внешностью.

– А что происходит с выброшенными нами каплями – Ляля потихоньку начала успокаиваться, отчасти от того, что перестала себя щипать, отчасти от того, что снова заметила неподалеку Степана.
– Вот уж никогда не интересовалась этим вопросом – прошуршал смех Ящеры – не имею данных.
 – Сколько вас и скольких наших вы оккупировали? – Ляля слегка напряглась и даже зажмурилась (будто это могло помочь).
– Процентов 85-86 вашей расы.  Особенно легко руководить молодыми особями. Столько желаний! Очень вкусно! Только успевай подкидывай новую идею для хотения. Причем самое смешное, чем неосуществимей желания, тем больше выделяется деликатеса. И осуществлять желания мы практически не даём, не выгодно.  Так что у вас свобода хотения.  Хотеть можно, получить нет. Осуществление желания приносит хоть не долгую, но паузу в производстве нашей пищи. Проще не осуществлять.
 
– А что будет, когда мы умираем? – Ляля долго катала этот вопрос как конфету во рту, наконец, осмелилась высказать. Чем больше она слышала, тем грустнее становилась, понимая объемы проблемы.

– Я обычно не дожидаюсь окончания цикла. Ваши старые особи имеют обыкновение терять способность желать и становятся не слишком эффективны. Хотя, был у меня №186, там особь выделяла столько негатива до самого конца своего цикла, что я сидела до упора, у меня был тогда пунктик на вкус злости и ненависти, даже больше вкуса желания нравилось.

– А когда она умерла? – спросила Ляля. –  Ей представилась, сухонькая злая старушка, которая не любила всё и вся и злилась на детей, внуков, прохожих, магазины, телевизор, правительство.

– Вот тут вопрос не совсем удобный. Во время перехода остатков вашего Духа, мы вылетаем по этому же пути и возвращаемся в своё тело. И приходится охотиться заново. Но сейчас это не представляет сложности. Мы подкинули вам технологию открытия прохода через границу наших миров. Вот раньше это дааа, была проблема. Видишь ли, проход открывает глаз. Ну, глаза – окна Души. Окна открываются – проход открыт, окна закрываются – закрыт. Не так открываются, как вы моргаете, это совсем не то.
 
Как-то мы заметили, что ваши рисовальщики умеют открывать проходы. Они рисуют другого человека, аппаратик в их глазах (или в мозгу, как тебе угодно) улавливает сходство, настраивается на человека и открывает проход к его Душе, может посмотреть на неё.
При открытии прохода грани тонкие, а границы миров мы можем двигать по своему усмотрению. В общем, если вкратце, мы могли перемещать переход в натурщика с помощью аппаратика в глазах рисовальщика. Видимо, это есть у вас у всех, но пользоваться не все умеют.
Про некоторых ваших рисовальщиков даже ходили сплетни, что они душу крадут у натурщика. Что умирают натурщики от этого быстрее. Отзвуки понимания того, как это работает, не более того.
Ну да ладно, когда наши умы поняли, что вы предпочитаете технократическое развитие, был изучен глаз рисовальщика и создан на его основе метод открытия прохода в вас во время копирования образа. Но теперь уже при помощи фотоаппарата. Правда дистанция пока имеет значение. Все, что больше полутора метра хоть и открывает проход, но не даёт достаточно времени для проникновения в вас и выброс ваших частиц. Зато близкое расположение (фото глаза, к примеру) уменьшает расстояние и увеличивает объем, т.е. большая часть меня может перейти, выкинуть часть Слабого и закрепиться. 
Ящер заурчал-зашуршал и добавил: «Я рассказала, спрашивай, если еще что-то не понятно».

 – Давно все это происходит? Давно вы начали в нас проникать?
– В каком летоисчислении тебя интересует данный вопрос?
– В нашем, в годах. – Ляля почувствовала иронию в голосе Ящеры и резво перебила её ответом.
– Ну, примерно лет 200 назад, когда был изобретен первый фотоаппарат. Но тогда это были лишь опыты наших ученых, какие-то отдельные акты проникновения.
Кроме того, вы тогда боялись связываться с фотографией.  Чувствительные Слабые типа тебя тогда встречались чаще, и они распространяли информацию о потере души через фото. Механизма они не понимали, естественно, но выводы делали в целом верные.  Ой, сколько потом баек было придумано: и фотографировать спящих нельзя, и мертвецам глаза рисовали, вы такие затейники! Как там у вас говорят: «Слышал звон, да не знает, где он».

– А помнишь, ты говорила, что предпочитаешь покидать наши старые тела, что в молодых  больше желаний и вкуснее? А как? Ты ж вязнешь в нашем мире?
– Ну, я не совсем так говорила – Ящера печально вздохнула – сложно физику-теоретику объяснять дедсадовцу о своей жизни и работе. Я пытаюсь подбирать простые слова, чтоб ты поняла, а они не всегда точно отражают суть. Лишь примерно. Но если объяснять совсем на пальцах: помнишь, «Глаза – окна Духа». Обычно эти окна закрыты. Открывать–закрывать их по своему желанию (как мы) вы не умеете. Но они открываются самопроизвольно в момент высокого накала эмоций (энергий). Страх это или экстаз, абсолютно все равно.
Высокий накал энергии открывает проход. Я могу запугать Слабого, восхитить, мне все равно. Главное повысить градус накала и проникнуть сквозь открытые окна в новое (молодое) тело. 
Кстати, ваше соитие идеально приспособлено для этого. Опять же, вы все зациклены на сексе. А в момент экстаза у вас окна нараспашку. Иди куда хочешь! В связи с этим мы даже закинули вам понятия сексуальных революций (их было несколько, если ты в курсе).   

– А что вы еще нам подкидывали? – На Лялином лице появилась моська недоверия.
– Пф! – фыркнула Ящера - Да уйму всего! Неужели ты думаешь, что вы жили себе тысячелетиями в грязи, не знали ничего быстрее лошади и вдруг в течении каких-то ста лет резко поумнели? Ага, сами по себе? Придумали машины-паровозы-самолеты-ракеты, расщепили атом. И всё за какие-то 50-100 лет? Что правда? Типа жил был дурак и вдруг стал гением? Так бывает? Нет, конечно. Просто фотография стала прочно входить в вашу жизнь.
Да, расстояния от фотоаппарата до людей были больше, вселение медленнее, но процесс шёл. Мы постепенно ускоряли процессы. С появлением селфи это приобрело совсем другие скорости. Миллионы людей делают миллионы селфи в день, чтоб выложить в соц. сети (их, к слову сказать, тоже подкинули вам мы – идеальное место для хвастовства и показухи всех ваших слабостей.) 
Имея селфиманию в вашем мире, полное проникновение в Слабого можно сделать за несколько минут. Неслыханные скорости! Абсолютная победа наших учёных! Кстати, если б не ваша гордыня, желание хвастаться, казаться, а не быть, ничего бы не вышло. Если б не ваше желание хвастаться, нам бы не за что было зацепиться. Но, у всех есть слабости, мы это понимаем. У нас они тоже есть.

– А как мне узнать, что ты честна со мной? – Ляля спросила это скорее риторически – А вдруг ты меня запугиваешь, чтоб я тебя отпустила?
– Спроси своего Стефана Змееборца, – с неприязнью произнесла Ящера. – Ты видишь больше своих соплеменников, но и ты слепа. Ты не зришь, что находится внутри тебя. А если б ты могла, не относилась бы к своему Стефану-мученику как прежде. Видела бы ты, как негуманно он меня сейчас держит. Он меня прижал к полу своей гигантской вилкой и, между прочим, иногда мне даже больно!

Дальше пролетело какое-то непереводимое ругательство, смысл которого Ляле был не явен.

– Как я могу дать тебе уйти? – вздохнула Ляля – поподробней можно?
 – Да все элементарно, Слабачок!  - Ящера издала долгое шипение. Видимо Степан опять весьма негуманно прижал ее трезубцем. – Селфи глаза и я уйду.

– Ты можешь обмануть и наоборот пропустить в меня большую часть.
–  Целиком все равно не успею, одного селфи не хватит. На несколько ты не пойдешь. Да и Стефан не позволит, проследит за процессом ухода. Тебе очень повезло, Слабый.  Не каждый в такой прочной связке со своим Хранителем. Без него я б тебя, в конце концов, подчинила себе.

– Все, мне уже просто противно,– хмуро произнесла девочка. – Давай покончим с этим.
Она сходила к брату в соседнюю комнату, попросила на минуту его телефон и сделала селфи, глаза, чтоб быстрее. Степан проследил.

10. Эпилог.

Ночь была лёгкая, летняя, ласковая. Где-то в скверике булькал соловей, редкое явление для города, надо признать.

Теперь Ляля болтала со Степаном только по ночам, во сне. На день уже её не хватало, слишком сильно она погрузилась во внешний мир. И хотя Степан заставлял ее медитировать, но внешний мир то засасывает. А внутренний так и остается террой инкогнитой.

– Ну и что будешь делать? – спрашивал ангел сидя на краю Лялькиной постели.
– Готовлюсь к поступлению, хочу учиться на психолога. Надо ж как-то разбираться с головой человеческой. Она и так «предмет темный и исследованию не подлежит», а у нас тут ещё и вторжение.  Практически полный захват планеты. И никто не в курсе. Все считают, что всё само собой.
– Дядь Степ, а их можно как-то уничтожить?
– А зачем? – поднял одну бровь Стефан.
– Ну, они ж типа плохие, – не нашлась, как сформулировать Ляля.
 – А вы, типа, хорошие? – блеснули его зубы – да вы уничтожители покруче будете. От них экология хотя бы не страдает.
А какую музыку они пишут, мммм ! – протянул он мечтательно, не в пример вашей современной. Да даже не в пример вашей классике. Так что нет. Уничтожать мы их не будем. Равно как и вас.

Ангел-хранитель подошел к окну и стал смотреть на огни ближайших домов.
Несмотря на глубокую ночь, во многих окнах горел свет. Везде жили люди и все чего- то очень хотели. 
Ляля подошла и встала рядом. Стали смотреть вместе.
В ночных освещенных окнах мелькали люди. Что ж им не спится то? Что ж им всё время что-то надо?

«Дядь Степан, помог бы ты им, а? Ну грех смеяться над убогими. Ну, ты посмотри на них! Подневольные ж люди…» – процитировала Лялька фразу из любимого фильма.
 
 «Лабор ист эст ипсе волюмпас»! Что означает: труд уже сам по себе есть наслаждение» – ухмыльнувшись в такт ей, ответил Стефан Змееборец.
– Так что, будем трудиться.
Кстати,  Лёвка твой через месяц вернётся. Готовься, надо будет его тоже подключить.
А пока не приехал, садись, пиши рассказ, про всю эту кашу, про селфи и ее побочные явления.  Да закидывай это в интернет.
Пора, пора на эту тему открывать окна этого вашего, как его ж там, Овертона, мать их!»