Неудачный призыв
Осенью 1981 года меня призвали на действительную военную службу. После проводов, которые заочно отмечали по всему району (за водкой постоянно приходили посыльные от Армяна - то Писарь, то Галуха с разбитым лицом), утром от кинотеатра «Лето» автобусы набитые призывниками направились в Батайск, где находилась пересылочная военная часть.
В то время в армию принято было наряжаться, как на церковную паперть – все знали, что «цивильную» одежду в части заберут, и поэтому одевались в чудовищные обноски, как партизаны, долго не имеющие сношений с регулярной армией. Некоторые стриглись наголо, под внушением бывалых: поговаривали про садистские методы стрижки армейских «парикмахеров». Впрочем, в автобусе я познакомился с тремя приятелями, которые выглядели, как нормальные городские подростки: джинсы, свитера и длинные волосы. После бессонной ночи в легком похмелье, мы ржали над остротами друг друга, и вообще выглядели на фоне угрюмой толпы будущих защитников довольно беспечно. На призывном пункте так и держались вчетвером. Алкоголь провозить в часть не было решительно никакой возможности. Но у каждого оказались заначки дури, у кого-то довольно увесистые. В части за нами никто особенно не следил: выгрузили, показали, где казарма, где столовая, и передали «покупателям» - сержантам с зелеными погонами. Кто-то расспрашивал их о порядках и дедовщине на заставе, которая находилась где-то на границе с Турцией. Мы же были из числа тех, кто разбрелись по огромной территории части. Все ждали поезда.
Мы беззаботно выкурили очередной косяк после обеда недалеко от столовой за уборными, когда кто-то увидел ментов, направляющихся в нашу сторону. Вполне возможно, что два представителя правоохранительных органов просто хотели в туалет. Но мы быстро растоптали «пятку» и приготовились «скинуть» небольшие припасы - с собой у нас была пара маленьких шариков. Но как только мы обогнули туалет с задней стороны, чтобы проследовать к столовой, навстречу вынырнул один из милиционеров. Второй обошел сзади, и мы попали в капкан. Нас обыскали и, торжествуя, извлекли из кармана джинсов нашего приятеля маленький шарик.
Далее последовала обычная в таких случаях разводка: «Все ребята отслужили… Теперь ваш дом – тюрьма» и т.п. Вступили в переговоры. Свободу друга правоохранители оценили в сто рублей. Мы все скинулись – оказалось около 80 рублей. Это была месячная зарплата дворника. Вымогатели с показной неохотой согласились.
Мы выдохнули с облегчением. Но преждевременно. Сотрудники милиции показали пальцем на нас своим напарникам, и те к концу ужина у входа в столовую уже прохаживались в ожидании наживы. Они остановили нас, долго и безуспешно вымогали денег, пытаясь уличить в том, что мы находимся в состоянии наркотического опьянения. Один из них кричал, что сейчас отвезут нас на экспертизу. Запомнились его «следственные эксперименты».
- А ну-ка плюнь, плюнь! – поочередно призывал он каждого из нас, видимо считал себя специалистом, - Ага, видите им даже плюнуть нечем, у них сушняк! Они точно под кайфом!
Мы смотрели на него как на идиота. Больше мы с вымогателями в переговоры не вступали. Тем более предложить было уже нечего. После непродолжительных конвульсий «эксперт» пригрозил нам, что он этого так не оставит, и отпустил.
Подлость состояла в том, что они сообщили военному начальству о своих «подозрениях». Когда ночью команду с вещами уже выстроили на плацу для отправки к месту службы, офицер зачитал наши фамилии «Иванов, Петров, Сидоров, Терпугов выйти из строя! Остальные напра-аву! Шаго-ом арш!». Когда мы вчетвером в недоумении остались на площади, он сказал, чтобы мы утром были у штаба в 9:00, и удалился.
Мы переночевали в какой-то ближайшей казарме. Утром с тревогой перебирая версии развития событий, подошли к штабу. Дежурный капитан сообщил, что мы можем отправляться домой. Но ненадолго. Через три дня самостоятельно необходимо прибыть к девяти часам на призывной пункт. Нам сменили команду. Теперь мы будем служить в мотострелковых войсках. Так теперь называется пехота.
Национальный вопрос
Мы долго поездом ехали в сторону Южного Урала через Чечню, Калмыкию, Казахстан, подбирая новое пополнение. В конце концов добрались до учебной части в небольшом городке Чебаркуль под Челябинском. Нас четверых ростовчан разлучили по разным подразделениям. Я попал в роту, где готовили операторов-наводчиков БМП. Учебная рота – около ста человек курсантов. Из них порядка двадцати оказались чеченцы, еще около десятка калмыков, несколько казахов, узбеков, один грузин, остальные русские из разных городов и весей. Учитывая пресловутую разобщенность последних, конфликтов на межнациональной почве было не избежать.
Как-то во время построения в казарме у меня из нагрудного кармана выпали документы и фотография Ленчика. Чернявый худой чеченец подхватил снимок и, в ответ на мое требование вернуть, отвел руку с фотографией за спину. Он практически не говорил по-русски. Мне ничего не оставалось, как врезать ему в челюсть. От неожиданности он выронил трофей и что-то заверещал. Нас обступили. Он смотрел на меня, как дикий зверек, но отвечать не стал. Поспели сержанты и нас развели. Это было самое начало. Не все еще сбились по национальному признаку.
Спустя пару месяцев, глядя, как быстро завоевывают авторитет чеченцы, которые держались друг друга и всегда заступались за своих, калмыки решили последовать их примеру. Вообще надо сказать, что эта самоидентификация по национальному признаку была сродни вирусу. Чеченцы откровенно задирали русских. Те обычно не отвечали. Даже сержанты побаивались вступать с ними в конфликт. Каптером тут же был назначен самый авторитетный чеченец. Единственный грузин, поначалу дружелюбный, вдруг вспылил в ответ на невинную просьбу какого-то русского сослуживца. И вообще, глядя на чеченцев, он стал выражать негодование по малейшему поводу, самоутверждаясь, как кавказец. У него даже акцент усилился. Так вот на стрельбище, где было большинство калмыков, я заметил, как задирать разобщенных сослуживцев начали уже они. Тут и там возникали какие-то конфликты на ровном месте. Калмыки явно чувствовали себя командой. Наконец, они что-то не поделили с чеченцем, который там был один. Завязалась драка, в которой победили калмыки. Сам я, впрочем, этого не видел. Моя смена стреляла по ночным мишеням, и я был в БМП.
Но когда мы вернулись в расположение, чеченцы уже ждали у входа. Все вернувшиеся с Огневого городка проходили сквозь коридор чеченцев. Я сразу даже не понял, что случилось. Нас встречали перекошенные от злости лица, высматривавшие своих обидчиков. Не успел я пройти к умывальникам, как сзади раздалось какое-то движение и крики и топот. Я обернулся и стал свидетелем кровавой расправы.
Чеченцы выхватывали из толпы подряд всех калмыков и осыпали их градом ударов. Кто-то бросился в темноту к кроватям, их волокли назад или добивали прямо там. Лупили руками, ногами, бляхами от ремней и табуретами (как без них). Шум стоял, как в боях без правил. Самый рослый и полный калмык пытался сопротивляться, но на него налетели сразу человек пять. Ни одного калмыка больше не было видно. Остальные попрятались. Тут каптер что-то закричал и все отступили от потомка чингизидов. Видимо горцы решили, что бить одного впятером – это не по-мужски. Каптер снял ремень, откинул его в сторону и крикнул калмыку, что они будут драться один на один. Тот окровавленный огромный и злой стоял, тяжело дыша, перед чеченцем, который был в полтора раза меньше. Бой был короткий. Чеченец коршуном налетал на калмыка, тот медведем крутился вокруг своей оси, пытаясь уклониться от ударов. Это было скорее избиение. В какой-то момент калмык, отмахнувшись, угодил каптеру в голову, тот чуть не упал, и все чеченцы с ревом были готовы наброситься на жертву снова. Но чеченский боец что-то опять закричал им, и они отступили. Думаю, что калмыку пришлось бы туго, если бы в какой-то момент в казарму не зашел старлей Беляев – наш командир взвода. Видимо просто было его дежурство. Весь пол был заляпан кровью. На простой вопрос: «Что происходит? Где дневальный?» все стали потихоньку расходиться. С офицерами считались. Беляев скомандовал отбой и вызвал сержантов, выяснять, что произошло. Где они были во время инцидента, убей, не помню.
Все письма приносили каптеру. Он раздавал их личному составу. Ленчик писала мне каждый день, но приходили письма раз в неделю. Чеченец с уважением передавал мне очередную пачку, и цокал языком: «Э-э, какая верная девушка. Завидую тебе, да».
Вообще же не только национальность имела значение. Среди чеченцев выделялись городские, хорошо говорящие на русском. Именно они быстро заняли все доходные места: кто-то устроился на вещевой склад к землякам, кто-то хлеборезом. К своим собратьям из аулов они относились снисходительно, как к дикарям. И просто так по национальному принципу за них не вписывались. У меня до сих пор остался шрам на брови после драки с одним горцем на стрельбище (он угодил мне крышкой от котелка, я ему разбил нос). Никаких последствий эта стычка не имела. Жадность при раздаче пищи – не повод заступаться за земляка. Сами разобрались и ладно.
Сержанты
Сержанты в учебке имеют вес. Особенно, если они успели прослужить больше года. В нашем взводе было два сержанта. Один деревенского вида паренек отслужил на полгода больше нас, и всерьез не воспринимался бойцами. Хотя «курсы» вынуждены были обращаться к нему «товарищ младший сержант», но с ним общались как с ровней. Могли попросить у него закурить, например. Он реагировал только на очевидные случаи неподчинения или панибратства. Не таков был другой. Сержант Криницин отслужил уже год к моменту нашего прибытия, и было видно, как он пытается держать дистанцию с подчиненными. Он был подчеркнуто культурен, никогда не ругался и не распускал руки, в отличие от своих коллег по другим взводам. Мне было трудно относиться к ровеснику с должным его статусу почтением и без иронии, но я никак специально не выдавал своего отношения. Несмотря на это сержант Криницин сильно невзлюбил меня. По каким-то моим репликам, он сделал вывод, что я «слишком умный», и все время пытался доказать (возможно, себе), что он здесь начальник, а я подчиненный.
Действовать он, старался строго по уставу. Любой повод был хорош, для того чтобы заставить меня поверить в его могущество. В качестве наказания он использовал физические нагрузки. Первое время после отбоя мы бегали вместе. Бегал он, впрочем, в кедах, а я в сапогах. Мы могли обежать с ним всю часть, но понять, чего он от меня добивается, я не мог. Я не жаловался, не просил меня понять и простить. Я просто бегал следом за ним. На следующий день ему опять что-то неуважительное мерещилось в моей интонации и все повторялось вновь.
Наконец, он не выдержал, и в качестве наказания, я теперь вынужден был бегать на месте в сушилке. Где температура была больше восьмидесяти градусов. Это все равно, что бегать в сауне. Сам он сидел напротив и командовал «Выше бедро!». Когда, у меня уже стала кружиться голова, я остановился и стал медленно опускаться на пол, он вскочил и радостно заорал:
- Встать!
Когда я поднимался, пытаясь перевести дыхание, он подскочил ко мне и ударил меня под грудину.
- Что! Теперь понял?!
Я задохнулся и помотал головой. Он застонал и вышел. Кажется, в ту ночь сержанты выпивали.
Однажды, сержантам было поручено взять с собой пару солдат и съездить в Чебаркуль за какой-то надобностью. Это были разбитные сержанты из других взводов. Я знал их только в лицо. В расположении в тот момент было несколько бойцов, в том числе и я. Сержант, очень похожий на актера Юрия Гальцева, обрадованный возможности провести время на гражданке, начал суматошно отбирать себе кампанию.
- Так, ты и ты, - он показал на меня и еще одного «курса», - Бегом привести себя в порядок, пойдем в город.
Мы начали было собираться, как он остановил меня:
- Отставить!
Посмотрел вокруг и подозвал другого бойца, - Вот ты! Ты собирайся…
- А почему не я? – спрашиваю озадачено.
Он оглядел меня недоверчиво еще раз и сказал:
- Не… Ты остаешься. Сколько волка не корми, он в лес смотрит.
Марш-бросок
Физическая подготовка заключалась в основном в утренних (а у кого-то и вечерних) пробежках по морозной темноте. Один раз, впрочем, розовощекий молодой замполит решил устроить нашей роте учения с марш-броском на лыжах на десять километров. Капитан вообще любил устраивать соревнования с комсомольским задором. Забавно было наблюдать за узбеками, впервые увидевшими лыжи. Но и в наших местах этот вид спорта знаком был мне лишь потому, что отец как-то принес домой лыжи, и я несколько раз становился на них. Зимы в Ростове-на-Дону не способствуют культивированию этой дисциплины. В остальное время, как и остальные пацаны, я мог кататься в основном на санках и коньках. Другое дело пройти на лыжах по зимнему уральскому лесу по пересеченной местности в тридцатиградусный мороз десяток километров с «боевой выкладкой». Собственно «боевым» был только автомат со штык-ножом. Остальная поклажа – подсумок, противогаз, вещмешок, фляжка - нужна была лишь для весу. Чтобы в длинной шинели, держа трехпалыми рукавицами лыжные палки, под шлёпанье приклада по заднице, ты путался во множестве опоясывающих тебя помочей, преодолевая многокилометровую лыжню. На финише у тебя мокрое нательное белье, ты дымишься паром и с тебя, как с лошади, летит пена. Учитывая, что баня по расписанию полагалась солдату раз в неделю, представить запах в казарме после марш-броска не сложно.
Самое трудное оказалось не устоять на лыжне, и не добраться до финиша с лыжами под мышкой, а не потеряться в лесу. Несмотря на внятную колею, пара бойцов не преуспела в ориентировании на местности. Решили срезать наискосок и до финиша не дошли. Неунывающий замполит кажется даже обрадовался такому приключению. Мы не успели согреть руки об алюминиевые кружки с чаем, как он выстроил нас в цепь, и мы стали прочесывать заснеженный лес, местами проваливаясь в сугробы до штык-ножа. Никого мы конечно не нашли. А вернувшись на исходную позицию, обнаружили пропавших бойцов возле армейских термосов с остывшим чаем в руках. Покружив по лесу сами набрели.
Остальные марш-броски состояли в том, чтобы строем бегать на стрельбище в Огневой городок, который находился в пяти-шести километрах от части.
Стрельбы
В летний период солдаты в основном занимаются каким-нибудь благоустройством территории или нехитрыми строительными работами – копают, красят и т.п. В этом смысле мне повезло: я попал в зимний период, когда работ на воздухе по объективным причинам становится меньше, и для огневой подготовки было достаточно времени. Это вовсе не исключало всяких дурацких армейских затей. Например, однажды мы провели день на Огневом городке лишь с одной целью, нужно было выкрасить в радикальный черный цвет рельсы, по которым в полях движутся мишени, имитирующие разную технику. Видимо предстояла какая-то неожиданная проверка боеспособности. У нас не было не только краски, но и кистей. Ржавые полозья отчищались от снега и красились разведенным в солярке битумом. В качестве кистей использовали палки с намотанными на них тряпками.
Но в основном мы стреляли. Наша рота готовила операторов-наводчиков БМП (боевой машины пехоты). Экипаж БМП состоял из командира, механика-водителя и оператора-наводчика. Первые двое располагаются друг за другом в своих тесных отсеках в передней левой части корпуса машины. В распоряжении же оператора-наводчика башня БМП, оснащенная танковым пулеметом ПКТ, пушкой «Гром» и даже ПТУРСом (эта такая противотанковая управляемая ракета, которая тогда называлась «реактивным снарядом»). Делать пуски настоящих ПТУРСов было дорого. Я запускал ПТУРС один раз на показательных учениях. Да и то в воздух поднималась не боеголовка, а управляемая болванка. Говорили, что стоимость одной такой ракеты равнялась цене «запорожца». Поэтому ПТУРСы мы больше запускали на тренажерах. Были такие ЭВМ в ту пору, где ты мог тренироваться удерживать рукояткой наподобие джойстика дрожащий кружок на цели в течение короткого времени полета ракеты (около десяти секунд). Надо сказать это было не просто. Это были мои первые компьютерные «стрелялки». Сейчас любой пацан натренированный игрой в Battlefield или Call of Duty легко сбивает вертолеты всякими ПЗРК. Подозреваю, все дело в качестве тренажеров.
В основном на стрельбище мы палили из пушек и танковых пулеметов. Отдельное удовольствие из пулемета стрелять по ночам. При ночных стрельбах нам выдавали трассирующие патроны, которые предназначены для указания направления стрельбы. Следовало заражать в ленту чередуя обычные патроны с трассирующими в пропорции 1:5, т.е. один патрон трассирующий чередовался с пятью обычными. Но за этим мало кто следил, и мы порой вставляли их через один, а то и сплошь одни трассеры. И таким фейерверком поливали во тьме все что двигалось.
Надо сказать, что у орудия «Гром» очень сильная отдача. Во время первого инструктажа нам внушали:
- Навел на цель, оторвал башку от прицела – жми спуск. А за мишенью наблюдай через триплекс.
Ага. Разве что увидишь в этом узком окошке. А в прицел мишень очень хорошо видна. Глаз не оторвать. Как только я навел на цель, большой палец тут же сам нажал на кнопку спуска. От удара у меня чуть не соскочил шлем с головы. Если бы не резиновая накладка, я бы лишился левого глаза. Им целиться я уже не мог. Я видел только черноту, которая постепенно превратилось в тёмно-фиолетовое изображение. Цвет этим глазом различать я стал только, когда БПМ вернулась в бокс. У многих после первых стрельб я с удовлетворением обнаруживал характерный синяк вокруг глаза.
Несанкционированный выстрел
Разумеется, прежде чем стрелять из боевого вооружения БМП мы немножко тренировались. Как-то вечером в закрытых боксах наш взвод отрабатывал на скорость упражнения по зарядке и разрядке вооружения на БМП. В шлемофоне раздавался шипящие команды «К бою», «Заряжай», «Огонь». Операторы запрыгивали на БПМ, ныряли в люки, лихорадочно заряжали ленту в пулемет и засылали в пушку снаряд. Следовали доклады бойцов по шлемофону «Курсант такой-то к бою готов…». Затем нажималась кнопка, следовал сухой щелчок. Все. Условная цель поражена. Далее все действия в обратном порядке: разрядка орудий и по команде «К машине» операторы выскакивают из башни, и спрыгивают с борта.
В ствол загоняли деревянные муляжи снаряда (он назвался «выстрелом»). И одному бойцу не хватило реквизита. Тогда взводный достал из ящика настоящий «выстрел» и протянул курсанту, со словами:
- Когда будешь отрабатывать, помни, что при команде «огонь» нажимать на спуск не надо. Просто имитируешь нажатие. Понял?
Похоже, боец либо не очень хорошо знал русский язык, либо подвела мышечная память, либо его IQ был равен его возрасту. Выстрел в боксе вызвал такое эхо, что оглушил меня в шлеме даже внутри БМП. Мы все выскочили из люков. Старлей, спотыкаясь, скатился по железной лестнице с командного пункта. В закрытых воротах бокса зияла рваная дыра. Все бросились наружу из задымленного ангара. Ровно напротив этих ворот стояла одна из боевых машин, на которых мы приехали на стрельбище. Вокруг в снегу лежали старослужащие механики-водители и матерились. В момент рокового выстрела они сидели на башне машины и мирно перекуривали. Болванка со свистом пролетела над их ушанками, и они посыпались вниз как горох. Обошлось без жертв. Обделались лёгким испугом.
Вывод: если для спектакля у тебя нет нужного реквизита, не надо вешать на стену настоящее ружье.
Комбат
Однажды майор Борисов решил приехать проверить огневую подготовку бойцов. Комбат был небольшого роста. Он высоко поднимал свой волевой подбородок и орлиный нос. Всегда в отутюженной форме и в блестящих сапогах, он источал харизму. Настоящий полководец.
Собственно, как выглядят стрельбы. Боевые машины двигаются по полю параллельно друг другу. Перед ними тут и там поднимаются зеленые фанерные мишени, имитирующие различную технику и живую силу. Мишени двигаются и через неопределенное время опускаются. Задача оператора-наводчика обнаружить их, во время короткой остановки навести орудие, и сделать выстрел. Можно стрелять и в движении, но шансов попасть меньше. Так продолжается до тех пор, пока механик-водитель не повернет в сторону Огневого городка, т.е. к строениям с высокой смотровой застекленной башней – командным пунктом. В момент поворота оператор должен одновременно поворачивать свою башню орудием в сторону леса, т.е. орудие всегда смотрит в сторону полигона, где расположены мишени. Офицеры наблюдают за картиной «боя» с командного пункта и отдают по рации команды.
Было известно, что комбат Борисов любит зрелища: атака для него выглядит убедительно лишь тогда, когда он со своей стеклянной вышки наблюдает шквал огня, бурю и натиск в одном флаконе. Поэтому офицеры инструктировали нас так:
- Не важно, сколько целей ты поразил. Не обнаружил мишень, или не успел навести - цель исчезла, все равно стреляй. Важно, чтобы обратно вы не привезли ни одного снаряда. Должен быть огненный смерч. Все выпускаете в сторону леса.
Когда поднимались мишени, я палил по ним по три-четыре раза. Даже если попадал с первого выстрела. Фанера разлеталась в щепки.
Вернувшись, мы стоим у бокса и наблюдаем за следующей сменой. Грохоча из всех орудий, машины проехали по полю до точки разворота. И тут все обратили внимание, что крайняя БМП, которая находилась как раз на линии наблюдательного пункта, не повернула башню. Все разом заговорили: «Что он делает? Вы только гляньте. Кто в этой машине?». Никто не успел высказать предположение, что бойцу грозит за грубое нарушение инструкций прямо на глазах у командования батальона, как орудие взбесившейся БМП дрогнуло, его окутало дымом, раздался звук залпа. Затем второго. Где-то над нашими головами зазвенели стекла. Я живо представил себе невозмутимый бронзовый профиль комбата Борисова, в позе римского героя наблюдающего за полем битвы. И последующую панику с заползанием под столы. Внизу уже забегали командиры. Навстречу машине кто-то бросился, размахивая руками.
Оказалось, что когда БМП разворачивалась, курсант с ужасом обнаружил, что у него осталась два снаряда. Он не обратил внимания на то, что машина УЖЕ развернулась. И недолго думая зарядил снаряды один за другим «в поле»… как ему казалось. И только, когда дым рассеялся, он увидел в триплексе приближающуюся вышку, трясущуюся от жесткого гусеничного хода.
А там, на вышке, было от чего трястись. Обстановка была максимально приближена к боевой. Все, как любил комбат Борисов.
Наряды
Кроме огневой подготовки служба в учебной части состояла из нарядов и всяких глупостей, типа строевой или политической подготовки. Последние - не были определяющими. Расскажу про наряды.
Все наряды схожи были в одном: они круглосуточные. Когда ты заступаешь в наряд, то спать можно только урывками. Редко больше полутора часов непрерывного сна. Если удалось за сутки поспать часа четыре – тебе повезло. Это было похоже на китайскую пытку.
Наряды в основном заключались в карауле. Иногда вся рота дежурила по кухне. Ну, и порой кому-то приходилось дежурить по казарме. Начну с последнего. От простого к сложному.
Дневальным я был, по-моему, один или два раза. Этого хватило, чтобы понять, что это абсолютно скучный и унизительный вид наряда, который следует избегать. Кроме того, что все дневное время проходит в уборке помещения и мойке полов, периодически поочередно (обычно три человека в наряде «по роте») ты вынужден стоять на «тумбочке» - небольшом возвышении напротив входа в казарму, и принимать стойку смирно, когда кто-то из офицеров или сержантов заходит в расположение. Еще в твои обязанности входит орать дурным голосом «Рота, отбой!» или «Рота, подъем!» в зависимости от времени суток.
Наряды по кухне мне никогда не нравились: засаленный пол, баки, котлы и море посуды вызывали у меня идиосинкразию. Хотя там можно было от пуза пожрать. Не сказать, что деликатесы, но обжаренный на растительном масле хлеб весьма утолял патологическое чувство голода. Кому и кобыла – невеста. Были воины, предпочитавшие дежурить по кухне. Помню, один рыжий парень из под Смоленска ласково называл еду «хавушка». Он мог сожрать кастрюлю варенного сала в одно лицо. Думаю, многие из новобранцев перешли бы к афганским моджахедам, если бы у них лучше кормили.
Надо сказать, культ жрачки первые полгода службы доводил до трагических курьезов. Как-то курсант из соседней роты бежал на построение из «чипка» (армейского магазина) и на бегу запихивал в себя булочку. Что-то пошло не так, и кусок застрял в трахее. Он потерял сознание от нехватки кислорода и упал. К тому времени, когда его обнаружили, и пока притащили в санчасть, он умер. Никто просто не догадался посмотреть, что у него во рту.
Приготовление завтрака начинается ночью, расставляется посуда, разносится еда. Идет несколько потоков подразделений всего полка. Затем все убирается, моется, готовиться обед, и расставляется обратно. После обеда все повторяется заново. Эта карусель длиться до глубокой ночи. Возможности прилечь в столовой сведены к минимуму даже в немногие минуты отдыха. И только на лавках или столах. Слава богу, это случалось не часто.
Основное время мы проводили в карауле.
Караул
Ну, и главный нарядом в нашей учебной части был караул. Один-два раза в неделю наша боевая задача состояла в охране разных военных объектов. В моем случае это были склады ГСМ. Сутки распределялись в этом случае таким образом. Все делились на смены: дежурная, «бодрствующая» и «отдыхающая». Каждая смена длиться два часа. Когда ты приходишь из караула, ты - бодрствующая смена, ты находишься в караульном помещении, но не можешь спать, потому что ты в запасе на всякий пожарный случай. Кто-то из этой смены по очереди еще стоит на часах у крыльца самого караульного помещения. Это называлось «стать на собачку». Дополнительный час на сорокаградусном морозе. Остальные борются со сном в тепле. Можешь учить устав караульной службы, чистить оружие или подшивать подворотничёк. Главное – не спать. Первые полгода службы это исключено. Наконец, отдыхающая смена уходит в караул, и ты можешь занять чье-то нагретое место на топчане и, накрывшись шинелью, поспать пару часов. Это в случае, если сержанты или начальник караула сочтет, что ты этого достоин. Ты закрываешь глаза, проваливаешься в темноту, а через минуту тебя уже будят – пора на караул. Ты натягиваешь сапоги, получаешь из «ружпарка» автомат и в лютый мороз тащишься за «разводящим» сержантом менять коллегу.
Окоченевший часовой уже крутиться поближе к месту смены караула. Он видит, кто приближается, но произносит уставной сакраментальный вопрос:
- Стой! Кто идет?!
Сержант отвечает. Происходит что-то типа обряда. Сменяемый вытаскивает ногу в сапоге из валенка – ты всовываешь в нее свою, пока из него не вышло все тепло. Затем тоже повторяется с другим валенком. Затем он выпрастывает одну руку из тулупа – ты влезаешь своей рукой в теплый рукав. Он выскальзывает из другого рукава – ты, зажав рукав шинели, вползаешь полностью в тулуп, поднимаешь воротник. Всё.
- Пост номер один, трехсменный, круглосуточный сдал.
- Пост номер один, трехсменный, круглосуточный принял.
Развод топает на другой пост, а ты остаешься один в полном одиночестве. Зимой на Урале бывают жесткие морозы. Ты дышишь в заиндевелый воротник тулупа, чтобы согреться притоптываешь валенками тропинки по периметру складов, обнесенных колючей проволокой. За «колючкой» выситься темный лес и только где-то далеко между деревьев иногда пробегают поезда дальнего следования. Ты провожаешь светящиеся окна и представляешь, как в теплом купе какие-то свободные люди пьют горячий чай или даже коньяк, закусывают жареной курицей или котлетой «по-киевски», рассказывают анекдоты, флиртуют с проводницами, и делают еще черт знает какие немыслимые вещи. А ты подпрыгиваешь тут в дремучем лесу в нелепых валенках и вонючей овчине, и мечтаешь о «гражданке», о «цивильной» жизни вне армии, где не лимитированы основные потребности человека.
Кочегар (1981)
Новый 1981 год. Военная часть под Челябинском в Чебаркуле. Я прослужил всего пару месяцев. Это был первый мой новогодний праздник в армейских условиях. Мне несказанно повезло - я простудился прямо в последний день года, когда наш взвод направили в очередной караул. Нет, остаться в медчасти мне не пришлось. Для этого надо было по Довлатову «пережить авиакатастрофу». Я считался легкораненым, и меня взяли кочегаром. Поэтому перспектива припрыгивать в валенках и тулупе на сорокаградусном морозе по периметру складов ГСМ в этот раз меня миновала. В мои скромные задачи входило рубить дрова и поддерживать огонь в печи. И то и другое согревало. Ближе к десяти вечера ко мне в кочегарку, имеющую отдельный вход, заглянул один из сержантов. Мужикам явно хотелось праздника. Незаметно исчезнуть из караульного помещения мог только я. Он сунул мне смятые рублевки, заговорщически оглядываясь, разъяснил боевую задачу и указал направление. Алкоголь в предпраздничный день продавали прямо на улице с грузового фургона в ближайшем поселке. Возвращался я с тремя ледяными бутылками шампанского под бушлатом. К утру я должен был умереть от воспаления легких.
Я обреченно брел, пытаясь найти обратную дорогу в темноте среди обнесенных снегом и колючей проволокой складов. В морозную безлюдную ночь я слышал только мерный скрип снега под сапогами. Проходя мимо какого-то вагончика, я вздрогнул, когда вдруг распахнулась дверь бытовки, и на заснеженном крыльце появился силуэт человека. Во мраке возникла желтая полоса света, на фоне которой темная фигура начала справлять малую нужду прямо со ступенек. Я замер, слушая журчание. Еще оставалась надежда, что меня не заметят, и я не попаду на гауптвахту. Но она тут же умерла - по завершению естественных надобностей незнакомца.
- Солда-ат! Ты от-ку-да-ва здесь?– раздались нетрезвые попытки говорить по слогам, - Ко мне, шагам арш!
Окоченевшими руками, поддерживая бутылки, которые норовили выскользнуть из-под полы, я направился к вагончику и поднялся по ступеням внутрь. В бытовке было накурено и тепло. Далее все происходило, как в кино. При чем это был микст из разных фильмов.
- Заходи, - это уже голосом луспекаевского Верещагина из глубины вагончика. – Двери…
«Верещагин» показал жестом, чтобы я закрыл дверь. Силы уже покидали его.
Пыльная лампочка освещала сидящего рядом со столом человека в расстегнутой форменной рубашке без галстука. На гвозде висела шинель прапорщика. Стол был накрыт газетой «На защите Родины», на которой располагался классический натюрморт из пустых бутылок, консервной банки, разрезанных пополам луковиц и общипанного куска черного хлеба. Один из мутных стаканов прикрывал часть названия печатного органа, и читалось только «На … щите…». Над всем этим возвышался канцелярский графин.
Прапорщик молча налил в алюминиевую армейскую кружку из этого самого графина и протянул мне. Теперь он напоминал Гошу из фильма «Москва слезам не верит» в декорациях коммуналки. Мне с трудом, придерживая под бушлатом шампанское одной рукой, другой удалось послушно принять полный сосуд. Из него отчаянно несло спиртом. Тут я сам почувствовал себя участником сцены из фильма «Судьба человека» и отважно опрокинул в себя все содержимое кружки.
Прапорщик неопределенно кивнул на стол, и кивком головы выдохнул:
- Закусывай.
Героически сдерживая спазмы, я безнадежно заглянул в консервную банку. Там лежали окурки в томате, и по законам жанра мне надо было ответить, что я «после первой не закусываю». Я же малодушно отщипнул черствый кусочек хлеба, и приготовился к расспросам. Но прапорщик, израсходовав последнюю энергию на гостеприимство, уронил голову на стол. Тихо, чтобы не его разбудить, я попятился к выходу.
Из обратной дороги помню, только стремительно заполняющее все тело тепло и радостные лица сержантов в кочегарке. Пока меня не было, печка почти погасла, и в караульном помещении стало холодно. Они, прикрывая мое отсутствие, прибегали подбросить дров. Перед уходом они предложили мне налить шампанского (в качестве поощрения), и очень удивились моему отказу. Ночь я провел в спокойной романтической полудреме: треск поленьев, языки огня, и мысли далеко-далеко.
Надо ли говорить, что утром о простуде я забыл.
Дусалиев
Однажды солнечным морозным утром, когда я только вернулся с поста и пребывал в «бодрствующей» смене. К нам в караульное помещение пришел наш молодой замполит роты. Его голубые глаза обрамляли коричневые круги, как у панды, а на щеках тлел нежный румянец, будто вечное раздражение от бритья. Он вызвал сержанта, сержант - меня, и мы втроем направились с проверкой на ближайший пост, который находился через дорогу от караульного помещения. Пост представлял собой периметр вокруг складов в виде буквы П. У ворот в склады мы зашли в основание этой буквы и между двумя рядами колючей проволоки стали продвигаться по тропинке протоптанной часовыми. Гуськом прошли до угла, повернули – часового не видно. Оставался еще отрезок пути невидимый за строениями складов. Повернули еще раз, уже на финишную прямую. Тропинка заканчивалась огромным деревом, росшим прямо в проходе между проволокой. Впереди шел капитан, за ним сержант, я замыкал шествие, поэтому не сразу увидел, почему замполит вдруг резко обернулся и приставил палец к губам: «Т-с-с».
- ****ь, Дусалиев… - пробормотал остановившийся сержант.
Я сделал шаг с тропы и увидел под толстым основанием ствола на расстеленном тулупе своего соседа по казарме. Это был курсант по фамилии Дусалиев. В казарме на двухъярусной кровати он занимал место надо мной. Воин мирно спал в обнимку с автоматом. Солнце играло на его счастливом скуластом лице.
Замполит азартно подкрался к нему, осторожно снял ремень автомата с плеча и попытался вытащить оружие из вялых рук спящего. Он будто играл в зарницу. Когда ствол было в руках замполита, и оставалось только выдернуть из под руки ремень, Дусалиев проснулся и схватил автомат за цевье. Он еще не понял что происходит, но расставаться с оружием не собирался. Капитан дернул автомат, но часовой не сдавался. Борьба была короткой, но ожесточенной. Румянец замполита слился с его кругами под глазами. Вместо того, чтобы крикнуть, что-нибудь приличествующее случаю, типа «Отставить!», капитан вкрадчиво прошипел:
- Ну, все-все, уже поздно, братец.
Дусалиев, мог и выстрелить спросонья, но увидев нас с сержантом, ослабил хватку, и трофей, наконец, оказался у замполита. Цвет лица офицера изменился с багрового на просто красный.
Меня оставили на посту, а Дусалиева повели в караулку.
Спустя час я увидел, как к караульному помещению на скорости подкатил уаз. Из него вышел комбат Борисов – невысокий человек со свирепым взглядом и орлиным носом, и в окружении каких-то людей направились в караульное помещение. Я подошел к началу поста, ближе к дороге. На «собачке» возле входа топтался часовой.
- Что случилось?! – крикнул я ему.
Он пальцем очертил невидимую петлю вокруг своей шеи и прокричал в ответ:
- Дусалиев повесился!
Когда меня, наконец, сменили, и я вернулся в караулку, выяснилось следующее. Замполит привел заснувшего на посту часового к начальнику караула - нашему взводному старшему лейтенанту Беляеву, приказал отдать его под арест. Дусалиеву грозила гауптвахта, не более того. Беляев распорядился запереть провинившегося в небольшой оружейной комнате. А спустя некоторое время при попытке открыть дверь, обнаружили, что она не поддается. Дусалиев повесился на брючном ремне на внутренней дверной ручке. Откачать не успели.
Поговаривали, что наш старлей будто бы до этого кричал на него, и даже рукоприкладствовал. Но я в это не очень верю. Беляев был очень сдержан, немногословен и, я бы сказал, слишком интеллигентен для советского офицера. Позже у меня была возможность в этом убедиться.
Потом было короткое служебное расследование, заключавшееся в перлюстрации писем с родины покойного в поиске каких-нибудь доказательств существования девушки, которая не дождалась парня и изменила ему. Ведь в армии повеситься можно только по этой причине.
Цинковый гроб
Когда встал вопрос об изготовлении гроба, выяснилось, что из всей роты плотницкий опыт был только у меня, дипломированного паркетчика, и еще одного курсанта – коренастого мужицкого вида чернявого бойца. Его ежедневная щетина отрастала к обеду, и сливалась с курчавой растительностью, которая покрывала его плечи, спину и грудь. Нас с ним освободили от прочих работ и в течение трех дней мы сколотили и обили цинковыми листами вместительный ящик.
Старлей Беляев иногда заходил к нам проверить, как идет работа. И как-то расхохотался в голос, услышав, как я обращался к своему коллеге «мастер Безенчук», вопрошая: «Разве "Нимфа", туды ее в качель, кисть дает?». Похоже, что мы выросли на одних и тех же книгах. С тех пор у нас со взводным установились доверительные отношения. Если возникали какие-то деликатные поручения, связанные с освобождением от службы, он искал глазами меня. Однажды он вообще затеял ремонт квартиры, и я больше недели вместо нарядов приходил к нему домой как на работу: клеил обои, шпаклевал (размешанным на краске зубным порошком) дощатый пол, что-то красил, прибивал. Его молодая и симпатичная жена кормила меня домашними обедами.
В качестве поощрения мне было предложено выбрать еще одного человека из курсантов и отправиться сопровождать печальный груз в Астрахань – на родину покончившего с собой Дусалиева. Я в это время как-то сблизился с огромным парнем из Юрмалы – Игорем Левадным. И нас с ним отправили в командировку «на гражданку».
Радости от этого путешествия было мало. В Челябинске мы загрузили гроб в грузовой вагон, и больше с ним не сталкивались. В Астрахань мы ехали какими-то сложными маршрутами, с длинными остановками, вагон отцепляли от одного состава, прицепляли к другому. На астраханском вокзале груз передали встречающим родственникам. Обратно было чуть быстрее. Но не на много. Вся командировка заняла дней пять или шесть. Почему-то принято было солдат отправлять в дорогу даже не в плацкарте, а какими-то ужасными общими жесткими вагонами. Спасибо, не в теплушках. В таких вагонах обычно люди ездили на короткие дистанции, как на электричках. И если днем в вагон могли зайти несколько пассажиров, то к ночи весь вагон был в нашем распоряжении. Ну, его и не отапливали. Никаких матрасов и одеял также не было предусмотрено. Мы с Левадным спали на деревянных сидениях, накрывшись с головой шинелями, проклиная экономных военных тыловиков. Нам казалось, что если это продлиться еще хотя бы сутки, мы подхватим какую-нибудь «неизвестную железнодорожную болезнь» из любимых произведений нашего взводного.
Мороз
Как-то вечером нас с Левадным отправили в Чебаркуль на хлебокомбинат. Нужно было помочь с разгрузкой муки. Туда мы доехали без приключений, днем было не так морозно. Там, натаскавшись мешков с мукой, мы мокрые от пота получили заслуженное вознаграждение: пару кирпичей хлеба из печи. Это был обычный хлеб, который продавали магазинах по 20 копеек. Но вкуснее я не ел ничего до сих пор. Сердобольные тетки из ночной смены еще и налили нам молока. Мы вмиг сожрали по батону.
Глубокой ночью за нами приехал прапорщик. Это был обычный грузовик с тентом над кузовом. Мороз был не меньше тридцати градусов. В кабине кроме водителя и прапора можно было разместиться только одному из нас. Сопровождающий предложил нам выбрать, кто поедет первые полпути в кузове, а кто в теплой кабине. Через час предстояло поменяться. Левадный вызвался первым ехать в кузове. Я сел в теплую кабину и мгновенно уснул. Не прошло пяти минут, как машина остановилась, и раздался голос:
- Вставай, пора друга подменить.
После сонной кабины холод ударил по мозгам. Навстречу из-за кузова вынырнул Левадный и заикающимся голосом сказал:
- Т-там п-****ец.
Я забрался под тент и машина тронулась. Минут пятнадцать, я прыгал на кочках, вцепившись в промерзлую лавку у кабины. Тент отвязался в нескольких местах, ветер хлопал брезентом и кружил вокруг меня. Наконец случилось то, что должно было рано или поздно произойти: тент хлопнул на прощанье, раздался треск рвущегося брезента, и его снесло полностью на один бок. Звезды запрыгали у меня над головой. Я вдруг понял, что холод в кузове под тентом был относительным. Теперь меня насквозь прожигал встречный ветер. Я забарабанил по кабине. Машина притормозила. Стало легче дышать. Водитель с прапорщиком вышли, критически осмотрели оборванные стропы и решили, что мелким ремонтом тут не обойдешься.
Прапорщик предложил завернуть меня в брезент, чтобы я не околел. Мы расселили остатки тента в кузове, я лег, и меня с головой закатали в слоеную трубочку. Отверстие для дыхания я оставил минимальное.
Как меня катало по днищу кузова, я не помню. Меня разбудили, когда мы приехали в часть. Верхняя часть тела до пояса пребывала в тепле моего дыхания. Ноги не ощущались. Я почувствовал себя летчиком Маресьевым. Причем уже после ампутации. Мне помогли развернуться, спуститься с кузова и принять вертикальное положение. Горячая молодая кровь с болью проследовала в нижние конечности, которые по чувствительности не уступали протезам. Инвалидность прошла мимо.
Оцепление
Другой раз нам с Левадным повезло стоять в оцеплении. Это тоже история про холод. Но не только. В этом случае с утра нас вывезли в поле и оставили у Т-образного перекрестка проселочной грунтовки. Наша боевая задача состояла в том, чтобы ни одно транспортное средство или потерявшийся путник не попали под обстрел, пока на полигоне идут учения.
Предполагалось, то мы отстоим дневные учения, а вечером нас сменят. К вечеру, когда сухой паек закончился, мы насчитали одну машину – это был трактор из ближайшего совхоза, который и не собирался поворачивать в сторону полигона. Местные давно были осведомлены о военных забавах в этих местах. Дураков попасть под обстрел не было. Вторая машина, которая проезжала мимо нас была из нашей части. Прапорщик, увидев двух отмороженных бойцов, сказал что сообщит, чтобы нас сменили. Потом задумался, и видимо не уверенный что это произойдет, достал из кабины плащ-палатку и бросил нам:
- Поставьте от ветра у костра.
Смеркалось (никогда не думал, что использую односоставное предложение такого рода). Мы с Левадным поставили плащ-палатку с подветренной стороны от костра. Ее тут же снесло порывом ветра в костер. Мы набрали в перелеске хвороста и приготовились к худшему.
Ночью «бодрствовали» по очереди: один поддерживал огонь, другой завернувшись в плащ-палатку дремал возле костра. Через пару часов мы менялись. Когда я просыпался, один бок у меня горел огнем, другой онемевал от мороза.
На рассвете мы приняли решение найти продукты питания в ближайшей деревне. Игорь остался на «посту», а я направился в ту сторону, куда накануне укатил тракторист.
Спустя минут двадцать, за изгибом заснеженного поля, показались ветхие домишки какого-то хозяйства. Я вышел к околице абсолютно безлюдной деревни. Долго бродил между заснеженных сеялок-веялок, заходил в дома, в хлева, в амбары, кричал «Есть тут кто?!». Это была деревня-призрак. Ни в одном доме я не видел дыма над трубой. Я решил возвращаться. Солнце уже начало подавать признаки тепла. Как вдруг из покосившегося сруба выплыла тень старушки:
- Эй, солдатик, чего шумишь?
- Мать, нет ли у тебя какой еды: яйца, хлеб, молоко, может быть? У меня есть немного денег.
Бабка махнула мне рукой и скрылась в сенях. Я зашел, в доме было не холодно. Видимо еще не растопленная печь продолжала отдавать накопленное с вечера тепло. Хозяйка сложила в газету полбуханки круглого серого хлеба, лук, нарезанное сало, пару яиц.
- Корову еще не доила. Будешь ждать то?
Я выглянул в окно на солнце, и представил, что Левадного уже сняли с оцепления.
- Не, спасибо и на этом.
Я стал рыться в карманах в поисках рублей. Бабка махнула рукой:
- Оставь… - она посмотрела мне в лицо, - Да, ты щеки отморозил, сынок.
Полезла в какой-то шкафчик.
- Держи. Разотретесь. Внутрь тоже можно. Это самогон. Для шабашников держу…
У меня в руках оказалась бутылка из-под водки, заполненная мутной жидкостью. Я преданно посмотрел в глаза хозяйки. Слов для благодарности не нашел. Она махнула рукой, выпроваживая. Пора было заниматься хозяйством.
Забрали нас днем, часа в три. Хмель, а вместе с ним и тепло уже успели выветриться. Из ругательств капитана, приехавшего за нами, мы поняли, что о нас попросту забыли. Завтрак мы пропустили, на обед опоздали, но жалеть о том, не было сил. После такого наряда мы могли спать до утра.
Еще немного про Левадного
Наша часть готовила специалистов для службы в ГСВГ (группа советских войск в Германии). Спустя полгода всех дружно направили именно туда. Но иногда приходили разнарядки другого рода. За месяц до отправки пришел запрос на восемь человек в Афганистан. И Игорь Левадный удивил меня. Он вызвался добровольцем.
- Да разве это служба – сидеть в казарме? Не, лучше реально повоевать…
Я не оценил его порывов. Мне казалось, что это не моя война. И ради возможности пострелять, побывать в экстремальных ситуациях, и потом брататься всю жизнь с однополчанами, вспоминая героическое прошлое, - я не готов был отказаться от жизни, которая сулила тогда еще столько всего невероятного и прекрасного. Я не хотел, чтобы моим именем назвали улицу.
Земляки
Мой земляк Вася Шишкин попал в штаб. Ну, как земляк, если ты жил в хуторе на окраине области, то в армии можешь считать себя побратимом горожанина из областного центра. Помню, как-то нашел меня один «ростовчанин» из соседнего батальона, специально пришедший в расположение нашей роты. Разговор сложился такой:
- В Парке Горького тасовался?
- Был там, как-то…
- Да ладно! На танцах там, мля, мы должны были встретиться.
- Да я, если честно не часто бывал в этом парке. А что там за танцы? Я вообще не особо по этой части...
- Да ты из Ростова ва-аще, земеля?
Оказалось он из села Заветное и наездами бывал в Ростове. Про таких немцы говорят - каждый, кто имел немецкую овчарку, будет называть себя немцем.
Вася Шишкин был из Таганрога. Город Чехова – это вам не хутор. У Васи был хороший почерк. Его приметили за такие достоинства, и он попал в штаб в «строевую часть». Там вели разнообразные картотеки, оформляли документы, т.е. такой большой отдел кадров. Почерк у писаря строевой части должен быть как минимум разборчивым. Но когда в штабе понадобился человек, владеющий плакатным пером, Вася вспомнил обо мне. Видимо разговоры о неудачном поступлении в художественное училище не прошли мимо него. Это была судьба. Буквально за две недели до отправления роты в Германию, я нашел свое место у начальника штаба части.
Главным писарем там был мордатый блондин с тяжелым подбородком немного похожий на меня. Проверив мои художественные способности, посмеявшись «свежим» шуткам, привезенным мной еще с гражданки, он решил, что я подхожу для его замены. Через полгода он собирался на дембель. Он представил меня руководству. Начальник штаба с большим сомнением оглядел меня и сказал:
- Ух и бандитская морда. Ты откуда родом, курсант?
- Из Ростова-на-Дону, товарищ майор.
- Понятно. Уголовник.
Но все-таки его убедили меня попробовать.
Я перестал ходить в наряды, бегать строем, подчиняться не только сержантам, но и ротным офицерам. Я стал относительно свободен. В штабе командиры появлялись около 8:00. Я мог подниматься на час позже личного состава роты, мотивируя, что работал всю ночь. Такое и вправду часто бывало. Но контролировало меня уже не ротное начальство, а полковое.
Штабные люди
Писарь начальника штаба – это главный человек в штабе. Дурацкое название должности «писарь» – очевидный анахронизм еще с царских времен. В разных службах – секретная, продовольственная, строевая, техническая - у писарей разные задачи, обычно далекие от собственно каллиграфии. Это обычный офисный сотрудник, типа секретаря, кадровика, снабженца или табельщика. Должность писаря начальника штаба называется старший писарь-чертежник. Тут нужны были некоторые художественные способности. Это были скорее дизайнеры. Они занимались оформлением военных карт, различных оперативных документов. А также в силу своей творческой составляющей «чертежникам» приходилось работать и с наглядной агитацией или как теперь говорят «наружкой» - штабными стендами, табличками, объявлениями, расписаниями. Мне лично приходилось заниматься разным: от раскладушек-шпаргалок величиной с почтовую марку для командира полка, до разметки вертолетной площадки. Но только в рамках компетенции начальника штаба. Как правило, эту должность занимают служивые, которые уже успели на гражданке окончить вузы, не имеющие военной кафедры или недоучившиеся студенты. Грамотные больно, иначе говоря.
Писарь ходит в щегольской чистой, ушитой и отутюженной форме. Часто у него от ремня в карман тянется кожаный поводок с карабином и связкой ключей от кабинетов. Воротник его никогда не застегивается, обнажая белый чистый подворотничок. Начальник штаба называет его по фамилии (а когда выпьет то и по имени). Обычно никаких «товарищ младший сержант» или «ефрейтор». А и то правда, ведь бывает летней ночью, в жаркую пору перед командными учениями, его за картами с голым торсом мог застать у себя в кабинете замначальника штаба (ЗНШ). И только похвалит за старания. Тут уж не до подворотничка. Хотя, когда писарь накосячит, как только его не называют. Но это уже другая традиция, свойственная всякой должности. Приходилось ли вам слышать, как командир полка обращается к своим замам в минуту гнева? – О-о! («Ёб твою мать» - сказал боцман, и грязно выругался).
Командирам писарь начальника штаба не отдает честь со всякими «здравия желаю», а приветствует на светский манер:
- День добрый, товарищ майор.
А с младшими офицерами он вообще на дружеской ноге. Капитан Ермаков, например, Витьке Шебанову свой магнитофон-двухкассетник принес в чертежку. Просто чтобы человеку приятно было работать под музыку. Витька, смеясь, рассказывал, что на командно-штабных учениях, когда начальники уже вовсю праздновали победу, пришел из штаба дивизии срочный пакет с новыми «вводными». И ему самому пришлось на карте «принимать решения» за начальника штаба. Слава богу, он уже заочно нахватался «тактики и стратегии» в военных дисциплинах во время предыдущих учений. Когда вышли все сроки и ЗНШ спохватился, все было готово. Отправили Витькин вариант. Привирал, наверное. Но писари, действительно, могли «решать» многие вопросы. Известны случаи, когда в строевой части терялись документы о вознаграждении, а бывало наоборот, подсовывали в нужную стопочку чьи-то дела на получение внеочередного звания.
Но об этом я узнал намного позже. И с Витькой Шебановым я познакомился уже в Свердловске. В челябинской учебке я прослужил в штабе не более месяца. За это время я успел уяснить стандарты в оформлении карт, немного разобраться, как тут все устроено, и получить блатную кличку Череп.
Рекогносцировка
Учебка опустела перед новым призывом курсантов, когда пришла разнарядка из Свердловска на пять операторов-наводчиков. Стали выискивать всех, кто нашел убежище в различных благодатных местах части. Взяли двоих чеченцев с вещевого склада, одного курсанта из клуба, другого из медчасти и меня из штаба. В сопровождении сержанта нас отправили в свердловскую военную часть – мотострелковый полк.
Днем мы поболтались по Свердловску – очень уж сержанту хотелось побывать на гражданке, и прибыли в часть на краю города уже после обеда. Сержант сдал нас офицеру и уехал.
В строевой части было не до нас, там оформляли демобилизацию. Около штаба толкалось множество старослужащих. У них было чемоданное настроение, и штабные клерки просто не имели права отвлекаться. Мы послонялись по огромной части, где располагался штаб дивизии, периодически возвращаясь к штабу своего полка. Мы не знали, в какое подразделение нас распределят, ходили слухи о танковом батальоне. Любой мотострелковый полк кроме трех собственно мотострелковых батальонов имеет в своем составе танковый батальон, артиллерийский дивизион, зенитно-ракетную батарею, и прочие более мелкие специальные подразделения: разведроту, роту связи и комендантский взвод и т.п. Наши чеченцы ходили по части искали земляков. Больше всего их оказалось именно в танковом батальоне.
Так как нас не поставили на довольствие, мы пропустили и ужин. Я уже просто не отходил от штаба, нужно было как-то решать свою судьбу. Начало темнеть, когда на пороге появился азиатской внешности субтильный парень явно из штабных, я уже знал, как они выглядят. Специфика формы говорила, что герой свое отслужил. Я подошел к нему, и у нас состоялся короткий разговор:
- На дембель собрался?
- А что?
- Замену нашел себе?
- Да, вообще-то есть один… Но что-то нашего кэпа (командира полка) не устраивает его кандидатура. А ты откуда здесь?
Я объяснил, что сегодня прибыл из учебной части, жду постановки на учет. А в учебке работал у начальника штаба. Парень с интересом посмотрел на меня.
- Пером плакатным писать умеешь?
- Определенно.
- Пойдем. Покажу тебя ЗНШ (зам. нач. штаба).
Если бы у него был целый взвод для замены, он продолжал бы делать всё, чтобы его уволили пораньше. Даже призрачная проблема с кадрами не должна ни на секунду затормозить его дембель. Мы поднялись с ним на второй этаж. Зашли в «чертёжку», он пододвинул ко мне инструменты и тушь.
- Ну-ка, напиши чего-нибудь?
Я вывел на бумаге наиболее часто используемое словосочетание «Рабочая карта».
- Отлично. Пошли к Носкову.
В кабинете сидел интеллигентного вида майор в возрасте, с уставшим лицом. Типичный штабной офицер, замотанный работой.
- Вот Николай Иванович, замену себе нашел. Парень из учебной части сегодня приехал. Служил там, у начальника штаба. Вот образец его работы.
Носков посмотрел на меня, затем на написанный мною текст, и задумчиво спросил:
- А Шебанов что же?
- Так вы сами говорили, что он не нравиться командиру полка.
- Ну, ладно. Оформляй его. Там посмотрим.
Так к ночи я попал в комендантский взвод.
Комендачи
Вообще-то отдельный комендантский взвод в полку обеспечивает регулирование дорожного движения на маршрутах военных колон и обслуживанием техники управления полка. Ну, а в военное время они же занимались расстрелами и прочими деликатными поручениями. Основу взвода составляют мотоциклисты-регулировщики и водители, в том числе УАЗика командира полка, и еще нескольких машин походного командного пункта. Например, у командира полка на учениях был свой отдельный фургон для отдыха о двух комнатах. Вся активная деятельность взвода собственно начиналась во время учений. Кроме своих палаток на учениях бойцы ставили две огромные штабные палатки и несколько офицерских.
Беспечного командира взвода прапорщика Ивана Селютина кэп периодически обещал подвесить на березе вниз головой и «****ить» ногами. Как командир взвода, сплошь состоявшего из приближенных к высокому полковому начальству бойцов, прапорщик не дорого стоил. Он мог только разводить руками и виновато улыбаться, когда его ругали за дисциплину среди личного состава, с которым он нет-нет выпивал, прикрывал его в «самоходах», и разве что по девочкам с ним не ходил. Держал его командир полка только за то, что прапорщик умел решать вопросы благоустройства и комфорта командования во время учений. Например, в дождливую погоду лесная поляна, где были установлены штабные палатки, в течение нескольких часов покрывалась скользкой грязной жижей. Задачу «устранить это безобразие к утру» в таких сложных погодных условиях можно было бы отнести к самодурству. Но не таков был прапорщик Селютин. Ночью группа нескольких бойцов обследует окрестности на грузовике, находит на окраине какого-то колхоза только что отстроенную пустую ферму, тайно пробирается внутрь, монтировками снимает свежие обрезные доски, которыми накрыты полы и тихо грузит их в кузов. На утро дощатый настил был не только в штабных палатках. Деревянными сходнями были вымощены все маршруты движения командира полка. Как там звучит девиз ВВС США «Трудные задачи выполняем немедленно, невыполнимые – чуть позже»? Ну, вот как то так.
В свободное от учений время комендантский взвод готовился к учениям. Не зря его называли «шоколадные войска». В нашем расположении кроме комендантского взвода находились разведрота и рота связи. Тоже в общем «блатные» подразделения, но конечно не до такой степени. Разведчики, например, в полку играли роль внутренней полиции. Когда надо было скрутить пьяного офицера и доставить на гауптвахту, вызывали крепких ребят из разведроты. Связисты считались интеллектуальной элитой, кроме того по понятным причинам они были в курсе всего.
Это соседство порой напоминало об армейской субординации. Командир роты связи – самодовольный полный и румяный очкарик – очень переживал, когда видел, непорядок в соседнем бесхозном подразделении. Комендачи для него были включены в категорию вероятных противников. Если кто-то из них спал днем в своей койке, он мог подойти и рявкнуть «Встать!». Проснувшийся боец морщился, бурчал что-то про распоряжение командира полка (на худой конец прапорщика Селютина) отдыхать после ночных работ, и поворачивался на другой бок. Проверять истинность такого распоряжения старлей не решался, но нарушение распорядка выводило его из душевного равновесия.
Как-то среди ночи он застал в коптерке водителя командира полка Сергея Устюгова по кличке Бяша на подготовкой ботинок к дембелю. В то время перед дембелем было модно стачивать края подошвы у солдатских ботинок на манер гражданских туфель. Похоже офицер немного выпил в ту ночь, потому что отважился забрать у Бяши его дембельскую обувь. Бяша – атлетического сложения парень - встал, как бычок, на пути офицера, и промычал:
- Вы не имеете права. Верните мои ботинки.
- Это называется порча казенного имущества. Нарушение уставной формы.
- Верните мои ботинки. Я сейчас позвоню командиру полка.
- Звони, - старлей был уверен, что солдат блефует.
Бяша набирает по телефону домашний номер командира полка. Казарма, наблюдающая за развитием конфликта, замирает – звонок в такое время и по такому поводу может закончиться непредсказуемо. Бяша вполголоса объясняет ситуацию шефу. Затем протягивает трубку старлею:
- Вас к телефону, товарищ старший лейтенант.
Тот берет трубку:
- Да… да… Но, товарищ подполковник, я просто… Мы… Есть. Так точно.
Что ему сказал кэп, никто не слышал, но ботинки вернулись к хозяину, а побагровевший старлей поспешил покинуть расположение роты.
Как-то, возвращаясь из ночных приключений, где мы с приятелем и подругами увлекательно выпивали, я в гражданской одежде в полшестого утра у входа в казарму столкнулся с дородной фигурой командира роты связи. Очки старшего лейтенанта изумленно блеснули, но вслух он сказал только:
- Комендачи совсем обнаглели.
Штабные были приписаны к взводу условно. Обычно штатным расписанием предусмотрено, что все писари составляли отдельный взвод управления. Но в полку сложилась традиция относить их к комендантскому взводу. Так «белые подворотнички» оказались в компании с мотоциклистами.
Традиции
Но начиналось все по-другому. В одну из первых ночей в новой части меня разбудили со словами «Там тебя зёма спрашивает». Спросонья я не понял, с чего вдруг ко мне среди ночи пришел какой-то земляк, и направился в исподнем к выходу из казармы. Напротив лестничной площадки дневальный кивнул мне на комнату для умывания.
Там меня поджидали несколько рослых старослужащих. Отработанными ударами они прижали меня к умывальникам. Я не успевал блокировать их удары. По лицу предусмотрительно не били. На искреннее сонное недоумение «За что?», последовал сакраментальный ответ:
- Было бы за что – вообще бы убили.
Кажется, я злоупотреблял логикой.
Это была профилактика. Я никак не успел зарекомендовать себя, хотя фразы «слишком борзый» звучали во время экзекуции. На следующий день я узнал, где у меня находиться печень. Правый бок опух. Вздохнуть или повернуться по оси было невозможно.
Никого из них я даже не запомнил – с утра до вечера я пропадал в штабе, а буквально через несколько дней они демобилизовались. Пожалуй, это был единственный случай, когда старослужащие пытались физически на меня повлиять. Ну и я, достигнув статуса «старика», редко использовал силу, чтобы подчинить своей воле более молодое поколение. Случалось это как раз по отношению к тем, кто уже прослужил год («черпаки») и чувствовал себя старослужащим - их заносило от чувства собственной значимости.
Как-то мне пришлось выручить молодого солдатика, остановив коллективное избиение его нашими пьяными черпаками. Так они еще долго бросались в меня гневными взглядами, но перечить не стали. Разошлись. Я отслужил уже полтора года (был «старичком»). А традиции дедовщины были для них святыми.
Закономерно, что те, кого «чмырили» и заставляют стирать свои вещи, прослужив год-полтора, пытались отыграться на молодом пополнении. Армия мало кого исправляет. Если у тебя были представления о порядочности и достоинстве, то их ни чем не отбить. Если ты был гопником, ты им и останешься.
Культуризм
Последним дембелем, с которым я успел познакомиться, был Ваня Бринстер. Это был складный культурист – водитель командира полка. Кэп его долго не отпускал. Дорожил. В традиции полковника Карпачева на этой скромной должности должен был быть исключительно рослый и физически развитый воин под стать ему самому – кэп был огромный двухметрового роста полководец со статью и с профилем бронзовой скульптуры.
Бяша, который сменил немца Ваню, был явным ухудшением породы. Бринстер хоть и не дотягивал до античного героя, но являл собою холеного патриция. Он был несколько полноват, но в целом гармонично сложен. Бяша, он же Сергей Устюгов, против него был плебеем. Несмотря на мощный торс и длинные накачанные руки, которые он не знал куда девать, у него были непропорционально короткие ноги. В то время понятия бодибилдинг не существовало.
По воспоминаниям самого Бяши, когда их знакомили с Ваней, тот сразу спросил его:
- Анаболики?
При этом Бяша виновато улыбался.
Как-то Федя Самарцев – старшина роты связи и будущий герой моей первой публикации – бросил вызов Бяше в поединке армреслинга. Поджарый Федя весил в два раза меньше атлета Бяши, но каждый день его видели на турнике. Первый раз Бяша не поверил результату... Но когда под общий рев казармы, в третий раз Федя положил его запястье на стол, он признал поражение.
Шебанов
Витька Шебанов был на пару лет старше меня, но выглядел, будто преждевременно состарившийся подросток. У него была эмоциональная жестикуляция, и он умел увлекательно рассказывать. За два года отсрочки, он успел поучиться в Челябинском политехе, жениться, заразиться от супруги триппером, развестись, бросить институт и угодить в армию.
В графе образование он неизменно писал «незаконченное высшее». Я тогда только смутно догадывался, что не существует такой вещи, как законченное высшее образование. Настоящее образование может быть только незаконченным. Но Витька гордился своей принадлежностью к былому студенчеству до такой степени, что с удовольствием не раз пересказывал забавную историю собственной оплошности, случившуюся с ним в штабе. После того, как он прикрутил на дверь командира полка табличку с его должностью и фамилией, на внутренней стороне кабинета вылезли два огромных шурупа. Надо было знать кэпа, и его любовь к порядку. Если в письменном наборе на его столе утром не оказывалось дюжины остро отточенных карандашей, жди беды. Полковник Карпачев разыскивал Шибанова, громыхая по штабным коридорам раскатами поставленного командирского голоса:
- Где этот мудак с незаконченным высшим образованием?!
Витька для меня был одним из последних романтиков Советского Союза. Его идеалы были связаны с инженерно-конструкторской деятельностью. Его восхищали изобретатели, создатели технических новинок и первооткрыватели. Это был заблудившийся во времени образец итээровца шестидесятых годов. Он удивлялся и посмеивался моим планам, связанным с карьерой обслуживающего персонала. Меня в то время устраивала любая работа, приносящая деньги. Я был готов выживать любой ценой. Он – нет. Ему важна была творческая составляющая. Ему нужно было самоутвердиться, реализоваться в качестве личности и творца. На меня он сильно повлиял. Очень важно для этого было иметь чувство юмора. Шебанов им обладал в известной степени. Это был сарказм технаря, со свойственным ему нигилизмом и цинизмом. Мой юмор с ростовским акцентом им воспринимался снисходительно, но оценивался, как любопытный экзотический случай.
В чертежке, которая была выгорожена между кабинетами начальника и его зама, мы устроили с ним огромную антресоль. Как раз над проходом в их кабинеты. Там по задумке должны были храниться рулоны ватмана, всякие крупноформатные таблицы и плакаты. Витька со временем обустроил там лежанку, где днем можно было прятаться от начальства и спать. Очень удобно: если ты кому-то нужен, узнаешь об этом первым. Приводишь себя в порядок, и появляешься перед начальством, как ни в чем не бывало. Ну, мало ли где был - в туалет отлучался.
Витька со смехом рассказывал, как его срочно разыскивал начальник штаба. Майор Таев периодически заглядывал в чертежку и не найдя никого хлопал дверью, и орал на весь штаб: «Где этот, ****ь, Шебанов?!». Витька в это время лежал на антресоли и все слышал. От головы начальника штаба его отделяла довольно тонкая фанерная перегородка. Он делал несколько попыток тихо выбраться из своего логова, но всякий раз в это время из кабинета выскакивал все более разъяренный начальник, распахивал дверь в чертежку, и никого не обнаружив, хлопал все сильнее. В какой-то момент Витьке даже показалось, что каркас из бруса под ним треснул и фанера немного отошла. Он представил, как он падает на голову майору со всеми своими подушечками и простыночками.
- Это еще что за херня?!
А он такой:
- Товарищ майор, ефрейтор Шебанов по вашему приказанию прибыл!
Другое место, где можно было скрыться от начальства, был штабной подвал. Зимой там было особенно хорошо. Тепло. В свое время там скрывался от начальства замкомвзвода Ямов, когда его отправили на «губу». Начальнику доложили, что Ямов на гауптвахте, а ему пришлось пару дней сидеть в подвале. Еду ему солдатики приносили исправно. Потом ему надоело там отсиживаться, и он уехал домой. Такой непредвиденный получился отпуск. Когда он вернулся якобы с гауптвахты, и появился перед начальником с раскаявшимся видом, тот не преминул его лягнуть:
- Ну, что сержант? Осознал, что такое дисциплина? Будешь знать в следующий раз, как нарушать воинский устав. Это вам не санаторий, мерзавцы…
Прапорщик Селютин от задавленного смеха начал икать.
Как-то Витька устроил в подвале штаба душ, подсоединив к центрально системе отопления шланг и какие-то грабли с полой рукояткой. Все приговаривал:
- Нет, ты посмотри какова глубина инженерной мысли. Ей нет предела!
Потом мы голые плескались под теплой водой, и со смехом представляли ситуацию, что если в этот момент зашел бы командир полка. Мы немного поленились выкопать глубокую сливную яму, и изрядно затопили подвал.
У нас с Витькой были трения, но в целом мы подружились. После дембеля он написал мне ностальгическое письмо. Спустя восемь лет Витька даже приезжал ко мне в Ростов, и мы с женой возили его в Кумженскую рощу. А он критиковал мою только что приобретенную Ниву и манеру ей управлять. И с удовольствием вспоминал армию, как забавный эпизод в жизни.
Первый самоход
Лето 1982 года выдалось жаркое. Мы были молодые, дерзкие и глупые. Это сейчас преклонный возраст и ревматизм сделали меня осторожным. В то воскресенье в части было затишье, офицеров мало, личный состав разбредался по увольнительным и самоволкам. В нашей каптерке была кое-какая гражданская одежда – дешевые треники, кеды и футболки. Мы с приятелем из службы РАВ (вспомнить бы, что это такое) решились на первый наш самоход – самовольную отлучку из части. Очень хотелось искупаться в большой воде. Мы натянули на себя сомнительную спортивную «гражданку» из того что осталось, и направились на городской пляж. Можно было выписать себе увольнительную. Ну, не в «парадке» же идти туда, верно? Вероятно, выглядели мы действительно подозрительно, учитывая короткие стрижки и одежду условно подходящую по размеру. Этот водевиль с переодеваниями добром не кончился.
В троллейбусе к нам неожиданно протиснулся человек в штатском. Он жестко оттеснил рядом стоящих пассажиров, показал удостоверение оперуполномоченного. Затем посоветовал без сопротивления пройти до ближайшего отделения милиции для установления личности. Якобы наш облик соответствовал ориентировкам на беглых уголовников. Мы, как в том анекдоте - «Штирлиц, вы еврей?! – Что вы, что вы, я – русский», - пытались убедить его, что мы военнослужащие срочной службы находимся в самоволке. Он заверил нас наивных, что он только проверит это, и отпустит, если это правда. Не надо было быть такими божьими коровками, иллюзии мы утратили довольно быстро. Бесследно такие проверки не проходят. После его звонка в часть за нами выслали наряд.
В известном смысле участковый сдержал свое слово – он нас отпустил. На гарнизонную гауптвахту. Но ведь и не в колонию. И на том спасибо.
Гарнизонная гауптвахта была небольшой и очень неухоженной. Рассадили нас по разным одиночным камерам. Вместо дверей в камерах были просто решетки в пол, как в обезьяннике. В камерах света не было. Дежурная лампочка в коридоре освещала сама себя. На довольствие нас не поставили. Но о еде как-то и не думалось. Было ощущение, что люди здесь надолго не задерживаются. Куда они потом исчезают – воображение рисовало жуткие картины. На стенах не хватало кровавых подтеков. В остальном все было рассчитано на то, что пленённые содрогнуться, и наложат на себя руки.
Наутро из гарнизонной камеры Ваня Селютин, которому мы обрадовались, как родному, перевез нас в нашу часть. Начальник штаба, и без того относившийся ко мне с подозрением, вынес приговор: десять суток гауптвахты с последующим переводом в танковый батальон. Это подразделение служило беспощадным зловещим полигоном для нерадивых солдат, как штрафная рота.
Гауптвахта
Хуже чем на дивизионной гауптвахте не было даже в ростовском спецприемнике. Все самые тяжелые работы дивизии распределялись для арестантов. Помню, как под проливным ливнем всю ночь мы разгружали железнодорожную платформу с углем. По окончанию работы около четырех ночи мы мокрые от дождя и пота возвращались в камеру, где на нарах не было даже доски в качестве изголовья (как было, например, в спецприемнике). В бетонной камере был лютый холод, но никаких одеял на гауптвахте не предусмотрено. Чтобы согреться, ложились вплотную друг к другу липкими гимнастерками. И засыпали, и просыпались на одном боку, в той же скрюченной позе. Подъем был в пять утра неизменно. Вспоминал поговорку про будущее, которое принадлежит тем, кто рано встаёт. В еще сырой хэбэшке ты направлялся мести плац какой-то незнакомой части.
Хриплые динамики заполняли серое утро одной и той же песней, в такт которой ты махал метлой.
- Жизнь невозможно повернуть назад, и время не на миг не остановишь… - с эхом надрывается Пугачева на весь плац.
В камере кроме ночных влажных часов сна, тебе отпускали короткое время только на прием пищи. Нары от подъема до отбоя всегда закреплены замком на стене. Присесть ты можешь только на корточках – грязный бетонный пол не располагает опускаться на него задницей. Его специально какой-нибудь дежурный заливает из шланга водой. Это называлось «влажная уборка». Про еду я не хочу вспоминать – броненосец Потемкин отдыхает. Как говорил наш замкомвзвода Ямов: «что покушал – что радио послушал».
Если грязной физической работы во всей дивизии не находилось, всех выводили на маленький квадратный дворик – заниматься «строевой подготовкой». Вся колонна растягивалась по периметру и уныло топала по кругу под палящим солнцем.
Как-то во время такой прогулки мимо колючей проволоки, отделяющей двор от дороги, проезжал наш начальник штаба. Заметив меня, он не поленился остановиться, встать на подножку автомобиля и крикнуть надзирателю, тыча в меня пальцем:
- А вот этого проучить особо! Создайте самые невыносимые условия! Устройте ему каторгу!
И укатил. Надзиратель рассеянно посмотрел на меня. Это был толстый чеченец, который плохо говорил по-русски. Такой спецпредставитель ада на земле. Все поджигатели войны перед ним трепетали. Но как устроить требуемые условия в преисподней он не знал.
Тот факт, что ко мне проявил (хоть и весьма специфический) интерес высокий воинский чин, произвел обратный эффект. Это означало, что я нахожусь под своеобразным покровительством начальства. В зоне его внимания. Следовательно, применять пытки ко мне можно только в рамках устава (тяжкий труд, холод, голод, бессонница). Так чтобы я не попал в медсанчасть. По крайней мере, меня не лупили надсмотрщики, которые любили по ночам вытаскивать из камер заключенных и отрабатывать на них навыки боевых единоборств.
Медчасть
После гауптвахты меня ждала самая непопулярная и неквалифицированная должность в танковом батальоне - «заряжающий». Но Шебанов один не справлялся, а быстро найти мне замену не удалось. Затем наступила вторая армейская зима, которая в целом прошла для меня на некоторой дистанции от штаба и его начальника.
12 января 1983 г. меня отправили в командировку недалеко от Свердловска в Елань на сборы командиров полков. Перед отъездом обратно как-то глупо на ровном месте подвернул ногу. Нога опухла так, что сапог пришлось разрезать. Вернувшись около десяти вечера 29 января, не заезжая в штаб, высадился у медсанчасти. Мне повезло: дежурный врач собирался уезжать в санбат. Поехали с ним вместе, сделали рентген. Оказалось, растянул какие-то связки. Наложили лангетку.
Это время вспоминаю как отпуск, в котором мне не довелось быть ни разу за два года. Распорядок дня был милостив, кормили отлично. На свой день рождения удалось даже купить шампанского. Для армейской жизни это редкость. В следующий раз расскажу, чем порой в армии заменяют магазинный алкоголь. Появились друзья, играющие в преферанс. Местному старшине – говорливому армянину – сделал татуировку. Первый раз колол машинкой, сооруженной из механической бритвы и гитарной струны. Он где-то нашел картинку с изображением богоматери с младенцем. Моя мадонна получилась больше похожей на кокетливую куртизанку, подмигивающую клиентам. Но старшине она понравилась больше, чем была в оригинале, и он с тех пор называл меня не иначе как «братан».
Мы подружились с начмедом. Я взялся оформить ему какие-то стенды, и в итоге он выписал меня только 1 марта, когда я закончил работу. Все зимние учения пропустил. И тут очень кстати сменился начальник штаба. Можно было начать с чистого листа.
Пьянство и другие развлечения
Вообще в казарменных условиях солдату приходилось знакомиться с разными несанкционированными напитками. Возьму на себя роль сомелье.
Были у нас специалисты по парфюму. Они различали категории А, Б и С. Первая категория считалась безопасной. Вторая – условно «съедобной»: даже от малых доз на утро мутило. Третья – яд. Особенно пользовался популярностью шипр, тройной одеколон и огуречный лосьон. Одеколон «Саша» или духи «Светлана» считались дурным тоном. Это был тот самый короткий путь к похмелью, напрочь минуя веселье.
Как-то друзей из разведроты направили работать на обувную фабрику. Они притащили оттуда канистру резинового клей БФ-6. Разведчики рассказывали, что пролетариат на этом заводе лицензионный алкоголь практически никогда не покупает. Даже на праздники. Даже семейные. Очищают полученный спирт углем, придумывают разные настойки из ягод или орехов, стараются другими способами минимизировать запах. Но клею не изменяют. Зачем покупать водку, если можно с фабрики клей вынести.
В безыскусном виде готовится выжимка просто. В ведро с водой сливается клей в пропорции одна часть клея на две – воды, тщательно размешивается подходящей по размеру палкой, типа черенка от лопаты, на которую постепенно наматываются вязкие составные части клея, как на веретено. Затем черенок с грязно коричневым «веретеном» вытаскивают. В ведре остается прозрачная жидкость градусов пятьдесят. Есть проблема с навязчивым запахом, но кого это останавливало, когда душа просит праздника? От тех, кто напивался, «как сапожник», на утро оправданно несло калошами.
Токсикомания – еще один способ сократить унылую армейскую жизнь, полетать в эмпиреях. В техпарке для этого использовали эфир в маленьких алюминиевых тубах, который предназначался для запуска холодных двигателей в условиях суровой зимы. В общем, народ находил способы изменить свое сознание.
Как-то патруль привел молодого щуплого бойца из мотострелкового батальона в штаб. Пока его оформляли, он оставался под присмотром дневального прямо в фойе штаба. Он вел себя неадекватно: то громко смеялся, то угрожал всем вокруг, невзирая на звания. Периодически куда-то рвался. Люди стали выходить из кабинетов посмотреть на воина, упившегося до состояния дымковской игрушки. Вдруг в штаб стремительно вошел полковник Карпачев. Дежурный офицер начал было ему докладывать обстоятельства дела, но кэп остановил его:
- Ну-ка, ведро воды сюда!
Дневальный побежал в туалет, и через минуту ведро стояло перед командиром.
- Лей на его!
Дневальный начал аккуратно плескать на качающегося воина.
- А-а! – разочаровано произнес кэп, - Дай сюда…
Он выхватил полное ведро и окатил штрафника холодной водой с головой с высоты своего двухметрового роста.
- Неси еще!
На паркете в итоге оказалось три ведра воды. Боец застучал зубами.
- Арестовать! – кэп бросил ведро и удалился.
И тут появился наш особист. При каждом штабе полка есть такой прикомандированный представитель Особого отдела контрраззведки КГБ. Это был невысокого рода майор без боевой выправки. Из-под его фуражки сзади вечно торчали не по уставу длинные волосы. Никогда и никому он не отдавал чести при приветствии. Так махнет рукой «Здравствуйте, здравствуйте…». В штабе его недолюбливали.
Особист был с кассетным магнитофоном типа «Весна», который он незаметно пронес в караульное помещение, отгороженное в фойе штаба. За стеклянной перегородкой было видно, как он прячет его в стол. Затем он вышел, взял под локоток мокрого солдатика и повел в караулку, приговаривая тихим голосом:
- Пойдем-пойдем вот сюда, чтобы нам никто не мешал. И ты мне все подробно расскажешь…
Дальше можно было наблюдать только беззвучный их диалог. Что ему удалось разведать о настроениях в батальоне осталось неизвестным.
___
На втором году службы, при наличии средств, проблем с лицензионным алкоголем обычно не возникало.
Весной провожали нашего замкомвзвода Ямова. Он расщедрился на коньяк «Апшерон». Во втором часу ночи с еще одним сослуживцем пошли его провожать. Прямо в хэбэшках. Только на ноги одели кроссовки, чтобы ноги унести от патруля. В итоге, когда ловили такси для него, прямо из-под земли рядом с нами вырос наряд. Куда бежать? Мы в тачку и «Трогай, шеф!». Проездили вместе полночи по Свердловску в поисках адреса его знакомых Ямова. Когда нашли, долго сидеть не стали, выпили рислинга, взяли трешку на такси, и уехали. Проспали в каптерке до десяти. А в одиннадцать я уже сидел над огромным графиком под названием «Анализ грубых нарушений воинской дисциплины». Аккуратно выводил пером цифры в графах «Пьянство» и «Самовольная отлучка».
Авария
В апреле 1983 года мы скучали на батальонных тактических учениях. Штабники и кое-кто из комендачей оставались в лагере пока батальоны воевали на полигоне. Развлекались в лесу стрельбой из АКМов. Патроны во время стрельб пехота поставляла нам целыми цинковыми коробами.
Ехали как-то из бани в Чебаркуле в свой лесной лагерь. Последняя машина - Зил-131 – пришла, когда в бане оставалось еще много людей. Под тентом набилось около сорока человек. По иронии судьбы за старшего в кабине ехал наш начмед. Водитель молодой – призыва прошлой осени – заснул. Известно ведь, что крепкий сон помогает избежать старения. Особенно, если спишь за рулём
Я сидел в кромешной темноте с левой стороны по ходу движения у кабины. Под бушлатом у меня грелись две банки тушенки. Машину мерно покачивало. Перед этим с ЗНШ просидели ночь за картами, и я задремал. Тут зилок качнуло вправо, вроде на повороте. Затем крен вдруг все больше и больше. И наконец, грузовик сначала упал набок в кювет. Мы все полетели друг на друга. Двигатель заглох. Машина продолжала переворачивается в полной тишине с хрустом ломая тент. И наконец, остановилась колесами вверх, подмяв под себя всех, кто был на борту. Мат, стоны и глухое шевеление.
В кромешной тьме, спросонья, я даже не сразу понял, что случилось. Это был уже не сон. Это была реальность, данная в неприятных ощущениях. Попробовал пошевелиться. Какой-то штырь врезался мне в кисть правой руки так, что она онемела, и что-то жесткое и тяжелое зажало ногу. Я был распят. Никак не мог понять, целы ли мои конечности. На голову что-то льется. По запаху - бензин. Убрать голову из-под струи невозможно. Это последнее, что я осознал, а затем голове зазвенело, и голоса стали доноситься откуда-то издалека. Последний вопль «Вылезайте, быстрее! Бегите, бегите в сторону!» прозвучал совсем глухо. В кузове солдатики часто курят, должно было вот-вот полыхнуть. Самое время было помолиться, но я не знал ни одной молитвы. Я своими словами попрощался с жизнью.
Затем как-то мгновенно сработал инстинкт самосохранения. Мне подумалось; «Какого черта! Что я тут делаю? Жить ведь можно без руки и ноги!». Я решил оторвать себе кисть. Рванул руку изо всех сил. Кисть освободилась. Стал извиваться, как ящерица, которой наступили на хвост. Нащупал дыру в брезенте, ухватился за край борта, и вывернул ногу штопором из неизвестных тисков.
Оказавшись на воздухе, я в панике взобрался на насыпь, стянул бушлат и стал вытирать им мокрую от бензина голову. Глухо стукнулись выпавшие банки с тушенкой. Обе были смяты как одноразовые стаканчики. Я посмотрел вниз с насыпи, и увидел днище кузова и колеса. Никого вокруг. Похоже, я был первым. Заметив какое-то шевеление у борта, я сбежал вниз и стал вытаскивать какого-то бойца. За ним выбрался другой. Они начали помогать следующим. Тут я услышал с дороги звук транспорта. Снова на насыпь, и давай размахивать руками в сторону приближающихся фар. Это тоже была машина из части.
Потом все, как в лихорадке. Помню, как толпа пыталась оторвать от земли задний борт, под которым лежал человек. Он был без сознания. Ухватиться было не за что, все столпились, мешая друг другу возле перевернутого кузова. Кто-то командовал «Взяли-взяли! И-и, раз!». Кузов отрывался на несколько секунд, кто-то пытался добраться до лежащего, но вытащить бесчувственное тело между ног поднимающих борт, было невозможно. Опускали на него обратно. И так несколько раз… Потом были попытки зацепить тросом раму перевернутого грузовика, чтобы приподнять кузов. Затем приехала еще какая-то машина и всех живых повезли в часть. Я уехал в первой партии. Переломы, рваные раны успел заметить. Про жертвы выяснить ничего не удалось.
Психотравму, которую я схлопотал в этой аварии, мне пришлось осознать чуть позже на гражданке. Еще пару лет после этого даже в троллейбусе при малейшем боковом наклоне я хватался за поручни и бледнел. В поезде ночами всегда просыпался на поворотах, до утра развлекал проводников разговорами или дымил сигаретами в тамбуре.
Путевка в жизнь
Последний год службы я ломал голову в какой институт после демобилизации отдавать документы. Капитан Лазорук – новый начальник строевой части - искушал меня поступлением в военное училище. По его словам поступить в училище для срочника не стоило ни малейших усилий: вместо экзамена что-то типа собеседования. Далее четыре года учебы с месячными летними отпусками, и двухнедельными зимними. Да и дальнейшая служба не выглядит так угрюмо, как это представляет солдат, который видит командиров только в рабочее время. Не везде такой «дурдом», как в нашем образцовом полку с бесконечными проверками и комиссиями. В других частях, - живописал капитан, - наблюдается вполне спокойная офицерская жизнь с восьмичасовым рабочим днем, с выходными и праздниками. Приличная зарплата, обеспечение жилплощадью. Все офицеры обязательно послужат за границей несколько лет (в то время это имело значение). Разъезды-переезды не только не мешают семейной жизни, но и способствуют появлению множества друзей и знакомых.
К счастью я устоял перед этим влиянием на неокрепший ум. Я листал справочники для поступающих в гражданские вузы. Что я зря окончил художественную школу? Да я успел за месяц заработать на оформлении дембельских альбомов больше, чем получал наш взвод. На родине я все еще рассчитывал пристроить свой «талант» либо на худграф в пединституте, либо на архитектурный факультет в РИСИ (ростовский инженерно-строительный институт). Первый считался менее престижным, второй имел существенный недостаток: вступительные экзамены включали математику. Это был не мой предмет, в школе я научился только читать и писать.
В дивизионной библиотеке я подружился с заведующей. Это было не сложно - всех своих посетителей она знала в лицо. Обычно из читального зала книги на руки не выдавались, но для меня она делала исключения. Я начал читать учебники по истории, русскую и зарубежную литературу и повторять немецкий язык. Заранее собрал все необходимые документы: заявление, медсправку по форме № 286 и фотографии. Написал себе роскошные служебную и комсомольскую характеристики.
Неожиданно на майские праздники в расположении раздался телефонный звонок, и дневальный проорал мою фамилию. Кто-то вызывал меня на контрольно-пропускной пункт. Я гостей не ждал. Из Ростова-на-Дону ко мне никто ни разу не приезжал за все время службы. За полгода до дембеля - шансов никаких. Как говорила одна радиоведущая «скорее деревянная лошадка в Детском мире пукнет». По дороге перебирал в голове немногих гражданских знакомых из Свердловска.
На КПП я увидел двух девушек, в одной из которых я узнал Юлю – свою подругу из давно забытой гражданской жизни. Сказать, что я был сильно удивлён – ничего не сказать. Вторую девушку я не знал, но расцеловал их обоих. По их словам они были в командировке в Свердловске и решили заехать, выяснив у общего друга адрес моей части. Помню суматошный разговор, пакет с яблоками, блок сигарет «Ростов» от друзей с большой земли. Но главная новость состояла в том, что Юля поступила в ростовский государственный университет на журналистику.
Ба, вот оно решение! Что значат многочасовые увещевания капитана Лазорука в сравнении с этой короткой встречей? Можно сказать, в противостоянии офицера и хрупкой девушки победила последняя. Наше свидание с ней длился минут двадцать, но через два года за профориентацию мне пришлось-таки заплатить: я как честный человек не мог не жениться на этой девушке.
Отправив запрос в РГУ, я довольно быстро получил в ответ правила приема и форму направления. Позже в переписке, которая возникла с Юлей после ее визита, выяснилось, что для творческого конкурса необходимо предоставить две-три опубликованных работы. Я направился в дивизионную газету «За нашу Родину».
Дивизионная газета
Заместитель главного редактора - молодой старший лейтенант – с энтузиазмом принял мое предложение о сотрудничестве. У него явно не хватало времени на создание крупных жанров. Он погряз в обязательных отчетах и репортажах, которые нельзя было не разместить в текущем номере. Я полистал подшивку: ретроспективные материалы про ветеранов в духе «В горниле ожесточенных схваток», рубрики «Боевой путь части», отчеты по командно-штабным учениям «Куем щит Родины».
Мы договорились, что я напишу очерк о каком-нибудь сослуживце строк на 300-400, а он проставит мою фамилию еще в нескольких заметках, чтобы я не отвлекался на мелочи. Напоследок старлей дал мне первый урок журналистского мастерства.
- Старайся писать проще. Не надо путаться в придаточных предложениях. Повествование должно быть ясным, а текст легко читаться. Не надо брать пример с Льва Толстого.
Сложно выбрать положительного героя среди комендачей. Я решил написать про Федора Самарцева – старшину роты связи. Мне нравился этот общительный и неунывающий парень. Отслужив год, он был назначен старшиной. Но старослужащие с уважением относились к нему. Он был технически подкован, справедлив в своих кадровых решениях. Знал, когда что-то нужно сделать самому, а когда делегировать полномочия. Федор умел держать дистанцию, без панибратства выстроить отношения с сослуживцами. Умел прикрыть своих подчиненных, и добиться выполнения приказов офицеров роты. Сам был дисциплинирован, аккуратен и имел моральное право требовать того же от солдат.
Впервые я понял, что писать положительные материалы без фальши довольно сложно. К сожалению, моя первая публикация не сохранилась. Помню, что старался избегать пассажей про «успехи в боевой и политической подготовке», но уверен - без штампов не обошлось. Федя в беседе о своих достоинствах становился разговорчив, как мертвая рыба. Я упорно расспрашивал о нем сослуживцев, которые без неопределенного артикля «бля» не могли связать трех слов. Весь этот адский фольклор надо было перевести в публичный текст. Я искал подтверждения своим оценкам в поступках героя. Пытался описать какие-то критические ситуации, с которыми ему пришлось столкнуться во время учений, и остроумные решения, которые он принял, чтобы исправить положение.
Когда я принес напечатанный на машинке текст в редакцию, главред принял его без особых замечаний. Правда, кое-что в конце добавил. Известно, что орденов и медалей у Федора не было. С чего бы? Поэтому последняя фраза звучала так: «По итогам социалистического соревнования на днях старшине Самарцеву было присвоено звание «Отличника боевой и политической подготовки».
Толстый
Когда Олега перевели в соседствующую с нами роту связи, мы как-то незаметно подружились. Спортивный накачанный парень с круглым лицом веселого двоечника был родом из Витебска. Само по себе возникло прозвище Толстый. Независимый смешливый с простовато-вороватой внешностью, он подкупал своей любознательностью и грубоватым юмором. Мы много времени проводили вместе. Я к тому времени уже полгода вел дневник и считал бесполезным всякий день, в который не написал хотя бы несколько строчек в толстой коричневой тетради. Толстый в свою очередь был помешан на спорте и для него день прошел зря, если он не пробежал кросс в несколько километров. Он собирался поступать в пед на физвоспитание. От него я узнал о существовании в подвале казармы небольшого спортивного зала. Олег втянул меня в тренировки и спарринги по борьбе и боксу. Причём я неизменно проигрывал. В этом он был скорее тренером для меня.
Мы как-то сразу обнаружили много общего: мужская дружба, любовь к женщинам и склонность к приключениям. Вместе часто выбирались в Свердловск и за его пределы. У нас в распоряжении уже была приличная «гражданка» - джинсы, майки, кроссовки.
С Толстым было связано множество затейливых историй и знакомств. Мы ездили с местными барышнями на пляж к озеру Шарташ, устраивали с ними романтические загородные пикники с ночевкой на тихих и уединенных островах Свердловского моря. Так здесь называли Волчихинское водохранилище на реке Чусовой из-за его размеров. Озеро, лодка, костры, палатки, шашлыки. Иногда мы наносили неожиданные ночные визиты к подругам.
Однажды в субботу вечером Толстый принес две бутылки портвейна, которые ему презентовал бывший сослуживец, и рассказал о возможной коммерческой сделке. На завтра назначена встреча с возможным покупателем списанной коробки передач с УАЗа из нашего автопарка. Олег предлагал поехать вместе. Возникла мысль переночевать у нашей общей знакомой – Риты, которая проживала в центре. Выспаться по-человечески, а утром – свежими и бодрыми - поехать к клиенту. До вокзала от Риты рукой подать.
После отбоя переоделись, выбрались из части и в пустом автобусе доехали до «Автовокзала». После часа ночи трамваи уже не ходили, и мы отправились к Рите пешком (это было уже где-то рядом). Риты не оказалось дома, и мы перебудили полподъезда, чтобы выяснить, где живет ее подруга Ольга. Та подтвердила, что Рита три дня как куда-то уехала.
Планы неожиданно менялись. Время - около двух ночи. Надо было что-то решать с ночлегом. Толстый вспоминает про другую свою знакомую - Надежду, которая жила где-то в спальном районе. Последнюю пятерку отдаем таксисту.
В квартире Надежды также никто не отвечает на звонки. Предполагаем, что она спит и не слышит. Принимаем решение заглянуть к ней через лоджию на первом этаже. Летом окна обычно открыты. Обходим дом с другой стороны и вычисляем ее квартиру. Толстый подсаживает меня, и я перебираюсь через перила. Форточка действительно приоткрыта, я становлюсь на подоконник и засовываю голову внутрь. Там темно, виден лишь освещенный фонарем или лунным светом дверной проем из соседней комнаты. Я негромко, чтобы не испугать хозяйку, произношу:
- Надежда, это Олег…
В этот момент в проеме появляется огромная мужская фигура:
- Кто здесь?!
Я прямо с подоконника прыгаю в темноте на перила, и падаю на Толстого. Мы вскакиваем и, по-идиотски хохоча, скрываемся среди деревьев расположенного рядом парка.
Толстый хочет убедиться, что это именно квартира его знакомой и возвращается - еще раз позвонить в дверь. В поисках спичек я брожу по пустому парку. Неожиданно навстречу прогуливаются две девушки. Меняю две сигареты на коробок спичек и возвращаюсь к месту, где расстались с Олегом. Хочется спать. Толстый возвращается ни с чем. Мы размышляем о перспективе ночлега в парке. Тут я вспоминаю о девицах. В темпе прочесываем безлюдный парк и, слава богу, находим их на одной из лавочек. Как нам удалось их уговорить, привести к себе ночью двух незнакомых молодых людей я уже не помню. Как их зовут – тоже. Но в итоге ночевали вчетвером мы у одной из них. Поспать, правда, удалось от силы полтора часа.
Утром мы нанесли еще один безуспешный визит к Рите. Пора было ехать к клиенту. Пришлось занять 25 рублей у Ольги, и мы отправились на ж/д вокзал. Это было дальше, чем рыбацкий поселок Флюс, откуда мы плавали к островам, – около десятка остановок на электричке.
В местном ресторанчике мы встретились с заказчиком, договорились о продаже запчастей на общую сумму что-то около 200 рублей. После чего обмывали успешную сделку. Это была какая-то жуткая пьянка после бессонной ночи. Где мы с Толстым потерялись, никто из нас потом так и не вспомнил. Проснулся я ночью в электричке, которая ехала в противоположную сторону от Свердловска. Как добрался до части, не понимаю. Но проснулся в своей койке. Как потом рассказывал Олег, он вообще очнулся утром на какой-то станции в сорока километрах от Свердловска.
Последняя осень
Перед тем как отпустить своих подчиненных на волю командиры любят устраивать им «дембельский наряд». Определяют некий объем работ, выполнив который ты можешь надеяться уйти с очередной партией демобилизованных. Мотивация столь велика, что дембель лезет из кожи вон, чтобы быстрее выполнить свою последнюю задачу.
Конкретного объема работ в моем случае не было. Но для того, чтобы «накосячить» было обширное поле возможностей. Учения обрушивались на нашу часть лавинообразно: командно-штабная тренировка по тревоге, затем дивизионные командно-штабные учения (КШУ), затем тут же полковые тактические учения (ПТУ). Спать приходилась два-три часа в сутки. И в это короткое время мне снились испещренные красно-синими карандашами карты.
27 сентября вышел приказа министра обороны. Первая партия демобилизованных намечалась на 28 октября. Между этими датами - сплошная нервотрепка с командиром полка и начальником штаба. Угрозы объявить строгий выговор с поражением в правах и дембель в новогоднюю ночь перемешивались с похлопыванием по плечу и скупыми обещаниями отпустить пораньше.
Из-за учений часть осени прошла в лесу. Это было прощание с местной природой. Именно здесь на Урале впервые я увидел настоящий дремучий лес и дикие болота. Однажды я чуть не утопил в таком болоте мотоцикл с коляской. Отрадой нам служили короткие вылазки за грибами. У местных я научился в них немного разбираться. Редкий вечер мы не объедались жареной картошкой с грибами.
В казарме - на городских квартирах части – тем временем все соревновались в оформлении дембельской одежды. Нашивали какие-то аксельбанты и эполеты, в строчку парадной формы добавлялись кантики из белых хлорвиниловых трубок, из латуни выпиливались бутафорские ордена. Я же боролся с желанием написать домой просьбу выслать мне гражданский плащ или пальто. Форма настолько опротивела мне, что я намеревался уйти в окончательное увольнение в гражданской одежде. Но погоды уже стояли суровые, и нужна была верхняя одежда. Я понимал, что вырос из тех курточек, что носил до армии, а озадачивать родных новыми приобретениями было неудобно со всех сторон. Поэтому, когда настал мой срок, я надел простую хебешку под шинель и сапоги. Гимнастерка была удобней парадного костюма в дороге.
Толстый уволился на день раньше, но не улетел. Ждал меня у Риты. Где-то он очередной раз раздобыл денег, и мы весь день гастролировали втроем как в последний раз, периодически меняя дислокацию. Это и был последний раз. Вечером мы отправили Толстого в аэропорт. Деньги, которые не успели вместе прокутить, он оставил нам. Но сил уже не было, мы вернулись к Рите домой, просидели полночи за бутылкой коньяка прежде чем легли. Утром я вызвал такси в аэропорт, и мы попрощались.
___
Позже с Олегом у нас возникла переписка. Через два года Толстый приехал ко мне в Ростов-на-Дону. А еще через двадцать три года - в Москву. Но это уже совсем другие истории.
___
Армейский дневник 1981-1983
© Copyright: Вячеслав Терпугов, 2019
Свидетельство о публикации №219110701283
Свидетельство о публикации №219110701283
Рецензии