Запечных дел мастер 5

После ночного происшествия в Федоткиной избенке самое время пришло поговорить о домовых. Много о них быличек и небыличек по свету гуляет, но толком про домовых мало кто разумеет. И правда, что за существа такие? Ясно, что нелюди, но кто? Духи? Фантомы? Частицы былой жизни, что на земле совсем не окончилась, а в осколочках своих продолжилась да проявилась?
     Нынче, когда домовые редкость почище птичьего молока, путают их частенько со всякой нечистью: с чертями там, с ведьмаками разной руки. Но разве ж они сродственники? Те - враги роду человеческому, поклонники тьмы. И всегда вредили человекам, как могли: с пути истинного сбивали, сманивали лукавством в липучие тенета, чтобы веки вечные ими владеть безраздельно.
     Разве таков домовой? Он всегда потайным и рачительным хозяином был, покровителем домочадцев, их извечным радетелем.
     Ныне же житье-бытье не то совсем. Распалось понимание, разумение мира сущего. Одни ни в Бога, ни в черта не веруют, иные белое черным зовут, третьи храмы Сатаны строят, всемирные шабаши правят.
     Вот и не стало почету домовому. Позабывали уж люди, что водились на земле в стародавние времена тайные хранители рода. Да как помнить? Ведь и родов, считай, не осталось. Распались они, разлетелись по земле человеки, где кого искать?
 
     Федотка, правда, случай особый. Ведь он что? - дурачок. В какой стране, в каком веку живет - и не ведает. От судьбины, ему данной, самый он что ни на есть первобытный человек посреди своих соплеменников. Живет себе, как тыщу лет назад жили. Вот и домовому с ним лад да покой. Потому и бытовал он  в Федоткиной избенке, да не один. Про того, про другого дальше сказ и пойдет.

     Старый Хозяйнушка был бабки Сычихина рода пенат. С нею род его угасал, и близился его, старого домового, предел. К нему он и катился, когда раздался в дому слабый Федоткин писк.
     Неправда все это, будто для домового любой чужак хуже заразы. Ульяну он, верно, невзлюбил, а Федотку сразу приветил и дюже жалел. Зыбка его качалась сама собой всю ночь, мыши не смели его лапоточки грызть, дверь не била его в несмышленый лобишко.
     Это он, Хозяйнушка, нашел в щели злополучный пуп, презренный ошметок, что никак не хотел от  родного Федоткина тела отрываться. Нашел он его, в тряпочку завернул да зарыл в золу за печкой. Да на схорон тот заклятье положил на Федоткино  счастье. Так лежал  Федоткин пуп в печной золе год, другой лежал, третий...

     Словом, неизвестно, сколько он пребывал в колдовской дреме, прежде чем в нем, как коконе, жизнь зародилась. Вспыхнула искоркой и стала день ото дня разгораться.
     Отчего так случилось, про то никто знать не знает, ведать не ведает. Старый домовой так разумел: сделали это Сычихины снадобья и заговоры, какие она над Федоткиным пупком творила, да печная зола, хранительница живого огня.

     Раз, в Навью ночь, когда могилы раскрываются и подымаются из них все умершие, заслышал старый домовой под печкой писк да возню.
     Сунул нос — полюбопытствовать, видит: схорон его разорен, тряпочка   разорвана, и стоит весь в печной золе уродец, вроде Игоши, только всего лишь с ноготь.
     Хозяйнушка и сам невелик был, росточком всего с чурочку, из какой ложки режут, но и ему представился новоиспеченный жилец малявочкой.

     Старый домовой был догадлив, смекнул сразу, что уродец родился из Федоткина пупа. Обрадовался. Давно прошли времена, когда в крестьянских дворах потайная сила во множестве водилась: и баннушки, и овинники, и гуменники. Но раз хозяйства нет — отпала в них надобность. Исчезли тайные помощнички, сгинули, как не бывали. Домовому и язык почесать не с кем, не к кому в гости наведаться. Одиночество и домовому тошно.

     Малое дитя — большие заботы. А новорожденный домовой для старого Хозяйнушки — настоящий внучок. Прикипел к нему старый, холит лелеет, наглядеться не может.         
     Если б тогда хоть глазочком одним на житье-бытье их посмотреть, любопытная б вышла картинка!
Хозяйнушка в ветхом балахончике, в лапоточках да шапчонке из мышиной шкурки — ну чисто дед-побирушка! Ходит он за Пупом Запечным, то зернышко ему вкусное принесет, то молочка в наперстке. А тот куражится.
     -Смотри, детушка, что тебе припас.
     - Каши дай, надоело молоко.
     - Каши нетути, Федотка каши не варил.
     - Сам свари, каши хочу.
     Принесет старый каши. Пуп опять куксится:
     - А картошка печеная? Картошки хочу.
     Все ему не так, все не этак.

     Задуматься бы Хозяйнушке, а он в дитяти души не чает. Справил названому внучонку порты из кусочка кожи, рубашечку да кафтанчик — не один день трудились над шитьем рак-портной, что в ручье проживал, да пауки-кружевники. Не поленился старый домовой, все для шитья припас, через пригорок к ручью проковылял, чтоб рак клешней крой сделал. Устал. Зато начал Пуп Запечный в новой одежде форсить.
     Потом начал по дому бегать, нос повсюду совать. И чужим умом больше жить не хотел.

     К той самой поре, когда Федотка со своими домовыми первое знакомство свел, стукнул Пупу Запечному не один десяток. Для домовых это, правда, не срок, но Пуп ведь не простой домовой был. Природа его сложилась причудливо: из человечьей плоти, из целебных соков да колдовских слов. Домовство было не его стихией. Хотя работу свою и справлял Пуп, но постыло ему все в бедном Федоткином дому. В маленьком теле горел огонь - беспокойный и неукротимый, а может, и бесовской.
     - Весь век свой стены конопатить?!  Огонь раздувать да тепло нагонять?! – вопил Пуп.
     - На то ты домовой, — урезонивал его Хозяйнушка.
     - Какой я такой домовой?! Я запечных дел  мастер. У меня от печного огня мозги пухнуть: я ими кумекаю... А что тута накумекаешь?
     Пуп негодовал, бушевал и продолжал кумекать, как ему долю свою поменять.
     И много вредил он старому Хозяйнушке нравом своим, того ведь все боле и боле на покой клонило.
     Скоро до того дошло, что разобиделись друг на друга домовые, почти и разговаривать перестали. Да и хозяйство свое запустили. Какое уж тут хозяйство, когда в дому мира нет.
     Ну а о том, что из всего этого вышло, — про то дальше сказ.