Сила и власть жизненности. p230-240

Человек жив, если жизненность в силе. Опала жизненность, ушли жизненные силы – и жизни нет. Много жизненности, тогда и жизнь в радость, и жить хочется. Ресурс жизненности у всех разный. Уверенно стоят в жизни, в ком жизненность сильна. Говорят – живучий, значит жизненности много. Триедина жизненность. Как триедина? Вроде она одна, и вся в человеке. Жизненность же человека. Да. Но человек нуждается в условиях и в людях. Без них нет и жизненности. В голоде и в холоде, в зное и жажде, постоянно не может жить человек. Какая бы жизненность ни была, она иссякает. Тем более в побоях и пытках, в болезнях и переломах, ожогах и обморожении. Очевидно, что человек избегает тех условий, где он постоянно испытуется на выживаемость. И, напротив, ищет и находит такие условия, где ему хорошо, где он может жить. Этим «хорошо» и «может жить» отличается человек, например, деревенский от городского. Он хорошо и может жить в деревне, но плохо ему и не может жить в городе, и наоборот, как житель степей или гор, от жителя равнин или приморья, склонный к одному климату от нуждающегося в другом, то есть условия определяют его жизненность. Скудость жилья, простота обстановки одним хороша, другому терпима, третьи не могут так жить. Постная и скудная пища для одних есть желанное, для других есть вынужденное, а третьи начинают погибать

231
от нее. Читаешь жития подвижников и дивишься, как могли они в одной рубашке десятками лет жить в пустыне, в горах, в пещерах, в лесу, на каменных столбах, или в городах, но без жилья, на улице зимой и летом. Они искали этого, хотели, они жили так. Помести их в другие условия, и жизненность у них начинала бы гаснуть. Очевидно, что по своему внутреннему устроению человек ищет условия жизни и удерживается в них. Очевидно, и другое – без условий жизни нет жизненности, да и человека нет. Даже при обмороке человек нуждается в тех или иных условиях жизни. Человек без сознания, а жизненность применяется и прилаживается к условиям. Потому что нет жизненности без условий. То же и с окружением. Потребность в людях исходит от жизненности. Утрата близкого человека у одних людей приводит к полной потере жизненности, так что нередко они тоже вскоре умирают. У других утрата долго сказывается на жизненном самочувствии. Третьи равнодушно переносят смерть кого-либо из близких. Но даже и они не могут быть совсем без людей. Поэтому одна из мучительных пыток – это одиночная камера в тюрьме. Жизненность постоянно окружает себя определенными людьми. И без людей не может. Например, это семейные узы, родственные узы. Принадлежность к группе людей, коллективу, народу. Дружба, товарищество, побратимство. Удерживание при себе людей приятных, нужных, желаемых. Потребность в знакомствах, встречах, общении. Вместе с тем, противоположное – когда нет людей, тогда одиночество, безлюдье, тоска. И выход из этого – выход к людям и через то возвращение чувства защищенности, уверенности в жизни, ухоженности в болезни, старости. Вот перечень состояний, которые прямо указуют на связь жизненности с окружающими людьми. Без людей и жизненности нет.

232
Теперь можно определенно сказать, что жизненность имеет три состава. Первый состав – сам человек с его предпочтениями, душевными и телесными потребностями, второй – условия жизни и третий – окружение людей. При наличии всех трех человек деятелен, активен. Смотрим дальше.  Жизненность его не только нуждается в условиях, но человек может активно создавать себе условия жизни. Когда нет возможности создавать, тогда он живет в том, что предложат или что есть. Например, в общежитии, где вся обстановка ему не принадлежит, где приходится считаться с нравами и привычками жильцов, которые живут вместе с ним, и где он не хозяин и самолично распорядиться ничем не может. Когда человек устает от общежития, он хочет уйти в свой уголок, свою комнату, свой дом. Здесь он хозяин. Он может устраивать свое жилье как ему нравится, т. е. так, как он сам устроен. Он и уединения ищет ради того, чтобы в нем быть так, как сам хочет, и опять же – как сам устроен. То же и с окружением. Человек не только нуждается в людях, но и сам активно ищет их, идет им навстречу, привязывается к ним и их привязывает к себе. При этом делает это в угоду себе. С одними сближается по интернету, с другими по чувственно-плотяным потребностям, с третьими по душевным симпатиям и взаимности, с четвертыми – по делу, с пятыми – из тайной, ему одному ведомой корысти, шестых удерживает при себе, чтобы было над кем надмеваться, седьмым жаловаться, восьмых как интересных собеседников или слушателей и т. д. Теперь остановимся на самом человеке – на четырех вариантах его устроения, по которым он устраивает и внешние условия своей жизни. Так, один любит чистоту, порядок и уют. Другой устроен совсем неприхотливо. Его жизненности нужны только крыша, кровать и тепло. Даже мебель не нужна. Кровать заменяет ему и стул, и стол. Когда нужно спать, он с нее

233
сбрасывает все на пол. Если утром после сна что-то из сброшенного ему нужно, он переложит с пола вновь на кровать. То, что не нужно, останется на полу. Постепенно все, что на полу, запинывается под кровать. Со временем там собирается целая гора – не только мусора, но и разных предметов: ложки, книги, рубашка, штаны. В комнате у такого человека везде грязь, пыль. Но он не замечает ни того, ни другого. То ли потому, что недостает воспитания, то ли из-за душевного расстройства или неустроенности характера, то ли из-за равнодушия. Есть люди, которые так внутренне устроены, что не нуждаются в тепле. Крыша и кровать или что-то вместо кровати им достаточны. Такими бывают отшельники, и они обходятся без дополнительного тепла. Другой вопрос – жизненность ли у них или что-то другое? Жизненность нуждается в тепле. Четвертому не нужны уже ни крыша, ни кровать. Он столпник, или юродивый, или странник.  Здесь очевидно что-то другое, не жизненность. При том, что он не хочет быть хозяином обстановки и не хочет быть владельцем каких угодно предметов. Чтобы таким стать, можно постепенно от первого варианта переходить ко второму, от него к третьему и четвертому. Постепенно освобождаясь от желания своего и от желания быть хозяином своих условий. Таковые устроены так, что ищут только Царствия Божия внутри себя. То же и с окружением. Мы уже говорили, что жизненность не только нуждается в окружении, но и сама активно созидает его. Добавим. Одни люди своей чувственно-страстной жизненностью влюбляются друг в друга, образуя времянку-семью, или прилепляются друг к другу, как например, мамочки с детьми, или находят друзей по питью, товарищей по развлечению (рыбалка, мотоцикл, спорт). Другие узнают друг друга нравственным призванием – истинное супружество, родительство, сыновство, настоящая дружба, верность Отечеству, приходу,

234
монастырю. Третьи, как чада одного духовника, через «взаимоскрепляющие связи» между собою (Еф. 4, 16) соединяются в одну общину. Участвуя друг в друге, и помогая друг другу даже до смерти. Четвертые так на земле живут, чтобы жизнь свою «во един состав с ангелами» устроить. А когда запоют о них «со святыми упокой», чтобы так оно на деле и произошло, чтобы мир и радость душа после смерти нашла в собрании святых. Из этих четырех вариантов только в первом ничего не созидается – в чувственно-страстной жизненности. Здесь накапливается только разрушение в отношениях и почти всегда завершается всё разделением. Во втором варианте жизненность живет созиданием сближения и стяжанием единения. В третьем и четвертом случае уже не жизненность, но что-то другое собирает людей воедино. Чтобы увидеть, что это другое, рассмотрим три состояния. Есть живость, жизненность и жизнь. Здесь невольно у читающего эти строки может возникнуть тоскливый вздох: еще одно различение. Уже устала душа разбираться в разных состояниях и настроениях. Когда же конец? И для чего так много подробностей? Ответим словами Евангелия. «Потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими, и тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7, 13–14). Но вернемся к трем состояниям. Живость мимолётна, была и нет ее. Увлекает человека на день, на год, на несколько лет. Но потом кончается, и уже ничем человека не удержать в данных условиях, в которых, казалось, так живо было находиться, ни в данном окружении, в том числе и в семье, среди которых вроде так живо было жить, ни в самом человеке не удерживается то увлечение, каким он загорелся. Прошло время, и все потухло, силы ушли, жажда оставаться в семье, в товарищах, компаньонах угасла и посте

235
пенно переросла в противоположное – отторжение, нежелание, избегание. Жизненность, напротив, устойчива. Она не просто прилепляется к условиям, но получив подобающие условия, человек успокаивается в них своей жизненностью, и в его душе наступает мир. Жизненность знает, что делать с условиями, как и во что развивать их, строить, созидать, умножать, расширять, улучшать, обогащать. Свои условия, соответствующие устроению человека – свой комфорт, удобства, виды ландшафта, город, работу – жизненность в наше время не сразу находит.
 Порою годами человек ищет подходящее для него, сам пытается созидать и не может найти нужное или устроить то, что просит душа. Мешают чувственные мимолётные – на месяц, на несколько лет – увлечения, фантазии, планы, мечты, подогретые притязаниями, юношеские самоуверенность, самонадеянность, мешают и соблазнительные подсказки сверстников, случайных людей, соблазняющие сюжеты фильмов, книг. При том, что всё перечисленное есть на деле следствие утраты в современных поколениях самого главного – сыновства с его пятью свойствами: почитанием, преемственностью, принадлежностью своей семье, роду, народу, нравственным чувством жизненного пути вместе со своим Отечеством, Церковью, заботой о своих родителях. Утрата сыновства – это утрата внутреннего религиозно- нравственного трудового человека. Замена его внешним содержательно-интеллектуальным и средним творчески-прикладным, деятельно-душевным человеком. Внешний и средний человек в условиях отсутствия патриархально устроенной семьи с раннего детства формируется как самолюбиво-самоугодный в самом себе человек. Человек этот ориентирован на внешние впечатления из-за мультиков, телевизора, интернета,
 
236
на рассыпанные в окружающей среде соблазны. По натуре он либо дезориентирован в своих внутренних силах и возможностях, ленив, расслаблен, капризен, обидчив, заквашен на тунеядстве, претензиях и требованиях ко всем вокруг, либо в такой характер наставлен своими родителями, особенно бабушками. Либо он другой человек. Что-то умея, чему-то научившись, наслушавшись в своем окружении разных доводов и взглядов, берется устраивать свою жизнь сам, как придется и как получится, лишь бы никто из старших не мешал, ему дела нет до вековых традиций, он будет опираться на традиции новые, духом времени, духом мира и духом лжи подсказанные. Он человек прогрессивных взглядов, человек своего героического, как он думает, времени. Уж свою-то жизнь он как-нибудь устроит. А то и, глядишь, выбьется в число богатых, известных, стоящих у власти. Есть и третий человек, который не свою жизнь сам себе устраивает, а занят устроением жизни других или совместной жизни в составе своего окружения. Устраивает вместе со сверстниками или людьми века сего, или притязая войти в число сильных мира сего. Он хочет кому-то устроить жизнь – мужу, жене, детям, бедным, нуждающимся, или наоборот, богатым, именитым, имеющим власть, хочет устроить жизнь села, города, страны. Мало кто из них отдает себе отчет, какой силой наполняется их жизненность. Они будут христианами, будут иметь церковную жизнь и будут «слышать евангельское слово» и все учения Церкви будут знать, «но заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода» (Лк. 4, 18–19). Будут всё знать, как это и есть у людей внешних и средних, но будут бесплодны, т. е.
 не ради нравственных плодов будет их жизнь. А если и будут людьми, как-то сохранившими в себе отчасти внутреннего

237
нравственно-трудового человека, но не о плодах духовных будут они жить в своей христианской жизни. Оставаясь людьми века сего, они и жизненностью своею будут ему принадлежать. Апостол Павел в послании к евреям прямо и строго, если не сказать жестко, об этом говорит. Для вас, говорит, страдания Христовы «трудно истолковать, потому что вы сделались неспособны слушать» (Евр. 5, 11). «Сделались», т. е. схвачены такой жизненностью, которая, будучи по всему внешне христианской, на деле далека от Христа. Далека от Того, Кто «во дни плоти своей (т. е земной жизни) с сильным воплем и со слезами принес моления и молитвы Могущему спасти Его от смерти; и услышан был (Отцом Небесным) за Свое благоговение» (Евр. 5, 7). Далека на деле, т. е. в реалиях жизни жизненность далека от Христа. Потому что жизненностью своею, говорит апостол, вы остаетесь младенцами, «и для вас нужно молоко, а не твердая пища. Твердая пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла». (Евр.  5, 12, 14). Вы же, из года в год вращаясь или пребывая вроде бы в христианской жизни, остаетесь своенравием все при «начатках учения Христова». И вам снова и снова нужно «полагать основание обращению от мертвых дел», разъяснять и говорить «о вере в Бога», призывать вникать и помогать вникать «учению о крещениях, о воскресении мертвых и о суде вечном». Но «невозможно, – говорит он, – однажды просвещенных и вкусивших добра небесного, и соделавшихся причастниками Духа Святого, и вкусивших благого глагола Божия и сил будущего века, и (после этого жизненностью своею) отпавших, опять обновлять покаянием, когда они (живя Христианской жизнью и развивая бурную церковную деятельность в ней, на деле) распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему. Земля, пившая многократно сходящий на нее дождь, и производящая

238
тернии и волчцы, негодна и близка к проклятию, которого конец – сожжение» (Евр. 6, 1–8). Какие жестокие слова для современного христианства, толерантно устроенного к своим слабостям, своей жизненностию принадлежащей земле, христианства, которое сплошь и рядом оправдывает и находит все новые оправдания для устроения современной жизни по четырем направлениям  церковной деятельности так, как она что сверху, что снизу одинаково сегодня устраивается. И два очевидных направления этого устроения сегодня выдвинулись вперед. Одно – различные послабления, которые на глазах умножаются и получают самые непредвиденные, а вместе возмутительные, если смотреть глазами древних христиан, формы. Другое – такая деятельная активность, живость, профессионализм, которые обычно свойственны «сынам века сего», а теперь делаются свойственными сынам церкви. «Невозможно, – говорит апостол, – таковых опять обновлять покаянием». А перед этими строгими словами произносит уже очень жестко – «и не станем» (Евр. 6, 1). Потому что они, предавшись своей трисоставной жизненности, отдаваясь ей с такой силой убежденности, это с одной стороны, а с другой – с такой силой преданности самим себе, «что сделались (совершенно) не способными (что-либо или кого-либо) слушать» (Евр. 5, 11), таковые всем ходом своей инициативной, самоуверенно настойчивой и молодостью обеспеченной христианской жизни «снова (и снова) распинают в себе Сына Божия». Оставаясь при своей околоцерковной жизненности и развивая в ней свои человеческие дарования и утверждая в ней свой профессионализм. Они вдохновляются человеческой, не по-Божьи устроенной своей собственной ревностью по устроению церковной жизни. И дальше апостол добавляет: «И ругаются Ему, Христу» (Евр. 6, 6), то есть жизненностью

239
своею настаивают на выгодных для себя цивилизованных, удобством и комфортом обеспеченных условиях, и на угод - ном для себя окружении людей, выделяя приятных и неприятных. «Если мы, получив познание истины, произвольно грешим», то есть силою и властью свойственной нам жизненности остаемся преданными ей, остаемся при ею диктуемом образе жизни и поведения, когда власть натуры или власть жизненности, вместе – власть падшей природы не дает нам идти против нее к заповедям Христовым, «тогда, – говорит дальше апостол, – не остается более жертвы за грехи». (Евр. 10, 26). Ни мы эту жертву не приносим, но и Господня жертва Его страданий на кресте отнимается от нас. Тогда втуне наше причастие, мерзость запустения наше стояние на службах, пуста наша молитва, фарисейство наш пост и гроб повапленный вся наша христианская жизнь. «Посему Я вознегодовал на оный род и сказал: непрестанно заблуждаются сердцем, не познали они путей Моих, посему не войдут они в покой Мой» (Пс. 94, 10–11). Когда весь народ и священство в храме, согласившись между собою и ободрив друг друга толерантными доводами, что пребываем якобы все в ограде церкви, придет в такое состояние, тогда, говорят старцы 20-го века, отойдет благодать от таких храмов. В «Толковой Библии» А. П. Лопухина дается еще более суровое толкование этих слов: «Невозможно отпадших опять обновлять покаянием». «Отпадших» – это тех, что всегда соединяются между собою с ожесточением против Христа и Его Церкви, делая это отпадение хулою на Духа Святого, которая не может быть отпущена ни в сей век, ни в будущий (Мф. 12, 31), потому что для людей такого рода невозможно исправление». (Т. 3. Репринт. Пб., 1911–13. С. 455–456). Т. е. с упрямством и своенравно держащийся своей жизненности неисправим.

240
«Без пролития крови не бывает прощения» (Евр. 9, 22), но теперь, принимая в причастии Кровь прощения «да приступаем» (Евр. 10. 22), и далее говорит уже св. Иоанн Златоуст, «что для этого – для приступания, требуется не только вера. Но и добродетельная жизнь. В святое не допускаются те, которые не ведут себя вполне так (добродетельно), сюда не входит никто из нечистых. Т. е. (ветхозаветные люди) омывали тело, а мы – совесть, – и добавляет Златоуст, – нужно и ныне омываться, но уже добродетелью» (Толковая Библия. Т. 3. С. 472). Если мы не приносим никакой жертвы от себя в виде чистой совести, веры и добродетелей, тогда остается нам, говорит апостол, «некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать противников. Если отвергшийся закона Моисеева (ветхозаветного) без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню Кровь за вета и Духа благодати оскорбляет. «У Меня отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Вт. 32, 35). Страшно впасть в руки Бога живаго!» (Евр. 10, 28–31).