Тщеславия отрава соавторство

Авторы: Александр Зедчинский http://www.proza.ru/avtor/zak80
 и Елена Роот.




Часть I


Действующие лица:
Начинающий писатель – Оливер.
Начинающая поэтесса – Вивьен
Почитатель талантов - Сладенький (Сandy Man)


Оливер имя свое ненавидел с момента знакомства
с ливерной колбасой. Помните, была раньше серая невзрачная, вкусная, ныне розовая
и манная? С юных лет его дразнили: « О, ливер, привет, как жизнь?» Мальчику
ничего не оставалось, как улыбаться и быть хорошим, чтобы нравиться, как
колбаса. Так, благодаря ненавистному имени, он зарекомендовал себя человеком
приятным и компанейским. Ныне выпускник филологического факультета, Оливер
старательно избегал быть замеченным в наблюдении за тем, кто подходит к полке,
где выставлена его первая работа. Ранее он не проявлял большого интереса к
букинистическим магазинам, а теперь вот не мог пройти мимо, чтобы не заглянуть
и не посмотреть, как «уходит» сборник рассказов, в котором он столь удачно
занимает последние тридцать страниц.  

Книгой заинтересовалась молодая девушка,
повертела, полистала, остановилась «в самых концах», зачиталась, с видимым
усилием воли захлопнула книгу и пошла на кассу. Молодой человек испытал
странное чувство, похожее на сексуальное удовлетворение и, схватив первый
попавшийся экземпляр современной литературы, поспешил за незнакомкой.

Познакомиться труда не составило. Девушка
оказалась начинающей поэтессой, звали ее Вивьен.  
- Банальный вопрос, я избегал его, как мог, но больше не в силах, кто тебя так
назвал?  
Молодые люди разговаривали в кафе уже полтора часа, не выпив и чашки чая, так
много и о разном они имели сказать друг другу.
- Бабушка. Представь себе, всю жизнь мечтала иметь дочь, а рожала только
сыновей. После седьмого ребенка забросила это постыдное занятие. Как только я
родилась, первая девочка из внучат, тут же приказала назвать меня Вивьен. И,
знаешь, семеро мужиков не смогли отговорить, включая их жен и детей.  
- Она еще жива?
- Бабка-то? Живее всех живых. А тебя кто так, голубчик?
- Мать, - хохотнул Оливер, - надо бы ее с твоей бабкой свести, мне почему-то
кажется, что они найдут общий язык.
- А ты где живешь вообще?
- Пока у друга, но пора бы и честь знать. Ищу жилье, не хочу возвращаться к
родителям, они считают, что писать можно в промежутках между преподаванием,
например, или протезированием зубов.  
- А ты, значит, хочешь зарабатывать только писательством?
- А я иначе не могу, у меня зуд двадцать четыре часа в сутки.

Вивьен предложила Оливеру снимать комнатку
напополам, тот согласился. С этого дня началась их совместная жизнь.
 
Если вы думаете, что коммуналки, это пережиток
прошлого, то ошибаетесь. Людские муравейники - неотъемлемая часть любого
большого города. Комната была не просторной, но светлой с высокими потолками,
похожая на развороченный райский сад. Повсюду, в умопомрачительном творческом
беспорядке,  валялись всякие вещи. То
тут, то там, появлялись цветочные горшки, совершавшие свое ритуальное движение
по принципу «передвину, пока не уронил». Имелась общая кухня, поддерживаемая в
принципиальной чистоте, такая же принципиальная душевая, безобразно длинный
коридор, с дверями в комнаты-соты трудолюбивых людей-пчёл. Старинное здание, в
котором они поселились, по ночам издавало великое множество звуков, эхом
расходящиеся по этажам. Храпящие соседи, шуршащие мыши под крышей, шум воды в
дореволюционной канализации. Днём, гул голосов, работающих телевизоров, и
скрежет старинного лифта, сливался в какофонию бытовых звуков, мешающий
сосредоточиться. К тому же, проходя мимо их комнаты, соседи частенько
заглядывали под предлогом "пары слов", распространяя свежие новости о
жильцах, сетуя на правительство и погоду, и, заодно, пополняя запасы сплетен
излюбленной темой – «чего интересного у странной парочки».  

Окошко комнаты, выходило на рыночную площадь. Шум
которого оказывал особенно тлетворное влияние на капризных литературных муз.
Потому, чтобы побыть в тишине, они уходили в недалёкий полузаброшенный сквер,
приютившийся в конце тупиковой улочки. Машинам туда не было нужды, даже
прохожие оказывались случайной растерявшейся редкостью. Вот там-то,
развалившись на лавочках, они, шутя, критиковали будущие шедевры друг друга.


Зуд Оливера действительно оказался
круглосуточным, только не в том месте. Несколько раз в неделю он приводил
подруг и предавался утехам. Сначала, присутствие соседки усмиряло пылкость
любовников, но, постепенно, часть комнатки за импровизированной ширмой,
скрывающей Вивьен или, лучше сказать, скрывающей от Вивьен творящиеся
безобразия, стала восприниматься, как отдельная вселенная. Девушка не
жаловалась, она относилась к сексу, как к естественной нужде. Оргии ее
нисколько не стесняли, главное, чтобы завтра бессовестный Казанова, опутавший
очередную дамочку легкой паутиной комплиментов, снова мог разбить в пух и прах
стройные рифмованные столбики. В словесных баталиях с Оливером она находила
куда больший интерес, чем в возможном занятии сексом.  
Подход к творчеству у друзей разнился. Вивьен писала сердцем, как припрет,
когда припрет, на чём придется. Получалось порой сумбурно, но зато в богатой
эмоциональной гамме, весьма впечатляюще своей живостью и подкупающей
искренностью.  
Оливер методично прорабатывал каждое слово, выкидывая все, что можно было
выкинуть из текста. Сухой остаток оказывал гипнотическое влияние своей
глубиной. «Кажущейся», как любила поддразнивать его Вивьен, напоминая о
распутстве.
Следующий рассказ Оливера принес немного денег, и стал поводом для кутежа.
Парочка отправилась шиковать в дорогущий ресторан.  

- О-ла-ла, посмотри, вон тот лысенький мужичок... Красный как рак. Руки в
брюки, пожирает официантку глазами, и как только она наклоняется над столом,
пыхтит усерднее. Как думаешь, он массирует в штанах? Что б ему не заплатить и
не снять девицу? Он жадный или просто любит всё делать сам? Я одна ЭТО вижу? -
ничуть не смущаясь, рассматривала она меднорожего бедолагу.
- Не называй меня так, Би-би! – делано обиделся Оливер, допивая n-ый бокал
вина.
- А ты меня не называй «Би-би», - бесцеремонно вытащив красный острый язык,
передразнила захмелевшая Вивьен.
- Как ты, такая пошлячка, можешь писать стихи, а? – смеясь спросил он,
разглядывая лицо девушки через стекло бокала.
- Я же не спрашиваю, как ты, весь чувствительный и щепетильный пишешь о прозе
жизни, - деловито повела бровью она, задержав взгляд поволокой в стороне от
Оливера, - А во-о-он тот пижон… Смотри-смотри, салютует нам. Ну, вон, ты не
туда смотришь... Не ту-да, - Вивьен схватила Оливера за подбородок, поворачивая
голову в нужном направлении, - грудь она и в Африке грудь, не сбежит, успеешь
ещё девчонку зацепить. Она же призывно так улыбается. Как думаешь, я её смущаю?
Или её прикалывает втроём? О-ла-ла... да мы уже пьяненькие, да? Хотим
трах-тибидох и байки? А фиг тебе! Не хочу за перегородочкой ваш вибромассаж
слушать. Видишь, пижо-о-ончик машет, - Вивьен улыбнулась мужчине в ответ, и, не
выпуская голову Олвиера, приподняла свой бокал в знак приветствия.  
Тот не заставил себя ждать, пригласил ее на
танец. Если можно назвать танцем перетаскивание проспиртованного тела из одной
точки в другую, имитируя рисунок вальса. Не то чтобы пижон так уж понравился
Вивьен, больно он был гладкий весь. Щеки выбриты до синевы, запах противного
сладкого парфюма, волосы корова языком прилизала. Но после долгого воздержания
и благодаря зеленым феям, чудо все-таки свершилось.  


Тот "соблазн", который с напыщенной
важностью демонстрировал пижон, своей смехотворностью довел бы девушку до
коликов в животе, окажись она в трезвом уме. Но хмель придавал незнакомцу
небывалое очарование, а мысль о том, что кое-кому обломится этой ночью,
возбуждала не меньше кокаина. Сцепившись словно сиамские близнецы, они
ввалились в комнатку, и Вивьен, обычно щепетильная, неожиданно даже для себя,
предпочла своей кровати траходром Оливера. Живо вообразив себя одной из
кобылиц, что скакали на этом лежбище, она, с азартом и даже рычанием, стала
срывать одеяния мужчины, чем, похоже, ввела его в лёгкий ступор. Этой ночью ей не
хотелось тратить время, на занудные тянучки самовлюблённого ухажёра. Мужчина
спешно стаскивал с себя одёжки, страшась, что вещи будут разорваны нетрезвой
воительницей. Пытался сложить в аккуратную стопку на близстоящий стул, но,
оставшись в одних носках, был пригвожден к спинке кровати изящной ножкой
 
«Вот та-а-ак, в носочках, как утёнок. Ути-пути.
Ну, где ж ты такой красотуля раньше-то был», - держась за стену и глупо
хихикая, Вивьен покачивалась над жертвой. Резко упав на колени, в пугающей
мужчину близи, она дотянулась до электрофона. Тишину ночи, обыкновенно
нарушаемую канализационными звуками, да шуршанием лапок грызунов, дополнила
ритмичная ретро-музыка в стиле свинг.  

« Ну во-о-от. Теперь
самое то. Смотри и учись, потом будешь внукам показывать», - тоном, не терпящим
возражений и зачем-то грозя указательным пальчиком, сказала Вивьен, и,
пританцовывая, начала раздеваться. Посмотри она со стороны, передёрнуло бы от
собственной развязности и неуклюжей пошлости, но мужчина совсем иначе воспринял
её инициативность, и был доволен необычайно. Причём, сквозь поволоку хмельного
тумана, Вивьен казалось это довольство настолько распирающим пижончика, что
даже член его светился выступившими соками, призывно улыбаясь. Да-да, улыбаясь.
Воздержание Вивьен накопило в ней немалое
напряжение, которое всей своей полнотой, как в открытые шлюзы терпящего
крушение судна, вылилось на "счастливчика". Безудержная энергия
принуждала бедолагу после быстрых перекуров, продолжать то, что ещё минуты
назад, казалось завершённым. Ненасытная женщина – сладкая лесть, но даже она не
способна на столь изощрённые чудеса, в которых бы молодящийся мужчина, обрёл
неутомимость только что созревшего, и познавшего вкус любви.  
 
«О-е... нам бы сюда котёл с молоком и
Конька-Горбунка. Хотя, можно и просто... Конька!» - засмеялась Вивьен,
запрокидывая голову, окончательно поняв, что из этого фрукта больше не выжать
ни одной капли. «Ладно, живи пока», - чмокнув горе-жеребчика в лобик,
завернулась в одеяло, вдохнув непривычно горький, в окутавшей все вокруг
сладости, запах Оливера. А потом заснула с блаженной улыбкой на устах, едва
слышно прошептав: « О-ла-лаааа...»

Оливер вернулся далеко за полночь, едва дополз
до двери комнаты, но беспокоить музыкальных любовников не стал, посчитав ниже
своего достоинства спать зубами к стенке. Впрочем, развалиться прямо здесь,
посередь коридора, достоинство позволило.  
 
Утром следующего дня Вивьен застала Оливера
скрюченного, окоченевшего от гуляющих по коммуналке сквозняков, однако,
аккуратно прикрытого его собственным пиджаком. «И кто у нас из соседей такой
заботливый, даже под спинку подоткнул», - подумалось девушке. Чувство вины и
какой-то жалостливой нежности заставило сердце распутницы сжаться и, несмотря
на жуткое похмелье, она решила приготовить его любимое лакомство. Правда, для
этого пришлось разбудить самого Оливера, установить в вертикальное положение и
отправить на рынок. Нет, ну а что вы думали, чувства чувствами, а ходить по
рынку она терпеть не могла!

- И хурмы полкило свешайте, пожалуйста, - Оливер завершил покупки необходимых
ингредиентов, и соизволил побаловать себя «на сдачу», - ох, простите, уберите
еще парочку, у меня не хватит денег.
Продавец раздраженно зыркнул, собираясь, судя по всему, послать его к чертям.  
- Не хватает? Давайте я заплачу, - предложил растрепанный мужчина в измятом, но
дорогом костюме.
- Да вот, весь гонорар спустил за одну ночь, спасибо! – Оливер никогда не
стеснялся помощи, ему и в голову не приходило отказаться.
- Вы писатель? – не отставал неожиданный благодетель, увязавшись за молодым
человеком, - то-то мне ваше лицо знакомо.  
Выяснилось, что приставший субъект увлекается литературой, и рассказы Оливера
считает одними из лучших среди современных.  
- Может, поднимешься, - чистосердечно предложил Олвиер, - я с подругой живу,
как раз вот собирались готовить, у нас редко бывают гости, не стесняйся!
Но мужчина сопротивлялся, словно его на собственную казнь приглашали. Зато
выспросил координаты следующей обязательной встречи.

Дни потянулись за днями. Вивьен печатали в
различных журналах, склоняли в ключе одобрения критики. Она изредка встречалась
с «пижоном», но близости на трезвую голову даже помыслить не могла. Зато
слушать елейные речи нравилось. Ровно до того момента, когда они расходились.
Тогда в голове словно прояснялось, а все ранее высказанное и спрятанное за
ложной скромностью стыдливо выявляло свой безобразный лик.

Особенно острую неприязнь вызывало в девушке
знание о прошлом пижона. Он поведал ей, как в течение долгих лет был женат на
женщине, которую не любил, но старался полюбить. Старался стать примерным
семьянином, мужем, а после и отцом ныне десятилетнему мальчику. Однако, игра не
удалась. Из путаных объяснений Вивьен смогла понять, только то, что к женщинам
пижона влекло постольку-поскольку. Что даже в ней его привлекали скорее черты
грубые и резкие, нежели женственные. Но разве это давало ему право обманывать
жену все эти годы, заставляя тратить на себя и свои попытки время? Впрочем,
мужчина сам признавал, что в мире этом ложь почитать скорее способ жить, нежели
порок.
 
Каждый липкий комплимент, каждое саркастичное
замечание в огороды прозаиков, не умеющих так тонко прочувствовать окружающий
мир, как она, образовывали мучительные язвы в сознании девушки. Вот, вроде бы,
она действительно так хороша, как говорит candy man. Так она стала называть его
теперь, из-за аромата странных «старушечьих» духов. И критики говорят, только
Оливер в своих бесконечных подколках находит изъяны. Неужели все вокруг видят,
что за чудо Вивьен, а он, ее друг, нет? Что может понимать прозаик в полутонах?
Ровным счетом ничего!

Оливер же, встречаясь со своим новым другом,
купался в лести безоглядно. Самый во всем. Будущее, какое его ждет светлое
будущее! Вот только запах... этот сладкий удушающий аромат, заставляющий его
чихать. Но разве он может сказать об этом страстному поклоннику таланта? Ну, а
как обидит? Да и что, в общем-то, страшного, подумаешь, духи. Зато понимает
толк в литературе. А жена вообще стерва, бросила беднягу, нанесла тяжелейшую
душевную травму. Да, наученный опытом с Вивьен, наш Candy Man всей правды
открывать Оливеру не стал. Крутой нрав, заносчивость последнего и попросту
желание понравиться самого сладенького, удержали от глупого порыва быть
честным.  

- Не моё! – рычал носившийся из угла в угол Оливер, - не мо-ё!
- Ну и что, подумаешь, сегодня не твой рассказ взяли, завтра возьмут твой, день
на день не приходится, - сдерживая отвратительное чувство, похожее на
злорадство, успокаивала его Вивьен.
«Я не могу, не имею права быть довольной этим.
Как? Почему?» - недоумевала она, а губы предательски расплывались в
самодовольной улыбке при виде беснующегося высокомерного молодого человека, не
привыкшего к поражениям. О да, это не ему приходилось оббивать пороги, чтобы
удостоили вниманием его поэтические шедевры, чтобы они, эти шедевры, могли
пробиться лучиком света в темный мир читателей. Это не он выслушивал жёсткую
категоричную критику в свой адрес. Так вот, пусть узнает почем фунт лиха!


- Завтра? Завтра никогда не наступит! Жизнь случается сегодня и сейчас! Ты
читала это? Читала, я спрашиваю?! Моя история нисколько не уступает его, но они
предпочли отказать именно мне. Мол, свежая кровь, - Оливер уселся в старое
изодранное кресло, не в силах больше кричать.
- Это понятно. У тебя свой уровень, у каждого он есть. Да, может быть, твой
рассказ не хуже, - лекторским тоном вычитывала Вивьен, помахивая журналом на
манер веера,- но для тебя, этот уровень на ступень ниже прежнего. Ты можешь и
лучше.
- А не пошла бы ты на хер! – в сердцах выпалил Оливер и, выхватив журнал из рук
девушки, кинул его в мусорное ведро, - Ты кто такая, чтобы меня учить? Ты себя
вообще читала?
- Еще как читала! Хочешь сказать, я плохо пишу? – тут же взвилась Вивьен.
- Нет, я… - осекся Оливер.
- Нет уж, это ты и хотел сказать, что моя писанина гроша ломаного не стоит, не
так ли? По сравнению с твоей!
- Это нельзя сравнивать, - стушевался Оливер.
- Но ты же сравниваешь! А ты попробуй сам, посмотрим, что у тебя получится!
Может пора перестать завидовать? Перестань на меня озираться, глядишь, напишешь
что-нибудь стоящее!
На самом деле,
Вивьен была права. Оливер давно осознал, что просто не воспринимает больше
всерьез то, что она делает. Все это кажется ему сущим баловством, потехой. И, в
отличие от нее, он сомнительностью таких мыслей не мучился.

- Нам надо разъехаться, - после отсутствующей паузы в два дня, постановил
Оливер, - я думаю, ты права и мне нужно перестать оглядываться на тебя.

Он не смог
сказать правды, заключавшейся в том простом факте, что перестал уважать Вивьен.
И вовсе не по причине зависти успехам. Высокомерие Оливера было настолько
велико, что завидовать не позволяло никому, даже признанным метрам литературы.
Он перестал уважать её труд. А для двух писателей, труд оказывался основой
дружбы, колодец, откуда оба черпали понимание. И вот он иссяк, в ковше песок, в
чемоданах вещи.
- Балалйку, - так он называл электрофон, - оставь себе, - без сожаления
произнес Оливер, прощаясь, - и не провожай, обойдемся, подруга.
Вот так
запросто, взял и уехал, и не куда-нибудь, а в Париж. Вивьен не знала, откуда у
него деньги, чтобы совершить такое путешествие и продержаться на первых порах,
но предполагала, что Оливер, поборов гордость, обратился за помощью к
родителям. Откуда же ей было знать, что кошельком для него служил ее
«сладенький» пижон.Узнав о размолвке между друзьями, тот воспылал страстным
желанием показать Оливеру мир. Чем Париж не отличное начало для таковой затеи?  


Часть II


Рядом с Оливером в отсутствии Вивьен,
сладенький позволил себе раскрепоститься и очень радовался тому, насколько
простым, как рельса оказался Оливер, как и положено мужчине - со стержнем. Не в
пример вздорной поверхностной бабенки, коей явила себя Вивьен. Ах, как душа
поет, как поет душа.
 
Уже год Оливер и сладенький проживали в городе
любви. Поначалу гуляли, отрывались, как могли. Оливер старался не обращать
внимания на странные манеры друга. Отмахивался от навязчивых нелепых мыслей, а
потом и вовсе привык. Объяснив себе, что приступы нежности напрямую связаны с
тоской по жене. Жалел, сопереживал, признавая за схожее в себе отдаленно
маячившее чувство по оставленной в Питере Вивьен. Но он-то человек кремень,
думалось Оливеру, не дает душе лениться, а сладенький не такой, да и речь не о
подруге, все-таки десять лет к ряду бок о бок - не шутка.  


Первые полгода, как уже было сказано, товарищей
занимал исключительно тусняк, но интенсивность времяпрепровождения надоела
Оливеру. В голове стали рождаться уже не просто рассказы, а складываться целая
вереница событий, способных сойти за роман. Он вернулся к писательству.
Сладенький остался не у дел.  
 
- Не мешай мне, - по обыкновению коротко и
холодно отвечал Оливер, когда сладенький ластился, приглашая прогуляться.
Приходилось мириться, а что поделать. Утешала мысль об отсутствии Вивьвен рядом
с этим «пределом мечтаний». Скудных, надо сказать мечтаний, даже в сравнение с
мечтами Вивьен, даже относительно самого Олвиера. Уж она не представляла его
своим петом ни разу, а, скорее, на месте любимого и неповторимого Лоуренса
Оливье. При первом же знакомстве девушка сочла за символическое совпадение
созвучие имени молодого дарования. Она, как Вивьен Ли, он, как Лоуренс Оливье,
и ждет их распрекрасное яркое будущее на поприще слова. Но, тут, дело такое,
тщеславие некоторых распространяется на творчество, других - на плотские утехи.
Между тем, этот год Вивьен провела в
романтическом вихре, закружившим ее в самом страстном и прекрасном танце любви.
Весна ознаменовалась сменой вех в жизни поэтессы. Она встретила его. Вернее,
как, встретила, столкнулась, упала, ушибла пятую точку и вот, виновник
замаливает свою оплошность, целуя ей пяточки каждую ночь.  
С появлением особенного мужчины, весь её мир
стал с ног на голову. Какие бы баррикады не выстраивала предприимчивая девушка,
он неизменно преодолевал их, стремясь открыть путь к замурованной в её душе
любви и теплоте. А та, другая, нежная и хрупкая Вивьен, не могла поверить
своему счастью, видя настойчивость возлюбленного. И была бы на то такая
возможность, подорвала бы стены изнутри своей душевной темницы, чтоб ускорить
слияние с настойчивым героем. Но как только оно свершилось, то всё уходящее
прежде в строчки стихов, обрушилось на осчастливленного супруга. Вивьен растворилась
в нём, в любви, парила и не замечала времени и места. Совершенно забросила
творчество, не заметив, как вмести с ним, перестала воспринимать себя, как
отдельную личность.
Откуда берутся чувства, терзания, страсти, что
выливаются из души волнительными стихами? Думаете, их порождает сводящая с ума
любовь? Вот так вот, любишь, сядешь и запишешь? О нет. Они берутся из того, что
уже вот-вот случится, или только что ушло. Они - предчувствие любви, или
прощание с ней. Вивьен всегда понимала, что внутри неё, кроме той насмешливой,
надменной, и циничной особы, есть женщина, способная любить, забывая себя. Но
чтоб она вышла из тени подсознания, необходимо оказаться в руках особенного
человека, для которого она станет единственной, не только женщиной, а вообще -
единственной. Чтобы защититься от случайных прохожих, держала взаперти эту
беззащитную, полную любви птаху. Потому, всё то, что не находило выхода в
будничных баталиях за право глотка воздуха, находило свой выход в творчестве. И
чем сильнее был контраст Вивьен внутренней и внешней, тем больше потаенной
чувственности несли её строчки, соблазняя читателей недосказанностью внезапно
вспыхнувших искр эмоций.  
Три месяца страсти, две минуты на решение,
скорая свадьба, месяц самого медового из медовых свадебных путешествий, и еще
целая вечность трудоемкой, но счастливой семейной жизни впереди.
Супруг Вивьен, человек далекий от искусств, между тем, был прекрасно образован
и чуток, чтобы понять чаяния поэтессы, но не разделить их. Он мог позволить ей
чудачества, но не хотел в них участвовать, это был мужчина, который полюбил в
ней исключительно женщину, видел замечательную мать для детей и хранительницу,
даже воительницу за благополучие домашнего очага.  
«Не бывает идеальных людей и ты, мой любимый,
не идеал, но я люблю тебя, как если бы ты им был», - думала Вивьен, перебирая
черные, как смоль волосы мужа, лежащего на ее коленях в парке, - «как-то там
поживает этот индюк Оливер?».  
К зиме, когда бешеные ритмы страсти чуточку
поутихли, а дела заставили супруга Вивьен оторваться от ее пяточек, она
вернулась к стихам и со слезами на глазах осознала простую истину, писать как
прежде больше не может. Вернее только на одну тему и вовсе не о счастливой или
несчастной любви, а мрачные, полные безысходности, а порой и злобы строчки, о
предательстве. Покопавшись в тайниках души, девушка поняла, что ее терзает, о
чем так не хочется думать, протирая домашнюю пыль.  
Вивьен была одной из тех, кому сложно давались принятия решений, она могла
волочить ярмо, казавшееся другим непосильной ношей бесконечно долго, но, приняв
решение бросить, уже не возвращалась к пройденному. Теперь, Вивьен решила
поставить строптивца на законное место друга, чего бы ей это не стоило. И… понеслась.
Наведя справки, она узнала, что Оливер до сих пор сотрудничает с одним из
здешних издательств. Что у него контракт на книгу, а это уже серьезно.
Секундное сомнение в возможности помешать ему творить закралось в мятежное
сердце, но тут же развеялось легкой дымкой досады. Чего ерунду думать, как она
может помешать? Перелистывая мысленно уже написанные строчки Оливера, Вивьен
понимала, что автор их далеко не застенчив, чтобы оглядываться на любой другой
талант, так что хватит бояться отсвечивать. И она поехала в Париж.
Открывая двери по утру, чтобы выйти подышать
свежим весенним воздухом, эдак часиков в десять, меньше всего ожидаешь увидеть
человека, с которым хреново расстался около года тому назад. Но вот он, вернее,
она, стоит на пороге, сияет от счастья, того и гляди кинется в порыве пожамкать
твое еще не проснувшееся тело.
- Здравствуй! - радостно прощебетала Вивьен.
- Здоровее видали, - буркнул Оливер.
Девушка вздохнула, словно перебарывая желание взять еще одно понравившееся
пирожное, чтобы не испортить фигуру.  
- Ну, проходи, коли пришла, - ливер старательно изображал неудовольствие и
небрежность.
Вот только хватило его ненадолго. Буквально минут на
двадцать, а потом… во-первых, показать черновой вариант книги, во вторых, от
души посмеяться над муками творчества Вивьен, в-третьих, испытать жгучую и
безосновательную ревность по отношению к ее супругу, в-четвертых, осознать, что
та расцвела, похорошела, но осталась по-прежнему открытой его критике, его
колючему взгляду и даже радовалась вливанию подобных ядов сарказма, будто самой
сладкой лести. Кстати о сладком.
- Чем у тебя воняет тут?
- Э… не знаю, духами? Я с другом живу, уже привык.
- Нужно срочно проветрить, это же не духи, а дешевая вонизма какая-то, - Вивьен
открыла форточку.
- А животик у тебя округлился, беременна?  
Девушка чуть не упала, услышав такие слова.
- Чего, правда?
- Ну, ты даешь, мать. Ну, вы, *ля, оба даете! - Оливер расхохотался, - ты что
это, думала скрыть от меня свое положение корсажем? Дурилка картонная, чтобы я
больше таких вещей на тебе не видел, это же вредно.  
Оливер обошел девушку и ослабил корсет.
- Я подумала, что новости тебе лучше сообщать постепенно, - прильнула она к
нему спиной, блаженно вдыхая полной грудью свежий весенний воздух парижских
улиц.
- Нет, новости мне лучше сообщать в письменном виде. Так безопаснее.  
- Знаешь, вот такие точно духи были у…
Вивьен не успела договорить, как в квартиру завалился подвыпивший сладенький.
Две челюсти со стуком упали на пол. Одна - сладенького, другая - Вивьен.  
- А вот и мой друг, знакомьтесь… - начал было Оливер.
- Это же тот… О-ла-ла…- на секундочку растерялась Вивьвен.
- Ты?! Как ты тут… ах ты! - взвился волчком сладенький, от волнения проглатывая
слова.
- Я как тут?! А ты тут как?
- Эй, да что происходит? - вставил свои пять копеек Оливер, продолжая обнимать
Вивьен на случай чего-нибудь эдакого. Беременные женщины всегда вызывали в нем
опасения своей непредсказуемостью в сравнении с женщинами обыкновенными.  

- Это же тот пижон, из ресторана, ну ты помнишь?
- Замолчи, потаскуха! - взвизгнул сладенький. У Оливера аж глаза округлились. И
это его нежный дружок вянькает?
- Сам ты проститутка! - Вивьен вошла во вкус, - Все говорил, что проза говно и
все прозаики вместе взятые. А я самая лучшая поэтесса всех времен и народов. Я,
дура, верила!
- Прозаики говно? - у Оливера начался нервный тик.
- Не говорил я такого! Ты, ты… просто мне мстишь, шалава!  
- Это я шалава? Это ты жену бросил с ребенком, говнюк!
- Бросил? Ты ж говорил, она сама ушла, - недоумевал Оливер.
- Это он тебе так говорил, быть может, а мне по-другому заливал. Ты вообще знаешь,
что он…
- Закрой пасть! - звонкая пощечина легла красной полосой на нежное розовое
личико Вивьен.
Тут же сладенький повис в воздухе, безвольно болтая ножками.
- Убью, суку, -  Оливер сжал горло побагровевшего
сладенького.
- Отпусти его, задушишь ведь, - испугалась Вивьен, но, взяв себя в руки,
повторила уже привычным самодовольным тоном, - хватит, а то обоссытся еще,
потом убирать, фу.  
Подействовало, Оливер мгновенно остыл, опуская обидчика на пол.
- Прозаики говно, значит, а я кто тогда? Ты зачем за мной увязался вообще? -
Оливер закурил.
- Литература, рассказы, стихи, ну это же все мелочи, Оливушка, главное, это же
отношение к человеку.
Чувствуя, как кровь снова ударяет в голову, Оливер отвернулся к окну.  
- К человеку, говоришь? А ты не думал, что все эти, как ты говоришь, мелочи,
это тоже часть человека. И ты только что показал, что они для тебя ничего не
значат.  
- Но ведь я же читал! Я же старался! Я тебя сюда привез, чтобы ты развеялся,
зачем тебе писать, у меня есть деньги, много денег!

Вивьен прыснула в ладошки. Оливер закатил глаза к потолку, и, повернувшись на
каблуках к сладенькому, иронично так спросил:
- И, сколько я стою, милок?
- Я тебе все куплю, что только захочешь, даже шлюх покупать буду, - не понял
момента сладенький.
- Нда… разоришься, друг мой!  
Оливер и Вивьен уже покатывались со смеху, но сладенький продолжал не догонять
шутки юмора.
- Пойдем, прогуляемся, Би-Би, а ты, чертов алиментщик, собирай манатки и чтобы
духу твоего здесь не было, когда мы вернемся.
- Но…
- Я в курсе, что ты платишь за квартиру, уеду завтра же, но если сегодня приду,
а ты еще здесь, задушу, так и знай.
 
Друзья гуляли около пары часов, Вивьен на ходу
сочиняла прелестные строчки, в которых Оливер, само собой, находил кучу
колдырей. Возвратившись, они с удовлетворением отметили, что действительно,
даже духа не осталось. Сладенький не запер дверь, видимо, в знак протеста, её
открыло настежь сквозняком, и квартира освежилась.  

- Ну, что ж, будем соображать ужин? - оживилась Вивьен, услышав утробное
ворчание Оливера, - Такс, нечего филонить, это тебе не кухня коммуналки, тут
для двоих места вполне хватит. Бери нож, будешь помогать, - она имела привычку
командовать в сферах своего влияния, а право готовить вкусную и недорогую еду
Оливер даже и не пытался никогда оспаривать. Но вот помогать при прежних
габаритах кухни действительно не приходилось.  
- Рефафь кфупно? - с трудом выговорил он, пытаясь разжевать засунутый целиком в
рот оладушек, на скорую руку сварганенных к перекусу.  
- Картошку - как кубики игральные. Морковь надо тонко, это я сама... а вот
паприку, соломкой. Да, да, именно так. Лук-то, я уже меленько покрошила. Там, в
мисочке с водой и уксусом маринуется, подальше от глаз. Жалею тебя, плаксу! -
хохотнула проказно. - Брокколи, давай соцветиями оставим.  
- А чистить-то картошку надо? - уже членораздельно спросил Оливер.  
- Нет, я  щёточкой помыла уже и высушила,
с кожурой полезнее намного. Просто режь, что успеешь.  
- Слушай, вот что ты такое делаешь, что у тебя совершенно не такие оладьи, как
у всех. Как я скучал по ним.
- Не знаю, как готовят "все", но мои не только из муки, яиц, и
молока. Я туда замачиваю на полчаса овсянку, и тру кабачок, - деловито пояснила
Вивьен, - Нравится?  
- Неее эфо я пфофто шобы фы не пофолфела ем. Спафаю фифуру фою. А то расфолфтеешь,
муш брофит, и терпеть мне тебя всю жизнь за ширмой? - закончив жевать,
самодовольно закончил мысль.
- Ла-Ла! - хитро прищурилась, и с ноткой угрозы медленно, - Я ведь могу их и не
готовить... спасая замужество. Фигуру-то уже поздно!
- Тогда только смерть. Жить без этой пищи Богов не имеет смысла.  
- О-ла-ла, прямо таки Богов? Ха-ха-ха. Готовить гильотину? - рассмеялась
взахлёб.  
- Зачем утруждаться, буду прыгать с балкона, - обречённо вздохнул, удерживая
улыбку из последних сил.
 
Закончив резать, и сложив овощи в разные
тарелки, они понесли их на кухню. Удобство приготовления овощного рагу,
заключалось в том, что готовилось в одной кастрюле. А некогда на общей кухне
экономить пространство плиты - было немаловажно. Вивьен добавляла то один
компонент, то другой, терпеливо объясняя, почему именно так и не иначе. На глаз
подсыпала приправы, и втягивала горячий пар, едва дрожавшими крылышками
точеного носика.  
В разговорах незаметно пролетели полчаса, и уже дымящееся и ароматное блюдо,
горделиво, словно трофей, Оливер понёс в зал.

- Значит, завтра? - хмурил брови Оливер, узнав о скором возвращении Вивьен к
супругу.
- Он переживает. Войди в его положение. Улетела в Париж, к писателю… беременная.  
Оливер хмыкнул.
- Я б тебя убил.
- Вот-вот,- улыбнулась Вивьен, - О-ла-ла, не бывает идеальных людей. Кстати, ты
деньги этому своему ухажеру возвращать будешь?
- Конечно, но только за квартиру. С гонорара.  
- И правильно, а то найдет причину доставать.  
- У него нет причин не доставать, - Оливер многозначительно глянул на Вивьен.  
- Пошляк!  
Мужчина вдруг стал пугающе серьезным, Вивьен насторожилась.
- Би-Би, зачем ты прилетела, откровенно говоря? Что соскучилась, это я понял,
но вот ты здесь, приготовила мне оладушки, поделилась новостями и снова
оставляешь. Нет, ты не подумай, я не напрашиваюсь на внимание, мне просто
интересно, ради того, чтобы поболтать и обняться ты преодолела такое расстояние
и даже провела маленькое детективное расследование?
Вивьен отложила вилку и вышла на балкон, Оливер последовал за ней.
- Знаешь, я ужасная эгоистка. Мне совсем не пишется без тебя.  
- Ясно, значит, ты считаешь, что, помирившись со мной, сможешь писать?
- По крайней мере, я не буду писать про… такие мрачные вещи.
- Хочешь, я скажу, про что ты будешь писать теперь?
- Скажи, - Вивьен затаила дыхание.
- Ты будешь писать про разлуку.  
- И что же делать?
- Я мог бы предложить тебе остаться со мной навсегда, но мы оба знаем, это
невозможно. Ты любима, я вижу, но ты больше, чем любовница, жена или даже мать,
Би-би, ты же знаешь, чувствуешь это.
- Тогда… тогда я останусь еще на неделю.  
- А потом? - улыбнулся Оливер женской наивности.
- Потом полечу обратно, а потом снова сюда и буду так летать, пока не рожу!
Оливер просто закатился от смеха.
- Я с тобой полечу, нахрен мне сдался этот Париж. Родителей давно не видел.
- Ну, наконец-то! Я думала ты никогда этого не скажешь.