Духота

I

Зажглись сияния восторженных детских глаз - толпа маленьких людей пришла к своему новому дому. Из толпы вышел смельчак и отворил дверь – открыл, тем самым, новое существование. Эти дети еще глупы, красота момента ускользает от них, и лишь когда-то далеко в будущем они вдруг спохватятся и начнут вспоминать грандиозный и полный величия фасад дома, но потеряют его навсегда. Они будут искать вечное утешение в сиянии своих глаз, рассыпавшемся, но не исчезнувшем – сиянии открытий.
Кричащей толпой дети вбегают в дверь и бросаются в первую попавшуюся комнату. Здесь они встретят бесчисленное множество восходов и закатов, но лишь ближе к расставанию с ней, они обратят свой взгляд на красоту ало цветущего солнца, так долго помогавшего им видеть. Они еще долго будут кусать и совать в рот все подряд, силясь понять свое место; еще долго будут биться об углы и плакать от беспомощности, но они познакомятся с солнцем и станут сушить слезы его светом и теплом – неразрывно свяжут солнце с счастьем и утешением…Они восторженно взглянут на его свет и сами загорятся светом – толпа застывших в очаровании детей.

Стены ветхой комнатушки вскоре пресытятся криком и визгом, некоторые дети почувствуют себя тесно и пойдут дальше, открывая для себя новые комнаты. Для кого-то скрип двери станет приятным воспоминанием, темой бесконечных, гордых рассказов, а для кого-то грандиозной ошибкой. Обиженный ребенок разочарованно оглядит свою бедную комнатушку, топнет ножкой и пойдет по коридорам, открывая чужие двери.
 Как же долго прихоти и случайность витали в воздухе этого странного дома, как долго приводили к детским крикам и плачам – обид и ушибов от чужих кулаков!
Время этих стычек неопределенно большое. Причины разные: кому-то не понравился вид из окна, кого-то не устроила площадь, кого-то интерьер. Лишь где-то в будущем они начнут спрашивать себя о том, кто же сотворил всю эту мебель, кто так умело возвел стены и, кто, наконец, позволил им смотреть в окна? Долгая жизнь и наблюдения (к сожалению, немногих глаз) найдут причины в том же солнце, придав прежнему наивному очарованию черты осознанного восхищения, и, наконец, они обретут идею всемогущего существа, которое оказало им милость в существовании.
Пройдет необозримый срок, прежде чем, осторожно и тихо становясь выше, эти дети начнут становится дальше от земли - ближе к небу. Но не вместе подымутся они. Очень многие, залившись желчью завести, задумают бесправно ворваться в чужие двери…Нескладный и неразумный, полный мерзости и скотства, (уже родившихся) этот желчный шаг проломит под собою пол – многие погибнут и пострадают, падая вниз…
Много раз займется заря, прежде чем большинство достигнет тех этажей, где все дышит высотой и свободой. Это – мучительный путь, но это – смысл существования. Если бы только все люди поднялись туда! Нет, в них много недоверия, много трусости и много лени. Они не верят лестницам, они не верят в высоту солнца, они бояться высоты – высота кружит им голову, им страшно – они ощущают свою ничтожность перед высотой, и они ненавидят её, и жмутся к земле…

Так долгими и загадочными путями одна из крупнейших комнат этажа наполнялась обитателями. Они, как и все, украшали свое пристанище и ухаживали за ним по мере сил, назначали ответственных и под их шумное и не всегда справедливое руководство делали все положенные дела.
Бывали случаи, когда людям надоедало добывать припасы, отдавая большую часть управляющим, надоедало слоняться по их желанию из края в край и забывать обратные дороги, слушая вдогонку плач родных. Тогда гул нарастал. Сильные подымались, слабые примыкали к ним, но что-то шло не так. Порой они громко заявляли о себе и, крикнув грудью, пугались эха собственных речей, которое шатало стены и стрясывало почву под ногами в зыбучий песок своей безумной грандиозностью. Многие слышали в этом гуле крики страшных животных и, страшась, по первым указаниям управляющих, чуявших страх как запах завтрака, отправлялись убивать, чтобы только спасти бесценные спокойствие и тишину.
Да…так было много раз. Из окон комнаты, которые то прорубались, то заделывались, дул свежий ветерок, гремели ливни, но звуки эти не доходили почти никуда, всюду различались лишь выстрелы, крики и плачи. Привыкшие к тихой возделке, многие не интересовались, да и не могли интересоваться этими маленькими окошками – они так много работали, что не умели выгнуть спины и посмотреть повыше собственных ног. И они только жались к земле…
Так шли годы. Окна в конце концов решили закрыть. В памяти сохранялись случаи, когда оттуда прилетали пули, наносящие ранения, и сквозняки, делающие болезни.
Заперевшись наконец совсем, эта огромная комната продолжала жить своей собственной непонятной жизнью, пытаясь изобразить жизнь, стремительно покидавшую её.
Люди превратили жизнь за стенами в застенок. Дышать становилось труднее. Ночью было трудно засыпать. Утром было тяжело вставать. Прокатилась волна недоумения.
- Вы что же хотите заболеть? Вы хотите замерзнуть насмерть? Хотите, чтобы было как наверху – мы ведь могли погибнуть!  - глаза управляющего выпучивались, наливались кровью, и он пошатывался как сытый комар.
В духоте людям мерещились собственные воспоминания – неясные, размытые, как в дневной дреме. Весь этот ужас действительно был с ними. Духота, окружавшая их, навевала сонливость. Шум выстрелов и содрогание потолка рисовались им сквозь сон полными крайностей. И они понимали только, что безопасность превыше всего. И снова жались к земле…

II

Без окон, которые закрыли на «Великих закрытиях», в комнате стало так темно, что пришлось зажигать свечи – много свеч. Сотни и тысячи маленьких огоньков, отделенных друг от друга непроглядной тьмой, навевали обитателям какое-то древнее очарование перед звездным небом. Духота показывала людям ангелов-создателей, что летают в темноте и охраняют их покой со дня сотворения, улыбаясь на людей как на желанных созданий. И когда люди шли меж свеч по темным полосам к друзьям, к родным, они чувствовали у ног поцелуи тьмы, теплые потоки, касания крыльев, которые, согревая их, вели к другой свече с лицом благоговения и детского счастья. Тьма стала ими любима.
- Друзья, с открытыми окнами такого сделать было нельзя! – говорил почти со слезами управляющий комнаты на юбилей «Великих закрытий» -  и он был прав. Сколько раз люди видели, как сквозняк задувал свечу – такое беззащитное создание! Со времен первых зажиганий свечи сделались народными любимцами.
Люди даже представить не могли, что огни сжигают воздух...
Каждый день меж свечений совершалась работа. Люди бегали от огонька к огоньку и переворачивали страницы небольших книг, перенося страницы, которые лежали возле каждой свечи, чтобы шелестом отпугнуть крадущиеся перемены и тревогу; люди называли это хорошей работой. Еду теперь покупали в коридоре - возделка стала делом слишком тяжелым, для немногих, но работа не стала менее желанной. Люди были рады шагать по темным полосам.  Кто-то ходил к огням, чтобы рассказать историю о «Великих закрытиях», о «Великих хранителях тьмы». Все они рассказывали друг другу о ласках тьмы и красоте колыхающихся как спелая рожь огоньков. Матери убаюкивали своих детей этими картинами…
Люди забывали обо всем в духоте, сквозь привычный полусон рисуя себе почти осязаемое счастье…

Жизнь пошла по-другому. Люди смотрели на свечения и верили, что ничего нет в их жизни прекрасного без закрытых окон. Когда они покидали комнату по особенно важным поручениям, они замерзали, ощущали тревожный озноб, связывали его с тоской и страхом. Они отделывались от этих ощущений обещаниями вскоре вернуться домой, и возвращались, радуясь всем сердцем той духоте, что согревает их и дарит им поцелуи тьмы и улыбки огней.
Они стали часто вспоминать о прошлом, забывали о будущем, и невольно дремали, рисовали себе картины лихих лет, когда было страшно жить, когда болезненная прохлада остужала кровь. Они радовались «Великим закрытиям», избавившим их от ужасов. Зачем гонять сквозняки? Зачем нарушать мерное покачивание огоньков? Что было бы без них? ...
- Несомненно, одни только ужасы, - сказал, затихая, рассказчик группке людей, сидящих возле маленькой свечи.
- Даже представить страшно! – отвечали шорохами слушатели.
Они покачивали головами, шептали на ухо друг другу, складывая руки на коленях, держа на руках детей и, засыпая от духоты, смотрели на маленькое звездное небо из тысяч свеч и воображали, что этого чуда когда-то не было, и были только страх и холод открытых окон…

III

За одним из столов боязливо глядел на окно какой-то юноша. В его взгляде отчаяние, робкая, как он сам, надежда на возможность хотя бы подойти ближе… Нет, он знает, что это дело решенное. Сколько раз этот тщедушный на вид молодой человек пробирался к окну, где зеленели молодые листья, и демонстрировал мужество сопротивления? Нет, спертый воздух уже давно мешает ему - теперь он все чаще потирает виски, боясь потерять сознание. Он знает, что если он потеряет его, то потеряет все.
Напротив него женщина с потухшими глазами, запачканная какою-то неведомой работой – казалось, она была служанкой сразу всем людям за день и только теперь присела отдохнуть. Она держала одной ослабевшей рукой маленькую девочку пяти лет, которая исхудала и таяла на глазах, как мать. Они почти не смотрели друг другу в глаза. Девочка с трудом поднимала головку и чаще лежала на маминой руке, стеклянно смотря в потолок. Женщина лишь на мгновенье переводила на неё взгляд, омрачала лицо сухими слезами и отворачивалась, выискивая в пустоте причину своего страдания. Девочка спрашивала:
- Где мамочка?
- Я здесь… - отвечала женщина, отвернувшись.
Рядом с ней сидел худой мужчина с застывшим непониманием на лице. Он почти всегда смотрел на свечу, и свет от нее терялся в пустоте растерянных глаз. Когда девочка кашляла, мужчина испуганно поворачивался, будто предчувствуя для себя наступление какого-то тревожного знака, и лицо его становилось еще растеряннее и испуганнее, как свет засаленной свечи.
 Женщина тоже кашляла, и почти всегда с кровью, которую она неизменно сплевывала в свой стакан и ставила рядом со свечой. Дрожащим светом свеча пронзала его и наносила на каждое лицо пугающий румянец предсмертной тревоги.
С другой стороны стола сидел распухший мужчина, лет сорока. Его одежда затерлась, покрылась бесчисленными жирными пятнами и воняла потом. Красное свечение придавало ему вид человека, объевшегося за ужином. Мужчина читал газету. Затем, деловито сложив её, и грязным платком протерев себе губы, он изобразил радостное ожидание. Он закатал рукав и, взглянув на запыленные часы, произнес:
- Давайте-ка поработаем с бумагами!
Его речь завершилась почти мгновенным шелестом, который с нарастанием заполонил собою всю тишину. Держась руками за свой стул, мужчина с газетой, ценою немалых усилий, встал и мелкими осторожными шагами направился к маленькой кафедре.  Мимо него проскакивали, наверное, сотни людей, несущих листы бумаги. Он уклонялся от лишних вопросов, как от пуль, и воображал себя героем.
Стакан больной женщины заполнился до конца, и растерянный мужчина, который теперь не сводил с него глаз, стал прикладывать руки к лицу, чтобы согреть их. Каждый раз, с приходом тревожного часа, когда стакан наполнялся, девочка, все более осунувшаяся, переходила к нему в руки, и руки коченели и дрожали. Он смотрел на нее, страшась всякого выражения ее маленького личика, и пропускал все хрипящие вопросы о матери, и они растворялись в душном воздухе, пропадали в гомоне шелестящих как опавшие листья людей.
А юноша сторонился разносчиков бумаг и с небывалой верой вглядывался в одинокий свет окна, где зеленела и радостно билась на ветру молодая листва.
- Только бы дойти…
И он шел. Все ближе и ближе… Пара потных, сильных рук схватила наконец его и потянула назад, но он дотянулся и открыл… Сквозняк распахнул двери в комнату, и кашляющая женщина, страшно испугавшись ветра, озноба и свежести, упала. Навзничь. Её лицо застыло, выискивая в пустоте причину страданий; её руки замерли в попытках удержать ребенка.
Стакан с грохотом разбился, и кровь расплескалась всюду: на чье-то лицо, на чьи-то руки.
Юношу остановили и резким движением оторвали от окна, толкнули назад и ударили о пол, навалившись толпой. Мужчина с девочкой остались возле свечи, и оба растерялись в молчании и слабости.
К женщине устремились толпы людей.
- Свечи, кто же учинил такое безбожество? – роптали одни.
- Великий хранитель тьмы, за что ты покидаешь нас? – вздыхали другие.
- Тьма, почему?
На шум прибежал, прихрамывая на правую ногу, распухший мужчина лет сорока. Растекшаяся кровь была похожа на разлитое вино. Мужчина сказал торжественно:
- Я не имею никакого сомнения в том, что  это было жестокое убийство…
И в толпе ужаснулись.
- Вот этот идиот открыл окно! Он убил её!
Распухший мужчина озадачился, но выход нашелся сам.
Слова «открыл» и «окно» подействовали сильнее, чем брызги крови из разбитого стакана. Юношу избили и бросили в углу комнаты под общий визг недовольства. Женщину вынесли к выходной двери, чтобы выбросить (так поступали со всеми мертвыми). Её стакан и кровь остались лежать на месте, разошлись повсюду красными следами.
Юноше переломали руки, и теперь он не мог потереть себе виски. Он лежал, не в силах стонать, пытаясь собраться с мыслями, уже ускользавшими от него. Он плакал, ловя воздух, но запах чужих слез, грязных тел и испорченных вещей давил на него и доламывал его. Он с обречением понимал, что теряет сознание…

IV

Но напрасно тревога окутывала юношу. Он еще очень долго будет перерождаться в разных уголках комнаты и бежать к злополучному зеленому окну, потирая виски. Его вновь будут оттаскивать, вновь будут топтать, вновь выбросят к стене и переломают руки.
Разбивающиеся стаканы с кровью станут опостылым зрелищем. Некоторые свечи будут краснеть в них, как холодные звезды.

 Комната дождется часа, к которому шла столько лет. Сгоревший воздух накопиться у потолка и, накапливаясь, начнет спускаться как страшный сон. Свечки на высоких столиках начнут гаснуть, лишенные пищи. Поднимется ропот.
- Смотрите! – люди встанут разом и прикроют дрожащими бледными руками раскрытые рты. Кто-то потеряет сознание от волнения, кто-то выплюнет жизнь вместе с кашлем – все они вдруг ощутят настоящую тревогу, истинный страх перед неизвестностью с каждой новой потухшей свечой…
Растерянный мужчина устанет качать головой малышке на руках и застынет как могильная плита. Девочка спросит шепотом:
- Где мамочка? – и, закрыв глазки, улыбнется, исчезнув в душном небытие.
Глаза мужчины превратятся в две прозрачные стекляшки; руки его ослабнут, и девочка выпадет, с растрёпанными волосиками и восковой кожей останется лежать на полу и улыбаться как маленькая потухшая свечка.
Мучительная душная смерть опустится незримо на обитателей этого стола, и свечка, растерянно моргая и дрожа, погаснет, тлея долгим синеватым дымком -  чадом сгоревших душ.
Распухший управляющий испугается тлеющей свечи и побежит навстречу всему живому, но спотыкнется и тяжелым камнем упадет на сгубленные жизни, валявшиеся под ним как опавшие листья. Он потеряет сознание от страха и уже не придет в себя, в страшных муках созерцая перед собой ангелов темноты. Последняя свечка, одинокая и влюбленная во все, как люди, что окружали её, отдаст себя Вечному хранителю тьмы, чуть вздрагивая…
Затем живые почувствуют облегчение, погружаясь в вечно успокаивающую тьму. В ней кашель смешается с молитвами, ругательствами, ласками и отчаянными поцелуями. Люди вздохнут и неслышно, как падающие листья, опустятся к земле, к которой они всю жизнь трепетно жались…
***
А за окном смеялись, пили чай, кто-то кофе; и в запахе благоухающих яств, в раскатах жизнерадостного смеха слышался шелест молодой листвы на ветру…