18. Бабьи посиделки - из п-ти Тёплые дожди детства

Когда заканчивается тёплое лето, проходят холодные осенние дожди и прилипчивая, грязная слякоть, когда земля твердеет от заморозков и выпадает первый снег, начинаются бабьи посиделки.

У моей мамы три подружки: повариха тётя Тася, уборщица тётя Нюра и учительница младших классов Ангелина Степановна.
Тётя Тася и тётя Нюра работают вместе с мамой в Детском садике-яслях № 5, а где мама подружилась с учительницей я не знаю.
Каждый большой праздник подруги поочерёдно принимают у себя гостей.
Великий праздник – День 7 ноября праздновали у нас.
День выдался облачным, безветренным и не морозным.
Земля подмёрзла. Снега было мало, а чёрных пятен земли много.
 
Новый круглый стол, который мы купили летом, мама раздвинула и сделала длиннее. Она застелила его белой скатертью с красивыми белыми кисточками по краям, а круглые сиденья красивых венских стульев накрыла яркими круглыми, красными накидками, подаренными маме на День рождения тётей Верой, сестрой моего большого друга дяди Гены.
Маленькая, худенькая и энергичная тётя Вера в свободное время всегда что-то вяжет или вышивает... А вышивает и вяжет она всё: картины и ковры, что висят на стенах, коврики на полу, салфетки – на столах и на комоде, накидки на больших пуховых подушках... Я уже не говорю о тёплых зимних варежках и носках, шарфиках и шапочках.
Металлические спицы так быстро снуют и блестят в её руках, что не успеваешь за ними следить. При этом тётя Вера может и слушать, и говорить.
 
К приходу гостей стол был накрыт.
В центре стола стоят чекушка Московской особой водки и четыре маленьких гранёных стакана, стеклянная солонка и две стеклянных перечницы с красным и чёрным перцами, тарелка с нарезанными кусочками серого свежего хлеба.
Белая большая глубокая тарелка с куриными ножками, крылышками и нарезанными кусками куриного мяса, блюдечко с плоскими кусочками холодного свиного сала, украшенные дольками разрезанной большой луковицы. Варёные морковка и свёкла, уложенные круглыми и полукруглыми дольками, похожи на яркий, красочный цветок.
По краям стола белеют пять пустых эмалированных тарелок для супа и около центра ещё две больших: одна для картошки, другая для отходов.
Пустые белые тарелки смотрятся молочными озерами.
Рядом с тарелками для супа разложены алюминиевые ложки и вилки.
На горячей плите нашей печки-голанки ожидают своей очереди чугунок с куриным супом с домашней лапшой, кастрюля с очищенной, рассыпчатой варёной белой картошкой и большой железный чайник с кипячёной водой для чая.
Заварной железный чайник с заваркой из грузинского чая стоит рядом, накрытый полотенцем, сложенным в несколько раз.
К назначенному времени дружно, одна за одной, стали подходить гостьи.
В чёрном, тёплом и атласном жакете первой пришла тётя Тася. Даже в серых, войлочных ботах она была всего капельку выше мамы.
Тётя Тася – черноволосая, полная, жизнерадостная, весёлая и добрая женщина.
Когда тётя Тася сняла жакет, мы с мамой увидели её новое, нарядное платье сочного зелёного цвета, которое ей очень даже подходило.
Следом за ней в дверь громко постучала и вошла тётя Нюра: высокая и крепкая женщина с громким голосом и уверенным взглядом. В серых зимних сапогах, в светло-сером осеннем пальто она казалась ещё выше, ещё крупнее. На праздничные посиделки тётя Нюра одела выходную вязаную ярко-красной кофту и коричневую шерстяную длинную юбку. Она выглядела тоже хорошо.
Тётя Тася и тётя Нюра свои большие узелки подали маме и сказали:
– К столу пригодится.
В назначенное время, в 14 часов, раздался осторожный стук в дверь и вошла Ангелина Степановна.
Учительница, едва переступив порог квартиры, посмотрела на наручные часы: точно.
Едва заметная довольная улыбка промелькнула по её лицу.
Ангелина Степановна с трудом вынула из сумки большой бумажный свёрток, коробку конфет, стеклянную баночку и, мило улыбнувшись, негромко произнесла:
– Это гостинцы к праздничному столу.
Ангелина Степановна одета в лёгкую, голубую, зимнюю курточку со стоячим белым меховым воротником, в белую оренбургскую шаль, прикрывающую модную высокую причёску на голове. На руках – белые тонкие перчатки. В левой руке у Ангелины Степановны муфта из тёмно-серебристой лисы, а в правой – хозяйственная сумка.
Белые изящные полусапожки, очень даже подходили к одежде и внешности хозяйки.
Когда учительница разделась, то оказалась в светло-голубом костюме двойке.
У Ангелины Степановны привлекательное, продолговатое белое лицо, тонкая талия, а с обеих сторон лица спускаются две белокурые завитушки-завлекушки.
Верхнюю одежду гостьи положили на покрывало старой односпальной кровати, что стоит справа у двери, а обувь сняли и поставили слева возле печки.
Гостьи остались в шерстяных носках, потому что у нас в комнате хорошо натоплено и тепло.
Женщины сразу же стали рассматривать друг дружку и оценивать одежду.
Высказались все и остались довольны друг другом.
Мама развязала принесённые узелки.
Из разных посудин она вынула и разложила по разным тарелкам красные солёные помидоры, зелёные солёные огурцы, белые солёные грибы, белую квашенную капусту, а также много крупных кусков варёного красного мяса.
С трудом удалось поместить на праздничном столе большую часть принесённых гостями еды. Тарелку с хлебом пришлось убрать на комод. Мясное блюдо поставили на плиту, чтобы не остывало.
   
На светло-жёлтом комоде, покрытом белой вязаной накидкой, которую связала тётя Вера, сестра моего большого друга дяди Гены, стояли тарелки с нашими шоколадными и другими разными конфетами и мятными пряниками, стекляная сахарница с комковым сахаром, разбитым на маленькие кусочки.
Возле сахарницы мама поставила красивую красную коробку с шоколадными конфетами, маленькую стеклянную баночку мёда, положила большой кулёк, которые принесла Ангелина Степановна.
Посреди комода, прислонившись к стене, стоит большое прямоугольное зеркало.
Все гостьи поочерёдно подошли к зеркалу, привели себя в порядок, подкрасились губной помадой, после чего заняли места за столом.
 
Такого богатого и вкусного стола у нас не было никогда в жизни.
Взрослые сидели на наших, недавно купленных, новеньких венских стульях, а я примостился возле мамы на старой белой табуретке.
Мама пододвинула чугунок с супом ближе к краю плиты.
Суп был прозрачным, сверху в нём плавали жёлтые прозрачные кружочки масла, дольки поджаренного репчатого лука, а внизу под ними виднелись длинные дольки лапши и морковки, крупные дольки картошки, листики-лапки зелёного укропа, несколько лавровых листов и разной величины кусочки куриного мяса.
Алюминиевой поварёшкой мама налила полную тарелку супа каждой гостье.
Мне и себе тоже.
От супа исходил лёгкий, приятный, ароматный запах.
Тётя Тася, как самая старшая среди подружек, стала за столом главной.
Она легко открыла кухонным ножом чекушку Московской особой и всем взрослым налила в стаканчики водки по чуть-чуть.
Мама назывет это "по четвертинке".
Взрослые встали, а я остался сидеть на табуретке, потому что ещё не пью водку.
– За нашу Великую Октябрьскую! – сказала тётя Тася.
Взрослые чокнулись стаканчиками и стали пить.
Тётя Тася и тётя Нюра выпили залпом, занюхали кусочком серого хлеба, сели и принялись за угощения.
Мама некоторое время смотрела на стакан, словно собиралась с духом, потом выпила и долго морщилась, занюхивая серым хлебом.
Ангелина Степановна закрыла свои голубые глаза, сделала несколько маленьких-маленьких глоточков, поморщилась.
Она поставила недопитый стаканчик на стол, проткнула вилкой маленький огурчик, надкусила его и вместе с вилкой положила на краешек тарелки. Осторожно присела на стул.
После вкусного куриного супа с лапшой тётя Тася отмерила маме и тёте Нюре ещё по по четвертинке водки. Ангелина Степановна прикрыла рукой свой стаканчик и негромко сказала:
– Спасибо, мне хватит.
Тётя Тася удивилась, пожала плечами, но ничего не сказала.
Она налила водки себе, обвела женщин взглядом, остановилась на маме и сказала:
– Хозяйка, тост за тобой!
Все встали и посмотрели на мою красивую маму, одетую в красивое белое платье в крупный синий горошек.
Мама застеснялась, поднялась, взяла стакан в руку и тихо сказала:
– За нашего вождя, за товарища Сталина!
– За Сталина! – повторили женщины, потянулись друг к другу через стол стаканчиками, чокнулись и выпили.
Даже мама не так долго смотрела на водку.
Ангелина Степановна сделала несколько очень маленьких глотков из стаканчика, занюхала солёным огурчиком, а потом откусила маленько.
Когда заморили червячка мясом курицы и говядины с картошкой, встала тётя Нюра и громко предложила тост:
– За здоровье всех присутствующих!
Стоя, взрослые чокнулись стаканчиками:
– За здоровье! – и выпили.
Чуть-чуть закусили и стали распеваться.
Женщины пели и прислушивались друг к другу, потом быстро сообразили, как им надо петь.
Пели много и с удовольствием!
Я тоже пел громко и с удовольствием.
Голоса у жещин подобрались разные и хорошие.
Пели народные, известные  песни: Коробушка, Мой костёр, Тонкая рябина, Грустные ивы, Вижу чудное приволье, То не ветер ветку клонит, У зори-то у зореньки, Варяг, Там вдали, за рекой, По долинам и по взгорьям...
Не однажды во время пения открыто или украдкой женщины платками смахивали слёзы. Или не смахивали.
Я не плакал, но пел и очень переживал, когда пели о грустном, и радовался, напевая весёлые песни.

Когда вдоволь напелись и почти доели еду, все оживились. Ангелина Степановна встала и предложила тост:
– За хозяйку!
Тётя Тася, стоя, вылила из чекушки остатки водки в три стаканчика. Мама и тётя Нюра тоже встали.
Каждая гостья сказала:
– За хозяйку!
Подруги дотянулись до маминого стаканчика, громче обычного чокнулись и выпили.
Даже Ангелина Степановна допила водку.
Мама смущённо зарделась и тихо сказала:
– Спасибо! Спасибо!
И тоже выпила всю.

Со стола на печку убрали грязную посуду, вилки, ложки, пустую чекушку из-под Московской особой водки, маленькие гранёные стаканчики.
Полную тарелку отходов вывалили в поганое ведро.
Мама накрыла грязную посуду большим полотенцем.
Ещё одно чистое длинное полотенце она подала гостям, чтобы хорошенько вытерли руки после еды.
Солонку, стеклянный прибор для красного и чёрного перца поставили на место в навесной шкаф.
Мама взяла с комода и открыла красивую красную коробку Ангелины Степановны, развернула золотую обёртку, которой были укрыты снизу и сверху конфеты, и положила коробку на середину стола, чтобы каждый мог достать соблазнительную шоколадную конфетку.
Она перенесла и поставила на стол сахарницу, тарелки с нашими большими мятными пряниками, шоколадными конфетами, баночку с мёдом, из бумажного кулька выложила в большую тарелку круглое печенье.
Мама попросила, а тётя Нюра встала из-за стола и достала с настенной, подвесной синей полки приготовленные для чая большие гранёные стаканы с алюминиевыми маленькими чайными ложечками.
Ещё одну чайную ложечку положили для мёда.
Началось чаепитие.
После чая с пряниками, с печеньем, с сахаром и сладкими шоколадными и разными конфетами продолжили пение: пели с  желанием и с настроением.
Катюша, Синий платочек, Валенки, Дивлюсь я на небо, Распрягайте, хлопцы, коней, Ой ты, Галя, Галя молодая,  Одинокая гармонь...
От пения, а, может, от еды и водки женщины воодушевились и раскраснелись.
Лёгкий румянец появился и на щеках Ангелины Степановны.
Она стала выглядеть, как новогодняя Снегурочка.
Расходились гости поздно: сытые, отдохнувшие от забот, довольные и уставшие от пения, от хорошего праздника.
Прощаясь у порога комнаты, обе тёти поблагодарили маму за праздник, поочерёдно обняли, поцеловали и попрощались с мамой и мною.
Мне тётя Нюра сказала:
– До свидания, соловушка! – и поцеловала меня в лобик.
Англина Степановна подала маме руку и произнесла с благодарной улыбкою:
– Спасибо за хороший, душевный праздник!
Маленькой, белой рукой она погладила мои светлые вихры и, глядя на меня добрыми, голубыми глазами, раздумчиво произнесла:
– Так и запишем: СОЛОВЕЙ - СОЛОВУШКА, СВЕТЛАЯ ГОЛОВУШКА!

Первый день Нового года мы праздновали у тёти Нюры, которая жила одна в полуподвале одноэтажного деревянного дома на улице Красноармейской, где дома уличными окнами свысока смотрят на речку.
Саму речку почти не видно, потому что зимой она вся покрыта льдом и засыпана снегом.
Мы с мамой маленько опоздали: все были в сборе и ждали нас.
Тётя Нюра взяла у мамы кастрюлю с курицей без крылышек, потому что крылышки мы с мамой съели сами.

Ещё дома после съеденного крылышка я тихонько перешёл думать о Верном.
И говорю маме, как хорошо, что у нас есть Верный.
Кажется, что Верный за свою взрослую жизнь составил собственный собачий праздничный календарь. Он каждый раз с огромным, нескрываемым удовольствием делает щедрые подарки своим друзьям.
При этом Верный своими хитрыми чёрными глазками смотрит в глаза, широко улыбается, свешивает свой длинный язык на бок и постоянно машет из стороны в сторону хвостом.

Если же хорошенько призадуматься, то у Верного всего-то друзей: тётя Мотя да я.
Когда я сказал об этом маме, она улыбнулась и согласилась со мной:
– Да, Верный – хорошее подспорье в нашем домашнем хозяйстве.
А я думаю:
– Какое подспорье?
– Верный – мой друг, а не собственное наше хозяйство.
И я возражаю маме своими мыслями вслух.
Мама довольная моим ответом, смеётся ещё сильнее, гладит меня по голове и говорит:
– Умничка ты мой, правильно думаешь!
Вот скоро вырастешь, станешь взрослым будешь правильно мыслить, честно жить и хорошо работать, чтобы мне никогда не было за тебя стыдно...
Что такое стыдно, я узнал ещё в прошлом году на Новый год.

Тётя Нюра показала рукой на вешалку, что висит слева от входа, и сказала маме:
– Вот вешалка, раздевайся, Саня!
Подойдя ко мне, она присела на корточки со словами:
– Соловушка, давай я за тобой поухаживаю.
Мне было и приятно, и неловко, что за мной ухаживают.
Тётя Нюра помогла мне снять зимнее серое тёплое пальто с чёрным цигейковым воротником, размотала и сняла красивый зелёный шарф с моей шеи, который связала тётя Вера, сестра моего большого друга дяди Гены, помогла снять валенки.
Шапку и варежки я снял сам.
Раздевшись, я прошёл вперёд и стал рассматривать комнату, в которой никогда прежде не был.
Комната тёти Нюры много больше нашей, но уж очень и очень тёмная. Два маленьких окошка наполовину вросли в землю. Свет попадал в комнату, но его было так мало, что керосиновая лампа горела днём и ночью.
Справа, у входа в комнату, весело потрескивая и попыхивая огнями, топилась печка, побольше нашей голанки.
Зелёный ковёр с огромным, клыкастым и злым жёлтым в чёрную полоску тигром закрывал стену над кроватью.
В двух больших остеклённых деревянных рамках, которые висели на ковре, были плохо видны портреты усатого мужчины и женщины в белом чепчике.
Слева от входа у боковой стены громоздился большой старый коричневый шифоньер.
Под окнами, которые были меньше обычных окон, а находились выше, светлым пятном выделялся комод.
На комоде, в простых деревянных рамках, рядышком стояли  фотографии тёти Нюры и её погибшего мужа, который не был военным.
В простенке, между окнами, висело большое прямоугольное, как у нас, зеркало.
 Две большие сосновые ветки обрамляли бока зеркала и скрещивались вверху.
Зелёные сосновые ветки были украшены разноцветыми стеклянными шарами разной величины, стеклянными и бумажными игрушками, снежными комочками из белой ваты, обвиты стеклянными и бумажными гирляндами.
Новый год пришёл в эту полутёмную комнату, а мы все пришли сюда его встречать.
 
На дальней стене, за последним окошком, в тёмной деревянной раме за стеклом выставлено много семейных фотографий, которые при таком плохом свете не разглядеть.
Нигде не было предметов вязания, потому что в комнате очень мало света, или тётя Нюра, как моя мама, умеет вязать только шерстяные носки и варежки.
Длинный широкий деревянный стол одним своим коротким боком почему-то упирается в дальнюю стенку. С обеих сторон стола, во всю его длину, стоят чисто выскобленные деревянные скамейки.
Стол заставлен едой и посудой.
Как обычно, середину стола занимают чекушка Московской особой и маленькие гранёные стаканы.

Когда мы с мамой разделись, хозяйка пригласила гостей к столу.
Мне она поставила стул в середине стола, между скамейками и положила на него мягкую подушечку.
Я сразу оказался в центре и на высоте.
В мою большую тарелку тётя Нюра положила две большие очищенные, горячие картошки, две столовые ложки квашенной капусты и несколько кусочков мяса, а в маленькую – три солёных помидорки, два солёных огурца, большую ложку маленьких беленьких грибов. Из плетёной хлебной корзинки тётя Нюра достала три кусочка серого хлеба и положила на стол возле моей большой тарелки.
Она почему-то вздохнула и вопросительно посмотрела на тётю Тасю.
Тётя Тася поняла этот взгляд, как просьбу начать праздник.
Она  встала, прокашлялась в руку, взяла чекушку и, как обычно, ножом легко сняла пробку.
Тётя Тася разлила водку в точно такие же гранёные стаканчики, как у нас: каждому взрослому – по четвертинке, как говорит моя мама.
Встали все, кроме меня, потому что мне вставать не надо, потому что я ещё не дорос пить водку.
Тётя Тася набрала воздух всей своей большой грудью и своим грудным приятным голосом произнесла тост:
– С Новым 1949 годом, девчонки! Пусть он будет для всех советских людей легче, чем год 1948!
– С Новым годом! С новым счастьем!
Взрослые чокнулись стаканчиками и, как обычно, выпили: тётя Тася, тётя Нюра и даже мама выпили всё сразу, Ангелина Степановна – пригубила.
Я подождал, когда все примутся за еду и тоже стал кушать.
Сначала взял рукою и съел маленькую, такую аппетитную на вид, помидорку, потом наколол на новую алюминиевую вилку и съел пупырчатый огурчик, потом два жёлтеньких грибочка, потом вилкой отколол кусок разваристой картошки, и стал есть вместе с мясом.
И снова – помидоры, огурцы, квашенную капусту и грибочки.
Я ел, пока взрослые не договорились петь "В лесу родилась ёлочка".
Мы дружно и весело запели:
– В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла...
Ангелина Степановна вышла из-за стола и пригласила всех похороводить.
Взрослые и я вначале хорошо вытерли руки полотенцем. Взявшись за чистые руки, мы повели весёлый хоровод вокруг новогодней ёлки, которая должна была стоять в середине комнаты, и продолжили петь про срубленную ёлочку.
 Потом, уже за столом, пели зимние песни: Ой, мороз, мороз, не морозь меня, Песню о ямщике, Метелицу, Тройка мчится, тройка скачет, Когда я на почте служил ямщиком...
Когда перепели зимние песни, стали петь любимые...
Иногда взрослые переставали петь, потому что забыли слова, а я продолжал петь не останавливаясь, потому что всё помнил. Взрослые подхватывали и вместе со мною допевали песню до конца.
Странно и непривычно было сидеть, кушать и петь песни в полутёмной квартире. Особенно петь. Всякая песня звучала иначе, загадочней и задушевней, чем в нашей светлой маленькой комнате.
За окнами на улице было совсем темно, когда мы закончили пить ароматный грузинский чай с печеньем, с шоколадными конфетами и липовым мёдом, которые, как всегда, принесла Ангелина Степановна.
Даже в тёмной комнате новогодний праздник получился хорошим, и все были довольны.
Больше всех была довольна тётя Нюра, что всё так хорошо и весело закончилось.
Проводив тётю Тасю и Ангелину Степановну, она помогла мне одеться, поцеловала меня в лобик и сказала:
– Что бы мы делали без тебя, наш Соловей-песенник!
Странно: почему-то меня стали все называть Соловьём - соловушкой, Соловьём-песенником?
Наверное, забыли, что меня зовут Ильёй.

Праздник 8 МАРТА мы встречали у тёти Таси.
Солнечным и тёплым оказался этот весенний, праздничный день.

Тётя Тася живёт на центральной улице города в большом двухэтажном доме, в большой уютной комнате, в большой квартире с большим коридором и высокими потолками, с большой общей кухней.
В двух других комнатах живут её добрые, хорошие соседи.
Два высоких окна высокой комнаты тёти Таси выходят на улицу Ленина.
В комнате светло и, по-домашнему, уютно.
Чтобы не опоздать, мы с мамой пришли в гости пораньше.
Мы разделись, а нашу одежду тётя Тася повесила в светло-жёлтый шифоньер, что стоит, прижавшись к левой стене.
Тётя Тася, как и тётя Вера, сестра моего большого друга дяди Гены, умеет и любит вязать.
Вяжет она по-другому и цвета у неё другие, но тоже красиво.
Вот только вышивать картины она совсем не умеет, поэтому вышитых картин в комнате нет.
Мама попросилась помогать хозяйке накрывать праздничный стол.
От нечего делать я стал с интересом разглядывал комнату, хотя бывал здесь и прежде.
На большом цветном ковре, который висит над пышной, белой кроватью, нарисован крупный лесной олень с красивыми глазами, с большими ветвистыми рогами.
Олень внимательно смотрит на всех, кто смотрит на него.
А ещё с ковра, с больших портретов смотрят четыре человека: папа и мама тёти Таси, молодая девушка тётя Тася и молодой весёлый мужчина – муж тёти Таси.
Тётя Тася, когда смотрит на портрет мужа, всегда грустно вздыхает и говорит новым гостям:
– Всего два каких-то дня не дожил до Победы...
И слёзы сами катятся из тёмно-карих её глаз.
Между высокими, большими окнами висит деревянная, остеклённая рама с фотографиями родных и знакомых тёти Таси.
Фотографии я тоже видел.
Через стёкла окна с двойной рамой стал я рассматривать прохожих, проходящие конные повозки и пробегающие конные упряжки, изредка проезжающие грузовые и легковые автомашины.
Снег ещё лежит повсюду, но уже не такой белый, как зимой.

В весеннем голубом небе и по улице от нечего делать туда-сюда летают разные птицы: быстрокрылые сизые голуби, маленькие, юркие бурые воробьи и вездесущие, угловатые и нагловатые, чёрные галки с толстой, седой шеей и некрасивым клювом.
Изредка быстро, украдкой, как воровки, пролетают бойкие сороки-белобоки.

Тёти Тасин комод, покрытый белой вязаной накидкой, стоит между высокими окнами.
Наклонившись к простенку, на комоде стоит большое круглое зеркало в резной деревянной раме, на деревянной подставке.
Рядом с зеркалом – высокая, прозрачная стеклянная ваза.
По бокам зеркала и стеклянной вазы расположились женские духи и разные цветные коробочки.
По комоду следом друг за дружкой куда-то идут девять мраморных слоников: мал-мала меньше.
Они и раньше куда-то шли...

Последней, точно по времени, пришла Ангелина Степановна. Кроме обычных сладких гостинцев, она принесла букет красивых живых цветов и подарила хозяйке.
Тётя Тася была очень удивлена и очень обрадована.
Она взяла цветы в руки и замерла над ними, вдыхая волнующий, цветочный запах.
Надышавшись, тётя Тася занялась цветами.
Она взяла с комода красивую высокую вазу, из большого оцинкованного бачка налила в неё чистой воды, потом со стола отставила в сторонку чекушку Московской особой и рюмки.
Всю комнату и середину стола украсили красивые цветы в красивой вазе!

Ещё раз тётя Тася внимательно посмотрела: всё ли на месте и пригласила гостей к столу, который был поставлен в середине комнаты.
Большой прямоугольный стол весь заставлен красивой и многочисленной посудой, в которой была разная, ароматная и аппетитная еда.
На спинке каждого стула висело маленькое чистое полотенце.
На чистой, накрахмаленной, белой скатерти вместо обычных алюминиевых больших и маленьких ложек, вилок лежали – блестящие, металлические, вместо гранёных стаканчиков – на тонких ножках стояли маленькие, стеклянные, с красивыми узорами рюмки...
Рядом с рюмками на высоких ножках красовались большие стеклянные бокалы с розовым, прозрачным компотом.
Нарядная тётя Тася разрумянилась, чёрные зрачки её круглых тёмно-карих глаз, словно светились изнутри.
Она была взволнована, какой прежде я её никогда не видел.
Тётя Тася встала, сняла рукой пробку, заранее открытой чекушки Московской особой, налила водку в стеклянные рюмки на тонких ножках с широкими круглыми основаниями.
Она улыбнулась, оглядела гостей и подняла свою рюмку. Другие взрослые встали и тоже подняли рюмки.
Я один спокойно продолжал сидеть на стуле за столом, потому что всё ещё не пью водку.
– За Международный Женский день 8 марта! – произнесла тост тётя Тася.
Женщины чокнулись рюмками. Звук и звон чокающихся рюмок был совсем непохож на резкий, короткий, стукающий звук чокающихся гранёных стаканчиков: звук рюмок был звонким, нежным, рассыпчатым и продолжительным, как нежное эхо.
Тётя Тася и тётя Нюра выпили водку залпом и занюхали её хлебом.
Мама собиралась недолго, но долго морщилась, когда выпила.
Ангелина Степановна пригубила рюмку, поморщилась и чуть-чуть запила компотом.
Такого количества и разнообразия еды на столе я никогда в жизни не видел, а готовила тётя Тася, главный повар детского сада-яслей № 5, очень вкусно.
И все это знали.
Второй тост был от тёти Нюры:
– За нашу нелёгкую женскую долю!
Еды было так много, она была такой вкусной и разнообразной, что третий тост пришлось ждать долго.
Мама раскраснелась, разволновалась и вдруг, поднявшись со стула, с волнением сказала:
– За здоровье!
– За наше с вами здоровье, подружки!
Тост Ангелины Степановны был необычным:
– За счастье и любовь!
Показалось, что женщины вначале удивились ему, потом вспыхнули и улыбнулись.
Они дружно, с особенным чувством, чокнулись рюмками.
Даже Ангелина Степановна на удивление выпила много водки, закусила огурчиком и чему-то мило улыбнулась.
После этого тоста перешли к песням.
Сначала пели негромко и с чувством, а потом женщины подсели к тёте Нюре, обнялись и запели, как в кино.
Я тоже пел, скорее негромко подпевал. Понимал, что женщины поют о себе, о своей нелёгкой вдовьей доле...
 Я старался им не мешать.
Слышно было, как в других комнатах пели соседи.
Там среди женских голосов звучали мужские.
Их песни были веселее и громче наших.
Тогда я тоже запел громко, как мог, чтобы и в наших песнях был слышен мужской голос.
Последний тост, как всегда, был "За хозяйку!", которая удивила и насытила всех вкусной всякой-разной едой.
Его сказала тётя Нюра. 
Взрослые опять встали, чокнулись рюмками с рюмкой тёти Таси:
– За хозяйку! – Взрослые, даже Ангелина Степановна, выпили всё-всё.

Наступила моя любимая пора чаепития.
Пили ароматный грузинский чай с очень вкусным домашним тортом, с душистым липовым мёдом, с мягкими и сдобными булочками, с пряниками и печеньем, с шоколадными конфетами, с розовыми медовыми подушечками и круглыми жёлтыми апельсинками.
Праздничный стол у тёти Таси я считаю самым богатым, самым вкусным и самым обжористым!
Когда все досыта наелись, напились и вдоволь напелись, стали потихоньку собираться и расходиться по домам.
А за окнами уже горели электрические фонари.

1 МАЯ мы праздновали у Ангелины Степановны.
Она живёт недалеко, в начале нашей улицы, в маленькой, двухэтажной, облупленной бывшей сторожке заброшенного и облупленного Уйского собора, стоящего особняком на высоком берегу реки.
Мы с мамой близко подошли к собору и сторожке, которые стоят через улицу от домов, где живут люди.
Я подумал, какая учительница храбрая женщина, если не боится жить одна возле заброшенного старого храма на высоком берегу речки.
У двери сторожки мама дёрнула за коричневую верёвку с кисточкой на конце. В доме зазвонил мелодичный колокольчик.
Дверь открыла Ангелина Степановна.
В маленьком, полутёмном коридоре она помогла нам с мамой раздеться.
Мы прошли в кухню, где все подружки уже собрались и готовили праздничный стол.
Мы со всеми поздоровались, и меня отправили отдыхать на второй этаж в комнату, хотя я совсем ещё не устал.
 На второй этаж ведёт лестница крутая, узкая, изогнутая и неудобная.
Мама помогла мне подняться, и я впервые очутился в комнате, где живёт мамина подруга-учительница.
Комната была маленько больше нашей, а в ней четыре небольших окна: два с одной стороны и два с противоположной.
Простенок за деревянными перилами входа на второй этаж занимал, выступающий от стены дымоход.
Он обогревает комнату зимой и в холодное время года.
У левой стены – большая кровать-полуторка, с блестящими, красивыми спинками. Застлана она голубым покрывалом с красивым рисунком. Две большие пуховые подушки в белых наволочках укрыты вышитой белой накидкой с большими розами.
За кроватью – трюмо с маленьким, узким столиком с вырезанной полукруглой серединой, с двумя встроенными по бокам ящиками с золотыми ручками.
На середине столика в красивой коричневой рамке фотография: на стуле сидит молодая девушка, а справа, положив правую руку на плечо девушки, стоит командир Красной армии.
Когда я пригляделся к фотографии, то в красивой девушке узнал Ангелину Степановну. Молодого, стройного и красивого командира я никогда не видел и поэтому не знаю его.
На столике, возле левого зеркала трюмо, привлекала внимание изящной резьбой светло-коричневая деревянная шкатулка.
 В переднем простенке на полу громоздился большой, деревянный резной сундук, накрытый коричневым шерстяным ковриком.
Часть комнаты у правой стены пуста.
Наверное, там, рассуждал я, место для стола и стульев.
Перед окнами правой стороны высится светло-коричневый сервант с резным деревянным верхом. Две верхние створки у него – стеклянные, а две нижние – деревянные, резные.
Сервант полон большой стеклянной и белой фарфоровой посуды. Множество стеклянных бокалов, очень высоких круглых розовых стаканов, маленьких рюмок и стаканчиков наставлено на его стеклянных полках.
Между окнами правой стены стоит светло-коричневый комод с красивой резьбой на длинных ящиках.
На комоде – белая шёлковая скатерть с блестящими рисунками.
Над комодом, на белой стене, висит большое овальное зеркало.
Середину комода, ближе к стене, украшают две высокие и красивые стеклянные вазы. Около ваз, ближе к стене, – флаконы с женскими духами разной величины, формы и окраски, разрисованные, раскрашенные коробочки, коробочки с пудрой, золотые трубочки с разной по цвету помадой и другие женские предметы.
Посреди комода по белой скатерти в очередь и по росту шагают друг за дружкой девять белых слоников.
Деревянная мебель в комнате и шкатулка, как сказала мне тихонько мама, сделана одной и той же искусной рукой, выдержана в одном стиле.
А я и сам заметил, что они похожие.

Середину комнаты занимает большой праздничный стол в окружении пяти красивых венских светло-коричневых стульев.
Шестой стул никому не нужен, поэтому остался стоять у стенки около серванта.
Я подумал и рассудил, что на пустом месте у стены перед входом должны стоять два венских стула. 
Вот и вся обстановка. Потому что больше ничего никуда не поставишь.
Праздничный стол накрыт белой скатертью с белыми кисточками, заставлен красивой, и, наверное, очень дорогой белой в золоте посудой.
Возле каждой белой с золотым украшением тарелки стоят большой прозрачный бокал на высокой ножке и маленькая рюмочка в узорах на маленькой тонкой ножке.
Бокалы и рюмочки, почему-то, как сказала мама, называются хрустальными, а не стеклянными.
Непонятно, в чём разница?!
Под каждой тарелкой – красивая вязаная белая салфетка.
На отдельной вязаной салфетке аккуратно лежат и блестят
большая ложка, вилка и нож.
Потом от мамы я узнал, что все они серебряные.
В невысокой стеклянной вазе, в центре стола, красиво уложены накрахмаленные белые салфетки: я посчитал – по одной на каждого гостя.
И на меня тоже.
Еду ещё не принесли, потому что женщины продолжали что-то готовить в нижней комнатке.
Я один ходил по комнате и очень внимательно смотрел, как живёт мамина подруга-учительница.
Ангелина Степановна, как и многие женщины, была искусной рукодельницей, но вышивать картины, как тётя Вера, сестра моего большого друга дяди Гены, она тоже не умела.
Вся комнатка благоухала накрахмаленными, красивыми, белыми кружевами, накидками и нежными женскими духами.
На полу расстелены настоящие шерстяные, а не домотканые, коврики.
На левой стене между окнами в красивых позолоченных рамах висят два больших, нарисованных красками портрета: на одном – красивая женщина в белой шляпке с розовыми цветами и в белой красивой блузе, а на другом – красивый мужчина в белой рубашке и в ярко-голубом широком галстуке.
Женщина в шляпе показалась мне очень похожей Ангелину Степановну.
Это была не мамина подружка, а мама учительницы.
И ещё я заметил, что женщина и мужчина всегда смотрят друг на друга.
Оба портрета мне понравились.
В окна, что смотрят не на город, я увидел далеко внизу нашу быструю и широкую в весенний паводок речку.
Паром с людьми и повозками медленно движется в сторону фабрики Смычки вдоль натянутого поперёк речки троса.
Так всю весну паром ходит туда-сюда между берегами, пока не построят новый деревянный мост через реку.
Дальше и выше, справа по течению, виднеется Бурамбайка.
Она раскинулась далеко вдоль высокого берега.
Внизу, под глинистым грязно-жёлтым берегом, кое-где  виднеется потемневший снег, хотя в городе вовсю растёт зелёная трава, а деревья распустили свежие листья.

Наконец-то, взрослые осторожно поднялись ко мне наверх, и каждая из женщин поставила на стол готовое блюдо.
Ароматные, вкусные запахи быстро-быстро заполнили комнату и залетели мне в нос. В носу сильно защекотало, и я чуть не чихнул, но сильно сдержался.
От вкусного и острого запаха у меня чуть слюнки не потекли.
Из красиво украшенных больших красивых блюд с золотыми рисунками в красивые тарелки разложили разваристую большую белую картошку, по две дольки рыбы холодного копчения, о чём тихонько мне сказала мама.
Красный томатный сок налили в каждый большой хрустальный бокал.
В причудливо украшенное большое блюдо с салатом была воткнута очень большая ложка. Это, чтобы каждый гость не стеснялся, а самостоятельно брал салат столько, сколько хотел.
Все сели за стол, и я тоже уселся на мягкую, красиво вышитую  думку, которую хозяйка положила на мой венский стул.
Ангелина Степановна посмотрела на тётю Тасю и, смущённо зардевшись, сказала:
– Таисия Ивановна, пожалуйста, командуйте парадом!
Тётя Тася встала, ножом с красивой блестящей ручкой открыла чекушку "Московской особой" и разлила водку по маленьким рюмкам.
Все встали, кроме меня: мне вставать при тостах не надо.
Тётя Тася сказала:
– Вот, девчонки, и до тепла дожили!
И произнесла тост:
– За Международный день солидарности трудящихся всего мира! За Первое мая! Ура!
– Ура! – с воодушевлением поддержали взрослые.
Звон рюмок прозвучал маленьким хрустальным салютом большому весеннему празднику.
Совсем не помню: ел я когда-нибудь прежде или не ел копчёную рыбу? Пальчики хочется облизать. Так вкусно!
А вкусные пальчики я вытер своей накрахмаленной салфеткой, чтобы они стали чистыми.
Вкусным был и томатный сок, который я впервые в жизни пил из большого хрустального бокала.
Взрослые поочерёдно вставали, произносили тосты, выпивали, садились за стол на венские стулья, закусывали и аппетитно ели.
Я потихоньку ел, пил томатный сок, пока взрослые не решили петь песни.

По тому ли, что наступила весна, тёплая и солнечная, по тому ли, что жизнь становилась легче и всё чаще улыбалась людям: не знаю, но было видно вокруг, что люди с каждым годом, с каждым праздником становятся спокойнее, увереннее и радостней, а не такими, как после тяжёлой войны.
Заметил я, что особенно все люди сильно радуются, когда каждый год в конце марта снижаются цены на многие продукты и товары.
Я точно знал, что мама будет чаще покупать мне сладости, которые я очень и очень люблю.

Вслед за картошкой и рыбой Ангелина Степановна принесла большую белую фарфоровую супницу с белыми ручками, с красивыми золотыми узорами по всему её центру и по верхнему ободку.
Она до самых краёв наложила большие пельмени в красивые белые тарелки с такими же, как на супнице, золотыми узорами.
От пельменей шёл лёгкий пар и аппетитный запах.
Последний тост:
 – За хозяйку! – сказала тётя Нюра.
Взрослые хрустально чокнулись рюмками с Ангелиной Степановной и, стоя, выпили.
Ангелина Степановна, раскрасневшаяся и красивая, ничего не отвечала.
Она стояла, немножко кивала головой и счастливо улыбалась.
Вслед за вкусными пельменями, с некоторым перерывом, началось чаепитие.
Только пили мы не чай, а кофе.
Ароматный, терпкий кофе мы пили из маленьких, ярко разрисованных чашек, заедая вкусным тортом, пряниками, печеньем, мёдом и множеством красивых, вкусных конфет.
Кофе, как я узнал, можно пить с молоком и без молока, с сахаром и без сахара, а можно – и с молоком, и с сахаром.
Мне понравилось кофе с молоком и с сахаром!
Учительница каждому гостю нарезала столько торта, сколько просили. Длинной плоской, металлической лопаточкой, а не кухонным ножом, она без труда перекладывала отрезанную дольку торта на поданную тарелку.
Праздник у Ангелины Степановны я запомнил как самый сладкий, самый кофейный!
После кофе мы снова запели.
Даже на пароме было слышно, как на высоком левом берегу, в старой сторожке с раскрытыми настежь окнами, слаженно и красиво поют женщины.
Может, и мой детский голос тоже был слышен.