Последний репортаж

Фонарь словно обрадовался мне, когда я подошел ближе: стал будто ярче гореть, дальше протягивать свои желто-зеленые лучики. Да я тоже был бы рад на его месте: вечер, идет дождь, вокруг темно и тихо - словно всё вымерло, а тут вдруг я, такой разговорчивый… Похоже, даже слишком, если здесь оказался. Но фонарь так «молчалив» и «застенчив», что с ним и не поговоришь толком. А хочется. О деревне. Но сначала нужно до неё ещё добраться… Кажется, меня здесь кто-то должен встретить…

Хватают за локоть. Я оборачиваюсь и вижу бабулю. Мозолистые руки, худоба, граничащая с костлявостью, то, как скромно она одета: серо-бурая накидка, сильно смахивающая на большую кучу рваных тряпок, сшитых вместе и изгвазданных в грязи, длинные и спутанные седые волосы, местами небрежно свисающие из-под большого серого платка в тон остальной одежде – всё говорит о том, что жизнь местной бабушки тяжела и беспросветна. Я делаю инстинктивное движение, стараясь высвободить руку. Но бабуля цепкая и не отпускает. Но я рад. Я очень рад, ведь с кем, как не с этой древней старушкой можно поговорить о деревне. Вот она то мне всё и расскажет. И покажет…

Дождь уже кончился, и ночное небо манит россыпью далеких угольков, а воздух, наполненный небесной водой, вобравшей в себя странные запахи странного леса, деликатно ерошит волосы. То выглянет, то спрячется за причудливыми переплетениями корявых веток алая луна. Бывает, ветви задевают нас: иногда беззвучно, иногда, если по-раскоряжестей – со старческим утробным скрипом, разносящимся по всему лесу и исходящим откуда-то из глубины, оттуда, где во мраке горят жёлто-зеленые огоньки. «Ворчат, жалятся, что мы мимо них, а не к ним», - усмехается моя проводница, которая несмотря на свои годы проворно и быстро ведет меня сквозь заросли.
 
Страх быть замеченным угнетает. Невольно начинаю сострадать этой высушенной жизнью и сгорбленной смертью старухе. Думаю о том, как тяжело ей бродить по ночному лесу: ведь не всегда же небо дарит путнику луну и звёзды - часто оно затянуто тучами, и всё вокруг погружено во мрак. И тогда можно запутаться в ветвях и паутине или даже налететь на ствол какого-нибудь хищного дерева… А пока мы пробираемся сквозь сплетения веток, и бабуля скрипучим голосом рассказывает про лес, про его обитателей, про ценные травы, про грибы и ягоды.

Дошли до большой поляны. На ней можно различить маленькие покосившиеся деревянные домики с треугольными крышами и крохотными оконцами, в которых мерцают огни. Они мерцают и за домиками, их очень много. Из-за того, что поляна, чем дальше, тем поднимается выше, кажется, будто множество огоньков постепенно переходит в множество звезд на небе. Изба моей спутницы стоит на самом её краю, где рядом на земле что-то блестит. Подходим ближе, и я понимаю, что это пруд, в котором отражается звездное небо. В нём плавают несколько птиц, и как только мы оказываемся рядом с избой, они замирают и смотрят на меня.  В темноте не видно, что это за птицы, но по тому, как высоко над водой находятся их светящиеся глаза, можно подивиться их размеру, даже если предположить, что у тех лебединые шеи, которые они вытянули во всю длину. «ГМО?» – спрашиваю я про птиц в пруду. «Гуси, гуси», - верно не расслышав, ворчит моя собеседница, костлявой рукой отворяет скрипучую  дверь избы и входит внутрь. Я захожу следом.

Первое, что бросается в глаза – это большая печь с лежанкой. Она старая: побелка местами облезла, обнажив кроваво-красную кирпичную кладку, которая уже заметно подразвалилась по периметру главного отверстия, сделав его похожим на разинутую пасть, из горнила которой льётся алое свечение. Печь обвешена веревочками с подвязанными травками, грибочками, веточками и ягодками. Их запах манит.

Старуха кряхтит и садится за деревянный стол. Я сажусь напротив. В свете луны из маленького окошка и печных угольков её испещрённое морщинками вытянутое сухое лицо с большим горбатым носом и бусы из желто-белых образований причудливой формы смотрятся так, что от них тяжело оторвать взгляд. Всё это время она продолжает рассказывать о лесе, о том, что раньше было лучше, и жалуется, что вот теперь люди лес любить совсем перестали, стараются о нём не вспоминать, а некоторые вообще мечтают вырубить. Потом она наливает мне чай в глиняную чашку из стоящего на столе самовара, на золоченом боку которого играют отблески печного света, идет к печи и, спрятав высвободившиеся пряди седых волос под платок, вынимает здоровенный котелок и половником разливает суп в миски. Их три.

Она замечает мой удивленный взгляд и указывает сухим пальцем в противоположную печи бревенчатую стену. Там стоит лавка, а на ней сидит маленькая девочка. В полумраке рассмотреть её сложно, но кажется, что у неё какой-то нездоровый и потрепанный вид. Она пристально смотрит в «пасть» печи и качается взад-вперёд. Хозяйка довольно быстро доходит до стены и ставит где-то там миску. В темноте вспыхивают два больших светящихся пятна. Так резко, что меня передергивает. Бабуля замечает это, смеется. Её смех чем-то похож на скрип входной двери в избушку.

Тут я слышу громкое урчание - это кот, очень большой, с очень темной шерстью. От того, видно, и показалось, что его глаза существуют во мраке как бы сами по себе.
Хозяйка возвращается и мы принимаемся за суп. Она рассказывает своим скрипучим старческим голосом о жизни в деревне, о её обитателях. Я слушаю внимательно, не перебиваю. Бывает, что некоторые слова мне непонятны, какие-то обороты речи режут слух, а некоторые фразы удивляют, но в целом, говорить моя собеседница умеет складно, да и слушать её интересно.

«Здоровенный такой мужичища, волосатий», - описывает она одного из жителей деревни, - «и год от году всё волосатей да волосатей становится. А раньше, помнится, и бородка то совсем жиденькая была, и ростом то не особо. Средненький такой мужичок был пока волка в лесу нашем не встретил. Вот как ему лес подсобил…» Моя собеседница широко улыбается, и я вижу ряд больших ровных зубов. «У вас хорошие зубы», - пытаясь сделать ей приятно, говорю я. Она улыбается ещё шире и начинает расхваливать лесные травы, которые «продлевают молодость и позволяют сохранить зубы крепкими до глубокой старости»…

«Вон ерунду какую выдумали. Все соки, всю жизнь из трав выжмут, спрессуют и считают лекарством, таблета это у них называется - глупость какая. Человек на три четверти из воды состоит. Даже самый содержательный. Уж я то знаю!»  - вновь скрипучий смех, который постепенно переходит в сухой кашель. Да такой сильный, что кашляя она ещё больше горбится и окунается носом прямо в миску с супом, охает и вытирает лицо какой-то бурой тряпкой, вытянутой из-за пазухи. Откашливается и интересуется, понравился ли мне суп. Я отвечаю, что у него чудесный необычный вкус и благодарю за гостеприимство…

Сейчас буду отдыхать в небольшой комнатке, в которую мене отвела бабуля. Она темная и крохотная, но уютная. Я ложусь на кровать и слышу, как хозяйка за стеной напевает своим хриплым голосом: «Люли-люли-люли-лю, придёт серенький волчок да укусит за бочок! Укусит-укусит, за бочок, за бочок», смеётся, закашливается…