Вильча

От станции Вильча до нашей теплушки было по ощущениям километра полтора-два. Ну да кто же их мерил? По шпалам ходить неудобно — не в шаг.


 Говорят, это какой-то умник придумал, чтобы по путям не бегали. Вот я и наловчился ходить по головке рельса как по канату. Не сразу. Такое сразу да в солдатских сапогах, думаю, вряд ли кто бы освоил.

 Сначала прошёл шагов десять, потом двадцать, потом пятьдесят, и так постепенно… Но до конца так ни разу и не дошёл. Навыка нет.

 В этом мире вообще ничего не происходит вдруг. Вдруг это иллюзия, просто мы не всегда точно определяем начало.

 Вот и в тот день, когда по рации раздалось:
— Диспетчер станция Вильча? — это было не вдруг, это был гвардии младший сержант Халиков. И, видя, как на пульте вспыхивают один за другим занимаемые им участки пути, бессмысленно было в отчаянье вопрошать:
— Халиков, ты где?!
Ну, если только для того, чтобы услышать в ответ радостное:
— Красный проехал!

 Гражданский диспетчер, с которым за мгновение до этого мы, коротая время, пили чай и мило беседовали, уже повернулся ко мне спиной, лихорадочно жал кнопки и щёлкал на пульте тумблерами, переводя стрелки.

— Иди, твои приехали, — не глядя буркнул он.
Я встал, попрощался и вышел.

 Хотел написать: «Этот день выдался очень тяжёлым…» и осёкся. Зачем выдумывать? День как день, да я его и не помню. Прошёл, как не было. Работали.

 Здесь я больше не был связистом, здесь мной затыкали трудовые дыры. Или, точнее, дыры труда, дыры в труде… В общем, я был тем, кто должен был быть, но кого не было. В тот день я был диспетчером грузоперевозок. Оформлял грузы.

 Работы было немного, работа была неинтересная. Пришла «вертушка» с грунтом, её надо было оформить, заполнить документы, завтра разгрузка. Значит, завтра я буду составителем, точнее, и составителем тоже.

 А где-нибудь послезавтра мы будем грузить этот грунт в «грязную вертушку», и я уже буду следить за погрузкой. Значит, буду как бы вертушечником. Правда, в выгрузке грунта или там щебня я пока не участвовал.

 То есть если бы Родина доверила, я бы справился, но Родина пока не доверяла, а значит, полноценным вертушечником я пока не был.

 Это, к примеру, как я пару-тройку раз водил тепловоз, но машинистом, бесспорно, считаться не мог. Машинистом считался даже Халиков, а я, разумеется, даже супротив него был как обезьянка с бубенчиком супротив Паганини.

 Халиков, или Басмач, как мы его звали между собой, был живой, что удивительно, легендой. Сейчас объясню почему.

 Он обладал самоубийственным для машиниста качеством. Он не умел вовремя остановить состав. Или не придавал этому значения.

 Помню, как мы ехали в зону за каким-то надом. Я, видимо, составителем, «партизан» Пашка Александров машинистом, а Халиков помощником машиниста.

 И началось. Подъезжаем к какому-то полустанку, Пашка с подначкой ему и говорит:
— А спорим, я сейчас остановлю ровно у таблички «Остановка первого вагона»?
Тот:
— Да ладно!
Ну, Пашка и тормозит ноль в ноль. Едем дальше, следующий заброшенный перрончик. Пашка опять забрасывает, не унимается.
— А спорим, я сейчас остановлю первый вагон у таблички «Остановка первого вагона»?
Так ведь остановил, конечно, не так чисто, как в первый раз, но всё равно. Вот так вот спинным мозгом две секции ТЭ3 отмерить!

 И хотя, с одной стороны, Пашка дома электрички Москва — Рязань гонял, и вроде как всё понятно, но, с другой стороны, магистральный грузовой тепловоз и тридцать вагонов с грунтом — это вам не электричка, масса-то другая.

 Тут вся соль в том, что торможение надо начинать вовремя, сообразуясь с массой и скоростью. Примерно так, как учит ГИБДД. Но вот этого-то как раз Халиков делать… скажем так, не любил. «Скажем так» — потому что иногда он всё-таки так делал.

 А легендой его сделал въезд в зону. Дело в том, что, когда мы приехали, где-то через девять месяцев после аварии вся территория отчуждения уже была обнесена забором.

 Для въезда по железной дороге поставили железные ворота и коридорчик сделали из колючей проволоки. Да-да, всё как у Тарковского. Так вот именно эти-то ворота Басмач и снёс, причём дважды.

 Первый раз я не присутствовал, а второй чуть пулю не схлопотал. Подъезжаем: Крава помощником слева, Басмач «за штурвалом» справа, я на табуретке посредине, техника прохождения прежняя. Ну, то есть «объект» уже в поле зрения, а скорость сбрасывать пока никто не собирается.

 Это ж только в кино: мчится состав, на путях сидит маленькая девочка, машинист гудит, гудит, потом видит — делать нечего — и бах по тормозам, и поезд останавливается, и тяжелый метельник повисает, дрожа над головой спасенного младенца.

 Ага, «щаз»! Глядим, а солдат-вэвэшник, увидев, что это останавливаться уже не будет, передёргивает затвор. Прошлый раз их многому научил.

 Все падаем на пол, лежим, ждём очереди, и вдруг слышим: бдзиньк! Ворота проехали. Вот так, просто бдзиньк и всё — и нет ворот, а Халиков уже легенда. Такой простой, лежит рядом с нами на грязном полу и улыбается.

 Да и что для нас были эти ворота? Пусть даже стальные, пусть даже на замке и даже обмотанные после прошлого раза толстенной цепью. Тепловоз двести с лишним тонн, да тридцать вагонов с грунтом под сто тонн каждый, да на скорости километров шестьдесят, и автосцепка торчит впереди, как стенобитный таран.

 В общем, не ставили с тех пор больше ворот. А тому парню, что не стрелял, огромное-преогромное спасибо. Надеюсь, ему ничего за это не было.