Польский этюд

     Александр никогда не думал, что война вот так круто и внезапно изменит его жизнь. Нет, он не боялся войны. Его род, ещё с незапамятных времен для мальчиков знал только один "карьер" - военный. В Отечественную войну двенадцатого года Комаровские лихо и отважно рубились с нашествием двунадесяти языков, отчаянно сражались под флагом Ушакова при Синопе, освобождали болгар под командованием Скобелева. А вот теперь пришел и его черед, идти на войну с германцем.
Стоя на перроне, он курил и успокаивал мать и сестру, которые были готовы вот-вот разрыдаться. А он шутил и говорил, что совсем скоро они разобьют немцев, что войнв продлится совсем недолго, каких-нибудь три месяца, и он вернется домой. Но сам при этом понимал, что война будет долгой. Он слишком хорошо знал немцев, на что они способны и как они умеют воевать. Но сказать это сейчас он был не в силах. Потому и пытался выжимать из себя искры веселья, прекрасно понимая, что ни мать, ни сестра не верят ему.
     Но вот прозвучал гонг, вагоны дернулись, и он рывком отбросив папиросу, обнял мать с сестрой и запрыгнул в вагон, который уносил его в неизвестность. Он долго стоял в тамбуре, всем сердцем понимая, что там, на перроне вокзала стоят самые близкие ему на свете люди и не могут уйти домой, где каждая вещь будет им напоминать о нём. Он еще долго стоял бы, если бы не прапорщик Еременко, который просунул свою голову в тамбур и радостно прокричал:
-Ну что, поручик, пора уже и жахнуть в честь отбытия. Стол накрыт-с, милости просим.
     Александр бросил прощальный взгляд и присоединился к компании восторженных юных офицеров, которым предстояло с головой окунуться в одну из самых страшных войн на земле.
     Уже первые бои показали Александру, насколько он был прав, оценивая высокую боевую мощь немцев, но в его голове ни разу не возникала мысль, что Россия может потерпеть поражение. Даже в страшные дни февраля семнадцатого года, когда какая-то сволочь издала печально известный приказ номер один, он продолжал верить впобеду, не важно, какой ценой. Нет царя? Пусть. Но Россия-то, господа, осталась!
И вдруг, словно обухом по голове, его ударила весть о Брестском мире, где большевики заключили мир с немцами на самых тяжелых условиях. Вот тогда Александр первый раз тяжело и с надрывом напился. Он не мог понять, как можно было заключать мир с опаснейшим врагом, хотя. с другой стороны, он видел нежелание солдат воевать, на фронте их держало только то, что в тылу было еще хуже.             Проспавшись, Александр собрал самые ценные вещи, набил карманы патронами и ушел из полка. Теперь никто и ничто не держало его на фронте.
     Путь на Юг занял у него не больше месяца. В создаваемых белогвардейских частях он с щемящей тоской видел привычные с военного училища дисциплину, погоны, обращения. И он поверил в то, что эти люди смогут вернут все на круги своя. Но шли месяцы, а Красные медленно, но верно, выдавливали войска ВСЮР. Не помогали ни выучка генштабистов, ни поставки союзников, ни украинские националисты, ни развернутый террор контрразведки.
      В один из дней, его вызвал командир полка.
-Александр Николаевич, вы по происхождению поляк, не так ли?
-Не совсем, ваше превосходительство. Корни у меня и правда польские. Но еще при царе Николае Первом семья переехала из Варшавы в Петербург, сохранив, впрочем, некоторые поместья в Польше. К концу пролшого века обрусели окончательно, переженившись на предстаительницах русских семей. Так что, из польского у меня остались лишь фамилия, да знание языка. Права же на имения, боюсь, утеряны окончательно. Учитывая нынешнее руководство Польши.
-Вот и отлично. Скажу вам по секрету: собирается военная миссия в Польшу. Командующий войсками Юга России дал добро, но строго-настрого предупредил, что соглашение с Пилсудским не должно затрагивать коренные интересы России. Конечно, частью земель придется поступиться, но овчинка стоит выделки. Мы приобретем союзника в борьбе с большевиками, а там глядишь, и имения вам вернут при случае.
-Не понимаю, как можно отдавать приобретенное предками. Не мы ли кричали на всех перекрёстках, что большевики продали немцам Россию, что они стремятся к разделы Родины, а сами втихушку хотим сделать то же самое? Не есть ли это двуличие, противное офицерской чести, да что там, и интересам государства российского?
-Ни в коем случае. Для борьбы с большевиками все средства хороши. Генерал Марушевский не зря на Севере с англичанами еще в восемнадцатом году торг начал.
-Но там сейчас Миллер.
-Да какая разница? Мы уже можем смириться с потерей Севера. Возможно и Дальний Восток отойдет японцам. Ничего, земель в России, слава Богу, хватает. Не пропадем. Зато мы выполним историческую миссию, избавив народы российские от гнета большевизма.
-Ваше превосходительство, мне, как офицеру, крайне неприятно...
-Вот что, милейший, ваше дело не рассуждать, а исполнять приказ. а сим приказом предписано, штабс-капитану Комаровскому немедля выехать к военной миссии ВСЮР в Польше. Ясно? Немедля! Исполнять!
-Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите идти?
-Идите. И мой вам совет - слушайтесь главу миссии. Поменьше патриотизма и побольше практицизма.
      Александр ничего не ответил, только отдал честь и стремительным шагом вышел из кабинета. В его душе точно что-то надломилось. Механически отдав честь адьютанту он вы шел на улицу и немигающе долго смотрел вдаль. Он не мог понять, как можно, даже с учетом крайней необходимости, раздаривать земли России. Даже большевики, после Брестского мира, сумели вернуть утраченное, а силы Белой России ради возвращения в Москву и Петербург, готовы расстаться с тысячами квадратных верст земли, ставшей для десятков поколений людей Россией.
Он представил, как в Смоленске или Воронеже исчезли надписи на русском языке, а вместо них замерцали польские, как чудная русская речь уступила место польскому гонору, и ему стало настолько погано на душе, что он громко, со злостью выругался. Проходившие мимо две барышни с испугом отшатнулись, а он, запустил в них еще одну тираду, и даже не устыдился сделанному. Вскочив на коня, Александр пришпорил его и помчался в часть. Чувство долга все еще имело над ним власть.
Дорога в Польшу заняла не менее двух недель. А в самой Польше, равно как и на Украине, Александр видел выжженые дотла деревни, не пустеющие виселицы с телами крестьян и рабочих, женщин и детей, пьяные ватаги польских гусаров и солдат, которые задорно и вызывающе улюлюкали им вслед. В былые времена Александр непременно вызвал бы этих ублюдков на дуэль, но сейчас, надломленный душой, он равнодушно продолжал путь.
     До Варшавы оставалось не более 20 километров, когда их остановил польский разъезд.
-А, пся крев, попались, москали! - радостно ощерился поручик, осаживая коня.
-В чем дело? - разко спросил Александр по польски. - Мы едем по важному делу, военная миссия командующего войсками Юга России.
-О, да ты поляк! - удивился поручик. -А чего москальскую одежду одел?
-Я - русский! А по польски говорю, потому что с детства жил среди поляков.
-Значит, все-таки поляк. Не может русская сволочь так ххорошо говорить на нашем языке.
     И тут же Александр схватил руку помощника, который потянул из кобуры пистолет.
-Не стоит, Николай Павлович, нас двое, а их тут не менее двадцати будет. А у нас миссия.
-Будь она проклята, эта миссия, - заворчал помощник, но руку опустил.
-Так то оно лучше, - осклабился поручик и потребовал сдать оружие.
-А в чем дело? Я же сказал, что мы едем с важной...
-А мне плевать на вашу миссию. - прервал его поручик. -У меня свой приказ - ловить москальскую сволочь и отправлять в контрразведку.
Александр оглянулся, но вокруг, куда не взгляни, повсюду смотрели на него рыла винтовок.
-Делать нечего, Николай Павлович, придется подчиниться.
     И с этими словами он протянул свой револьвер поручику. То же самое сделал и помощник. Поручик спрятал оружие в седельную сумку и кивнул в сторону помощника, словно подавая знак. И тут же грянул выстрел. Помощник покачнулся и упал на землю, широко раскинув руки, словно обнимая ее, такую чужую и неласковую.
-Зачем? - дико вскрикнул Александр и бросился на поручика. Но не успел он сделать и пары шагов, как в голове словно что-то взорвалось, и он провалился во тьму.
Очнулся он от того, что кто-то начал протирать его лицо холодной водой.
-Где я? - простонал он и протянул руку к болевшей голове. Нащупав повязку он невольно поморщился, и попытался разглядеть сидевшего рядом с ним человека. Было темно, и потому непонятно, день сейчас был или ночь. И от этого сидевший рядом казался и не человеком вовсе, а какой-то неведомой тенью.
-Очнулся? Это хорошо. Лежи, не двигайся, - услышал он в ответ.
-Где мы? - снова спросил Александр.
-Мы, господин офицер, в контрразведке поляческой.
-Чёрт, - с трудом проговорил Александр. -Что они, совсем с ума посходили?
-Да нет, ума у них много. Они нынче великую Польшу создают. А тама для русских местов не предусмотрено.
-А ты как сюда попал? - спросил Александр.
-Я-то? А обыкновенно. Как люди в плен попадают. Ранило, лошадь убило, до своих не успел вовремя добраться.
-Красный. что ли?
-А какой же ишо? Конешно красный.
     Александр замолчал. Даже в кошмарном сне не могло бы ему присниться, что он будет сидеть в тюрьме польской контрразведки вместе с красным. От этого даже голова перестала болеть. И как быть теперь? Не замечать ничего и никого? Отвернуться и сделать вид, что не ровня ему этот красный?
-Странно тебе, господин штабс-капитан? - догадливо спросил красный.
-Странно, - согласился Александр. -А звать-то тебя как?
-Волков я. Комиссар кавалерийского полка.
-А я Александр. Комаровский. Это ты меня перевязал?
-Я. Ну так что с того?
-Как это что? Разве мы не враги с тобой? Врага жалеть не должно.
-Дурак ты, хоша и офицер. Раненого не моги убивать. В плен взять - пожалуйста, а убивать не положено. Ты, видать, наслушался у себя там сказок. Мол, кровушку по утрам пьем, да человеками закусываем.
-А разве не так? Не ваша ли власть офицеров пачками расстреливала?
-Было и такое. Вот только это от несознательности многих пошло. Да и сами офицеры в царское время вдоволь над нами покуражились, или я не прав?
     Оба замолчали.
-Я вот чего не пойму? Чего это тебя загребли, али не сошлись в чем-то?
-Сам же сказал - для русских в Польше теперь нет места.
-Не страшно тебе?
-Страшно. Но это моя профессия - быть готовым умереть за Родину.
-И я за Родину готов умереть.
-Страшно представить, какая она, твоя Родина.
-А ты её не трожь. Мы свое будущее строим. Светлое, где всем будет легко и счастливо. За это мы и бьёмся. А ты за что? За старую жизнь? За помещика и буржуя?
-Слушай, Волков, что вы сможете построить, какое светлое будущее? Вы же читать писать не можете. Как же вы государством управлять будете?
-Смеёшься? А зря. Умных голов средь нас мало, это факт. Но они придут к нам. И уже идут. Ленин, брат,он все это предусмотрел, недаром у нас ваши же офицеры служат. У меня в полку вот тоже есть такие. Один даже начальником штаба служит.
-Предатели, - процедил сквозь зубы Александр.
-Ошибаетесь, ваше благородие. Они-то как раз Родину и любят. Для них важнее землю защитить, а ты что? За кого и за что воюешь? Чтобы Север агличанам с мериканцами отдать, Восток япошкам, Украину полякам? Эх, ты, ваше благородие.
-А ты меня не стыди. Я русский человек и мне самому стыдно, если так случится. Но не вы ли отдали немцам столько земли?
-Было такое дело. Так ведь обратно все забрали.
-И мы заберем.
-Куда вам, - неожиданно засмеялся Волков. -Не выйдет у вас ничего.
-Как это не выйдет, - обиделся Александр. -С нами вся Европа, все страны с нами.
-Вот то-то и оно, что Европа с вами. А народ с нами. Чуешь разницу? Ежели народ весь за нас, то вам победы не видать как своих ушей.
     Александр хотел ответить, но, к его удивлению, у него не нашлось нужных слов. В словах этого большевистского фанатика было столько силы убеждения, что было непонятно, откуда эта сила, почему эта сила у него, неграмотного и оборванного, а не у таких как сам Алекандр, образованных, грамотных, умных. Он пристально всмотрелся в сидящего рядом Волкова, силясь разглядеть в нем нечто необыкновенное, некую печать сверхчеловека, но во тьме виделся лишь неясный силуэт. Александр вздохнул и сделал попытку приподняться.
-Шибко болит? - спросил Волков, и в голосе его прозвучала искренняя забота.
-Болит, зараза. - признался Александр. -Хороший ты человек, наверное, комиссар, да только не бывать твоей мечте.
-Бывать, - совершенно незлобиво ответил Волков. -Ежели весь народ хочет новой жизни, так ему никто и ничто не помешает. С этою верою мы в бой идем, с нею и умирать буду.
-А ты знаешь, а мне польский поручик предложил с ними пойти.
-А ты чего?
-А что я? Я отказался. С вами мне не по пути, а с ними подавно.
-Гордый ты.
-Гордый. Каждый русский офицер имеет свою гордость за Родину.
-А есть она у тебя, эта Родина? Можеть мы на неё по разному смотрим?
-Нет, она у нас одна. Что у тебя, что у меня.
-Ну нет. Ты за ту бьешься, какая у помещика, да у царя была. А мы за ту, которая для трудового народу. Чуешь разницу?
     В этот момент скрипнула дверь камеры и через дверной проем пролился коридорный свет. В этом свете Александр увидел, что в камере они не одни. Вместе с ними было еще два красноармейца, четверо солдат Белой армии, да несколько штатских лиц. Была среди них и женщина, лет сорока, с полным и заплаканным лицом.
-Выходи, собаки. - раздалось на ломаном русском, и все потянулись к выходу.
-Шевелись давай, курвы! - продолжал командовать невидимый голос.
-Ишь, раскомандовался, - сказал Александр достаточно громко и по-польски, выходя из камеры. И тут же получил увесистый удар в спину.
-Давай топай!
     Подгоняемые бранью и прикладами винтовок, арестованные потянулись к выходу.
-Слушай, комиссар, - вдруг прошептал Александр. -А ты точно веришь, что все именно так и будет, счастливая жизнь, и благоденствие для каждого?
-Будет, - убежденно прошептал Волков. -Не могёт быть иначе, мы победим. С этой мыслей и помирать не страшно. А тебе что, боязно? А то возьми и согласись с энтим офицеришкой, пока еще не поздно
-Да пошёл ты! Комаровские всю жизнь даже не царю служили, хотя и это было, а Родине. Понимаешь ты это, комиссарская твоя башка? И перед каким-то пшеком, врагом России, падать на колени не буду. Не таким меня мать родила. Не таким меня воспитали. Родина, она у нас с тобой одна, иудой же быть по воле сердца и присяге не расположен.
-Разные у нас с тобой Родины, штабс-капитан.
-Одна она у нас с тобой, просто понимаем мы ее с тобой по-разному. А живем и умираем ради неё.
     Волков хотел возразить, но в этот момент конвой и арестанты вышли на неширокий дворик. Кто-то из арестантов судорожно всхлипнул, готовый зарыдать, но, видимо, взял себя в руки. Было непонятно, кто это, из красноармейцев или из белых, да и неважно уже это было. Конвойные быстро и умело - видать не в первый раз - прикладами и пинками подогнали арестантов к каменной стене, выщербленной пулями. После чего посмеиваясь и весело о чем-то разговаривая, отошли на несколько шагов. Наступила гнетущая тишина.
-Вот и все, - сказал Волков. -Ежели верующий, то самое время тебе молиться.
     Александр ничего не ответил, только вдруг схватил Волкова за руку и сжав ее, жарко заговорил. уже ничего и никого не стесняясь.
-Ты знаешь, комиссар, я ни о чем никогда не жалел в своей жизни. Все что ни делал, я делал только ради России-матушки. И когда с немцами воевал, и когда против красных пошел, я только в Россию верил, за неё на смерть был готов. Не за царя, не за Ленина вашего. Одна у нас Родина, и за нее воевать и умирать не страшно. А вот сейчас, только об одном жалею - не увидеть мне твоего прекрасного будущего, если, конечно, оно наступит.
-Наступит, непременно наступит, - убежденно произнес Волков. -Ежели не мы, то детишки наши увидят. У тебя-то детишки есть?
-Не успел.
-Ну, значит, родственники увидят. Остались они у тебя?
-Были в Петербурге. Мать, да сестра. А живы, нет ли, один Бог ведает.
     В этот момент во двор вышел давешний поручик. Конвойные повыбрасывали сигареты и встали по стойке "смирно". Но поручик, словно не замечая, прошел мимо них и подошёл к Комаровскому.
-Не раздумали, господин штабс-капитан? Ведь вы же поляк, вам ли быть среди этой москальской сволочи? Одумайтесь, пока не поздно. Стоит ли умирать ради холопов, не лучше ли пойти на службу великой Польше, которая скоро раскинется от моря до моря? А России скоро конец.
-Дурак ты, - отчетливо и громко скказал Александр. -Дурак. Никогда не будет России конца, Россия была, есть и будет.
-Пся крев, - заорал поручик и замахнулся. Но Александр даже не отшатнулся, а просто смотрел в его глаза. Рука замерла в нелепом взмахе, и спустя пару мгновений упала.
-Ты сам этого хотел, ты сам это выбрал, - зашипел поручик и вихляя тощим задом, вернулся к конвоирам. Те снова вытянулись и взяли винтовки наизготовку.
-Готовсь, - закричал поручик тонким голосом и конвоиры вскинули винтовки.
-Ну, вот и все, - сказал Волков и взял руку Комаровского в свою руку. -Хороший ты человек, только запутался.
-Да и ты порядочная сволочь, - засмеялся Комаровский и сжал руку Волкова. -А если что не так было, то прости меня.
-И помолчав, добавил:
-Товарищ.
     И в этот момент раздался залп. Волков и Комаровский медленно упали на землю, так и не разжав рук. Глаза Комаровского остались открытыми и продолжали смотреть в небо. Конвоиры и поручик несколько опасливо подошли к упавшим, словно боясь, что сделали свою палаческую работу недобросовестно и кто-то остался живым. Увидев открытые глаза Комаровского, поручик подпрыгнул, выхватил из кобуры револьвер и разрядил в неподвижное тело весь барабан, при этом страшно и истерично сквернословя. И только когда раздался сухой щелчок, означавший. что барабан опустел, он обхватил голову руками, и словно пьяный покинул место казни. А конвоиры начали спешно обыскивать трупы, надеясь хоть на какую-нибудь добычу.
                ***
25 августа 1993 года в ходе визита в Польшу Борис Ельцин со словами "Простите нас", возложил венок к памятнику жертвам Катыни в Варшаве. В 1996 году правительства России и Польши договорились о строительстве мемориалов в Катыни и Медном.
                ***
     7 апреля 2010 года, посетив Катынь, Владимир Путин назвал ответственного за нее. Он высказал свое "личное мнение", что Сталин "совершил этот расстрел исходя из чувства мести" за красноармейцев, погибших в польском плену в 1920-х годах. О гражданских лицах и белогвардейцах он благоразумно умолчал.
                ***
     Польша, несмотря на бесспорные факты бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам, а также к белым и гражданским лицам в 1919-1922 годы, не признает своей ответственности за их гибель в польском плену и категорически отвергает любые обвинения по этому поводу в свой адрес. Как заявила в 1998 году генеральный прокурор Польши и министр юстиции Ханна Сухоцкая, "...следствия по делу о, якобы, истреблении пленных большевиков в войне 1919-1920 годов, которого требует от Польши Генеральный прокурор России, не будет."
     Власти России по прежнему продолжают каяться за Катынь, которой не было, и не хотят требовать покаяния от Польши за злодеяния по отношению к русским людям.