Дуновение времени. Гл. 39 Прощание

Глава тридцать девятая. Прощание

    Тело покойного Суливана-2 выставили для прощания в Центральном церемониальном зале на третий день после смерти. Жертва губительной ошибки, подгомированный и поэтому ещё более похожий на оригинал, лежал он на возвышении, засыпанный цветами, обставленный огромными венками, окруженный подушечками с орденами, на бесконечные ряды которых восхищенно пялились проходящие мимо него пораженные жители столицы. К гробу псевдо-Вождя по улицам и площадям города тянулись бесконечные многокилометровые очереди сограждан, никак ещё не пришедших в себя после такого сокрушительного события и пребывавших в состоянии полной неопределенности горевать им или, наоборот, радоваться. Но, тем не менее, привлеченные исключительно стадным чувством, с рабской покорностью устремившиеся, давя и калеча друг друга, в этот круглосуточный «человековорот». Два миллиона выстроеных в мрачные колонны людей, ломились, давились и рвались вперед, шагая по раздавленным толпою телам, чтобы увидеть самого глубокомудрого и самого всесильного зверя-Правителя, самого главного и самого ненавистного деятеля ХХ века, уничтожившего своими решениями десятки миллионов граждан своей страны. Про потери сопредельных и иных государств никто уже не вспоминал.
    Почетный караул, приставленный к гробу с телом Правителя, сменялся каждые три минуты, и право постоять и отметиться в нем, шло в рядах номенклатурной знати по цене высших государственных наград. Сзади покойного разместился и торжественно звучал симфонический оркестр. Справа был организован небольшой партер с креслами, в которых расположились траурно одетые члены семьи усопшего, по крамольной несуразности даже не подзревающие о том, что реальный и близкий им человек, имя которого с траурной дрожью в голосе повторяет половина Земного шара, на самом деле спокойно сидит в стоптаных тапочках у себя дома и разглядывает происходящее вокруг них в Церемониальном Зале на экране своего телевизионного приемника. Сидит он там не один, а вдвоем с другом-приятелем, вместе с которым ещё и цинично комментирует происходящее в заэкранной сфере общественно-политическое представле-ние мирового масштаба. А в этом огромном, оторопелом от увиденного мире всего два десятка человек пребывают в курсе реального положения Вождя, обдумывая при этом в какую же сторону направить им ход событий, с ним самим и с его именем, так или иначе, связанных и выплеснувшихся неожиданно за пределы этой вечно вляпывающейся в какое-нибудь очередное дерьмо Великой страны Лавянии.   
- * -
    Телевизионный приемник стоял на угловой тумбе в Малой Приемной. Музыка, льющаяся на них из заэкранного пространства, настраивала как-то само собой на меланхолический лад. Правитель и его друг переглядывались, иногда обращая внимания на кого-нибудь из знакомых, появившихся в ходе процедуры на экране.
- Ты только глянь, Воли! Ходимун! И опять он впереди всей шестерки шествует. Смотри, смотри! Встали! Слезы вытирают. Вот циники! Они же себе в платки кружёчек лука кладут, чтобы процедура для народа смотрелась реальней и выигрышней. Соратники! Ученики! Рыдают! Глаз не сводят! Прощаются! А ведь, если по делу сказать – злобные убийцы, гнусные предатели, коварные отравители. И ты знаешь, Воли, мне почему-то сегодня всю ночь снилась-мнилась такая мысль, что других-то вокруг меня всю мою жизнь и не было, и сейчас нет, и уже, видимо, никогда не будет. Из нормальных друзей, по духу близких и родственных, только ты с Кумараном. И это ведь за целую жизнь. И бреду я во сне по деревенской дороге, и думаю об этом. Как же это я так, ведь жизнь уже, считай, кончается, а вокруг одни негодяи. И такая нелепая мысль меня в этот момент посетила. Ведь говорят старые пословицы, что скажи, мол, мне кто твой друг, а я тебе скажу, кто ты. И тут дорога та упирается в кладбищенские ворота, у которых сидит седобородый сторож. А мысль моя показалась мне настолько пародоксальной, что я ему её вслух повторил. Достаточно, говорю, понять, кто мой друг, чтобы сказать, кто я! А он усмехнулся в свою длинную и густую бороду и говорит, это, брат, ещё не всё. Как так, почему? - спрашиваю я. А потому, отвечает он, что у тебя, Правитель, намного больше врагов, чем друзей. И пословица твоя, она ведь двоякий смысл имеет. Помысли потом над этим! А сейчас повторяй за мной – скажи мне кто твой враг, и я тебе скажу, кто ты. И страшно мне стало от мысли про окружение негодяев.Ведь это значит зло во мне за мою долгую и полную борьбы жизнь искоренило добро. А старец седой протянул руку и говорит, покажи свою ладонь. И, как глянул, то горестно головой покивал, и вымолвил, как приговор произнёс. В тебе, Правитель, уже давным-давно одно только зло клокочет. А добра в тебе нет и быть не может. Представляешь, Воли-друг, во сне и такое?
- Да не заводись ты, Суло. Прошу я тебя! Подумаешь – сон! Сны - это фантазии несбыточные. Слишком уж абстрактные категории – добро и зло. В любом из нас они в балансе сосуществуют. В твоих негодяях, поверь мне, всё точно также, как в тебе самом, просто добро и зло из одного уголка души в другой перетекают. А видим мы с тобой сейчас в телике, сам вспомни, дублеров-двойников шестерки Президиума. Это они там у гроба стоят. Показуха. Сами же члены Президиума сидят в Цитадели и к похоронам длинные речи траурно-верноподданные разучивают. А мысленно-то они власть между собой делят. Как ты думаешь, система ВНИР до них сейчас дотянуться посмотреть сможет? Где у нас Луготан? Может быть он в курсе? Ты не знаешь, как его найти?
- Где найти? Луготана? Почему, не знаю? Знаю, конечно. Но мне кажется лучше сейчас его не трогать. Обиделся он на меня, ты же видел.
- Конечно, обиделся. И чего тебя вдруг так разнесло. Главное ведь без всякой видимой причины ты к нему тогда привязался. Хоть бы сказал четко, чем ты недоволен. А то попрыгал с пятого на десятое. Тут ущипнул, там укусил. А зачем и почему – совсем неясно! По-моему, ты его просто до бешенства довел. А мы ведь так дружно втроем все эти дни взаимодействовали, и вот, на тебе – всё насмарку. Ты хоть сам-то этот твой взбрык объяснить сможешь?
- Смогу ли я это объяснить? Да запросто! Просто пока ещё считаю это несвоевременным. – холодно и четко отрезал Суливан, в глазах которого заполыхали злость и бешенство.
    Но и друг своих позиций не сдавал:
- Ах, вот ты как вопрос поставил? Не-свое-временным? Ну, время, да когда оно ещё и не своё, ему и цена, видимо, другая. Так ты думаешь? Тем более, что у нас его уже меньше трех суток осталось. Причем даже не до принятия самого решения, а до его реализации. Что ты молчишь? Не поедешь? Ни думать, ни решать не желаешь? Тогда доставай шашки, будем в «чапаева» резаться. Щелбанчиками.
- Что тебе от меня нужно. – Правитель, до этого державший обе руки, сомкнутыми в замок, вытянул правую на столешнице и дробно, но прерывисто, как автомат очередями, забарабанил ногтями по дереву.
   Отвернувшийся было Волизан перевел взгляд на его пальцы и смотрел на них, не мигая, изморщинив правые глазницу и щеку:
- Ты что, нервничаешь, Суло-царь?
- Нервничает тот, кого такой стук раздражает! – с садистким удовольствием покривился Великий Вождь.   
- Ну ты и сказанул! Хотя долбить, как дятел, это же легче, чем жизненные узлы развязывать. Да и рубить их на порядок проще! И вообще, хватит! Бросаем всё это к едрёной матери. А я пока кофейку запоганю со щербетом и дурью какой-нибудь. Покайфуем! Только дай ОТБОЙ Луготану и его команде. Пусть они экипаж самолёта от обязательств освободят. И всего на рупь делов нам с тобой, старый, останется – героически погибнуть под вражеским огнем. А пока, пьём-гуляем. Так, что ли?
- Может быть и так. Хотя в таких решениях торопиться вовсе не следует. На холодную голову их принимать лучше, поразмыслив. Глубоко и всесторонне. – Суливан поднялся с места и потянулся. И, пресекая попытку собеседника возразить, похлопал его по плечу. - Давай-ка мы с тобой, действительно, в Большую Приемную переберёмся и кофейку бодрящего твоего там испьём.
- * -
    Когда же кофе «а-ля Волизан» был готов и разлит по чашечкам, а Суливан проследовал с подносом к журнальному столику и креслам, в ожидании пока напиток слегка остынет, два хитрых старика сидели и, молча, посматривали друг на друга. Наконец, Волизан, решив, что святое право оскорбленных, оставшееся за ним и Луготаном, позволяет заговорить первым, обратился к Правителю:
-  Так где наши шашки, Суло-царь. Если нам с тобой уже больше заняться нечем, то есть на умственные процессы у нас с тобой потенциал исчерпан, так давай хоть скоротаем время за антиумственными играми.
- Все в своё время, Воли-друг. Всё в своё время! То бишь, своевременно! А пока давай-ка, отхлебнем ещё по глоточку твоего божественного напитка. Не возражаешь?
- Так что ж тут возражать? Отхлебнем, так отхлебнём! И не один раз. Кофе-то сегодня у нас бразильский, именниковый! С ямайским ромом! И вытяжкой из южнокаламбиканской колы. А ещё мы с тобой обсудить можем, какой кофе предпочтительнее нам будет попробовать, например, в следующий заход – турикуланский, каламбиканский или арабиканский?
- Турикуланский, мне кажется, подойдет больше. Нам, видимо, к нему и привыкать сподручнее будет.
- А почему это, ты так решил про привыкать? – заинтересовался Волизан. – Ты, кстати, помнишь, что Луготан заклеил оставленную Ходимуном подслушку.
    В ответ Верховный только согласно кивнул и продолжил: 
- Так ведь у нас с тобой, я предполагаю, в ближайшее время именно турикуланский кофе в оборот поступит. Остров Кирупаск, Явания и Турикулия – там ведь другого кофе-то не сыщешь? Да и в соседнем Гудимэле, мне кажется, там другой кофе с другого материка, он хоть и продается, но нам дороговат будет, то бишь не по карману. - И Правитель уперся взглядом в зрачки приятеля. – Или я как-то неверно рассуждаю?
- Ты, Суло-царь, может быть и верно, рассуждаешь, но неконкретно. Разброс мыслей у тебя широкий. На Кирупаске мы можем турикуланский кофе и не успеть испить в суете и суматохе. Приземлимся, заправимся и на взлёт! Явания и Турикулия – к ним наш путь маловероятен, разве что по какому-то недоразумению угадаем. А вот цель нашу – Бринксию, ты даже не помянул в своих расчетах. Там ведь кофе, если и перепадет, то арабиканский или индиканский какой. А насчет Гудимэля ты помянул, я понимаю, по причине, что разговор наш с Луготаном подслушивал. Этот телефон, что слева на столе балконном стоял, он к тебе на коммутатор выведен?
- Вовсе нет! Это я фонендоскопом докторским через оконное стекло в вашу беседу проникновенную вникал. Ритм ваших сердец улавливал. Частоту дыхания и хрипы выявлял. А телефон – зачем он мне? Это техника сложная, не нашего ума вовсе. Да нам она, по сути, и не нужна, если фонендоскоп под руками. – криво ухмыльнулся Правитель, давно привыкший никогда и ни при каких обстоятельствах не говорить правды.
- С тобой всё ясно, Суло-царь. И с кофе – тоже. – Волизан как бы отрезал хвост прежнего разговора. - Теперь давай с Гудимэлем разбираться будем. Ты ведь в самом начале наших бедствий сказал, что мы с тобой, если кому и нужны, то только врагам. Что ты при этом имел в виду, я не знаю. Но объясни мне, незнающему, чем же тебе Гудимэль в роли врага не нравится? Чем он тебе не подходит? Очень даже неплохой, умный враг. А то, что он ещё и твоим друзьям враг... Так ведь треугольник жесткая фигура! Но и это не самое важное в жизни оказалось. За четыре последних дня все у нас вверх ногами обернулось. И кто тебе друг, а кто враг, уже непонятно с сегодняшних позиций стало. Уже и Гудимэль совсем иначе видится. Или ты как-то иначе мыслишь? 
- Чем мне Гудимэль не подходит, спрашиваешь? Да тем и не подходит, что в самом начале своем послевоенном к врагам злейшим моим переметнулся с легкостью. А я ему ведь своих специалистов безвозмездно направил, переселяться туда нашим гудимам разрешил... А он из друзей, пусть ещё и не оформившихся, ни с того, ни с сего к врагам нашим перескочил!
- Переметнулся? К твоим бывшим союзникам? Но тут ведь, Великий Вождь, существует суверенитет и всякое такое! Право выбора! А насчет «разрешил переселяться», ты ведь вместе с тройкой победителей, которую сейчас злейшими врагами крестишь, декларацию Прав человека подписал, а в соответствии с ней каждый лично имеет это самое право выбора. И ты тут, в общем-то, не при чём. Кому ты нужен со своим разрешением. Не говоря уже о том, что если вспомнить твои довоенные кренделя и договора о дружбе с Готалером, совместные Парады Победы на Полантой…
- Да, замолчи ты, Воли-друг! Не хочу я на эту тему ничего слышать. Я сейчас хочу понять, почему мой ближайший друг и мой ближайший доверенный в моё отсутствие обсуждают дела, связанные с враждебной страной, с которой у меня ни дипломатических, ни каких-либо других отношений нет. Да ещё и связи какие-то там заводят с какими-то целями, мною не утвержденными, мною не разрешенными и со мной даже не согласованные? Они что, меня туда без моего согласия завлечь хотят, отдать врагу моему на посмешище или на поругание? Или я тут что-то не так понимаю? Объясните мне, неразумному, что за шашни с тамошними гудимами вы, гудимы здешние, задумали. И как мне прикажете к ним относиться. Это ведь уже 58-ой статьёй попахивает! Прямым предательством!
- Что ты несёшь, Суло! При чем тут шашни! Какая 58-я статья! Где ты тут увидел прямое предательство? Мы с Луготаном судорожно ищем выход из сложнейшей ситуации, когда недружелюбная Бринксия вот-вот откажет нам в приеме на своей территории. Ты хочешь доживать свои последние годы на глухих окраинах Татлантики?
- Лучше уж холодная Татлантика, чем горячие объятья злейших врагов. – Правитель затряс кулаками перед лицом Волизана. Но потом вдруг задумался и затих. - Хотя, если серьёзно вдуматься, то для человека моего уровня, самым достойным выходом из подобного положения может быть только смерть. И с этой точки зрения хороший залп гвардейских миномётов можно считать очень достойным жизненным итогом. Очень надеюсь, что и мучений долгих он не принесёт. И погребение огненное устроит. И пепел мой в развалинах моего же дома останется. И лес забвения на этих руинах вырастет.
- Слушай, старый. Что-то тебя заносит в полное никуда! Неужели ты совсем отказываешься от борьбы? «Ты!» Который всю свою жизнь стоял насмерть за каждое изреченное тобой слово, за каждую выношенную тобой идею. Готов был биться насмерть с любым врагом, ставшим на пути претворения твоих планов и замыслов! И этот «Ты!» сегодняшний то ли поднимаешь, то ли опускаешь руки перед Шестеркой Президиума? – Волизан потрясенно смотрел на Правителя, обхватив ладонями голову!
- А чем это ты тут так поражен, Воли? Я, например, считаю естественным правом желание каждого человека уйти из жизни, не подвергая свое имя позору. Что ты в этом увидел недостойного? Я остаюсь здесь, как капитан тонущего судна на своем посту! Что в этом плохого? Зачем мне отдавать самому себя на расправу и позорище нашим врагам? Я что, по-твоему, пощады у них просить должен?
- Суло-царь! Ты просто не в себе сегодня. Ты ведь сейчас мыслишь и в корне неверно, и исходно неправильно. Про мысли о псевдосамоубийстве твоем я даже говорить не хочу. А насчет врагов и вымаливания тобой пощады – это тоже полная ахинея. Ведь во всех этих странах, к твоему сведению, совсем иные законодательные основы. Политический противник там у них отнюдь не является уголовным преступником, то есть врагом, достойным физической расправы. Это ты у себя в наших тоталитарных трущобах привык пули в качестве аргументов любого спора использовать. А у них там свобода слова, права человека, право голоса, выборы и всякое другое, на наши с тобой изуверские ухватки непохожее. Так почему бы нам сейчас не использовать эту их, по нашим представлениям, слабость. Мы их у себя – пулей в затылок гнобили, по нашим звериным законам. А они нас по их законам только открытым судом осудить могут. Из политических преступлений в их законодательстве только терроризм преследуется по уголовной статье. А это же нам с тобой только на пользу. Ты разве этого не видишь, не понимаешь? Где твой ум, политический и аналитический, и гибкий? 
- Мой горянский ум всегда при мне, и менять его на ваш гудимовский я ещё не собираюсь. Мне и с моим умом пока неплохо живется.
- Неплохо, говоришь? Но мы ведь уже третий день все и дружно наблюдаем до чего нас твой безукоризненный горянский ум довел. До каких таких побед и достижений. И, не прими за упрек, это мы сейчас наши гудимовские головы ломаем на тему о том, как нам всем из этой ж*пы выбраться! Или ты как-то иначе нашу сегодняшнюю ситуацию, закрученную твоими же любимыми друзьями, себе представляешь? Как нам прикажешь понимать умственное твоё достижение? Так скажи, что и как теперь делаем, и мы прекратим свои гудимовские головы ломать. – уже дожимал Правителя Волизан.
- Ну, что ты ко мне сегодня привязался? Как мне от тебя отдохнуть, я хочу понять? Давай-ка лучше, Воли-друг, вернемся к нашему кофе, пока он не совсем остыл. – привычно увертливо выскользнул из братских тисков Великий Вождь и потянулся к своей гравированной золоченой чашечке, отхлебнув из которой, попросил. – А не подольёшь ли ты мне ещё немного горячего, по старой дружбе.
- Почему не подлить. С удовольствием подолью. Бери, пожалуйста, и щербет, и птифуры, и козинаки, дорогой. – и Волизан, с желанным облегчением почувствовавший, что сбил, наконец, накал страсти Великого Вождя, взялся за кофейник.
- Вот и замечательно, Воли-друг. А то заладил, понимаешь, Добро, Зло, ум, разум, друзья, враги... – Правитель поднял чашечку к губам и, отхлебнув, продолжил. - Совсем уже голову забил всякой ерундой. Я ведь почему так на вас набросился? В Гудимэль, вижу, ребята намылились, это, думаю интересно. Новые места, древние обычаи. Но там ведь язык другой, ни на что не похожий. А где у нас словари, где справочники? Обо всем дедушка Суливан думать должен? Что ты смеёшся, Волизан! У вас, как у истинных гудимов, все в голове, как и в языке, справа налево? Нет, ты мне серьезно объясни, пожалуйста! Как это можно собираться в поездку, не зная языка и обычаев той страны, куда намылился бежать. Одного шапочного знакомства нашего майора с ихним майором, я считаю, недостаточно! Вот ты мне скажи, Воли-друг, как на их наречии называется майор? Не знаешь? Эх, ты. А я – знаю! Равсерен по-гудимовски майор называется. А в точном переводе с гудимовского на лавянский это означает «большой капитан». И это, учись, старый, было первое, что я посмотрел в международном военном словаре. Прибыли, положим, мы туда, нас встретили, а как к майору обратиться не знаем. Стыд-позор форменный. Просечка в протоколе! Так что начинать вам с Луготаном нужно было не с тайных интриг и разговоров, а со спросить совета мудрого старого дядюшки Джуло.
- Ну, ты и загнул, Суло-царь. – Волизан долго смеялся и вытирал слезы. – Ну, ты даёшь! Таких кренделей за тобой я уже давно не помню. Ну, повеселил! Ну, спасибо!
- Какой такой «спасибо». Я не знаю, что сказать тебе даже, дорогой Воли-друг. Ведём обыкновенный деловой разговор, а ты вдруг веселиться решил, понимаешь. За кофе спасибо душевное, но я что-то от него совею и пойду-ка прилягу на часок, на два. А ты, давай-ка, разберись с нашим майором, чтобы он таких ляпсусов мне больше не допускал. Чтобы начинал отсчет по-лавянски, то есть с правого фланга, а не по-гудимовски с левого. А кто у нас на правом фланге? Правильно, Воли! На правом фланге у нас Верховный Главнокомандующий! Имейте это в виду на будущее! И планировать всегда начинайте по-человечески, а не наоборот. А то, что он, Гудимэль, нам враг, так это может быть и действительно на пользу обернется в результате. С врагом ведь по жизни всё намного яснее. Ты его знаешь, как врага, и он тебя ни в чем таком хорошем никогда не заподозрит. Кристально, видишь, ясные взаимоотношения! Так и будем исходно считать. Так что, пойду я, придавлю подушечку. А вы тут не шумите, пожалуйста. Сон мой драгоценный не тревожьте. – Суливан поднялся и ушел в спальню, аккуратно притворив за собой дверь. Слышно было только, как щелкнул охранный кодовый запор и включилась сигнализация.