Право на предательство. Глава 5

      Глава 5. МИЛЫЕ БРАНЯТСЯ, НО НЕ ТЕШАТСЯ


      — Алёша, ты супер! И до чего весёлая вещь деревня! — оценил Женя окружающие его удовольствия, откидываясь на подушки после третьего оргазма в истоме предстоящего сна.

      — Угу, — невнятно согласился Алёша. — Душ после побудки, — и уткнул основательно взлохмаченную голову в плечо приятеля.

      Проспали они полтора часа и были подняты сигналом мобильного: Алёша предусмотрительно поставил его на звонок.

      — Это ты его?

      — Ага. Вместе с тобой.

      — Зачем? — Женя развернулся в постели, обхватив рукой тонкий стан соседа.

      — Чтоб ночью нормально заснуть, а не выть на луну.

      — Но можно разбираться на сеновале.

      — Сам же говорил, что там колется.

      — Это смотря чем. Когда спать и сеном — в лом.

      — А не спать и членом — в кайф? — захохотал Алёша.

      — Во-во.

      — Ладно, давай из жрачки что-нибудь сварганим. — Алёша прошёл на кухню. — График здесь абсолютно свободный, не переживай. Гони в душ, я присоединюсь, как бутербродов нарежу.

      — Идёт. А осмотр достопримечательностей когда?

      — Похаваем — на речку смотаемся. Возражений не имеется?

      — Неа.


      У Евгения было прекрасное настроение. О коварных замыслах отца он решил не распространяться, чтобы не портить отдых попрёками и сварами; кроме того, он, как и Алёша, надеялся, правда, не особенно: авось, и пронесёт — мало ли что может случиться! А если всё-таки брак станет неотвратимостью, он поведает об этом другу в самый последний момент, задействует всё своё красноречие, все разумные доводы и попросит подождать до развода каких-нибудь шесть-восемь месяцев. В самом деле, что значат осень и зима для их любви? Пролетят — и не заметят, а к весне Евгений вернётся из тяжёлого путешествия, обременённый приятной ношей резниковских миллионов на их с Алёшей независимую счастливую жизнь. Алёша ещё благодарен ему будет, поймёт свои отроческие заблуждения и даже прощения попросит за нелепые обвинения и подозрения в неверности.

      Так думал Женя, но судьба, как известно, под чутким руководством бога всё расставляет по-своему, и второй сигнал мобильника, на этот раз — Жениного, вызовом, потревожил тихий сельский домик, когда г-н Меньшов-младший, побродив по саду и сжевав бутерброд, примеривался к гамаку. Алёша взял со стола изящный тонкий серебристый аппарат.

      — Алло!

      — Женя?

      — Нет, это Алёша. Артём Денисович, здравствуйте!

      — А, Алёша, добрый день!

      — Женю позвать?

      — А где он?

      — В садике гуляет.

      — Тогда не надо. Я в цейтноте: у нас тут совещаньице намечается. Ты ему передай, что я послал фотографию Ириного особняка…

      — Чьего?

      — Ириного.

      — Какого «Ириного»?

      — Да его невесты. Очень мило, ему понравится. И ещё: мама уже оформила путёвки и взяла билеты до Астрахани, так что дня через три выйдет на связь с теплохода. Надеюсь, что к этому времени Лиза с Ирой успеет подружиться, так что пусть этот охламон волосы пригладит и всякое там для лучшего впечатления… Рубашку, что ли, наполовину расстегнёт… и обязательно взгляд, поражённый неземным видением.

      — Видением чего? Теплохода?

      — Да нет же — Ирочки! Они же выйдут на связь, когда Ира будет рядом, — вот и проснётся любовь с первого взгляда. А то эти молодые так своенравны и независимы — так что пусть свадьба будет по их собственному желанию, а родителям останется только одобрить.

      — Так какая свадьба?! Он мне ничего не говорил!

      — Ну да. И нам поначалу противился, но потом полностью согласился. В общем, я ещё вечером позвоню и подробно проинструктирую. Ну пока, отдыхайте, приятного времяпрепровождения! Бегу, бегу! Кеша, сметы захвати! — Последние слова Артемия Денисовича предназначались явно не Алёше, и любящий отец поспешно отключился, оставив друга сына в диком бешенстве. Алёша пулей выскочил во двор.

      — Ты знаешь, а в нём лежать жестковато. Тело давит. Вот если бы перинку… — голову г-на Меньшова-младшего занимали явно другие мысли.

      — Кол тебе в жопу, а не перинку под! — заорал Алёша. — Это что, я тебя спрашиваю? — и поднёс мобильник к грешным глазам, чуть не заехав им в нос новоявленного дачника.

      — Ой, домик! Да какой милый! А ты чего махаешь… машешь? — Женя озадаченно замолк.

      — Спасибо, просветил. Не что, а чей?

      — А я откуда знаю?

      Следующие пять минут были отданы подробным разъяснениям и напрасным увещаниям с одной стороны и нецензурной лексике жутких проклятий с другой.

      — Ты… ты… ты просто грязный предатель! Подлый изменник! Я тут тебя ждал, а ты за моей спиной!..

      — Ну как же за спиной! Я же тебя предупреждал!

      — О чём? О том, что тебе её уже подсунули?

      — Да нет же — это только предстоит.

      — Ах, спасибо за отсрочку!

      — Вот у тебя вечно упрёки и ни грамма здравого смысла!

      — В гробу я его видел!

      — И напрасно! Ты хоть две минуты можешь послушать спокойно?

      — Это мне спокойно?! После всего вот этого?!

      — Да, именно тебе. Мозги включи! Всего на пару минут.

      В Алёше клокотала бешеная ярость: ему немилосердно лгали, втайне от него плели коварные замыслы, ему заговаривали зубы, перед ним изображали любовь — и так подло изменили! Мало того: уже приехав, умалчивали, таились, скрытничали и насмешничали в душе, предавая его искренние чувства. Женин поступок не имел аналогов на всей земле во все времена, ему даже названия не находилось; злой искуситель и соблазнитель, надругавшийся над самым светлым, заслуживал плаху, эшафот, виселицу, колесование, четвертование, гильотину, расстрел. Алёша смог передохнуть только тогда, когда все его познания в способах казни истощились; этим сразу же воспользовался Евгений и, наконец получив запрошенную пару минут, начал расписывать сложившуюся ситуацию по-своему:

      — Вот теперь остынь и меня внимательно послушай! Во-первых, никто никому не изменял — она, если хочешь знать, вообще ещё девчонка…

      — А, девка! Всё ясно: или уродина, на которую никто не польстился, или жопой и ртом работает, изображая из себя святую невинность.

      — Какая разница! Главное, что я тебе храню верность.

      — А в брачную ночь ты что будешь делать?

      — Включу телефон и буду смотреть на твою фотографию, потому что я в неё абсолютно не влюблён.

      — А трахать ты её чем будешь? Телефоном или за колотушкой побежишь на кухню вашего распрекрасного особняка?

      — Ты не понимаешь, что я иду на жертвы ради нас двоих! Включи же мозги и сообрази, на что мы живём. На родительские подачки. Они не будут вечными. А если я взвалю на себя этот крест и женюсь, то мой папахен расщедрится и выделит мне единовременно кругленькую сумму.

      — Она тоже закончится, только позже, — вот и всё.

      — Но Иришкин папашка отстегнёт ей десять лимонов евро на приданое!

      — Так она его тебе и предоставит на весёлое времяпрепровождение в клубах и с любовником!..

      — Но я их возьму и буду изображать деловую активность!

      — А нельзя, ничего не изображая, просто доучиться и устроиться на приличную работу?

      — Это какую? Так меня и ждут в правлении какой-нибудь мегакорпорации! И тебе пока ничего не светит, ты ещё школьник.

      — Можно подумать, что в деньгах весь смысл! Даже если представить, что твой пахан осерчает и отключит свои ежемесячные вливания в твой карман, то что? Я тебя меньше буду ценить?

      — Но согласись, что жить на стипендию, ездить к тебе на автобусе и трахаться от случая к случаю, постоянно выискивая для этого свободную хату…

      — Всё же лучше, чем постоянно изображать любящего супруга и лгать и мне, и своей жене, так как ты её всё-таки должен будешь время от времени ублажать.

      — Знаешь, когда бедность стучится в дверь, любовь вылетает в окно.

      — Это если она слишком лёгкая.

      — Любая! Может быть, мне действительно удастся устроить что-то на те бабки, которые окажутся в семейном бюджете…

      — И ревнивая жёнушка со своим отцом будет зорко отслеживать, сколько взято и сколько возвращено. Так тебе эти десять лимонов и выложили и отпустили с богом: развлекайся, транжирь! Нельзя ли всё обставить гораздо приличнее? Просто поговорить с Ириной, сказать, что ты к ней ничего не испытываешь, что твоё сердце занято, а она, молодая и обеспеченная, легко найдёт своё счастье в другом месте.

      — А что это изменит? Мой пахан разъярится и сразу станет искать другую претендентку — через месяц-другой меня ждёт тот же самый концерт, а условия могут оказаться куда как более вшивыми.

      — Да в тебе просто вопят трусость, алчность и конформизм!

      — Во мне говорит здравый смысл. Смотри, я успокаиваю пахана, исполняю его волю, получаю свободу на свои действия и бабки. Не знаю как, но постараюсь вывести их долю в своё собственное распоряжение… да хоть, пожалуйста, — на твой счёт. А потом сыграет одна из тысячи причин для развода: или детей не будет, или Иришкин папашка помрёт, а он не первой молодости, — и узда ослабнет, или мадмуазель наркоманкой или алкоголичкой станет. Можно будет подсунуть ей какого-нибудь смазливого пацана, заснять её увеселения и как бы оскорбиться…

      — Ты случайно мою кандидатуру не рассматривал?

      — А что — идеальный вариант! Как раз и разочтёмся, будет у нас с тобой ничья, да ещё в той же самой постели.

      — Нет, ты меня доведёшь! — опять взвился Алёша. — Мне просто противно слушать, как ты оправдываешь своё предательство!

      — Ну какое предательство? Разве могу я вообще тебе изменить с женщиной? Разве нормальный человек, ввязываясь в грязную гетеросексуальную связь, может предать свою любовь?

      — Измазаться точно может.

      — Это ради нашей любви! Я же жертву приношу, а ты её не принимаешь, хотя я стараюсь для общего блага! НАШЕГО.



      Бешенство Алёши не проходило; больше всего его злило то, что Евгений не чувствовал себя порядочно нашкодившим щенком, виноватым котярой, втихаря нажравшимся хозяйской сметаны, не клонил согрешившую голову, не отводил глаза в смятении и растерянности. Он даже не был на распутье, не увязал в сомнениях, не мучился сделанным выбором — наоборот, был свято убеждён в своей правоте и в том, что творит благо, да ещё гордился, нагло именуя своё предательство жертвой! Сам Женя так глубоко ярость друга не рассматривал — он просто знал, что она, как и любая другая эмоция, затрачивающая огромные душевные силы, должна потихоньку утишиться и в конце концов — выветриться совсем. И свои самые веские аргументы г-н Меньшов-младший приберёг для финала:

      — Вот что ты кипятишься из-за того, что ещё вовсе не решено? Может, я ещё ей не понравлюсь?

      — Ну да, размечтался! Судя по тому, как её папочка миллионы печатает, в любой лакомый кусок и доченька вопьётся мёртвой хваткой.

      — Или у неё какой-нибудь любовничек есть на стороне, и брак не входит в её планы.

      — Именно входит, особенно если уже залетела: грех прикрывать. Готовься: сначала она зашьётся для отвода глаз, а потом вдруг не доносит якобы вашего ребёнка на пару месяцев.

      — Ну вот, ещё один и железный аргумент! Я делаю анализ ДНК, а потом устраиваю грандиозный скандал, развод и девичью фамилию!

      — Ты просто иезуит, — устало выдохнул Алёша.

      Женя, внимательно отслеживавший его реакцию, вздохнул осторожнее, но облегчённо: гнев всё же понемногу умерял свои порывы. Теперь друга надо было как-то отвести от этого, полностью успокоить, а потом и замириться.

      — В общем, так, упрямый осёл, — подвёл итог Алёша. — Я глубоко уязвлён, я тебя осуждаю, я тебе этого никогда не прощу — это первое. С вашей брачной ночи я свободен от мук совести, своих установок и могу блудить с кем угодно, когда угодно и сколько угодно. И даже не надейся, что я пойду по твоим стопам и выберу женщину.

      — Ну ладно, ладно. Я понял, у меня нет выбора, придётся принять. Видишь, я же не ропщу, — снова очень взвешенно, расставляя акценты обречённости, покаялся Евгений. Объяснение состоялось гораздо раньше, чем он сам предполагал, но, может быть, так было даже лучше: теперь необходимость в этом тяжёлом разговоре отпала; его неизбежности, которая, несомненно, Женю бы тяготила, отравляла своими обязательностью, неотвратимостью, портила бы весёлые деньки, более не существовало — Женя был свободен. И Алёша так юн — значит, отходчив, он не может долго злиться, хранить обиду месяцами. Если любит, в конце концов простит. — Ну? На речку?

      — Знал бы — ни за что бы не связался. Чудовище… Я ещё деда подговорю с тебя за постой содрать…


      И Алёша, и Женя в постели были универсалами и охотно меняли «top» на «bottom» и обратно, но во всё остальном Женя был лидером: Алёша был мягок и слаб, к тому же и младше на два года — это не могло не вселить в его друга уверенность в том, что именно он поступает правильно и ведёт неразумного мальчика, школьника, в извилистых лабиринтах, заготовленных щедрой, особенно на придумки гадостей, жизнью. Но всё это не значило, что Алёша готов был лишь слушаться, покорно плетясь за произволом судьбы и желаниями приятеля. Нет, конечно, в шестнадцатилетней голове не могло быть места фатализму: он появляется позднее, на третьем десятке лет; некоторые вообще не вкладывают его в своё мировоззрение до конца жизни. Алёша спокойно плыл по течению, пока это его устраивало, но теперь что-то тёмное, непонятное и пугающее покушалось на его счастье, на его любовь, на его безмятежность. С этим «что-то» надо было делать, тоже что-то, но что именно? Как только схлынула агрессия первых взрывов, Алёша попытался соображать. Надо было оценить ситуацию, и первые попытки привели его к печальным результатам: Женя упёрся как осёл, считая, что он прав, если он старше. Умудрённости и житейского опыта в нём, конечно, не было, но это глупое упрямство раздражало тем более, чем менее можно было с ним что-то делать. Алёша понимал, что г-н Меньшов-старший, промывая сыну мозги и кроя по собственным лекалам его будущее, от своих планов не отступится; если они и до этого были успешны, с чего бы им рушиться теперь? И как маленький Алёша мог противостоять взрослому мужику? Кипевшая в груди злость улеглась, но ещё давала о себе знать, думалось по-прежнему плохо. Ничего, кроме расстройства брака и, если он всё же оформится, устройства скорейшего развода, в голову не приходило. Надо было устраивать, сначала — первое, но как? Не будет же Алёша брать теплоход с Ириной Прекрасной на абордаж, а потом бросать коварную сластолюбивую пленницу, покусившуюся на его счастье, в набежавшую волну! Эти спецслужбы, небось, уже нахватались опыта по предотвращению терактов… Эх, если бы!..

      — Сдохла бы она спокойно от сердечного приступа или заворота кишок!

      — У, точно! — обрадовался Женя. — А ещё её можно порчей извести, если в ней самой нет каких-нибудь изъянов. Например, кровь брали на анализ и СПИДом заразили. Жизнь полна приключений и прекрасных поворотов, а ты куксишься. Я бы на твоём месте только радовался. У нас существование было тоска тоской, а теперь стало так интересно! Сначала регистрации сопротивляться, одновременно брачный контракт на выгодных условиях выдирать, потом бабла побольше вытянуть и слинять на законных основаниях — столько приключений! Только представь, как здорово будет ей изменять, предварительно выпроводив на встречу с подружками! Трахаться будем в её распрекрасном особняке — у нас никогда не было таких утончённых удовольствий!

      Алёша сморщился.

      — У меня голова раскалывается!

      Это действительно было правдой, голова сильно болела, сказалась нервотрёпка из-за последних известий и последовавшей за ними ссоры. Пришлось разыскивать в аптечке деда пенталгин, а предусмотрительный Женя вытащил из своей сумки ещё и другую упаковку.

      — Держи, для снятия стресса.

      — Что это такое?

      — Грандаксин, специально запасся. Видишь, как я о тебе забочусь. Я всё для тебя делаю, хоть и сам жертва. Я из своих несчастий прокладываю дорогу к нашему блаженству, а ты всё ворчишь!

      — Блаженство на костях, — буркнул Алёша, но в душе признался себе, что Женя действительно внимателен и его тёплые чувства никуда не делись, если любимый предусмотрел даже такую мелочь.

      Пенталгин помог быстро: Алёша для скорого эффекта раскрошил зубами горькую белую шайбочку; две таблетки грандаксина заметно снизили страдания измученной души, погрузив её владельца в состояние равнодушия и безучастного взирания на свои горести. Чего-то там ещё надо напридумать, от чего-то избавиться. Ладно, Алёша обмозгует это потом. А вот закончить надо всё-таки убедительно и как бы непримиримо.

      — Всё равно говнюк. Я сегодня в твою постель гвоздей подсыплю под твою развратную задницу.

      — Она-то здесь при чём?

      — Она здесь заодно.

      — Так я её переброшу тёмной ночью. Я к тебе в окно залезу. Разве может какая-то Ирина об этом даже мечтать! На речку мы собираемся или нет?

      — Не видишь, что ли? — Алёша взял две бутылки кока-колы и две пачки сигарет и кинул их в полиэтиленовый пакет. — На выход!