Самый страшный день или Мороженка

Когда Петька был маленький, мама всегда будила его поцелуем и поглаживанием рукой вдоль тела. По спинке, по животику, по ножкам. Петьке это нравилось - в садик, в школу или еще куда-нибудь, то — только так — через поцелуйчик, потягушечки и массажик. Петька даже однажды маме сказал, - Я прямо кожей чувствую, мамочка, как ты меня любишь. Он даже помнил, что у мамы тогда в глазках стояли слезы.
Но это — когда он был маленький.
Когда Петька подрос, он стал стесняться маминых ласк, отнекиваться, сопротивляться.
- Ну, чего ты, мама, я уже большой, не надо меня целовать. Вот будильник, я его заведу на нужное время, он прозвонит, я проснусь и пойду в школу.

Сегодня был предпоследний день летних каникул. Летом ставить будильник на время было ни к чему, да Петька и забыл о нем за лето. А мама, убегая на работу, в последний момент вспомнила, что в то время, когда надо встретить Колю — младшенького — из пионерлагеря, у нее совещание у директора завода. Поэтому, у нее было алиби и законное  право поцеловать шейку за ушком своего родного чадушки, каким бы взрослым и суровым оно не пыталось себя представить и не казалось себе самому.
Петька, на удивление, не стал отмахиваться от маминого поцелуя и даже наоборот спросонья обнял ее за шею и поцеловал в ответ.
- Петенька, проснись, мне надо чтобы ты меня услышал и не заспал мои слова.
Петька не сразу понял, что от него требуется, но уже предпринимал усилия выкарабкаться из медовой патоки утреннего сна.
- Мальчик мой, тебе через час выходить…
- Куда, мама?
- Ты забыл? - Сегодня тридцатое, надо сходить в школу, отметиться, узнать расписание, в какую смену вы будете учиться — утром или днем - и так далее. Заодно с ребятами встретишься, поболтаете, поглядите друг на друга, кто как вырос.
- Да, я их потом увижу, когда учиться начнем, - ответил Петька не открывая глаз и не меняя спящей позы.
- Петенька, мне уже бежать надо. Открой глаза, это очень важно.
Петька приоткрыл один глаз, потом, разлепил другой и кривенько так, сонным взглядом, посмотрел на маму.
- Говори, мам, я все слышу и ничего не забуду.
- Надо встретить Коленьку. Их привезут из лагеря часам к трем, прямо к заводоуправлению. У меня совещание важное с трех до четырех. Раньше их привезут или позже — я встречу, в три не могу. Ты же меня выручишь, правда? Надо подойти, его забрать и помочь ему дотащить вещи — чемоданчик, рюкзак, пакеты какие-нибудь — он там начал гербарий собирать.
- Так не маленький, сам дотащит. Парню одиннадцать лет, скоро двенадцать! Он же у нас - силачуга худобедная, что хочешь допрет. Тут идти-то десять минут. Хотя, ты права, мам, — чемодан для него якорь, с ним он до дома сам не доплывет.
Петька вспомнил худющую, как палочка от мороженого, фигурку брата и совсем открыл глаза.
- Петя, у него нет ключей. Он приедет, наверняка, голодный, будет хотеть в туалет, да мало ли что. К тому же его надо загнать домой, чтобы он с мальчишками не удрал куда-нибудь до ночи — ты же его знаешь, у него же "геть" в голове. Ты, когда будешь в школе, подойди к его классу  - "шестой Б", узнай их расписание, смену и все остальное. Ладно? Ну, все мальчик мой, я побежала. Если что, позвони мне на работу. Кстати, там на столе я тебе положила сорок копеек, купи хлеба — у нас пол-булки осталось.
- Ты бы так и сказала, что надо все Колькино узнать. Своё я и так все знаю. Ладно, схожу, спрошу, Всё, пока, мам.
Мамины каблучки уже застучали по лестнице, когда Петька мгновенно выскочив из кровати, метнулся к двери, открыл ее и громко крикнул,
- Мам, а папа где?
- На дежурстве!
- Опять?
- Опять! У них там завал какой-то!
- Мам, а я могу в кино сходить? До того, как Колька приедет?
- Сходи, только не опоздай к его приезду.
Она сказала что-то еще, Петьке даже послышалось слово гости, но слов Петька не разобрал, их поглотили звуки разговора верхних соседей, а переспрашивать было поздно — за мамой хлопнула подъездная дверь.

Петька подошел к окну. Надо было глянуть что там в мире творится.
Дождя не было. Вчерашние лужи почти высохли - можно было идти в плетенках, которые Петька любил больше другой обуви, тем более, что из ботинок, купленных ему в мае, он за лето крепко вырос. Они уже крепко жали, особенно левый. Где-то лежали новые ботинки, но Петька решил, что пару дней он походит в плетенках — лето же еще — ну, или в резиновых сапогах, если дождь.
Он быстро умылся холодной водой, которая хорошенько взбодрила сон ушел окончательно.
Завтрак — яичница в сковородке под железной крышкой с прикрученной на винт ручкой из винной пробки - папино изобретение. Заварка - в любимой кружке с парусником. Вода в чайнике после маминого завтрака еще не остыла. Петька с удовольствием ел яичницу и пил горячий сладкий чай с сухариками, обдумывая сегодняшний день.
План был прост — поел, оделся, в девять сорок вышел из дому, в школе все разузнал,  записал в блокнотик — ага, вот он на столе. Папа всегда поощрял и хвалил, когда Петька записывал в блокнот важную информацию - памяти доверять можно и нужно, но лучше записывать, что бы потом нечаянно не вспомнить не то, что надо или не так, как надо — именно этому учил папа.

На листке отрывного календаря на стене под выключателем на кухне была вчерашняя дата. Обычно листки на календаре срывает папа — либо вечером перед сном, либо утром, уходя на работу. Видимо вчера папа домой не приходил - оставался на работе. А вчера же было воскресенье.
- Странно, - подумал Петька.
Петька очень любил папу, иногда даже больше, чем маму, а может и не больше, а так же, но к папе его тянуло по-особенному. Почти всему, что Петька знал и умел, его научил папа. Папа учил, что главное - это подход к делу. К любому. Он должен быть четкий и рациональный. И Петька старался. Ему казалось, что он все делает так, как учил его папа.
- Так, ладно, что у нас сегодня?  Понедельник, тридцатое августа, год тысяча девятьсот семьдесят один. Во, блин, лето как быстро прошло. Да и год вообще какой-то не длинный. Послезавтра — в девятый класс. Старший класс в своей смене. Приятно. Старшим быть лучше, чем младшим. В декабре исполнится шестнадцать, уже паспорт надо будет получать. А казалось, что шестнадцать - у-у-у, когда еще будет. Так, с календарем — порядок, а что по часам. В школе я к десяти, там - максимум час, то есть к одиннадцати, а встреча в три. Автобус туда-сюда по полчаса. Часа в три получается. Нормально, успеваем.
У Петьки одно время была такая игра, в которую он играл про себя - он придумывал для младшего брата всякие прозвища. Все эти прозвища были простым обыгрыванием благодатного Колькиного имени, и не более того. Брат был человеком легким и незлобливым, на Петьку за это не обижался. Прозвище Кольщей бессмертный, которое прямо отражало Колькину особенность - несусветную худобу - прилипло к нему даже во дворе. Но этот Кольчугин Коля-бяка и сам был остер на язычок, и однажды при всех мощно припечатал Петьку  прозвищем - Петрило Петродуйное, что тот аж присел — до такой степени это было смешно и смачно, и где-то даже обидно. Правда, скорее всего, тогда еще десятилетний Коля и сам не понял, что сказал. После этого Петька остерегался произносить Колькины прозвища вслух, но ставшую привычкой игру с именем брата, не прекращал.

Петька надел свежую рубашку в мелкую клетку, поглаженные мамой еще с вечера брюки, повесил на шею ключ на веревочке, забрал со стола два пятнадчика и диспанчик - те сорок копеек, оставленные мамой. Пошел в коридор, сунул ноги в плетенки-сандалеты и вышел из квартиры. На улице он оглянулся - нет ли поблизости кого из друзей - убедился, что нет, и повернул в сторону школы. Настроение было отличное. Впереди был, похоже, классный денек. По крайней мере, так хотелось.
Идти до школы было не далеко, минут десять. Путь к школе был  многократно протоптан и утрамбован сотнями пар ног соучеников до такой степени, что эту дорогу не асфальтировали, а оставляли, как есть - грунтовой. Пахло вчерашним дождем и лопухами. Кошка выгнув спину дугой, аккуратно балансировала на торце заборного столба, а потом, как бы из солидарности с Петькой прошла рядом с ним по торцам досок забора и остановилась на следующем столбе, отстав и провожая его взглядом. Петька не смог сдержать улыбки, кошка явно подняла ему настроение еще больше. Утренняя прохлада и сырость ему настроение не портили, в общем было явно не холоднее, чем вчера. Сквозь облака стало пробиваться солнце, а потом и вовсе решило ни от кого никуда не прятаться. Да, можно было ждать хорошего денька.
Петька шёл вдоль сараев с одной стороны и частных самстроевских домов с другой и деловито размышлял.
— Какое кино — неизвестно. Где — надо выбрать. Если в центре города, там классно — куча кинотеатров. И Октябрь, и Совкино, и Салют, и чуть подальше Кино-Урал или Искра, но там неизвестно когда сеансы и сколько времени длятся фильмы, и троллейбус идет медленно, и ехать до проспекта Ленина и даже даже дальше. А потом еще обратно и все это за три часа... Времени может не хватить. Стоп, хорош размышлять - придется, как всегда, ехать в Мир — он ближе всех.
Кинотеатр Мир Петька предпочитал остальным - ближе к дому, езды на автобусе минут двадцать, по пути целых три киоска с мороженым, если идти от автовокзала по четной стороне Восьмое Марта, да и народу не так много, как в центре.
Вдохновленный размышлениями о планах, Петька не заметил, как прошагал участок между частными домами по Благодатской.
В школе народу было не много. Петька перекинулся парой слов с приятелями, послушал смачный анекдот, проходя к колькиному классу, отпустил колкость девчонкам, получил в ответ гримасу с языком до подбородка. Как и планировал, в школе он пробыл не больше часа — одноклассники как-то не очень торопились в школу с утра пораньше, а ждать, их чтобы просто повидать - да ну их, послезавтра увижу. — Целый год впереди, навидаемся еще - думал Петька.
Он всё узнал, всё записал и про себя и про Колямбика, главное — смены у них будут разные, Колька с двух часов, а Петька с восьми утра, никто никому надоедать не будет. Всё, задание мамы по школе выполнено, по встрече пока не наступило - пора браться за свой план.
Петька жил на окраине города, в поселке шинного завода и в центральные районы выезжал не часто - не очень ему там нравилось да и делать особо было нечего — разве что в кино съездить.
У Петьки была своя привычная среда обитания — иногда стадион около школы, дворы  друзей-одноклассников около школы, но — это нечасто, а в основном  - свой двор, хоккей на валенках, намоченных в колонке с водой, чтобы скольить как на коньках, каток прямо у дома, гора Солдатка, речка Патрушиха, Уктусские горы, большой и густой лес. А еще была Широкая речка, где жила бабушка и тоже была куча друзей, особенно летом. Так что - места для всяких серьезных занятий и игр вполне хватало.
Вот только нормального, постоянно действующего, кинотеатра в их районе не было. Был Дом культуры Новострой, который показывал фильмы в определенные дни, но не в понедельник.
Петька выбрал кинотеатр Мир. По понедельникам там менялись афиша и фильмы.
Днем там шли детские сеансы, но бывало, что показывали и взрослые фильмы, зато билеты на них днем были по детским ценам — десять копеек.
Через четверть часа Петька сидел в автобусе и с любопытством поглядывал по сторонам. Доехав до автовокзала, он вышел, на светофоре помог перейти через дорогу какой-то незнакомой бабушке, и побрел от одного киоска с мороженым до другого в сторону кинотеатра Мир.
Помимо любви к чтению и кино, если уж совсем честно, Петька испытывал может быть даже более сильное чувство к мороженому. Он его не просто любил — обожал! Но не всякое, а - исключительно шоколадное. Даже эскимо с шоколадной глазурью ему нравилось меньше, чем то, что с шоколадным наполнителем. Он редко покупал белые пломбиры — хоть молочные по тринадцать копеек, хоть сливочные по девятнадцать, и только тогда, когда шоколадного не было. Зато шоколадные мороженки брал любые — хоть по девять копеек, хоть по пятнадцать. Надо честно признаться, что по пятнадцать, были много вкуснее. Петька замечал за собой, что готов охотиться за шоколадным мороженым сколько угодно долго, кружа по местности, уставленной киосками и магазинами, где его продавали.
Пройдя три киоска, от автовокзала почти до кинотеатра, шоколадного мороженого он так и не нашел. Последний киоск был прямо напротив кинотеатра, рядом с остановкой автобуса, но мороженщица сказала, что у нее нет электричества, холодильник не работает, поэтому мороженого она не заказывала, и если в обед починят, то закажет и будет продавать до вечера. Конечно, рассказывала это она не Петьке, а толстой тетке с девочкой лет семи, которая куксилась и хотела заплакать. Петька со знанием дела рассказал в какую сторону и как далеко им надо пройти, чтобы купить пломбир по девятнадцать, который он не купил сам, потому, что любит шоколадное, а пломбир — не очень.
Тетка с девочкой, поблагодарив, ушли, а Петька, расстроившись, что не нашел любимое мороженое, пошел читать афишу кинотеатра.   
На афише была нарисована молодая красивая девушка, какой-то лес, церковь и мужчина, черты лица которого разобрать было невозможно. Под рисунком было написано крупно «Колдунья» и помельче - «В главной роли - Марина Влади». Сеансов было несколько: ближайший - на двенадцать тридцать, а следующий на четырнадцать тридцать.
- Нормально, - подумал Петька, — Закончится в два, к трем успею запросто. Надо маме позвонить, сказаться где я и что все в порядке.
Телефонная будка стояла на углу, но в ней какая-то женщина что-то энергично пыталась объяснить своему собеседнику. Петька ждал и ждал, скучая, но женщина, похоже, завершать разговор не собиралась.
Петька решил пойти купить билет на сеанс. Повезло, билет стоил 10 копеек, купил, вернулся к будке — тетка все говорила и говорила.
- Ну и ладно, потом позвоню, - подумал Петька и пошел занимать место в зале.
Перед входом в кинотеатр он оглянулся и увидел, что тетка повесила трубку и вышла из будки. Петька в будку зайти не успел — тетка неожиданно, видимо, передумав, вернулась и вновь принялась звонить.
Петька прямо разозлился и хотел высказать тетке свое неудовольствие, но тут увидел, что , перед автобусной остановкой, сразу за киоском с мороженым, остановилась машина скорой помощи и из нее вышел папа. Он был в белом халате, как и должен быть одет заведующий отделением в большой больнице. Петька помнил, как смеялся, когда узнал, что папина больница  называлась почти восхитительно — Восхито. Но это было простительно — он тогда еще маленький был, классе в третьем. А потом ему мама объяснила, что восхитительного в названии ничего нет, а означает оно — по первым буквам - Восстановительная хирургия травматология и ортопедия. И Петька перестал смеяться, потому что понял — все серьезно.
Петька очень гордился тем, что папа - врач и всем помогает, а одно время даже мечтал — вот он попадет в какую-нибудь аварию, его привезут в Восхито, а там папа, и он вылечит Петьку, потому что он — настоящий доктор.
А потом Петька сам себе сказал — ты что, дурак? Это же и больно, и страшно, и еще как получится, а мама с папой с ума сойдут, если случится что-нибудь серьезное — мама так говорила.   
Папа вышел из салона скорой, в котором возят больных, вслед за ним вышла молодая полноватая женщина, которой он подал руку, чтобы она спустилась. Уже стоя на земле, она приподнялась на цыпочках, положила ему руку на плечо и поцеловала, как Петьке показалось, в губы. Может и не в губы, может в щеку, но Петьке так показалось...
Стало неприятно, что какая-то женщина целует его папу, и он хотел было его окликнуть, но  передумал. Папа Петьку не увидел, а женщина быстрой и энергичной походкой, несмотря на то, что у нее на плече висела приличных размеров сумка, прошла мимо Петьки и, как ему показалось, чему-то грустно улыбнулась. Она была красивой, чем-то одновременно похожей и на маму, и на ту девушку с афиши — Марину Влади. А папа уже снова сидел в салоне скорой. Петька видел, как мастерски развернулся его водитель и с какой скоростью он поехал, прямо как гонщик какой-то, а где-то вдалеке, он включил сирену и затерялся среди других машин.
Петька пошел в зал, дал контролеру оторвать от билета корешок и уселся на место.
Сначала показали киножурнал Советский Урал. Петька посмотрел кусочек про Николая Кузнецова и задумался про папу и эту женщину. На сердце у него была какая-то тревога. Скоро и кино началось. Петька сидел и смотрел на экран. Фильм оказался французский, но почему-то про какую-то шведскую деревню, в какой-то лесной глуши. Марина Влади в фильме играла девушку, которую звали Инга. Односельчане про  нее говорили, как про дочь дьявола. Она жила в лесу, ходила по лесу, общалась с животными и с каким-то олененком. Тоже интересно, она ходила по лесу в платье с короткими рукавами, с голыми ногами, с открытой шеей, как будто ей никакие комары не страшны. У них там что ли в лесу нет комаров? Общалась она с каким-то Лораном, симпатичным мужчиной, инженером. Но все равно было непонятно — там должны были быть тролли, которые живут в том же лесу, и Петька все ждал, когда они появятся, а они  никак не появлялись.
Герои фильма говорили не много слов. А интересных из них было совсем мало. Петька запомнил только одну интересную фразу: "Ты плохой охотник, Мартин! Звери будут над тобой смеяться!"
Петька вспомнил Тольку Мартынова из их класса, которого дразнили то мартышка, то Мартин — как белого гуся из мультика про путешествие Нильса. Конечно, Мартин, лучше, чем мартышка, безобидней и почти не злило, но ничего, - думал Петька - плохой охотник Мартин, над которым смеются звери, для шутки над Мартыновым сгодится.
Петька смотрел на экран, но думал почему-то все время про папу и многое в фильме упускал. Он вдруг вспомнил мамины грустные глаза, а один раз даже заплаканные, но Петьке она сказала, что болеет ее тетя и потом старалась  не показывать своей грусти. А Колян их вообще не видел — он в лагере пионерил. Потом мама сказала, что тетя умерла, и тоже плакала. Но Петьку на ее похороны не взяли, сказали — пусть помнит ее живой, а Петька и видел-то ее раза два-три в жизни и почти не помнил.
Кино скоро кончилось. Никакого колдовства Петька не дождался, но все кончилось плохо и даже портило настроение. В конце фильма какие-то страшные и уродливые тетки в платочках, каких даже у них в поселке мало кто носит, рядом с церковью зверски били руками и топтали ногами. Потом какой-то чмошник-хмырь не сильно, вроде бы, бросил камень и попал ей в висок. Инга долго шла шатаясь, из виска у нее текла кровь, Лоран бегал и кричал на весь лес — Инга-Инга, но она его не слышала, а потом упала на землю и умерла. И только олененок с каким-то безразличным выражением на морде был с нею в этот момент и все видел. А, ну-да, это же был ее олененок.
В общем, Ингу было жалко, но мысли про папу перевешивали и места в голове увиденному в кино почти не оставляли.

Когда Петька выходил из кинотеатра, он увидел на больших уличных часах, что время подходило к двадцати минутам третьего.
Он пошел к остановке, но на его пути встал киоск с мороженым, его можно было обогнуть, но Петька увидел за стеклом ценник — пломбир шоколадный — 15 копеек и остановился.
Все та же тетка-продавщица, крутилась внутри киоска и переговаривалась с людьми из очереди.
- Сейчас, сейчас, мои милые, только коробки открою, ждите, я сейчас.
Судя по всему, электричество ей починили, и мороженое подвезли, и торговать она начала.
Открыв очередную коробку, она ойкнула и объявила,
- Ради бога извините, но мороженое  растаялое. Так и сказала — растаялое. Хотите - ждите, когда подморозится — это минут двадцать-тридцать, хотите — покупайте как есть.
Двое покупателей перед Петькой отошли, а Петьке ждать не было никакой возможности - о мороженом он мечтал весь день, прямо с утра, и поэтому он махнул рукой и купил «растаялое», в вафельном стаканчике.
Мороженое было почти теплым, и еще чуть-чуть и оно вообще вытекло бы из стаканчика. Удержать в руке его было трудно, и чуть только его сожмешь пальцами, шоколадная масса норовила вытечь через верх. Петька отдал пятнадчик мороженщице и шагнул к остановке.
Внимание Петьки было занято серьезным делом - снятием и облизыванием круглой бумажки, которая обычно покрывала мороженку, и все-таки он услышал, как подошел и цыкнул открывшейся передней дверью его автобус.
Петька чуть не обалдел от счастья- его любимое место у передней двери, рядом с водителем было совершенно свободно.
Петька нравился этот автобус ЛАЗ. У него не было собственной двери у водителя, а к кабине водителя была прикреплена штанга, регулирующая открытие и закрытие передней двери. А около кабины, которая была отгорожена от салона стенкой из оргстекла, была небольшая площадкой, на которую мог выйти водитель, чтобы осмотреть салон. Взрослым пассажирам на ней находиться было нежелательно — они загораживали зеркало, в которое водитель видел, все ли пассажиры вошли в заднюю дверь. Но худому и тонкому Петьке, как правило, разрешали — он зеркало не загораживал и на самой площадке места много не занимал и водителю не мешал. И там можно было стоять рядом с водителем и смотреть вперед, и представлять, будто сам ведешь этот автобус, чувствуешь как он слушается руля, вовремя начинает движение и тормозит, как послушно открываются и закрываются дверь. Едешь, и как-будто ты сам на посту и все происходящее зависит от тебя. Ну, понятно, что игра, но ведь интересно же!

Петька уже хотел войти в автобус и встать на любимое место, но водитель грозно так глядя, жестом его остановил. А потом и добавил, - Или выбрасывай мороженое или в салон даже не думай заходить.
Петьке бросилась в глаза необычная, можно сказать чудаковатая, расцветка его фланелевой рубашки с закатанными до локтя рукавами - на черном фоне красные клетки и желтые точки. И рубашка и сам водитель, похожий на цыгана, только очень большого, выглядели грозно, почти пугающе.
Петька на мгновение замешался — ему хотелось доесть мороженку и хотелось встать в автобусе на любимое место. Но шофер сказал, что одно другое исключает. Он попробовал засунуть всю мороженку в рот и одним махом проглотить ее, но у него не получилось. А пара капель выскочив из вафельного стаканчика, плюхнулась - хорошо хоть не на рубашку, а на асфальт.
Водитель, видимо увидев в Петькиных глазах муку от выбора, что ему приходится сейчас, на месте, принимать, засмеялся в голос.
- Нет, дружок, давай-ка дождись следующей машины, а я поеду. Не бойсь, минут через пять будет, я знаю.
Тут водитель показался Петьке вполне себе добрым мужиком.
Он закрыл эту вожделенную переднюю дверь и, кивнув Петьке головой и закрыл дверь.
Автобус еще несколько секунд стоял не отъезжая — видимо люди передавали на билеты.

Петька отошел от двери, посмотрел печально на автобус и в на предпоследнем ряду, ближе к задней двери, на месте у окна увидел девчонку, которая училась в одной с ним школе, в ту же смену, только на два года младше. Он видел ее в школе много раз — она казалась очень ладненькой и опрятной, улыбчивой и славной, всегда смотрела иронично и улыбалась так, что Петьке даже казалось, что именно ему. Он помнил ее еще маленькую, с косичками и пионерским галстуком, а весной она обстригла косы и пришла в школу с прической, которую носили многие девчонки из его класса и называли кто - «сессон», а кто — каре. Петька знал, что это очень модно.
Попытка вспомнить, как ее зовут, не удалась,зато пришло понимание, что вспоминать нечего - он никогда не слышал ее имени.
Девчонка — странно даже — узнала его, едва заметно махнула рукой и улыбнулась. Петька понял — ему, и тоже хотел ей улыбнуться, но подумал, что выглядит нелепо — одной рукой держа мороженку, а другую подставляя под нее ладрнь, ловя капли, стекающие по стаканчику, и улыбнуться не успел.   
Автобус тронул с места, Петька смотрел ему вслед, видел как тот перестраивается в левый ряд, как едет по улице Восьмое марта. Видел, прикрепленную на заднем капоте  слегка покосившуюся табличку с номером маршрута — 37.
Доедая мороженку, он взглядом провожал автобус. На перекрестке у автовокзала, тот повернул налево и почти сразу подъехал к остановке. Потом, видимо изрядно переполненный новыми пассажирами, он медленно покатил дальше, аккуратно встраиваясь в свой ряд и осторожно набирая скорость.
Петька подумал, что зря этот водитель так с ним поступил, успел бы он доесть свою мороженку там, в салоне, и ничего страшного не случилось бы, никого бы он не измазал, и на пол не налил. Зато приехал бы пораньше и успел встретить брата без проблем. Да и ладно, сейчас придет другой автобус, времени еще полно и он все успеет, жалко, что постоять рядом с водителем не получилось. А вдруг и следующий придет тоже ЛАЗ!
Автобус действительно подошел быстро, но уже не ЛАЗ, а сверкающий на солнце цвета яичного желтка кузовом, ЛиАЗ. Там было сидение, расположенное лицом к водителю и боком по ходу, тс которого тоже можно было смотреть вперед, хоть и не так интересно, но оно было занято.
Другие сидения большей частью были свободны, но Петька усаживаться на них не стал и решил ехать стоя, понимая, что сейчас войдут на автовокзале всякие старички-старушки и им все равно придется место уступать. Народу на автовокзале набилось, как обычно, много, но этот автобус легко тронулся и покатил вниз по улице Щорса. Потом он повернул направо на Белинского и остановился, потом снова поехал и остановился на Авиационной. Петьке нравилось, что автобус бежит быстро, наверно нагонит предыдущий, и он все успеет вовремя. Следующая остановка Пивзавод была уже видна, но автобус почему-то остановился на полпути к ней и дальше не ехал.

Петька стоял себе тихо и ждал, когда автобус начнет движение, но время шло, а он все не трогался. Потом водитель автобуса вышел из своей кабины и пошел куда-то вперед. Через несколько минут, водитель вернулся, но не влезая в кабину, каким-то невидимым рычагом просто открыл обе двери салона. Пассажиры стали нехотя выходить на улицу, и Петька тоже вышел. Уже на улице до него стали доноситься возгласы и какие-то странные звуки. Потом кто-то сильно закричал, но далеко, и потом все больше и больше криков слышалось, кто-то даже заплакал, да громко так.
Петька пошел в сторону криков и почувствовал, как плач и крики постоянно нарастают, становясь очень уж громкими.
Петька как-то даже испугался — он никогда не слышал, чтобы так много людей так громко кричали одновременно, и потому занервничал, а тут еще мысль закралась - не успеет встретить брата, значит подведет маму. Вслед за остальными, он шел к тому месту, откуда шли крики. Он уже прошел остановку Пивзавод, и видел, что плотно, одна к одной, стоят довольно много машин, и грузовых и легковых, и троллейбусы, и автобусы, а по проезжей части перегороженой машинами, шли и даже бежали люди. Они явно куда-то ехали, но не доехали и вышли на проезжую часть, а теперь стремились вперед. Пройдя, еще метров сто вперед, Петька увидел впереди тот самый автобус и номер маршрута 37 - тот, в который его пятнадцать минут назад не пустил водитель. Было видно, кто-то из салона этого автобуса колотил в стекло над задним капотом, явно пытаясь его разбить. Петька увидел, как лопнуло от ударов стекло и  крики стали еще громче. Он видел, что у правого бока автобуса мельтешат зачем-то люди. Два мужика с остервенением пытались вырвать створки задней двери. Это им удалось, и из салона стали пробиваться люди — много людей, - которых подхватывали и помогали выбраться. Петька вспомнил ту девчонку, которую он видел в автобусе и даже хотел подойти с правой стороны, чтобы если не помочь — ему бы не дали, - то хоть увидеть, убедиться, что ее спасли. Но справа подойти он не мог — там было много взрослых мужчин и женщин, сквозь которых он бы точно не протиснулся, и к тому же они и без него делали все, что надо. Петька увидел много окровавленных людей, выбирающихся из автобуса но девчонки не увидел - или может быть пропустил - и в груди стало пусто и страшно.
Тогда Петька попытался протиснуться сквозь стоящие машины, чтобы обойти автобус по проезжей части с левой стороны и тут увидел то, чего он не видел в жизни никогда.
Автобус почти на половину своего кузова въехал в листы железа, которые перевозил стоящий перед ним грузовик. Они причудливым образом торчали в разные стороны и даже вверх, на одном из них  трепыхалась на ветру красная то ли лента, то ли тряпка. Часть их лежала изогнувшись и даже вздыбившись, в кузове грузовика, а часть — прямо в передней части салона автобуса. Между верхним листом, выгнувшимся под крышей салона автобуса и упершимся в нее и тонкой пачкой листов, как нож перерезавших салон  автобуса, сидел в неподвижной позе тот самый шофер, который не пустил Петьку из-за талой мороженки. Петька видел, что и обшивка автобуса слева разрезана этой же пачкой листов. Левая рука водителя лежала поверх верхнего листа и держала руль, а по поверхности листа на асфальт стекала струйки крови. Лица водителя было почти не видно, но Петька все равно его узнал и по той части лица, которую видел, да и по рубашке. Да - тот самый водитель и тот самый автобус.  Петьку охватил настоящий ужас — он догадался, что водитель мертв, а листами железа его перерезало напополам. Потом Петька присмотрелся и увидел, что сразу за водителем были и еще погибшие такие же перерезанные люди, но сколько их было он не видел. Наверно, перерезало и правую часть салона и даже передние двери, их, кстати, никто не пытался отрывать, как задние.
У Петьки как молотом застучало в голове: он был бы там, рядом с водителем, и сейчас… Дальше Петька думать не хотел.  Он зажмурил глаза — зрелище мертвых людей было невыносимым, - отвернулся и с закрытыми глазами попытался протиснуться дальше. Крики и стоны, доносящиеся от автобуса были все такими же громкими и пугающими запредельно, и не прекращались ни на мгновение. Петьке захотелось заплакать и убежать одновременно, но уйти прочь от этого места, никак не удавалось. 
Петька отвернулся и старался не смотреть, однако какая-то неведомая сила все пыталась заставить его повернуть голову в сторону кровавой аварии и открыть глаза.
Он подумал про маму, он помнил ее слова — я бы этого не перенесла. И про папу — он может быть и помог бы, да как тут поможешь, если напополам.
Петька, как мог, сопротивлялся жуткому соблазну, и тем не менее всё явственней  представлял себе, как он заходит в  автобус, встает рядом с водителем, доедает мороженку, оттирает руки носовым платком, как держится за штангу передней двери и смотрит, смотрит вперед. В этот момент Петька почти физически почувствовал, как в него бьют и те чертовы листы железа… Петьку чуть было не вырвало. Он справился с рефлексом, но вкус шоколадной мороженки во рту почувствовал. Не выдержав своей кровавой фантазии он, словно взрываясь изнутри, вдруг заревел, почти как заорал - громко, во весь голос.
Ему не было больно, ему даже не было страшно - его  скользкий животный страх начал куда-то деваться, словно растворяясь в его слезах и крике. Ни кого не стесняясь, наверно, жалея себя, маму с папой, кого-то или чего-то еще, чего он не мог понять, казалось бы без уважительной причины, но он плакал, плакал навзрыд. От осознания ли, что весь этот ужас мог случиться и с ним, и его сейчас могло бы уже не быть, от жалости ли к тем, что погибли и тем, что ранены... Ему даже показалось, что мир перевернулся, что он никогда уже не будет прежним, смерть пришла к людям, которых он не знал и никогда не узнал были рядом с ним, а он — рядом с ними, и вот их нет, а он есть. Еще какие-то мысли проносились в его голове, но он не мог принять и воспринять их, и не хотел, не хотел, не хотел...   
Петька остановился и стараясь унять свой плач, тер носовым платком глаза и смотрел на то, как за спинами стоящих впереди зевак, какие-то люди продолжают вытаскивать одного за другим раненых пассажиров. Ему казалось, что время остановилось, и он среди всего этого ужаса — целую вечность. 

Перекрывая крики и шум, сначала издалека, а потом все ближе, голосила скорая помощь. Появилась одна машина, потом вторая, третья. Появилась милиция. Два крепких парня в милицейской форме раздвигали толпу, просили пропустить врачей, снова нажимали, снова просили. Им на помощь спешили еще милиционеры. Одна за другой, преодолевая всякие помехи, подъезжали и продирались сквозь толпу зевак РАФики, ЕрАЗы и УАЗики скорой помощи.
Петька видел, как из машин выходили люди в белых халатах и пройдя сквозь толпу, исчезали за автобусом.
Постепенно Петькин плач утихал. Он уже просто стоял, глядел и вздрагивал от сходящего на нет рыдания. Он вспомнил о папе — ему приходилось все это видеть почти каждый день, он должен был помогать людям, попавшим в самую страшную ситуацию. Он подумал, что и сейчас, наверняка, папа будет или здесь оказывать первую помощь или там, в больнице оперировать людей из этой аварии.
Тут Петьку кто-то обнял за плечи и рывком притянул к себе. Папа!
- Ты чего тут?

Петька в ответ только всхлипнул.
- Говори быстро, у меня нет времени.
- Я т-там д-должен б-был б-быть, - с надрывом и навзрыд произнес Петька.
- Где там? -  спросил папа тревожным голосом.
- В а-автобусе. В т-том автобусе, который вон с-стоит.
- Ты серьезно? - Папа обнял Петьку и прижал его голову к своей груди, отчего Петька еще больше разрыдался. - Ладно, всё, заканчивай реветь, успокойся, иди домой, потом поговорим.
- Пап, сколько в-времени.
- Десять минут четвертого.
- Оп-поздал.
- Куда?
- Кольку встречать. Его из-з л-лаг-геря д-должны п-привезти.
Папа посмотрел и резко сказал - Быстро домой. Все потом.
Петьке вдруг сильно захотелось спросить папу - что это за женщина, которую он видел у кинотеатра Мир.
Но папа его уже не слушал. Он, не оглядываясь, изо всех сил протискивался сквозь плотную толпу людей...

Петька все же выбрался из толпы и скоро вышел на пустой правый ряд проезжей части. Машины стояли в левом ряду, не имея никакой возможности проехать вперед. Кто-то пытался развернуться и поехать через длинный объезд или вообще вернуться откуда приехал.
Петька постепенно успокоился, начал дышать ровно и ритмично, перестал всхлипывать и постарался не думать о том, что видел.  Потом он побежал, пробежал под железнодорожным мостом и добежал до остановки троллейбуса, проехал одну остановку не купив билет. Выйдя из троллейбуса, изо всех сил бежал в гору, мимо своего дома и на полпути до маминого заводоуправления встретил маму с Колькой. Мама несла его чемоданчик, а Колька шел согнувшись под тяжестью своего, казавшегося полупустым рюкзака.
Петька подбежал к маме и хотел ей рассказать о случившемся, но мама понимающим взглядом дала понять, что ей всё известно. Наверно, что папа позвонил из машины ей на работу.
Петька помнил, папа рассказывал, что он не скорая помощь, но иногда — хоть и редко - выезжал на серьезные аварии, чтобы на месте определить последствия и очередность работы в операционной.
Но мама отвлекла его от этих мыслей, отправив за хлебом.
Придя домой Петька нехотя похлебал куриного супчика — есть он совершенно не хотел, да и не мог, и сел читать книжку.
Он уже окончательно успокоился и не вздрагивал от рыданий.
Мама что-то готовила на кухне, сказав, что вечером придет тетя Света. На Петькин вопрос — Кто это? - Ответила — Вечером увидишь! 
Идти к ребятам во двор было еще рано и Петька за чтением задремал. Проснулся он почему-то на тахте. Как он там оказался, Петька не помнил. За окнами было темно, часы показывали девять часов. Петьке даже показалось, что уже утро — так долго и глубоко он спал.
Поднявшись, он поплелся на кухню.
- Вот он, красавец, чадушко мое ненаглядное, - сказала мама женщине, которая сидела рядом с ней и держала в руке вилку с нанизанным на нее пельменем.
Женщина сидела с полным ртом и жевала, а потому молча кивнула головой и улыбнулась.
Петька обалдело смотрел на нее — это была та самая женщина, что сегодня при всех целовала папу.
- Ужас, я бы не пережила, - продолжая их какой-то разговор, сказала мама, при этом голос ее дрогнул, и стало похоже по голосу, что она вот-вот заплачет.
- Светлана, тетя Света — женщина отложила вилку и протянула руку. Петька осторожно взял и пожал ее.
- Ты, наверно не помнишь, ты тогда маленький был, лет шесть тебе было, по-моему, - сказала мама. - Это тетя Света, моя двоюродная сестра. Мы были у нее в гостях  в Ленинграде.
- Почему, помню, - сказал Петька, но подумал при этом, что и мама и Светлана, почувствовали, что он соврал. - Но, если честно, не очень помню, - попытался оправдаться Петька и впервые за несколько часов улыбнулся.
Ну, да, конечно, у мамы есть фотка, только Света -тетя Света - там совсем еще молодая — лет семнадцать, наверно, года на два или три старше сегодняшнего Петьки. И вот на этой фотке она сильно похожа на сегодняшнюю Ингу — Марину Влади — такая же красивая и фигуристая. Да она и сейчас — ничего, только располнела чуток - бывает! Ну и ладно, раз мамина сестра, ей папу целовать можно. У Петьки, казалось, еще какой-то ком внутри растаял и исчез.
- Мам, я погуляю во дворе, там все наши.
- Во дворе — можно. Но не больше часа. До десяти.
Петька надел старенький тулупчик, из которого уже вырос, но для двора — сгодится. Ночами в конце августа на Урале холодно до заморозков, но в тулупчике — тепло.
Почти все ребята из его двора уже на улице - традиция. Завтра еще один день и - в школу. Все в прошлом - пионерские лагеря, санатории, пляжи на морях и озерах последние — прямо сегодня, вместе с Колькой. Парни тихонько покуривали чтобы никто не видел - в кулачок, о чем-то шептались, похоже как раз про сегодняшнюю аварию, про то что там погибло много народу. Кто-то ляпнул - вот бы посмотреть, да, разве тут угадаешь.
Девчонки щебетали о чем-то своем,  совершенно непонятном.
Петька поздоровался с парнями за руку, по-взрослому и, подогнув под себя полу тулупчика, уселся верхом на столе, за которым в летние вечера собирались из разных подъездов и даже из соседнего дома взрослые дядьки и громко стучали доминошками по листовому железу, которым  была обита столешница.
Петька сидел молча и думал про свое. Он решил никому ничего не рассказывать. Зачем? - Не хорошо просто так трепаться и сплетничать о чужой беде, судить-рядить - кому повезло, кому не повезло. Неправильно это.
Он вспомнил про ту улыбчивую девочку в автобусе, вспомнил неприятное чувство, похожее на отчаяние, которое он испытал, поняв, что у него нет возможности подойти и чем-то ей помочь. Он успокаивал себя надуманной уверенностью, что с ней ничего не случилось, что она жива и здорова, что ей помогли и она практически не пострадала. При воспоминании о ней Петька почувствовал что-то такое, чего ранее не ощущал — тревогу за нее и какую-то душевную теплую радость одновременно.
Витька из четвертого подъезда сказал, что слышал от своей мамы, что Петька был там, на аварии, и, наверняка,  видел все своими глазами. Все ребята посмотрели на Петьку по-особому, Как бы ожидая, что он сейчас им все и расскажет. И пока они не начали приставать к нему с расспросами, Петька слез со стола, буркнул — всем привет, до завтра и пошел домой. Как ни странно, но все ребята поняли, что сейчас ему не до разговоров и не стали упрашивать, чтобы он остался. 
Петька вошел в квартиру, мама с тетей Светой на кухне продолжали обсуждать какие-то свои события.
- Мам, папа говорил, когда будет?
- О, ты пришел? Что-то случилось? Папа будет в лучшем случае завтра к вечеру.
- Ладно, мам я спать. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, сынок.
В их комнате горел свет торшера, Колька спал калачиком на своей кровати, рядом на полу лежала «Одиссея капитана Блада».
Петька залез под одеяло и долго лежал думал.
Засыпая, он дал себе слово, что послезавтра, первого сентября прямо на линейке перед школой обязательно найдет эту девочку, узнает, как ее зовут и может быть подружится. Петька понял, что ему хочется посмотреть ей в глаза и увидеть, как светло она ему улыбается.
Он вдруг понял, что хочет этого больше всего на свете.