г. Фрунзе. Партизаны. Ворошиловский стрелок. Я акт

                "ПАРТИЗАНЫ",
                Вам никогда не удастся создать мудрецов,
                если будете убивать в детях шалунов.
                (Жан Жак Руссо)
            Прибыв во Фрунзе, я устроился в гостинице, что находилась прямо на территории училища. На мою удачу один из временно проживавших в гостинице офицеров по каким-то причинам не закрепился здесь и, уезжая, уступил мне уже снятую им квартиру. Уладив все формальности, я отпросился на пару суток у начальника школы съездить за своей семьёй. С Беловодском было налажено регулярное автобусное сообщение и мы с Софьей через день были уже на месте, встретились с хозяином квартиры, всё подробно обговорили, и стали обустраиваться. Сына оставили пока у Сониных родителей.       
           Квартиру мы сняли (по улице Молотова №37) у продавца обувного магазина Павла Петровича Бердникова и после того, как уладили все свои дела по благоустройству, привезли сюда из Беловодского сыночка.          
           Здесь сразу же получила своё продолжение цепь удивительных приключений нашего беспокойного сына. С одной стороны дома Павла Петровича соседом был водитель небольшого грузовика (Газ-51), - с другой стороны в соседнем доме снимал квартиру синоптик нашего военного училища. Шофёр, приезжая домой на обед, оставлял свою полуторку на улице, напротив окон своего дома. Так было и на этот раз. Сынок наш, выйдя погулять на улицу, подошёл к стоящему автомобилю, влез на ступеньку с противоположной стороны от дверцы водителя, улёгся поудобнее на ступеньке и приготовился к приятному путешествию. Шофёр, подойдя к машине и, не осмотревшись как следует, сел за руль, запустил двигатель и тронулся с места. К счастью, в это время шёл домой на обед сосед – синоптик. Разглядев на ступеньке притаившегося «зайчика», он махнул рукой шофёру, чтобы тот остановился. Водителя чуть «кондратий» не хватил, когда он увидел нечаянного пассажира -  у него самого в семье росло двое таких же разгильдяев.
            Боюсь ошибиться в количестве полков курсантов, обучавшихся в то время в этом училище, но отлично помню, что один полк располагался за чертой города, за БЧК (Большой Чуйский канал), и другой в посёлке Луговом Джамбулской области Республики Казахстан. Знаю, что в городах Токмак и Кант в Киргизии были аэродромы, а вот были там курсантские полки или нет – не помню.  Штаб училища находился непосредственно в городе Фрунзе. На территории штаба находилась и наша школа.
             В нескольких метрах от проходной стоял бронзовый бюст дважды героя Советского Союза Талгата Якубековича Бегельдинова.  Обе республики - Казахстан и Киргизия считали Бегельдинова своим национальным героем.  В биографии его, напечатанной в интернете, указана одна и та же дата рождения -  5-го августа 1922-го года, а вот места его рождения указаны разные: в Казахстане – село Майбалык, Акмолинской области, а в Киргизии – город Пишпек (Бишкек-Фрунзе).
            В своей жизни мне трижды довелось пообщаться с этим знаменитым человеком. Первый раз в 1951-м году мы, три молодых лейтенанта, приехали из Беловодского во Фрунзе на учебные сборы. Встреча произошла у проходной штаба училища. Талгат Якубекович с готовностью откликнулся на наше желание поговорить с ним о том - о сём. Он сразу обаял нас своей простотой, общительностью и весёлым характером.
           Жизнь и служба во Фрунзе оказались интересными и содержательными. Здесь за время службы произошло много всяких хороших и не очень, запоминающихся событий. В этом году (1954-м) Фрунзенское училище оканчивал будущий космонавт Андриян Николаев. Будущее его, разумеется, ещё никому не было известно. Это я узнал уже теперь - из интернета.
            На Тоцком (Оренбургская область) полигоне Приволжско-Уральского военного округа в сентябре месяце проходили войсковые учения с применением атомной бомбы. От нашей школы быть участником этого грандиозного исторического события выпала честь моему коллеге, младшему лейтенанту Богданову. В чём заключалось участие моего коллеги в этих учениях и как в дальнейшем отразилось на его здоровье «высокое доверие» командования, мне неизвестно - через три с половиной года мы расстались, и связь наша прервалась. Помню только, что во времена нашей совместной службы мой коллега ни разу не пожаловался на своё здоровье - его «ходки-рандеву» были, по его «донесениям», по-прежнему успешными.
          В этом же месяце при нашей школе были организованы учебные сборы военнослужащих запаса, а газета Туркестанского военного округа «Фрунзевец» объявила конкурс на лучшую фотографию на тему солдатского быта. Так уж случилось, что среди призванных на сборы «партизан» оказался фотокорреспондент главной газеты Казахстана, «Казахстанская Правда», Иосиф Львович Будневич. Училищный фотограф Егоров, проведав о том, что при нашей школе будет «совершенствовать своё воинское мастерство» такой корифей светописи, пришёл в школу, встретился с ним, и они детально обговорили порядок осуществления своего участия в данном конкурсе. Решено было сделать просто групповой снимок всего личного состава «партизанского отряда». В определённое время суток, наиболее выгодно обеспечивающее освещение для съёмок, наши фотомастера выбрали подходящий фон, расставили бойцов в ряды, друг за другом; Будневич определил место для фотографа, «настроил» фотоаппарат, то есть полностью всё подготовил к съёмке, а сам занял место среди своих «боевых товарищей» (во втором ряду с краю, тёмные волосы из-под пилотки). Егорову осталось только, стоя на указанном месте, нажать на аппарате нужную кнопку. Снимок был выполнен, как и следовало ожидать, на высоком профессиональном уровне. Не помню результатов этого конкурса, но наша фотография в газете была «опубликована». Такая фотография хранится и у меня – в 2014-м году ей исполнилось шестьдесят лет. Иосиф Львович и мне сделал на память несколько прекрасных снимков, запечатливших несколько моментов моей армейской жизни.
         В последние годы своей жизни Будневич был личным фотографом президента Казахстана Нурсултана Абишевича Назарбаева. Умер патриарх казахстанской фотожурналистики Иосиф Львович Будневич одиннадцатого марта 2007-го года на восемьдесят первом году жизни в городе Алма-Ате, где и похоронен.
        Этим же летом 1954–го года меня навестил мой товарищ по пехотному училищу Валентин Ромашов. Родители его жили недалеко от города Фрунзе в посёлке, носившем тогда название Кагановичи.  Подлинное же киргизское название посёлка, теперь ему возвращённое, Сокулук. Валя приехал на побывку из Австрии, где проходил службу. Находясь в отпуске, он приобрёл мотоцикл и на нём прикатил ко мне во Фрунзе. В то время движение транспорта, даже в этом столичном городе, было столь свободным, что мы без проблем проехали к ресторану, где хорошо посидели, выпили конечно понемногу за встречу, и благополучно вернулись домой.
            За время службы во Фрунзе я встречал немало своих сокурсников, уволенных с военной службы (Николай Колесников, мой "выручатель", моя палочка-выручалочка во время кроссов, в том числе). Причинами их увольнения я не интересовался, хотя был убеждён, что военная карьера для них была более подходящей, чем для меня. Меня же, обременённого всевозможными грехами, трепали нещадно, но упорно держали, даже не намекая на такую возможность.
               
                "ВОРОШИЛОВСКИЙ СТРЕЛОК"    
                Если на тебя наставляют дуло пистолета,      
                становится совершенно неважно - кто ты.

          Наша ШМАС готовила авиационных мастеров разных специальностей для нужд Фрунзенского военного авиационного училища лётчиков. Кроме мужчин, военных преподавателей, в учебной части было несколько женщин. Как – то одна из них, Бася Борисовна, изъявила желание поехать с офицерами на стрельбище. Понаблюдав за стрельбой офицеров, Бася Борисовна загорелась желанием тоже «пульнуть» разок. Начальник школы Михаил Иванович Мезенцев, зарядив для неё пистолет Макарова, как и всем стрелкам, обоймой с тремя патронами, объяснил ей порядок стрельбы. Бася Борисовна изготовилась, направила руку с пистолетом в сторону мишени и, кончиком пальца заметно вибрирующей руки, нажала на спусковой крючок. Раздался резкий выстрел. Бася Борисовна вздрогнула и с восторженным визгом выполнила опасный пируэт, запрыгав на одной ноге, кружась волчком и держа пистолет в вытянутой руке на уровне среднего человеческого роста. Она не подозревала, что у неё в запасе ещё два выстрела, причём один из них уже «на старте» - патрон в патроннике, курок «на взводе» – стоит только сделать неосторожное лёгкое движение кончиком пальца, и кто-то из присутствующих может лишиться возможности разделить в полной мере восторженную радость Баси Борисовны.
          По спинам присутствующих пробежал лёгкий холодок, и каждый ощутил что-то похожее на желание слегка прилечь. Можно назвать большой удачей, что начальнику во – время удалось остановить бурное выражение счастливого потрясения своего работника.
                "Я АКТЁР".                Чувство юмора – великая вещь. Идти по                               
                жизни без чувства юмора так же нелепо,
                как ехать в повозке без рессор.
                (Бичер Генри Уорд)
              Из медицинских учреждений на территории училища был только медпункт. Нашу школу «курировали» два фельдшера: капитан Шлафман и капитан Жусубалиев (в правильности фамилии этого капитана я не уверен, но пусть будет так, как я придумал. Нет, нет! Что это я? На самом же деле такая фамилия была, но вот только кому она принадлежала – то ли капитану фельдшеру, то ли капитану замполиту – запамятовал). Капитан Шлафман был очень весёлым человеком, обладавшим неиссякаемым запасом юмора. В дни офицерской учёбы утром, до их начала, всё оставшееся время офицеры толпились вокруг фельдшера – юмориста. Шлафман развлекал офицеров всевозможными шутками, сочиняемыми тут же экспромтом. По ходу разговоров шли в оборот и несметное количество анекдотов дней настоящих и прошедших - «от Ромула до наших дней», что «хранил он в памяти своей».
          Поскольку при училище своего лазарета не было, то больных солдат, нуждающихся в госпитализации, определяли на лечение в городские больницы. В больницах же часто недоставало койкомест и тогда на разрешение форсмажорных ситуаций «бросали» капитана Шлафмана. Он своим словесным напором сокрушал самые упорные и неприступные бюрократические препоны. Я помню, что вообще-то в городе Фрунзе был военный госпиталь (где мне   даже удаляли аппендикс), но почему-то для решения каких–нибудь насущных проблем необходимо было лететь в Ташкент, в окружной госпиталь. В таких случаях Шлафман обычно говорил своему коллеге:          
         - Вот в Ташкент уже полетишь ты. Знаешь, сколько во время войны Гитлер погубил евреев? Если самолёт упадёт и разобьётся, то и я погибну. Твоя же смерть для Киргизии – невелика потеря -  вас, киргизов, и без тебя ещё много останется.
И оба смеются. Жусубалиев не обижается на такие шутки, зная характер своего коллеги. Они дружны, уважительны друг к другу, и многое взаимно   друг другу прощают.
         Шлафман был заядлым театралом, неплохо разбирался в театральном искусстве и обладал в какой-то мере режиссёрским талантом. Он поставил несколько спектаклей на сцене местного дома офицеров силами военнослужащих и их семей, и, однажды, даже меня втравил в лицедейство, несмотря на моё отчаянное сопротивление.
          Человек я не публичный и перед большой аудиторией теряюсь настолько, что, хотя и не теряю окончательно дар речи, но бываю к такому состоянию довольно близко. Меня «ступорит», и в мозгу моём происходит отчётливо ощущаемое торможение, мои мысли путаются, и речь моя начинает выписывать такие зигзаги, что я зачастую не знаю, чем завершить мне ту мою мысль, которая неожиданно для меня порою вплетается в моё повествование. Это повелось у меня с детства, со времени обучения в младших классах, когда я всегда знал намного больше того материала, что требовалось мне для ответа по заданному уроку, а умело распорядиться им у меня никак не получалось. Все эти сведения скопом теснились в моей голове, я не успевал в них сориентироваться и преподнести их в нужной последовательности. Одно событие неожиданно оказывалось связанным какими-то невидимыми нитями с другим событием общими целями, интересами; нужные слова, как на грех, бестолково «толпились» в моих мозгах, и я от волнения никак не мог выбрать из них те нужные, которые наиболее точно подошли бы в данном случае. И мне катастрофически и постоянно не хватало времени на полное освещение вопроса. Я всегда испытываю невероятное волнение даже перед знакомой аудиторией. Все мои «выступления» как правило бывают провальными. Лишь благоприятная, комфортная для моего характера атмосфера, внимательные, благожелательные слушатели могут пробудить во мне способность относительно разумно, последовательно, иногда даже довольно интересно, что-либо рассказать. 0
             Когда я учился в третьем классе, мне однажды было поручено «выступить с речью» то ли на родительском собрании, то ли вообще на общем собрании сельчан, и не помню, к сожалению, в честь какого события. Учительница, временно заменявшая Якова Павловича, написала мне текст «моей» речи и проинструктировала меня, как мне следует себя вести в такой ответственный момент. Выступавших было достаточно много, их «выкликали» по фамилии, и я весь извёлся, с тревожным трепетом ожидая своей очереди. И слава моему Ангелу-Хранителю, что я каким-то образом был освобождён от возможности впервые в своей жизни «блеснуть красноречием». Чрезвычайно обрадованный, навязываться я не стал, памятуя слышанную где-то пословицу «от службы не отказывайся – на службу не навязывайся».
         Особенно неуютно я чувствовал себя на сцене в качестве «артиста», исполнителя какой–нибудь роли. Поэтому участие моё в постановке капитана Шлафмана комедии «Чрезвычайный закон» по сценарию Льва Шейнина и братьев Тур, прославлявшей торжество Советской законности, было достигнуто откровенным насилием над личностью, немалым количеством мер, в том числе принудительно приказных. Кстати, Братья Тур – это коллективный псевдоним; настоящие их имена - Леонид Давидович Тубельский и Пётр Львович Рыжей. Мне предстояло сыграть роль директора консервного завода, которого нагло подбивал на противоправные действия некий жулик и пройдоха, «добытчик» военного времени, виртуоз по сбыту товаров «налево», некто Клембовский (не запомнил его должностного статуса), упорно внушая ему, что «совесть в наше время - слишком большая роскошь». Директор завода женат на дочери бухгалтера. Баланс у бухгалтера не сходится на одну копейку, он упорно проверяет накладные в поисках ошибки, а обнаруживает мошенничество - не все товары идут по назначению - Клембовский втянул в свои махинации неопытного директора. Получалось, что бухгалтер, раскрывая грязное дело, сажает на скамью подсудимых мужа своей дочери.
           Директору должно было быть, как я думаю, уже лет около сорока, но не меньше тридцати, по крайней мере. Мне же в ту пору всего - то было около двадцати пяти, да если ещё сбросить некоторую толику на мой всегда моложавый вид, то какой же из меня директор? Мне по ходу спектакля, как законному мужу своей жены, следовало иногда её ещё и целовать. Мне не только, как человеку пуританской морали, а по существу ещё юноше, демонстрировать публично, хотя и «лицедействуя», в определенном смысле интимные отношения к несколько подлинявшей даме, было чрезвычайно непросто.  Также непросто далась мне и сцена с обедом, который мне подала моя сценическая супруга. Поскольку я не осмелился обманывать добропорядочную публику, пришедшую на наш спектакль, то и вправду добросовестно отправил вилкой в рот колечко нарезанной картошки «в мундире». Сколько времени пролежала эта картошка в ожидании нашей встречи неизвестно, но разжевать её мне долго не удавалось. Когда же я частично этого добился и попытался проглотить результат своего труда, полуфабрикат у меня застрял где-то на полпути к пункту назначения, и я долго не мог произнести тот самый необходимый, соответствующий данному моменту комплимент «любимой» супруге. Текст я знал неплохо, но произносил его в полуобморочном состоянии. А в общем и целом спектакль прошёл вполне благополучно, без нежелательных происшествий.
            Вскоре у Шлафмана умерла жена. Тяжко было видеть и слышать, как этот большой, весёлый человек, всегда готовый пошутить, побалагурить, плакал навзрыд над телом безвременно покинувшей его любимой Доры.
 
           От времени бессильны все щиты,                Дети – вот мой смысл главный!
       И лишь в потомстве сохранишься ты.                Сын любимый самый славный …
                (Уильям Шекспир)                Дочка радость и отрада,
                Вот и вся моя награда!!!
                (Автор неизвестен)               
         
          Вечером первого января 1955-го года мы с Соней посмотрели в кинотеатре Ала – Тоо только что вышедший на экраны фильм «Солдат Иван Бровкин». Дома чуть заполночь мы начали готовиться ко сну, как вдруг у Сони начались родовые схватки. Ближайший к нашему жилищу телефон был на проходной нашего училища. Это было недалеко, и я туда и обратно сбегал довольно резво, и «скорая помощь» приехала действительно скоро, но доченька наша всё равно успела появиться на свет чуть раньше, чем доктор сумела преодолеть расстояние от двери до кровати. Встревоженной акушерке даже показалось, что как только что родившийся ребёнок посмотрел ей будто бы прямо в глаза с этаким укором, как бы желая сказать: «Экая же ты, тётка, нерасторопная!»
         Назвали мы дочурку в честь бабушки – Анной. Но со временем, наблюдая за ней, нам показалось - смугловатая кожа, тёмные вьющиеся волосы делают её больше похожей на украинку, и мы дома между собой стали называть её Оксаной, так как посчитали, что именно это имя ей больше всего подходит. Вначале это имя было для нас непривычным – мы слышали его только в фильме «Ночь перед   Рождеством». А потом, как будто бы с нашей подачи, мы стали его слышать вокруг нас всё чаще и чаще. В документы нужных изменений мы не внесли - так и живёт наша доченька с двумя именами, привыкла, и ничего менять не собирается.
          В семье у Павла Петровича был мальчик, примерно одного возраста с Сергеем, и поскольку наш сынок с завидной регулярностью стал его поколачивать, то у нас снова возникла проблема поиска нового жилища. С появлением второго ребёнка появилось и ещё ряд   дополнительных забот, и Серёжа снова отправился к дедушке, в Беловодское. Сергей Георгиевич к тому времени нашёл работу в больнице населённого пункта под названием «Чаян» и взял на лето внука с собой. Как ему удавалось управляться с таким дотошным ребёнком, имея такой серьёзный физический недостаток – глухоту – понять трудно.  Но дед со всем великолепно справился. Всё прошло благополучно, если не считать одного случая, когда внук добрался до дедовской аптечки, перемешал все имевшиеся там таблетки, да, слава Богу, ничего не попробовал из обнаруженного им «богатства». Только, как рассказывала потом Соня, чтобы ограничить на некоторое время активные предприятия любимого внука, дед «заключал» его с игрушками в большой чан.
                Образование – лицо разума.
                (Кабус)
         
           Во Фрунзе было много высших учебных заведений, а меня всё не оставляла мысль получить приличное высшее образование, чтобы иметь за спиной что-либо более надёжное, чем среднее военное. Всякий раз, встречаясь на службе с начальником школы, я с нескрываемым восхищением и завистью смотрел на университетский значок на его военном кителе. Уладив необходимые в таких случаях формальности и получив разрешение от командования, я сдал соответствующие документы для поступления в университет на физико-математический факультет. На этот раз приёмные экзамены для меня оказались тяжелы весьма. Запас сохранившихся у меня математических знаний оказался ничтожным. К тому же, ко всему прочему, почему-то надо было выполнить ещё и чертёж (кажется гаечного ключа и ещё какого-то предмета). Чертёж был вроде как бы домашним заданием. Может быть, это было уже во время установочной сессии, но только чертить я не умел и выполнил мне чертёж по моей просьбе мой солдат Костя Гусев. И, мало того, мне почему – то моя дряхлеющая память твердит упорно, что будто бы мне надо было сдать экзамен ещё и по органической химии. Каюсь, прихватил я с собой и учебник, а вот удалось ли мне им воспользоваться хоть в какой-то мере, не припомню. Но, поднатужившись, я всё-таки выдержал сначала вступительные экзамены, а за ними через некоторое время сдал установочную сессию, и был зачислен в число студентов - заочников физико-математического факультета Киргизского Государственного университета. 
             Но мой «исторический» рывок в науку был прерван на самом старте. Путь к «сияющим вершинам» преградили с одной стороны тирания неустроенного быта, с другой – объявившийся среди основной массы прекрасно воспитанных ребят моего подразделения вчерашний хулиган, истомлённый жаждой гражданской свободы, ставший на долгое время моей головной болью.
              Следующей нашей квартирой стал небольшой домик, находившийся совсем недалеко от дома Павла Петровича. Все вопросы по общению с хозяевами домика решала Софья – я же с ними не общался ни разу. При домике был небольшой полуподвальный сарайчик, где хранились всякие нужные в домашнем хозяйстве вещи, а так же дрова и уголь, заготовленные на зиму. В один из воскресных дней я копался по какой - то надобности в этом сарайчике и, разумеется, в «неглиже» - Фрунзе (Бишкек) тоже южный, среднеазиатский город, и летом температура здесь соответствующая. Вдруг в дверях появляется солдат и передаёт приказание начальника школы срочно явиться в расположение роты. Упомянутый мною выше солдат, побывавший в свои юные годы в местах «не столь отдалённых», и теперь не желающий подчиняться воинскому распорядку, самовольно оставил расположение роты и отбыл в неизвестном направлении. Мне надо было срочно привести себя в порядок: умыться, одеться, обуться и бежать на службу, чтобы организовать розыск «дезертира». Я стремительно бросился к выходу и со всего маху, с разбегу, вписался головой в верхнюю дверную притолоку. Как всё это было мне уже потом, гораздо позже, рассказала моя дорогая Софьюшка - дверной косяк оказался намного прочнее моей головы. Борьбу за высшее образование пришлось перенести на неопределённый срок.
           И ещё одной жилищной пристанью ознаменовалось наше пребывание в городе Фрунзе. Ею стала комнатка у некоей Антонины Кладько (ул. Западная №51).  В нашей комнатушке стояла сложенная из кирпичей плита, на которой жена моя  готовила горячую пищу. Около плиты лежали сложенные горкой поленья дров для просушки. Как всегда, в один из зимних дней, Соня к моему приходу готовила обед. Чтобы проконтролировать процесс, она поднимает крышку кастрюли, возможно с кипящим борщом, и, пытаясь получше разглядеть, что делается там, внутри кастрюли, становится на горку поленьев, которые под её весом раскатываются и Соня, падая на пол, опрокидывает всё содержимое кастрюли на себя. К счастью, рядом близко не было маленькой дочки, и хозяйка, бывшая на это время дома, сразу же вызвала скорую. Ожоги получились очень серьёзные и на большой площади тела.
            Немедленно приехала Лукерья Михайловна, забрала Оксану к себе, в Беловодское, а Соня долго пролежала в больнице на излечении. Прошло немало времени, пока следы ожогов почти полностью затянулись, и только несколько небольших шрамов напоминали о драматическом происшествии далёкого 1955-го года.
         В целом, служба в ШМАС и жизнь в этом городе прошли неплохо, не считая тех двух неприятных происшествий.  Здесь я, наконец, получил очередное воинское звание «старший лейтенант»; здесь мы имели возможность посещать приличные кинотеатры, драматический и оперный театры. Я сумел подготовить и оформить по всем тогдашним правилам и инструкциям «рацпредложение» по усовершенствованию порядка охраны объектов расположенных на территории, принадлежавшей военному училищу, за что получил соответствующее поощрение от командования.