Покорная женщина Востока

      Случилось как-то, что я с небольшой командой застрял, да в самом буквальном смысле,  в глухой туркменской глубинке. Стоял промозглый вялый декабрь, вместо невыносимого, но привычного зноя одолевала знобкая сырость, которая пробиралась, зараза, под свитера и телогрейки.  Мы сидели и медленно коченели, намертво зарытые в  жидкую глину по самое брюхо нашего несчастного транспортного средства. А это был ГАЗ-63, машина хоть и  давно забытая, но по тем временам  довольно серьезная, особенно на  бездорожье. Носил он у нас почетное звание «Захар», унаследованное им от основной тягловой лошадки Отечественной войны – трехтонки ЗИС-5. Сам же он свободно тянул полторы тонны, с напрягом две. Но все это, конечно, в исправном состоянии. А так бывало далеко не всегда. То же и его водитель. Он хорошо тянул в исправном состоянии, но вот в запойном… 
    Но на тот момент водитель был давно трезв, «Захар» в исправности, но при всем том засели мы прочно и безнадежно. «Захар» по оба моста в вязком месиве, и мы, которые в нем и  вокруг, без сил и с головы до пят в глиняной коросте.
     Если мне скажут, что, мол, нечего было лезть болото, я соглашусь. Но сегодня. А тогда, без малого пятьдесят лет назад, я не видел в этом ничего особенного.  К тому же и было это для меня  вовсе  не болото, а давно и хорошо  наезженный путь -  гладкая, ну то есть  буквально как стол, как клеенка гладкая,  плоскотина между хребтом Карагез на юге и горой Малый Балхан на севере. На нашем геологическом сленге это называлось   Данатинский коридор. И в этом коридоре, как, во всяком глухом коридоре  все было мертво -   ни кустика, ни травинки, ни кочки, ни колючки – такыр.  Твердая, как асфальт, глина, вся в сетке равномерно пересекающихся трещин. На свежий взгляд  были в этом  жуть и безнадега. Но я за три года пообвыкся и пропускал это пейзаж через сознание безо всякой травмы.
     Кстати, до недавнего времени я не знал, с чем бы это сравнить. А вот недавно, налюбовавшись  снимками американского марсохода Curiositi, понял – это же  чисто марсианский пейзаж в самом  полном смысле слова! Днище какого-нибудь кратера  с горным обрамлением по окоему… Однако не слышал я, чтобы марсоход где-нибудь там  забуксовал… 
     Да и я сам до того случая проскакивал эти полсотни  километров от своего  полевого лагеря до автодороги Ашхабад – Красноводск,  как по лучшему европейскому автобану, со всей  лихостью, на которую был способен мой «Захар». Но то в сухое время года. А тут, как уже сказано, стоял сырой, дождливо-снежный декабрь.
      А занесло меня не ко времени в этот коридор по служебной надобности. Дело в том, что завершая  полевой сезон,  я  вывозил в Ашхабад, на базу экспедиции, последнюю  партию образцов и проб. Там были ящики со  штуфами, коробки с металлометрией, и, самое тяжкое, под сотню мешков с шлиховыми пробами по пуду-полтора каждый. Все это  вместе тянуло   тонны на две, не считая нас четверых с какими-никакими собственными  шмотками. Так получилось потому, что непосредственно на участке работ, говоря по нашему, «на листе», промывать шлихи  было негде,  ну не было у нас там живой проточной воды, и я решил заняться этим «мокрым делом» прямо на городской базе. Благо была там прямо  в ограде водоразборная   колонка с хорошим напором.
      К этому времени полевая партия моя была в основном, так сказать, демобилизована. То есть временные сотрудники были рассчитаны, студенты-практиканты и   постоянный  состав отправлен в Москву и я остался, как раньше говорили, «сам-пят» - двое парней-канавщиков, которых я собирался задействовать  на промывке шлихов, водитель, да еще завбазой. Последний, как ему и положено, заведовал  базой, находясь при ней, в Ашхабаде, а я с остальными мыкался вокруг засевшей  машины.
   И чего только мы не перепробовали!  Ну, вроде бы все  возможное в наших условиях – и с рывка,  и в натяжку, и в  раскачку, и подъемом  на «шалманки». Это такие  доски, которые предусмотрительные люди возили  с собой специально для подобных случаев. Их закладывали под ведущие колеса и всеми силами шалманили. То есть наталкивали на них машину, что б она  нашла опору  и вырвалась из трясины! В результате  мы не только все свои шалманки искурочили  - скрутили, расщепили, угваздали глиной до полной неупотребимости, но и частично разобрали кузов, оторвавши, под вялые протесты водилы,  по верхней доске с каждого борта.  Все бесполезно! Оставалось последнее – пустить под колеса шлиховые мешки. Но на это у меня, молодого, еще амбициозного  и честолюбивого  начальника партии, не хватало духа. Как, не выполнить в срок и на «отлично» порученное дело?! А какой это будет съемочный отчет без результатов шлихового опробования? Туфта, да и только!
    Меж тем смеркалось и холодало. Из источников тепла у нас была паяльная лампа, но бензина после всех наших упражнений явно  не хватало, чтоб добраться хотя бы до трассы,  даже  если б мы уже стояли на твердом пути. Вставала веселая  перспектива холодной, да и голодной  ночевки.  И столь же веселое отсутствие перспектив на все дальнейшее. Сумерки меж тем сгущались, и вот вдали, под смутно различимом силуэтом Карагеза засветились-замерцали огоньки. Я знал, что это аул Даната, по которому и названа эта местность, будь она неладна! И мысли мои приняли новое направление. Ну, хорошо. Километров туда пять, ну, много-много – семь, денежки кой-какие есть. Может, туда? И пока я эту мысль в голове прокручивал, послышался какой-то странный звук – то ли шорох, то ли шелест. Да еще сопровождаемый этаким как бы позвякиванием.  Ни на что ожидаемое здесь и сейчас это не походило.
     Но интрига разрешилась очень скоро, и так, что у меня аж  челюсть отвисла. К нам подъехал… велосипедист! И на очень приличном русском предложил пожаловать к нему в гости. Каковым предложением мы сразу без колебаний воспользовались.  Наверно, это было не совсем прилично, наверно, надо было немного покочевряжиться, но душевное состояние наше было в тот момент не таково.
     Дорогой выяснилось, что наш спаситель – директор местной школы, что рев и завывания  нашего «Захара» он услышал чуть не в полдень, и, поняв, что кому-то худо, решил помочь. Также мы к разочарованию своему узнали,  что трактора в настоящий момент в ауле нет, да и никогда не бывает,  но можно попробовать дозвониться из сельсовета  либо в Кумдаг, либо в Казанджик и, глядишь, дня через два –три, ну, через  неделю будет и трактор…  Весело, конечно, но в тот момент нашими мыслями и ощущениями владело исключительно предчувствие крова, тепла и чего-нибудь горячего на столе.
    Закончился наш путь уже в полной темноте, при мерцающем свете велосипедного фонарика. Невысокий дувал, смутные очертания строений, мельтешенье каких-то неясных фигур.
    Здесь предыстория заканчивается  и начинается сама история.
      И в ней предчувствия наши стали претворяться в явь. Над нами кров из частых балок под черепицей, вокруг – глинобитные стены, на глинобитном полу кошма, и в сторонке от нее огнедышащая чугунная печка, на которой собирается вот-вот закипеть кумганище  литра на три. Но это пока все.
   Неясные фигуры, что мелькали во дворе, обрели ясные очертания и обратились в  двух женщин, одинаково сутулящихся и одинаково прикусивших яшмак. И хоть освещение было так себе – отсвет из внутренней комнаты, мы же расположились как бы в прихожей – но я все ж усмотрел, что одна помоложе. А вокруг них куча детишек, которых я не сподобился пересчитать.
   Кумган раскипелся, хозяин стал потчевать нас чаем, одновременно приказным тоном  по туркменски бросая что-то своим  хлопочущим женщинам. Те молча и поспешно кивали на каждый окрик. Мы понимали, что  речь идет, должно быть, о настоящем угощении, но пока все ограничивалось пустым чаем, даже без неизбежной в таких случаях черствой лепешки. А меж тем то ль обоняние, то ль воображение мое постепенно наполнялось запахом  туркменского плова – лук, морковь, курдючное сало, ароматная  баранина, шафран – с ума сойти!
      Мы уже обсохли,  обогрелись и  голод занял свое законное первое место в наших ощущениях. Однако  в положении нашем ничего не менялось – чай кружка за кружкой,  степенные рассуждения о погоде, о перспективах нашего вызволения из топи, обычное расспросы о том,  чего, мол, ищете, ну и вообще  - о том,  о сем.      Аромат плова меж тем становился все явственней, обращение хозяина  к женщинам все резче и повелительней, их молчаливые ответы на эти повеления все почтительнее, от кивков к поклонам, но с этим и все! Где-там, в недрах дома, упревал плов, а мы по прежнему были вынуждены умничать натощак, под пустой кипяток!
      Хозяин наш тоже  явно чувствовал  несообразность положения. Голодные гости при готовом плове! Ничего себе восточное гостеприимство! Видно было, что он возмущен до крайности, но соответствующим образом выразить свое возмущение при посторонних не может. Да и женщины к этому моменту вообще исчезли из нашего поля зрения, скрывшись за занавеской в том направлении, откуда истекал невыносимо-сытный дух. И только ребятишки то и дело высовывали оттуда  носы, зыркая на нас чернющими глазами.
   Наконец хозяин встал с кошмы, улыбнулся нам – мол, извините, маленькая техническая задержка, и проследовал за своими женщинами. Тотчас оттуда послышался его грозовой голос и ответный робкий женский лепет. Но плов тем не менее все не появлялся.
    Наконец хозяин вернулся, очевидным образом  смущенный и при этом нагруженный здоровенным ворохом  какого-то тряпья. 
     - Ей – сказал он, кивая головой в сторону занавески – ей не нравится, что у вас – тут он замялся – что вы немного… - он глазами  указал на наши глиняные доспехи – немного… - он не смог завершить словом «запачкались» - так просит, что б вы переоделись!     И он сложил перед нами ворох, который принес. Это оказалась переодежка – какие-то штаны, рубахи, пиджаки, даже один чапан, правда маленько драный.  При этом он как бы   извинительно улыбался: мол, дура-баба!   Ну, что с нее, с дуры,  взять!
    Мы без разговоров – голод не тетка – быстро постягивали с себя куртки и штаны, причем высохшая глина при этом отпадала от них пластами и также быстро, без особых колебаний,  облачились в принесенные шмотки. И только мы это сделали, как на кошме явилась   доска, на ней дымящийся казан, стопа пиалушек и разнокалиберные ложки. И вот мы, пятеро мужчин, вольготно расположившись на кошме посреди комнаты вокруг казана, начали трапезу.  Женщины  же с ребятишками тоже   что-то поспешно жевали, сгрудившись здесь же, но в  дальнем углу. 
   Вот и все,  что узнал я в ту ночь про покорную женщину Востока. Наутро мы проснулись от холода, сердечно распрощались с хозяином, и понуро побрели к своему «Захару». Я совершенно не представлял, что делать и как быть, но все оказалось проще пареной репы, которой в этих краях никто в глаза не видывал, как, впрочем, и я. Такыр за ночь промерз, и мы, с некоторым, правда, трудом, заведя Захара – тут в ход пошли и паяльная лампа и заводная ручка – безо всякого напряга выехали из ямы, которую сами себе вырыли  и были таковы.
     Нет, все и дальше было не так уж безоблачно, по ходу дела была проблема с бензином, были и поломки, но это все уж была рядовая и вообще совершенно другая  история.