Песня старости. Дильбар Хайдарова Узбекистан

Дильбар ХАЙДАРОВА (г. Наманган, Республика Узбекистан) — поэт, прозаик, переводчик, публицист. Выпускница Литературного института им. А. М. Горького (1982). Член Союза журналистов СССР, член Союза писателей СССР, член Союза писателей Республики Узбекистан.
Автор тридцати поэтических и прозаических книг, изданных не только на Родине, но и в России, Америке, Индии. Кроме того, её стихи опубликованы на азербайджанском, болгарском, казахском, турецком языках. Лауреат многих литературных фестивалей, в том числе международных. 


ПЕСНЯ СТАРОСТИ

— Эна*, я сбегаю к реке, искупаюсь разок?
— Шахрух, детка, такая жара стоит, чего доброго, тепловой удар тебя там хватит! Вот солнце начнёт садиться, тогда пойдёшь. А пока поспи немного! Закрывай свои глазки покрепче!

Много лет прожила на свете Эътибар, вырастила детей, вырастила внуков, и вот уже самый младший правнук в школе учится. Хороший мальчонка подрастает, умненький. А всё потому что с прабабушкой живёт. Не зря узбеки говорят: «Будет младенец со старцами — мудрецом будет». И девяностолетней прабабушке с ним веселее жизнь доживать.
Но по команде заснуть не так-то просто.

— Эна, расскажите что-нибудь, чтоб я быстрее заснул! — правнуку очень хочется потянуть время, сна ни в одном глазу нет.
— Э, мой малыш, я тебе каждый вечер что-то рассказываю, уже со счёту сбилась… А в жизни всё нужно считать. И за всё нужно платить, запомни это. Аллах наш мудр — мир разделил на сушу и воду, на горы и равнины, на людей и животных, словно линии на ладони нарисовал. И людей разумом наделил, как на весах каждому ум отмерял, кому сколько положено. — Она немного помолчала, ушла в свои мысли. — Я долгую жизнь прожила, всякое повидала. У моих рассказов конца и края нет. А что ты хотел бы услышать?
— Расскажите историю про мою маму.
— Да пошлёт тебе Аллах богатство, слушай. Только длинная эта история, коротко не смогу рассказать.

Хитрый парнишка знает, что рассказы прабабушки длинные, а ему это и нужно. Он любит её слушать.

— Ты у меня умный мальчик, а ум прежде всего для человека. Тебе вот недавно десять лет исполнилось. Ты получил первый ум, как говорится, только вошёл в разум. Твой старший двоюродный брат в свои двадцать лет получил второй ум — он уже вышел из детства.
— Эна, а сколько же тогда умов у нашей мамы?
— У Дилором-то? У неё их три. Долгих лет жизни ей, уж очень она сообразительна! Послушай-ка, куда это она опять ушла? Торопилась… Умчалась так, что только пятки засверкали.
— Эн-н-а-а, на работу мама опаздывала. Она же тебе успела сказать это, прежде чем дверь захлопнула.
 
Да, забывать кое-что стала Эътибар. То, что было давно, помнит так, будто вчера случилось. А то, что говорили сегодня, забывает. Старость — забавная штука, трудно привыкнуть к её проказам.
 
— Да… Вот когда твоей матери было годика три-четыре, с ней произошла история… Рассказать тебе про это? 
— Вы уже рассказывали недавно. Лучше другое про неё…
— А ты помалкивай, не перебивай старших, слушай — умнее от этого будешь! Так вот… Стоял сезон созревания дынь. А ты знаешь, что твоя прабабушка родилась в дынный сезон?
— Вы?
— Да, мой хороший, я. Может, потому и люблю дыни больше всего на свете. Говорят, человек походит на то время года, в котором родился. Вот я, видишь, какая? — маленького роста, не усохшая телом, несмотря на свои девяносто лет, Эътибар и правда в узбекском ярком широком халате и белом платке на голове чем-то напоминала круглую спелую дыньку.
Шахрух ласково прижался к своей любимой прабабушке.

— Так что я там тебе говорила? — поцеловав его в макушку, продолжила Эътибар свой рассказ. — Матери твоей, моей внучке, было года три тогда. Твоя бабушка, дочь моя Дарё — с детства умела красиво говорить, как вода в реке журчала её речь всегда — в то время училась в Москве, в институте, уехала на сессию, а Дилором осталась с нами.

В один прекрасный день расстелила я чистую скатерть и принялась раскатывать тесто на лепёшки. Тут в кухню вошёл твой прадедушка.

— Где твой ребёнок? — спросил он меня
— Наверное, корову пасёт, — ответила я ему, продолжая заниматься лепёшками.
Прадед твой ушёл, успокоенный. Я тем временем заложила лепёшки в печь, дождалась, пока они испекутся. Только принялась вытаскивать их, как снова прадедушка твой вошёл, а с ним и Абдукодир, деверь мой.

— Вернулся ребёнок? — спрашивают меня.
Я пожала плечами, протягиваю им готовые лепёшки, чтобы поели. Но прадед твой с такой злостью отшвырнул хлеб, что мне даже не по себе стало.

— Вот бестолковая! — закричал он на меня. — До еды ли сейчас, если ребёнок пропал!
— Да что ты, отец, — говорю я ему. — Куда ему деться? Наверное, у канала сейчас с коровой. Поешьте вы спокойно!

Но он с досадой отмахнулся и выскочил из дому. Абдукодир за ним.
«Спятил он, что ли? — подумала я. — Совсем из ума старики выжили! Он и без них вернётся. Будто в первый раз ушёл корову пасти…»

Испекла две партии лепёшек, лежу на террасе, отдыхаю, обмахиваюсь от жары. Тут снова прибегает мой муж со своим братом, взволнованные оба.

— Что ж ты лежишь, старуха, — кричат мне. — Ребёнка нигде нет!

Я поднялась, покачала колыбельку Дилором.
— Да придёт, куда он денется! Садитесь уже ужинать! — снова качнула кроватку.

А они на меня уставились, как на полоумную.
— Ты кого там качаешь? — с какой-то опаской спрашивает меня дед. — Пустую колыбель качаешь?
— Почему пустую? В ней же внучка ваша, Дилором, спит. Вы её своим криком вот-вот разбудите.

Онемевшие старики переглянулись, зачем-то в кроватку заглянули. А потом как расхохотались! Смеялись долго, как ненормальные. Тут уж я почти уверилась, что у них обоих с головой что-то неладное.

Сквозь хохот дед кое-как объяснил: он меня, оказывается, спрашивал, где наша маленькая Дилором. А я-то думала, что речь идёт о Махмуде, нашем ребёнке, который, как обычно, с утра ушёл пасти корову. Вот было смеху-то!

— Мой двоюродный дедушка Махмуд пас коров? — удивился Шахрух.
— А что тут такого? Конечно, пас. Ведь он, как и ты, когда-то был маленьким ребёнком, — улыбаясь, пожала плечами прабабушка.

— А я похож на своего прадедушку? — не унимался Шахрух.
— Брось, дитя моё, хватит тебе того, что ты похож на свою бабушку. Твой покойный прадед, её отец, был очень мудрым человеком, образованным, всеми уважаемым. Но всю жизнь оставался мечтателем, как его дочь, твоя бабушка. Он её сильно любил. Она вообще была для нас очень желанным ребёнком, но таким слабеньким, болезненным. Мы не доверяли её ни небу, ни земле. Верхом ли ехал отец, пешком ли шёл — Дарё всегда была у него на руках. В то время он был председателем колхоза. Однажды отправился в контору на собрание, где должен был осудить бездельников. Идёт по улице в тюбетейке — высокий, красивый, весь в мыслях о своём выступлении. Народ, попадавшийся ему навстречу, смотрел на него с удивлением и улыбкой, а он не замечал этих взглядов. Держит твой прадед речь на собрании, всех лентяев клеймит гневными словами. На самой высокой ноте он сорвал с головы тюбетейку и как хлопнул ею об стол! И оборвал вдруг свою речь. Смотрит на неё и молчит. Потом как захохотал — тюбетейка-то девичьей оказалась, перепутал впопыхах с дочкиной. И народ в зале засмеялся — все вздохнули с облегчением, гроза быстро промчалась. Так-то, малыш мой… таким вот был твой прадед.

— Эна, а я смогу, как мой прадедушка, стать председателем колхоза? — глазёнки Шахруха пытливо смотрят на умную, много повидавшую в жизни прабабушку.

— Э, мой дорогой, не нужно тебе это, совсем не нужно, даже не мечтай! Хоть и председательствовал мой муж, твой прадед, но был всю жизнь гол, как сокол! В тяжёлые времена мы жили. Народ в нищете и голоде бедствовал. И семья наша была не богаче других — всем, что имели, мы делились с людьми. Не простил бы нас Аллах, если бы мы ели больше и слаще других.

— А почему же сейчас у председателей много денег, роскошные дома? Посмотрите, даже их дети ездят на иномарках!

— Эх, дитятко ты моё! Такие деньги имеет тот, кто нечист на руку! На заработанные честным трудом машину не купить. Но Господь наш всё видит, помни это! Тех, кто неправедным путём разбогател и зазнался, он всё равно поставит на место! — нисколько не сомневаясь в собственной правоте ответила Эътибар и надолго замолчала.

— Жарко… Может, мне за мороженым сбегать, эна? — нарушил затянувшуюся паузу правнук. — Дадите мне денег?
— Любишь ты денежки, как я на тебя погляжу… — с напускной ворчливостью проговорила старушка, погрозив правнуку пальцем. — Загляни под курпачи и возьми, сколько тебе надо.

Мальчик сунул руку под стопку аккуратно сложенных стёганых одеял, вытащил оттуда деньги, пересчитал и протянул их прабабушке:
— Да тут и на одно мороженое не хватит! Вы не получили ещё пенсию?

— Получила, сынок, получила. Но вместе с почтальоном, принёсшим пенсию, пришли соседи, которым я одолжила деньги.

— И прошлую пенсию вы отдали людям в долг, я видел!

Прабабушка вздохнула, погладила правнука по голове:
— Отдала, что ж делать, если им моя помощь нужна! Это закон добрососедских отношений. Так мы жили тысячу лет назад, живём сейчас, и будем ещё долго жить с благословения Аллаха. Без взаимовыручки между соседями на улице и в махалле жить невозможно. Благое дело — дать соседям взаймы. А они обычно возвращают свои долги, не сомневайся. У нас в народе говорят: «Друзья, ведущие взаимные расчёты, неразлучимы». —  Эътибар снова задумалась о чём-то, видно, всколыхнулось в душе какое-то воспоминание. — Налей-ка мне чаю, детка.

Шахрух легко подскочил, словно давно дожидался этой просьбы, подошёл к дастархану, бросил щепотку зелёного чая в заварник, залил его кипятком. Он умел готовить чайный напиток. Как самому молодому в доме ему уже не раз доверяли кайтар, древний ритуал разлива чая. Трижды Шахрух наливает в пиалу из заварника чай и выливает обратно, как положено. Первая пиала — это мутный сай (маленькая речка). Это ещё не чай — ни цвета, ни запаха, так, мутная водичка. Вторая пиала — аромат встречай. И только третья пиала — настоящий напиток, способный утолить жажду даже в самый жаркий день. Наполнив пиалу на треть, мальчик подал её прабабушке. Та, сделав несколько глотков, вернулась к прерванному разговору.

— Дать в долг — благое дело. Делись с ближним, даже если ты сам не богат. Лучше бедный благодетель, чем богач, не совершающий добрых дел. Покойный твой прадед всю жизнь славился своими добрыми делами. Народ его по сей день помнит!

— Эна, а вот вы проклинали однажды его, я знаю! — лукаво заблестели глазёнки Шахруха.

— Было дело… — улыбаясь, согласилась Эътибар. — Давняя это история. Я ведь тебе рассказывала её однажды.

— А я бы ещё раз послушал.

— Ну, слушай, коль тебе это интересно. Стояла ранняя весна, снег не растаял. Мы ещё и печку топили тогда. Я стирала. Бабушка твоя, Дарё, была маленькой девочкой, но помогала мне вовсю. Очень ей это нравилось. Обычно я стирала, а она наливала воду и распевала песни, чтоб мне веселее было. Вот и в тот раз мы, натаскав воды из арыка, развели с ней стирку. Отец, прадед твой, сидел в этой же комнате и читал книгу.

То ли ему надоело слушать нашу болтовню с дочкой, то ли книгу дочитал, но встал он, наконец, из-за стола и ушёл задать коровам сена. Слышу, кто-то постучал в ворота. Поняла, что пришёл один голодранец, слышу — разговаривают они. Потом прадед твой вошёл в дом, надел чекмень**, на террасе похлопал тюбетейку, отряхивая. А как из дому ушёл, я и не заметила — дочка, бабушка твоя, то болтала, то песни пела, а я то разговаривала с ней, то слушала. Ох, и болтушка она была! Да и песни хорошо пела, голосочек звонким был у неё.
Закончила я стирку. Говорю Дарё: «Давай, доченька, полощи бельё, а потом по одной вещичке развесь на улице на проволоке». Она всё прополоскала, идти на улицу — а дверь открыть не может. Я решила, что у неё силёнок не хватает, поспешила к ней на помощь. Толкаю изо всех своих сил, а дверь-то снаружи заперта! Я испугалась: кто бы это мог сделать?! Потом сообразила, что муж мой это сотворил! Уж я так ругалась, так бранилась! Аж горло сдавило мне не то от крика, не то от злости моей! Целая корзина белья, в доме парно, воздуха не хватает! А ведь я ещё собиралась сходить к старшей невестке! И понимаю, что кричать бестолку — на улице никто не услышит, забор высокий. На окнах железные решётки. И, как на грех, никто не приходит. То от гостей, бывает, отбою нет, а тут никто не идёт! Всё на свете прокляла я в тот момент, особенно мужа.

—  А как вы его проклинали, какими словами?

— Да всякими, милый ты мой! Я горячей в молодости была, вспыльчивой! А тогда даже всплакнула, себя жалея. Думаю, что за жизнь у меня такая? Будь проклята она! Прозябаю в нищете с таким мужем. Сама сирота, уйти некуда. Только дядья остались, они безжалостные, не дадут мне никакой жизни. Дочке говорю: «Дарё, отец твой, наверное, в Чуст уехал». А она: «Через неделю вернётся?» От её слов совсем худо мне стало. Пуще прежнего причитаю: «Не знаю я! Ничего не знаю! Уходит — не говорит, приходит — не говорит, истлеть бы ему в могиле! Не будь я такой несчастной сиротой, разве вышла бы замуж за этого человека? Да и свет клином на нём не сошёлся! Аллах, давший мне в мужья такую бестолочь, наверное, видит сейчас сверху меня, беднягу! Неужели не сжалится он надо мной?! Жёны нормальных мужей собрались, плов поели и уже разошлись по домам, довольные, а я сижу тут, гляжусь в грязную воду! И что же нам с тобой делать теперь, доченька?!» — «Хватит его проклинать, мама! Придёт он скоро, куда ему деваться?». Только Дарё произнесла эти слова, как дверь открылась. Явился наш кормилец! «Ой, ты была дома?» — удивился он, увидев меня. «Нет, я была в могиле!» — с досадой ответила я ему. Покойный твой дедушка засмеялся, весёлым человеком он был: «Тахир прибежал, сообщил, что всех созывают на плов к Рахиму, и я пошёл. Съев половину, вспомнил, что запер дверь в доме. Я тут же вскочил и заспешил домой, к вам. Слышу, здесь мать соловьём заливается!» — «Папа, это она уже успокоилась немного. А что тут было… Чего я только не наслушалась о тебе!» — подлила масла в огонь дочь.

Прадед твой был человеком широкой души. «Согрей вчерашний плов и завари чай!» — велел он дочери. Тут уж я взвилась как ужаленная. «С каких это пор вы стали есть вчерашний плов?! Сейчас приготовлю свежий!» Прадед твой будто не слышит меня, посмеивается. Сил у меня тогда было много, не то что сейчас. Замесила тесто, испекла хлеб, приготовила плов. Нынешняя молодёжь хлеб не печёт, покупает в магазине. Лентяи!

— Мы тоже хлеб покупаем, — вставил Шахрух.

— Если всё покупать, денег не хватит. Скажи папе, пусть лучше купит мешок муки. Можно и в газовой духовке испечь вкусные, красивые лепёшки. Скажешь папе, голубчик?

— Скажу, скажу! А вы, эна, про ум рассказ не закончили. Забыли?

— Ох, ты мой дорогой, конечно, доскажу! Сейчас доскажу. Я и сначала начать могу. Оказывается, Всевышний даёт человеку ум четырежды. Первый раз — в твоём возрасте, в десять лет. Второй — в возрасте твоего двоюродного брата, в двадцать лет. Третий — в возрасте твоей матери, в тридцать. Четвёртый — в возрасте твоего дяди, в сорок. А теперь слушай главное. Потом Создатель начинает отнимать ум. В пятьдесят лет — человек становится рассеянным, потому что лишается первого ума. В шестьдесят уходит второй ум. И так, чем дальше, тем больше. Старость подступает всё сильнее. И, сынок, самое худшее наступает в семьдесят лет, оказывается — старость полностью овладевает человеком, нападает на него, словно враг. Тут уж многое забывать начинаешь. Ты сиди тихонько, дитятко моё, не вертись и не перебивай меня. Хорошо? Я и так с трудом подбираю слова. Вот и четвёртому уму пришёл черёд уходить, последнему. В восемьдесят лет его человек, кажется, сам выбрасывает, до того немощным становится, в ребёнка снова превращается. Всё забывает!

— Вы обманываете меня, наверное, эна! Вы ведь такая умная, столько сказок и историй мне рассказали! — искренне не верит ей правнук.

— Голубчик мой умненький! Да я не помню уж, что в обед ела, с кем встречалась вчера! Путаюсь, когда намаз совершала — сегодня или накануне — и на всякий случай совершаю его ещё раз. Что сейчас происходит, забываю, а вот то, что было в молодости, чему училась — будто в скале вырублено. Видишь, ни дряхлость, ни старость не помеха памяти о том. Вот и выходит, что смолоду нужно хорошо учиться. Учись, мой дорогой, сейчас, пока молодой!

— Эна, да сейчас никто не учится, все думают, как денег заработать побольше! — убеждает прабабушку Шахрух.

— Мой жеребёночек, ласковый, несмышлёный! Ты телевизор смотришь? Показывают там, что нужно учиться! Все умные люди учатся, и ты, детка, учись! Твой прадедушка священный Коран знал наизусть, пятикратно совершал намаз. Он и кириллицу отлично знал. Бери пример с него, а не с тех нынешних молодых, которые только за деньгами гонятся. Учись, дитя моё, учись! Пока время тебе благоволит, иди и ты ему навстречу. И внуки твои, и правнуки пусть учатся! Кто получит знания, тот не будет жить в нужде, поверь мне! А вот уж когда постареешь, как я, начнёшь терять разум, будешь сказки рассказывать…
Глубоко о чём-то задумалась Эътибар. Наверное, в какой-то свой разум вернулась памятью. Очнулась, взглянула на притихшего правнука.
— Ох, жеребёночек мой, вот ты и уснул под песню старости. Спи, набирайся сил да ума, любимый мой!

Перевод с узбекского Ольги Прилуцкой

*Эна — матушка, любовное обращение к старшей по возрасту родственнице
**Чекмень — верхняя мужская одежда, что-то среднее между халатом и кафтаном