За гранью срыва

Вечером я заглянул к товарищу. Мы посмотрели футбол по ТВ. Потом поужинали. Стол был обставлен не ахти какой снедью, но по тем временам редкой – финской колбасой, привозными крекерами, немецким пивом. Хозяева постарались. Страна переживала экономический кризис, население сильно нуждалось. Сам я, социолог из отраслевой службы, зарабатывал где-то два доллара в месяц в пересчёте с национальной валюты.
Хозяин решил проводить меня до метро, пройтись для моциона. Вечер был тихий. Мой приятель жил в Ваке, в фешенебельном районе. Мерное освещение витрин магазинов, приглушенная иллюминация улицы придавали мягкость вечеру поздней осени. Огромные платаны осеняли улицу. С тёмной вышины они изредка роняли листья. По ней по дороге, шелестя, не спеша проехало один-два автомобиля. Было довольно пустынно. Впереди на расстоянии виднелась фигуры мужчины и женщины, прогуливавших таксу. Мы, умиротворенные, шли и говорили вполголоса...
Вдруг окрестности огласило гиканье. В метрах пятидесяти от нас во весь опор пронеслись девочки-подростки. Сразу насторожило истерическое отчаяние в их крике. Они перебегали от одного торгового лотка к другому, сметали с них товары, что под руку попадалось, иногда бесполезные вещи, и стайкой продолжали быстро перемещаться. Торговцы бросали им вдогонку проклятия и наводили порядок после набега. Запомнилась высокая крупная девочка с всклокоченными чёрными волосами и румянцем от возбуждения на белом лице, в её вопле была животная витальность, неудерж. На какой-то момент она остановилась, обернулась. Её глаза горели от крайней степени ажитации, в словах была демонстративная развязность, агрессия...
Мы попытались урезонить её, успокоить, она отвернулась и бросилась догонять подружек. Наблюдать такое в элитном районе города было в диковинку.
- Несчастный ребёнок! – произнёс мой приятель, -  её мать умерла в эмиграции, отец завёл бизнес. Прогорел и покончил собой. Так и осиротела.
- Знамение нашего времени! Совсем недавно семьи этих девочек были благополучными, интеллигентными, которые в одночасье потеряли всё, - добавил мой собеседник.
- В социологии это называется утратой статуса. У этих подростков нет ещё привычки к несчастью, сказал я, - это собственно - не шайка. Обрати внимание – в группе сплошь девочки. Она совершенно спонтанная, все как в нервном кризе.
Довольно скоро крики прекратились. Когда подоспела полиция, на перебой шумели владельцы лотков. Судя по всему стражи порядка знали кого искать.

Через некоторое время в том же Ваке я стал свидетелем сценки. Девочка,  маленькая, исхудавшая, в поношенном свитере сидела на ступеньке подъезда. Я обратил внимание на правильные черты её лица. С ней разговаривала, по-видимому сверстница. Из их разговора следовало - они встретились после некоторого перерыва и случайно. Сверстница с ужасом смотрела на девочку в свитере. «Как же так! Как же так!» — приговаривала она, чуть не плача. А та несчастная смотрела зверьком и при виде жалости, какую проявляли по отношению к ней, ещё более ужесточалась.

Я предположил, что  этот подросток мог быть  из той самой стайки налётчиц,  когда позже смотрел сюжет по ТВ — некая неправительственная организация работала с педагогически запущенными детьми. Вижу, берут интервью у знакомой мне той крупной высокой девочки — она показывала руки, алые порезы на запястьях, свидетельства попыток суицида. Они явственно  жутко проступали на её белой коже. На втором плане у стола сидела другая девочка, та худенькая и в том же свитере. Её взгляд был спокоен и сосредоточен. Она рисовала. Я ещё подумал, что рисование могло быть для неё обычным занятием в её некогда благополучном детстве.
Судя по  всему, НПО по составу была элитарной, состояла из «вакинских» и категория, с которой они работала находилась в пределах доступности.

Прошло несколько лет, положение в стране несколько улучшилось. Надеюсь, что полегчало и тем девчушкам. Ничего конкретного я не знаю. Мой приятель, их сосед по району, тоже.