Камера тихих пыток. Полька

Никитья Руслановна, закончив наматывать свежую желтоватую портянку на свою ногу, громко и чисто рыгнула, неожиданно развеселив саму себя; с пол-минуты тряслась от смеха, а затем ещё и хрюкнула, тоже ненарочно, а потом хрюкнула опять, но уже нарочно. Много ли нужно пожилой бездомной женщине для счастья? Полька, сидел напротив, на фанерном листе, покрытом тряпьем, и сдержанно ухмылялся.

— Так-то пошибче будет. - бормотала Руслановна, разглядывая и пощупывая свои опухшие ноги, обмотанные портянками чуть ли не до колен. - Нет, туго, ****ь, никак не наловчусь. Так-то, Полёк. Для чего русская баба на свете живёт? А?

Полька осторожно изменил спектр ухмылки, но молчал, одним глазом косясь на корячащуюся женщину, а другим - пытаясь коситься на косящийся над ними потолок, прогнувшийся потолок подвала, где они жили. Возможно, этот хрущ и не дождется своего скорого сноса, а рухнет сам по себе. И пожалуйста. И *** бы с ним, и со всеми нами.

— А живёт русская баба затем, - рыхло продолжала Руслановна, - шобы на старости лет вот так вот сидеть и зырить на гнойные ножки свои, шоб ссать под себя, ласковую; живёт русская баба затем, шоб ей потом некого было на скаку тормозить и шоб не было избы, шоб тушить иё, и шоб выгнали иё дети из дома, главное - по закону прогнали, беспалевно, - шоб соседи не видели; шоб я им, паскудам, бельма, рОдным, не выжгла материнские на прощанье, шоб меня как будто никогда и не было! Гной от гноя моего - где ж вы теперь, дети!

Полька молчал, сидя на тряпье в позе раздавленной кувшинки. Густой аромат никитьиных ног рифмовался с подступающими  вечерними сумерками и тонким шипом вишнёвого "Алко". Всё было хорошо в мире; шуршали хранители земли русской - тараканы, и это было счастье. Но Руслановна разошлась:

— А ты, Полька - ****юк ****ый. Кому-кому, а тебе бомжевать сам бох велел. Ты где работал раньше? В мусарне. Тебя даже оттуда и то турнули, это ж как постараться надо! Тебе всё похуй. Поколение похуистов! Вот поэтому и забывают дети матерей: вам, козлам, на всё насрать. Страну - просрали, Родину - в ломбард сдали, под такие проценты, шо удавиться проще, чем назад вернуть; грузинский чай - где ты?; сахалинский мамонт - куда ты делся?; вечный двигатель-холодильник "Минск" - на какую пласмаску тебя эти хмыри променяли?; болгарская граппа? - нет, ****ь, - вишнёвый, сука, блэйзер! Даже не блэйзер, а "Алко"! Олимпиада в СочАх... Да в ****у! Полстраны на улице живёт, а они тут выёбуются! ****оболить-то научились... Крым? Да *** с ним!

В женщинах-бомжах печально ещё и то, что со временем они начинают рассуждать совершенно по-мужски, и тем самым окончательно теряют свою реликтовую магию, от которой сходят с ума самые рациональные ***. Полька молчал. Мелко хлебнув из бутылки, он передал Руслановне, приподнялся как гусеница, и поменял позу с "раздавленной кувшинки" на "одуванчик в дадзэне". Женщина, как бы нехотя приняв бутылку, отвернулась в сторону, быстро и нервно припила и поставила бутылку возле себя, так и оставшись сидеть к Польке полубоком. Странно и трогательно: у бабы ничего не осталось, - сплошной комок боли и недоразумений: ноги гниют, сама живёт в подвале словно гигантская мокрица, - а пить всякую гадость до сих пор стесняется, даже при своих. Дело, может, даже и не в том, что пить гадость стесняется, а в том, что другие это видят: когда человек страдает долго и регулярно, то потихоньку стремится соблюсти чистоту своей боли, отвергая любое посредство и участие, мол, - да, мне конец, а я вот с достоинством выдержу, и чихать хотел на всё на свете, а сдохну - так что ж! И вовсе не нужна мне ваша синька и ваша шала и ваше всё! Вы меня довели до такой жизни - а ну и пусть! Я обойдусь без всего, я хоть и скатился, а всё-таки ни от чего не завишу, а вы все гниды и лицемеры.

А в то же самое время этот же самый страдающий человек не такой уж и гордец, не такой уж и аскет, каковым хочет себя показать: ему на самом деле очень нужна и ваша синька, и ваша шала, и ваше всё, только чтоб никто не видел, что страдалец вместо того чтоб смиренно страдать, точно так же пьёт и курит - как самые обыкновенные люди, и, стало быть, не такой уж у него и сильный дух, и страдает он скорее всего не от чужой несправедливости, а больше от своей слабости. Страдающий человек хочет делать свои грязные делишки не то что бы в одиночестве, а чтоб сам момент прихлёба не был заметен. "Отвернитесь, я пью потому что вы мне дали, я из-за вас, а так - мне не надо". А ещё: когда человек часто повторяет слово "лицемер" в своей речи, то это верный признак того, что он несчастлив.

Полька сообразил, что Руслановна хочет допить "Алко" в одиночестве, но потом ей непременно потребуется компания, уже через час и потребуется. Лучше на время свалить, пройтись, к примеру, на пятачок: Фикс прайс ещё должен быть открыт, - охранник внутрь не пустит, но бухла за налич вынесет, даже аскать не надо: в кармане почти две сотки. А не уйдешь сейчас - так Руслановна мозг выебет своим бредом. А уйдешь, но не вернешься скоро, задержишься - ещё больше выебет. Полька вздохнул: бабы есть бабы. Пошуршал спичками, зажег керосинку, протянул её Руслановне, затем зябко поднялся, хрустнув в пяти местах, и, бросив: "Скоро", поковылял к выходу. Руслановна не нашлась, что сказать ему вдогонку. Она поняла, что Полька разгадал её состояние, и внутренне была благодарна ему. Каждому хочется немного побыть наедине с собой и с бутылкой вина, даже если ты бомж, а в бутылке - вишнёвое "Алко".