На дне. Гл. 2

Гл.2

Аня отсутствовала пять дней. Я нисколько не волновалась по данному поводу, наоборот, радовалась и где-то в глубине души очень надеялась, вернее, сильно хотела, чтобы она не возвращалась вообще.

Я дорожила должностью. Но, попробуй навести порядок, если у тебя на территории живет БОМЖ. Это не просто головная боль,  каждодневная и ежечасная, это настоящая проблема не только для меня, но и всего обслуживающего персонала вокзала.

Собак забирают в приюты, Аня не нужна никому. Она не просто источник всех возможных инфекций, она неизлечимо и смертельно больна и ее отказались лечить все врачи. Даже милиция не оставляет ее в дежурной части, хоть и забирает по  звонку, но к ночи отпускают восвояси. В ночлежку, единственную в городе, где хотя бы кормят, ее тоже не берут…

Ей помогали все работники вокзала, пытаясь пристроить бедное создание. Чаще всего из сострадания, как и я. Не собака ведь, хотя и животных жалко, а человек, к тому же девушка еще очень молодая. В конечном итоге все опустили руки. Бесполезно все.

Тетя Надя, наша уборщица, которую никто не называет по имени отчеству, нашла для Ани место в церкви. Там у нее была бы своя коморка, постель, еда и одежда. Конечно, какой-то посильный круг обязанностей пришлось бы выполнять тоже, но Аня у нас человек свободный…

Однажды девушку забрали с собой в деревню двое старичков пристойного вида, сжалившись над голодной и раздетой сиротой. Не знаю, на что они надеялись. Возможно, хотели посильной помощи в обмен на кров и еду, которую со щедростью души предоставили незнакомому человеку.

Отмыли, одели, накормили досыта. И что же наша Аня? Украла у стариков все их сбережения и исчезла в неизвестном направлении. Расстроенные, они даже заявлять на нее не стали. Я понимаю ту горечь, которую испытали пенсионеры в тот момент, когда поняли, чем она отплатила за безграничную доброту.

Что-то подобное испытала и я, когда на шестой день после чудесного преображения нашла Аню на привычном месте в полной отключке, полураздетую, в луже собственных испражнений. Из моей одежды на Ане осталась лишь футболка и мокрые штаны. Ни свитера, ни пальто, ни сапог.

«Господи! Ну как же так?»

Все слова где-то растерялись, да и бесполезно ей что-то говорить в такую минуту, она невменяема, раз не слышит позывов собственного организма. Вызвав «102», сдала ее в милицию. За маргиналом, если он ничего не нарушает, не приезжают. Но в данном случае есть основание – «антисанитарное поведение». Это все, что можно сделать в подобной ситуации.

На следующий день от следователя РУВД я узнала в подробностях, где Аня оставила одежду. В тот же день, когда я ее переодела, вымыв (о, чудо!) голову жидким мылом из дозатора в туалете, причесавшись, в новом своем наряде, вечером девушка пошла в кафе.

Ни у официанта, ни у других работников кафе и мысли дурной не возникло в отношении посетительницы, внешность в порядке, а бледность и худоба нынче в моде, многие себя до такого состояния доводят всевозможными диетами.

Сделав заказ, в котором, кроме горячей пищи, в обязательном порядке значилось спиртное, она устроила себе настоящий праздник. В конце вечера, изрядно насытившись и допив заказанную водку, оставив вещи на стуле, чтобы не вызвать подозрений, она вышла налегке, якобы покурить… 

К сожалению, все успели выбросить до того, как я связалась с директором кафе «Печки-лавочки». Очень жаль, пальто было теплым и в хорошем состоянии, да и куплено не на рынке. 

- Вы накормили БОМЖа, - сказала я по телефону владельцу заведения, представившись.

- Вы хотите сказать, что та молодая особа, которая сделала у нас заказ на шестьдесят рублей (белорусские деньги, в эквиваленте тридцать долларов США – прим. автора), БОМЖ? – голос на другом конце провода выражал крайнее удивление. – Мы просматривали камеры наблюдения, она… прилично одета, причесана… молодая, красивая…  А вы, простите, Светлана Владимировна, ей кто приходитесь?

- Кто я ей? – предвкушая, что мой собеседник еще больше удивиться, я назвала причину, по которой выясняю обстоятельства происшествия в кафе. – Начальник вокзала, на котором живет «эта преступница», «прописка» у нее тут постоянная, я бы так сказала. А в милиции разве вам об этом не сказали?

- Нет, они приняли заявление и пока все.

- Ну, радуйтесь. Я вам могу даже подсказать, что Аня, так ее зовут, сейчас у них в милиции. Только, денег у нее все равно нет, так что ущерб возмещать будет нечем.

«Даст Бог, посадят», - подумала я с радостью, ведь для нее, пропадающей, тюрьма могла бы оказаться спасением.

Увы, мое ликование оказалось преждевременным. Узнав, что правонарушение совершила голодная бездомная девушка, хозяин кафе отозвал свое заявление в тот же день и Аню опять отпустили.

- Где одежда, которую я тебе дала? – набросилась я на сгорбленную от холода Аню, как только нашла ее утром следующего дня. – Ты была тепло одета, и, если бы не твое тупое упрямство и пагубные пристрастия, сейчас ты не корчилась бы и не дрожала, как осенний лист на ветру. Издохнешь здесь от мороза, вот прямо на этих ступеньках зимой найдут твое окоченевшее тело! Ты слышишь меня? Добрые люди делают все, чтобы тебя спасти, а ты… ты!...

Казалось, все аргументы исчерпаны, у меня закончились приличные слова, а дальше я не имела права произносить вслух то, что вертелось на языке. Как известно, есть и другие выражения в нашей речи…

Когда я в сердцах указала на ступеньки, как место ее последнего вдоха, Аня заплакала. Это ужасно. И видеть это, и все понимать, и рассказывать такое.
 
Кто-то скажет: это просто водка, не настоящие слезы, проливаемые человеком в минуты сильнейшего потрясения. Я видела другое – ей себя жаль и она не хочет умирать. Ведь ей только двадцать четыре, это так мало, по сути. Так почему же, почему не борется, не пытается что-то изменить?! Риторический вопрос.
 
Да, можно много говорить о выборе, который человек делает самостоятельно. Есть неизлечимые болезни у детей, рак, например. Вот, кого следует жалеть, что не жили, не видели ничего и уже приговор, но только не таких, как Аня. Она не заслуживает жалости. Только почему так сжимается сердце, когда я вижу ее потухшие глаза, очень красивые глаза, карие, с густыми черными ресницами?

Ее конец предсказуем, врачи еще год назад оставляли ей несколько месяцев жизни. У Ани цирроз печени, гепатит С, бытовой сифилис, целый букет вирусов, передающихся половым и бытовым путем …

Она – угроза для окружающих ее людей. Это вокзал, здесь взрослые и дети, они прикасаются к ручкам дверей, которые она открывала, сидят на скамейках, на которых, возможно, еще вчера Аня оставила свои следы…

Тетя Надя тщательно следит за чистотой на вверенной территории, другие уборщицы не так аккуратны, но, разве вода и тряпка спасет от случайно занесенной заразы, если на вокзале на постоянной основе живет БОМЖ.

- Я привезу тебе с дачи старые куртки, - говорит мне мама, выслушав мой очередной крик души. – Их все равно никто не носит, только место на вешалке занимают, а выбросить не доберусь. И ничего, что они твоей бомжихе не по размеру, тем лучше, не пропьет.

- Мама, она все пропьет! – упавшим голосом сообщаю я непреложную истину, ведь, и правда, пропьет.

- Я не пойму, - в разговор включается отец, - что должно произойти в жизни такого, чтобы в двадцать четыре года человек опустился на самое дно?

Он не понимает. И я не понимаю. Наверное, следует рассказать все, что мне известно о судьбе Ани. Может быть, мы вместе поищем ответ. Только… найдем ли?

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2019/11/13/1278