Глава 4. Непрошенные гости. Сентябрь 43-го года

               
                I

    Командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн поприветствовал Гитлера, который быстрой, суетливой походкой, держа руки за спиной, вошёл в комнату, расположенную на втором этаже здания бывшего училища имени Ворошилова в городе Запорожье, где в настоящий момент, 8 сентября 1943 года, находился штаб командующего группой армий «Юг». Фюрера сопровождали генералы Курт Цейтцлер и Альфред Йодль. За ними с пятисекундной задержкой в дверях появился ещё один генерал – Вальтер Буле. В комнате, кроме Манштейна и его подчинённых генералов, находились также командующий группой «А» фельдмаршал фон Клейст и командующий 17-й армией генерал-полковник Руофф.
    Манштейн широким жестом пригласил вошедших подойти поближе к столу, всю площадь которого занимала карта, и начал докладывать обстановку.
    Ситуация на тех оборонительных рубежах, что удерживала группа армий «Юг», была близкой к критической.
    Это было уже третье за двенадцать дней совещание, проводимое фюрером с командованием группы армий «Юг». Первое он провёл 27 августа в Виннице в ставке «Вервольф» (Волк-оборотень), куда был вызван Манштейн с подчинёнными ему командующими армиями. Тогда Манштейну, докладывая о масштабном наступлении русских, удалось убедить фюрера в том, что основной удар противник наносит именно на юге, поэтому намеченное ранее усиление его группировки частями и соединениями из групп армий «Север» и «Центр» необходимо продолжить. Хотя Гитлер так и не признал приведённые командующим цифры о соотношении сил и заявил, что боеспособность войск противника невелика, а оборонительный рубеж под названием «Восточная граница Великой Германии» непреодолим, но всё же дал указание начальнику генерального штаба сухопутных войск Цейтцлеру обратить внимание на этот вопрос и передать Манштейну отдельные части с групп армий «Север» и «Центр».
    Дальнейшее ухудшение обстановки и медлительность выполнения решения по выделению необходимых подкреплений заставило Манштейна 3 сентября снова вылететь в ставку фюрера, на этот раз в Восточную Пруссию, где находилась ставка под названием «Вольфсшанце» («Волчье логово»). И снова его встреча с Гитлером оказалась безрезультативной, так как фюрер заявил о невозможности снять силы с других театров военных действий. Русские действуют безграмотно, не сосредотачивая усилия на основных направлениях, и наступают почти на всём Восточном фронте.
    А вчера Манштейн был вынужден снова напомнить о себе и проблемах своей группы войск, направив телеграмму, в которой указал, что противник ввёл против группы армий «Юг» 55 дивизий и 2 танковых корпуса, и без принятия срочных мер уже не обойтись.
    Вот поэтому Гитлер и прилетел сегодня к Манштейну в Запорожье, чтобы на месте попытаться разобраться в сложившейся обстановке.
    Судя по сегодняшнему докладу Манштейна, войскам Красной Армии под командованием генералов с трудно произносимыми и незапоминающимися фамилиями Малиновский и Толбухин удалось прорвать сложный оборонительный рубеж вермахта «Миус-фронт» и подойти к третьей линии, официально именуемой «Миус-2», тянувшейся вдоль реки Кальмиус от Сталино до Мариуполя. Противник пробил брешь шириной 45 километров на северном фланге 6-й армии, где сражались остатки двух немецких дивизий. Предпринятые контратаки небольшими танковыми силами на этом направлении закрыть эту брешь не смогли. Необходимо принять решение об отводе северного фланга группы на рубеж Мелитополь-Днепр. Кроме того, крайне важно одним корпусом из группы армий «Центр» прикрыть стык с 4-й танковой армией, а также подтянуть не менее четырёх дивизий для обеспечения переправ через Днепр.
    Гитлер понимал, что чаша весов на Советско-германском фронте после битвы за Сталинград и сражения на Курской дуге качнулась в пользу Красной армии. Противник пришёл в себя после поражений начального периода войны, запустил эвакуированные заводы, переправленные за Урал, и призвал в 1943 году почти 1,5 миллиона солдат 1926 года рождения. Ресурсы Германии и её союзников оказались более ограниченными. Привычное превосходство германских войск на полях сражений сошло на нет. Признавал фюрер и то, что причиной всех проблем сегодняшнего дня является невыполнение плана «Барбаросса», который, используя стратегию и тактику молниеносной войны, был рассчитан на разгром Красной Армии в западных округах в течение двух-трёх недель. К исходу трёх месяцев в 1941 году немецкие войска должны были выйти к Северному Кавказу, Донецкому бассейну и в Центральный промышленный район, захватив Киев, Москву и Ленинград. Война должна была закончиться ещё до наступления холодов. А она не закончилась! И теперь обычными силами, и средствами в этом затянувшемся противостоянии с Советами уже не обойтись. Как сейчас, когда превосходство люфтваффе в воздухе стало трещать по всем швам, нужен первый в мире реактивный истребитель. На Германию работает практически вся Европа, значит, и её лучшие умы работают на нужды фронта. А темпы по созданию реактивного самолёта недостаточны. Ещё год назад состоялся первый испытательный полёт турбореактивного истребителя Ме 262, а наладить его серийное производство всё никак не удаётся. Остаётся надеяться на «оружие возмездия», которое усиленными темпами создаётся в ракетном центре Пенемюнде под руководством профессора Вернера фон Брауна, на мощные, практически непреодолимые, глубоко эшелонированные оборонительные сооружения, называемые «Восточным валом», и, конечно же, на неукротимый дух и стойкость солдат и офицеров вермахта. В августе англичане совершили ужасающий воздушный налёт на Панемюнде. Под их бомбами погибло почти 700 человек, работающих над новыми ракетами. Но сам профессор Браун не пострадал, и последствия той бомбардировки почти удалось ликвидировать.
Гитлер не очень внимательно слушал обстоятельный доклад Манштейна, потому что помочь войскам на данном этапе он мог разве что призывами не падать духом, держаться изо всех сил, так как падение Донбасса, а также Мариуполя и Запорожья, не просто городов, а мощных оборонительных узлов, приведёт к тому, что южный фронт рухнет и откроется дорога на Крым.
    Нет, это не катастрофа, а просто – очередная большая неприятность, временное затруднение. Великие цели невозможно достичь без временных неудач и жертв. Гитлер верил в своё великое предназначение и провидение, ведущее его по жизни. То, что он вообще остался жив и дееспособен после многочисленных покушений на свою жизнь, как и то, что ему удалось живым вернуться из кровавой мясорубки Первой мировой войны, где он был всего лишь ефрейтором, так сказать, пушечным мясом, – разве это не подтверждение силы его провидения, неуязвимости от ударов судьбы. Когда его осенью 1914 года рядовым солдатом отправили на Западный фронт, то уже на десятый день он получил звание «ефрейтор», а на девятнадцатый – его перевели связным в штаб полка. А это уже другая служба, другой уровень игры в рулетку с судьбой.
    Мать Гитлера, будучи верующей женщиной, очень хотела, чтобы её сын стал священником, поэтому отдала его в приходскую школу при монастыре. Но её мечте не суждено было сбыться, поскольку через какое-то время того отчислили за неподобающее поведение, точнее, за курение в саду монастыря, хотя впоследствии заядлым курильщиком   он так и не стал, впрочем, как и истинно верующим.
    В свою великую миссию он окончательно поверил, когда в 1914 году на нейтральной полосе, будучи раненным, лицом к лицу столкнулся с английским солдатом. Силы у Адольфа были на исходе, их не хватило даже на то, чтобы поднять своё ружьё и выстрелить первым. А англичанин, сытый и довольный, навёл свою винтовку на тощего, измождённого и к тому же раненого немецкого солдата, целясь прямо ему в голову. Гитлер не стал закрывать глаза в ожидании выстрела. Он просто смотрел прямо перед собой в направлении прижмуренного глаза английского солдата. Пауза затянулась. Англичанин опустил винтовку и кивнул головой этому усатому заморышу, мол, иди туда, откуда пришёл и не попадайся мне больше на глаза. Адольф благодарно кивнул в ответ и побрёл в направлении своих позиций.
    В 1918 году Гитлеру попалась на глаза статья в английской газете, в которой говорилось о национальном герое Великобритании, кавалере высшей военной награды страны – Креста Виктории, сержанте Генри Тенди. Тут же было размещено фото бравого сержанта, в котором Гитлер узнал своего спасителя. Во время встречи с премьер-министром Великобритании Чемберленом в 1938 году Гитлер рассказал об этом случае и попросил передать Тенди свои наилучшие пожелания и благодарность, что и было сделано.
    У фюрера в запасе был ещё один грандиозный план, о котором утром перед вылетом в Запорожье ему доложил подробно, во всех деталях Отто Скорцени. По донесениям агентов осенью 1943 года в Тегеране должна состояться встреча «Большой тройки» – руководителей СССР, Великобритании и США. И Отто Скорцени по поручению Гитлера давно разрабатывал план покушения на лидеров антигитлеровской коалиции, а, если получится, то и их пленения. Для этого уже были предприняты практические шаги: в окрестности Тегерана высадились 6 радистов с радиостанциями, в город к уже имеющейся агентурной сети направлены новые агенты, были также получены подробные внутренние схемы посольств. К посольству Великобритании примыкало старое кладбище, и этот факт можно было использовать в своих целях, как и то обстоятельство, что американское посольство находилось на окраине города. На самом заключительном этапе операции планировалась высадка большого десанта под руководством лично Отто Скорцени. При положительном исходе такой операции, в результате которой обезглавливалась антигитлеровская коалиция, обстановка на фронтах кардинально поменялась бы, об открытии второго фронта пришлось бы забыть. А какой эмоциональный подъём воцарился бы как в Германии, так и среди её союзников, не говоря уже о войсках. Да какой там второй фронт? Ещё 24 июня 1941 года в газете «Нью-Йорк таймс» сенатор Гарри Трумэн заявил: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и таким образом пусть они убивают друг друга как можно больше». Надежда на раскол в антигитлеровской коалиции не покидала с тех пор фюрера. Ничего за два года так уж существенно не изменилось! Да, 7 декабря 1941 года США официально вступили во Вторую мировую войну. Но американские фирмы, как работали в Германии, Японии, Италии, так и продолжают работать. Даже создание таких ракет как «Фау» не обходится без американского участия. Счётные машинки, телефоны и другие средства связи, в том числе и спецсвязи, а также агрегаты и комплектующие для ракет «Фау» поступают из Америки. Деньги ведь не пахнут!
    Хотя две недели назад на конференции в Квебеке (в преддверии трёхсторонней встречи в Тегеране) Рузвельт и Черчилль смогли договориться о смягчении своей политики по отношению к Сталину, ситуация может обостриться в любой момент. А если всё задуманное Скорцени свершится в Тегеране, то кардинально изменится вообще всё. Никто сейчас не может предугадать всех последствий, но всё равно они будут в пользу Германии.   
    Правда, сразу после доклада фюреру Скорцени вылетел сначала в Италию, где в заключительную фазу вступала операция «Дуб» по освобождению Муссолини. Эти «макаронники» так и не научились толком воевать. Стоило американцам и англичанам немного поднажать на итальянцев, как они капитулировали, арестовали дуче. Благо, Скорцени уже всё подготовил, и через несколько дней его группа на дельтапланах направится в горы Гран Сассо д’Ита-лиа в Абруццо, где держат дуче. Муссолини надо как можно быстрее вернуть во власть, для чего, в первую очередь, надо его освободить, а во вторую – быстро оккупировать Италию немецкими войсками.   
    Маншейн, докладывая фюреру обстановку, всё никак не мог решить, упоминать ли в докладе о тактическом морском десанте русских, который был сегодня ночью высажен на побережье Азовского моря южнее Мариуполя. Судя по количеству судов, о которых ему доложили утром, десант был немногочисленным, не более полторы сотни человек, и особо повлиять на обстановку в Мариуполе он не мог. Тем более что румынские гарнизоны в населённых пунктах по побережью Азовского моря южнее Мариуполя были довольно многочисленны и вполне справятся с задачей по блокированию десанта.
– Мой фюрер, мы встретили здесь поистине гидру, у которой на месте одной отрубленной головы вырастают две новые, – продолжал Манштейн свой доклад. – У меня нет возможности отвести отдельные ослабленные дивизии на отдых, войска действуют в условиях перенапряжения. К началу сентября мы потеряли семь командиров дивизий, тридцать восемь командиров полков и двести пятьдесят два командира батальона!
    Гитлер поднял голову и с немым вопросом в глазах посмотрел на генерала Цейтцлера, на что тот тут же отреагировал:
– Мы постоянно отправляем в войска пополнение. Его недостаточно, но делается всё, что возможно!
    Начальник генерального штаба сухопутных войск Цейтцлер понимал, что дело даже не в количестве необходимых для фронта солдат и офицеров, а в их изменившемся качестве. От тех миллионов весёлых и бравых вояк, что победоносно прошлись по Европе и уверенно вторглись на территорию, населённую недочеловеками, людьми второго сорта, и без особых осложнений к октябрю дошли до Москвы, в строю осталось очень немного опытных солдат. А на смену им приходили менее опытные. Гитлер давал указания снова и снова прочёсывать тыловые службы и армию резерва; в строй возвращались раненые, но численность личного состава всех соединений сухопутных войск колебалась в пределах среднего уровня. Командиры батальонов радовались, когда могли идти бой с двумя или тремя сотнями солдат. А после каждого боя это число неумолимо уменьшалось. Хорошо, что их вера   в фюрера, у которого, несомненно, есть в резерве и новое мощное оружие, и боевые соединения, которые явятся основой будущих побед, ещё находилась на высоком уровне, но тенденция к её ослаблению уже чувствовалась. Тут ещё в такой напряжённый момент, в самое неподходящее время капитулирует Италия, казалось, самый верный союзник. Теперь надо искать замену итальянским частям на фронте. И в самой Италии надо держать силы. А Манштейн вместо того, чтобы понимать сложившуюся общую ситуацию, всё просит и просит резервы.    
    Генерал-фельдмаршал Манштейн даже не принял во внимание слова начальника генерального штаба, имеющего прозвище «Шаровая молния». Генерал-полковник Цейтцлер был маленького роста, имел определённую склонность к полноте, которая подчёркивалась круглой головой, розовыми щёчками и начинающейся лысиной. Да и его плавные движения были похожи на катящийся шар.
    Всё, что Цейтцлер мог в данной ситуации сказать, было известно Манштейну, как и то, что начальник генерального штаба часто говорил те слова, которые хотел услышать фюрер, а не по существу имеющихся проблем. Командующему группы армий «Юг» было понятно, что и на этот раз Гитлер полагает, что его воля будет сильнее, чем реальные факты. А кроме неутешительных сообщений о превосходстве Красной Армии по количеству солдат, вооружения и военной техники, мощным фактором, ослабляющим немецкие войска, стало ухудшение морального состояния вермахта в целом, особенно, в передовых частях. Дисциплина ещё поддерживается, но вера в успех, моральная убеждённость, солидарность офицерского корпуса, по мнению Манштейна, начали ослабевать, а то и вовсе исчезать. О наступательных операциях приходится забывать, потому что мысли немецких генералов теперь заняты нахождением способов замедления своего отступления.
    Как же быстро эти русские научились воевать?
    Гитлер дал возможность Манштейну завершить доклад, почти не перебивая командующего уточняющими вопросами. А что тут уточнять? Положение критическое.
«Но ведь у Советов тоже не всё так просто, – подумал Гитлер. – Как бы дорого ни стоил нам Сталинград, по достоверным подсчетам ОКХ, противник с начала войны к весне этого года потерял пленными, убитыми и не способны-ми более нести строевую службу уже почти одиннадцать миллионов человек. Должны же, в конце концов, иссякнуть наступательные силы русских! А интересно, как воюет против нас тот русский лётчик Иван, которого я наградил крестом в сороковом году? Или его уже сбили…»
    Русского лётчика-испытателя Ивана Фёдорова, который в составе советской делегации пилотов РККА был отправлен в Германию для обмена опытом в 1940-м году, Гитлер действительно наградил рыцарским крестом в обрамлении дубовых листьев, когда тот в присутствии почти всего руководства Третьего рейха самостоятельно забрался в кабину экспериментального истребителя «Хейнкель-100», взлетел, буквально по наитию управляя мощным самолётом, совершил несколько фигур высшего пилотажа и благополучно приземлился. Все, кто наблюдал за этим полётом, включая руководителей Германии, были буквально в шоке от мастерства русского пилота. 
 – Нужно выиграть время, в этом залог грядущей нашей победы, – сказал Гитлер присутствующим генералам. – В ходе любой войны наступает такой момент, когда победа зависит не от числа выигранных сражений, а от силы духа. В этой войне победит тот, кто стиснет зубы и не сломается.
    Завершив совещание призывами не ронять арийский дух, вспомнить о своих корнях тевтонских рыцарей, Гитлер со свитой сразу стали собираться к выезду на аэродром. Приближалось время обеда, а пищу фюрер всегда принимал точно в 14.00 и 19.30. Страдая бессонницей, Гитлер работал особенно много по ночам, но к еде и напиткам относился серьёзно. Питался он по собственному вегетарианскому меню, а своего повара он сегодня с собой не взял. Задерживаться у Манштейна не было смысла. Садясь в машину, обращаясь к Йодлю, Гитлер сказал:
– Манштейн, возможно, и является самым лучшим умом, рожденным Генеральным штабом, но он может оперировать только свежими, хорошими дивизиями, а не их остатками, которыми мы сегодня только и располагаем.
    Манштейн, надев форменный кожаный плащ, чтобы сопроводить высокое начальство до аэродрома, хотел по привычке вместо фуражки взять с собой каску, но вовремя остановился. Каску он надевал на голову, когда выезжал в войска, чем вызывал у солдат особое уважение, так как они видели, что их командир, как и положено рядовому бойцу, постоянно носит каску. А это непростое испытание. Металлический шлем был довольно тяжёлым и утомлял шею. На жаре он так нагревался, что ношение каски превращалось в сущее мучение. Солдаты, правда, не знали, что каска у Манштейна была не простая, а сделанная из многослойной бумаги со специальной пропиткой, то есть – из папье-маше. Такой бутафорский шлем практически ничего не весил и защищал от жары за счёт своих теплоизоляционных свойств.
    Первая машина из колонны, направляющейся на аэродром, уже тронулась, когда Манштейн увидел генерала Рудольфа Шмундта, выбежавшего из здания, застёгивая на ходу шинель. Генерал-фельдмаршал приоткрыл окошко дверцы и крикнул тому:
– Руди! Так и на войну можно опоздать. Садись ко мне!
    Когда немного запыхавшийся генерал сел рядом с командующим на заднее сиденье, Манштейн спросил:
– Что, опять болезнь вернулась?
– Никак нет! – ответил Шмундт. – Я же тут в вашем штабе в первый раз нахожусь, вот и свернул в коридоре не в ту сторону.
    С шеф-адъютантом Гитлера Рудольфом Шмундтом у Манштейна сложились хорошие личные отношения. Они начались в конце января, когда тот был направлен фюрером в штаб к Манштейну для подробного ознакомления с положением дел на участке фронта, где боевые действия вели соединения группы армий «Юг». По возвращении в ставку Шмундт подробно доложил Гитлеру не только о положении на фронте, но и отдельные предложения Манштейна по стабилизации сложной ситуации и о задуманной им частичной реорганизации высшего военного руководства вермахта. После этого доклада у Гитлера появилось желание лично выслушать Манштейна, за которым 6 февраля 1943 года был послан личный самолёт Гитлера «Конкорд». Однако четырёхчасовая беседа Гитлера с Манштейном в ставке под Винницей оказалась безрезультативной, так как фюрер явно не хотел обсуждать эти проблемы по существу. Он не понимал, какие опасности грозят группе армий «Юг» с появлением на новом поле боя сталинградских соединений противника, мотивируя отказ от выравнивания линии фронта тем, что оставление Донбасса, всего или его части, будет означать ощутимую потерю для военной экономики Германии и одновременно решающий выигрыш для русских.
    Возвращаться под вечер в свой штаб, расположенный в то время в Сталино, было слишком опасно, поэтому Манштейн с согласия фюрера остался до утра в ставке. И тут к нему подошёл Шмундт и предложил на часок съездить в Винницу, что находится буквально в 10 километрах от ставки, где он хочет показать командующему что-то интересное.
    Сели, поехали. До города-то рукой подать. Вскоре они уже заехали на территорию парка на окраине города и остановились у небольшой церквушки из красного кирпича. Шмундт, приглашая Манштейна следовать за ним, направился прямо к церкви, войдя в которую они начали спускаться по ступенькам вниз и оказались в склепе или подвале. Несмотря на то, что это помещение находилось ниже уровня земля, свет с улицы через окна, расположенные по бокам сверху, попадал в этот подвал и позволял увидеть, что в углу стоит… открытый гроб. Когда они подошли поближе, то Манштейн увидел, что там лежит… человек или, точнее, тело мужчины пожилого возраста с седой бородкой. Одет он был в старинный мундир со стоящим воротником, украшенном вязью. Такая же вязь была на рукавах мундира, застёгнутого на блестящие пуговицы. Цвет кожи на лице был смуглее, чем обычная кожа человека европеоидной расы. Так выглядит загорелый европеец. И смотрелся он никак не умершим человеком, а скорее – спящим.
– Это всемирно известный русский врач и учёный Пирогов, – объяснил Шмундт.  – Его тело было забальзамировано лет за сорок до того, как в Советском Союзе забальзамировали тело их вождя Ленина. Вы мне рассказывали, что когда в тридцатых годах были в Москве на переговорах и на переподготовке, то побывали в мавзолее, где лежит тело Ленина.
– Да!  Тело его находится под стеклом.  В помещении поддерживается постоянная температура.
 – А здесь – простой подвал, над телом никакого стекла. И он – этот Пирогов, как живой.
– Действительно, – подтвердил Манштейн, осматривая подвал с полукруглыми сводами. – Вон в углу даже окошко разбито.
– Но самое интересное даже не это, – продолжил Шмундт. – Местные жители относятся к нему, как к святому. Молятся здесь и в церкви наверху о своём здоровье. И многим такая молитва помогает. Я скажу больше… Надеюсь, это останется между нами. У меня в прошлом году начались проблемы… – Рудольф запнулся, – …с геморроем. На операцию ложится не очень хочется. И я как-то пришёл сюда и… помолился, попросил… не знаю у кого… то ли у Бога, то ли у Пирогова, чтобы поправиться, выздороветь, не доводить до операции.
– У Наполеона тоже был геморрой. Но обходился без операции. И потом…У Бога просить – объяснимо. Он все языки понимает», – сказал Манштейн. – А Пирогов вряд ли понимает немецкий язык.
– А вот тут кто-то из нас неправ. Пирогов и учился, и практиковал, и работал в Германии несколько лет. С немецким языком у него всё в порядке. И в результате – уже несколько месяцев и у меня всё в норме, ничего не беспокоит. И вас я привёл сюда не зря. Как ваша старая рана?
    Шмундт знал, что Манштейн в Первую мировую войну был дважды ранен, и первое ранение в Польше в 1914 году было очень тяжёлым. А практически все тяжёлые ранения с возрастом начинают напоминать о себе.
–  Рудольф, избавь, пожалуйста, меня от такого лечения. Лучше скажи… Он так и лежит здесь с начала войны?
– Нет, его попытались спрятать. Зарыли в землю. Но какой-то местный житель, служа в полиции, указал это место. Тело откопали, повредив при этом стекло, и поставили сюда.
– Понятно. А рана, действительно, у меня есть. С октября сорок второго, когда Геро не стало. И эту рану в моей душе никто не залечит.
    Шмунтд промолчал, понимая, что никто не сможет вернуть генерал-фельдмаршалу его старшего сына лейтенанта Геро Манштейна, погибшего в 1942 году на Восточном фронте под Волховом.
    Вскоре они вернулись в ставку, а утром Манштейн вылетел к своим войскам.
Сегодня разговор командующего с адъютантом фюрера не заладился. Обстановка на фронте была удручающей, поэтому по дороге к аэропорту они перекинулись несколькими малозначительными фразами и, в основном, ехали молча.
    Проводив Гитлера на аэродром и услышав при прощании заверения от фюрера о том, что обещанные силы вскоре будут переданы ему, командующий группой армий «Юг, смотря вслед улетающему самолёту, вдруг вспомнил слова Гитлера, сказанные им перед войной своим генералам: «Первоклассный состав высших советских военных кадров истреблён Сталиным в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Таким образом, необходимые умы в подрастающей смене ещё пока отсутствуют. У них нет сегодня хороших полководцев!».
    «Как же быстро эти русские научились воевать? – опять подумал Манштейн, возвращаясь в город. – Создали вполне дееспособный Генеральный штаб и планируют, и контролируют ход подготовки и ведения своих операций. А мы отстаём в этом вопросе! И все мои предложения по изменению структуры высшего руководства вермахта, которые были изложены мной Гитлеру в начале этого года, так и не были приняты. Давно надо было положить конец существующему параллелизму в работе генерального штаба сухопутных войск и штаба оперативного руководства вермахта созданием единого, совместного генерального штаба. Во главе сухопутных войск должен стоять не лично фюрер, а нормальный генерал из этих войск. Что у нас нет своих Жуковых, Малиновских и Толбухиных?» – задал неизвестно кому риторический вопрос Манштейн, вспомнив, как за минуту до выезда на аэродром ему доложили, что русские только что овладели столицей Донбасса городом Сталино.

                II

     Связист ефрейтор Афанасий Годенко весь день 8 сентября 1943 года, как и все предшествующие дни с начала Донбасской операции, везде сопровождал командира 221-й стрелковой дивизии полковника Блажевича Ивана Ивановича в качестве радиста личной радиостанции комдива.
    Когда дивизия была сформирована в июне 1943 года, то Афанасий вместе со связистом сержантом Мотовиловым, а точнее, по просьбе сержанта, с которым он после второго ранения познакомился в госпитале, были зачислены в 595-й отдельный батальон связи 221-й стрелковой дивизии. Как сказал Афанасию Мотовилов, вестовой – это тот же связист, только информацию он передаёт не по телефону или радио, а пакетом. А телефон или даже рацию Афанасий освоит в два счёта.
    Так и случилось. Сначала Годенко с помощью сержанта быстро изучил телефонное дело, а затем – и радиостанцию.
    Когда в начале Донбасской операции штатный радист комдива был ранен, Афанасий занял его место.
    В три часа пополудни 8 сентября яростной атакой подразделений 695-го стрелкового полка во взаимодействии с батальоном 671-го полка и при поддержке танков и артиллерии противник был окончательно выбит из села Чермалык, находящегося на северо-востоке от Мариуполя. Это село несколько раз до этого переходило из рук в руки. В это время бойцы 625-го стрелкового полка под командованием подполковника Аверьянова и двух батальонов 671-го полка капитана Ершова ожесточённо сражались на подступах к городу Мариуполю. Противник был уже не тот, что в начале наступления, когда, имея свежие силы и резервы, постоянно контратаковал наши подразделения. Нередко дело доходило и до рукопашных схваток.
Немецкие истребители-бомбардировщики «Мессершмидты» и пикирующие бомбардировщики «Юнкерсы» группами по 6-10 самолётов несколько раз в течение дня атаковали позиции наших войск, пытаясь сдержать их продвижение вперёд, и Афанасий неоднократно связывал комдива с командующим 44-й армией генерал-лейтенантом Хоменко для просьб о поддержке то авиацией, то артиллерией. Особенно результативными оказались залпы «Катюш» по высоте, расположенной северо-восточнее Мариуполя.
    Командный пункт дивизии уже разворачивался на окраине Чермалыка, когда в небе появилась очередная группа немецких самолётов.
    Прозвучала команда: «Воздух! В укрытие!», хотя на данный момент укрытия ещё не были оборудованы. Афанасий бежал вслед за комдивом в направлении траншеи, что тянулась от сгоревшего амбара до маленькой, в несколько деревьев, рощицы на окраине села. Полковник, своеобразно хромая на бегу, вместе со звуком сирены, сопровождающим бомбардировщики во время пикирования, перевалился в траншею. Недалеко от него на дно траншеи упал и связист, предварительно положив радиостанцию под себя. Афанасий уже знал, почему так бегает командир дивизии, хотя при обычном шаге эта хромота почти не была заметной. Ещё в тридцатых годах он, командуя парашютной частью, получил в ходе прыжков с парашютом серьёзную травму, перенёс несколько операций и, убедив медкомиссию не комиссовать его, остался в строю. С первого своего знакомства с полковником Блажевичем, которому пришлось хлебнуть лиха в 1938-1939 годах, так как по надуманным обвинениям он был арестован и оправдан лишь перед самой войной, Афанасий обратил внимание на прибалтийский акцент у командира дивизии. По крупицам, обрывкам сведений, по намёкам и оговоркам, он узнал, что литовец Ионас Ионасович Блажявикус, чтобы избежать ненужного любопытства, несущественных вопросов и копания в личном деле, сменил свои настоящие имя и фамилию и стал Иваном Ивановичем Блажевичем. А так как воевал он хорошо и в Гражданскую, и сейчас, то никто ему воевать не мешал.
Бомбы упали недалеко от командного пункта. От их разрывов земля в траншее осыпалась на спину Афанасию. Несколько шальных осколков воткнулись в бруствер, но никто не пострадал. Вздрагивая от разрывов, Афанасий представил себе, что он так прикрывает радиостанцию, как если бы женщина-мать, попав в подобную ситуацию, защищала собой своего ребёнка. В военном деле, точнее, в деле управления войсками, главное, чтобы радиостанция была цела. Радист без радиостанции, в смысле, с повреждённой станцией, становится простым бойцом, которому место не на командном пункте, а на переднем крае. Да и командир без связи оказывается не на своём месте. Это чувство ответственности за аппаратуру, как ни странно, помогало Афанасию в критических ситуациях. А бомбёжка как раз такой ситуацией и являлась, потому Афанасий навсегда запомнил свои ощущения, когда в прошлом году он первый раз попал под бомбёжку.
    Пикирующие бомбардировщики, как и сейчас, на какую-то секунду зависали в воздухе, а потом, блеснув на солнце плексигласом своих прозрачных кабин (называемых «фонарями»), резко опрокидывались носом вниз и почти вертикально падали на цель. С острыми клювами и неубирающимися стойками шасси, похожими на когтистые лапы, они, как хищные птицы, устремлялись к своей добыче, в направлении которой из бомболюков высыпались маленькие чёрные точки. На глазах увеличиваясь и свистя, они падали, казалось, прямо на того, кто в это время смотрел на них. От вида такой картины людей охватывает паника, и нервное напряжение достигает каких-то критических значений. Афанасий помнил, что его так трясло, что он слышал, как стучат его зубы. От этой неестественной дрожи ломило в суставах, в паху и под коленками. Он пробовал закрыть глаза, но мышцы его не слушались, и он, как завороженный, корчась от этого неизведанного ранее ужаса, неотрывно смотрел, как с неба падает смерть.
    Сейчас всё происходило гораздо спокойнее, наверное, потому, что человек, в конце концов, ко всему привыкает. А при наличии чувства ответственности некогда особо зацикливаться на каких-то самолётах. Они же всё равно улетят. Ну вот… опять комдив с прибалтийским акцентом требует соединить его со «Штормом».
    Утром следующего дня, когда полки дивизии вышли на рубеж в 8-10 км севернее Мариуполя: 671-й полк – западнее Павлополя, а 695-й – западнее хутора Весёлый, по решению командира дивизии был сформирован передовой подвижный отряд из танков и бронемашин, на которые посадили пехоту во главе с капитаном Могила, опытным и решительным офицером. Начальник штаба дивизии Антрошенков Фёдор Никитович лично занимался формированием отряда, куда был включён личный состав из учебной роты капитана Миненко и подразделений, выделенных от полков дивизии. Передовой отряд, преследуя врага, уничтожая его живую силу и технику, а также захватывая пленных и трофеи, не давал возможности отступающим закрепиться на новых рубежах. К 13 часам передовой отряд 221-й дивизии ворвался в Ильичёвский район города Мариуполя. Вслед за ним в город вошли подразделения под командованием капитана Казимирчука, старших лейтенантов Сидельникова, Перетрухина и Бондаря, лейтенанта Мельникова, младшего лейтенанта Антропози и старшего сержанта Петрова.
    В это же время подразделения 625-го стрелкового полка с севера продвигались в направлении на Старый Крым.
    Пользуясь тем, что противник уже не мог организовать мощные очаги сопротивления, командир дивизии принял неожиданное решение, остановил продвижение 671-го полка, дав ему время на отдых и приём пополнения.
    В ночь на 10 сентября у Мелекино, что южнее Мариуполя, при высокой волне был высажен второй тактический десант под командованием капитан-лейтенанта Немченко с задачей, захватить главную базу фашистского флота на Азовском море –
Мариупольский порт. Успешные, стремительные действия морских пехотинцев сковали значительные силы противника, ослабив тем самым оборону как порта, так и всего города. Это позволило частям 130-й дивизии, наступающим на Мариуполь с востока, и 221-й дивизии, охватывающей город с северо-запада, всё теснее зажимать врага, выдавливая его из города в направлении на Володарское.
    10 сентября Мариуполь был освобождён. Город горел, потому что немецкие огнемётчики и спецкоманды жандармерии получили приказ, всё сжигать, а жители города получили команду, уходить из города. Тех, кого немцы находили в домах и на улицах, просто расстреливали или сжигали вместе с домами. Стремительное наступление не позволило противнику организовать плановую эвакуацию войск, было отбито большое количество приготовленного для вывоза и уничтожения награбленного имущества. Успели даже перехватить эшелон с молодёжью, стоящий под парами для отправки в Германию.
    Несколько дней ушло на приём пополнения, и вот – новая задача для 221-й дивизии, получившей 10 сентября наименование «Мелитопольская», – выдвигаться на Мангуш. Так как несколько дней тому назад морской десант под командованием лейтенанта Ольшанского хорошо поработал в этом направлении, и основные силы немцев вынуждены были отходить из Мариуполя в направлении на Володарское, то выдвижение и занятие Мангуша прошло без боестолкновений с противником.
    Командование дивизии, понимая, что организованного сопротивления немцев южнее Мангуша не будет, но отдельные заслоны и арьергарды возможны, решило отправить впереди войск разведгруппу.
    Афанасий находился на командном пункте дивизии на окраине Мангуша, когда начальник штаба подполковник Антрошенков вызвал к себе начальника разведки дивизии капитана Сельцова, командира отдельной разведроты лейтенанта Мельникова и командира группы лейтенанта Ильина. Начальник штаба поставил задачу разведчикам и в конце спросил, какие есть вопросы?
    У разведчиков вопросов не было, но они появились у связиста Годенко, дежурившего рядом, в противоположном углу, и слышавшего весь разговор. Он понимал, что командир дивизии этого вопроса не решит и не отпустит его никуда, но начальник штаба может посодействовать.
– Товарищ подполковник, разрешите обратиться – сказал Афанасий. – Задача у разведчиков важная, многое будет зависеть от связи. А у разведчиков только одна радиостанция, с которой всё может случиться. Предлагаю, в состав разведгруппы включить ещё одного связиста. То есть – меня.
– Ну, Афанасий, ты даёшь! Я, конечно, уже привык к твоим фокусам, но ты радист комдива. Твоё место здесь! –  строго отреагировал на необычную просьбу начальник штаба.
– Позавчера в составе пополнения к нам пришло два хороших радиста. И любой из них может меня заменить. Но не это главное. Я уроженец этих мест. Я хорошо знаю местность. А впереди извилистая, заболоченная река Берда.  Я знаю там все переходы и узкие места.
    Разведчики переглянулись, всем своим видом показывая, что резервный связист, он же проводник, конечно бы, им пригодился.
– Ладно, разговор с комдивом беру на себя, – согласился с подчинёнными офицер. – С собой возьми радиостанцию «Север». Готовность к выходу через пятьдесят минут.
    Афанасий не поверил своим ушам.  Вопрос разрешился быстро и положительно.
А теперь главное, из-за чего ефрейтором Годенко был затеян весь этот сыр-бор. На направлении действия разведгруппы находилось родное село Афанасия – Осипенко. Там осталась жена Евдокия с детьми. Что с ними?  Как они пережили оккупацию?
    Минут через сорок разведгруппа уже выдвигалась в направлении на Краснополье. Афанасий вёл группу уверенно, понимая, что немцы, если и будут прикрывать своё отступление, то – с удобных высот. Поэтому к середине ночи они по балке Широкой уже подошли к северной части Краснополья, уточнили у местных жителей, какая в селе обстановка, где позиции противника. Доложили об этом в штаб и двинулись дальше. Утро застало их в лесопосадке на полдороге между Краснопольем и Осипенко. Передохнув и перекусив, они осторожно продвинулись вдоль посадки, которая увела их западнее от дороги и привела к левому берегу Берды, заросшему камышом.
    Командир группы решил не рисковать и начать движение дальше вдоль реки, по её левому берегу, только с наступлением темноты, хотя Годенко и порывался убедить лейтенанта, что можно двигаться и днём, мол, погода ухудшается, собирается дождь, и по камышам и осоке можно двигаться вперёд, тем более что населённые пункты в направлении на Осипенко: Троицкое, Николаевка и Родионовка расположены по правому берегу реки, и только Осипенко, куда им и надо, – по левому. Но лейтенант, отвечающий и за выполнение задачи, и за людей, был непреклонен. Бойцы отдыхали, дремали, лишь у Афанасия сна не было ни в одном глазу. Он был готов немедленно выдвигаться к своему родному селу.
    Двинулись, когда начало темнеть. Благо, время было осеннее, темнело довольно рано. Продвигались быстро.  В некоторых местах Афанасий уводил группу подальше от берега, потому что знал тут все заболоченные участки.
    Погода продолжал ухудшаться, небо затянули тучи, холодный ветер усилился, но дождь ещё не начинался.
   Поднялись на небольшую возвышенность, с которой просматривалась дорога на Осипенко. Движение было небольшим, автомобили и отдельные повозки, в основном, двигались на юго-запад, то есть в Осипенко и дальше.
– Драпают фрицы! – сказал Ильин и, обратившись к Афанасию, уточнил. – Как дальше пойдём, переметнёмся через дорогу?
– Нет, – покрутил головой Годенко, – вернёмся к реке. Так вдоль по берегу и пойдём дальше. Она нас почти в центр села выведет.
    Так и поступили.
    Афанасий понимал, что, если бы начальнику штаба или тем же разведчикам он сразу в Мангуше сказал бы, что он родом именно из Осипенко, лежащем на направлении действия разведгруппы, то его в группу точно бы не взяли. Лишние эмоции и волнение могли привести к непредсказуемым и неконтролируемым действиям, что не только помешало бы выполнению задачи, но и могло её сорвать. А так как они уже добрались до Осипенко, и всё вроде идёт по плану, то дальше молчать об этом не имело смысла. Да и нет никакого преступления в том, что он увидит свою семью. Но для порядка необходимо сначала открыться перед командиром разведгруппы.
Они подошли к перекрёстку, когда Афанасий без лишних раздумий направился к лейтенанту Ильину и на его вопросительный взгляд, куда, мол, двигаться дальше, тихо сказал:
– Налево через пять домов в центре села – здание бывшей земской управы, а за ним –  новая школа. Если у немцев есть в селе штаб или комендатура, то это именно там. А мне разрешите выдвинуться прямо. Там через восемь хат – мой дом. Быстренько посмотрю, что там и как.
    Отказать в такой обстановке шустрому связисту Ильин не мог, хотя и понимал всю щекотливость ситуации.
– Хорошо! Но смотри мне… Осторожно!
– Есть! – кивнул Афанасий.
    Пройдя мимо нескольких домов, он подошёл к одному из них, тихо пробрался во двор и постучал в окошко. Когда за стеклом мелькнул силуэт хозяина, стукнул ещё раз. Открылась форточка, из которой донёсся тревожный шёпот Степаныча, с которым они вместе работали в колхозе:
– Кто там?
– Свои! Степаныч, здорово! Это я – Афанасий…  Годенко.
– Панас?! Павлович! Ух ты! Ты как здесь?
– Проездом! Первый вопрос: «Где немцы?»
– По-моему, ещё вчера начали драпать. Полицаев, правда, видел вечером. По селу шастали.
– Кто из наших в полицию пошёл?
– Так это… Мишка Карпенко… из тюрьмы вернулся. И пошёл. А трое – не наши. Из Радивиловки.
– Второй вопрос: «Мои как? Евдокия и дети?»
– Так это… Сначала немецкий офицер в твоём доме поселился, а потом, когда румыны пришли, то – румынский. Дом-то у тебя справный! Евдокия с детьми жила в сарае… то есть… живёт. Днём ей разрешают заходить в дом, убирать там и даже что-то готовить. Не себе, а как бы для постояльцев. Но румын тоже, наверное, смотался.
«Слава Богу, живы!» – пронеслось в голове у обрадованного таким известием Афанасия. Он пожал через форточку руку Степанычу со словами:
– Ну всё! Считай, что оккупация закончилась. Только никуда не беги и много самогона не пей!
– Так где ж его взять?! Что румыны не забрали, то полицаи почистили.
– Всё! Бывай!
    Афанасий ускорил шаг и через несколько минут уже подходил к своему дому. Заглянул поверх штакетника во двор. В центре двора большим треугольником белел вход в подвал. Перед войной Афанасий выложил его из кирпича, повесил прочные двери, оббитые по краям листовым железом. Запирались они с помощью поперечной железной рейки, на которой цеплялся большой амбарный замок. Все основные продукты, особенно то, что заготавливалось на зиму, хранилось здесь, поэтому, чтобы никаким ворам не повадно было лазить тут, запоры были основательными.
Двор был просторным, сюда свободно могла заехать телега, разгрузиться у сарая, что находился справа, развернуться вокруг входа в подвал и так же спокойно выехать со двора. Сарай тоже был добротным. Имел два входа, справа – широкие двухстворчатые ворота, в которые можно было закатить телегу (да и корова пользовалась этим входом), а слева – дверь для хозяев. Лошадей держать по домам после образования колхоза было не принято, поэтому в сараях в их селе держали коров или коз, несколько свиней, а также кур и гусей. Евдокия тоже хотела завести и кур, и гусей, но муж, с детства   не любивший гусей, согласился только на нескольких куриц.
    Слева от подвала начиналась деревянная арка под виноград, которая упиралась в крыльцо дома. В предвоенных планах у Афанасия было, переделать это крыльцо в небольшую веранду, но для этого нужно было разжиться несколькими листами оконного стекла, что до войны являлось проблемой в их селе.
    В тот момент, когда Афанасий подкрадывался к своему дому, его, конечно, больше всего интересовал не сам дом, а вопрос: «Кто сейчас находится в его доме, семья или непрошенные гости?»
    Афанасий, легко перемахнув через деревянный штакетник, попал во двор и вдоль кустов смородины, которые он высадил слева от арки позапрошлой весной, направился к крыльцу.
    Судя по телеге, что стояла посреди двора справа от арки, и по мужским голосам, доносящимся из дома, у него были гости… непрошенные гости. Афанасий считал себя гостеприимным хозяином, но этих он точно не приглашал. Проскользнув вдоль стены к окну, занавешенному изнутри, вероятней всего, покрывалом от постели, а, может, и одеялом, Афанасий нашёл щёлочку, откуда прорывался неяркий свет керосиновой лампы, и попытался рассмотреть, что там творится внутри. Увидел только уголок стола, за которым спиной к окну сидел человек. Но судя по пьяному разговору, что доносился из окна, в комнате было несколько человек, не менее трёх.
    «Так, а где Дуня и дети? – задался вопросом к самому себе хозяин дома. –  Вряд ли они в хате. Степаныч говорил, что они в сарае».
    Без точного ответа на этот главный вопрос Афанасий не мог принять никакого решения о своих последующих действиях. Он проскочил мимо гружённой телеги, на которой лежали мешки, бидоны, несколько канистр, и подошёл к сараю. Внутри, судя по доносящемуся фырканью, находилась пара лошадей, а за чуть приоткрытой дверью... не было никого.
– Дуня! Ты тут? – несколько раз громким шёпотом спросил в темноту приоткрытой двери Афанасий. В ответ – тишина.
    Афанасий снова вернулся к окну. Надо было что-то решать.
    Вдруг с лёгким скрипом открылась дверь, ведущая в дом, откуда на крыльцо упала широкая полоса света. Она не осветила Афанасия, находящегося в тени виноградных веток и листьев, плетущихся по арке. Из дома вышел невысокий человек и, слегка шатаясь, направился ко входу в подвал. Афанасий, быстро принявший решение, проскользнул вдоль арки по ходу движения незнакомца и, пристроившись за ним, ступая шаг в шаг, приблизился ко входу в подвал. Рука нащупала гранату в подсумке и быстро вытащила её оттуда. Автомат висел за спиной и не стеснял движения Афанасия. Судя по одежде, человек, бредущий впереди не был военным, в смысле – солдатом, ни немецким, ни румынским, так как одет он был в фуфайку и простые тёмные штаны. У входа в подвал Афанасий настиг щуплого незнакомца, обхватил его за шею левой рукой и, немного придушив, потянул к себе и тихо спросил:
– А хозяйка дома где?
– Это… – захрипел незнакомец высоким, можно сказать, мальчишеским голосом. – Она пропала… Вчера вместе с детьми куда-то убежала…
– Ну и слава Богу! – сказал Афанасий и аккуратно, то есть не очень сильно, без размаха стукнул парня по непокрытой голове гранатой. У того подогнулись ноги, он начал падать. Афанасию осталось только отпустить его и толкнуть ногой в тёмный проём подвала. Тут же закрыл железную дверь, засунул в петли вместо замка какую-то деревяшку. Пока этого было достаточно. Затем он снова вернулся к окну. Судя по всему, в доме оставалось человек двое-трое… Ну, может быть, четверо.
Афанасий пожалел, что так быстро стукнул этого парня, хотя мог бы и узнать у него, сколько человек находится в доме. Хотя это уже было не важно. Главное он узнал – жена и дети не находятся в доме. А непрошенные гости… Извините, но вернулся хозяин, который вправе разбираться с теми, кто без приглашения залез к нему в дом.
    «Как там в поговорке говорится?  Незваный гость хуже татарина? И чем это так татары виноваты?» – думал Афанасий, направляясь ко входной двери. Он за два года войны пересекался с людьми разных национальностей. Были среди них и татары… нормальные солдаты. Как и все.
    Левой рукой он выдернул кольцо гранаты, которую так и продолжал держать в правой руке, аккуратно приоткрыл входную дверь, бросил в дом через порог гранату и, закрыв дверь, сделал шаг вправо от двери. Саманный дом с толстыми стенами, за которыми летом было прохладно, а зимой достаточно тепло, должен был выдержать разрыв ручной наступательной гранаты. Это оборонительная могла и полдома разнести, и потолок обрушить. Но тут должно хватить и наступательной…
    Раздался негромкий взрыв, больше похожий на хлопок. Со звоном вылетели стёкла вместе с кусками оконной рамы. Входная дверь устояла, но немного всё же просела и перекосилась. На всякий случай Афанасий достал вторую гранату, но бросать её не стал.
    Раздался стук, треск и перекошенная дверь резко открылась. В проёме появилась грузная тёмная фигура одного из непрошенных гостей. Обхватив голову руками, и бормоча что-то нечленораздельное, он попытался выйти из дома, но Афанасий, не ожидая, пока тот это сделает, размахнулся и, не выпуская гранату из руки, изо всех сил врезал ему гранатой по голове, потому что этого мордоворота жалеть не стоило. Как подкошенный тот свалился с крыльца и затих.
    Ждать больше было нельзя, надо входить в дом, что Афанасий и сделал. От взрыва керосиновая лампа улетела со стола в сторону окна, разбилась, и небольшое пламя от начавших гореть покрывала и подоконника освещало комнату, два тела, лежащие на полу, и внутреннюю дверь, которая, соскочив с петель, улетела во вторую комнату.
    Потушив пламя остатками того же покрывала с вышитыми оленями, Афанасий прошёл во вторую комнату и, убедившись, что в доме никого больше нет, вышел во двор.  Он сел на крыльцо, потом резко встал и, схватив лежащее у крыльца тело за ноги, оттащил его к кустам смородины. Потом вернулся, сел на крыльцо, достал кисет и начал крутить самокрутку. Пальцы дрожали, но своё дело знали, свернули бумажку, насыпали туда табаку и скрутили цигарку. Афанасий провёл языком по краю бумажки, прижал пальцами этот край и начал закуривать с помощью коробки спичек. С удовольствием затянулся, потом прислушался. Скрипнула калитка, и оттуда донёсся приглушённый голос Степаныча:
– Афанасий, ты где?
– Проходи, Андрей Степаныч, к крыльцу! Покурим!
Степаныч присел рядом и спросил:
– Где жена?
– Ещё не знаю. Сказали, что убежала с детьми.
– Соседка должна знать. Кстати, вот и она, – протянул Степаныч руку в направлении забора, над которым появилась голова соседки Марины.
– Что тут у вас творится, Афанасий? – раздался голос Марины, узнавшей соседа. –  Всё нормально?  С возвращеньицем! Я сейчас сбегаю, Дуню приведу! Она с детьми у Пелагеи!
    Голова соседки исчезла. Пелагея, жена Петра, старшего брата Афанасия, жила недалеко, на соседней улице. И если туда идти через огороды, то это совсем рядом. Соседка Марина была женщиной неплохой. Её муж в колхозе не работал, так как числился в соседнем селе, что на берегу моря, в рыболовецкой артели. Периодически он туда ездил или ходил, уплывал в море. Домой возвращался с рыбой, которую Марина продавала, имея свою копейку. Деньги у соседей водились, и их было побольше, чем у колхозников, работавших не за деньги, а за трудодни, которые зачастую оплачивались не деньгами, а продукцией колхоза. Но перед самой войной сосед ушёл в море и не вернулся. Жизнь у Марины в корне изменилась, пришлось ей, сломя гордыню, идти в колхоз, как все. И зависть стала копиться, в том числе и к соседям, где у Афанасия и Дуни всё было хорошо, и дети, и, вообще… любовь. Но настигшее всех всеобщее горе в виде войны объединило людей, так как выживать надо было вместе, а не поодиночке. И Дуня в трудные минуты помогала соседке, даже делилась с ней продуктами, которые по чуть-чуть, но удавалось унести для детей. И Марина смотрела за детьми, когда надо было помочь.
– Так, – сказал Афанасий, –  надо порядок навести. Ты, Степаныч, открой подвал. Там внутри паренёк есть. Если шишка на его голове большая, то перевяжи. И вместе с ним перенеси всех лишних из дома туда… к смородине. Не бойся, парень смирный. Жить все хотят!
    Афанасий встал, подошёл к телеге, откуда снял кусок брезента, которым накрыл тело у кустов. Затем осмотрел окно. Главная проблема заключалась в разбитой оконной раме, которую надо менять, для чего прежде всего надо где-то найти целую.
– Про окно не переживай!  –  сказал Степаныч.  –  У Нестеровых дом пустой и наполовину сгоревший.  Но рама в дальней комнате целая. Я принесу.
Пока Афанасий поправлял двери, Степаныч с парнем перенесли тела к кустам и накрыли брезентом. Потом по указанию хозяина дома стали разгружать телегу, затаскивая всё в подвал. 
    Из глубины двора со стороны огорода раздались голоса. Это прибежали Евдокия с детьми и соседка. 
    Были слёзы, причитания, обнимания. Была всеобщая радость, которой за два года войны так не хватало людям. Любашка подросла, вытянулась. И Толик, сначала недоверчиво смотревший на незнакомого дядю, тоже понял, что это не просто дядя, а его собственный отец, и прижавшись к нему, долго не отпускал.
    Из центра села донеслись звуки короткого боя: несколько разрывов гранат, потом быстро стихнувшая стрельба. Разведчики, видно, нарвались на группу противника.
    Со стороны улицы раздалось стрекотание мотоцикла, которое приближалось к дому Афанасия. Афанасий взял автомат и подошёл к забору. Кажется, свои… Точно!
    Немецкий мотоцикл с коляской остановился около дома, с него соскочил заместитель командира группы сержант Остробородов и подбежал к Афанасию. По его словам, обстановка осложнилась. В самом селе немцев было немного, но дело в том, что сейчас к селу с юга, со стороны моря, а точнее, портового города, куда ночью высадился десант нашей морской пехоты, выдвигается колонна противника. Судя по лошадям и повозкам, это румыны. А из Краснополья на Осипенко выдвигается наш 671-й полк. Остальные полки дивизии разворачиваются на запад, в общем направлении на Мелитополь. У разведчиков около школы в центре села был бой, три человека ранены, в том числе лейтенант Ильин. Принято решение, уходить из села в плавни и там дожидаться своих.
– Не переживай, Панас, – сказал Степаныч. – Иди воюй! Моих дочек угнали в Германию. Будешь там, посмотри. А я тут присмотрю за твоими. Сам понимаешь, будь я помоложе, то ушёл бы с тобой. Да, за этих не беспокойся, – Степаныч махнул рукой в направлении тел под брезентом. – Уберём их. Кто спросит… ответим, что мужики перепились и спьяну взорвали гранату. С Богом!
– Будем мы в Германии… и скоро. За Мелитополем – Крым. А там и до Германии рукой подать. Телегу я заберу, раненых надо будет увозить.
    Афанасий быстро вывел лошадей из сарая, начал их запрягать. Подошёл парень из подвала, начал помогать.
– Забирай его в коляску! – сказал Афанасий сержанту. – Он нам ещё пригодится. Я еду за вами.
    Афанасий подошёл к жене, растерянно обнимавшей детей, так как она уже поняла, что пришло время прощаться. Крепко поцеловал.
– Береги детей! И жди… Ждите! Я вернусь!
    Он наклонился, обнял детей, поцеловал их по очереди, погладил по головам.
– Ждите папку, помогайте мамке! Толик, ты старший… мужчина в доме. Не плачь! Всё! Идите в дом. Скоро всё закончится.
    Афанасий Годенко пожал руку Степанычу, открывшему ворота, вывел лошадей с телегой на улицу, предварительно закинув в неё винтовки из дома, вскочил на телегу и, хлестанув вожжами по крупам лошадей, направился к центру села вслед за мотоциклом.
    До конца войны оставалось ещё более полутора лет.