Мой лучший друг Курт Кобейн

 Я перебираю на гитаре струны. Я опять у окна. Стёкла иногда вибрируют в ответ моей музыке. Это выглядит, как разговор с человеком, который тебя местами понимает. Зачем люди играют на музыкальных инструментах мне не понятно. Вот я сижу, курю. Отхлебну пива и блин, такой - а почему бы мне сейчас не подёргать за струны?

За струны я дёргаю давно, лет с 12. Или 13? Я могу, конечно обойти людей, которые меня знают давно, которые ещё живы, задавая им странный вопрос. А ты часом не помнишь во сколько лет я начал колотить гитары о лестничные пролёты? Они что - то ответят, а сами подумают, - этот парень так и не повзрослел, он всегда был какой - то долбанутый...
Наверное, они будут правы. Я и сам думаю, что я долбанутый. Мои знакомые часто рассуждали о том, что жизнь к ним не справедлива. Они заслуживают большего. На их гениальность никто не обращает внимания. Я их слушал и хреначил им аккомпанимент из квинтов группы Nirvana.

Когда я решил сочинять свою музыку я тоже не помню. Но изображать по заблёванным подъездам, с разрисованными стенами, Курта Кобейна мне надоело. Я не думал, что жизнь ко мне не справедлива. Как раз таки наоборот. Чего хочет добиться человек, долбящий по нервам соседей?
Одним вечером, уж слишком рассердившийся милиционер, просто открыл свою дверь и шмальнул в нас из газового пистолета. Оказалось у него был день рожденья, и я мешал его гостям подпевать Кругу. Может в этот день я и подумал, что нужно делать что - то своё? В этом же году, летом он подарил мне пакет красных яблок. На них были приклеены маленькие этикетки - New Zeland - .
Летом я перестал слушать нытьё недовольных жизнью и грозящих самоубийством знакомых. А главное я перестал играть Нирвану и колотить об стены, перила, ступени желтотелые гитары.

Я ни разу не сравнюсь с Куртом по количеству разбитых Fender'ов и Epiphon'ов. Я долбил дешёвые ленинградки. Они были исписаны маркером, обклеены всякой пошлостью. Своих я разбил всего две, после чего родители сказали, что дальше будешь покупать сам. Да и вообще, как ты достал нас и соседей... Оставалось долбить гитары суицидных знакомых. Когда очередная дека разлеталась щепками в их лица, они даже не приходили в себя. Они были глубоко зарыты под пластами дешёвого кайфа с Лубянки. Им вообще было на всё по хрен, кроме того, что никто из них так и не удосужился нормально вспороть себе вены. Большинство из них умерло от героина, но это было уже потом. А тогда я решил заняться своим творчеством.
Это была замечательная идея, так мне казалось. Но, усевшись дома, за письменным столом стало не понятно, - а с чего начинать? Что я хочу сказать людям? Писать текст на русском или английском? Мои познания английского языка на тот момент ограничивались идиотской школьной базой - London is a capital of ... - и одним годом частных курсов у стареющей англичанки.
Родители, видя образ моей никчёмной жизни, решили отправить меня на воспитание в Канаду. Там проживал более разумный мой брат. Англичанка старела, язык я учить не хотел, но музыка отыграла свою роль. Я слушал в основном англоязычных исполнителей. Понять глубины песен Игоря Летова мне предстояло через десяток лет. Выбор был очевиден. Я набросился на английский, родители были рады, а англичанка умерла. Я же говорил, она слишком быстро старела.
Единственный текст с той поры, что остался в моей памяти звучал так.

U're fruit
Summer fruit
Delicious and fashion
Yr shot skirt
Keep my glance
I know why.

Это всё, что я помню. А исписаны были две тетрадки в клеточку по 96 листов. С их обложек мне улыбались нарисованные космонавты. Но космонавтом я быть не хотел. Космонавтами хотели быть мои знакомые. Они до сих пор жрали по подъездам транквилизаторы, запивая их пивом или портвейном. В худшем случае водкой и тогда приезжала скорая помощь и успевала вставить им в рот их же пальцы. Но им я уже не играл. Я был увлечён своей музыкой.

Начинать надо было с нуля, а значит надо было найти денег. На удивление деньги я нашёл быстро, а вернее не я, а мой покойный друг. Он просто украл у родителей пару сотен баксов, заныканных на чёрный день. А тогда, в 90'е любой день мог стать чёрным.
Мы прыгнули с ним в троллейбус и поехали в ЦУМ. Там на последнем этаже был музыкальный отдел. Продавец смотрел на нас, как на людей, которые что - то хотят украсть. А мы так и выглядели. На нас были рваные джинсы на которых висели собачьи цепи и куртки бомбер вывернутые оранжевой стороной на публику. Купили мы китайский Squier, провод, комбик, медиатров и струн различной жёсткости, длинны и толщины. Оставшиеся деньги мы пропили. Он заедал "Балтику 3" демидролом. Если бы он тогда знал куда заведёт его эта тропа кайфа...
Куда пропали деньги и на что они были потрачены, его родителям стало известно через пару дней. Его старший брат, служивший в органах, умел выбивать секреты из людей. Я как соучастник просто получил раз поддых, раз в почку. Бить он тоже умел, следов не осталось. Да и сдавать бы я его не стал. Всё по - честному. Жизнь ко мне справедлива.

Первый коллектив мы всё - таки сделали. Я долго и упорно зависал на репетициях группы "Орёл". Даже и не пытайтесь такую вспомнить, она существовала лишь на четвёртом этаже в секции ВИА дворца пионеров. Советского союза уже не было, а секция ВИА хрен пойми как существовала в здании дворца более не существующих пионеров. Это было не понятно, но по фиг."Орёл" три раза в неделю лабал две одни и те же песни. Слова были гавно, музыка вроде ничего. Руководитель кружка, Миша, каждый день к ним подходил и говорил, что у них нет сыгранности. То ударник спешил, то басист не попадал, то вокалист фальшил. Но для меня это была магия.
Туда же приходил и парнишка, младше меня года на три - четыре. Он ни с кем не разговаривал, он просто слушал. Я знал ребят из "Орла". Скоро двое из них умрут. Один в пьяной драке от ножа, другой от передозировки небодяженным героином. Куда делся ударник я не знаю. Басиста я знал хорошо. Он жив - здрав и по сей день. Он уже не играет. У него ребёнок, странная жена и работа курьером. Когда мы видимся, он задумчиво пьёт девятку и говорит, что он теперь знает смысл жизни. А тогда, угорев от хрен знает какого исполнения одной и той же песни, он подошёл ко мне и сказал,

- Знакомся, это Бык.
- А он об этом знает?
- Да, фамилия у него Быков.
- Ага. Ну, это в корне меняет дело.

Бык был сумашедшим. Он был ударником. Ударной установки у него не было. Он дома развешивал на стульях крышки от кострюль, клал вокруг себя коробки из под обуви, обклееные изолентой, и молотил по ним изо всех сил. Но палки у него были настоящие. Он говорил, что украл их в магазине, когда жил в Германии. Его ненавидели и соседи, и участковый, а значит свой в доску пацан. Теперь оставалось найти басиста.

Очереди в басисты в те времена не было. Нет, я уверен и сейчас. Басист это особое состояние души. Если гитара - вокал упивается своим рёвом в толпу, понятных только ему мыслей, если ударник вообще ни фига не слышит и готов лупить свои барабаны даже когда всё окончено, то басист это философ всей группы. Вспомните Клифа из Металлики, Новоселика из Нирваны. Вспомните их лица. Это маньяки своего дела. Тот кто знает толк в басах, тот точно понял жизнь и никуда больше не спешит.

Таким у меня был только один знакомый. Толстый. Толстым он тогда не был. Хоть убейте не помню, кто дал ему эту кликуху и почему, но со временем она сделала своё дело. Недавно он спрашивал у меня код домофона моего подъезда. У него проблемы с сердцем и на него периодически вешают датчики, с которыми он ходит с первого на двенадцатый этаж. Его четырёхэтажный дом для этого не подходит. Он идёт, датчики что - то регистрируют. Он теперь действительно толстый и доходит до двенадцатого с четырьмя остановками. Жизнь тоже идёт, для него музыка осталась позади. Мы почти все изменились. Бык работает в Останкино, у него есть своя группа. Они периодически играют в "Китайском лётчике". Толстый работает водителем у киношников. Я иногда пишу тексты и бренькаю на гитаре. Иногда, когда я совсем пьяный мне хочется её разбить.

А тогда мы втроём стали группой. Я выдавливал из себя какие - то тексты. Тексты в основном были грустные, веселиться было нечему. 90е подходили к концу, мама умирала от рака, меня выгнали с работы и бросила очередная девушка. Впереди всё было не ясно. Не понятно чем и кого мы могли удивить в то время. И как на этом заработать денег. Благо родители были ещё живы, молодость казалась бесконечной, а музыка вечной. Мы нашли на каширке репетиционную базу и ездили туда играть ночами. Ночная репа стоила 500 рублей, если я не ошибаюсь.

С нами ездил и мой друг Малой, тот самый, кто стащил у родичей заначку. Он уже плотняком торчал на трамале. Малой брал с собой кассетник Sony и записывал всю хрень, которую мы играли с двенадцати ночи до шести часов утра. База находилась в здании школы в подсобном помещение. У нас не было ни электрогитары, ни баса, ни тем более ударной установки. Всё выдавали там за 500 рублей. И это был рай. Хозяева студии запирали нас на ключ и уходили бухать. Бык подстраивал под себя барабаны, я и Толстый подстраивали гитары. Малой ложился на пол, забросив в рот жёлто - зелёные капсулы, и нажимал на магнитофоне Rec. Мы начали жечь.Так всё происходило до 8го марта.

Было много событий в этот день. Но началось всё седьмого числа. Мне позвонила моя знакомая и сказала, что написала песню про больного спидом, не мог бы я придумать под это что - нибудь? Это было за пару месяцев до того, как первый альбом Земфиры обрушил на головы подростков своё видение проблемы. Неужели так бывает? Да, бывает. Два совершенно разных человека, в разных частях страны думают об одном и том же. В жизни бывают ещё и не такие сюрпризы...

Я сказал ей, - Не вопрос. Заходи. Что - нибудь набросаем. Она сказала, - оК.

В одиннадцать мы прыгнули в пятером в метро. Без пяти двенадцать нам открыли студию. Всю ночь мы хреначали её песню. Она пела, я играл и понимал, что музыка и слова сочетаются, как молоко с солёными огурцами. Так всё было хреново. Я видел это в её глазах, я чувствовал это своим телом. Часам к четырём утра я сел на пол рядом с Малым и тупо начал дёргать четыре аккорда. По кругу. Эти четыре аккорда я часто перебирал, когда не знал, что сыграть. Они были грустные, но слова под них у меня так и не находились.

- ***ть! Это что ты играешь?
- Да ничего...
- Это то, что надо!

Песня ложилась в эти ноты идеально. Ну, неужели так бывает?! Она начала петь. Пьяные хозяева студии, отперев дверь, вылезли нас послушать.

- Какая - то знакомая хрень.
- Да, он хреначит в четыре аккорда. Всё гавно в четыре аккорда.
- Людям больше и не надо. Джимми Хендрикс умер.
- Девке надо голос поставить, будет огонь.

Уезжали мы усталые и охреневшие. В голове крутилась какая - то дурь про то, что мы можем стать знаменитыми, если хозяин студии расскажет своему другу, офигенному продюссеру про нас. Не знаю рассказал он там что или нет, это был последний день, когда я там был. Мы ехали в метро, смеялись и пили пиво. Бык долбил своими палками по пустым сиденьям, Толстый разглядывал пивную бутылку. Малой, совсем утомившись, лежал целиком на сиденье, закатив глаза. Его Sony крутил нашу запись. Сегодня у одного моего знакомого был день рождения и мы были в предкушение хорошей пьянки.

Ощущение того, что пришла беда появилось сразу же, как я увидел автомобиль скорой помощи около своего подъезда. Не возможно это объяснить. Я молча попращался с ребятами и зашёл в подъезд. Пока ехал в лифте, я понял что такое вечность, бесконечность и прочая чушь. Двери лифта открылись и я наконец вышел. Из моей квартиры в этот момент выходили фельдшера. Лица их были унылы в этот ранний час. Один из них похлопал меня по плечу. Дальше было уже страшно.

Я видел, как умирают люди. Люди умирают глупо, в нелепых позах. Захлебнувшись во сне алкоголем, убитые внезапно оторвавшимся тромбом или даже не успев вытащить шприц из вены на ноге. Я никогда не видел, как умирает Мама.

Она лежала на красном диване. Глаза её бегали по глазницам. Папа рыдал на кресле, бабушка рыдала на кухне. Я сел около красного дивана и взял её за руку. Рука вздрагивала. Мама часто дышала. Папа сказал,

- Прощайся.

У мамы закатились глаза, она вздохнула в последний раз и с шипением выдохнула. Мне показалось что она мне что - то сказала. Далее как просмотр диафильма. Папа рвёт волосы на голове и воет. Я выхожу на кухню. Бабушка раскачивается на стуле и что - то шепчет. Я взял нож и вырезал на стене несколько букв. Lithium. Не уверен, что я тогда думал о солях лития про которые говорил в интервью Курт. Я просто нахреначил на стене первое, что пришло в голову. Потом я ушёл в комнату, взял маму за руку и сидел до приезда труповозки. Её рука грелась теперь только от моей руки. Папа говорил,

- Нам теперь *****ц.

Когда приехала хмурые люди, я вывалился из квартиры покурить. Этажом выше бухали мои знакомые. Там раздавались громкие крики с поздравлениями. Они пробухивали день рождения парня и 8ое марта одновременно. Я сполз спиной по стене на ступеньку и закурил. Сверху кто - то спустился.
- Ну, ты чё епта? Все будет пучком.
 Я затянулся и из квартиры хмурые дядьки вынесли чёрный мешок.
- Оху..., - посочувствовал кто - то, - Ну, крепись. Бахнешь?
Я в первый раз потушил бычок о свою руку, а так хотелось об это чьё - то лицо. Сбросил его руку со своего плеча и ушёл обратно в квартиру. Я не знал, что мне теперь делать. Это был триумф и финал. Курт бы разбил очередной Fender и сиганул бы из окна этого дома. Но я был не Курт.

Я часто встречаю Толстого, Быка. Мы живём в одном районе. Они никогда не вспоминают тот день. Тот день я тоже стараюсь не вспоминать. Оно приходит только во снах. У меня было два интересных сновидения. В одном из них моя мама говорила, что Там всё по другому. Во втором - я качался на качелях в своём дворе. Светило весеннее солнце. Ко мне подходил Кобейн и говорил,

- Это нормально, держи медиатр и играй дальше.

Детская площадка превращалась в сцену и он манил меня рукой сыграть из ним " Come as u re". Я соглашался и просыпался. С музыкой было покончено. Теперь оставлись только слова. И я их написал. Это не умно, не забористо, но это то, что я тогда чувствовал. Эти строки отсекают целую эпоху для меня. Потом я пил несколько лет и философствовал о том, что жизнь бьёт сильно только сильных, а со слабыми она подшучивает. Я считал себя слабым.

"Ты меня прости.
Если там прощают.
Я молился как ты,
Но никто не знает.
Бьётся ровно в такт
Сучий звук прибора,
Ты не видишь меня,
Ты слепа от боли"

(С) Lithium

"Как передать шум шагов, которых не слышал ни раз?
Молча вкушать дым папирос, пуская дым в потолок.
Странный узор рисует петля синевато - серого цвета,
Мерещатся в нём букеты роз, увядшие прошлым летом.
Мелькают огни сквозь тени ветвей, за окнами старая осень
Мне не избавиться от этих мыслей, закручены гаечки прочно.

На наших портретах взгляды твои совсем, как живые пылают,
А ком досады, как ком тошноты мне горло тисками сжимает.
Нет больше слёз, как и нету вина. Я один в этом облаке дыма.
И хочется сделать шаг до окна, проветрить пустую квартиру..."

(С) Lithium.