Переполох в Мусине, полностью

ГЛАВА  1

Каких только историй не случается в жизни. Каких только деревень и деревенек нет в нашей Кировской области. Не перестаю удивляться мудрости, емкости и  точности в названии деревень, в прозвищах людей и животных. Народ просто так ничего  и никого не прозывает. Он все подмечает, и одним или двумя емкими словечками даст точное прозвище  человеку или животному, а то и целой деревне или населенному пункту с рекой или озером в придачу. Каких только народных названий не встречается у нас в Кировской области. Кировская область – это огромная  территория, равная по размеру площади -  территорий трех  Франций, и не помню скольких Голландий,   Бельгий, да это и не важно. А какие люди у нас живут замечательные. Евреи, очень умные и прагматичные люди говорят:


- Когда вятский еврей родился, истинный еврей плакал.


А еще в народе говорят – вятский хваткий, вспомните наш квас, вся Россия пьет, да нахваливает, и не только квас. Не имеет смысла писать обо всем, чем богат наш Вятский край. Главное  богатство - это наши люди, и не просто люди, а люди,  проживающие в отдаленных районах нашей большой области. Удивительно приветливые, добрые, гостеприимные, всегда рады любому человеку, зашедшему на огонек. Люди очень скромные, всю жизнь живущие в глубинке, не требующие ни большей пенсии, ни газа, ни  чистой воды, только просьба одна, совсем маленькая, чтобы хотя бы два раза в течении недели,  заезжала автолавка с хлебом и нехитрым товаром, который, так необходим в хозяйстве. Чтобы раз в неделю приходил почтальон, да иногда,  фельдшер. Они очень любят гостей. И если такое случается, то в деревне праздник и общий сбор населения. Все бегом бегут, с настроением здороваются, при этом говоря:


- Здравствуй, вам! Как ноги, в порядке, далеко ли топали?


Я всегда отвечаю:


- Здравствуйте и вам, спасибо, с Божьей помощью, довезли или доехала. А как ваши поживают.


 Что только не отвечают мне в ответ и всегда смущаются, потому, что хозяевам неудобно про себя жалиться.


В эту деревеньку меня привел неожиданный случай. Мы ездили в одну из казачьих станиц  Афанасьева с концертом художественной самодеятельности. Тогда было принято обмениваться концертными бригадами, тем более с Афанасьевским, весьма отдаленного от областного центра, районом. Наше предприятие имело тесные связи  с колхозами и совхозом им Ленина в этом районе. Представители завода всегда ездили помогать  на посевные и уборочные  работы, поскольку в наших краях весна короткая и жаркая, следует за долгой зимой, длящейся почти шаесть месяцев.Приглашали работников совхоза к себе на наши  праздники, и ездили с концертными бригадами поздравлять их. В этот раз мы поехали поздравить сельчан с праздником, Днем сельского хозяйства и окончания сельхоз работ. Стояло начало ноября. На Вятке это уже почти зима.Погода была почти зимняя.Выпал снег и стоял морозец градусов семь - восемь.


 Концерт, на праздник День сельского хозяйства, прошел замечательно. После выступления и дальней дороги, а это более двухсот километров, нас всех вкусно накорми  и напоили, мы уже собирали свои костюмы и инструменты в автобус, как пришел взволнованный завклубом и сказал, что прибежал дед Макей, просит доктора, что  деревне Мусино умирает старушка. Ситуация сложилась так, что доктор был, а транспорта нет,  имелся, на этот момент,  только наш автобус. Завклубом и руководитель совхоза просили подвести доктора и деда Макея,до поворота, тем более нам было по пути.

 
Наш водитель  был молодой и неопытный. Он охотно  согласился помочь  и подвести доктора с дедом до поворота на дорогу,  идущую в деревню.


Мы и не предполагали, во что это нам обойдется.


Оказывается,  дед Макей всю жизнь бегал по лесу пешком, напрямки и не знал, как и где сворачивать с трассы. Доктор никогда не был в этой деревне, он недавно приехал в станицу по распределению Вятской Медакадемии, тогда Мединститута,  работал в местной больничке, и не ездил по району, а в этот день он замещал Спиридоныча, местного фельдшера, который не мог пропустить праздник и не выпить горячительного. За глаза, за эту слабость, его называли – Спиртынычем.  Так его величали еще за то, что делая уколы, он всегда перед тем, как протереть место укола, подносил ватку, смоченную  спиртом к своему носу, томно вздыхал и произносил:


- Спитус – спиртынычь, что с ланыни обозначает, умри, но выпей, а  вы его на всякие там глупости намазываете.А в нашем деле без него нельзя, да что я тут вам о вечном, а со своими мягкими местами сосредоточиться не даете.


Это повторялось каждый раз, когда Спиридоныч прибегал куда – ни будь  в отдаленное село или деревеньку к больному. Выслушав его маленькую лекцию, его угощали  хорошей качественной самогонкой и сытным обедом. В народе считалось, что если фельдшера уважить, то и больной быстро поправиться. Обычно староверы и жители глубинки обходились своими силами и вызывали его, когда надо засвидетельствовать рождение или смерть, но если появлялась необходимость за ним послать, то отправляли  того, кто хорошо  знал местные леса  и повадки зверей, да с ружьишком и  напрямки, так и  прибежал в станицу дед Макей.


Дед  Макей  был тогда коренаст, широк в плечах, ноги колесом, как у казаков, долго служивших в сотне. Спина немного выгнута колесом, а  здоровенные ручищи, красные от первого морозца, как игрушку вертели в руках берданку и посох. На голове, плотно надвинута на глаза,  стеганная  шапка -  треух,  со спущенными ушам,  пышная кудрявая седая борода обрамляла все его лицо.


- Ой, жалко, очень жалко Марию, очень жалко.  Ни чё не помогает. Резь такая, что кричить. Бъеться. Еще молодая совсем,  только восьмой десяток пошел. Княжиха,  это наша знахарка, говорит желчь, разлилась, операция надобна. Все горить в нутрях – рассказывал дед молодому доктору.


Доктор же сидел на первом сидении автобуса рядом с дедом и выглядел против него совсем мальчишкой. Худощавый,  с длинной шеей, наполовину прикрытой городским шарфиком – кашне, из тонкого потрепанного  кашемира, непонятного цвета. Куртка, городского типа, короткая с капюшоном, тоненькие брючки и городские ботинки. На коленях он бережно держал тревожный  белый, с красным крестом, чемоданчик с инструментами и медикаментами. Казалось, что он настолько волновался и переживал, что не смог даже сообразить, одеться правильно, что едет в  глушь такую, где нет асфальта и дорог.


Дед быстро сообразил, что доктор неопытен и сказал:


- Да,  ты не боись, паря, не боись. Мы отправили гонца за  нашей  повитухой. Правда она очень стара, ей, даже не знаю,  который год идет, но девяносто кажись было уже, аль  не было? Ну, где – то  близко. Ты главное диагноз поставь и если чё надо скажи, все сделаем. Её наши бабы Лешачихой зовут, но она всех их мокрохвостых потчует. Все путем у нее рожают. В город не ездят, далеко. Дорога кругом, в обход Камы, почитай верст 60 будет, а напрямки – 25, и все лесом. Сейчас вот  приедем к Каме, на лодке перейдем и там пешком рядом километра 3 – 4. Одежонка на тебе хлипкая. Сапог  то не взял? А может, у кого есть? И морозит сегодня не шутейно. Река встала, но лед слаб, ломок, на лодке переправа будет, да там метров 5-6 всего, чтобы ног не замочить.


Доктор смотрел на деда круглыми, выпученными глазами. Он не соображал,  куда и зачем переправляться  надо, и как он пойдет эти пресловутые 3 -4км. Он, городской паренек, был похож на всклоченного воробышка, попавшего в передрягу и сидящего на ветке, которая вот вот обломится.


Дед же с интересом наблюдал за ним и нашим водителем:


- Ты, милок, не гони, поспешай медленно, наши дороги не любят спешки.


Молоденький водитель заметно нервничал. На улице стояло начало ноября. Земля еще только немного пристыла. В то время, а это были восьмидесятые  годы, шипов еще не было. В ночь асфальт немного пристыл, и автобус скользил  местами юзом. Все знают эти, наши замечательные труженики – автобусы, их называют в народе - пазики.


Все мы притихли, сказывалась усталость и желание скорее добраться до жилья. Нас тревожили эти разговоры деда с доктором. Мы не думали и даже не предполагали, что сия участь уготована и нам.  А пока наш пазик  пробирался по старому, в выбоинах и замерзающих лужах, асфальту невесть куда, туда где ожидала помощи тяжело больная женщина.


- Все, дорога хорошая кончилась, теперь верст десять проселком. Проселок ровный. Можно проехать, правда местами ручьи размыли, так там есть накат из бревен. Сворачивай – скомандовал дед Макей.


 Наш водитель,  остановил автобус и вышел в кромешную ночь.


Мы тоже потянулись на улицу. Кто зачем. Кто осмотреться, куда нас завезла судьба  - злодейка, кто по своей надобности, кто покурить, размять ноги.


Мы горожане, и  наша одежда  не была рассчитана на переход по лесным чащам, тем более мы приехали на концерт и никак не думали, что будем гулять по лесным тропам в глухую ноябрьскую студёную ночь.


Когда я вышла из автобуса, то даже не смогла разглядеть дальше нескольких метров ничего. Тьма была кромешная, только небо распахнулось миллионами ярких звезд и звездочек.  Афанасьево  стоит на косогоре и звезды, кажется,  висят, так низко, что их можно потрогать рукой.  После теплого автобуса, мне показалось, что на улице  очень холодно и мороз градусов 15. Меня стал бить легки озноб, и я представила, как дед Макей,  переправившись на лодке через мелководную  Каму, пойдут лесом еще  3 – 4 км. Здесь в Кировских лесах много ручьев и речушек, и в том числе здесь на границе Пермского края и Кировской области берут начало две большие реки Кама  и  Вятка. Здесь в Афанасьеве они сходятся, для того, чтобы разойтись окончательно и поспорить меж собой, которая станет больше и полноводнее.


Две маленьких речки и сотня ручьев, бездорожье и могучие девственные леса,  горстка людей, выбравшая эти мета, для того чтобы жить здесь и любить и беречь эти края и мы - восемь  маленьких «человеков», не знающих жизни здесь, несовместимые понятия. Мне всегда кажется в таких случаях, что я просто мошка, по сравнению с ней, Ее Величеством Госпожой Природой. Что она захочет, то и будет и ее гнев ни с чем неизмерим.


 Концертная бригада составляла всего 7 человек и плюс один водитель. Из этого числа  было  три женщины. Мы вошли в автобус, сели и стали совещаться. Нам не хотелось сворачивать, пусть с плохенького, но асфальта, куда – то на проселок. Пришел водитель. Он прошелся по проселку немного и сказал, что проселок застыл и что можно проехать, но осторожно. Наши мужчины стали разубеждать его, но дед   Макей,   сумел,  каким – то образом уговорить их, как мне кажется, не зря его послали за подмогой, знал дед хитрости какие – то, которых не знали мы.

 

Поговорив, немного, мы расселись  равномерно по автобусу и поехали, а куда не знали и сами, только дед Макей, удовлетворенно крякнул а кулак, и притих.

ГЛАВА  2


Я старалась не думать, о том, как мы поедем по лесной дороге  в темноте. Куда и зачем. Я понимала, что это нужно, чтобы помочь человеку, но не понимала, почему мы? Хотя все ясно, нас так воспитали, и осталось в нас это стремление помочь всем, не взирая ни на что и даже в ущерб себе. Это хорошо, но не всегда целесообразно.


В автобусе воцарилась  вынужденная тишина. Все ехали, молча,  и лишь  только звуки мотора и какой – то треск под колесами автобуса напоминал нам, что мы медленно  едем  по лесной дороге. За окнами автобуса где – то впереди метались по лесной дороге  лучи света, исходящие от фар  автобуса. Это придавало таинственности и тревожности в наше натянутое  молчание.


- Ты, не спеши. Торопись медленно… Но и поспешай…  - тихо наставлял нашего водителя дед  Макей.


- А у тебя там, в загашнике,  в запасе нет сапог? А то наш доктор ноги вымочит и сам сляжет. Куда ж собрался в такой обувке, не дойдет…  А может, у кого еще и носки запасные есть? Мало ли чё случится в дороге. Я потом отнесу в клуб,  а  вам передадут. Не боитесь, не потеряю… - тихо и с каким –  то чувством своей вины, произнес дед, посматривая в нашу сторону, и внимательно рассматривая нас, как буд - то впервые увидел.


Я сидела на переднем сиденье и поежилась под его внимательным и одновременно, осуждающим взглядом.


- Да-аа-а… - протянул он, рассматривая мои ноги в тонких чулках и высоких кожаных сапожках.


Я невольно поджала ноги под себя и вжалась в сиденье. Мне стало, как-то неуютно и холодно под его взглядом.


- Спаси и сохрани, Господи, если чё случиться… Вы же все замерзните. Куда ж вы ехали, коли, так легко все оделись? Что ума не хватило в дорогу одеться теплее. А если автобус сломается или чё? До жилья почитай здеся километров 20 будет, а так до города все двести с гаком… Как пойдете и куда? – ворчал дед Макей,  крестяся  на водителя, внимательно всматриваясь  туда, где по лесу мелькали лучи от фар.

- Да, ты не торопись. Я здешней дороги не знаю, мало ли чего там впереди. Я знаю тропу, там левее. Вон,  смотри, бежит  по пригорку. Значит,  все верно едем. Я все пешком или на лыжах бегаю мимо, а здесь только иногда, лесовозы ходят за лесом  до брода, там им волоком таскают лес – то. Ничего, мороз уже все прихватил, разве только где ручеек еще бежит, но там накатной мост есть… - тихо и совсем неуверенно говорил дед.


Я внимательно слушала его. Мне казалась эта авантюра с поездкой по лесной дороге ошибкой, за которую нам еще придется расплачиваться, но молчала, как и все остальные.


Пассажиры автобуса притихли и потихоньку дремали, покачиваясь в такт движения автобуса, а я сидела и думала, что надеть на себя, если с автобусом что-то случится. Есть ли спички, чтобы разжечь костер, чтобы погреться и понимала, насколько мы были беспечны,  собираясь в эту поездку. Прав был дед Макей, во всем был прав, предостерегая нас.


Так прошел почти час, который показался мне вечностью.


Я внимательно смотрела в разукрашенные морозным узором окна, вытаяв своим дыханьем,  проталинку. Я замерзла и устала. Мне хотелось туда, где светло и тепло. После концерта и хорошего ужина, хотелось прилечь, укрыться теплым пушистым  пледом и уснуть, но,  увы, в место этого, я ехала неизвестно куда по глухой лесной дороге в глухую, затерянную в непроходимых лесах и болотах старообрядческую деревню со смешным названием  Мусино.


Я решила, чтобы разрядить тягостную атмосферу в автобусе, спросить деда  Макея, почему их деревня имеет такое название. В честь кого они назвали деревню – Мусино.


- А скажите, дед Макей. Сколько вам лет? Чувствуется, что много уже? А еще,  почему ваша деревня называется Мусино?   В честь кого,  так названа она?   Время есть,  пока едем, расскажите  – попросила его я.


-  Правда, расскажите. Очень интересно, куда же мы едем - поддержал меня наш баянист Петя.


-  А что, враз,  расскажу. Тайны нет никакой… А годков мне не так много, 87 всего. По нашим понятиям,  еще не старый… - подмигнул дед -  еще и молодушек люблю. Вон,  какая,  сидит.  Ух... Так бы и….


Дед озорно стрельнул глазами в мою  сторону и подвигал молодецки плечами. Его глаза блеснули озорным молодым и задорным огоньком.


- Ох… Вот ба…  Да,  ба не пускает, а  деревню мы нашу назвали,  в честь нашей кошки – добавил он.


-  В честь кого? –  удивленно, переспросил Петя.


-  В честь нашей кошки Муськи.  Сначала  назвалась она – Муськина, но когда перепись была, к нам приходили переписчики, записали с ошибкой, так и стала  – Мусино.
 

- Интересно… А почему назвали в честь кошки? Чем она заслужила такую честь? – не унимался, проснувшийся  и слегка хмельной, после ужина, Петя.


- Ну, это долгая история. Хотя,  можно и рассказать, пока время терпит, ехать еще полчаса может, а то и боле…


Все пассажиры автобуса стали просить, рассказать историю названия деревни. Дед Макей, довольно ухмыляясь, держал паузу, фасонясь и немного переигрывая, для усиления интереса и интриги.


Он облизал свои подсохшие губы, погладил бороду, для солидности  и сказал:


-  Это случилось еще в пятесятые года. Мы жили в Тамбовской  области. Жили в лесах в деревне, обособлено. А когда к нам приехали от советской власти, чтобы нас переселить в поселки и города, чтобы забрать наши земли под  пахоту, а наших детей забрать в школы, мы на сходе решили уйти. Тогда много таких, как мы тронулись за Урал в леса, подальше от этого.  Мы собрали сход. Решили, что доживем до весны и пойдем. Весной собрали все в обоз. Всю скотину и живность, даже волокуши с сеном для прокорма. Все хозяйство увязали в возки. И пошли. С нами пошли наши женщины и дети, а так же собаки и кошки тоже. Шли мы долго почти три месяца. Дошли почти до Афанасьева. А пока шли, все в походе случается. Жизнь ее не остановишь. Моя мать и молодая моя жена были брюхатыми, да наша кошка тоже. Отец решил, что будем идти, пока не настанет осень и не придет пора матери и моей жене родить. Приближалась осень. Здесь в августе уже прохладно и заморозки уже бывают. Вот однажды примерно, где теперь наша деревня, остановились мы табором на привал. Место тихое. Речка рядом. Рыба есть. Грибов  море. Отпустили скотину пастись. Поставили палатки и шатры. Три дня отдыхали. Скотина наелась. Мы соорудили землянку  для баньки. Натопили, намылись. Хорошо. Отец говорит, что,  мол, пройдем   Афанасьево, выйдем на горушку и станем деревней на высоком камском берегу. Там леса  почище,  посветлее,   и никого на  триста  верст нет. Так и решили. Утром рано встали. Стали возки увязывать, а кошки нет. Мать с женой и туда и сюда, пропала кошка.  Послали подростков поискать. Полдня искали. Мать заупрямилась, сказала, что плохая примета, нельзя в дорогу без кошки идти, что если раскатятилась, то нужно всех собрать и взять с собой. Все так и вышло. Пока кошку искали, у матери схватки начались, а следом,  с перепугу,  и у моей женки тоже…  Вот и вышло, что баню не зря поставили. Родился мой младший брат, а следом мой сын. А вечером и кошка объявилась. Да не просто пришла, а притащила  всех  шестерых котят к бане. Сидит у полога, мавкает. Вот ведь животина, а все сообразила.  Мой отец созвал сход,  и порешили  здесь обосноваться, только чуть в глубь  леса уйтить. А деревню в шутку Муськино назвали. Так и живем… Хорошо живем.  Вот и вся история, если вкратце. А сколько всего разного было,  не перескажешь… То,  потом … Прибегайте в гости. Наши бабки вам всего наскажут. Ой, ты стой. Постой, милый. Давай оглядимся, как бы ни промахнуться… - оборвал свой рассказ дед, обращаясь к водителю, возвращая нас в настоящее время.

ГЛАВА  3

Автобус немного прошел юзом и остановился.


Наш водитель Леша, обернулся, посмотрел на деда Макея и сказал:


-  Ты, чего мне под руку кричишь? Я ведь могу и не туда свернуть от неожиданности. Я и сам хотел остановиться, все дальше ехать не могу, а то на обратный путь бензину в обрез. Боюсь,  застрянем здесь надолго. Вот сейчас посмотрю, где развернуться и поеду обратно, а дальше вы пешком с доктором. У меня есть резиновые болотники в багажнике, и носки там есть. Я вам их дам, когда вернете, тогда и вернете.


Водитель внимательно посмотрел на деда.


Дед Макей, почесал бороду, немного подумав,   сказал:


- Лады. Пусть так и будить. Сбирайся,  паря. Давай сапоги и носки и мы побегём, только вот дождемся,  когда вы повернете   назад, а то мало чё, могет,  ещё  помочь,  нужна будить…


-  Хорошо. Вот вам сапоги, носки и запасные перчатки – сказал Леша, доставая все по  очереди из багажника – а я, пошел,  поищу,  где можно развернуться.


- Погодь, и я пойду с тобой. Здесь болотина, сверху замерзло, а внутрях  еще нет. Вместях посмотрим. Один хорошо, а вдвоем  спокойнее – остановил его дед Макей, отдавая  доктору  сапоги и носки с перчатками.


Водитель  и дед Макей вышли,  плотно закрыв двери автобуса, чтобы тепло не вышло следом. Мотор  автобуса заглох, печки перестали работать, а в автобусе сразу стало прохладно. Мы сидели в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Говорить не хотелось. Мы все понимали, что это была великая глупость, приехать сюда, в непроходимый лес на автобусе, но что сделано, то сделано. Мы горожане, готовы были оказать помощь больной женщине, подвести доктора, но не знали и не были готовы к тем рискам, которые нас здесь подстерегали. Первой не выдержала Марина.

 
- Господи и зачем я поехала в  это  Афанасьево  – пролепетала она, кутаясь в свое пальто.


-  За денюшкой, за денюшкой -  парировал ей  Петя.


- А ты зачем поехал, Петюня? – резко спросил его Виктор, наш запевала и танцор.


-  Тоже за денюшкой -  коверкая слово, пропел Петюня.


-  Да кому эта десятка помешала? А? Все здесь богатеи такие, что до зарплаты не хватает? – вступила в свою  партию  наш конферансье Ленуся.


- НИ - КО - ММУУУУУ – пропел Петюня.


Все замолчали, осмысливая сказанное.


В автобусе воцарилось молчание и полумрак. Температура в салоне резко падала. Уже изо рта шел парок, что говорило о том, что на улице мороз  уже достигал довольно  низких температур. Мы плотнее застегивали наши пуговицы на одежде, натягивали шарфы,  шапки и перчатки с варежками. Окна заиндевели. Я в свою проталинку сидела и смотрела наружу. Стояла ясная звездная ночь. Лес был густым и казался волшебным. Луна, а вернее молодой месяц светил едва – едва, делая все увиденное сказочным и не реальным. В другое время  я бы радовалась  красивым местам и любовалась виденным, но в этот раз меня, как и всех нас, этот лес, его красоты и девственность пугали неизвестностью и непрочностью нашего положения.


Металлические полики в автобусе быстро остывали,  и мои ноги стали зябнуть. Я стала вспоминать, что я могу еще сделать, чтобы утеплится.


Все наши артисты тоже сидели неспокойно. Холод и неопределенность положения давали о себе знать. Сколько мы просидели в темном автобусе,  я не знаю, но мне показалось целую вечность.


Вдруг мы услышали отдаленные шаги и разговор. Это возвращались Леша и дед Макей.


-  Ну, что замерзли?  Ничего скоро поедите взад…- сказал дед   Макей,  поднимаясь в автобус.


Леша открыл двери со стороны водителя и тоже сел на свое место. Немного потер уши и ладони завел мотор автобуса.


-  Ну, что  сказать? Забрались мы очень далеко и немного не туда, куда нужно было, но дорога проходимая. В метрах трехсот есть площадка для разворота. Вот туда и поедем, а потом поедем назад, а деда и доктора высадим немного позже в километрах  в трех отсюда, у поворота тропы.


-  Поехали – сказал Леша, включая свет в кабине и салоне.  Мотор отозвался  радостным урчанием  на поворот ключа в замке зажигания, заработали печки. Стало как – то уютнее и радостнее на душе. Появилась надежда на то, что пусть не скоро, но наконец – то к ночи,  будем дома и в тепле, но  где – то в глубине души, затаилась какая – то мыслишка или,  скорее всего страх того, что может еще случиться всякое. Я сжала руки в кулачки и сделала на всякий  случай две фигуры из трех пальцев, говорят,  помогает  от невезенья и сглаза, но,  увы, нам это не помогло.


Проехав метров триста, автобус остановился. Леша вышел, чтобы оценить обстановку. Постоял. Посмотрел и решил потихоньку сделать разворот, хотя места было свободного не много.


-  Ничего. Все получится. Не дрейфь, паря – поддерживал его дед  Макей.


Леша очень волновался, но вида не показывал.


- Я в армии служил на больших грузовиках. Еще не в такие дебри забирались, прорвемся – проговори Леша и начал разворот.


Мы все сидели тихо, даже очень тихо, но это не помогло. Задние колеса  увязли в глине.  Мороз ее сверху сковал, а в нутрии была вода. Мы все вышли из автобуса. Мужчины стали его выталкивать из образовавшейся ямы. Это длилось минут пятнадцать. Автобус рычал, дымил при нагрузке, не полностью сгоравшим  топливом, тем самым потребляя его вдвое больше.  Наконец, автобус  выскочил из западни.
Радости нашей не было предела. Мы кричали  ура на весь лес,  радовались как дети, но мы не понимали тогда, что этим самым усугубляли свое положение. Почему? Да все просто, потому, что сожгли почти весь остаток горючего, а в лесу бензоколонок нет, да потратили все свои запасные калории, столь  необходимые в холодном  лесу. Тогда мы об  этом не думали. Нам хотелось скорее сесть в автобус и ехать в обратный путь.


Дед  Макей, один стоял в стороне и молчал.  Он один понимал, что ему придется всех нас спасать и выводить из этой западни.


- Ну, чего орете? Чего? Зачем привлекаете к себе внимание? В лесу так нельзя… Да и силы еще понадобятся… А пополнить не чем. Все пойдет на обогрев, коль раздеты – спокойно говорил он, глядя на нас, как мы скачем вокруг автобуса в легкой обуви и одежде.


Один только доктор, стоял тени елки и тер себе коленки и переминался с ноги на ногу.


- Эй, доктор, иди, надень хоть носки, а то обморозишься – окликнул его дед Макей.


 - Ну, вот и все -  удрученно сказал Леша, открывая в салон автобуса двери, приглашая нас войти.

Дважды нас приглашать не пришлось. Мы быстро вошли и расселись  по своим местам. Нам было весело и холодно одновременно, но казалось, что это такая малость, потому, что  мы сейчас собираемся ехать домой, но не тут - то было. Судьба  - злодейка приготовила нам новые испытания,а наши  приключения только начинались…

ГЛАВА  4

Все,  немного повозившись на своих местах, погрев сиденья своим телом,  быстро присмирели, нахохлились, как воробьи на  завалинке  в мороз, когда прилетают греться и кормиться. 


Когда навещаю  зимой  дачу, то  всегда оставляю птицам крошек и несколько кусочков сала,  чтобы могли подкормиться  и согреться. Прилетят воробьи и синицы, шумят, галдят, дерутся, за первенство клюнуть,  повкуснее  кусочек  сальца, а оно висит на веревочке и крутится. Ни каждая птичка слету может изловчиться и  прицепиться к нему. Я люблю наблюдать за ними в момент их кормешки. А когда наедятся, то садятся либо на карниз, либо на завалинку рядком, ближе     друг к  другу и  греются. Распушат перышки, головку спрячут и только глазки – бусинки наблюдают за мной.


Вот и мои соратники по поездке мне напомнили  в тот раз эту  замерзшую стайку птиц.

- Ну, с Богом, по -  малу,  давай подавай, и поехали.  Счас найдем местечко в ложке и решим, что делать и как быть –  как – то озадачено и тихо произнес дед  Макей.


Немного подумав, добавил:


- А ты доктор, давай сымай свои  портки городские, и поддевай  мое исподнее, я завсегда с запасом хожу, да еще носки и сапоги  Лексея.  Дорога дальняя, а то замерзнешь. Да и вы подумайте, голубы, что еще можно навздеть… Мало ли что…


Нас , такая его речь,  немного удивила, но мы и не могли подумать, что нам скоро всем придется  это проделать.


- Да, мы не замерзнем. Мы спляшем если че и сыграем  -  наигранно веселясь, ответил за всех  Петюня.


- Ой, не говори  гоп, покуда  не прыгнешь,  ведь  не  знаешь, где приземлишьси как… - парировал ему в тон дед.


- Угууу…. Понял….  -  промычал сердито Петюня.


Автобус потихоньку, как бы на ощупь пробирался в кромешной темноте по лесной дороге. Окна покрылись ледяной коркой,  и  в них  почти ничего  не было   видно. Что там  за окнами, даже и  не хотелось смотреть. Хотелось поскорее  высадить деда Макея  и доктора, и быстрее ехать домой,  в тепло,  какое -  то десятое чувство потихоньку, сначала как бы,  из  - под  тишка, а потом уже настойчиво канючило  и пугало, что в тепло мы попадем не скоро.


-  Ну и куда поперлись? И зачем?  Ночь, холод…  .  А на тебе тоненькие чулочки  и  сапожки…  . Ноги мерзнут в автобусе, а если пехом по лесу? Что тогда?  Вы даже не знаете где вы,  и сколько иди до тепла? А дед уйдет и бросит вас здесь куковать -  канючило мое,  это десятое  чувство самосохранения.


Я сидела, поджав ноги под сидение. Ноги озябли. Металлический пол автобуса уже  намерз и покрылся местами изморосью. Обогреватель работал очень слабо, сказывалось то, что топлива осталось мало, а ехать нам было еще  далеко, и я очень переживала, что его не хватит до ближайшей заправки.


Я посмотрела на наших артистов и все поняла без слов. Они тоже сидели и внимательно наблюдали за каждым движением Алексея.


- Ну, вот  еще немного и будет ложок. Там сухо. Останови,  я погляжу  - скомандовал дед Макей.


Алексей остановил. Открыл дверь, выпустил  деда и сам вышел.


Ходили они не долго, но когда вошли,  мне все стало ясно.


Алексей вошел в салон вместе с дедом, присел на место кондуктора. Снял свою  вязаную шапку, вытер ей сухие руки и сказал:


- Не знаю, как вам сказать,  но дальше мы не поедем. У меня все топливо ушло на то, чтобы вытащить автобус из болота, в которое мы попали, когда разворачивались. Бензин есть, но его хватит только километров на 20- 25, а до заправки 56-60 км, да еще по лесу не знаю, как проедем обратно. Ночевать в холодном автобусе нет возможности.  Ночевка у костра тоже не выход. Я виноват. Не рассчитал свои возможности и силы. Мы с дедом Макеем посоветовались и решили, что единственный верный выход – это идти в деревню всем. А завтра мы с доктором и дедом метнемся в Омутниск и привезем топлива. Сообщим о себе. И   у вас  появилась  возможность провести концерт  в старообрядческой деревне и посмотреть, как там люди живут   – почти шепотом, неуверенно сказал Алексей.


Сказать, что мы удивились, не сказать ничего.


В автобусе стояла гробовая тишина. Все застыли в ожидании продолжения, но его не было. Наш молодой водитель просто растерялся. Он не знал, что еще сказать.


Первым тишину нарушил дед  Макей.


- Ну и чего молчите? Оно и правильно, че сказать? Не че… . Пойдем помалу, доберемся за час, а то и чуть больше. Здесь напрямки,  верст –   пять, а то и чуть  меньше,   а  может, больше, кто их мерил. В  общем навздевайте на себя все теплые одежды, берите ценные вещи  и айда к нам в гости. Старухи все равно не спят, ждут меня с доктором. Накормят, напоют, спать уложат, а  завтра баню истопят, а послезавтрева  видно будеть,  можеть,  и уедите восвояси – спокойно, в мягком приказном тоне, не терпящем возражения, сказал дед Макей.


Здесь, в лесу он был главный.


И тут нас прорвало. Кто что говорил и все вместе и одновременно. Я просто молчала. Меня ждали дома двое детей. Они остались одни.  Телефонов сотовых тогда не было. Мне казалось, что я сейчас соберусь и пойду по лесу  к асфальту и буду идти до тех пор, пока не найду попутку. Я лихорадочно стала думать, что я могу еще надеть. Я понимала, что в тоненьких чулках и кожаных  сапожках мне в такой мороз далеко не уйти. Я стала вспоминать,  как нас учили, что необходимо делать и как утеплится. Я нашла старые газеты, сделала стельки и вставила в сапоги. Потом стала, как портянками обматывать газетами ноги. Сапожки были  тесноватыми, но пошевелив пальцами и обмяв газетку, получилось неплохо. Потом я достала свой концертный сарафан. Сарафан был шит из добротной и  плотной полушерстяной ткани до полу. Длины, как раз хватало, чтобы укрыть ноги. Быстро сняла пальто. Надела  блузку концертную поверх   моего свитерка, затем сарафан и снова пальто. Пальто застегнулось с трудом, но стало тепло, поверх городского берета, я завязала концертную яркую цветную шаль. Прицепив плечевой ремень более удобно, надела через плечо сумку, затем  натянула перчатки, и,  взяв свою балалайку в руки, оглянулась на своих попутчиков.


Они все, молча,  смотрели на меня.


- Ну и кто тебе разрешил надеть концертный сарафан? - спросил  наш сопровождающий и танцор  Игорек.


 -  А кто платить будет, если испачкаешь или порвешь?  Он же денег стоит, ты такие не зарабатываешь? -  пропел Петюня.


- Ничего…  . Испачкаю,  отстираю, а если в автобусе все украдут . Кто из вас караулить его останется? Надеюсь, я так не замерзну.  Я пойду к трассе у меня дети  одни…  - решительно сказала я.


- Да, кто тебя отпустит одну? Ты же не найдешь дорогу. Волки съедят тебя, и дети сироты останутся – подначивал  меня  Игорек.


 - Не останутся. А что думаете делать вы? – с вызовом спросила я.


- Не знаем -  признались женщины и стали тоже делать стельки из газеты и искать свои сарафаны.


- Ну, вот и правильно. Одевайтесь и пойдем, но только в деревню. Одну не пущу. В крайнем случае, завтра с нами побежишь, если сдюжишь – поддержал меня дед Макей.


Пока все переодевались, Алексей расчистил от снега полянку   в ложке, тем самым приготовил  укромное место для автобуса.


Мы вышли  из автобуса в темноту ночи на мороз. Ночь стояла ясная. Звезды как алмазные россыпи блистали в свете луны. Волшебная красота, если не считать, что мы оказались в ее  заложниках. Мороз крепчал, и мы  топали ногами и двигались, чтобы согреться.

Алексей поставил автобус в ложок. Нарубили с дедом еловых веток. Укрыли автобус так, что с дороги его не было видно. Закрыл все двери, слил воду с радиатора  и подошел к нашей группе.

- Ну, что все готовы? Пошли… . Нужно идти спешно. Там нас ждут, да и больная  мается – сказал дед Макей и,  легко ступая,  пошел  первым.


Пройдя немного по  дороге, он обернулся и сказал громко, чтобы все слышали :


-  Сейчас пойдем целиной. Тропинки здесь  нет. Идите след в след. Ничего за час с хвостиком управимся. Если что, кричите – сказал и свернул  в чащу леса.


Мы гуськом потянулись за ним. Идти было непривычно. Длинный сарафан  непривычно мешал, но согревал. Я представила себя барышней,  живущей еще в те,  далекие времена и подумала:

- Вот так жизнь дает свои напоминания и уроки, чтобы мы иногда вспоминали кто мы и откуда. А мы – это часть природы,  и все  мы вышли из леса или степи, и когда – то туда вернемся.

Вот так началось наше приключение. Что там впереди нас ждало,  мы не знали, но  другого   пути в этот день нам не было дано…

ГЛАВА  5

Это сейчас кажется  та поездка,  всего лишь  легким приключением. Многие ощущения немного  притупились, страх,  холод и усталость позабылись, но остались в памяти люди, удивительные красивые  своими поступками и пониманием  смысла  жизни. Их слова и рассуждения о причине нашей неудачи и, одновременно, несказанной радости, благодарности Его Величеству Случаю, за то, что привел нас к ним. До сих пор я  вспоминаю ту радость на их лицах и грусть одновременно, что скоро придется расстаться. Я вспоминаю их трогательную  заботу о нас, и одновременно  стоическое и мужественное, понимающее сострадание к больной.


Лес встретил нас своей тишиной. Каждый шаг давался с трудом. Ночь стояла светлая и морозная. Небо, звезды и луна почти не заглядывали под шатер еловых лап. Снег, подтаявший немного днем, покрылся корочкой и при  каждом шаге потрескивал и хрустел.  Этот хруст гулко перекатывался волнами эхом по лесу. Говорить не хотелось. Каждый шел и сосредоточенно смотрел под ноги. Нам хотелось успеть за дедом Макем. Он уверенно и бодренько вышагивал впереди  всей группы.  Было слышно, как он тихонько поучал,  идущего за ним доктора,  как и  куда,  ступать.


- Ну, чего ты, паря, не видишь куда идешь? Сыми очки, они только мешают. Смотри за мной и повторяй. И чему вас только учат там,  в городах. Леса не видали. Нормально ходить не можете. И что не знали куда едите? Вырядились… –  ворчал вслух  дед  Макей,  ускоряя свой шаг.


Он торопился, да и мы отчетливо понимали, что там, в лесной деревне ждут помощь, но ни как ни гостей, в виде концертной бригады.


Так  рассуждая, я,  стараясь выверять каждый шаг,  бодро шагала за Петюней, в одной руке держала балалайку, а другой приподнимала подол сарафана, чтобы видеть куда ступаю. В мыслях я была далеко, дома, и представляла, как ждут меня мои дети. Что они подумают, и как будут переживать, когда я не приеду домой ночевать. Я, конечно,  их предупредила, что может, случится всякое, чтобы не ждали и ложились спать, но мне мало верилось, что  они так поступят. Дети они и есть дети, будут ждать мать в любом случае, ведь больше было ждать не кого. Мне захотелось себя пожалеть, что жила одна с детьми и моталась за копейку по концертам, но тогда так жили многие ИТР, рабочие получали  много больше. Несправедливость  в оплате давала импульс творческим людям  искать дополнительный заработок,  коим и был этот концерт.


Следом за мной шла Марина. Она неудачно поскользнулась и упала. Я стала ее поднимать и упала следом. За нами шли Игорь и с Ленусей.


- Ну, что довыпендривались в своих сарафанах – торжественно пропела она и засмеялась – вот и лежите тут, а мы с Гариком пойдем дальше.


- Идите, идите, я сейчас помогу. Ничего не сломали? Доктор нужен?  – быстро подбежал  Алексей, завершавший шествие.


-  Нет, мне не нужен  –  быстро ответила Марина, пытаясь встать в сарафане.

  А  ноги путались в его подоле и она, смеясь от бессилия, снова падала в снег.


Петюня, обернулся и пропел:


- Напилася  я пьяна, не дойду я до дому, довела меня тропка дальняя до зеленого долуууууу…….


Всем вдруг стало весело. Я согрелась, пытаясь подняться в сарафане. Это оказалось не простым делом. Я представила, как трудно было быть настоящей барышней и носить длинные платья, а мы привыкли к коротким нарядам, не сразу смогли научиться носить сарафаны.


- Ой, Петюня, спасибо, развеселил? Как ты? Тяжела шапка Мономаха и твой аккордеон? Ты как? -  спросила я его.


- Да, я привык его таскать, вот поэтому и такой   стройный, не то, что некоторые – отшутился Петюня, показывая на Виктора.


- А нам, танцорам  и запевалам вес не мешает, а придает  солидности. Тебе Петюня этого не понять. Ну, что идем дальше? – ответил Виктор.


С помощью, Алексея мы с Мариной поднялись. Осмотрели себя, отряхнули прилипший снег и пошли дальше.


Уже лес не казался таким пугающим. Глаза привыкли к темноте. Снег искрился под голубоватым светом месяца. Идти стало немного легче. Мы, хотя и устали, но ноги размялись и привыкли к целине, и шли охотнее и ловчее.


Через небольшой промежуток времени мы поднялись на небольшую  горку, и вышли к Каме.


Перед нами открылась удивительная по своей красоте картина. Лес отступил и остался там, где-то позади и чуть ниже. Горка, открылась ровной и довольно обширной полянкой, спускающейся к воде. На полянке лежал первый снег и искрился всеми цветами радуги, отражая бесчисленные отсветы низко висящих  крупных звезд на почти,  черном, небе. Месяц  зацепился за вершину огромной елки на противоположном берегу  Камы. Мы стояли, не могли перевести дух от того,что быстро поднялись  на горку и от увиденной красоты. Природа компенсировала  нам наши затраты, распахнув перед  нами свою изумительную, ни кем еще не тронутую, свою собственну картиную галерею. Как жаль, что живя в городе,  мы не видим этой дивной красоты.


- Ну, чего встали,  как вкопанные?  Чего не видели? Пошли дальше, уже прибыли. Вон там, в ложбинке  переправа  -  Скомандовал дед Макей и мы пошли к реке.


 В кустах, в низинке,  у берега стояла  небольшая  лодка. Выглядела она чудно. Была она выдолблена из большущего дерева непонятной породы. По бокам к ней были приделаны стойки, которые крепились к полозьям, и лодка больше напоминала  сани, нежели лодку.


 - Ну, чего встали? Лексей иди, помоги мне. Помоги выставить транспорт на лед. Не боись, если лед треснет. Сразу  сигай в лодку. Там есть багор и два весла. В лодку садись четверо. И толкай багром и веслами, чем получится. Греби на противоположный берег, а потом еще раз обратно, а я здеся покуда побуду. Или давай я с вами, а ты потом  возвернешься  за остальными. Мы быстро. Здесь все мигом, рядом –  скороговоркой  говорил дед Макей, отцепляя лодку от куста, к которому та  была привязана веревкой.


Лодка оказалась легонькой и  послушной. Дед умело вскочил в нее и, отталкиваясь ото льда багром подвел ее к берегу и сказал:


- Так двое и Лексей залазь сюда. Мы мигом обернемся. Ждите.


Алексей, Игорь и Ленусик быстро впрыгнули в лодку. Дед Макей умело оттолкнул лодку от берега, и она быстро покатилась по льду к середине реки.


Дед стоял на корме и багром правил  ею. На середине, молодой лед треснул, и лодка провалилась в воду. Ленусик взвизгнула, но дед  Макей   уверенно  направил лодку к противоположному  берегу. В месте переправы  ширина Камы  была  не больше 6-7 метров.


Я удивлялась, как многогранен  опыт  народный. Как приспосабливался народ жить, здесь в глуши,  и как все удобно и все возможно, и все для людей. Пока я рассуждала, лодка вернулась за нами. На корме стоял все тот же дед Макей, но как мне показалось, немного помолодевший и показывавший нам всем своим видом,  его превосходство и то, что он здесь хозяин и все это в его управлении.


- Ну, что растерялись? Садись, кто следующий? – скомандовал он.


Мы втроем Наташа, Марина и я, быстро влезли в лодку, и дед  Макей покатил нас на тот берег.


Я наблюдала за ним. Мне вдруг увиделся молодой и крепки парень,  косая сажень в плечах. Он ловко управляется с лодкой, а мы молодые девушки с завистью и, затаив дыхание смотрим на него.


-  Да, далеко нашим мужчинам до этого деда. Далеко… - только успела подумать я, как лодка причалила к берегу.


- Вылазь  - подмигивая, скомандовал   дед  Макей, и  подал  мне руку, чтобы я перешагнула борт, и не уронила свою балалайку.  Рука его была горячая и сильная.  Он намеренно задержал мою руку в своей  руке, хитро усмехаясь в бороду.


Пока мы  выходили на берег, пока отряхивали брызги, прибыли остальные.

 Дед Макей привязал лодку к дереву, и  мы пошли к деревне.

 - Ну вот,   почти пришли. То  то  же обрадуются мои деревенские. Почитай с лета гостей не было. А как там Мария,   жива ли? Ну, поспешайте, скоро конец пути.
Придем баньку натопим, погреемся. Поспешайте… Ужо ждут нас… -  быстро проговорил дед Макей и направился по тропе в сторону леса.


 Мы потянулись за ним. Я понимала, что он идет несколько медленнее, чем обычно ходит, это он нам, молодым дает фору, чтобы не отстали.


От реки вела хорошо протоптанная  тропинка,  по все вероятности сюда, на Каму, из деревни люди ходят на рыбалку. Эти три километра мы прошли, как мне показалось довольно быстро.


Я невероятно устала. Ныла спина и ноги. Хотелось сесть и не вставать, но мне стыдно было отставать от всех,  и я шла. Вдруг из кустов выскочили две белые лайки и заливисто залаяли. Они прыгали от радости и лаяли. Они обнюхивали нас и бросались  деду под ноги, как бы говорили, что очень рады гостям и хозяину.


- Ну, вот мы и пришли. Фу, место. Молчь –  приказал дед Макей собакам.


Неожиданно мы вышли из леса на большую поляну. Я чуть не потеряла дар речи. Тропинка уткнулась в частокол из бревен. Посреди частокола были большие тесовые ворота, с кованными круглыми ручками из витого металла. 

Вдруг в тесовых воротах открылась маленькая дверка,  и из них вышел старик. Он был одет в полушубок и ушанку, на ногах чесанки, в руках у него был керосиновый фонарь.


- Кто тут? Это ты Макей? А кто с тобой?  Доктора привел? – спросил старик.


- Да, это мы, Силыч. Я не один и доктор со мной, и гостей веду восемь душ. Встречайте… Замерзли устали – сказал дед Макей, поднимаясь по бревенчатому настилу, ведущему к воротам…

ГЛАВА  6.


-  Сколь с тобой? А что заблукали в лесу? Али, чё? Дохтора надо, кто доктор?  Пошли,  провожу? А что, нашего нет? Кто дохтор? – Внимательно рассматривая пришедших,  говорил Силыч.


Чем больше он рассматривал  гостей, тем больше в удивлении выпучивал свои глаза,   и  теребил  куцую, длинной  до  середине  груди, бороденку.


- Ну и откель вы такие ряженные? Кажись до святок еще далече? А и  где наш Спиртыныч? Не прибег? – перекрывая наши возгласы, громко, почти крикнул Силыч.


-  Нет, не поехал с нами. Перебрал малость. Праздник у них там. Вот дали нового, молодого. Городской. Говорят хирург. Вот и посмотрим каков. Веди его. Ей, доктор. Иди с ним. Все обскажут  тебе,  а я энтих  пристрою и прибегу. А Лешачиха тут? – спросил  дед Макей, пропуская нас в воротца, сделанные в  больших, растворных заезжих в деревню,  воротах.


-  Пришла.  Потчует. А что, Кама встала, коль сюды проехали? А на чем? – спросил Силыч, оглядывая окрестности, подсвечивая фонарем.


- Нет. Не встала. Мы от нее пёхом, по тропке.  Все, пошли, потом доскажу. Устали, замерзли гости, да и доктор тоже. Отогреть и к болящей. Как Мария, то? Жива,  еще? – спросил  дед Макей,  запирая  воротца.


Я слушала их беглый разговор и мне, казалось, что это не реальность, сон, или почти сон.  Бородатые, по взрасту старые, а по телосложению и движению –   еще,  моложавые, сильные,   мужики. Огромные, сытые и ухоженные собаки. Бревенчатый частокол. Керосиновый фонарь. Красивейшее место среди леса. Огромные ели и серебристый лунный свет. Что это? Сказка или быль? Где в мире можно увидеть такую  первозданную красоту? Только у нас в России, а именно здесь у нас на Вятке.


Мои размышления  прервал  дед  Макей:


- Ну, а тебе чего, особенное приглашение делать? Чего торчишь тут  и прохлаждаешься? Не замерзла еще? Побегай, вон туда с женщинами, Любка вас заберет сейчас, а я ужо приду в баню звать… Смотряй, у меня,  не потеряйся. А то,  как отчет буду держать перед твоим? Есть? Ай,  нет?


-Что? Есть? – спросила я, вздрагивая от неожиданности.


- Мужик, у тебя есть мужик? А то мне хозяйка надобна, ты хороша будешь? – Хихикну в бороду дед  Макей, легонько подталкивая  меня в спину, тем самым,  показывая, куда мне нужно идти, чтобы догнать моих спутниц.


- Нет, двое детей у меня дома одни остались, ждут меня. Переживаю, как они там. Хотя они не первый раз остаются одни, но, все-таки…  -  сказала я, и пошла,  догонять женщин, дабы не продолжать этот разговор.


-  Ну, да, ну да…  Беги, беги… От себя - то не  убегишь…  - сказал мне дед, когда я уже повернулась и пошла, догонять своих попутчиц. Сказал, как – то грустно, как бы подводя  итог  в разговоре.


О чем он хотел мне сказать, я могла только догадываться, но занозу в мое сердце он засадил основательно. С этой встречи  прошло более тридцать  лет, а  я только сейчас решилась написать  об этом. Что -  то  сдерживало меня, а что и сама не пойму.  Вот она наша жизнь, одни сплошные шарады и загадки, а может все просто в жизни, как в той деревеньке  Мусино, а все остальное мы придумываем и усложняем сами. Кто знает, где найдешь, а где потеряешь, а мимо чего просто  пробежишь, и  не заметишь.  Главное, здесь то,  что торопиться нельзя, а  проживаем  мы нашу, свою единственную жизнь, и дубль ДВА, увы, уже не будет.


Размышляя, над сказанными  дедом Макаем  словами, я быстро, насколько это было возможно быстро в этой темноте, догоняла своих попутчиц.


Дорога была ровная, присыпанная песком. Идти было удобно. Я замерзла и устала, и не заметила, как на меня прыгнула большущая собака. Она не лаяла. Глаза ее сверкали зеленым, как мне показалось,  недобрым блеском.


Я от неожиданности вскрикнула. Собак  больших  я не боюсь, поскольку у меня всегда  живут собаки,  но тут я даже присела от неожиданности. Собака наскочила на меня и отбежала, а потом опять и снова отбежала. Я сидела на корточках,  и сил у меня  не было, чтобы  подняться. Это случилось не от страха, а просто от бессилия и невозможной  такой, какой - то мистической ситуации.  У меня почему – то от избытка эмоций хлынули слезы. Я сидела и плакала, но не навзрыд,  а очень тихо. Соленая влага гроздьями, по несколько слезинок стекала по щекам на шаль. Собака остановилась рядом. Она почувствовала мое настроение, и что я не намерена с ней играть, а она именно это и делала, призывая меня поиграть с ней, подошла ко мне, потерлась об мою голову свой головой и тихонько лизнула меня. Она настырно тыкалась своей мордой,  прямо мне в ладони, которыми я закрывала лицо и вытирала слезы, и  слизывала слезинки с моих подмерзающих щек. А когда приступ тихой истерики прошел, Найда, так звали собаку, стала подталкивать меня подняться и звала за собой. Для меня это было удивительное единство  противоположностей и вместе с тем очень понимающих существ на нашей земле, собаки и человека,  а именно здесь, в этой точке земного шара, деревне Мусино.  Я потихоньку, опираясь на свою балалайку, поднялась, и мы пошли. Собака смирно бежала на два  шага впереди, указывая мне направления движения.


- Найда, Найда!!!  - услышала я скрипучий, призывный зов ее хозяйки, которая подумала, что собака меня не пускает.

- Найда, чего озорничаешь? Уйди, бесстыдница… - сказала маленькая, сгорбленная, одетая в плюшевый жакет и платок поверх него,  старушка.


- Да ты ее не бойся. Выросла с телка, а сама ласковая, да еще и пригуляла. Вот и скачет. А у тебя, наверно,  кобель живет или гладила когда ж…  А  я пошла,  навстречу, тебя  выручать, а то заиграет, не пустит.  Найда, геть… На место марш!!!! – строго скомандовала старушка – А ты, как  величать  то?


- Здравствуйте. Меня зовут Ольга. А у меня, это правда, живет собака. Кобель, немецкой овчарки, его зовут  Байкал. Я собак не боюсь, просто не устояла от неожиданности.  Устала.  А как ваше имя отчество? – спросила я, подошедшую старушку.


- Любка.  Все меня так и зовут. И ты так зови, я не обижусь. Ну, идем, а то все заждались тебя.



ГЛАВА  7

Я собралась с последними силами и пошла следом за Любкой и Найдой. Ночь  стояла глухая. Было, по моим подсчетам уже за  полночь.  Звезды спрятались за тучами. Стояла кромешная темнота. Я ориентировалась по звукам на ощупь. Немного задумавшись, я чуть не налетела на столб, но вдруг меня кто-то одернул за рукав.


- Ну, чего всполошилась?  Сюда давай, сворачивай? Что не видишь куда идешь? Любка дома? – спросил скрипучий старческий голос.


Я не смогла разглядеть мою спасительницу, но почувствовала, как она меня взяла за  рукав и повела  в дом.


Я ощупью, следом за женщиной, присмотревшись,  угадала это по ее очертаниям и одежде, взошла на крыльцо, а следом и в темные сени. Я ничего не видела, осторожно ступая по половицам, но моя спутница уверенно, с усилием, вела меня в избу. Вдруг, слегка пошарив по двери, моя  спутница, щелкнула  щеколдой и рывком, открыла, дверь, и тут,  я рассмотрела  ее лицо.

 
В тусклом свете  раствора  дверей,  на меня  смотрели  озорные,  изумрудно зеленые с прищуром  глаза, обрамленные  копной седых вьющихся волос, выбившихся из –  под  стеганой шапочки – поддевки под  зимнюю  дорожную  шаль. Шаль сползла на плечи. Волосы лоснились от пота или инея и, были влажными. На женщине был надет старый тулуп, поверх  какого - то старинного  салопа, похожего на  утепленный стеганый  халат. На вид ей было лет 120, а может и больше, но она, так крепко меня держала за руку, что немного онемела рука. В  тот момент  мне показалось,  что я ошиблась лет на 80. Ее хватка была уверена и сильна.


- Ну, чего пялишься? Заходи? Не студи помещенье. Чай отопленьев  здесь нет, сами топим вволю, как надо. Любка… - позвала она хозяйку.


Из закутка выглянула Любка.  Любка была явно моложе. Ей  на вид  было лет 75-80, но она была маленькой, подвижной старушкой. Одета была в вязаный свитер, поверх которого надет  был ситцевый цветастый сарафан. На голове аккуратно была повязана беленькая косыночка, любовно обвязанная  розовым  мулине.  Глаза ее живые, как угольки, черные,  быстро отыскали  вошедших.


-  Ну,  чего шумишь? Что стряслось? Как Мария? Что с ней? Видишь,  занята,  таганок разжигаю,  надо чайку  вскипятить  да с травкой, а то  простыли  небось, там, в лесу, а потом в баню,  Макей  велел  топить. Васёна  побежала  налаживать. Воды с вечера наносили, и дровец подбросили. Думали,  доктор не успеет, поди,  обмывать Марию придется, а тут вот и гостёчки подоспели. Всё враз  и сделаем. Чего прибежала то? – спросила вошедшую старуху Любка.


  -  Ладно. Все я поняла. Укропа семена есть у тебя? Доктор говорит камни в почках это. Камень стал в мочепроходе, надо пить укроп. Сделал ей укол. Надо заварить укроп и толокнянку и камнеломку. Сделаешь? Или как? – спросила старуха, строго глядя на Любку.


- Да, успею  все и травки заварю. Есть она, сколь надо? -  торопливо уверила старуху Любка.


-  Завари пока литровку, а там припаси щепок, чтобы еще раз можно было вскипитить воды для взвару. Ладно, пошла я. Как готово будет, принесешь,  иль кого пошлешь. Прощевайте,  девоньки. Покуда, пошла. Завтра  встренемся – сказала и быстро вышла в темные сени.

Мы попрощались со старухой, но на душе остался небольшой сквознячок от ее взгляда.


Молчание  ягнят,  прервала Любка, уронив ухват на пол, которым она собиралась ставить чугунок на плиту.


- Ну, и чего скукожились тамо в углу. Раздевайтесь, тамо же в углу, за печкой,  рукомойник, а кому надо, то на улицу. Вот вам свечка в фонаре. Зажгите и айда. Там в сенцах найдете –  проворно работая ухватом и топориком, говорила Любка.


Мы стояли посередине простой избы и старались ее рассмотреть и согреться. Изба была, как изба. Мебели почти никакой  не было, за исключением  двух  топчанов, похожих на кровати, четырех табуретов и стола.  У двери стоял  огромный сундук, крытый лоскутным покрывалом. На полу были постелены домотканые дорожки. Да еще  за печкой стоял посудный шкаф, из  досок домашней заготовки.  А  в другом  углу - был  сделан большой киот со старинными иконами.


Мы, наконец,  сняли с себя верхнюю одежду и сарафаны, умылись. Мне, да и не только мне,  хотелось  скорее  лечь спать, но,  увы, было неудобно  расспрашивать хозяйку  о месте нашей дислокации на ночь, когда и куда можно это сделать. Мы сидели и ждали, когда на казанке, вскипит вода,  для чая. Время тянулось медленно. Чтобы отвлечься от желания сидя уснуть, я решила спросить о той старухе, которая  проводила  меня сюда.


- Любка, а скажите, кто эта  старуха? Как ее зовут?  - спросила я Любку.


- Ой, девонька, это же сама Лешачиха. Кто ее считает заправской ведьмой, кто знахаркой, а наши бабы  все к ней бегают за травкой. Живет она в лесу, верст почитай, двадцать пять отселе,  далее нас.  Живет одна, с собаками. У нее злые собаки, даже медведей гоняют от жилья.  Многие ее побаиваются, но как приспичит  –  ходят. Сколь ей годов? Никто не знает. Я еще маленькой была, а она уже седая была, а мне скоро 80 годков будет. Живет она в своем дому, сама срубила, кто ей помогал, никто не знает. Мужиков рядом с ней никогда не видали. Говорят,  ей  леший сам
 помогает,  вот  так и  прозвали ее – Лешачихой. Могу сказать только одно,  что ничего худого нашим не делала. Правда,  однажды,  пришлый  у нас объявился. Расспросил про нее, потом пошел к ней. Три дня там был, пришел сам не свой. В глаза не глядит. Весь оброс, как лешак.  Ночевал ночь и был таков. На следующий день сама Лешачиха  заявилась. Злющая,  аж  искрит. Сказала, чтобы про нее никому ничего не говорили, а то худо нашлет,  и ушла. Лет 20 не было, а потом явилась. А что там было,  никто не знает. Иногда, когда  Княжиха не справляется, ее зовем  на  помочь. Ой, что это я вас   чаем то  не   напою и не покормлю ни чем. Присаживайся ближе к столу, не стесняйся. Вот -  капуста, огурцы, с погребу, таких у вас нет в городе. А вот наша картошка, развалиста…  Берите. Кожура хорошо отходит. Почистите, руки - то погрейте. В печи  сидела.  Истомела  - говорила Любка, заваривая в маленьком чайничке чай, ловко орудуя  маленьким ухватом с короткой ручкой.


Все у нее получалось быстро, проворно и  как – то слажено.  Всему было свое место  на печи и на плите. Печь была выбелена известкой, и было хорошо видно, как Любка любовно за ней ухаживала. У самого потолка, рядом с лежанкой была прибита полка, а на ней стояли всевозможные берестяные короба и туеса. Они  были разного  калибра. От совсем маленького размером со стопку,   до  больших   и  квадратных  –  ведерных. Сами туеса и короба были разукрашены вышивкой и накладными  берестяными  фигурками. Я думаю, по этим фигуркам,  и определяла Любка,  где что лежит. Сама лежанка была завешена белым подзором, с вязанным,  понизу ручным замысловатым кружевом, и мережкой  в три бороздки –  посередине  полотна. Печка со стороны смотрелась  невестой.  Беленькая и нарядная.


 
 Пока я разглядывала печь, Любка налила нам душистого травяного чаю и подала  глиняные тарелки с деревянными ложками  и  сказала:


- Извиняйте, других приборов  - нету,  мимо не пронесете. Молока тоже нет – пост.  Вечеряйте, а завтра - решим…  Вы пока тут, побудьте, а сбегаю к  Марии, узнаю. Чё  к  чему и отнесу взвар, который Лешачиха просила. А спать сами размещайтесь, где хотите. Можно на печь, можно на полатях, можно на лежанке. Я приду, сама найду  себе место  - скороговоркой   протарабанила   Любка и вышла в сенцы.


 Мы быстро поели. Еда была простая, постная, но вкусная.  Травный чай окончательно разморил нас, и мы, в вповалку, забрались  на полати и уснули крепким  сном праведников. Мне, казалось, что нас уже ничего разбудить не может….

 ГЛАВА  8

Но, увы и  ах….

Спать мне пришлось недолго, а может просто,  так мне показалось, совсем немного.


Я не знаю, как долго проходила Любка, и что, там происходило, но вдруг я почувствовала, что кто – то  меня трогает за ногу. Просыпаться мне не хотелось, но  рука настойчиво  поглаживала мою ногу в тонком чулке. Мне показалось, что это руке, поглаживающей мою ступню,  нравилось. Замерзшая ступня согрелась. Мне стало немного неловко,  и я проснулась и решила спуститься с палатей.


Поскольку мы спали на полатях,  вповалку, т.е. рядком и мне пришлось, чтобы слезть, спячиваться  задом, выставляя одну ногу, затем вторую. Ощупью  ища  приступок и лесенку, чтобы не упасть и спуститься вниз. Каково же было мое удивление, когда я в полумраке увидела ухмыляющиеся, довольные, с хулиганским прищуром,   глаза деда Макея. 

Видок, конечно,  у меня был еще тот. Юбка задралась, блузка тоже и часть нижнего белья выглядывало на самых неудачных местах моего туловища. Я быстро спрыгнула и стала поправлять одежду. Дед внимательно, следил за моими действиями и хмыкал.


- Ну, и чего смутилась? Эка невидаль, баба спячивается с полатей или туды  забирается. Приятно смотреть. Кровь вскипаеть.  Красота,  да и токмо. Ты не тушуйся, все жизненно. И тело у тебя хорошее. А чулки хочь и красивые, гладкие, а вязанные теплее и скидовать  быстрее…  - ухмыльнулся,  в бороду дед  Макей.


Я не сразу поняла,  к чему он клонит, но он быстро сменил тему:


- Не обижайся, это я так, по - стариковски. Один живу,  не с кем пошутковать, а у тебя фигура, особливо сзади, знатная. На грех наводить. Хочь поглядеть и то приятно.


- Что? Вы о чем? -  не поняла я спросонья.


- Я по делу. Мы скоро тронемся в обратный путь. Марию надо в больницу. Алексей за подмогой,  и вашим надо сообщить, что все живы. Ты хотела с нами бежать, да на улице минус, почитай под 20.  А одежка, у тебя хлипкая. Баню истопили. Скутали. Проснетесь и помоетесь. Наши вас  без концерту не отпустят, а там глядишь,  и мы прибегем. Не чё рисковать. А твоим скажуть, не груднички, подождуть.  Все, иди,  залазь и спи, рано еще – хихикнул дед, и покачал головой.


- Хорошо. Я останусь – согласилась я, стоя на холодном полу в тонких колготках, ожидая, когда дед уйдет.


Но, дед Макей не уходил.


-  Ну, чего застыла? Замерзнут ноги. Полезай. Давай подмогну…   Или как? Сама давай…  А я посмотрю…  Чай живой еще…. – усмехнулся он в бороду, сощурив свои глазки, в щелочки.


Но, повеселиться деду не пришлось. В избу вошла Любка.


- Макей, ты чё тут? Тебя ищет Алексей и дохтур. Санки наладили. Марию уложили, укрыли. Тебя ждут, а ты тут прохлаждаешься – сердито, прошептала  она.


- Сама ты прохлаждаешься. Бабенка хотела с нами бежать. Двое детей дома одни, вот и пришел спросить, побежит или останется. Все. Остается, а мы побежали. Ты тут смотри. Баня скутана, как проснуться – в баню. Да, еще сходи ко мне, там носки  есть из шерсти, женские, принеси, ноги вон у нее мерзнут. Ну, вобчем, сами тут, а мы побежали – сказал дед Макей и вышел из избы.


- Ну, и правильно. Оставайся. Все равно за ним не угнаться. Лешак, он и есть лешак  одним словом, по другому и не кажу. Носится по лесам, не догнать. А тебе куды ж за ним, и в такой одежке. Это он старый сейчас, а каков  молодым был,  никто угнаться не мог. Ни в работе, ни в рыбалке,а как лес валил, силища.  Ой, а как Настена его преставилась, погрустнел, затосковал. Ни на кого глядеть не захотел, а чичас смотрю,  повеселел, никак на тебя  обратил внимания… Ой, девка… Смортяй… Да, только отсюда он не уйдеть, а ты сюды не придешь, и зачем вам эта маета -  вздохнула Любка.


- Да, что вы? Вы о чем говорите? – переспросила я ее, сама понимая, что краснею.

 
- Да, ты не прячь от меня глаза свои, вижу… Не один год на свете живу. Это ж хорошо.  Он у нас главный. А коль задурит или все наскучит? Тоска она вещь страшная… Что с нами будеть? А так, смотрю, оживел.  Хорошо все будет. Ты только не обижай его. Душа у него светлая. Да, что я все о глупостях. Полезай и спи покуда. Я сбегаю,  носки всем принесу и тоже немного прилягу, устала. Слава Богу, Марию выручили. Теперь бы до больницы довезти бы благополушно на дрожках – сказала Любка и вышла в сени.


Я потихоньку забралась на полати. Нашла свое место. Укрылась стеганым, лоскутным,  ватным одеялом.  Сон никак не шел.

Рядом спали, посапывая и похрапывая,  мои подруги по несчастью, а  мне не спалось. В памяти я все прокручивала  наше приключение.

 
- Что это такое? Почему это произошло? – думала я.


А вместе с  моими размышлениями в моей памяти всплывали  прекрасные картинки глухого, в лунном сиянии и в искрящемся снегу, леса,красоты  замерзающей Камы, переправы, лодка,  на лодке  моложавого деда Макея, а еще  его теплое, многозначительное  рукопожатие. Уже засыпая, вспомнила Найду и ее нежное поскуливание, когда мои слезы катились сами собой, от чего  это случилось, я и сама не знала, а может быть и знала, только боялась сказать сама себе. Здесь в это забытой богом деревеньке, все было настоящее, простое и понятное.  Почему мы там, в той жизни сами себе все усложняем,  я не знала.


Скрипнула дверь. В избу вошла Любка. Она быстро поднялась на полати. Каким – то не понятным мне чутьем, нашла мои ноги, и надела теплые, толстые, шерстяные носки.  Они приятно согревали  и покалывали  мои ноги. Мне было  очень приятно это внимание со стороны незнакомых мне людей. Где – то в глубине, внутри  у меня, задребезжала   чувственная струнка моей души. Какой - то комочек нежданно покатился и стал наполнять меня тревогой и неожиданной нежность к этим людям,  и жалостью к себе, поскольку я сама лишила себя такого внимания, став сильной,  взяв мужские и женские обязанности на себя. Мне вдруг захотелось заскулить, как Найда, но я сдержалась, и только несколько жалостливых, скуповатых слезинок скатились на подушку.

Я тихо лежала, боясь пошевелиться, и тем самым  нарушить свою идиллию размышлений и очищения своей души. Было тревожно и хорошо. Напряжение спало, и я не заметила, как уснула.

ГЛАВА  9

Я проснулась от того, что услышала шум в избе. За столом сидели, пили чай и тихонько переговаривались.


Мне не хотелось вставать. Я согрелась, и  даже,  не смотря на то, что все мои косточки затекли от того, что пришлось спать на жестких полатях, не  хотелось открывать глаза и шевелиться, так я вчера устала.  Мои соседки тоже еще спали.

 
- Ну, что теперь будет? Как Машу довезут на дрожках в Омутнинск? Волнуюсь – говорила шепотом Любка.


-  Ничего, Господь милостив. Раз дал дожить до помочи, значит,  не оставит. Сама знаешь, сколь сильна вера  у  ей. Дохтур сказал, камни пошли и большие. Кабы,   знать раньше,  попила бы камнеломки и все вышло. У меня есть дома.  Знашь,  Любка, ты еще не старая,  беречься надо.   На буднях  прибеги  ко мне,   травки дам.  Сама попей,  и другим взвар  сделай.  А то из – за такой глупости,  людей беспокоить  негоже.   Видано ли дело, цельный автобус привезли….  Видно,  сам леший не отпустил их.  Знать, судьба чья - та тут заблудилась? А ты как думашь? – спросил скрипучий, как старая телега,  старушечий голос.


- Что, правда, то, правда, как тебя в народе Лешачихой кличут. Не зря….  Радость у нас.  Макей  то - ожил. Отпустила его тоска – лихоманка. Думали, все, не отпустит, ан нет, отпустила.  Тут одна бабочка есть. Хорошая бабочка, светлая, но судьбина тяжелая, вот он и углядел. Сам забегал. Велел носки женины надеть.  Неспроста…. Да, разные они. Он отседа не пойдеть, а она - сюда не придет.  Да, и двое у нее деток. Но, одно хорошо,  глаз загорелся на нее, значит, отпустила  лихоманка, отпустила. Мы то,  без него как бы были, коли,  задурил бы?  Да и счас, не знамо, как обернется -  громко нашептывала  Любка Лешачихе и еще одной женщине сидящей за столом.


-  Вам бы только обсудить. Макей, он всю жизнь любил свою Настеньку. Токмо и слышно было, как он ее величает на все  пазьмо. Настенька  –  то, Настасьюшка – это. Мы соседи были. Мой Афанасий молчун был, Царствие небесное, слова не скажет, жалится  на  него, я   не  могу, а ласки и слов каких нежных и приветливых,   не говорил. Скуп на слова был, но мужик  хороший был, ничего не скажу. А вот Макей,  всегда с прибауточкой,  да с присказочкой.  Не раз видела, как он ее в огороде приобнимал,  да шлепнет легонько…. Так приятно смотреть было.  Заигрывал.  Завиднооо….  А потом  потух весь.  Как Настасьи не стало,  как тенёто стал. Пусть радость у мужика будет. А как выйдет, так выйдет, не нам судить – сказала третья, не знакомая мне женщина.


-  Да, права, ты, Васёна. Во всем права. Да, это мы просто так, от безделья сидим, без осуждения. Не нам это решать. Просто к слову пришлось. Вон Лешачиха сказала, что чья – та судьба заблудилась, а ведь правда ее. Так и есть – вздохнув, проговорила Любка.


-  Давай, затопи казанок, да ставь чайник. Гостёчков будить будем, чаем поить, да и в баньку. Банька выстоялась, сена свежего туда набросали, травки добавили и взвара со щелоком сделали, пусть попотчуются нашей банькой, душу и тело очистят от грязи и черноты. Наша банька, как кувшинчик, аж  звенит внутрях.  Люблю я ее, грешным делом. Придешь, свежего сенца кинешь. Водички со взваром на камешки плеснешь, ох, как захватит  парок, твою душеньку и тело, дух вон. В бане жарко, дышится легко, глинка кругом, а по телу мурашки, как  мураши бегут, даже холодно становится. Ляжешь на горячий полок, да веничком березовым, а если надо и пихтовым…. Хорошо.  Окатишься родниковой  холодной водичкой…  И как новенький  -  мечтательно с придыханием в голосе, говорила Любка.


-  И то, верно.  Аж,  меж лопаток холодок побежал. Ужо, тоже сбегаю,  ополоснусь.  Ладно, где у тебя тесак?   Пойду,  щепы надеру и затоплю казанок -  спросила  Васёна.


-  Да, знатная у вас обчественная банька. Молодец Макей, да наверно это еще его отец строил ее, а Макей  переделывал только. А я помню, как вы здеся появились.  Ох,  и недовольная я тогда была, что покой мой нарушили.  Никого видеть я не хотела. Озлобилась я на всех людей, да и сама виновата была, но карактер сдержать не могла.  Это я сейчас уже разменяла девятый десяток, и то еще все внутрях  кипить, а тогда…. Ух,  страсть, как злилась. Ведь, что такое жизнь?  Для каждого  - это по - своему. Вот и мне казалось, что мне все дозволено,  и я всемогуща и все могу, ан – нет, выучила жизнь и меня. А как стала,  жить в лесу, стала размышлять, да учиться у природы,  многое виделось уже совсем  по  -  иному.    Вся  моя  спесь  ушла,  и прыти поубавилось,   вредничать   меньше стала. Всех своих обидчиков простила.  Помню, однажды пришел ко мне Тихон,  отец  Макея,  умный был мужик,  и говорит, мол, нам война не нужна. Жить хотим мы мирно,  тебе мешать не будем, но и ты не вредничай.  Коль, что надо подсобим, но и ты не откажи, коли что….  Вот, так, коли, что и живем. Ваши бабоньки ко мне прибегают, а я к вам, а пришлых почти не было, за исключением грибников да охотников, но они меня сторонятся, а что сейчас, что будет,  не знаю. Ладно, попью чаю, да поплетусь восвояси. Ну, что поставила чайник, а? – обратилась она в Васёне.


- Да, уже греется. Скоро скипить. Надо поднимать гостей. Любка, иди, покричи их, пусть встают, умываются, скоро уже обед, а они еще и не завтракали. Городские. Долго спять… - нарочно громко сказала Васёна.


Я уже не спала, да и девчонки мои тоже. Было, так приятно лежать на полатях, несмотря на то, что тело болело с непривычки, от жесткого ложа.


-  Вот, вот – подумала я -  городские не пригодные к деревенской жизни, хотя деревенский быт мне был знаком, но сейчас, мне казалось, что я еще сплю, и все это мне снится.


Но, сон быстро кончился. На полати заглянула Любка и скомандовала:


- С добрым утром, гостечки дорогие. Ждем вас за столом почаевничать и айда в баньку. Готова уже и ждеть вас. А там и обедать будем. Бабоньки пироги постные пекуть. Угощать будуть. Вставайте. Быстренько….


ГЛАВА   10

Вставать не хотелось, ох, как не хотелось, но надо. Мы потягивались с девчонками, приводили себя в порядок.


- Ну, ты мать даешь… - пропела нежным голосочком Ленусик 

-  Чего? Чего? – поспешно, переспросила Марина.


- Да, ты смотри, какие на ней  клеевые шерстяные носочки. Интересно, даже очень интересно, кто это ей презентовал, да еще и среди ночи? А..ААААА… - игриво, пропела  Ленусик.


-  Ну ка, дай ка,  я посмотрю. Да? Красота,  да и только. Вязанные    вручную. Тепленькие. Где это ты их взяла, Оля? Или твой дед принес ночью? Слышали мы кое -  что… -  сказала и  заулыбалась Марина.


-  Ох,  и глазастые вы…. -  ответила в шутку я.


- Высоко лежим, на тебя глядим. Не садись на пенек….. Не  давай пирожок …. -  пропела мягким  бархатным  голосом Марина и обе засмеялись.


-  Ой, все -  то вы выслушали и высмотрели, а сути не увидали.  Да, ладно. Пошли  спускаться с полатей. Неудобно заставлять хозяев ждать, да и газу здеся  нетути… - ответила в тон подругам я и стала спускаться с полатей.

 
Мы спустились с полатей. Умылись холодной родниковой водой из рукомойника и вытерлись чистым белым – белым льняным полотенцем – рушником,  как его называла Любка.


Рушник был очень красивый,   домотканый,  с неровными краями,  по бокам,  и мережкой на концах.  Концы,  вдобавок,   были обвязаны тонкими изящными кружевами из белых хлопчатобумажных  ниток. Рушник смотрелся торжественно и белоснежно. Нам было жалко вытирать не очень чистые наши руки. Мы искали полотенце   попроще,  или вытирали своими платочками, но Любка увидала этот наш маневр и вмешалась.


- Ну, чего бережете? Для чего эту красоту я берегла? Это же мое придано  еще.  А гостей давно не было. Умру и не помну по - хорошему.   А лен, он любить,  когда его мнуть и стирають. Он от этого еще белее  становится и мягче. Чё, стоите?  Вытирайтесь и айда  за стол – скомандовала она нам.


Мы привели себя в порядок, и вышли в общую избу. Пока мы были в запечном закутке, умывались и причесывались,  Любка и Васёна, накрыли стол к чаю. При дневном свете, комната казалась и просторнее и выше. На полу были постелены домотканые,  яркие и веселенькие по цветовой гамме, половики. Какая – то местная мастерица,
соткала их на самодельном ткацком станке, на радость людям.  В центре комнаты стоял большой деревянный обеденный стол, накрытый  такой  же, как рушник, белоснежной скатертью с мережкой и кружевной канвой по периметру. В центре стола, на медном подносе важно стоял пузатый ведерный самовар,  до блеску начищенный и сиял округлыми боками, как бы приветствуя гостей. На самоваре, в венце,  где вставляются трубы,   для вытяжки дыма, красовался большой  фарфоровый,  заварочный чайник,  с причудливо – витиеватой  ручкой,  утиным  носиком,  на конце,  которого,  примостилось   чайное ситечко, и двумя жар  птицами,  по бокам. Вокруг самовара расположилось много разнообразных  тарелочек, плошечек и блюдечек с различной снедью,  от хлебосольной хозяйки.  Чего там только не было. Там были грибы и ягоды. Сухие, соленные и моченые. Чугунок источал  вкусный аромат свежесваренной,  в печи, картошки. Квашенная капуста стояла в маленьком берестяном бочонке, рядом с чугунком, а в глиняной крынке пенился квас. От голода и ароматов, сразу засосало род ложечкой,  я проголодалась.

 
 Мы стояли в нерешительности, любуясь такой красотою и вдыхая вкусный аромат.


- НУ, чего  так долго? И чего  стоите? Модничаете? Особого приглашения ждете? – скороговоркой проговорила Любка, подставляя нам  табуретки, накрытые, такими же, как половики,  яркими   маленькими  дорожками.


-  А мы вас заждались.  Садитесь быстрее, а то чай простынет, да и в баню,  пора идти – поддакнула Любке Васёна,  пухлая, улыбчивая, немолодая женщина.


Она выглядела, как кукла -  баба на чай. На голове яркий платок, завязанный на голове концами вперед, как у Солохи из фильма «Вечера на хуторе близь Диканьки». Поверх основной одежды, на ней был надет свободный  сарафан и плотной домотканой ткани.  На ногах были стеганые чуни, вставленные в валенные  и  обрезанные, как тапочки,  чесанки с галошками.  Двигалась она быстро и бесшумно, наливая чай и накладывая нам  снедь в тарелки.


Пока Любка с Васёной хлопотали вокруг стола, усаживали нас удобнее,  наливали чай и накладывали самые вкусные кусочки нам в тарелки,  я успела рассмотреть сидящую во главе стола пожилую женщину,  а именно -  старуху Лешачиху.


Во главе стола, в тени, молча,  разглядывая нас,  сидела Лешачиха. Меня удивило, что она,  не была похожа на ведьму, как я ее ожидала увидеть.  За столом сидела она в пол оборота, подперев левой рукой подбородок. Сидела прямо, свободно держа осанку и высоко подняв подбородок, прямо,  почти в  упор, глядя на нас. В правой руке она держала большой бокал  с горячим чаем.  Отпив пару глотков горячего чая, она ставила бокал на блюдечко, затем правой рукой брала и клала сухие ягоды и сухарики в почти беззубый рот,  и опять брала бокал и запивала чаем  еду. Посмаковав, она опять пила  чай,  и все повторялось сначала. Поза ее не менялась, и только черные, слегка расширенные, зрачки глаз, искрили от отблеска светового луча, отбрасываемого от блестящего и хорошо отполированного медного самовара. Что- то в этом  взгляде,  было и зловещее,  и одновременно любопытное, а может даже  и озорное. Свои  эмоции Лешачиха никак не проявляла. Просто сидела и отдыхала, после бессонной ночи, с чувством собственного достоинства и удовлетворения, после хорошо выполненной работы.  Одета она была просто. Вязанная, пестрая из домашней овечьей шерсти кофта, а поверх нее была накинута  безрукавая   душегрейка,  отороченная по пройме,  беличьим мехом. На голове у нее была надета фетровая  шапочка – поддёвка под  дорожную шаль. Такие шапочки надевают под платок или шаль, чтобы они хорошо сидели в дороге и не падали  с головы на плечи, тем  самым мешая ходьбе,   а так  же она предохраняли от холода  голову  в пути. Острый крючковатый нос почти заныривал в бокал, и было что - в это смешное и зловещее одновременно.


Дальше я ее разглядывать не стала,  поскольку,  наши взгляды встретились, и я почувствовала в ее взгляде нескрываемое любопытство, с каким она бесцеремонно разглядывала нас. Ей было интересно узнать, что же мы за люди и почему оказались в этой богом забытой глуши для нас, а для них -   домом.


Любка подала мне кружку  с душистым травяным чаем и большую тарелку  с  дымящейся картошкой и льняным маслом.


-  Ну, чего сидите? Угощайтесь. Попробуйте нашего угощения. Все натурально с огорода и из леса. Чай сами делаем из  травы  Иван – чай. Мы  его собираем, сушим, потом запариваем и опять сушим.  Попробуйте  чаек.  В заварку  я    добавила немного  липового цвету  и  сухой  малины  -  говорила Любка,  хлопоча  у  стола.


-  Пейте, пейте и похваливайте  -  пошутила  Васёна.


-  Ну, и чего раскаркались, как вороны перед дождем. Чего хвалить? А может им, городским, это не понравится. Они городские, пади с утра кофею пьют – тихо, но четко сказала  Лешачиха, а потом добавила:


-  Может, то может, но   на  може -  нет надёжи. Чего дома пьют и кушают, то дома, а с нами пусть потчуются тем, чем Бог послал. А ты чего не ешь?  И чай не пьешь? Чай не пил, какая сила, а чай попил, совсем ослаб. Давай попей, вкусный чаек из самовара, да серебром луженого.  Вода живая,  посеребренная,  чистая. Попей, да похвали,  и тебе хорошо,  и хозяйке приятно. Любка, это которой,  ты носки то принесла?


- Вон, та с краю, та, что манерничат, ничего не исть и не пьёть.  Её – Ольгой величают  –  быстро, с обидой в голосе, ответила Любка.


-  Ольгой зовут, хорошее имя, важное, а меня Лешачихой кличут. А в девках,  меня Агриппиной  называли, да вся вышла,  все поменялось…  А сейчас – Лешачиха да Лешачиха… - в  раздумье,  произнесла она.


- Что делать? Все течет и все меняется. Я вон,  какая тонкая да звонкая была, а сейчас, как сдоба пышная -  начала было говорить Васёна, но Лешачиха ее прервала.


-  Ольга, а ты чего  не пьешь чай? – Спросила Лешачиха,  почти в упор, рассматривая меня.


- Просто не могу пить горячий. Горло побаливает. Боюсь, обожгу,  хуже  будет. А так все вкусно, очень вкусно.  Дома мы так не едим. Особенно, картошка из печи. Тепленькая,  развалистая, да с грибочками, вкусно  -  спокойно ответила я.


Я посмотрела на Любку. Она  сияла, как начищенный медный грошик.  Она была счастлива видеть, как мы с аппетитом поглощаем ее припасы.


- Вот то – то же, и я говорю.  Все свое. Чистенько. Да из лесу и с реки. Отведайте всего понемножку.  Одной то что, скучно, а с кумпанией,  все веселее будет. Попотчуйтесь,  и пойдем в баньку. Я там для вас все сготовила.  Хорошо -  скороговоркой,  говорила  Любка.

- Не торопи. Пусть посидят. Распробуют твои угощения. А я на их погляжу. Давно людей чужих не видела. Молодые, белые, холёные…. Вы то,  как здесь оказались. А тебя как зовут? – указывая на Ленусика, спросила Лешачиха.


-  Ленусик, вернее Лена, т.е  Елена -  ответила  Ленусик,   смущаясь  под ее пристальным взглядом.


- Вот, вот… А сколь тебе годов?


-  Тридцать один… - ответила она.


- Вот и я о том же…. Тридцать один год, а ведешь себя, как в 15 лет. Несерьезно. Замужем или так …  – спросила она, прямо глядя в глаза  Ленусика.


- Нет,  я не замужем -  ответила Ленусик.


- Вот то – то и оно…. Не замужем, а грешишь, да и аборты делаешь,  а ты знаешь, что  мало деток по  роду  тебе  приходит.  Детей – то…. Без продолжения можешь остаться, бездетной, коль энтого  несерьезного не бросишь. А бросишь, вскоре  замуж позовут. А коль позовут, то не зевай, иди. Хорошо жить будешь, ребеночка родишь. И все хорошо будет. А энтого брось, не твой. Не нужен он тебе. А если не сделаешь, то и говорить не о чем  - с нажимом, произнесла Лешачих и посмотрела на Ленусика.

Ленусик сидела, смотрела на Лешачиху и молчала. Она застыла с кружкой в руке, как изваяние, а из глаз капали слезы.


-  Ну, чего заревела, все ведь хорошо, сделаешь,  и жизнь изменится – добавила Лешачиха.


Мы с Маринкой посмотрели на Ленусика и вдруг увидели, как ее лицо изменилось, как она помолодела.


- Да не реви ты, дурра.  Радуйся, что ко мне пришла. Кто, кроме меня, правду скажет и научит, как дальше жить. Всем наплевать на других, каждый только за себя, а это не правильно.  А мне нет,  не все равно, что с тобой будет. Почему? Да все просто, одной плохо жить, человек  любит общество. Господь нас создал парой, а ты в нутрях хороший человек, а снаружи форсу много, да и рядом с тобой плохой мужик околачивается, эгоист. Замуж тебя не позовет, а тебе пора уже. Брось его.  Вот бери пример с этой, как ее…


-  Марина… -  подсказала я.


-  Ага.  Как эта тихоня Марина. Тихоня, тихоня, а своего не упустит.  Ну, а ты, Ольга, ты сама все знаешь, и говорить нечего. Как захочешь, так и будет. Вот только захочешь ли? Не знаю…. В этом весь вопрос и есть. А захотеть надо бы. Любка,  собери мне в дорогу, пойду скоро, а то стемнает. А вам легкого парку. Знатная у них обчественная банька. Знатная…. А тебе я еще сказать хочу -  посмотрев на меня, продолжила Лешачиха:

 
-  Бывает, человек суетится, бегает, ищет свое счастье, а оно, счастье ходит следом, за ним, да по пятам, да по пятам, а человек все бежит вперед,  в поиске счастья, а остановиться и оглядеться не может или не хочет. Вот так он и бегает  всю жизнь, а его счастье за ним, и встретиться они никак не могут. Ищет человек, ищет, а чего и сам не знает. А тебе вон смотри, счастье само привалило. Носки теплые подарило, ножки согрело, не каждой такое счастье выпадает. Вот ты и думай, хорошо думай. Стоит ли дальше бежать, а может,  пришло твое время остановиться… . Да, ладно…. Ты же меня не послушаешь, дальше побежишь….  Думай, хорошо подумай, а потом решай….  Ну и я пошла. Прощевайте.  Любка, проводи – сказала Лешачиха и вышла в сени.

ГЛАВА   11

Любка быстро вскинулась, всплеснув руками, слегка хлопнув себя по бокам, схватила, заранее приготовленную котомку со снедью, и выбежала вслед за Лешачихой.


Я только увидела, как парок, от струи холодного воздуха,  метнулся в избу. Было что - то удивительное в этом действие. Сказочное. Ощущение нереальности  событий, происходящих с нами. Мне, казалось, что мы переместились во времени. Здесь люди жили другими понятиями и укладом, двигались свободнее,  не обращая ни на что и ни на кого внимания. От чего все было просто и понятно, не было никаких условностей и недомолвок. Это и подкупало своей простотой и одновременно мудростью. Мы остались сидеть за столом. Я старалась понять и осмыслить слова, сказанные Лешачихой. В этих словах было все, и наставление, и осуждение, и надежда, что я приму правильное решение. Но, что я тогда могла. Я даже не смогла справиться со своим внутренним волнением. Я понимала, только одно, что само проведение в ту поездку изменило наш маршрут, отправив нас в эту глухую деревню староверов, чтобы   дать понять, что в жизни нашей не все, так однозначно. А еще, что есть что-то иное, более глубокое, и одновременно простое, в нашем мире и жизни, чего нам было не дано знать в нашей гордской суете. Мне с одной стороны хотелось все это узнать, прочувствовать, а с другой стороны, я боялась дать волю своим  желаниям, ощущениям и чувствам, поскольку не знала тогда, во что все это выльется. В моей душе  возник,  какой – то  раздрай,   легкий озноб и внутренняя дрожь не унималась, а только нарастала, в ожидании перемен. Как и с  чем его едят, я не понимала, и это меня волновало.


За столом воцарилась тишина. Все молча, сидели и пили чай вприкуску с сушеными ягодами и другими угощеньями от  Любки.  Я  думаю, мои подруги по несчастью, тоже  обдумывали слова,  сказанные  Лешачихой.
 

- Ну и чего, пригорюнились? Все проходит, пройдет и это - пропела  Васёна.


-  Да, мы просто так... - хотела ответить Марина, но ее перебила  Васёна :


- Не берите в голову. Лешачиха любить напустить туману, хотя  все верно говорить... Но, все же, она в миру,  уже сколь лет не была, да и,  почитай,  может и вовсе больше не была, как поселилась в лесу. Как мы прибыли сюда, она точно не выходила  в люди. Одичала. К нам то приходили иногда чужие,  об  ней спрашивали, но мы молчали, слово дали ей, про нее не говорить никому. Своё дороже...  Но, однажды случился случай. Приходил один мужик, искал ее. От него и узнали мы ее историю, но об энтом  молчали. Да, я думаю, что вам могу сказать, что в молодости,  она красавицей была. Дар у нее был. Мужики умирали за ей, а она ими помыкала и что  хотела, имела от их,  в виде внимания всякого и богатств, но однажды женщины, ихи жены, выволокли ее и хотели убить, но не тут то было. Слово она знала. Страшное. Вот бабы и ополоумели, все враз, кто за ней пришел.  Правда, я точно не знаю, говорить,  как бес предупредил,  все имущество погрузила на подводы и увезла, а куда, никто не знал. Возчики, что были при лошадях и помогали ей,  напрочь,  все забыли и были не в себе, домой прибыли только через неделю. Обросли, как лешаки.  Глаза сверкали, сами метались, как в горячке. Их уже и искать бросили, думали,  сгинули. Она им золотом рассчиталась, да только оно, золото впрок не пошло. Так и не справились мужички  то, кто с тоски помер, кто спился. Вот так отомстила Лешачиха обидчикам.  Дюже лютовала с начала, а потом,  смирилась.  Вот сколь лет живем рядом, хорошо живем, мирно.  Здесь всего - то до неё верст 25 будет. Там глушь непролазная.  За энти годы тропу протоптали,  и  дорога, кой  - какая, но  есть, можно на лошадЕ  проехать при надобности.  Сила в ей большая, помогает  нашим, а мы ей товары и продукты...  Так и живем... .
 

Васёна замолчала, задумалась.


- Ну, вот и я. Все, отправили Лешачиху восвояси.  На дрожках к ночи дома будеть. Что? Все позавтракали? Айда,  собираться в баню... - тараторила весело Любка, входя в избу, впуская за собой клубы холодного пара.


- Ох, и холодно на улице. Почитай, под двадцать градусов мороз, а мы сейчас в баньку пойдем. Погреемся... - продолжила она.


 Любка,  шементом, скинула плюшевую поддевку и прижалась спиной к печке.


- Ой,  как хорошо то,  горячо! Аж кишки закипають… . Вот благодать то. Кирпичики сами делали, из белой глины. Она тут, недалеко в овражке у Камы есть, сколь хошь. Сами привезли, намесили. А как весело было, когда месили.   Свалили в кучу,  да с горкой, как мучку на тесто для пельмешей или лапшички.  Сделали углубление и стали лить теплую воду, чтоб сподручнее, было,  лучше перемешивалась глинка, да и бабоньки, чтобы  не простыли. Босиком ведь ножками мяли ее сердешную.  Я тогда еще молодой была. Весело было. Залезли на кучу, босиком. Подолы подоткнули и давай по кругу топотуху плясать, а чтобы с ноги не сбиваться, ведь в ряд шли, пели. Чего только не пели. А мужики, срам то какой, водички подливают и подначивают…. А мы  стесняемся, а куды ж деваться то. Ноги вязнут в глине, их надо вытягивать, а как вытянешь, если не задерешь подол повыше… . Ой, и весело было, хорошо…. Вот, как лягу на свою кормилицу – печку, али что готовлю в ней,  али пеку, так и вспоминаю….  Сколь годов уже служит безотказно. И греет,  и сушит,  и кормит,  и воздух в  избе проветриват.  Видишь сколь  в ней вьюшек и кармашков. Есть подтопок, есть таганок, а есть сама русская. Ее, кормилицей величают,  не зря. Натопишь ее, потом все в ней можно, когда жар разольется по поду. А какие пироги в ней и хлеба?  Дышат. Не черствеют. Вы таких,  в своем городе не едали. А суточные щи?  Сложишь всю снедь в большой чугун. Укроешь лепешкой и на сутки в нее родимую. Через сутки отворишь, а там такая вкуснота, ум отъешь…. А еще есть и вытяжка для самовара, вон,  у печки полок низенький, ставишь туда самовар на два ведра, коли воды надо, постирать, али еще чего, накидаешь угольев да, сосновых шишек, трубу вставишь в венец и,  айда, грей воду. А еще есть полати, да вы там спали. Не замерзли ведь? А ужо,  положу на лежанку, кто желает  спинку погреть, никакой радикулит не пристанет….  Вот, такая моя, она  - кормилица.  Да что я завелась хвастать.  Хотя, все что сказала – истинная правда,  без печи в избе никак не прожить.


- Это так и есть – поддержала Любку Васёна.


- Ну, что собрались? Одевайтесь и пошли в баню….

 
Нас уговаривать не нужно было. Тело уже просило водички и тепла. Хотелось скорее скинуть одежду и  окатиться горяченькой   водичкой, и мы поспешно оделись и вышли из избы.

ГЛАВА  12

Как только я вышла из темных сеней и крытого двора на улицу, сразу зажмурилась от яркого света  и белого снега. Улица маленькой деревни казалась сказочной. Деревья стояли в инее. На рябинах горели ярко – красные букеты – кисти ягод. Ягоды были крупными, и сияли множеством  оттенков на солнце. От чего улица казалась торжественно нарядной. Рябины стояли вперемешку с  темно – зелеными  раскидистыми елями и белоствольными березами.  Дома в деревне располагались шахматным порядком, что делало центральную часть деревни  свободной от построек. Дорожки были любовно прочищены и аккуратно обрамлены бордюрами из снега. Снега было немного, но все выглядела нереально сказочно и красиво, чего мы не замечаем в городе. Я стояла у тесовых, потемневших  от времени ворот. Внимательно осматриваясь и удивляясь трудолюбию  и любви жителей к своей деревне.  Дома стояли в шахматном порядком, чтобы не  мешать соседям. У каждого дома росла рябина, черемуха, сосенка или ель, а так же  растворные,  с въездом в крытый двор,  тесовые ворота.  Ворота были украшены всевозможными балясинами и коваными ручками. В самих воротах, имелись маленькие воротица, для входа  хозяев. На этих воротицах, висели колокольчики.  Мне,  так захотелось подойти и позвонить в колокольчик и узнать, как же хозяева,  там поживают. Каждая усадьба была огорожена частоколом из мелкого леса, это заменяло им забор, и предохраняло от нежелательных  гостей.


- Ну,  чего встала  поперек дороги. Пошли. Время идет, скоро Макей  прибежит, и мужики пойдут в баню. Пошли пока чисто. Потом сходим в гости. Все покажем, коль желаешь. Нам прятать не чего -  говорила Любка, пытаясь обойти меня по  бровке сугроба. Это у нее не очень получалось, поскольку она была старенькая и маленького роста, а я  - высокая , 172см, большая,  и перегородила ей путь. Я быстро шагнула в сугроб, пропуская Любку, чтобы она прошла  вперед, показывая нам дорогу  к бане. За Любкой увязалась ее  собака  Найда.


Найда  радовалась нам,  солнцу и еще чему –то  своему. Бегала от меня к Ленусику и Марине, а потом наскакивала на Любку и снова ко мне. Любка отбивалась от нее и  чуть – чуть поругивала ее. Найда не обращала на это никакого внимания. Ей было хорошо, что рядом с ней столько людей и все куда – то идут.


Таким образом, мы потихоньку  вышли за деревню и углубились в лес. Лес был вековым. Еловые  косматые лапы почти перекрывали  шатром  дорожку, по которой мы шли гуськом за Любкой. Под ним снега почти не было и солнечные косые лучи туда не проникали. Казалось, что здесь вечные сумерки. Мне стало как-то не по себе. Я шла последней,  и мне,  казалось, что вот – вот  что – то случится.


И это случилось...
 

Дорога резко свернула и я, вдруг потеряла, на мгновение, всех из виду. Озираясь по сторонам, я ускорила свой ход и догнала Ленусика с Мариной. Они стояли и о чем – то спорили.


- Ой, девчонки, что-то неприятно, куда мы идем. Деревня осталась далеко позади. Лес дремучий?  Сейчас нас лешие поймают и …. – я договорить не успела.


- Ой,  помогите!!!  Насилуют… . Помогите!!!! -  услышали мы крик Любки.


- Отстаньте !!! Отпустите!!!!!!! Насилуют!!! -  вопила  Любка где – то в стороне от дороги.


Мы перепугались, но что делать было. Быстро сломали три хороших кола и побежали искать  Любку и ее насильников.


А Любка все  вопила,  и звала на помощь:


-  Помогите!!!! Изнасилуют кобели треклятые. Помогите!!!


Когда мы прибежали на её крик и нашими кольями, то увидели такую картину – Любка, отбивала свою собаку Найду,   от двух здоровенных кобелей, которые наседали на нее, а один кобель сумел спариться с ней и никак не мог отсоединиться от Найды. Любка бегала вокруг, пинала,  колотила всем подряд  по  собакам  и  вопила,  что есть мочи.


Я быстро поняла,  в чем дело и остановила Любку, стараясь успокоить, что мол,  все уже случилось, что  Найда потеряла  свою девственность и  спарилась  с кобелем,  и у нее будут щенки. А еще объяснила ей, что разбивать их нельзя, пока сами не расцепятся. Что иначе собаки могут навредить себе и погибнуть.


А потом мы долго хохотали,  над чем, мы не стали Любке объяснять, поскольку она бы обиделась на нас. Мы же, грешным делом подумали, что Любку насилуют, только, кто и зачем было не понятно. Но этот случай и смех нас развлек. Появилось настроение. Напряжение сложного положения исчезло.  Ледок непонимания  и опасения окончательно растаял. Стало уютно и хорошо, как в гостях у самых дорогих нам людях.


- Ну, что пошли в баню. Бог с ними. Вырастим. Пусть щенится  -  резюмировала Любка и пошла прочь от Найды.


Любка шла вперед и рассуждала вслух:


- Я ее рОстила, кормила, берегла, а она забрюхатила от первого встречного кобеля. Недоглядела. Да, где ж здеся доглядишь? Они же,  как телки. Разве я справлюсь? А Оля? А ты чего скажешь?


- Я не знаю что сказать. Знаю одно, что жизнь остановить нельзя. А если бы Найда не хотела, то ни один кобель не смог бы ничего с ней сделать. Такой закон природы. Значит, время пришло.   Найда спарилась по своей воле и у нее теперь будут щенки.


- Да, так то,  оно так, но все же …. Жалко молодая еще – не унималась Любка.


Я промолчала.

 
Мы спустились в овражек и увидели землянку и накатной бревенчатой крышей. Крыша была покрыта берестяным спилом, а по нему местами рос зеленый мох. Дорожка спускалась в углубление и упиралась в большую почерневшую, сколоченную из досок  сотки дверь.


Место мне показалось странным и неприятным, на первый взгляд.


- Ну, вот и пришли. Это наша баня. Мы ее вырыли здеся в овражке. Да, вы не бойтесь, здеся никого нет, да,   и я посторожу. Только баня топится по -  черному.  Осторожнея, не испачкайтеся с непривычки. Полок и полы  отмыли, а стены и потолок копченые – говорила Любка, открывая тяжелую разбухшую от влаги и тепла дверь бани. Вода родниковая. Мягкая. Родник туточки , рядом бегит. Поэтому и баню тут решили поставить.

 
Любка зажгла две керосиновых лампы и вошла первой, приглашая нас последовать за собой.


В бане было темно и сыро. Теплый, почти горячий воздух показался затхлым и неприятным, но Любка быстро вошла в другую  дверь, которая вела в парилку и плеснула на каменку  травяного  отвара. Сразу воздух стал густой и пряный. Запахло душицей и зверобоем и еще чем – то.


-  Ну,  вот и все. Раздевайтесь. Вот здеся вешалка. Все сымайте и вешайте. На пол сейчас здесь постелю свежего сенца, а в бане уже есть.  Там уже сено обмякло, чтобы ноги не кололо. Можно сидеть на полу на камнях, можно залезть на полок, там увидите. Вода в бочке  холодная. Там ковш вист на бочке, сбоку. В шайке на печке, возле бака с горячей водой - щёлок, это вместо мыла. Ну, а если кому мыла надо, то вот тут есть, но щелок лучше, пробуйте. Вот здеся,  чистое белье и всем наши подарки – вышитые сорочки, примите в  дар, не  побрезгуйте.  Низкий вам поклон за Марию. Все, я пойду,  Найду,  покличу, а потом к вам приду – сказала Любка, и вышла из бани, прикрыв плотно за собою  двери.

ГЛАВА  13

Как только за Любкой закрылась дверь, мы стали осматриваться, насколько это было возможно.  Под черным потолком висел на специальном крючке  большой керосиновый  фонарь – лампа.  Света он давал немного, во все можно было разглядеть. Вдоль копченых стен стояли чисто  выскобленные  лавки.  Они были сделаны из грубых, на первый взгляд, деревянных еловых плах, длинной, примерно по 2 метра,  приятно пахли хвоей и поблескивали  тусклым отсветом, падающим из маленького окошка под самым потолком предбанника.  В углу стояла вешалка, сделанная из большущей коряги, в
 ствол и ветки которой, были вбиты трехгранные гвозди – шпигри,  с большой плоской головкой, служившей  вешалкой для одежды. Эта вешалка придавала особенный  сказочный и странный вид помещению  предбанника. Стены бани были сделаны из самодельных кирпичей,  обмазанных глиной. В стене, вместо полочек были оставлены печурки, куда модно было положить мелкие вещи и банные принадлежности. Поскольку баня топилась по черному, т.е.  дым  от печки выходил через дверь в предбаннике,  все стены и потолок были закопченные. Их наверно, никогда не мыли, а лавки постоянно смывали и скоблили перед помывкой.  Вот и сейчас, когда мы стояли и осматривались, лавки, поблескивали своей текстурой  дерева, приглашая присесть, расслабиться,  снять одежду и приготовиться к таинству очистительных процедур.


Ленусик и Марина стояли в нерешительности.


- А может, ну ее, эту баню. Еще неизвестно кто здесь мылся…. Да и испачкаемся больше чем, помоемся. А шампуня нет, голову не промоем … - заканючила Ленусик.


- Нет, пришли, так пришли. Люди старались, да и где ты еще попробуешь такое удовольствие помыться и попариться в такой бане.  Я сейчас разденусь и пойду… . Да, ты не боись, дорогуша, зараза к заразе не пристает, а баня она по черному топится, всю инфекцию дымом и огнем убивает… - заёрничала, от волнения, Марина.


- Да, здорово  тут….  Раз потчуют, значит,  дело стоящее. Я уже пошла…  -  сказала я, и стала раздеваться.


Долго пререкаться не хотелось. Я устала, озябла, мне, так хотелось в тепло и окатиться горяченькой  водичкой со щелоком, что я не стала ждать, когда мои подруги по несчастью решаться быть или не быть….  Мыться или грязными домой ехать.


Пока мы рассуждали, в предбанник наполнялся душистым парком. Тело начинало немного потеть и просило  почесаться…. Я сняла одежду и обнаженным телом присела на лавку. Лавка была прохладная и гладкая, и очень приятная на ощупь.  Парок нежно и приятно обволакивал мое тело.  Голова становилась тяжелой, и так захотелось облиться тепленькой водичкой и улечься на полке, греться.  Истома, предвкушения блаженства,  иначе и не назвать это ощущение. Ждать никого я не стала, взяла деревянную шайку,  лыковую мочалку, любовно запаренную кем - то, для того, чтобы мочало, стало мягким и не поранило тело,  и,  пригибаясь, чтобы не испачкаться сажей с низкого потолка,  вошла в баню.


Меня сразу, сходу обдало влажным  и ароматным паром. Захотелось присесть, но лавочек не было. В дальнем углу стоял большой полок, сделанный из деревянных плах, но он был высоковато, рядом с ним стояла, приколоченная  к нему, деревянная  лесенка,  чтобы удобно можно было на полок  взабраться.  Рядом с полком я увидела стоящую на камнях, огромную деревянную  бочку, с холодной водой, на ней висел большой кованный,  медный ковш, а  рядом на пеньке стояла шайка  с ручкой, похожая на деревянное ведро, с  готовым  щелоком.

 
Когда глаза к полутьме привыкли, то я увидела, что помещение бани довольно просторное. В самом центре  помещения находился,  сложенный из крупных,  больших камней,  круглый очаг. В центре очага на кованых  ногах  громоздился, ведер на сорок,  железный котел с горячей водой,  сбоку которого был выведен большой  самоварный кран, для того, чтобы сливать горячую воду. Пол в бане был выложен полированными и гладкими камнями, и устлан душистым мелким сеном. Аромат был неописуемым. Голову кружило от пара и тепла исходящего от горячих камней и сена. Захотелось окатиться  теплой водой и  просто упасть на пол в сено. Я налила воды в деревянную шайку,  добавила щелоку, немного помылила воду и стала лыковой мочалкой  мыть себя.  Потом еще раз налила воды и скатилась ею. Какое это удовольствие, просто лежать в сене на горячем полу в бане, поливать себя живой водой из ключа и блаженствовать. Это нужно понять, принять и прочувствовать, поскольку,  каждого народа есть свой уклад и обычаи, которые нужно знать и постараться принять и понять,  что они создавались веками им во благо, и только тогда,  ты гордо,  сможешь сказать, что ты там был и постарался представить, как это здорово.


Пока я блаженствовала, в баню вошли  Ленусик с Мариной.


Лнеусик скептически оглядела мое голое тело, лежащее раскинувшись  на полу в сене, и спросила меня:


- Ну и что здесь хорошего? Сено, то колется. На полу холодно? Или тебе стало плохо?


- Нет, наоборот, мне несказанно хорошо. Вот если бы ты меня еще и веничком похлестала, вообще было бы классно. Давай иди ко мне и ложись рядом.

 
 -  Вот еще, я не буду валяться на полу. Я пойду на полок, полежу – сложила трубочкой свои губки  и пропела Ленусик.


Правда долго она там не пролежала. Мы с Мариной поддали парку,  и она кубарем  скатилась к нам на пол.


Мы с Мариной блаженствовали и грели на камнях  свои косточки, когда в баню вошла  Любка.


Любка была в белой льняной сорочке и очень удивилась, увидев нас голыми.


- Да вы что, совсем то разделись?  У нас моются в специальных сорочках. Баня то обчественная. Мужики могут зайтить.  Да ладно. Сёдня никто не зайдеть. Все знают, что городские сегодня моются. Я чё пришла. Веники принесла. Запарила. Давайте вас обслужу, а то, поди  ж, не умеете сами то – говорила Любка, торопливо встряхивая веники, готовясь или нас похлестать.


-  Кто первый? Залазь на полок – коротко скомандовала она.


Меня долго уговаривать не пришлось. Я очень люблю баню, но по - настоящему веником так и не пользовалась, все недосуг было, а здесь решилась все испробовать….


Какое это блаженство. Любка залезла на полок. Встала на коленки и давай меня мять и хлестать веником. Окатит прохладной водой, выждет, а потом веник макнет в кипяток и по всему телу с растяжкой…. 


После веника я еле слезла на пол. Растянулась на сене,  и двинуться не могла, а Любка схватила шайку, налила прохладной  родниковой водички и всю обрушила на меня и еще раз.  И еще…. Тело воспряло,  стало прохладным и гладким. Душа воспарила от удовольствия.


- Ну, как? Хорошо ли? – спросила она меня, заглядывая в мои глаза.


- Хорошоооо… - только и смогла ответить я.


- Ну, это еще не все  - хорошо, вот коли б тут ужо  еще и мужика да под  бочек, вот  это б было хорошоооо… - сыронизировала Любка.


- Ну, это был бы полный релакс…. – засмеялась Ленусик.


- Ну, кто следуший? Залазь -  скомандовала Любка.


Пока Любка с любовью и нежность хлестала сначала Ленусика, а потом Марину, я просто лежала на горячих камнях и пыталась просто прочувствовать ту атмосферу бытия здешних жителей. Мне, казалось, что сама жизнь и быт в этой глухой деревне  тяжел и невыносим, а на самом деле, все, так сложилось, что другого ничего и не надо. Все есть. Во все порядок. Жизнь налажена, да и зачем им телевизоры и другие дары цивилизации, когда здесь все выстроено для человека и жизнь неспешная, с Богом и природой  согласованная,  веками примеренная.


Пока я размышляла, Любка всех вениками попотчевала,  сама окатилась холодной водой и сказала:


- Ну, всё, хватит,   хорошего,  по - немногу,   скоро ваши мужики придут, пора и честь знать.   Айда,  выходим. Одеваемся.  Васёна,  там стол уже накрыла для чаю. Самовар  скипел,  поди. А вечером,  обчественный стол будеть,  с пирогами.  Вы нам споете, мы вам, вот и поладим.


 Я вышла в предбанник. Силы стоять не было. Я села на прохладную деревянную  лавку. Ощущение было неописуемое. Сложилось впечатление, что гладкое прохладное дерево впитывает  весь жар из тела, а заодно и все  хвори. Тело потихоньку остывало,  и напитывалось запахом  нагретого дерева и сосновой смолой.


Любка вышла из бани и раздала нам холщевые льняные  белые с кружевом рубашки.
Рубашка была свободная и прохладная. Она впитала всю оставшуюся влагу и немного  облепила тело. Было очень приятное ощущение чистоты и радости.


Только мы надели рубашки, как дверь предбанника резко отворилась и, в клубах холодного пара, в предбанник ввалился дед  Макей.


-  Ух ты, как тут у вас жарко. Нагрели вы, бабоньки,  баню. Хорошо. Счас,  мужики идуть. А я передом прибег, предупредить – снимая фуфайку и ушанку, неспешно говорил  дед Макей.


- Ну, чего раздегаешься. Погодь, видишь,  еще не собраны.  Лешак, чего приперся, видишь,  стесняются… -  оборвала его речь Любка.


- А че,  стеснятся то? Не голые же. А и так глянуть приятно. Все видать и все понятно, чё, мне на тебя,  старая,  глядеть,  дай хочь на молодок погляжу, може,  кого и сосватаю. А то наощюпь не понять, а тут все,  как на витрине,  видно. Что и где и как….- хохотнул  дед  Макей, подмигивая мне.


-  Ишь, раздухарился  ты Макей,  как же тебя разобрало, и впрямь, жениться собрался. А что, можно, коли желанье есть… .  Не грех – парировала ему Любка.


Пока Любка с Макеем разговаривали, мы оделись  и вышли  из бани.


 Обратная дорога всегда короче. Лес уже не казался пугающим. Найда присмирела, успокоилась и плелась следом.


Придя в дом Любки, мы от души напились чаю с малиной и медом.  Ловко взобрались и  улеглись  на полатях отдохнуть, в ожидании вечера.

ГЛАВА  14

Какое  это блаженство, просто  лежать на полатях после бани.  Двигаться не хотелось, говорить тоже.  Ленусик и Марина  спали сном праведника, а я просто дремала. Я не могла  уснуть, мысли тревожные не давали мне покоя. Я очень волновалась за детей, и почему – то меня взволновало внимание   Макея  ко мне. Внутреннее чутье  или женская интуиция  подсказывали мне, что все это не просто так.


Женщина, какая бы она не была, всегда чувствует,  когда мужчина  обратил на нее внимание или у него возникло влечение к ней, а может и чувство, глубокое и настоящее.


Но, одно дело просто мужчина – ровесник или сослуживец,  А другое дело –   Макей.  Всем своим существом, я понимала, что его  ко мне влечет,  а что, я не знала.  Я чувствовала, что в нем огромная сила,  настоящая, мужская,  щедрая, одаривающая женщину заботой и счастьем. Вот об этом и говорила  Лешачиха, но как быть, мы такие разные, и одинаковые… и оба одинокие по жизни.  Мы  из разных миров и измерений. Мы даже из разных поколений, но что может помешать, когда мужчина и женщина принадлежат по жизни и судьбе  друг  - другу. Нет такой силы, которая могла бы противостоять этому. Я не знала, насколько это касалось меня и Макеея, но внутреннее чутье мне подсказывало, что это так и есть, и что  ответить на этот вопрос придется,  иначе сложно дальше будет жить, и это меня тревожило и не давало расслабиться и уснуть.


Сколько времени прошло, с того момента,  как мы пришли из бани, я не знала, но чувствовалось – много. На полатях было уже темно, когда Любка  вошла в избу и крикнула нам, чтобы мы вставали.


- Ну, что,  засони, спите. Просыпайтесь! Пора идти на обчественный сбор. Там столы накрыли. Бабы все приготовили. Только вас ждут – тормошила нас за ноги Любка.


Просыпаться и слезать с теплых полатей не хотелось, но нужно было. Понежившись  еще,  минуток пять, мы по  очереди   спустились с полатей, привели себя в порядок, надели концертные сарафаны и пошли с Любкой в обчественную избу  на общий сбор сельских жителей.


На улице было уже темно. В ноябре  день короткий, но здесь было особенно темно, и только звездное небо, напоминало, что мы еще присутствуем здесь, на планете Земля, а  не,   где - то,  там, в  преисподней  или в черном далеком  космосе.
Нас сопровождала Любка с  Найдой.   Найда,  по – прежнему , была весела и ласкова, попеременно обходила нас, как бы проверяя наличие шедших,  не потерялся ли кто и не отстал ли от  шествующих.


Общественная изба отличалась только тем, что  была больше размером и рядом с избой  стояла маленькая часовенька,  с одной главкой, увенчанной  старообрядческим крестом.


Мы вошли в избу, сняли верхнюю одежду и прошли в горницу. Горница или, как ее называли обчественная  изба, была внушительных размеров.  В центре избы  стоял большой  стол, накрытый скатертью с кистями. На столе возвышался большущий двухведерный самовар на большом медном подносе, а вокруг самовара, расположилось множество всякой снеди и посуды, но главным украшением на столе были пироги и кулебяки, с разнообразными начинками и присыпками.  Венчал этот стол резной деревянный поднос с белоснежной салфеткой, на которой гордо, достойно  и привлекательно  красовался настоящий, разукрашенный  всевозможными фигурками и цветами,  ягодами и цукатами, каравай, на макушке которого красовалась  солонка с солью. Вдоль стола располагались деревянные лавки, сделанные из толстых сосновых плах.   Стены были разукрашены домоткаными вышитыми рушниками, дорожками  и поделками ручной работы. Все выглядело удивительно, как в музее, но это была их жизнь. Каждый достоин той жизни, какую он выбрал сам.  А местные жители любили свою деревню и украшали свой быт, как им нравилось. Вдоль стен тоже стояли лавки, табуреты, на которых сидели люди. Их было человек тридцать. Среди них были бородатые мужики, бабы и молодухи,  одетые в сарафаны, молодые девушки и парни и много детей, что и говорило  о том, что деревня живет своей  обособленной и по - своему благоустроенной жизнью.  В красном углу избы  был большой иконостас. Он на данный момент был завешен  резными и вышитыми цветным мулине занавесками.


Под иконами сидел тщедушный  батюшка в черной рясе и с куцей бородёнкой, но он сидел прямо и важно. Чувствовалась  в нем, твердость его характера. Рядом с ним сидел Макей и наши мужчины,   Они  о чем – то беседовали.  Увидев нас, мужчины встали и подошли к нам.


- Ну и где ж вы там прохлаждаетесь? Заставляете обчество ожидать вас  - наиграно, намеренно -   сердито и громко,  сказал  Маккей,  а  потом,  обращаясь  ко  всем,   сказал:


-  Ну,  вот теперь все собрались. Милости просим всех садиться за стол и угоститься чем Бог послал нам.   Скажем Господу спасибо за то, что даровал нам такое богатство и гостей в наш дом, а еще, что помог нашей Марии. Особое спасибо, нашим гостям, это для них  наши женщины  испекли   праздничный каравай,  и особое спасибо,  что они не бросили нас с дохтуром  на дороге, а привезли во время, хотя сами не смогли уехать домой. Низкий им поклон от нас за это и наше уважение.


Макей вышел на середину избы и низко  трижды, поясно,  поклонился  нам.  Мы растерялись, мы такого не ожидали.


За всех ответил Алексей. Он поблагодарил местных жителей за прием  и за баню, и пообещал, что мы устроим для них отдельный концерт.


В свою очередь, мы,   все одновременно, не сговариваясь, подтвердили это.


Потом все расселись по своим местам за столом. Ужин получился замечательным. Мы сели вперемешку с жителями деревни. Они нас угощали и потчевали своими разносолами, наперебой рассказывали всякие,  интересные истории из жизни деревни. Ужин затянулся допоздна. Немного отдышавшись, попив местного ячменного кваску, наши мужчины раздухарились настолько, что решили спеть, в чем мы их поддержали. Потом мы устроили для жителей деревни небольшой импровизированный концерт. На прощанье, местные нам спели свои песни. Засиделись мы далеко за  полночь, расходиться не хотелось,  не  смотря на то, что  рано утром,  мы должны были уйти через Каму к автобусу и уехать домой.


Весь вечер,  Макей  постоянно  оказывался рядом  со мной. Он смотрел на меня,  вздыхал и покачивал своей кудрявой, седой головой.  О чем он думал,  я не знаю, но мое сердце екало и  сбоило при виде его. Я не знаю, что это было, но все потихоньку наблюдали за ним и мной. Отчего я, читая стихи  или,  в очередной раз,  рассказывая о номере  и выступающих  артистах, постоянно сбивалась и смущалась. Как мне казалось, что все это заметили, но помалкивали.


Под конец вечера, когда все стали расходиться, я  потеряла свою балалайку. В избе уже остались только несколько женщин, да мы,  с нашими артистами.  Мужчины пошли спать в отведенное им место, Мрина и Ленусик куда – то испарились, а я решила найти балалайку и идти к Любке, но не тут -  то   было, моим планам не суждено было сбыться. Госпожа Судьба распорядилась иначе…

ГЛАВА 15

Балалайка была казенная, стоила дорого, у меня не было лишних средств ее оплачивать, в случае, если я ее потеряю, поэтому, я спокойно взялась помочь женщинам убрать  в избе и поискать ее, не привлекая  внимание местных. Мы уже почти все прибрали, когда в избу вошел    дед  Макей с моей балалайкой. Он,  хитро сощурив свои глаза в щелочки,  спросил меня:


- Гля, сюда. Это не твоя балалайка? А то я смотрю, один малец сидит и играет на  ей,  там,  в сенцах, а ты наверно обыскалась?


- Ой, слава Богу, нашлась, а я  ее долго найти не могла,  хотела идти к нашим мужчинам, спросить, может кто из них  забрал, когда инструменты  собирали.


- А это наш малец, решил поучиться на ей играть  – виновато отвел глаза в сторону, и  как – то неуверенно,  проговорил  дед  Макей.


- Вот, большущее спасибо Вам, Макей,  что принесли, а то я уже начала волноваться,  куда она могла деться. Все  наши  уже ушли, ждать меня не стали. Мне пора тоже идти. Наши, как рассветет,  решили  выходить. Собраться надо и немного поспать – как – то неуверенно  и тихо, вторя Макею, говорила я….


- И чё?  Чё, дуреха,  волнуешься зря. Я тебя сейчас отведу до места. Собирайся, а наши сами все закончат и соберут. Не привыкать.  Ужо,  днем выспятся. Айда? Готова? – глядя мне прямо в глаза, и все больше щурясь, спросил Макей.


Женщины, заулыбались и поспешно начали прощаться. Сердце моё  екало и частило.  В избе, стало тихо и  какая – то неприятная повисла пауза, но тут Макей её решительно оборвал:


- Ну, и чё?  Пора. Собралась?  Пошли, доведу.


- Да, собралась, пошли – не глядя на Макея, ответила я.


Мы вышли в темень ночи. Когда дверь за мной захлопнулась,   я остановилась  на крыльце. Стояла кромешная черная ночь. Не видно было ничего. Я, в нерешительности, стояла на крыльце и,  даже,  ног  своих разглядеть не могла.


- Ну, чего, встала?  Давай руку, спущу на землю, а то расшибешься, а скоро надо идти будеть обратно – взял меня за руку  дед  Макей.


Меня словно бы током  ударило, я дернулась и вырвала руку.


- Ну, чего? Не съем же? – хохотнул  дед Макей.


-Да, что вы. Я просто от неожиданности. Сейчас глаза привыкнут,  и пойдем – сказала я, беря его за руку.


- Ну, вот так – то лучше. Пошли. Не торопись. Успеется. В городах такой ночи нет.  Там фонари всю красоту портят. Смотри, звезды, какие,  глазастые…. Как на ниточках висять, а все равно темень. Вся деревня уже  спить,  и ваши  сплят.  А пошли я тебя к себе в гости позову.  Да, ты не тушуйся, просто  поговорить  охота.  Здеся не с кем. Ааа? –  как – то просительно протянул  это  своё Аааа дед Макей.


- А, пошли. Все равно спать уже не хочется, да и будить  спящих тоже. Скоро вставать –  в тон  деду  Макею,  нерешительно ответила я.


- Ну, и хорошо. У меня, там, в печи, чай есть и  преснушки. Почаевничаем и поговорим  – повеселел он.


И мы пошли.


Дом Макея был на другом конце деревни, и его особняк  был последним в ряду. Стоял он как бы поперек улицы, перекрывая выход и или вход в деревню своим частоколом забора. Все в деревне было продумано до мелочей. Даже план  постройки усадеб и особняков. Особняком  - назвали вятское подворье, со всеми постройками, расположенное под одной  большой крышей. Это  очень удобно,  особенно в студёные вятские зимы. Снег не попадает и намного теплее скотине и  живности в закрытом дворе живется, что и говорить о людях. Особняки – это целый мир со своими укладом, правилами и порядком. Вот в таком особняке и жил дед Макей, на краю села.


- Ну, вот и пришли – тихо сказал дед Макей.


Он  просунул руку в небольшое отверстие в заборе у ворот и что – то потянул там. Где - то в темноте что – то звякнуло и маленькая дверка в воротах, скрипнув,  отворилась, почти,  на  половину  раствора. И эту щель сначала протиснулась большая белая голова с горящими зеленью глазами, а затем и сама большущая  лайка – хаска.  Она,  молча, подошла к хозяину, встала рядом и внимательно посмотрела на меня. От  её настороженного взгляда у меня по спине побежали мурашки.  Я знаю  эту породу и знаю, как они могут напасть без предупреждения и, как преданы своим хозяевам.


- Ну, чего сказилась? Чего? Свои же? Пускай,  давай нас в дом, заморозим гостью… - сказал дед Макей, поглаживая собаку  по  здоровенному  загривку.


Лайка подошла ко мне, понюхала меня, потерлась  мордой о мои колени и пошла во двор.


-Ну, вот, так  - то. Все хозяин разрешил. Заходи. Он у меня серьезный. Одному плохо. Вот и живу с собаками. Их у меня три. Все лайки. Не люблю брехунов.  А эти с норовом, зря не лають и обучены на охоту. Да, ты не бойся, проходи. Не тронут -  пропуская меня вперед,  в маленькие воротица, говорил дед Макей.


- Да я и не боюсь, у меня всегда жили собаки, и сейчас  сторожевая овчарка из колонии живет. Его еще щенком, совсем маленьким, случайно,  к нам на склад с подтоварниками   из колонии   привезли.  В колонии нам запчасти к сеялкам точили заключенные. Там, этих больших сторожевых  овчарок,  специально, выводят, не продают никому щенков даже, а этот  как-то попал в подтоварник и приехал. Я бы его отправила обратно, но он хитер оказался. Два дня просидел  в подтоварнике,  молча, а потом, проголодался,  тявкать начал, так и нашли  его. Долго достать не могли. Он рычал, кусался, сопротивлялся. А когда достали, то увидели, что ему всего от силы недели три, а он уже умеет защищаться. Я живу в частном доме, и
 решила, взять себе его. Мои дети очень довольны были, правда, когда он перерос обычную овчарку и стал ростом  с теленка,  хлопот с ним стало много. Но ничего, справились. Так и живем - вчетвером – я, двое моих детей и Байкал, так мы назвали  собаку, из-за рыжего пятна на груди, похожего на чайку.


- То – то и оно…. Вижу, схожи мы с тобой.  Энто сразу видно.  Ну, да чего стоять,  пошли в дом. Сейчас фонарь зажгу, и пойдем – сказал  дед  Макей,   ища фонарь и спички в темноте.


Не прошло и минуты, как в крытом дворе  стало  светло и я,  смогла   немного оглядеться.


Двор был большой. Заезжий. В углу стояла кошевка, приготовленная на зиму, в углу телега. На телеге стоял свежий стожок  сена. Еще я увидела баню, два небольших крытых,  с плотно пригнанными дверьми, хлева.  Над ними возвышалась большая лестница, ведущая на огромный сеновал. С другой стороны я увидела ступеньки, ведущие  на крыльцо и дальше в сени. Карнизы и наличники были  резными,  словно  их связала искусная кружевница и выкрашены светло – голубой  краской.  Крыльцо было выкрашено светлой краской, от чего двор казался нарядным. Под крыльцом жили собаки. Они все вышли нам навстречу. Степенно и без шума и визга, они обошли меня вокруг,   и подошли к хозяину, глядя ему в глаза.


- Ну и чего? Ить,  на место…. Потом дам есть. Потом.  Сейчас прилажу фонарь на место, на столб и пойдем в избу – доложил дед Макей, поднимаясь по маленькой лесенке, приставленной  к центральному столбу, на который, словно веер, опирались бревна – опора для крыши.

Я стояла и смотрела, как у деда Макея все получалось уверенно и ловко, и даже не могла представить, что ему уже   девятый десяток идет.  Дед Макей быстро поднялся по лесенке, и поставил керосиновый   фонарь в  железную люльку под самым потолком и, плотно,  накрыл его специальным стеклянным колпаком. Во дворе сразу стало совсем светло, как  с  фонарем  в городском парке.


- Да, вот,  как, оказывается, как появились городские фонари, все в этом мире просто… - подумала я.


-Ну, и чего любуешься? Нравится?  Ничего, хорошо живем, не хуже ваших городских. Ладно, пошли в  избу  - сказал дед Макей, открывая, двери сеней.

ГЛАВА  16. 

- Тебе, наверно,  много  чего обо мне  обсказали.  Да, ты всему не верь. Бабы, они, мокрохвостые, и соврут, не дорого возьмут. Хотя, может и не все. Вот, Любка, почему её, так зовут. Вроде бы и возраст хороший, не молодка уж,  чай,  чтобы Любкой звали, ан нет,  как народец прилепил, так и есть…. А за что? Почему так зовут? Вроде бы,  все ее любят,  за веселый нрав и аккуратность. Бабочка вроде бы и хорошая,  приветливая,  но,  вот прицепилась  кличка и все  тут… .   Любка, да Любка, так и кличут.  А она смеется –  хочь,  пусть чугунком назовуть,  токмо бы в печь не сажали.  И,  что ты с ней поделаешь? А нечего делать, такова,  уж уродилась. А  в  девках,  была  –  огонь, веселая, никому спуску не давала.  Ты не смотри,  что она маленькая росточком и с горбиком, а какие мужики к  ей   сватались.  Сколь  разговоров было из  -  за  ее  отказов.  А почему, так толком никто и не знает.  Так и живет она одна, а с чего это приключилось, так и не знаем.  Правда ходил тут  один слушок, что был у ей один мужичишко, такой же, как она, маленький и каким  –  то недостатком, но она  так и не пошла за него. А зря. Женское существо, оно  в любви нуждается,  как  все живое,  как цветок  в  горшке, ухаживашь и поливашь,  цвететь, а нет -   и  суда нет. Правда,   ничего вечного нет,  все, когда – то кончатся.  Один уходить,   а  другой  –  живеть   дальше…   -  рассуждая, таким образом,  дед  Макей  открывал  двери  в  сени,  зажигал керосиновые   лампы,  и  жестами приглашал   меня войти  в дом.


Дед  Макей  все  это делал легко и уверенно, привычно.  И было в этом, что – то притягательно – удивительное, потому, что в нашей обыденной городской жизни такого сложно увидеть, да и оценить  тоже.  А здесь, как мне, показалось в тот момент,  творилась сама жизнь, такая,  какая,  она есть  на самом деле.  А   может, если, так можно сказать, какая – то  невозможная  магия, волшебство.  И это меня притягивало и завораживало.  А  скорее всего,   все  более прозаично,  чем мне казалось  в тот момент,   просто мне  на клеточном уровне,  моего женского подсознания, понравился  именно, этот  мужчина, а возраст и место, где это случилось,  не  важно. Меня тянуло к деду  Макею.  Я почувствовала в нем силу,  широту натуры,  доброту  и  удивительную нежную заботу  обо  мне, а еще к той, которая была его женой, хотя  слово была, в этом контексте не подходило. Он ее любил до сих пор, но  его богатая на желанья  мужская натура,  давала ему такую возможность и желание, понять, что  его жена бы огорчилась,  узнав,  что он один и  отказывается от  радости жизни.


Я наблюдала за дедом Макеем, а он за мной… . Вдруг он перехватил  мой взгляд, и как – то быстро отвел свой в сторону  и сказал:


- Ох, как  бы, да бы…. Расцвела бы ты у меня, как маков цвет… . Так ведь аль нет? А може, и что получится? Как скажешь?  Что  думаешь?


Сказал это, как бы в пустоту, как  бы  промежду  прочим, с  каким – то тихим,   глубоким вздохом, на надежду,  и добавил:


- Ну, чего гостья, стоишь в притворе? Заходи гостевать, не боись,  не обижу…. Осматривайся.  Настасья, была отменной хозяйкой, порядок держала строго, а я его поддерживаю. Счас  чайку достану  и закусить чего – ни  будь.


Дед  Макей  быстро с проворностью молодой хозяйки  отворил  заслонку у печи, ухватом вынул большой медный чайник из печи и чугунок, накрытый лепешкой.


-  Ну, чего стоишь, сымай  пальтецо – то, иди руки мой, а если чего надо, так у нас в тепле, в клете есть все, я потом вынесу,  не стесняйся,  здоровье дороже, не чего морозиться зря.  Это я Настеньку берег, да,  видно, не смог  уберечь, об чем жалею и очень.  Кто знает,  кому чего назначено в этой жизни. А ты иди. Там светло.  В  верхнем углу дощечку выпилил, чтобы не запнулась,  и видно было, что надо…  -  напутствовал  меня дед Макей.


Изба у  деда Макея была ухоженной,  светлой.  Окна крашены белой  краской. Киот, в восточном  углу избы,  выглядел нарядно, украшен был  яркими бумажными цветами, а в остальном, изба была похожа на избу Любки, за исключением того, что в углу стояла железная кровать с панцирной сеткой и пружинным матрацем, убранная ярким лоскутным одеялом с горкой  белоснежных  пуховых подушек.

Пока я ходила мыть руки и  в клеть, дед  Макей  накрыл стол к чаю. Он это сделал просто, без всяких разносолов,  и сказал:


- Ну, вот, чем Бог послал.  Я живу просто, обвыкайся. Давай чайком побалуемся и попотчуемся  печеной тыквой.  Это очень вкусно. Я ее делаю  с яблоками антоновки. Яблоки кислые, душистые, а тыква сладкая, вот и получается  вкусно. Положу в чугун, когда печка уже истопилась, часа через  два. Тыковка с яблочками выпарится к утру и как мармелад,  густая  и душистая, если кисло, можно  сахарной свеколки  добавить. Конфет не надо.  Моя Настя, из свеклы сахарной, такие конфетки делала, ни один магазин не  устоял  бы   в соревновании.   У нас вкуснее было и полезнее.  Любила моя Настенька сладости, и готовить и кушать. Бывало вечером сядем чаевничать, Настенька весь стол уставит  яствами. Чего только не придумывала. Баранки с ягодками разными, сладкие ватрушки,  крендели, преснушки  из простокваши, а уж сушеных и вяленных  сладких фруктов и овощей  много было всяких. Сидим. Лампа горит, а мы чай пьем и пробуем…. Хорошо. Ну, что манерничаешь, садись, пробуй… -  пригласил меня дед Макей.


Мне было хорошо и уютно сидеть за большим  столом, накрытым белой скатертью, поверх   которой,  дед   Макей постелил яркую, в меленькие ромашки, клеенку. На столе стояла  кованая   подставка –  тренога под горячие блюда,  дабы не испортить скатерть. Н треноге возвышался большой  пятилитровый медный чайник. Рядом,  на резной  деревянной подставочке, стоял чайник поменьше, так называемый – заварной, в нем запаривали травы, для чаепития  и  чугунок  с тыквой. Макей достал большой каравай белого хлеба и стал резать хлеб, прижав каравай к груди. Нож был большим и острым. У него это получилось  замечательно. Ломоть получился большим и одновременно ровным. Он положил его на стол и аккуратно поровну разрезал  его.

- На ко, тебе половина и мне половина, а коль  надо еще, еще отрежу. У нас так полагается. Нельзя зря хлебом разбрасываться, а еще – хлеба" замешиват  только баба и печеть  она же, а хлеб за столом режеть ейный мужик, как я сейчас отрезал. Он главный, вот и наделяет. Вот я тебя теперь наделил.  И пускай простит меня  моя Настасья,  понравилась ты мне, дюже пришлась по душе, но вижу, что не останешься, ну хочь ночь подари, а?


 Я от неожиданности и прямолинейности  деда Макея  вздрогнула  и отвела взгляд от него.  Я не знала, что ему ответить. Я была свободна и одна. С мужем развелась. Мужчины у меня не было, а тут такое случилось. Да и через несколько часов идти обратно в автобус.  Но, дело даже не в этом, а в том, что мне самой хотелось  этого, только вот признаться даже себе самой  я боялась. Так уж нас воспитали, что любовь и нежность и сами отношения такого рода неприемлемы и постыдны. Это я сейчас понимаю, что человек родится счастливым младенцем, а потом, он с возрастом набирает комплексов и собственных  заморочек,  что делает его несчастным, а этого не должно быть.
 

Пока я лихорадочно соображала,  что и как поступить, Макей   достал из  чугунка еще  горячую,  и  душистую подвяленную  тыкву. Полил ее немного медом. Налил горячий  травяной чай в кружку и сказал:


-  Ну, чего всполошилась. Не бойся, силом,   мил не будешь. Посидим. Поговорим. Может,  к чему и придем. Давай пить чай, а то уже поздно. Нужно и отдохнуть перед дорогой.


ГЛАВА  17

Я,  молча,  согласилась с  дедом Макеем, что время позднее,  нужно отдохнуть, но спать уже не хотелось, а хотелось поговорить, но разговор споткнулся о препятствие, которое было необходимо пройти. Только я не знала, как это сделать.
 

Дед  Макей,   как – то  поник сразу.  Сидел пил чай из блюдца,  потягивая его с каким – то  особенным  булькающим звуком.   У него это получалось забавно  и весело. Отхлебнув из блюдечка  чай, он ставил блюдечко на стол, обоими руками разглаживал усы и бороду, а затем, откусывал  небольшой кусочек  парёнки  из тыквы, и все повторялось сначала. Пил чай он,  не торопясь,  с расстановочкой   и  отдыхом,  наслаждаясь  запахом и вкусом  угощения.


  Меня это веселило, и я  сидела  и,  улыбаясь,  смотря на это представление, специально, разыгранное для меня. Мне было приятно осознавать, что этот мужчина, очень старается расположить меня к себе. Это было видно невооруженным взглядом. Его глаза, стали узенькими, как щелочки  и  искрили без огнива.  Они, глаза, меня приглашали принять участие в игре, манили  своим блеском, как  бы приглашая отведать  угощения и тем самым принять правила игры. От этого у меня на душе стало тепло и  спокойно. Мне очень  захотелось включиться в эту игру ….

 
-  На,  ко, отведай,   от этого кусочка тыквы. Видишь, он подпекся,   а  корочка,  прям золотистая.   А как  хрустит.  Вкусно. Давай, кусай прямо из моих рук -  неожиданно предложил мне дед Макей.


Мне ничего не оставалось делать, как  поддаться на его хитрость и откусить из его рук  кусочек  парёнки.


-  Ну, как?  Понравилось? Давай я еще дам, ты кусай, не бойся, давай из моих рук. Так вкуснее будеть… -  напутствовал он.


Я отлично понимала к чему,  клонит,  этот хитрец, но мне было приятно его внимание и прикосновения.  Я молчала и просто поддерживала игру. Что творилось в моих мыслях, даже передать сложно, но что  поделать, искра, проскочившая  меж нами, потихоньку  разжигала огонь,  и как я не сопротивлялась сама себе, искушение было велико. Почему спросите вы? Да все просто. В каждом человек заложены свои  будильнички,  настроенные на определенный лад, а вернее на  определенного  человека,  близкого   тебе по естеству и по  всем параметрам души и потребностям.  Человек может жить, иметь семью, детей, может даже  вырастить детей, а его часики спокойно тикают и тикаю, и кажется,  что все верно,  все правильно,  но  увы и ах….  Но,  вдруг, будильник  начинает трезвонить,   да  так, что  человек начинает   отчетливо  понимать, что все, что с ним было до этого -  это ничего не значит, что вот  оно, пришло его время, и пробил его час,  а,  может,  и минутка  счастья. Но,  бывает, что жизнь дает еще один шанс, а возможно и не один, чтобы, наконец,  встретились обе половинки,  и тогда не важно, ничего не важно, главное  вот  оно,  твое счастье,  и ты сумей воспользоваться  этим шансом,  данным тебе судьбой.  Неважно,  кто ты в жизни,  состоялся или нет,  где и как ты  живешь,  сколько тебе лет,    а есть только  желание   быть  рядом,  потому,   что  всеми  фибрами  души понимаешь,  что  это  твой  человек,  он создан и все делает  только  для тебя,  а  ты – для него. И все ради того, чтобы  оно, это счастье состоялось, а потом,  можно жить и знать,  что оно случилось,  и не страшно уходить в мир иной, все в жизни было.


Пока я межевалась и рассуждала,  дед Макей меня потчевал  всякими  вкусностями из тыквы.  Игра его развеселила и раскрепостила, да и меня тоже. Натянутость ушла в небытие.  Со стороны можно было видеть, что общаются двое близких людей.

 
- Ну, вот, еще,  счас,  дам,  отведать. Закрой глаза,  а то увидишь, какую ягоду положу на кусочек -  командовал дед Макей.


- Ну, что вы? А друг что- то несъедобное и потом. Как поеду домой -  сопротивлялась я.


- Да, не боись… . Я же знаю, все будеть хорошо  и скусно –  усмехаясь в бороду,  говорил  дед  Макей.

 
Как не сопротивлялась я, но все, же согласилась,  последний раз отведать вкусненькое угощение и  с этим закончить трапезу. Я закрыла глаза и открыла рот.  Мне это плохо удавалось, я не могла  сконцентрироваться и смеялась, а дед Макей, все говорил:


-  Ну, чего,  дуреха,  трясесьси,  упадеть ягодка, испачкаешься. Сиди смирно, кому говорю.


Я устала сопротивляться, успокоилась, села и приоткрыла рот. Мне было интересно, чем меня угостит, напоследок, хозяин, но получилось совсем ни  то, что я ожидала.


Дед  Макей подошел ко мне почти в плотную и положил мне в рот  маленькую сосновую шишечку,  сваренную в меду, и пока я ее пыталась раскусить и попробовать,  он вдруг взял меня крепко за голову, притянул к себе, прижался   своим горячим лбом к моему  лбу,  как молодой бычок, потерся, как бы пробуя, на прочность  свои , растущие рожки,  и  губами  стал  пробовать на вкус мои щеки нос, подбородок, шею, щекоча их  усами и бородой. Его губы были упругие,  налитые и очень горячие. Этот жар  проникал  и в меня.  От этого жара,  мне стало жарко. Высвободиться я не смогла, настолько сильна была его хватка, да и не хотела. В нем чувствовалась такая мощь и сила, что я никак не могла подумать, что ему в ту пору было 87 лет. Мне хотелось ему  подчиниться, и мне в тот момент было все равно, что подумают мои подруги и друзья по несчастью   или, наоборот,  по неожиданно, привалившему   счастью. В такие минуты, разум  и мудрость тихо уступают желанию, а наши два желания совпали.


Я не знаю,  сколько прошло времени, но разбудил нас стук в ворота и лай собак.


 Дед Макей,  накинув полушубок,  в одном  исподнем  пошел открывать. Прибежала Любка, принесла мои вещи и сообщила, что все уже встали, готовятся завтракать и ждут нас.


Мы быстро собрались. И пошли к Любке.


Что я чувствовала в тот момент, очень трудно передать, да и дед  Макей,  тоже был хмур и неразговорчив. Что случилось, то случилось, но одно могу сказать, я никогда не пожалела об этом. Не каждой женщине удается почувствовать себя  счастливой, хоть и на одну ночь, а мне посчастливилось  узнать,  что такое это наше бабье счастье, и мне нужно было с этим жить и все осмыслить,  а время уже не оставалось, нужно в было возвращаться в город.


Мы быстро,  молча,  позавтракали, и пошли к автобусу. Жители деревни все вышли нас проводить. Они преподнесли  на дорогу нам гостинцев столько, что мы еле донесли до автобуса. У автобуса уже нас ждали наши мужчины. Они отогрели автобус, заправили его.


-  Ну, и чего так долго. Пора домой собираться, а кто хочет пусть остается – резюмировал Петюнчик.


- Да, цыц, ты! Скомандовал дед Макей, успеется. Спасибо, вам всем, что приехали, подмогли нам с Марией и вообще,  все  наше  обчество  очень  довольно, что погостевали у нас. В добрый путь вам. А если что, милости просим еще погостить. Дорогу знаете – важно сказал дед Макей и  поклонился нам, на прощанье, а потом отозвал меня в сторону, и тихо сказал:


- А что, може,  приедешь еще?  Ждать буду. Там,  на повертке, беседку срублю, скамейку и столик сделаю, мимо поедешь не промахнешься, а от беседки, прямиком тропку помечу зарубками, прибегишь, если че,  али письмо напишешь,  я  ждать буду. Раз в две недели почтарь  прибегает или я хожу туда.  Напиши, встречу.  Не тороплю, не настаиваю, прошу, подумай.   Хочь,   раз в месяц, а приходи. Дюже ждать буду. А? Прибегишь,  ай нет?  Тосковать буду… Что ответишь? Ждать, али нет?

- Я напишу, я вам письмо напишу, а вы мне ответите. А там видно будет – пообещала я, и чмокнула его, на прощание,  в бородатую щеку и села в автобус.


 Автобус развернулся и   медленно поехал в сторону дома.


ЭПИЛОГ


Я села в автобус. Леша закрыл двери, гуднул  на прощанье  деду Макею, и  мы поехали домой.  В автобусе  воцарилась натянутая, какая - то непонятная тишина. Всем хотелось говорить и делиться впечатлениями, а все вынужденно молчали,  обдумывая случившееся.


Я сидела и смотрела на пробегающие мимо автобуса деревья  и  кустарники. На душе у меня было грустно и неспокойно. Грустно от того, что приходилось уезжать, так и не поговорив,  с дедом Макеем, а не спокойно от того, что я не знала, как там мои дети, и я не знала,  правильно  ли  я поступила, уступив своему желанию,  встретилась с  дедом Макеем   и провела,  с ним ночь. Я всегда поступала, как полагается, не нарушая этики и эстетики, кодекса чести семейной жизни, но что из этого  вышло с моей семьей? Итог прост – она  распалась. Как я жила одна с двумя детьми, никого особенно не волновало. Что мы ели или пили,  что носили,  и хватало ли заплатить за обучение в школе? Нет, не хватало.     Вот,  я и моталась по этим грошовым концертам, за десятку, а то и за пятерку, чтобы  хоть как – то залатать бюджет. В эти восьмидесятые сложные годы, разве я  могла думать о чем – то таком,  ином, чем о том, как накормить, одеть, обуть  своих  детей,  и где достать деньги на это,  тем более о своем   женском счастье  или  мужской преданности,   и  желании просто  радоваться жизни рядом  с кем -то. Мне было тридцать,    с  небольшим,   а я чувствовала себя  умудренной старухой, что я не могу сказать сейчас о себе, в 61 год. А эта встреча с  дедом Макеем   все во мне поменяла. Это тогда я поняла, что такое счастливая женщина и какое значение это имеет в жизни. Я воочию увидела, как меняется в одно мгновение жизнь и сам человек, и как мало для счастья надо.  Не знала, что с этим делать, как мне дальше жить, но понимала одно, что так, как я жила, я больше жить не могла.


- Ну, и чего сидишь, помалкиваешь? Где ж ты, наша праведница,  ночку ночевала,  чего молчишь?  Мы же тебя потеряли, думали волки загрызли, так хоть бы валенки оставили, так и их не нашли -  хихикну  Петюня, подсаживаясь ко мне, и тем самым прервав мое размышление.


- Ну, кайся,  Магдалена – грешница. Совратила старца, али нет? Устоял … -  поддержала его Ленусик.


- А вот и не скажу. Вы же меня там, в общей избе,  бросили, а я помогала посуду убирать,  и  балалайку искать надо было. А что было или нет, это наш секрет -  заулыбалась я в ответ,  на подначки  моих попутчиков.


-Да, ладно, не скромничай… . Так мы тебе и поверили. Дед Макей, как сел в Омутнинске в автобус, так и глаз с тебя не сводил.  Видели,  все видели.  Сколь  ему исполнилось  то годиков, а тебе? И не стыдно старичков соблазнять -  во всю веселился  Петюня.


 -  Это наше дело, зато парёнки из тыквы с медом попробовала.  Дом его посмотрела. А лет ему уже 87, а мне 35, что с того, дело молодое, а что завидно -  отшучивалась я, понимая, что это жизнь и она меня не обошла стороной. Все, как у людей,  и счастье,  и грех случился,   и радость от того, что случился,  и смущение, что это не смогли скрыть  его. В  общем,   моя жизнь изменилась, и наполнилась живым смыслом  и  ощущениями,  и это меня радовало.


Тем временем автобус выехал на асфальт  и остановился.


- Ну, вот и все. Выехали. Перекур минут,  десять.  Девочки налево, мальчики направо, или наоборот, и домой – весело почти пропел Алексей, радуясь, что  выбрались из леса.


- Ура!!! Ура!!! Ура!!! -  прокричал  Петюнчик,  выскакивая из автобуса  и подпрыгивая на месте  -  Ну я направо и мальчики со мной.


Мы тоже вышли. Нужно было осмотреться и немного размять ноги перед трехчасовой  поездкой. А мне еще хотелось постараться запомнить этот поворот и дорогу, на случай если, вдруг, захочу вернуться, такие мысли меня посещали. Мне, казалось, что сюда я еще вернусь, все осмыслю, прочувствую и вернусь. Почему? Да потому,  что здесь в этом лесу, на реке Каме  и  этой, богом забытой,  деревне  Мусино, случилось, неожиданно, как  лешак  накликал, мое маленькое  женское счастье.


Я обошла автобус вокруг, когда мужчины уже вернулись в автобус, я   внимательно осмотрелась, и нашла  приметы этого поворота. Там в мерах в  десяти от поворота росла раскидистая, ветвистая огромная сосна, а рядом были только березки и осинки. Вот эта кряжистая сосна и напомнила мне деда Макеея и его бабий батальон, деревни Мусино.  И тогда я поняла, что обязательно еще сюда вернусь.


- Ольга, ну чего прохлаждаешься, или решила пешком назад бежать? –  прервав  мои изыскания  и размышления, окликнул меня Алексей –  все поехали, а то дома уже ждут.


Я быстро вернулась в автобус,  и мы поехали домой.
 

А что было потом? Спросите вы, мои дорогие читатели.


А было вот что. Я написала  деду Макею письмо.  В письме я ему рассказала о себе и моей семье. О моих детях и что нисколько не пожалела о той,  совместно, проведенной  ночи в деревне,  и что собираюсь приехать  навестить их.  Макей,  через месяц  мне написал, и мы договорились,  что он меня встретит на Рождество на повороте.


Когда я садилась в  автобус, подошла к водителю поговорить и рассказать, где нас высадить, чтобы он остановил на повороте, но водитель сказал, что знает, где это и остановит, там есть теперь указатель. Меня это обрадовало и успокоило, но когда автобус подошел к повороту на Мусино, моему удивлению не было предела. У поворота на проселок в сторону деревни  показывал направление  резной указатель, с надписью "деревня МУСИНО  25 км", и  стояла рубленная,  из мелколесья беседка. В беседке стоял маленький стол и скамейка сделанная из  бревенчатых половинок, а на скамье важно восседал дед Макей. 

Вот таким образом  я вернулась в деревню вместе с детьми.   Мы провели три замечательных дня вместе. Кама к тому времени уже встала,  и дед Макей встречал нас  на лошади, запряженной в сани. Дети были счастливы, а о нашем секрете они и не знали. Для деда Макея  это было большим счастьем, встретить Рождество в кругу семьи. Он жил один, детей у него не было, его единственный сын погиб молодым, так и не успев жениться, а больше у него детей не было. Мы стали отчасти,  его семьей. Мы иногда навещали его. Приезжала за грибами и ягодами. Дед Макей стал дедом моим детям, и очень близким мне человеком.


Так закончилось одиночество деда Макея и случилось мое маленькое женское счастье, жаль, что продолжалось оно не долго. Через  четыре  года, случился в деревне пожар, и дед Макей полез в хлев вывести  скотину,  а его там придавило  балкой. Страшная смерть прекратила жизнь удивительного человека,  полного сил и надежды на счастье жить.


Вскоре после пожара, умерла Любка, и люди стали покидать деревню. Я не знаю, что сейчас стало с деревней, но 5 лет тому назад, я заезжала на кладбище, там оставался только один жилой  дом – особняк, и только старая беседка, свидетельница тех времен еще стоит на повороте, обрастая ивняком. Водители сейчас редко останавливаются около нее и то, только в грибную пору.

Вот,  такая грустная история случилась со мной и дедом Макеем.  Любите, берегите себя,   и любовь вернется, и  подарит вам счастье. Только у счастливых  людей и родителей, бывают счастливые дети.