Рассказы о войне ветерана 252

                ОНИ КОВАЛИ ПОБЕДУ

                ЗАЩИТНИКИ ОДЕССЫ И СЕВАСТОПОЛЯ

                ИНОЗЕМЦЕВ И РЫНДИН               

                Повесть
                Автор Константин Симонов.

Продолжение 2 повести.
Продолжение 1 http://www.proza.ru/2019/11/09/441

                РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНО-ДИВЕРСИОННАЯ ОПЕРАЦИЯ НА «ПИКШУЕВ МЫС»

  «На третий день Зельма и Бернштейн поехали куда-то снимать оленьи упряжки, которые использовала наша санитарная служба, а я снова обмундировался, снова сдал документы, снова просидел шесть часов в разведке, съел флотский обед, выпил флотскую водку, узнал, что на выход в море опять не дали «добро», снова забрал документы обратно и вернулся в гостиницу, где на этот раз встретил уже две ухмыляющиеся физиономии вместо одной. То же самое повторилось и на четвёртый день. И я поклялся себе, что если завтра, 6 ноября, всё снова отменится, то я не пойду вообще. Ожидание измотало меня: казалось, что мне уже никуда не хочется идти. Но 6 ноября днём сказали, что, наконец, получено «добро» на выход в океан.

  Был тёплый ноябрьский день. Несмотря на мокрую пургу, видимость была приличная. По дороге на пристань я заехал в гостиницу, где не нашел ни Зельмы, ни Бернштейна. Они уехали снимать зенитчиков, и я оставил им записку. Внизу нетерпеливо гудела машина; через пять минут мы были уже на пристани. Шли в Полярное на маленьком, принадлежавшем разведке катерке. На палубе задувало снегом, и мы с Визгиным и Люденом спустились вниз, в уютную тёплую каюту, и стали забивать «козла». Надо отдать должное морякам: когда играет заядлая морская компания, то кости выкладываются на стол с такой яростью и грохотом, что издали это похоже по звукам на средних масштабов артиллерийскую подготовку.

  Выгрузившись в Полярном, мы пошли в подводный экипаж, где жили моряки из диверсионных групп, по большей части состоявших из добровольцев-подводников. Там под руководством капитана Инзарцева, одного из лучших и самых опытных разведчиков, угрюмого, мрачноватого и, по-моему, сурового человека, моряки готовили оружие. Распихивали по карманам фуфаек или привязывали на поясные ремни гранаты, щёлкая затворами, проверяли винтовки, запасались сигнальными ракетами, упаковывали сухой паёк, который, несмотря на то, что операция должна была проводиться всего одну ночь, был рассчитан на трое суток. Радист проверял на слышимость свою рацию. Продолжалось всё это около часа. Потом, когда уже было совсем темно, мы собрались и построились во дворе подводного экипажа, одетые кто в маскхалаты, кто в маскировочные куртки и брюки. Здесь, против моих ожиданий, никто никому не сказал никаких прочувствованных слов: не то они были сказаны уже когда-то раньше, не то были бы странны в такую минуту для людей, избравших разведку своим ремеслом. Нас построили, разделили на две группы, и мы отправились на причал.

  Еще когда мы стояли во дворе подводного экипажа и в тишине строились там в своих маскхалатах, я вдруг подумал, что вот мы всего через несколько часов будем там, у немцев, а никто ни в Киркенесе, ни в Петсамо не знает, что здесь, во дворе, в эту минуту построился отряд, который будет действовать там, у них в тылу. Узенький трап уходил с очень высокого причала вниз, на очень маленькое судёнышко, и выглядел так, словно он уходит куда-то в тартарары, под воду. Я с грехом пополам спустился по этому трапу и ступил на борт «морского охотника». Инзарцев шёл на другом «охотнике», а на этом, кроме двадцати разведчиков, было трое – Люден, Визгин, решивший сам пойти в эту операцию, и, как говорится, третий лишний – я. Мы отвалили от причала, развернулись и пошли к выходу из Кольского залива. Погода, как назло, разгулялась, и Люден, посматривая на часы, ворчал, что надо было отложить эту экспедицию до тех пор, пока луна не пойдёт снова на ущерб. Действительно, ночь выдалась чудовищно светлая. Я ещё никогда не видал здесь в эту пору года такой светлой ночи. Луна светила так, что можно было различить человека на снегу за двести шагов. Но мало того, кроме луны, ещё весь горизонт занимало переливающееся северное сияние. И я пожалел об отсутствии Мишки, которому в такую удивительно светлую ночь, может, и удалось бы что-нибудь снять.

  «Морской охотник» – очень небольшой кораблик, и когда на него садится ещё двадцать человек, кроме экипажа, то, куда их ни засунь, всё равно будет тесно. Мы шли на порядочной волне. Она перехлёстывала через борт, было недолго и промокнуть. Большинство разведчиков спустились в кубрик и залегли там. К концу пути многих из них укачало. Должно быть, виной была не только волна, но и нехватка свежего воздуха. Я вслед за Визгиным и Люденом постепенно, бочком-бочком вылез на капитанский мостик. Визгин так и не уходил всё время оттуда, боясь, что, если спустится вниз, в духоту, ему будет ещё хуже. До этого он служил в Амурской речной флотилии, его «травило» при качке, и каждый выход в капризное Баренцево море был для него насилием над собственной натурой. Впрочем, он крепился и не подавал виду. Мы стояли рядом с Люденом. Он жаловался на луну, посмеивался над своими уже немолодыми годами, что в прежние бы годы он радовался луне, а теперь ругает её старой хрычовкой. Словом, болтал о чём угодно, кроме предстоящего дела. И я был рад этому.

  Качка усиливалась. Когда мы вошли в Мотовский залив, она достигла четырёх-пяти баллов. Для такого судёнышка, как «морской охотник», это ещё не опасно, но уже чувствительно. Шли мы часа четыре и около десяти подошли близко к немецкому берегу. Где-то далеко, направо от нас, был Петсамо, налево – река Западная Лица и наши передовые позиции, а в двенадцати километрах от нас на фоне чёрной воды вырисовывался контур мыса Пикшуева, куда нам предстояло добираться. За спиной у нас оставался Рыбачий, на котором нет-нет да и мелькал вдруг свет подфарника проходившей где-то далеко машины.

  Вплотную подойти к немецкому берегу мы не могли – было слишком мелко, и из воды повсюду торчали камни. На воду спустили лодочку – «тузик», один трап перебросили с борта «охотника» на «тузик», а второй – с «тузика» на прибрежные камни. В самом «тузике», в этой зыбкой передаточной инстанции, стоял Визгин. Двое моряков из команды «охотника», увидев, как один из разведчиков, перебираясь с качавшегося «тузика» на второй трап, плюхнулся в воду, решили помочь остальным. Они встали по пояс в ледяной воде по обеим сторонам трапа и начали одного за другим принимать на руки тех, кто слезал. Принимали и доводили до конца трапа. Дальнейшее было делом собственной ловкости. Кто прыгал лучше, тот мочил себе ноги до колен, а тот, кому это не удавалось, проваливался в воду и выше колен и по пояс. Я, к сожалению, тоже оказался не из ловких. Перспектива шагать по горам, по снегу, в мороз двенадцать или пятнадцать километров в мокрых сапогах и штанах была не особенно заманчивой, но ничего не оставалось делать.

  Первые из высадившихся пошли и в глубь и вдоль пустынного берега дозорами. Все остальные высаживались уже под их прикрытием. Несмотря на маскхалаты, людей было хорошо видно даже издали – такой светлой оказалась эта ночь. Я с тревогой подумал, что, если нам не удастся незаметно подобраться к Пикшуеву мысу, нас могут в такую ночь перестрелять как куропаток. Всего нас вылезло на берег около сорока человек. По агентурным сведениям, на мысе Пикшуевом должно было стоять не больше полуроты немцев, то есть человек шестьдесят-семьдесят. При соблюдении неожиданности шансы на успех были на нашей стороне. Но при отсутствии неожиданности дело могло обернуться худо.

  Едва мы вылезли на берег, «морские охотники» отчалили и пошли болтаться в море, поближе к берегам Рыбачьего. С нами были ракеты; после окончания операции мы должны были вызвать ими катера. А кроме того, с нами шёл радист для дублирования ракет и передачи условных сигналов о помощи, если бы с нами случилось что-нибудь худое. Мы вылезли и пошли. Впереди шёл прирождённый разведчик Мотовилин, за ним ещё двое, за ними Люден, за Люденом я, дальше цепочкой тянулись все остальные. Инзарцев, по-моему, шёл замыкающим.

  Мы с небольшими остановками шли эти двенадцать километров около трех часов. Двигались быстро, особенно если учесть, что мы шли над самым берегом по крутым скатам прибрежных скал. Кое-где приходилось перепрыгивать со скалы на скалу, с камня на камень. И это ещё было ничего. Хуже было там, где попадались расщелины между скалами. Они были заметены снегом и обдуты ветрами и превратились в абсолютно гладкие и твёрдые, как кость, снежные откосы с очень крутым градусом наклона. Переходить такие места было особенно трудно. Несколько человек ссыпались вниз. Им помогли подняться. По счастью, обошлось без увечий. Потом ссыпался шедший впереди меня Люден. Его бросился выручать один из разведчиков и пролетел по откосу ещё метров на пятнадцать ниже его.

  На втором привале, лёжа на снегу за скалой и потихоньку покуривая в рукава, мы вдруг вспомнили, что ведь сегодня праздничная ночь – с 6 на 7 ноября. Среди оказавшихся около меня на этом привале людей было несколько украинцев. Пошли разговоры о Днепропетровщине и Харьковщине, о том, где их семьи. От разговоров этих веяло грустью и огромностью расстояния, отделявшего нас от всего, что мы любили.
Мы шли так быстро и так уставали от постоянного перелезания и переползания, что ни у кого не замёрзли ноги, хотя почти у всех они были мокрые. Больше раздражало то, что намокшие в воде маскировочные халаты, штаны и куртки застыли и коробились при ходьбе с таким шумом, который нам из-за стоявшей кругом тишины казался почти грохотом. Ветер с моря набивался в эти стоявшие колом маскировочные одежды, как в паруса, и тоже мешал идти.

  Примерно на середине пути, у обледенелого устья ручья, передовые разведчики заметили следы. Все насторожились. Следы были и похожи и не похожи на человеческие. При том ветре, который сейчас дул, следы могли остаться только от того, кто прошел здесь совсем недавно. Через несколько секунд кто-то сообразил и сказал:
– Это же росомаха.
Все рассмеялись.
Выйдя наверх, на плоскогорье, мы наткнулись на шедшие под снегом провода. Видимо, это была линия, соединявшая передовые позиции со штабом немецкой дивизии. Рассчитав, что нам осталось идти уже очень мало, всего каких-нибудь пятнадцать минут, а немцы всё равно до утра на обрыв линии выйти не рискнут, разведчики стали резать её сразу во многих местах. Выбирали из-под снега провода, закатывали их в клубки и зарывали клубки в стороне в снег. Вскоре линия была уничтожена на протяжении целого километра.

  Наконец Мотовилин указал на высившиеся впереди две или три сопки, на которых чернели гряды камней.
– Вот и Пикшуев, – сказал он. – Подходим.
Все притихли. Было светло почти как днём. У меня появилось неприятное ощущение в спине; казалось, что кто-то невидимый без труда может нас всех откуда-то перестрелять. Отряд разделился, и мы пошли в обход сопок. Держали оружие наготове – считалось маловероятным, что немцы нас так до сих пор и не увидели. Несмотря на все принятые предосторожности, они всё-таки должны были нас заметить в такую ночь.

  Однако, когда мы вплотную подползли к ближайшей сопке, на которой чернели пятна землянок, мы не услышали оттуда ни окрика, ни выстрела. Мы бросились к землянкам. Когда долбанули дверь в первую из землянок, она со скрипом открылась. В землянке никого не было. Я вошёл туда вслед за Люденом и посветил фонарём. По всему чувствовалось, что землянка не брошена, что в ней жили и, очевидно, собираются жить. На столе стояла лампа с исправным фитилём, стояли котелки, чугунки. Вторая и третья землянки были тоже пустые. Другая группа, обходившая сопки, тоже так и не наткнулась на немцев. Через полчаса нам уже стало ясно, что на Пикшуевом мысу, во всяком случае здесь, где мы были, или вообще никого нет, или есть немецкий дозор, который при нашем появлении спрятался и боится себя обнаружить.  Впоследствии, по агентурным сведениям, оказалось, что именно в это время немецкая полурота, стоявшая на Пикшуевом мысу, сменилась. Одна полурота ушла отсюда, а другая, которой предстояло её сменить, ещё не пришла. Надо думать, что немецкий патруль всё-таки оставался здесь, но он сам стрелять по нас не решился, а мы его не нашли.

  То, что немцы не собирались уходить с Пикшуева мыса, было ясно с первого взгляда. Землянки были в полном порядке, в них оставались разные бытовые вещи. В двух сараях и небольшом домике были устроены склады продовольствия. Не бог весть какие, но всё же склады: бочки с яичным порошком, мешки с мукой, с галетами, мешки с кофе, запас консервов и ещё что-то, уже не помню что. В одном из сараев были сложены баллоны. Мы сначала сочли их немецкими, но потом увидели, что это баллоны с ацетиленом для освещения маяка – наш запас, оставшийся ещё с мирного времени. Поодаль от землянок мы нашли два изуродованных орудийных лафета и один, тоже изуродованный, ствол горного орудия. Второй ствол немцы, очевидно, увезли с собой. Судя по всему, наша артиллерия как следует накрыла эту горную батарею. Все запасы доставлялись сюда с неимоверным трудом, на вьюках, и было очевидно, что, уничтожив всё, что здесь осталось, мы тем самым затрудним положение немцев, которые не нынче-завтра вернутся сюда, на Пикшуев, и им придётся всё заново завозить.

  Взломав двери складов и разобрав часть досок, мы стали обкладывать немецкие запасы досками, и фанерой, и всем, что попадалось под руки, чтобы поджечь. Сигнальных ракет было решено не давать. Радист вызвал наши «охотники» по радио. В стоявшей кругом тишине были отчетливо слышны его точки и тире. Вскоре к берегу немного западнее самого Пикшуева подошли оба морских охотника. С одного из них слез Визгин, который захотел сам принять участие в поджоге немецких складов. Всех, за исключением пятерых человек, переправили на «морские охотники»; последними остались Визгин, Люден, Мотовилин, еще один разведчик и я. Прихваченная с собой бутыль с горючей жидкостью хотя и разбилась, но жидкость почему-то не загорелась. А бензин сделал своё дело. Мы облили доски и фанеру и зажгли оба склада и дом. Сначала пламя разгоралось слабо, а потом всё сильнее и сильнее, и, когда мы перебрались на «морской охотник», уже было видно, как и в доме и в складах сквозь двери и ставни прорываются изнутри красные языки пламени.

  Оба «морских охотника» отчалили, я пошёл вниз, в кубрик, и завалился на койку. На обратном пути качало сильней, чем по дороге сюда. Было около шести баллов. Через полчаса после того, как мы отошли от берега, Люден прислал за мной краснофлотца, чтобы я вышел на палубу. Я поднялся.
Сзади нас, над мысом Пикшуевом, стоял огромный столб пламени, то падавший, то снова поднимавшийся в небо. Взрывы отсюда уже не были слышны, но по промежуткам, с которыми то падало, то вновь поднималось пламя, было ясно, что там что-то рвётся. Может быть, это был ацетилен, а может быть, и не замеченный нами запас снарядов. Я простоял на борту «охотника» минут пятнадцать, глядя на это зрелище, а потом снова спустился в кубрик».

 Продолжение повести в следующей публикации.