Истоки

Как-то у меня не задалось в тот год все в одночасье, во всем и везде наступила черная полоса. Хотелось на необитаемый остров, подальше от всего, всех, всей этой цивилизации в целом.
И я вспомнил! В детстве, когда я болел, родители возили меня в старую заброшенную деревню, где-то в соседней области, откуда они родом и где еще жили их предки. Место славилось своим древним целебным источником и всякими чудесами, передаваемыми людьми из уст в уста.
Я хорошо помнил ту лесную полянку, где росли белоствольные березки и тот листочек, по которому ползла божья коровка, а еще козочку, которая паслась рядом и молоком которой меня поили целую неделю. Да, я хотел туда - в детство ли, в беззаботность ли или просто напросто туда, где, как казалось мне, есть мое спасение от того отчаяния, что охватило и не отпускало, навевая самые тяжелые мысли. Тогда мне было чуть больше тридцати — да, точно, тридцать три, возраст Христа. И я поехал...

1
Теперь прошло почти десять лет. Все давно наладилось, я был успешен и всем доволен, даже почти счастлив. Да, почти! Потому что все эти годы, после той самой поездки, я приезжал на этот дальний хутор, некогда бывший большой деревней, к тому самому источнику и, словно вернувшись в то время, предавался воспоминаниям.
Все эти годы я был полон надежд и верил, что в это самое наше время однажды и она приедет сюда, мы будем вместе, мы будем счастливы вновь и ничто уже нас не разлучит.
Я снимал с вешалки в шкафу ее кофту, крепко сжимал в своих объятиях и воспоминания возвращались так живо и ярко, что я жил потом ими до следующего приезда.
Эта кофта — она была на ней, когда я ее впервые увидел в лучах заходящего солнца.
В конце августа вечера становятся прохладными и она надевала эту теплую, вязанную из козьей шерсти, серую кофту, не то мамину, не то бабушкину. Кофта висела на ней, как мешок, но я видел только ее красоту, в которой растворился весь сразу и без остатка. У нее были длинные русые волосы и светло-карие глаза, очень нежная белая кожа и она сама вся была такая хрупкая, тонкая, прозрачная, как натянутая струна — тронь, и зазвенит многоголосьем чистоты и невинности.
Кофта эта без конца сползала и она ее поправляла, то подтягивая и загибая рукава до локтей, то запахивая полы и завязывая дважды вокруг талии, да поплотнее, толстый поясок. Она все время мерзла и ежилась, и мне так хотелось ее согреть, обнять, крепко держать и не отпускать, чтобы не ушло тепло.
Потом мы ели творог с медом и молоком на летней кухне, под навесом во дворе. Она так радовалась и смеялась, как маленький ребенок — искренне, открыто, звонко и беззаботно. Мне хотелось ее целовать, а я отгонял мух и всяких мошек, летящих на сладкое и так и норовивших прикоснуться к той, которая отныне могла быть только моей и ничьей больше.
Вечером я пошел ее провожать и с той минуты мы не расставались до самого моего отъезда.
Мы исходили все лесные тропинки. Мы целовались у каждого деревца. Мы измяли все травы на лугах. Мы истолкли все свежескошенные стога сена. Мы переплыли вдоль и поперек все речушки и пруды в округе. Мы неистово и безоглядно любили друг друга.
Каждое утро мы начинали у источника и каждый вечер, вместе с поцелуями, мы пили и не могли напиться вдоволь столь чистой и живительной влаги, что нам дарил тот самый маленький, бьющий из земли родник, воды которого текли далеко-далеко и из них вытекала большая река жизни.
Ее кофта всегда была при нас — где только мы ее не подстилали, и где только мы ею не укрывались...
В огромном кармане так и остались ее зеркальце и расческа с волосами. Я сам вычесывал запутавшиеся травинки, а она потом скрутила волосы на пальце колечком и нацепила его на зубья расчески:»Нельзя разбрасывать волосы, куда попало — надо собирать в одно место, а потом сжечь или зарыть в землю, иначе счастья не будет, разлетится по ветру».
Все годы я достаю это колечко волос и вдыхаю любимый запах, который не исчез, не пропал вместе с нею, а продолжал жить в этом кармане старой кофты, бережно хранимой мною в шкафу, куда она сама ее и повесила в тот, последний наш вечер:»Ты загляни в карман, как приедешь сюда в следующий раз, тут тебя будет ждать мое письмо. Я не смогу сказать — лучше напишу, а ты прочтешь...»
На рассвете, когда она еще спала, я уехал не прощаясь — чтобы вернуться однажды и навсегда, ранним утром, когда она так же еще будет спать. Мне казалось, что она тут будет всегда и я, когда бы не вернулся, всегда найду ее.
Но был еще наш вечер. Помню, я отварил картошку в мундирах, потом пошел за водой, а когда вернулся — она накрыла красиво стол. На белой скатерти, с зажженными свечами, на большом блюде лежала почищенная и примятая картошка, политая поджаркой с луком и помидорами, а на сковороде дымилась и источала волшебный запах яичница-глазунья со шкварками и зеленым луком. Мы пили наливку, настоянную на травах и хлебный квас, заедая медом и пряниками. Никакие мошки не успевали прикоснуться к ней — я слизывал весь нектар с ее губ без остатка, не желая делиться своим блаженством ни с кем.
Ветерок раскачивал белый тюль, надувая его, как паруса и сдувая, втягивая в поскрипывающие створки, а вечернее солнце переливалось всеми цветами радуги в отражениях зеркала-трюмо и ее золотистых волосах, источаемые запахи и вкусы будили звериный аппетит во всем моем теле. И была волшебная ночь. Мы засыпали счастливые и просыпались от счастья, предаваясь вновь и вновь безудержной и неуемной любовной страсти.

2
Вернулся я в свой мегаполис совсем другим человеком. Мои дела стали очень быстро налаживаться, я стал успешным и довольным жизнью человеком.
Все было хорошо, но ее не было рядом и я не знал, где ее искать. Мы были тогда так поглощены чувствами, что нам было не до разговоров и, оказалось, что я ничего о ней не знал, кроме ее имени. Все мои попытки и поиски ни к чему не привели. Ясно, что она приезжала к целебному источнику, как все другие, а откуда — так и не смог узнать.
С годами деревня совсем вымерла, остался лишь наш дом, который вскоре перешел мне в наследство и я поселил там дальних родственников для проживания и ухода, а сам приезжал каждый год в августе, в наши дни, полный воспоминаний и веры в лучшее.
Не было в моей жизни другой женщины. Ту, которая так всецело стала моей, которая тогда вся доверилась, растворилась во мне и поглотила меня всего целиком, без остатка - я ждал ее.

3
И, спустя почти десять лет, сидя вот так же на крыльце дома в вечерних сумерках и кутаясь в ту самую кофту, я вдруг вспомнил, что она просила ее постирать. Однажды мы раздавили букашку и на кофте остался след. Мы его долго терли, но сделали еще хуже. И она сказала тогда, что кофту надо будет постирать. А еще она обещала вложить в карман письмо, в котором все объяснит и расскажет, и что развеет все мои домыслы - чего ведь только я не передумал за эти годы, каких только догадок не строил, каких только страхов не пережил!..
Я посмотрел — да, пятнышко так и осталось, его хорошо было видно в лучах заходящего солнца. Повертев кофту, я стал зачем-то выворачивать карманы. Наверное, чтобы очистить швы от мусора, скопившегося годами — так, импульсивно, механически, сам не понимая, зачем и почему вдруг. Вот зеркальце… расческа с ее волосами… пуговица, кусочек пряжи, ленточка для волос…
И — какой-то комочек, забившийся в самый уголок шва. Скомканный такой, твердый комок бумаги, туго сложенной много-много раз — так бывает.
И я увидел так ясно, как она сидит на этом крылечке и думает о своем, машинально скручивая этот самый клочок бумаги. Скорее, она решила его выкинуть, чем оставить адресату, поэтому автоматически засунула в карман, с намерением выкинуть все содержимое сразу. Да, так бывает.
Я тоже хотел выкинуть все лишнее, а оказалось, что такого нет и все по-прежнему дорого. Может, этот клочок бумаги что-то подскажет мне? Может, билет какой…
Я стал аккуратно разворачивать слежавшуюся, спрессованную временем и усилиями ее воли бумагу и увидел, что там что-то написано, вполне еще разборчиво. Я разгладил листочек и прочел:
«Мой дорогой, любимый, единственный! Когда ты прочтешь эту записку, меня уже не будет. Я неизлечимо больна. Спасибо тебе, что ты дал мне счастье быть любимой и желанной — то, чего не было в моей одинокой детдомовской жизни, да и вообще за все двадцать лет на этой земле. И уже не будет никогда здесь, но навсегда останется с нами, в нас. Мы с тобой испили наш источник и все, что не удалось мне - я оставляю тебе! Ты будешь жить долго и счастливо. И однажды я приду к тебе вновь, ты меня разу узнаешь в той, другой женщине — только ей подойдет наша кофта, сохрани ее, как талисман. А дочь вашу назови моим именем — так продлится род. Ничему не удивляйся и ничего не бойся — я всегда буду рядом. Моя любовь никогда не покинет тебя, как тот наш источник, который никогда не иссякнет...»
Далее было еще несколько слов, но они были размыты — точно, ее слезой! И она скомкала записку, хотела выкинуть, чтобы я ничего не узнал и просто думал, что она живет где-то с детьми и мужем, и вполне счастлива, а я был лишь случайным попутчиком в ее жизни — и так бывает очень часто. Потому еще, может, я не мог найти эту записку, столько лет засовывая руку в карман. Вдруг она приезжала? Вдруг оставила обещанное письмо? Но ничего не находил, ничего там для меня не было. Ведь я не собирался стирать и не выворачивал карманы. Оказывается, было! Все эти годы! Но далось в руки тогда, когда было суждено, когда я готов был это принять.

4
Вскоре я встретил свою женщину, с которой создал семью. Да, удивительно похожую на нее, словно сестра-близнец. С такими же волосами, светло-карими глазами, тихую и скромную - словно время остановилось и она не изменилась, пришла вновь ко мне, повзрослевшему, помудревшему, состоявшемуся и так ждавшему именно ее. И она тут же заполнила пустоту тех лет одиночества и ожидания, что выпало мне испытать.
Я увидел ее в том же августе, в вечерних лучах солнца и сразу узнал.
Я привел ее в свой дом и когда она, озябнув, достала из шкафа именно ту самую кофту и надела ее, словно всегда ее знала и носила — я поверил в переселение душ, понял, что это точно она и что я выстрадал свое долгожданное счастье.
Дочь мы назвали ее именем, сына — моим.
Прошли еще годы, десятилетия. Дети выросли, у них свои семьи. Мы перебрались с женой на хутор, поближе к нашему источнику, дети с внуками часто приезжают в гости.
Порой жена говорит, что словно уже была здесь и все знает, каждую тропиночку, каждое деревце и каждый поворот...
Записку и все содержимое кармана мы храним, как талисман и наше необъяснимое прошлое.
Часто сидим с женой вечерами на крылечке, укутавшись в нашу старую кофту, и говорим, говорим, говорим, предаваясь самым счастливым воспоминаниям...

5
… Проснувшись, я несколько часов приходила в себя от услышанного во сне рассказа и увиденных картинок, так явно показанных мне в мельчайших подробностях — то ли моим подсознанием, то ли моей фантазией, то ли моими предками или кем-то свыше — хоть кино снимай!
Но — зачем-то?! Да! Чтобы помнили и знали, что все начинается и заканчивается — у истоков!..

Санкт - Петербург, 2019 г.