Газон

Не плачь, козявка, только сок выжму. 
Пословица

Люся Зорина спешила домой. Домой – это не в Петербург, где проживала с семьей, а в маленький кубанский городок, который раньше, когда Люся жила здесь с родителями, назывался станица Беловишенская. На узкой улочке недалеко от вокзала в ряду сотен домов, хат, хибар стоял и их дом.
В послевоенные годы дома на Кубани строили в основном из самана.   Сейчас уже, вероятно, забыли технологию его изготовления, в ходу кирпич да бетонные блоки, а тогда, в годы послевоенной нищеты, жильё строилось просто. Находили большую поляну, выкашивали траву, снимали дёрн, рыли круглую просторную яму, оставляя в ней землю, заливали водой, сверху бросали солому, заводили в яму лошадь и ходили по кругу. Если не оказывалось лошади, лезли сами и ногами хорошо перемешивали солому с землёй. Потом брали прямоугольные ящики с ручками, но без дна, смачивали их водой, плотно наталкивали смесь и осторожно выкладывали саман рядами, чтобы высыхал.
На дом нужно было заготовить две-три тысячи «кирпичей», поэтому созывали друзей, родных и соседей. Женщины набивали смесью формы, а мужчины таскали их и выкладывали. Работа изнурительная, но никому не приходило в голову просить деньги за труд. Вечером хозяйка накрывала стол, и долго разносились над станицей протяжные кубанские песни. Сегодня делали саман одному, через неделю – другому, об этом сообщали разносившиеся над станицей протяжные стройные голоса.
Пока земляные «кирпичи» высыхали, заливали фундамент, иногда ставили дом прямо на землю. Выкладывали стены, перегородки, накрывали дом камышом, дранкой, кто умудрялся достать – шифером. Мазать стены глиной и накладывать потолок тоже звали людей.
Работали тяжело, но с шутками – прибаутками. Может, поэтому саманные дома, их называют на Кубани хатами, стояли до ста лет, что «гуртом» строились с любовью и добротой сердечной.
Каждый год к пасхе хозяйки белили известью свои хаты изнутри и снаружи, а окна, ставни и двери красили масляными красками, в основном голубыми или зелеными. И стояли дома, белые, нарядные, чистенькие, как невесты.

Дом Зориных отличался от других: фундамент и стены — выше обычных, углы затейливо выведены и крыша под шифером. Это позже, когда пришла мода саманные дома специальной плиткой обкладывать, Люсин отец один из первых сделал это. Дом ещё солиднее стал выглядеть – не скажешь, что саманный.
Но, как известно, красна изба не углами, а пирогами, то есть радушием хозяев, семейной дружбой. Семья у Люси хорошая была, культурная. Отец инженером на маслозаводе работал, мать – учительница, а детей двое: Люся и Володя – младший брат.
Кого только у них дома не перебывало! Родственники со всех краёв, товарищи, друзья и подруги детей! Сколько музыки звучало, сколько песен, сколько смеха!  И слёз горьких немало пролито – не обошла беда стороной их счастливый дом, сначала отца забрала, потом брата….
Люся в это время на журналиста в Петербурге выучилась, замуж вышла, там и осталась.
 К маме приезжала часто – при первой возможности, а потом стала дочь просить мать, чтобы переехала к ней жить. Уход-то ежедневный старушке требовался, а так, наскоками, – одно мучение и ей, и матери. Умоляла: «Продай дом, живи с нами, будешь любовью и вниманием окружена до последнего часа.»
Мать даже слышать не хотела ни о переезде, ни тем более о продаже дома. Так вот и моталась дочь между Питером и Беловишенском до самой маминой смерти. Похоронила, как положено: с читалками, с отпеванием. Рядом с отцом и братом положила, памятник всем троим поставила.
Сразу дом продавать рука не поднялась.  Пустила квартирантов, за собой комнату оставила. Через год приехала, и сердце опустилось: дом стал похож на нелюбимого ребенка: неухоженный, сиротливый. Отказала квартирантам, поселила других. Новые ещё хуже оказались: стёкла перебили, стулья переломали … А когда увидела на полу в туалете вместо коврика мамину шаль,   в ярость пришла. Выселила мерзавцев в двадцать четыре часа.
Вот тогда и пришла впервые мысль — продать дом, пусть в чужих руках будет, но в хозяйских, любящих.
 Стала усадьбу свою осматривать. И вдруг … заговорило всё тихо-тихо, одной ей слышно было. В углу двора ручной пресс стоит,  которым отец всегда виноград отжимал, а из чистого сока вино делал. Услышала она голос отца: «Отведай, дочка! Знатное вино! У вас в Северной столице такого не купишь».
 В дом вошла, стены оглядела, а с портрета брат прямо в душу смотрит, улыбается: «Привет, сестра! Рад тебя видеть»! И мама с папой, молодые, красивые, тоже с портретов на неё глядят, молча радуются. Куда взгляд ни бросит – всюду мать видит. Её руками уют в доме создавался: вот «задергушки» на окнах отделаны «ришелье», и наволочки на больших подушках – одна затейливее другой – рукодельница была! Шила, вязала, вышивала. На стене в самодельных рамочках под стеклом – вышивки её. Никто не верил, что картины вышиты, думали – нарисованы.
 Над комодом  зеркало висит в простой раме. Посмотрела Люся в зеркало и увидела там … юную девушку, черноволосую, черноглазую с нежным румянцем на щеках. Узнала себя, вздохнула – красивая была!
Села на диванчик с высокой мягкой спинкой и деревянными полочками на ней. Заскрипели под ней пружины, напомнили, как молодая мама прибежала с вокзала, взбудораженная вся: «Отец! В железнодорожный универмаг диваны привезли! Такие красивые! Давай купим! Очень красивые»! Отец молча взял деньги и отправился c мамой. Вскоре они диван привезли.  Он  стал самым уютным местом отдыха, особенно брат его любил … Обивку так ни разу не меняли.
Так ходила она целый день, присматривалась, всё вспоминала.
 Как с этим расстаться, куда деть? Мамины платья в комоде – их куда? Кое-что раздала знакомым старушкам. А остальное?
 Целую ночь возилась, всё перебирала, пересматривала, а потом устала, прилегла на диванчик, поджала ноги и уснула. А утром, как откровение, пришло решение: ничего она продавать не будет. Пусть всё стоит, как есть. Ни одной занавесочки не сменит, ни покрывальца, ни дорожек напольных – ничего! Пусть всё стоит, как при родителях было. Договорилась с соседкой тетей Надей, чтобы за домом присматривала, надарила ей подарков и уехала домой.

С тех пор каждый год в отпуск и она, и дети в южный городок ездили. Все так счастливы были! Свой дом на юге, в доме – всё необходимое, фруктов – горы. Река большая есть. До Черного моря – рукой подать. Два часа электричкой, целый день купаешься, а вечером – домой. Сказка! И так счастлива была Люся, что ума у неё хватило дом родительский сохранить.
Год назад приехала весной, новость узнала: соседи слева Иванниковы мать похоронили, а через полгода наследство продали. У них дом просторный, из хорошего кирпича, с большими окнами. И березка большая под окнами – диковинка для южных мест.
Не успела оглядеться, новый сосед её окликает, представляется просто по имени : Гриша. И с места в карьер:
- Продайте мне ваш дом!
Люся даже оторопела:
- Нет-нет! И говорить об этом не хочу!
- А хотите – я вам в центре квартиру куплю?
- Да на что она мне – квартира! Мне бетонные стены дома опостылели. К тому же жалко – родительский!
- Чего жалеть? Куча глины. Ведь он саманный?
- Ну да. И что из этого? Он мне дороже дворца вашего, – вспыхнула Люся.
- Это – дворец?! – Гриша презрительно посмотрел на свой дом. – Для дворца места маловато. Так  продадите?
- Ни за какие деньги!
- Зря, – он недовольно скривил губы и, уходя, бросил, – а всё же подумайте, только не очень долго.
Люся ушла в дом. У неё внутри всё кипело. Какой самоуверенный наглец! Хозяин жизни! Видела она таких в Питере. Выскочка! И откуда он здесь взялся?
Тетя Надя сказала, что родители Гриши на хуторе живут. А ещё Люся узнала, что домовладения слева от себя и сзади он уже выкупил. Прыткий молодчик! Бизнесмен – так их теперь называют. За короткое время полгорода в свои руки взял!
« А ты у себя на хуторе не в такой вот хате вырос? Наверное, еще хуже, – негодовала Люся. Настроение испортилось и вернулось хорошее, когда она вышла в сад с граблями и лопатой.

В августе всей семьей приехали: с сыном, с невесткой, с дочерью и внуками. Дом ожил и зазвенел детскими голосами, как в лучшие годы.
 Одно было неприятно: рядом, в метре от её усадьбы, монстр вырос. Как туча, навис над домом, тень отбрасывает. Широко размахнулся Гриша- сосед, дворцом его дом не назовёшь, но, надо признать, вкус у его архитектора  отменный. Красивое здание получилось, при первом взгляде  завораживает.
Одно плохо: дом очень диссонировал с окружающими строениями. На узкой улочке с ямами и ухабами, в одном ряду с обычными хибарами и хатами, он казался чем-то инородным, случайно втиснувшимся в ряд неказистых строений.
«Такой бы дом, да на простор! Парк, пруд, газоны – сами просятся»! С его-то деньжищами неужели не мог участок присмотреть в гектар – не меньше!» – недоумевала Люся.
Гриша непритворно обрадовался, увидев соседку. Он первый приветливо поздоровался, поинтересовался, как им отдыхается, а потом неожиданно спросил:
- Ну, как? Надумали?
- Чего? – не поняла Люся.
- Дом продать, – простодушно пояснил сосед.
- По-моему, я вам в прошлый раз ясно сказала, – сухо ответила она.
- Хорошие деньги дам. Купите себе дом на другой улице, получше этого.
- Нам не нужен дом на другой улице! И лучше этого дома – нет! И вообще – чего вы ко мне пристали?
- Непонятно? Ваш дом мне мешает.
- ?! – Люся не нашла слов. У неё широко открылись глаза и перехватило дыхание.
- Ну, наглец… – еле выдавила и, держась за голову обеими руками, ушла в дом.
Летнее настроение было испорчено. Дети уговаривали её не обращать внимания на «крутого» соседа и не вступать больше с ним ни в какие разговоры. Как не обращать внимания, если он всюду: слева, сзади, сверху…, если целый день визжат пилы, дрели, стучат молотки, теснят автомашины так, что к своей калитке не подойти…  Не хотелось выходить из дома, чтобы не видеть и не слышать ничего этого.
Решили поехать на море, там и провели большую часть отпуска. Перед отъездом   тщательно убрались в доме.  Взяли кое-что из маминых вещей: скатерти вышитые, наволочки с «ришелье», а еще Люся шаль мамину забрала. Расцеловала на прощание старенькую соседку тетю Надю, вручая ключи от дома: «Смотрительница наша! Дай бог тебе здоровья! До свидания! До следующей весны! Смотри же – доживи! Дождись меня!»

Через два месяца Люсе телеграмма пришла без подписи: «Срочно приезжай!». Заспешила Люся, заволновалась, всё бросила, домой помчалась – в Беловишенск.
Поезд днём пришёл. От вокзала до дома – рукой подать, пошла пешком.
Пройдя немного, приятно удивилась – наконец-то асфальт положили! Какой прогресс! Теперь не будешь каблуки и ноги ломать о камни да ухабы. Люся шла по проезжей части и, увидев детей, играющих в «классы» на асфальте, поняла, что не одинока в своей радости.
Асфальт закончился неожиданно быстро – у роскошного дома соседа Гриши.
 Люся не сразу узнала имение: появился новый высокий забор с каменными колоннами . Перед домом, вплоть до проезжей части, разбит газон. Березка с желтеющими листьями на фоне изумрудного газона смотрелась великолепно. Цвет забора органично вписывался в ландшафт.
 Женщина  невольно залюбовалась увиденным, потом свернула к своему дому и вдруг… испугалась, упершись взглядом в высокий забор. Тут должна быть калитка! Ей показалось, что она сходит с ума. Ошиблась домом?! Не может быть! Пятьдесят пять лет ходила по этой улице, в кромешной темноте находила свою калитку – ноги привычно сами приводили её к родному гнезду. Люся растерянно огляделась и пошла назад.
 Всё правильно, вот низкий штакетный забор тети Нади, вот её хатка, а следующий должен быть её дом. Однако ни  забора, ни железной калитки, ни отчего дома – не было. Не веря глазам, попыталась найти щель в заборе, чтобы заглянуть внутрь и понять, что же произошло? Щелей не оказалось, забор стоял, плотно сомкнув ряды гладко оструганных досок, строгий и недоступный.
Люся на ватных ногах вошла во двор тети Нади и оттуда увидела свои восемь соток земли, которые всю жизнь ассоциировались в её сознании с понятием Родины. Ни дома, ни летней кухни, ни бани, ни виноградника – ничего не было. Лежал идеально ровный, пугающе – красивый  большой газон, уже успевший густо зарасти  прыткой зеленью.
Усилием воли, ухватившись за дерево, осталась на ногах. Потом стала звать тетю Надю. Но звуки голоса застревали где-то. Женщина беззвучно открывала рот и, расставив руки, как слепая, пошла в тети-Надину хату. На входной двери увидела замок. Грузно опустилась на маленькое крылечко и, привалившись спиной к двери, потеряла сознание.

Прошло три года. Тетя Надя давно умерла, у неё случился инсульт, когда сносили дом соседей. Люся, журналист с именем, по-прежнему регулярно ездит в свой родной городок, часами сидит в здании суда, дожидаясь, когда секретарь, прикрывая накрашенными ресницами блудливые глаза, скажет в очередной раз: «Заседание переносится. Ответчик болен. Мы уведомим вас.  Ждите».