Учётчица

Рассказ

Путь к счастью — перестать беспокоиться о вещах, которые не подвластны нашей воле.
Эпиктет


1
 С некоторых пор Алексей Максимов стал вполне искренне считать себя ничтожным человеком, непонятно для чего посетившим сей мир. Начало жизни у него складывалось неплохо. Он хорошо учился в школе, с первого захода поступил в университет и закончил его со средним баллом 4,8. Легко поступил в аспирантуру, в срок защитил диссертацию, но после этого ветреная Фортуна отвернулась от Алексея. Девушки охотно с ним знакомились, иной раз даже влюблялись, но почему-то уже через месяц пропадали. Исключением казалась аспирантка Варя. Их бурный роман закончился скоропалительным браком. Институт даже выделил молодожёнам однушку на Цветном, но... в один прекрасный день, через пару месяцев после новоселья, Варя сообщила ничего не понимающему Максимову, что уходит от него. «Почему?» — изумился он. «Ты, Лёша, зануда, — сухо процедила Варя. Видя ужас на лице Максимова, презрительно скривив рот, добавила: — Успокойся, дорогой. Ты принадлежишь к редкому классу зануд, лишённых недостатков!» Вот так в свои двадцать девять Максимов снова стал холостяком.
После этого удара судьбы Максимов погрузился в науку, и через три года упорного труда получил результат, который не укладывался в ложе общепринятой теории. Попахивало экспериментальной ошибкой, но все попытки её обнаружить оказались тщетными. Выходило, что Максимов сделал нечто вроде открытия. В восторге от себя он бросился к шефу, профессору Тучину, но тот, выслушав своего подчинённого, сделал кислое лицо и назвал его результаты незрелыми и недостойными публикации. Когда Алексей выразил многословное недоумение с общим смыслом «Чего вам не хватает?», шеф набросал программу исследований на несколько лет.
Первое время Максимов чувствовал себя побитой собачонкой, и тогда его взялась утешать пожилая сотрудница лаборатории. Она пригласила Алексея к себе домой, где в непринуждённой обстановке объяснила молодому человеку, что он ненароком вторгся в тему, которой когда-то занимался шеф и даже чего-то там достиг. Сказала, что всё образуется, что ему просто нужно взять себя в руки и преодолеть этот небольшой барьер, уготованный судьбой для проверки его профпригодности.
Максимов отправился в библиотеку и нашёл работы Тучина 15-летней давности, из которых следовало, что его результаты отличаются от шефовых с точностью до наоборот. Он внимательно изучил методику Тучина и легко нашёл ошибку, которая и привела того к неверному результату. Но шеф был уже членкором и готовился к борьбе за место академика. Не зная, что делать, Максимов обратился за советом к давнему институтскому приятелю — Сергею Маслову.
— Старик, ты в полном пролёте, — сказал Сергей. — Я неплохо знаю твоего шефа. Тебе уготовано лет семь-восемь вариться в собственном соку. А там как придётся. Скажу тебе как другу: «Мотай, старикашка, за бугор. В Америке дипломированных кадров с твоим образованием с потрохами хватают. Конечно, большой зарплаты и высокой должности не жди, зато получишь вполне сносную жизнь с участием в передовых западных проектах. Найдёшь там какую-нибудь пригожую пуэрториканочку (я знаю твою слабость к брюнеткам) и заживёшь, как нормальный белый человек.
— Но для меня наука — нечто вроде образа жизни. Мне нужна свобода в творческом поиске. Мне нужен гимн звёзд, а иначе, зачем жить?
— Эко закрутил. Не ожидал от тебя такого инфантилизма. Конечно, за бугром ты не найдёшь ни свободы, ни гимна звёзд. Выбирай: либо свобода бесконечного поиска чего-то этакого, либо хлеб с маслом и роскошная пуэрториканка. То и другое вместе не получится.
— Но мне хотелось бы совместить эти несовместимые вещи.
— Хорошо, — Сергей перестал смеяться, — попробую выразиться аккуратнее. Свободный поиск с успешной карьерой совместить нельзя, но найти женщину, готовую терпеть твои задвиги, в принципе, можно. Короче, тебе надо жениться, старик! Кстати, тобою интересуется одна моя знакомая из Города. Всякий раз, когда звонит, осведомляется, как, мол, ты поживаешь. Баба, скажу я, высший сорт: красавица, умная как чёрт и не замужем. 
 — Не пой, Серёжечка, при мне, ты песен Грузии печальной. Увы и ах, но я отпугиваю женщин. Попал я, Серёга, как кур в ощип, попал. Куда ни кинь — всюду клин.
— Чо это ты цитатами да поговорками заговорил? Эка беда — немного не повезло, но жизнь-то она как зебра полосатая. Сегодня дёготь, а завтра мёд. Тебе надо просто сменить обстановку. Возьми отпуск и оторвись по полной. А кстати, — глаза Сергея радостно сверкнули, — приходи ко мне в субботу на день рождения Аськи, надеюсь, ты ещё не забыл имя моей супружницы. Выпьем, закусим, поболтаем, и всю твою депрессуху как рукой снимет.
— Спасибо, приду, — печально улыбнулся Максимов.

Максимов немного опоздал. Публика уже приняла по первой и сосредоточилась на поедании классического русского винегрета. Приход нового сотрапезника был встречен радостными воскликами: «Штрафную ему за опоздание!» Максимов поднял полную стопку водки и провозгласил здравицу за виновницу торжества, которой исполнялось целых 36. Поднялась Ася — черноглазая чернобровая смуглянка, и народ, повскакав со стульев, бросился с нею чокаться. Потом все дружно выпили, сели и одобрительно загудели.
—  А теперь, гости дорогие, я вас попотчую моим эксклюзивным студнем, — объявила Ася и выбежала на кухню.
— Всю позапрошлую ночь свиные лытки варила, — хохотнул Сергей.
— Лытки, это по-нашему, — важно пробасил Игорёк, мрачный тип из Лаборатории животноводства.
После вкуснейшего студня подали свиные отбивные с жареным картофелем и грибной подливой. Народ запивал это калорийное обилие водкой, и застольный разговор становился всё оживлённее. И тут хозяин призвал всех выслушать его «забавную», как он выразился, историю.
— В классе моего сына сразу после зимних каникул появился новенький, звать его Борька Круглов. Напомню, что мой Аркашка учится в восьмом классе английской школы, а этот Борька перевёлся из обычной школы Города, где иностранным был немецкий.
— Не понимаю, как могли его принять в английскую школу да ещё посредине учебного года? — недовольно буркнул Игорёк. — Наверняка, его папаша какая-то шишка.
— Да, ты прав, — согласился Сергей. — Его отец оказался директором какого-то непонятного предприятия в промзоне Города.
— Ну и как же мальчик выпутался из этой истории? — спросил Максимов.
— Вот об этом-то я и хотел вам рассказать, — Сергей удобно расселся на стуле и закурил сигарету. — Так вот, господа-товарищи, весь январь парнишка сидел на уроках английского и как рыба молчал, а потом вдруг начал пробовать говорить на английском. Сперва медленно и односложно, а ещё через месяц — длинными фразами. Все в классе — и дети, и учительница — были потрясены.
— Да знаю я эти трюки, — встрял Игорёк. — Или папаша нанял дорогого репетитора, или (что вероятнее) пацан и раньше прилично знал английский. Мне трудно представить, чтобы директор ящика оставил бы сынка с немецким. Видимо, с пацаном уже с детства работал репетитор, а то и гувернёр.
— Да и я сперва так подумал, — продолжил Сергей, — но всё оказалось куда интереснее. Видите ли, господа-товарищи, мой Аркашка сдружился с этим Борькой, и даже ходит к нему домой в коттедж. И выяснилось, что у Борьки нет и никогда не было никаких репетиторов. Отец его, знаете ли, человек строгих правил. Считает, что его сын должен сызмальства научиться брать любые барьеры.
— Но, может быть, у Борьки просто талант к языкам? — заметил Максимов. — Может, он прирождённый полиглот? Интересно, а каков уровень его немецкого?
— Отличный вопрос, Лёха! — у Сергея зажглись глаза. — Я, как вы понимаете, заинтересовался этим Борькой и предложил Аркашке позвать его к нам на Аркашкин день рождения. Борька пришёл — невысокий, бледный и застенчивый паренёк. Поначалу он показался мне каким-то жалким задохликом, но понемногу мальчуган преодолел свои страхи, развеселился и разговорился. А я, чтобы завоевать его уважение, спел на немецком новогоднюю песенку про ёлку, ну  знаете эту: «О, Танненбаум! О, Танненбаум! и тд». Борька мне весело подпел и был очень доволен. Тогда я, знаете ли, решил блеснуть перед ним своим немецким и прочёл стих Гейне, который когда-то учил в школе, — на рубленом лице Игорька зазмеилась недоверчивая улыбка. — Я, знаете ли, когда-то был силён в немецком, — пояснил Серёга, вызывающе взглянув на Игорька. — И тут открылось, что, во-первых, прочтённого мною знаменитого «Я хочу подняться в горы», Борька никогда не слышал, а во-вторых, он ничегошеньки не понял. Практически, ни одного слова не понял. Оказалось, он знает немецкий в жалком объёме школьной программы седьмого класса, да и то на слабенькую троечку. Тогда я решил прощупать его английский. Взял томик Шекспира на английском и прочёл первую пару строк монолога «Быть или не быть». И тут глаза Борьки засверкали, и он громко досказал до конца великий монолог на языке оригинала. «Боря! — воскликнул я. — Откуда ты это знаешь?» — «Я выучил этот отрывок из Гамлета пару недель назад просто из спортивного интереса», — спокойно ответил Борька. И глаза его, скажу я вам, были такими ясными и честными, что мысль о каком-то розыгрыше нужно было решительно отбросить.
Все замолчали, пытаясь переварить неудобоваримую информацию.
— А как у него с остальными предметами — с математикой и физикой, например? — раздался в тишине негромкий голос бесцветной и бесформенной жены Игорька.
— Да так себе, ничего необычного, — спокойно ответил Сергей. — Он не троечник, но и не отличник. Его оценки: то четыре, то пять, а то и три. В среднем, около четвёрки.
— Как-то странно получается, а где же гены? — возмутился Игорёк. — Где прирождённые способности? Выходит, любой, извините, чудак на букву «м» может овладеть иностранным за пару месяцев, стоит ему лишь сильно захотеть. Почему же тогда я вижу вокруг себя сотни тупиц, остающихся тупицами на всю жизнь, хотя, уверен, многие из них хотели бы отовариться по-крупному, как мало кому хотелось?
Максимов задумался.
— Чтобы утверждать такое, нужна статистика.
— Зачем мне статистика? — продолжил бухтеть Игорёк. — Берёшь, понимаешь, в лабораторию умненькую отличницу. Трудится как пчёлка не месяц и не два... да, что тут говорить, иной раз годы проходят. Кончает, понимаешь, аспирантуру, защищает диссертацию, а остаётся, как была, — дура дурой.

Максимов шёл домой в свою однокомнатную малогабаритную квартирку на Цветном бульваре и думал о поразительном подвиге Борьки. Он вспоминал своё детство и юность и не находил ничего сопоставимого со свершениями Борьки. «Но как он этого добился? — задумался Максимов. — Для этого мало способностей, которых у него, похоже, и не было, нужен мощный эмоциональный порыв, огромное желание добиться своей цели — цели заманчивой, но трудно осуществимой. Ведь он должен был сохранять эмоциональное напряжение не день и не два, а в течение месяцев. И этот тщедушный подросток сумел заставить себя так долго гореть одной мечтой, одним желанием, одной страстью. … А я? Чего бы хотел я? Научиться придумывать новые идеи для успешного исследования невозможно. Улучшать английский — смысла нет, он меня вполне устраивает. Выучить какой-то другой язык — тоже смысла нет, для работы мне достаточно английского». Несколько минут Максимов силился найти нечто, что помогло бы ему в жизни, да так и не нашёл. «Боже! Как же я ничтожен! — воскликнул он в сердцах. — Я не могу придумать себе даже цели для совершенствования! А впрочем, мне не до целей. Похоже, я обречён провести остаток жизни, фактически, в красиво оформленной клетке, уныло поклёвывая качественный корм и тоскуя по недоступной воле. Но должен же быть какой-то выход! И вдруг мелькнула мысль, которая показалась Максимову светлой: «А что если, действительно, взять отпуск и ухлопать его на методичный поиск вариантов обретения свободы и счастья?»

2
Сказано — сделано. Через неделю Максимов сидел на лоджии гостиничного номера в семи километрах к югу от своего дома. Перед ним искрилась мириадами огоньков водная поверхность Бердского залива, возникшего на месте впадения реки Бердь в Обское водохранилище. На столике лоджии стояла бутылка вина — Ркацители неизвестного происхождения, но и вино, и залив, и огоньки, полыхающие на водной поверхности — всё это было для Максимова малозначимыми декоративными элементами, ибо думал он о другом.
С этого дня начинался новый отрезок его жизни, в течение которого он собирался выработать план выхода из, казалось бы, безвыходной ситуации. И прежде всего, ему нужно было ответить на вопрос, как он представляет себе своё место и свою роль в этом великолепном, но сумасшедшем мире. Конечно, Максимов — прекрасно образованный человек, преуспевший в искусстве научной болтовни — мог бы подзакрутить что-нибудь высокопарное, однако сейчас, оставшись один на один с собой, он не мог не признать, что боится честно ответить даже на элементарнейший вопрос: «Кто я?» Наверное, решил Алексей, такому маленькому, такому ничтожному человеку, как он, и не положено давать оценку самому себе, дескать, «Не тебе, а людям решать, кто ты таков».
 
Утром он сделал всё, что надлежало, то есть умылся, побрился и спустился в ресторанчик. Заказал яичницу из трёх яиц и кофе. Народ был обычный: молодые озабоченные мамочки с непоседливыми деточками и солидные расплывшиеся мамаши, отдыхающие от бытовых тягот. Мужчин практически  не было, разве что один давно не бритый молодой человек с некрасивой длинноносой возлюбленной. Больше всего Максимов боялся, что вдруг к нему подсядет какой-нибудь интеллигентного вида тип его возраста и заведёт разговор о погоде, местной кухне, дрянной сантехнике в номере и прочей ерунде, и тогда он, почувствовав по характерному набору слов родственную душу, спросит незнакомца, что тот кончал и где работает. И наверняка у них найдутся общие знакомые. И тот ухоженный мужчина как человек, проведший здесь уже несколько дней, предложит посетить какое-нибудь злачное местечко и оторваться там по полной программе. И тогда мечта о перерождении лопнет, как красивый и пустой мыльный пузырь. Но, слава богу, ничего такого не произошло. Максимов с удовольствием перешёл к кофепитию, и ему стало казаться, что он молодец, отыскав место, где никто не помешает ему разобраться в себе.
И тут в ресторан вошла девушка, точнее, молодая женщина, сохранившая девичью стройность. Она окинула зал внимательным взглядом, вероятно, выискивая свободное посадочное место. Максимов опустил лицо, стараясь не привлечь внимания молодой женщины. «У вас свободно?» — как гром, раздался над его головой нежный голос. Он, вздрогнув, вскинул лицо: «Да, конечно!» Она села, и их взгляды на мгновение пересеклись, но дьявольский механизм, сидящий в голове Алексея, успел загнать в его память черты нового лица: классический овал, темно-русые волосы, чёрные брови, серые насторожённые глаза,  сжатые губы.
 «Зачем она атакует меня? Неужели эта приятная девица — представительница отряда ночных бабочек, планирующая обобрать меня до нитки? Впрочем, как обобрать человека, у которого ни черта нет? За номер заплачено за месяц вперёд, доехать до дома всегда хватит. На худой конец, я и пешком доковыляю, но главное — не вступать в разговор». Покончив с кофе, Максимов резко встал, пожелал девушке всего доброго и пошёл в свой номер. Он шёл, гордый собой, что превозмог искушение, хотя не мог не отметить, как дрогнула его душа, не успевшая увернуться от разящего взгляда наглой незнакомки.
Придя в номер, он повалился на койку, заложил руки за голову и уставился в белый безжизненный потолок. И вдруг на этом потолке, как на киноэкране, нарисовались большие серые глаза, сулящие блаженство... «О нет, — завопило испуганное сознание, — прочь шаблоны прошлой жизни, ты должен стать иным, и на эту переделку тебе отпущено всего четыре недели». — «А что потом? — неуверенно спросил внутренний голос, и через пару секунд тот же голос ответил: — А эту проблему пусть решает новый Максимов, который явится миру всего через месяц».

Алексей бодро соскочил с койки и отправился на прогулку по окрестностям. Естественно, все дорожки вели к Обскому водохранилищу. Была прекрасная погода, солнце бросало свои ещё тёплые августовские лучи на песчаный пляж. Он разделся и вошёл в мутноватую воду. Окунулся, бодро проплыл метров 50, вспомнил юность, когда был силён в этом деле, но дыхание было уже не тем — повернулся к берегу и ещё разгорячённый интенсивным заплывом вышел на чистый светло-жёлтый песок. Направился к своим вещам и увидел рядом с ними её — ту незнакомку, что нагло подсела к нему в ресторане. Она лежала на пляжном коврике в позе спящей Венеры Джорджоне. Роскошное тело едва прикрыто минимальным бикини, на глазах — зеркальные солнцезащитные очки. Похоже, она действительно спала, ибо не шевельнулась, когда Максимов почти вплотную подошёл к ней. Теперь он мог хорошо разглядеть девушку. Оставалось признать, что она на сто процентов вписывается в идеал, который денно и особенно нощно в течение последних двадцати лет отрабатывало его воображение. «О, нет! Только не это! — мысленно воскликнул Максимов и повалился грудью и  животом прямо на тёплый песок. — И тут же подлая мысль, лучше сказать, мерзкая мыслишка встрепенулась в его черепке: — А ведь богиня, о которой ты мечтал с четырнадцати лет, лежит рядом с тобой, что называется, в шаговой доступности. И это запрещено!!! Как гнусно распорядилась судьба! Умудрилась послать мне этот соблазн в самый неподходящий момент».
Постепенно успокаиваясь, Максимов задремал. Очнулся оттого, что чьи-то невесомые руки коснулись его лопаток. Сначала он просто напряг все свои чувства, пытаясь понять, не приснилось ли ему это прикосновение. Наконец он совершенно явственно ощутил, что кто-то сыплет струйку горячего песка на его поясницу, чтобы быть точным, на священный крестец — сосредоточие всякой древнеиндийской тарабарщины. Максимов повернул голову и увидел улыбающееся лицо темноволосой красавицы.
— Молодой человек! — зазвучал нежный голос. — Вы рискуете сжечь свою белейшую кожу. Уже заметны явные признаки опасного покраснения.
«Всё! — проскочило в голове Максимова. — Против судьбы не попрёшь».
— Миледи, — заговорил он насмешливым тоном, на который привык переходить при общении с красивыми женщинами. — Вы явно преувеличиваете губительную силу ультрафиолетовых лучей. Во-первых, уже август, а во-вторых, солнце в наших широтах, как видите, далеко не в зените. Если не верите, воткните в песок палочку и взгляните на длину тени. Короче, несколько минут, проведённые на пляже, едва ли нанесут вред моему организму.
— Очаровательное выступление, молодой человек! Откуда вы свалились к нам весь из себя такой образованный? Я просто теряюсь в догадках.
— Меня зовут Алексей Семёныч, к сожалению, не могу сказать, кто я и что я. Сами понимаете, государственная тайна.
— А меня зовут, Александра Фёдоровна, я учётчица одного из местных заводиков. Кстати, я тоже не из простых. Так что нас связывает та же великая гостайна.
Оба расхохотались.
«Чёрт, чёрт, чёрт! — завопил внутренний голос Максимова. — Она меня забалтывает. Если сейчас поведусь на её чары, то все мои мечты, все мои попытки разорвать узы, опутавшие моё сознание, окажутся тщетными, и я не смогу перестроить свою личность». 
 — Александра Фёдоровна! — Скажу вам честно и откровенно: вы прекрасны, но я боюсь вашей красоты и вашего, как я успел заметить, острого ума. Видите ли, я поселился в этой гостинице, чтобы изменить течение своей горестной жизни. Вы должны меня понять, ведь мы с вами русские люди, за нашими плечами одна история и одни прочитанные книжки. Простите меня, но вы не должны помешать мне в попытке изменить себя.
Девушка поначалу, слушая путаную речь Максимова, тактично улыбалась, и вдруг её губы дрогнули, а глаза наполнились влагой. Этот характерный для женщин быстрый переход от смеха к слезам сбил Максимова с толку. Ему невольно захотелось пожалеть девушку, извиниться непонятно за что. Но на самом деле, слова Алексея и особенно тон его голоса донесли до неё, что перед нею человек, находящийся в отчаянном положении. И она непроизвольно всей своей женской душой прониклась к нему сочувствием.
— И сколько дней вы положили на своё перерождение? — участливо спросила она.
— Две недели, — буркнул Максимов, почему-то вдвое сократив запланированный срок.
— Хорошо, Алексей Семёныч. Я продолжу разговор с вами ровно через 14 дней. И погляжу, обычный ли вы городской хлыщ или настоящий мужчина.
С этими словами, она встала, стряхнула песок с коврика и пошла в сторону гостиницы, с хрустом ввинчивая в сверкающий песок свои божественные ступни.
Вот так без особых проблем, казалось бы, непреодолимое препятствие превратилось для Максимова в фактор стимуляции. Теперь все пути к позорному отступлению были для него отрезаны.

3
Он вернулся в номер, принял холодный душ (другого не было), оделся, повесил на плечо свою походную сумку и отправился бродить по Бердску. Купил в продмаге бутылку ряженки и батон хлеба. В каком-то пыльном запущенном скверике поел и тут же на скамеечке извлёк из сумки тетрадь и начал писать.

2 августа 2000 г
Странно, но только сейчас, в свои неполные 35, я осознал, что проживаю жизнь, которую не выбирал. Каждый из нас просто вынужден принять условия нашей будущей жизни? Вот так сходу, с первого вдоха попадаем мы под колпак социума и с молоком матери впитываем его главные заповеди — служить на благо своего коллектива, любить ближних, уважать старших, слушаться начальников, любить родину и ненавидеть её врагов. Нетрудно заметить, что эти предписания нужно как-то увязать с весьма популярным ныне убеждением, что все люди от рождения обладают неотъемлемым правом на свободу самовыражения и личное счастье. Выходит, каждый человек имеет право иметь мнение, отличное от мнения старших и начальников. А право на счастье — это, вообще, чёрт знает что. Например, моё настойчивое стремление жениться на самой красивой девушке, может привести к конфликту с другими людьми. Фактически, к тому же может привести и жажда обогащения, и жажда власти. Остановить людей от разгула их прихотей и похотей может лишь грубая физическая сила: в первобытные времена тяжёлая рука вожака, а нынче вооружённая полиция. Но, пожалуй, наиболее эффективно упорядочивает общество постоянно висящий над всеми дамоклов меч войны, ведь для победы в войне люди должны отбросить распри и сплотиться вокруг правящей верхушки. Побеждают коллективы более многочисленные, лучше организованные, лучше вооружённые, более дисциплинированные, более преданные национальным идеалам и символам. Забавно, что именно война, где людей, вообще-то, убивают, парадоксальным образом формирует у нас самые благородные, самые человеколюбивые стороны личности — сочувствие чужому горю, бескорыстную взаимопомощь, готовность отдать все силы и даже погибнуть ради процветания своего народа.
На мой взгляд, наиболее боеспособное общество должно быть организовано на манер муравейника. Сотрудничество для муравьёв — норма жизни, рядовые особи лишены честолюбия и к тому же бесполы, так что ни один из них не может стать ни муравьиной царицей, ни её супругом. Соревнуются и воюют лишь муравейники. Мы же (по крайней мере, пока) не такие: у нас соревнуются и индивиды, и коллективы. Выходит, главное отличие людей от муравьёв состоит в стремлении практически каждого из нас обскакать соседа, чем-то превзойти его … и ради чего? Казалось бы, ответ ясен: наш брат жаден, поэтому постоянно жаждет оторвать для себя побольше еды, побольше ценных вещей, более просторное жильё. Но странно, что, даже обеспечив себя с избытком деньгами и материальными благами, мы продолжаем за них бороться, оправдываясь неясностью будущего.
А теперь присмотримся к школьникам, чьё материальное благополучие обеспечено родителями, и обнаружим, что у них тоже полно забот. Девочки хотят быть самыми красивыми, мальчики — самыми сильными, а главное, те и другие хотят получать больше пятёрок и меньше двоек, потому что за пятёрки хвалят, а за двойки ругают, круглых пятёрочников награждают похвальными грамотами, а круглых двоечников оставляют на второй год. А Борька молодец! Освоив английский, он совершил подвиг. Представляю, сколько восхищённых взглядов, сколько лестных эпитетов получил он от школьников (прежде всего, от одноклассниц) и учителей!      
Чёрт, — выругался Максимов, — я взрослый человек с квартирой и удовлетворительной зарплатой, но и мне, как школьнику, хочется, чтобы кто-то меня оценил и похвалил. Стыдно признаться, но я готов работать как вол, тратить свои невосполнимые ресурсы (время и здоровье), чтобы получить взамен, фактически, чепуху — слова похвалы от начальства, красивую бумажку с перечислением моих достижений и, если повезёт, блестящий значок на лацкан пиджака. Тогда почему я стремлюсь к такому, казалось бы, далеко не эквивалентному обмену? Причина кроется в том, что человек, получая от общества знаки похвалы и отличия, испытывает блаженное, ни с чем не сравнимое чувство гордости собой — чувство от которого дух захватывает, будто тебя возносят в какую-то заоблачную высь. Бывает, мы готовы на страдания и жертвы лишь бы заслужить похвалу всего одного человека. Сколько раз я слышал, как какой-то герой, терпя отчаянную нужду и работая на износ, сеял разумное, доброе, вечное, чтобы доказать суровому отцу свою состоятельность.
Значит, люди (причём далеко не худшие их представители) сходят с ума совсем не в погоне за презренным металлом, а в погоне за похвалой. Выражаясь циничным языком зоопсихологии, они стремятся к признанию сообществом их высокого социального ранга.
Во времена первых цивилизаций, когда люди жили в небольших городах-государствах, каждый был у всех на виду, и потому общественное мнение довольно быстро ставило гражданина на положенную ему ступень социальной лестницы. Чем больше похвал получал человек, тем выше стоял он на той лестнице и тем чаще испытывал чувство гордости собой. Но в наши дни, когда население государств выросло до многих миллионов, ситуация существенно изменилась. Теперь заслуги отдельного человека очень часто остаются незамеченными, и тогда он оказывается недооценённым, проще говоря, недохваленным. Ясно, что недохваленный человек не может быть счастливым, и потому стремится найти какой-то способ повысить свою самооценку. Это, на мой взгляд, и объясняет широкое распространение мнения, что высшим благом для современного человека является его семья. Но как может семейная жизнь наполнить честолюбивого мужчину гордостью? Для обретения этого особенного чувства ему нужно получить от общества какое-то свидетельство своей значимости. — Написав это, Максимов глубоко задумался и только через несколько минут продолжил свой анализ: — Я вижу несколько вариантов вернуть недохваленному человеку положенную ему порцию гордости собой.
 Первый вариант
Гражданин сделал для общества всё, что в его силах, но  знают о его достижениях лишь несколько экспертов, которые втайне от всех выразили ему своё почтение и вручили ему похвальную грамоту. И хотя для большинства сограждан он остался пешкой, но сам он, поглаживая похвальную грамоту, знает свою истинную цену, и это знание наполняет его гордостью.
Второй вариант
Допустим, некий рядовой гражданин выдумал нечто ценное и доложил об этом своему непосредственному начальнику, а тот раскричался, огульно обвинил подчинённого во всех смертных грехах, а бумажку с изложением ценной идеи сунул под сукно. Казалось бы, рядовой гражданин всё потерял, но он заметил выражение зависти и ревности на перекошенном лице начальника и уловил нотки озабоченности в его голосе. Всё указывало на то, что за неадекватной реакцией босса скрывалась невысказанная похвала. Так что тот рядовой гражданин имел полное право наградить себя честно заслуженным чувством гордости.
Третий вариант
 Какой-то учёный сделал открытие, убедился, что оно верно и никому (абсолютно никому) ничего не сказал. Нечто подобное, говорят, сделал французский математик Пьер Ферма. Он доказал свою Великую теорему, но само доказательство не опубликовал. Будто издеваясь над потомками, на одной странице трактата Диофанта он написал, что нашёл остроумное доказательство, но поля страницы узковаты для его изложения. Масса математиков пыталась доказать Великую теорему, но удалось это лишь недавно, через 350 лет после смерти гениального математика. Спрашивается, был ли Ферма доволен собою? — Несомненно! Найдя изящное и крайне оригинальное доказательство, он испытал приступ ни с чем не сравнимого восторга и гордости собой. Доказательство в математике абсолютно, так что у Ферма не было нужды убеждать кого-то в своей правоте. Выходит, человек, сделавший открытие, может получить полный набор положительных эмоций, если сидящий в нём жёсткий и придирчивый критик сочтёт то открытие верным. Значит, можно открывать, как бы, для себя, не заботясь о признании современниками, и это тоже верный путь к обретению счастья. Нет нужды прикрываться благородной любознательностью или слащавой любовью к человечеству, а можно просто и честно получать удовольствие от достижения своей цели, восклицая в тишине кабинета: «Я сделал это! Я лучше вас всех вместе взятых!»
А может быть, существует и четвёртый вариант — вообще, ничего не делать, а только многократно повторять что-нибудь вроде: «Да если б я захотел, если бы затратил пару лет на эту ерундовую проблему, то я бы с лёгкостью её расколол». — «Но почему вы в этом так уверены?» — спросит его скептик, и ответом честолюбца будет «исчерпывающее» объяснение: «Я уверен, потому что я очень умный!». Однако мне кажется, у скептика будут все основания сомневаться, ибо  не предоставлен продукт. Для меня этот вариант не подходит, ибо я хорошо знаю различие между словами: «сделал» и «мог бы сделать».
Самым красивым мне представляется третий вариант, когда человек реально добился чего-то крупного, результат  зафиксировал в своих личных документах и при случае может предъявить его кому угодно. Впрочем, судьбе было угодно разыграть для меня второй вариант.
Я знаю, что действительно сделал нечто вроде открытия, и шеф, судя по его неадекватной реакции, это понял. К счастью, он не запретил, а наоборот, посоветовал мне продолжить начатую работу, существенно расширив её фронт… однако помощников не подкинул. Похоже, Тучин надеется, что я, закопавшись в проблему, надолго в ней увязну, а он тем временем достигнет вершины своей карьеры. Но мне-то — ха-ха! — наплевать на его карьеру. Для меня важно лишь то, что своей болезненной реакцией и желанием задержать на пару лет публикацию моей работы шеф признал моё моральное превосходство над ним. Так что у меня есть все основания гордиться собой. К тому же, я уверен, что вскоре получу новые результаты, подтверждающие мою правоту, а там, глядишь, и на теорию замахнусь. Так что основную причину своего депрессивного состояния — недохваленность — я выявил и устранил. Вскользь отмечу, что, слава богу, я не глуп, не уродлив и пока вполне здоров. Не заботясь о карьере, я могу позволить себе работать исключительно в своё удовольствие, любоваться красотой природы и особенно красотою женщин, размышлять об эволюции человека, то есть делать всё, к чему меня влечёт мой вольный дух, и никогда не лезть на рожон.
Прочтя написанное, Максимов ударил себя по лбу: «Старый дурак, фактически, я пришёл к заключению, уже давным-давно полученному Эпиктетом. Воистину, ничто не ново под луною... Хотя для полного счастья мне нужно кое-что ещё. Вспомнил довоенный шлягер — танго «Счастье моё» в исполнении сладкоголосого Георгия Виноградова. Как я заслушивался им в школьные годы, крутя на проигрывателе бабушкины пластинки! В те дни я мечтал завоевать сердце Танечки — самой сексапильной и самой неприступной одноклассницы. Той цели я тогда достиг, но счастья не обрёл. И с тех пор с женщинами у меня — увы! — полнейший абзац».

4
На следующее утро Максимов проснулся радостным и вполне счастливым. После завтрака, напевая «Счастье моё», отправился на пляж с робкой надеждой встретиться с красавицей Сашей. И ему повезло, он её встретил.
— Александра Фёдоровна, как я рад снова видеть вас.
— Алексей Семёныч! Вот так сюрприз! Что привело вас в это злачное место? Мне казалось, вы были затОчены на более длительное заточение.
— Ох, и не говорите, Александра Фёдоровна! Но для того, чтобы разобраться в проблеме, которая представлялась мне бесконечно сложной, на деле хватило чуть более двух часов.
— Так что? Тогда гуляем!
— Я всецело за!
Они зашли в буфет своей гостиницы, где Максимов купил бутылку ирландского виски и коробку дорогих шоколадных конфет.
В своём номере он усадил таинственную учётчицу в кресло, сам сел напротив, и они погрузились в беседу.
— Александра Фёдоровна, — начал было Максимов...
— Давайте отбросим отчества и перейдём на ты — прервала его девушка.
 — Отлично, Саша, но всё-таки поведай мне, как случилось, что куда бы я ни пошёл, всюду я наталкиваюсь на тебя?
— А я  на тебя, — усмехнулась она.
— Это не ответ, Саша.
— Ладно. Открою тайну, — она слегка покраснела. — Ты меня заинтересовал ещё вчера... Я поговорила с администраторшей и узнала, что тебе 34, что ты работаешь в одном из институтов Академгородка, что ты разведён и что ты заплатил за двухместный номер на месяц вперёд с возможностью продления ещё на две недели.
— Во как! Рад, что эти факты тебе приглянулись. Ну а твоя фактура, Саша, очевидна без документов.
— Скажи, Алексей, чем ты занимаешься там, в своём таинственном институте.
— В институте я работаю, и до недавнего времени делал это с удовольствием. А ещё я увлекаюсь эволюцией человека.
— Но это же ужасно скучная тема. Каменные орудия и окаменелые кости.
— Меня не интересуют ни камни, ни кости, в них я ни черта не понимаю, но я хотел бы понять, откуда у нас возникло то, что мы называем мировоззрением?
— Почему тебя это волнует. Возникло и возникло.
— Процесс этот был очень долгим и очень сложным, да и сейчас он ещё далёк от завершения.
— Но какой нам прок от мировоззрения?
— От мировоззрения зависит уровень нашего душевного комфорта.
— Ты не мог бы пояснить эту мысль каким-нибудь примером?
— Попробую. Представим, что маленькая птичка, скажем, воробей, сдуру залетела в дом. Современный образованный человек, заметив это, лишь улыбнётся и попробует помочь воробью выбраться на волю. Иначе поведёт себя малообразованная русская женщина. Увидев воробья в доме, она ужаснётся, схватит полотенце и с криком начнёт гонять несчастную птичку по комнатам, стараясь изгнать её на улицу. Эти странные действия нашей соотечественницы объясняются её убеждением, что птица в доме — к несчастью. По старинному поверью, птица, случайно залетевшая в дом, — это посланница из загробного мира, принёсшая весть от недавно умершего человека, и весть эта очень плохая. Вот какой кошмар может привнести в наш внутренний мир архаичное мировоззрение.
— Да, я знаю эту примету. Птичка в доме — не к добру.
— Выходит, меняя мировоззрение, мы изменяем своё эмоциональное отношение к внешнему миру. Отсюда следует очень важный, с практической точки зрения, вывод: подправив мировоззрение, мы можем ослабить свои страхи и прочие отрицательные эмоции.
— А какое мировоззрение у тебя? — спросила Саша.
— Атеизм с налётом стоицизма.
— Господи, Алексей, ну, и что же ты нашёл в стоицизме!?
«Интересно, — подумал Максимов, — её не удивило слово стоицизм, как-то странно для простой учётчицы».
— Видишь ли, мысль о том, что, подправив мировоззрение, мы можем сделать мир удобнее для проживания, я, по существу, похитил у Эпиктета — яркого представителя позднего стоицизма, у грека, увидевшего свет за две тысячи лет до нас.
— И чему же он учил?
— Во внешнем мире, — утверждал тот грек, — нет ничего приятного или неприятного. Мучат нас не вещи, а наши представления о них. Страшат не дела, а чужие мнения о них. Расстраивают и радуют не факты и события, а то, как мы смотрим на них. Значит, для обретения счастья нам следует прекратить беспокоиться о вещах, которые не подвластны нашей воле.
— Постой, Алёша. О каких вещах идёт речь?
— Это, фактически, всё, что мы видим, слышим и осязаем. То есть все объекты природы и объекты, созданные людьми: дома, дороги, поля, гидростанции и прочее в этом роде.
— А кто для тебя я? — довольно серьёзно спросила учётчица.
—  Уж и не знаю, к сожалению или к счастью, но ты, Саша, относишься к объектам, мне совершенно не подвластным.
— А над собою-то ты властен? — лукаво улыбнулась она.
— Представь, не вполне. Я властен лишь над своими мышцами, способными по моему желанию сокращаться и совершать работу, приводящую или к сотрясению воздуха, или к ничтожному изменению внешнего мира. Однако мне не подвластны мои важнейшие внутренние органы: сердце, почки, кишечник, печень, железы внутренней секреции, спинной мозг и много чего ещё.
— Так кто же для себя ТЫ сам, товарищ Максимов? Неужели всего лишь какая-то абстрактная воля, управляющая далеко не всеми мышцами? — весело захохотала девушка.
— В общем-то, угадала. «Я» — это моё сознание, искажённо отражающее реальность и нахально творящее общее представление о ней. И, конечно же, это моя воля, с помощью которой я превращаю свои планы в дела.
 — И что это за дела?
— Разное, Саша. Пожалуй, более всего мне нравится создавать новизну из банального, фактически, из ничего. Мой идеал — Библейский Бог, который шесть дней подряд творил миры из ничего. И как уверяет Библия, каждый вечер, придирчиво обозрев сотворённое за день, Он восклицал: «Это хорошо!» Иными словами, я хотел бы делать всё, что хочу, но, в отличие от Бога, я не могу переступать границ, наложенных на меня глухой и не подвластной мне реальностью. Делая, что хочу, я получаю удовольствие и от процесса, и от результата, а, отказываясь вмешиваться в дела, мне не подвластные, я оберегаю себя от отрицательных эмоций. Вот и вся моя мудрость.
— Но за такую самодеятельность денег не платят, — усмехнулась Саша.
— Идиотизм современной жизни состоит в том, что платят не за великие достижения, а за простые, всем понятные дела, которые можно исполнять без особых усилий. Так что за свою зарплату я мог бы содержать даже какого-нибудь нищего философа, вроде Эпиктета.
— А я за зарплату на своём заводике могла бы содержать не только Эпиктета, но и тебя, Алёша, со всеми твоими заморочками, — фыркнула учётчица.
Максимов расхохотался.
— Почему?
— Потому, — Саша, не мигая, уставилась на Максимова, — что ты редкая штучка. Где я только ни побывала, всю Россиюшку-матушку проехала, проахала и проохала, всю великую Обь, от Барнаула до Салехарда, изведала, но таких субчиков, как ты, не встречала. А я-то, уж поверь мне, всяких мужиков перевидала.
— Так в чём же состоит твоя работа?
— Сначала я три года училась в спецзаведении, где мне нудно вдалбливали, что главное в любом деле — учёт и контроль. Все лекции начинались с болтовни о том, что древние люди (всякие там шумеры и египтяне) изобретали письменность, чтобы вести учёт приходов и расходов их жалких храмовых хозяйств. Так что моя профессия, безусловно, самая древняя; мои учителя уверяли, что ей не менее пяти тысяч лет.
— Выходит, ты нигде не останешься без работы?
— Абсолютно верно.
— Но тогда, Саша, как бы ты посмотрела на переезд на мою небольшую, но приватизированную  жилплощадь?
¬— Да хоть завтра, — захохотала Саша, — только скажи, ЧТО ты во мне нашёл?
— Ты, Саша, самый красивый и самый загадочный объект из всех, что я видел за долгие годы своей жизни.
— О, Господи, Боже ты мой! — расхохоталась учётчица. — Можно сказать, философ, а такой дурачок. Ты же меня совершенно не знаешь. Может, я аферистка или ужасно дурная женщина?
— Такое совершенство несовместимо с пороком.
— Что? Есть такой закон природы?
— Не знаю, как в природе, но в моём внутреннем мире такой закон точно есть.

5
Внезапно Саша смешалась. На её щеках вспыхнули розовые пятна, пальцы впились в подлокотники кресла. Лишь через несколько секунд, вполне овладев собой, она заговорила:
— Городскую больницу скорой помощи помнишь?
Теперь смешался Максимов.
— Да, — еле слышно ответил он и мысленно перенёсся на 14 лет назад.
Это был самый грустный отрезок его жизни. Около месяца пролежал он на больничной койке с воспалением лёгких. День или два практически выпали из его сознания. В памяти остались лишь обрывки кошмарных снов, в которых он что-то доказывал какому-то существу, похожему на привидение. Тело странного существа окутывал просторный белый балахон, а голову — белый кругловерхий шлем с опущенным забралом. Это существо в белом внушало Алексею, что смерть не страшна, ибо душа человека бессмертна. А он отчаянно сопротивлялся, говорил, что гипотеза о бессмертной душе не только ошибочна, но и неправомочна. А нечто, похожее на привидение, сладким голосом ангела уверяло, что жизнь после смерти — медицинский факт, ибо оно само проводит бОльшую часть своего времени в загробном мире. «Вы лжёте! — возмутился он. — Докажите, что вы пришелец с того света». — «И докажу, — ответило нечто в белом и вынуло из кармана своего балахона небольшую золочёную вещицу: — Узнаёшь?» И Алексей узнал. Это был Дон Кихот — любимая статуэтка его рано умершей матери. При похоронах он бросил её «бронзового рыцаря» ей в могилу. Тоска сжала сердце Алексея: «Ты не ангел, ты осквернитель могил. Поди прочь от меня!» — «Бедный ты мой! — произнесло непонятное существо и склонилось над ним. И он увидел в прорези забрала белого шлема чёрные брови и большие серые глаза, полные слёз.
— Помнишь ночной разговор с практиканткой? — спросила Саша.
Внутри Максимова что-то оборвалось.
— Нет, — глухо отозвался он. — Но я помню обрывки каких-то страшных снов, где я с кем-то отчаянно спорил.
— А как выглядел тот человек, с которым ты спорил?
— Это было странное существо в белом, я запомнил только его глаза, — Максимов внимательно взглянул на Сашу: — И они чертовски похожи на твои… и брови такие же… Боже! Неужели это была ты?! — вскрикнул он.
— Да, Лёша. Тем существом была я. Тогда в городе гулял грипп, и студенты медвузов были обязаны носить плотные марлевые маски. Твой лечащий врач сказал мне, что ты студент третьего курса НГУ, и что ты в шаге от смерти… И что мне, как будущему психиатру, следует обратить внимание на характер бреда больного с тяжёлой формой пневмонии.
— Поэтому ты вела со мной беседы на философские темы?
— Ту беседу вёл ты, а я лишь поддерживала её...
— Я толком не помню, о чём мы говорили, но в мою память врезались твои глаза, полные сочувствия. И я почему-то уверен, что те глаза спасли меня, наполнили меня желанием жить. Уже наутро мне стало легче.
— Я, естественно, проследила за твоим выздоровлением и потом даже съездила в универ, чтобы увидеть тебя.
—  И как? Встретила?
— Было дело. Ознакомилась с расписанием занятий твоей группы и стала следить за тобой… Однажды я увидела тебя вдвоём с одной симпатичной болтушкой, и легко установила характер ваших отношений… Рассердилась на полмира и вышла замуж за однокурсника.
— А дальше? Что было дальше? — взмолился Максимов.
— А дальше был развод. Потом новая попытка создать семью и снова развод.
— Что так?
— Какая-то странная несовместимость. Похоже, в каждом молодом человеке я искала тебя и не находила.
— Так что же ты мне приписала?
— Способность жить, питаясь духовной пищей.
— Саша, ты преувеличиваешь уровень моего идеализма.
— Моё знакомство с тобой было ограничено всего одной ночью. Ты находился тогда в полубредовом состоянии. Обычно люди в бреду мелют полнейшую чушь, но в твоём бреду была логика. Надо сказать, тогда, в 80-х, в студенческой среде набирало силу движение по возрождению религии, и я сдуру примкнула к нему. Увидев тебя, фактически, в предсмертной агонии, я попыталась успокоить смятение твоего рассудка разговорами о бессмертии души, но ты оставался неколебим в своём безверии. Смеялся, говоря, насколько загробный мир, созданный людской фантазией, уступает реальному миру по красоте величию и сложности устройства. Более того, ты уверял меня, что, во всей Вселенной, кроме людей, вообще, нет разумных существ. Поэтому каждый из нас должен быть счастлив лишь оттого, что может созерцать этот огромный и чудесный мир. «Но разве не трагично, — спросила я, — что нам отпущено так мало времени жить в этом мире?» И ты ответил: «Я прожил, любуясь чудом бытия, целых двадцать лет, разве этого мало?» — и этими словами, произнесёнными так искренне и так убеждённо, ты сразил меня. Годы шли, и я не могла опровергнуть твою мысль, что никакие библейские чудеса не могут сравниться с чудом, творимым на наших глазах, — с этой завораживающей, грандиозной и бесконечно многообразной реальностью, которая несётся куда-то сама собой сквозь время и сквозь нас.
— Ничего подобного я никогда не утверждал.
— Но в твоём бреду утверждал и не раз.
— Если ты психиатр, то объясни это противоречие.
— Я думаю, эта мысль у тебя давно созрела, но тихо дремала в подсознании. Болезненное состояние мозга, видимо, перебросило её в окрестность речевого центра. 
— Постой, но бронзовая статуэтка Дон Кихота!? Ты же вынула её из кармана белого балахона, то бишь медицинского халата!
— Я никогда не видела такой статуэтки... Хотя… в студенчестве я не расставалась с шикарной шариковой ручкой фирмы Паркер. Возможно, ты принял ту ручку с золочёным корпусом за дорогую тебе статуэтку. Видишь, твой мозг в ту ночь был, безусловно, болен.
— И понимая это, ты всё-таки извлекла из моего бреда что-то привлекательное и разумное?
— Меня поразило, что даже в бреду, когда больной мозг то и дело вбрасывал в твоё сознание ложные представления, ты упрямо пытался объяснить их с рациональных позиций.   
— Ладно, — Максимов сделал глубокий выдох, — с этим разобрались, а теперь ответь, как ты оказалась здесь?
— Ну, в этом-то никаких чудес нет. По меньшей мере, раз в год я приезжала в твой институт на ваши общеинститутские семинары, нередко видела тебя и пару раз слышала твои выступления. Познакомилась с человеком, хорошо знающим тебя, и иногда мы с ним перезваниваемся. В недавнем телефонном разговоре мы коснулись тебя, и я узнала, что ты собираешься провести отпуск в этой гостинице. А дальше ты сам всё знаешь.
— Но почему ты появилась тут в образе какой-то нелепой учётчицы. Я сразу отметил, что твоя речь и эрудиция плохо вяжутся с этим забавным образом.
— Я хотела сыграть дурочку, чтобы ты полнее раскрыл свой характер.
— Ну? И к чему ты в итоге пришла? — упавшим голосом спросил Максимов.
— Больше всего я боялась, что в образе представительницы древнейшей профессии ты отвергнешь меня, но ты проявил себя полнейшим идиотом. То есть, слава Богу, остался прежним, и я … — девушка хотела закончить фразу, но спазм перехватил горло, и большие серые глаза наполнились слезами — слезами счастья.