Рядовой Александр Бестужев. Книга вторая

Подъехали. Четверо всадников были, судя по всему, разных возрастов. Крайний справа был очень молод, волосы на его лице только пробивались над верхней губой. Посередине, удобно усевшись в седле, был старик, тут же Бестужев «окрестил» его, как и старика в ауле Абин, «аксакалом». Крайним слева был настоящий воин, это было видно по нему. Он тут был главным, как понял Бестужев. Четвёртым был, как сразу это определил Бестужев, скорее всего, человек «на посылках» - он даже держался чуть позади всех…
Офицеры, стараясь сделать это незаметно, оглядели лес позади всех всадников, сбоку их.
- Засады нет, не беспокойтесь, - сказал средний, чуть ослабив башлык на лице, черкес и спросил хрипловатым голосом: - Кто такие?..
- А мы и не боимся! – несколько запоздало воскликнул Языков.
- Русские офицеры! – четко произнёс Бестужев. – Мы из отряда генерала Вельяминова, командующего частями Кавказской линии и Черноморья. Мы, то есть отряд, идём в крепость Геленджик!..
- Аулы жжёте, грабите? – быстро спросил по-русски «воин», как его назвал Бестужев, взглянув на «джигитов» зорким глазом.
- Отдыхали в ауле Абин, - спокойно произнёс Бестужев. – А жгли мы их или грабили, об этом спросите  или у Фаруда –оглы, или у его отца, аксакала Магомеда… Я его кунак…
Горцы переглянулись. Пожилой, ничего не сказав, закрыл глаза, видимо, в знак одобрения, и нагнул голову, младший, побледнев, глянув дерзко из-под низко надвинутого башлыка, что-то резко и зло произнёс, схватившись за кинжал.
- Что он сказал? – быстро спросил  Бестужев «воина».
- Так… Детские страхи, - сказал, усмехнувшись, «воин» и что-то резко ответил юноше.
- Что на Абине строили? – спросил «воин», прямо посмотрев на русских.
- Русское укрепление, вы же, наверное, видели? – ответил ему вопросом Бестужев. – Царь Россию расширяет. Вы же знаете?.. А мы дорогу строим…
- Хорошо, - сказал «воин», и его глаза снова опустились. – Можете идти дальше спокойно. Мы рядом будем. Вас никто не тронет, - он усмехнулся – У трёх речек, может, и увидимся, встретимся. Как хозяева земли…
Горцы кивнули, повернули коней и сразу же, с места понеслись вскачь.
Подождав и немного успокаиваясь, развернули коней и «джигиты». Тоже пустили коней вскачь – знали, что в отряде ждут их, волнуются, что там, как?          
Отряд, действительно, был в тревоге, рота авангарда встретила их в цепи и во всеоружии. Видимо, уже были готовы открыть огонь.
Когда капитан Языков, как старший по званию, в присутствии Бестужева доложил лично генералу Вельяминову о встрече с горцами, их малой беседе и отметил храброе, как он сказал, поведение «рядового» с аборигенами, как выразился Языков, генерал выразил им обоим благодарность. Он остался доволен встречей, но поступил по-своему: приказал  выдвинуть  справа и слева отряда цепь стрелков – на случай провокации, как он сам выразился.
Отряд снова двинулся в путь. Сапёры и «лесорубы», где это надо было, расширяли дорогу, повозки медленно ехали вперёд, конные офицеры не покидали сёдел.
И, как вскоре выяснилось, генерал так поступил не зря. Как только справа, за речкой, горы прямо-таки подступились, казалось, не только к лесу, но и к дороге, слева, рядом с цепью стрелков, появились горцы. Стрельбы не было, но они были рядом, как будто следили, когда и что здесь произойдёт.
В одном месте, только отряд стал переправляться через не то приток речки, не то просто ручей, вытекающий  из-под большого камня, и внимание очень многих, в том числе и офицеров, было отвлечено водой, - многие потянулись напиться, разговорились, – рядом с цепью произошло какое-то движение. Там грянул выстрел, и раздался крик солдата: «Братцы, спасите!..» Грянул ещё выстрел.
Отряд сразу встал и, что называется, ощетинился ружьями. На всякий случай, подало свой голос орудие. Одна из рот бегом поспешила к месту стрельбы. Тревога поселилась в душах солдат.
И если с утра, когда вошли в лес, всем им за каждым деревом чудились лица горцев в мохнатых шапках, в бороде, закутанные башлыками, если после того, как «джигиты», Бестужев и Языков, поговорили сразу с четырьмя – два с четырьмя, это же надо! – лес вроде бы стал даже светлей и реже, что важно, то теперь, когда грянули выстрелы и раздался вопль солдата -  многие ощутили, может быть, впервые в этом походе – а как не ощутить, если всюду,  куда ни глянь – хоть вперёд, хоть назад, хоть направо или налево, - кругом же горы, они вроде как надвинулись, наморщились, насупились даже, как старый дед в деревне в детстве, да всё в лесу, а он глухой, «там леший лишь бродит», там что-то так и трещит, не иначе горцы ходят-бегают, стараются утянуть в тёмный лес нашего брата-солдата, ишь, зубы скалят хищно, глаз хмурят зло… И все с ружьями, с кинжалами… Душа уходит в пятки… 
Но всё окончилось быстро. Отряд, в который вернулась рота, снова начал
движение. Пить уже никому не хотелось.
    Как потом, когда отряд уже подошёл к трём речкам, перешел одну из них, с пологими, просто незаметными берегами, и упёрся в другую, обрывистую, берега которой были, несмотря на её маловодность, высоки и круты, и когда сапёры начали наводить, говоря сегодняшним языком, переправу, Бестужев, из рассказа князя Долгорукого, узнал, что на «прочёсе», которым тогда были заняты Долгорукий и Безобразов, произошло следующее. Действительно, группа горцев была практически рядом, на пистолетный выстрел, как сказал  Долгорукий. «Джигиты» Безобразов и Долгорукий  их постоянно видели и были готовы отразить атаку. Но горцы ничего и не предпринимали. До того момента, когда вода ручья привлекла внимание если не всех, то очень даже многих. Именно в эту самую минуту - горцы, как сказал Долгорукий, видимо, поняли это по говору солдат и как бы по остановке отряда, - они вдруг сразу вдвоём бросились на одного, чуть отставшего солдата. Он выстрелил, увидев это, и закричал. Горцы, схватив солдата, попытались увести его с собой, в виде, наверное, пленника…  Кто-то из солдат выстрелил им вослед…
    Конфликт – Долгорукий этот странный эпизод в лесу так и назвал, - решил начальник наряда «джигитов» Безобразов. Он, пригнувшись к шее коня, так почти, как это делают горцы, бросил его в погоню. Князь Долгорукий - за ним.  Горцы вначале уходили, но потом – то ли подъем для них оказался крут,  то ли солдат был тяжёлым, то ли, наконец, они не рассчитали свои силы, - в общем, как рассказал Долгорукий, они с Безобразовым настигли похитителей
    - И что вы сделали? – спросил Бестужев.
    - Всыпали им плетей, - сказал Долгорукий, - отняли солдата, услышали вопли побитых, хотели дать плетью и солдату, но потом сдержались. – Горцы, - сказал, заканчивая рассказ, Долгорукий, - оказались, на наш взгляд, подростками…
     - Они-то и есть наши главные враги, - сказал, выслушав рассказ, Бестужев. – Наши завтрашние, как подрастут…
     Вскоре Третья речка с выположенными берегами стала доступной для переправы, и повозки легко покатили и в речку, и дальше. Вторая речка оказалась и мелкой, и легко проходимой. На невысоком взлобке, где общего леса почему-то и не было,- так, редкие куртины и рощицы, и один кустарник да бурьян, - когда обе речки, текущие с запада, оказались пройдены, отряд встал биваком. Вскоре повозки подняли оглобли в небо, огородив пятачок поляны, были поставлены палатки, и разгорелись костры. Скот был быстро сгуртован, как обычно, чуть в стороне, рядом с коновязью.
     «Пятачок» со всех сторон был окружён и ближними, небольшими, и чуть  дальними, повыше, горами, - все они не громоздились скалами, а как-то так мягко опускались к речкам, -  и был уютен и с виду гостеприимен.
      Всё вокруг говорило о том, что это место обжито, оно – населено. И это было действительно так. Об этом говорили в трёх разных местах дымки, в одном были видны даже и постройки, на вид со стороны, так турлучные, где-то звучали даже разные голоса, причём, это были не голоса отряда генерала, угадывались или улавливались ещё какие-то неясные звуки. Но никто не торопился поприветствовать воинский отряд, пожелать ему всему и лично каждому успеха и удачи. Ни стариков, ни детей…
      Что тому причиной, нам, как и «джигитам», было неизвестно. «Джигиты»  собравшись у своей палатки, с тревогой обсуждали этот факт. Они даже как бы чувствовали свою вину. С одной стороны, Языков и Бестужев вроде вели разговор о встрече у «трёх речек» – и теперь они недоумевали: а вдруг встреча была обещана не здесь?.. С другой стороны, Безобразов и князь Долгорукий, судя по всему, оскорбили юных горцев, так не сорвана ли встреча по их вине?.. Вызывать неудовольствие, а тем более гнев, вовсе не хотелось никому из четырёх «джигитов», и они думали, как быть, как выйти из этой ситуации?.. Иными словами, что делать?..
      Кончилось всё тем, что Бестужев, как он сказал, «как самый младший по званию и как самый безответственный…»  «И смелый», как тут же добавил Языков, вспомнив беседу Бестужева с горцами в лесу,  изъявил желание ехать к аулу, виднеющемуся с пятачка, чтобы узнать там, кто с ними в лесу беседовал, найти, естественно, его, как участника встречи, и всё у него лично выяснить…
      Но он не успел. Все вдруг увидели, как совсем с другой стороны, прямо с востока, по еле заметной тропе, между высокой и близкой, почти рядом, горой с севера и с менее высокими горами с юга, вдоль речки едет группа из трёх всадников. Их сопровождала большая группа, человек 10-12 других, тоже всадников, скачущая на достаточно приличном расстоянии…
      Трое, подъехав почти вплотную к повозкам, спешились. Остальные остались на конях в отдалении, как бы готовые, по приказу или знаку своих начальников, к любому продолжению вечера.
      Бестужев узнал своего «визави» по разговору в лесу и даже было сделал шаг навстречу, но Безобразов остановил его прикосновением руки, видя, как генерал и начальник штаба отряда встали, встречая гостей.
      О чём шёл разговор в генеральской палатке, нам неведомо,  никто ведь из «джигитов» на встречу начальства, естественно, зван не был. Хотя разговор, видно, был и долгим, и важным – вся встреча продолжалась больше часа.
      За это время «пятачок» между тремя речками, окруженный со всех сторон горами, кудрявыми от лесов, где даже издали проглядывали поляны, где всё дышало покоем и каким-то непонятным уютом, где горы вроде и окружали это место, но не угрожали, а как бы вроде бы даже и защищали его то ли от ветра, то ли от холода, возможно, даже и от жары, града, а уж от врагов – так это обязательно, - стал медленно темнеть, успокаиваться: не шумели люди ни на пятаке, ни в стороне от него, не кричал скот, даже птицы, и те к вечеру замолкли, даже речка, вроде весь день шумевшая рядом, здесь, хоть их тут было даже три, - и все быстрые, горные, говорливые, - стала тише… Только костры к ночи разгорались и виднелись отовсюду, дымы от них – вот странно, говорят же, в горах всегда ветер гуляет, ветры именно тут рождаются, - тихо поднимались к небу, словно утягивались в какую-то, невидимую глазом трубу…   
       Когда встреча в палатке генерала закончилась, и гости вышли, Бестужев смог почти незаметно для генерала перехватить давешнего «воина» и задать ему вопрос.
      - Я считал тебя почти кунаком, - сказал он, улыбаясь в сгущающейся темноте. – Ты же обещал нам спокойный путь?..
       - У вас за хорошую службу солдат медаль может получить, - сказал «воин». – У нас этого нет. А молодые горцы желают утвердиться в звании воина. А как? У нас даже заряды для ружья на счету. Взять пленника – это хорошо. И тихо, и есть раб в ауле… Понимаешь?.. Они – воины!.. Извини…
        Они расстались, поняв друг друга.
        Когда в палатку к «джигитам» пришёл посланец от генерала, Бестужев уже рассказал своим товарищам по «прочёсам» о встрече с «воином».
       - «Они – воины»,  - сказал он словами горца – «воина». – С этим надо нам считаться.
       С этого Бестужев и начал свой разговор с генералом.
       - Главные наши враги – это молодые горцы, - сказал он. – Это знают даже сами горцы. Они гордятся ими. Но нам-то от этого не легче. Я так думаю, что они легче всего попадают на пропаганду египтян, англичан… А тут и мы: он же, видимо, не зря спросил за аулы: жгём ли мы их, грабим?.. Получается, мы действуем на руку туркам и англичанам?..
       - Вы видели, батенька вы мой, - взволнованно  и строго спросил генерал Бестужева, - сожжённые и ограбленные аулы? У нас, в этом походе?..
       - У нас, в этом походе – не видел, - подтвердил Бестужев. – Знаю: этого не было…Но почему тогда вопрос?  Ни о чём другом, а именно об этом?.. – взволнованно, как и генерал, спросил Бестужев. – Он, что – выдумал всё это?
       Они оба помолчали, успокаиваясь. О чём думали?..
       - А вы знаете, … генерал, - вдруг бодро сказал Бестужев. – У  меня есть идея!..
       - И какая же? – спросил, тоже вроде веселея, Вельяминов. – Не таите в себе. Выскажите!..
       - Да и выскажу, а что ж! – заявил бесшабашно Бестужев. – Мне это даже запросто… Если я императору…
       - Я не император, батенька мой, - взмолился Вельяминов.
       - Жаль! – сказал, как отрезал Бестужев. – Но я об идее… Вы видели нашу армию? В ней русских – офицеров я имею прежде всего в виду! – не на много больше, чем инородцев… Кого только нет!.. И все служат… Вот пример! У вас в Ольгинском майор – горец. Комендант укрепления… Наверное, не первый год служит…
        - И что? Что с того? – спросил генерал. – Советуете расстрелять его или разжаловать?
        - Напротив, батенька вы мой, напротив! – воскликнул Бестужев. – Моя идея: организовать набор юнкеров из горцев. И не только из семей этих баев, ханов, или как их там? Чтоб как у нас: дворянин ты или даже князь, как мы в «джигитах» - пока учишься и служишь, ты лишь гардемарин, юнкер или же офицер. Уйдёшь в отставку, вспоминай своё родовое звание…
        - Думаешь, ты, батенька, и красиво, и, добавлю я, правильно, - сказал, как-то сразу опечалившись, генерал. – Вот только кто нам добро на это дело даст да разрешение? А?
       - Да, это я не подумал, - сказал, сразу посерьезнев, Бестужев.
       - Ты даже не заметил, что это твоё предложение – из ваших же заветов, декабрист ты мой неугомонный… - сказал задумчиво Вельяминов.
       - Я уверен, что когда-то горцы будут иметь своих грамотных офицеров, - сказал, твердея голосом, Бестужев. – Не вечно же им воровать солдат! Вот вы же, Алексей Александрович, не против этого? И я верю, что так будет!..
       - Когда-то – да! Так будет! – сказал с вызовом генерал. – Весь вопрос – когда?..
       Оба опять замолчали, наверное, понимая друг друга.
       - Слушай, любезный Александр Александрович, я тут сегодня днём вспомнил тебя и твоего тёзку, Грибоедова, - сказал вдруг, когда молчание как бы даже затянулось, Вельяминов. – Государственные вы люди, бедные вы мои…
       - Ну, мне, допустим, до Грибоедова далеко, - вздохнул Бестужев.
       - Ну, почему же? – сказал генерал. – Как ты лихо сегодня разговаривал с горцем. Кстати, он не из простых, не из рядовых. Он из рода шапсугов…
       - Я, кстати, и после вашего рандеву с ним беседовал, - сказал Бестужев. – Он уже почти мой кунак…
       - О чем же, если не секрет? – поинтересовался Вельяминов.
       - Я спросил его о попытке пленить нашего солдата, - сказал Бестужев, - Он же обещал нам спокойный поход…
       - И он не позвал охрану? – спросил генерал.
      - Ну, зачем же так? – изумился Бестужев. – Я ему сказал: я считал тебя уже почти кунаком… При чём тут охрана…
      - А она – что? – снова спросил генерал.
      - Так уже темно было, … генерал, - ответил Бестужев. – И я, он это видел, улыбался…
      - И что он тебе сказал? – опять задал вопрос Вельяминов.
      - Сказал, что так юноши утверждают себя, - сказал Бестужев. – У них ведь с оружием трудности: заряды на учёте. Вот и приходится воровать солдат. И уважение, и раб в семье есть…
      - Нет, ты, Александр, всё-таки, - генерал даже прервал фразу – то ли от удивления, то ли от восхищения, – ну чистый Грибоедов!..
      - Грибоедов Александр, - сказал Бестужев, думая о своём, - был просто человечище!.. Большой…
      А генерал Вельяминов подумал о том, что слова, сказанные только что Бестужевым, о том, что у горцев заряды «по счёту», ему в беседе с другим горцем – а они будут, он это знал, будут, и не раз! - очень пригодятся.
      Идя к своей палатке, слушая уже привычное в ночи солдатский оклик «слушай!», Бестужев обвёл глазами окоём и вдруг увидел – вот что значит писатель – романтик! – он увидел, что горы заботливо окружили бивак отряда, как бы охраняя его: он был в кольце гор, как птенцы в огромном, из гор, стоящих вокруг, уютном гнезде. И чувства «рядового из сибирских сидельцев» тоже стали спокойными и уютными, как они бывают у птенцов в своём тёплом гнёздышке. Даже ветра не было – а ведь вокруг горы…       
      «Нет, - подумал, веселея, Бестужев, - а Кавказ всё-таки разный…»
      С этой мыслью он и заснул…
      Проснулся и вышел покурить Бестужев, как уже привык – то ли в этом походе, то ли с первого дня на Кавказе, то ли ещё с Якутска, кто его знает, кто скажет? – как только день настал.
      День настал, но здесь, в кольце дальних и ближних гор, он был просто особенным. Вокруг ещё сохранялись признаки ночи – солнце опаздывало: оно уже было на небе и светило вовсю, но здесь его было ещё мало – оно не вышло из-за гор. Вот оно озолотило западную гору, как бы спускающуюся к лагерю, лес прямо-таки засиял поздней осенней листвой, вот свет коснулся нижней части леса, осветил речку, отчего она задымилась вся, потом вроде коснулся и лагеря…
      Из палатки один за другим вышли, щурясь на ясный день, «джигиты» - Языков, Долгорукий, последним вышел, потягиваясь, Безобразов.
      - Любуешься? – спросил главный «джигит» отряда.
      - Я бы сказал: балдеет, - определил Долгорукий. – Ему можно: он ведь и Сибирь покорил, до самого Якутска добрался, я, признаться, даже и не знаю, где это, теперь у него под ногами Кавказ…
      - Не под ногами, а вокруг, - уточнил Языков. – Вокруг: вы гляньте, какая красота!.. Вчера как-то не до того было…
      - А что, ты прав, мой капитан! – воскликнул, действительно, любуясь пейзажем, Бестужев. – Не знаю, в каких ещё местах мы будем с генералом Вельяминовым, но эти – прелесть. Вы только гляньте: какие плавные, прямо ласковые горы! Они спускаются к рекам, как бы и «обложили», и защищают это место. Райский уголок, друзья!.. Три реки, все из разных мест… А какой окоём: душа радуется!..
      - Ещё бы покоя этому месту, - добавил ложку прозы в поэтический этот коктейль Безобразов. – А насчёт речек ты прав, Александр Александрович. Хоть одна из них, думаю, с целебной водой… Это же чистый Пятигорск, а, может быть, даже и лучше!..
      - Ну, об этом нам когда-нибудь учёные докажут, я о другом, - сказал Бестужев. – Обратите внимание на вид, на наше, наконец, настроение! Всех, а не только нас…
      И тут, оглянувшись на свой лагерь, «джигиты», действительно, увидели, что они не одни, что вокруг, в основном, на горы смотрит, считай, весь отряд; кучками стояли, оглядывая всё, что их окружало, офицеры, даже пробегая по своим делам, кидали взгляд окрест и солдаты, даже сам генерал Вельяминов, выйдя из палатки, внимательно и долго оглядел окрестности. Ну, он-то, как настоящий военный человек, наверное, первым делом, посмотрел вокруг, не угрожает ли что в этот час его отряду, а уже потом обратил внимание на все местные красоты и особенности. 
      Но «джигиты» взгляд генерала заметили. И сделали вывод.
      - Любуется! – сказал князь Долгорукий. – Оценивает… Завоеватель!..
      - А, может быть, просто любуется, как человек, -  заметил Языков. –Скажем   как мы…
      - И первым пройдёт к морю, - добавил Долгорукий, бывший, видно, не в очень хорошем настроении. – Этим можно гордиться…
      - Ну, первыми на перевал выйдем, допустим, мы, - сказал, ни к кому не обращаясь, Безобразов. – Мы ведь в авантарде отряда едем. Так-то…
      - Да хватит вам, друзья  мои! – остановил разговор Бестужев. – Место же ведь действительно славное… Я ещё когда вчера шёл от генерала, обратил внимание: место – действительно, чудо!.. Оно мне напомнило огромное
гнездо, где вместо птенцов – мы, весь отряд!..
      Посовещавшись ещё минут десять, кто просто любуясь местом, а, может быть, кто и, глядя вокруг, как говорят, с меркантильной точки зрения – не надо забывать, ведь все они, не считая Бестужева, были офицеры, кто так он капитан, кто полковник, какая разница? – но все они думали о мирной жизни по выходе в отставку, - и кто-то, может быть, уже видел здесь совсем уже и не палатки, а тихий, спокойный домик, свой, себя - офицера уже в отставке, в халате, в окружении семьи, дворни или друзей задушевных; они  вспомнили и о своей службе, о  своём долге – а то, как раз, выйдешь тут в отставку под пулями горцев? – вскочили на коней и совершили свой обычный, как потом будут говорить, «моцион», прошу пардону, друзья, «прочёс» леса, как и всегда, парами.
       Лес был тих и безмятежен… Ни горцев, ни треска веток, ни там храпа лошадей или какого зоркого глаза из-за какого-нибудь сучка. Тишину леса нарушали только птицы да «джигиты». А был он богатый и просто ощутимо тяжёл урожаем. Языков и Бестужев своими глазами увидели, как говорят, весь наряд леса вокруг. Ветки фруктовых деревьев, - а их здесь, может быть, впервые от плавней, было так много, что начинало казаться, а в лесу ли «джигиты» едут?.. Уж это ли лес, где стоят  только в основном дубы, как было ещё до аула Абин, в Перу, или мы в саду заботливого хозяина, где чуть ли не рядом с дубом или даже буком, богатырским деревом, то ли прячась в его тени, то ли гордясь соседством, стоят, тянутся к свету то орешник, то кизил, то ли боярышник или шиповник, да на каждом деревце или там кусте плодов, как облеплено… И всё, считай, рядом – только протяни руку, сорви и клади прямо в рот! А чуть посветлее полянку встретишь – обязательно груша стоит или яблоня, а то и две-три, прямо облитые мелкими, не иначе как почти райскими яблочками или грушками с длинным хвостиком… Не хочешь рвать, лень руку поднять, бери прямо с земли, их там – коню ногу поставить некуда!.. Ишь, мнется, переминается, давить урожай не приучен… А грибы-то, грибы – прямо хоть косой коси!.. Темнеют из травы шляпки белых, желтеют под каждым деревом целыми семьями опята, а сыроежки в красных шляпках – рядами, словно дети малые, высыпали и там, и там, и тут… А в одном месте Бестужев – он даже остановился, что бы получше разглядеть это, как он потом говорил, «чудо» - лесной, как сейчас бы сказали, «дикий» виноград, - он рос рядом с каким-то деревом и плёлся, прямо кустился высоко в его ветвях… Это было слишком, даже для видавшего разные виды Бестужева.
       Уезжали «джигиты» из леса – голова кружилась от богатства его и изобилия.
        Встретили Безобразова и Долгорукого – у обоих просто и слов нет…
       - Кажется, никогда такого раньше не видел! – выдал резюме Безобразов. – И главное: рвать ведь эдакое богатство некому… Россию бы сюда…
        А в лагере новость – генерал Вельяминов объявил вдруг дневку. Это тоже было удивительно: «джигиты» готовы были увидеть лагерь уже на марше, в крайнем случае, переходящим речку, что впадала почти в лагерь, а её начало терялось в лесу, в западном направлении.
        Однако всё стояло и не двигалось. Оказалось, состояние повозок отряда вызвало не просто удивление, а чистый испуг, до того всё в них было так уж разболтано и разлажено. «Такелаж», как сказал Бестужев, чья юность прошла во флоте, «поистрепался на лесных дорогах».
        И весь отряд ещё день, отвлекаясь на «починку такелажа» и на другие нужные и срочные дела, как проверка смазки, то ли вынужден был, то ли имел счастье – разве тут что поймёшь! – ещё целый день смотреть на горы, охраняющие лагерь, и радующие глаз леса…
          А на обед и, главное, на ужин всем, начиная с генерала и кончая, как все говорят, последним повозочным, были поданы редкие, не принятые в армии блюда: суп с грибами и грибы жаренные с мясом, поедая за ужином которые не только солдаты, но и офицеры, нахваливая, не раз вспоминали недобрым словом плавни, в которых, как они со смехом говорили, «и лягушки вонючей не встретишь…» И что уж совсем было неожиданным и тем интересней, так это компот из лесных фруктов: кизила, шиповника, груш и яблок – и те, и другие были так вкусны и приятны, и так мелки, что «это уж не иначе, как говорили солдаты, прямо из самого райского сада…»
         Лакомясь лесными дарами, «джигиты» вспоминали, как всё это земное богатство они видели в ближнем лесу, и даже то, как кони смущенно и робко топтались на месте, не зная, куда поставить ногу, чтобы не помять урожай… И ломали голову – и кто же это, кроме них, «джигитов», навестил ближний лес и собрал такую прорву грибов и «фрукты», чтобы угостить весь отряд?.. А постольку задачу они не решили, то им особенно сладким в тот вечер этой неожиданной дневки показался вечерний табачок из своей трубки…
          А вечером, как обычно, была беседа у генерала.
          Начали с того, что согласились: место – лучше не придумаешь!
          - И главное – тихо! – сказал Бестужев. – Случись тут хоть какая – ни то перестрелка или там захват пушки ли солдата – это был бы уже ад. Так надо бы сказать, ад на земле…
          - Хотя на войне именно так всё и происходит, - заметил генерал.
          - Это точно. Даже на Кавказе! – согласился  Бестужев. – Предлагаю, как говорит или художник, или ещё кто-то, не знаю, остановить мгновение. Пока есть возможность…
          - Это интересно, - сказал генерал. – Интересно, что я могу уже сейчас создать здесь ад.
          - Как это, генерал? – вскликнул Бестужев. – Вы же гляньте вокруг: мир и благодать… Как?..
          - А если я скажу, что здесь, именно здесь, - генерал как бы даже слова «именно здесь» подчеркнул, - нам приказано построить ещё одно наше укрепление
          - Но зачем? – воскликнул Бестужев. – Зачем, … генерал?..
          - Таков план двора, милейший вы мой! – сказал генерал. – Будет линия от Ольгинского, через Абинское, потом через это вот место, где мы прямо-таки изнемогаем от приятных эмоций, к Геленджику…         
          - Лучше бы хорошую дорогу и города, - сказал Бестужев. – Пусть даже и небольшие, курортные, к примеру, как Пятигорск. Для приезжих из России. А, может быть, и из Европы… Почему нет? Не всё же русским в Европу всё ездить?.. Тут лечиться надо, здоровье, душу лечить!..
          - Да ты пропагандист, Александр Александрович! – воскликнул живо генерал Вельяминов. – Пропагандист и, как это?.. О! Агитатор!..
          - Я говорю, что видел! – повысил, не соглашаясь, голос Бестужев. - Вчера мы как-то без «прочёса» обошлись. На горцев положились. А сегодня с утра «джигиты» все - на коня. И вот мы в лесу! Это рядом, метров сто, не больше… Милый Алексей Александрович, я такого никогда не видел! Еду в седле, руки мои поводьями заняты, глаза горца ищут. Всё, как обычно, ухо навострено. А мне прямо в рот, руку протягивать не надо, чтобы сорвать, прямо к губам ветка одна тянется, другая… Кизил свешивает свои ягоды, вкус – чистый сахар, с другой стороны орешек смотрит, как ребенок  из шапочки - капорчика… И тут же яблоня, яблочки на ней, не иначе райские, краснобокие… А грушка, тоже мелкая, кусать не надо, хвостик только лишь выплюнуть не забывай, а вкус – чистый мёд…
       - Художник вы, Бестужев, чистый художник! – оценил речь Бестужева генерал. – Умеете!.. Ох, умеете!..
       - Я не сказал главного, генерал, - заявил Бестужев. – Вы видели ведь растущий   виноград?  - спросил он. – Грузин или армянин спину гнёт на жутком солнце,  выращивает его. Мотыжит, поливает, старается… А здесь, представляете, … генерал, здесь этот самый виноград растет прямо в лесу, плетётся по высоким деревьям… Только что и надо, что сорвать!.. Если бы мы ещё два дня тут бы постояли, я бы накормил весь отряд, не только полковников и генералов, но и солдат, этой редкой ягодой или фруктой…
      - Спасибо за красивую картинку, - сказал генерал. – За мечты… А что вы, милейший, думаете об этих местах? В плане, допустим, укрепления?..
      - Знаете, … генерал, я совсем недавно был, как вы знаете, в Якутске, - начал издалека Бестужев. – Скажу вам, не лучшее для жизни место. Но ведь живут, есть общество. Я, правда, с ним не дружил, может, не успел, может, не смог – статус у меня, сами знаете, не очень был… Но – живут. А тут – вот пример, Ивановка, вы знаете… «Джигиты» говорили мне: гиблое место, грязь – в пору утонуть.
      - Да, это, действительно, так, - согласился генерал. – И что, уже никаких и надежд?      
      -Я не о надеждах, я – о прошлом, - остановил Бестужев генерала. – Я ведь лишь просто подумал, что там, в Ивановке, когда её ещё и не было, цвела же степь, шумел лес, плескалась рыба…
      - К чему это ты, милейший? – остановил его генерал.
      - Я к тому, что станет, когда и здесь, в райском, как вы видите, месте, тоже вырастет укрепление, появятся люди… Не будет и здесь грязь, топь?
      - Я не пойму, к чему ты? – продолжал удивляться генерал. – К чему?..
      -А всё к тому, батенька вы мой, генерал, - сказал как-то раздельно, с ударением Бестужев, - что здесь – и в Абинском укреплении, и в Ивановке, я бы даже сказал, и в Екатеринодаре, - ещё не живут, а только служат. А так-то, места петербургские, до того, как стал строиться  город, были ещё хуже и страшней Ивановки. А сейчас?.. Я наблюдательный человек, видно, у меня привычка такая, я ведь видел, как все мы смотрели вокруг, когда сюда лишь пришли, утром – особенно, когда речка вдруг раздвоилась… И я вижу: ведь каждому захотелось в этом месте поселиться и жить!.. Жить, а не воевать!.. Отсюда вывод для вас, командиров: чтобы здесь жить, надо бы перестать вам воевать. Черкес – не папуас: он людей не ест! Убивает, это да, может в плен взять, в яму посадить, рабом сделать. А мы, разве мы мало их «положили» – и своих, и чужих, это мы можем…
       - Ну, Петербург сколько лет строился? – удивился генерал.
       - А учиться мы когда-нибудь будем, генерал? – вдруг спросил Бестужев. – Не надо здесь Петербург строить, вон Екатеринодар уже есть…Торжок там какой - ни то, не больше, но, чтобы в нём было не только укрепление, оно, нам,  кстати, тоже не помешает – служить-то где-то же надо! – но так, чтобы рядом с военными были и, как говорят, и «штатские», миряне, чтобы тут вот торговля  была, банк, почта, лекарня… Мыслимое дело, два месяца мы без почты! А ведь писем не только я или солдаты не получают, но и капитаны, полковники, вы сам,  генерал, сидите без почты… Чтобы и горцы могли бы приехать – что-то там продать, купить, обменять… Кстати, вы ведь знаете, такая жизнь здесь когда-то уже была… Неужели те люди были глупее нас?.. Не поверю!.. Чтобы было где, наконец, собраться на праздник, повеселиться, выпить, потанцевать… - Бестужев замолчал, не иначе, устал он от такой длинной речи, усмехнулся и неожиданно закончил:
      - Только вот царского села строить не надо, Петербурга и Москвы для них хватит.
      - Интересно ты говоришь, милейший! – искренне сказал генерал. – Очень интересно!..
      - А что? – как бы спросил Бестужев. – Торжок, как город, можно и за год-два построить… В Сибири  таких, сколько хочешь. Вы воду в реке пили? Мои «джигиты» говорят, что природа так устроена – горы кругом! – что хоть в одной речке здесь, выражаясь по-учёному, вода не простая, а витаминизирована , т.е. она лечебная… Климат, богатая природа, целебная вода – это же санаторий! А если ещё и дорога!.. Кстати, генерал, когда вы мне сказали, что я вам нужен как горный инженер, дороги строить, я, было, бога возблагодарил: думал, что  мы будем настоящую дорогу строить  - год, два, а то и три-пять… А мы за три-четыре дня от Абинского укрепления до земли шапсугов добежали и далее готовы… А дорога нужна такая, чтобы экипажи ездили, потом то, что люди изобретут! А спилить два-три дерева, выположить  берег, это разве дорога?.. Я хотел бы видеть здесь и парки, и заповедники – говорят, здесь медведи бывают?.. А ещё, говорят горцы, здесь где-то озеро есть, я спрашивал: какое, красивое? Говорят: да глаз не оторвать! Обещали показать… Когда? Если мы всё бегом, бегом?.. И -  наконец! Море, к которому нет дороги! Это же нонсенс! Чепуха, генерал… Так же не бывает!.. А море-то! Теплое, возле гор!.. А в горах тех целебные травы… Лечиться надо здесь, а не воевать, … генерал!.. Нет, здесь всё будет прекрасно! Живите долго, генерал!.. Советую…
      - Твои бы слова, - сказал генерал, – да богу в ухо!..
      - Лучше бы – царю, … генерал, - тихо сказал Бестужев.
      На следующее утро отряд, свернув бивак и очистив поляну, уходил себе дальше, держа справа вдали самую высокую гору. Почему-то так странно получилось, что весь отряд, прежде чем  двинуться через очень широкую и неглубокую, как проверили «джигиты», реку, то ли прощаясь, то ли просто расставаясь на некоторое время с удивительным, как бы даже вроде бы и родным, и райским местом, на какой-то миг, момент, замерли, встали, не двигаясь. «Джигиты», уже перешедшие реку и подошедшие уже было к лесу, остановившись, увидели и оценили этот миг, как один из приятных и даже немного тревожных, словно бы люди не хотели это место покидать… Кто о чём и как думал, и думал ли вообще, неизвестно. Но видно было, что уходить не хотелось. Ни рядовым, ни, как решил «джигит» Бестужев, даже самому генералу…
      Наконец, отряд тронулся. Покатились повозки и карета генерала, робко вошли  первые лошади, лихо шагнули – от чего многие ойкнули, видно, вода была неожиданно холодной! – пешие солдаты, чуть позже, гурьбой ухнул в воду, правда, в неглубокую, скот. Дно реки было галечное, по ней было легко идти, многие солдаты шли, держась за повозку – и не понять, то ли солдаты помогали повозке, то ли повозка придавала им уверенность при ходьбе по воде…
      Поглядев на начало переправы, «джигиты», как всегда парами: Языков и Бестужев скрылись в роще правее старой дороги, Безобразов и Долгорукий – влево от дороги, ближе к недалёкой горе за рекой.
      В лесу было по-прежнему тихо, пахло прелью и грибами, в воздухе стоял гул пчёл, «пасущихся» вокруг созревшей лесной «фрукты»…
      Примерно через версту, может быть, больше или, напротив, меньше, весь отряд встал. Закончилась широкая и длинная, что было даже всем так интереснее, - повозки легко шли по густой и высокой траве, где в два-три ряда, а где так и прямо чуть ли и не фронтом, - вдруг все были вынуждены вытянуться в одну вереницу, прямо в затылок друг другу.
      Отряд стоял. Когда «джигиты» Языков и Бестужев подъехали к узости, офицеры совещались, что делать, чтобы расширить дорогу. Было пока два предложения: проложить дорогу по низине, срубив десятка три деревьев, левее старой, или взорвать скалу, надвинувшуюся справа…
       - А что бы сделали вы, Александр Александрович? – обратился генерал к Бестужеву. – Обращаюсь как к горному инженеру… Что нам наука наша советует?
      - Срубить деревья просто, быстро и легко, - ответил Бестужев, помня о вчерашнем разговоре с генералом. – Мы выигрываем в оперативности. Но мы проигрываем в будущем. Рядом горная река. Она капризная: она в считанные часы поднимется и затопит дорогу. Взрыв – дело быстрое, подготовка долгая. Нужно пробить несколько шурфов. Зато эта, что мы пробурим, дорога будет надолго, может быть, даже на века… И будет годна в любую погоду… Я бы поступил так, как предлагает господин капитан. Проспект делать не надо, чай, тут не Санкт-Петербург. А троп в лесу много – и пеших, и конных.
       Капитан сапёров, который был за взрыв с самого начала, подбодрённый Бестужевым, с энтузиазмом принялся со своей командой готовить взрывы.    Отряд, выставив пешую охрану, расположился на отдых, солдаты стали готовить инструмент для работы на будущей дороге. «Джигиты» сразу вновь отправились в поиск, поближе к тем горам, что желтели вдали, и к тем еле заметным тропам, что увидели при первом прочёсе. И это оказалось, как ни странно, нелишним.
       Когда примерно через час, может, чуть больше, прогремели первые ещё взрывы у скалы, на тропах появились горцы. «Джигиты» Языков и Бестужев сразу спешились, залегли, стали громко переговариваться между собой, так они двоих остановили, как говорят, голосами: горцы, услышав русских и поняв, что их несколько, а взрывов больше нет, ушли; других, более чем настырных, а, может быть, просто нахальных, голоса «джигитов» не убедили уйти – им пришлось сделать два выстрела в их сторону, уже не говорить, а покричать о том, что там, где идут взрывы, быть опасно.
       Вскоре на тропах затихло. Но было не ясно, ушли горцы или затаились.
       Когда прогремели, как сказал Бестужев, все взрывы, «джигиты» быстро поскакали к скале – с генералом была договоренность: когда Бестужеву, как горному инженеру, надо быть на дороге, в цепь лягут пешие солдаты. Цепь встретилась «джигитам». Солдаты были от взрывов в восторге. «Там сапёры, - говорили они «джигитам», - целую гору напрочь снесли! Как и не было!..»
       «Вся» гора, конечно, стояла на месте, как и раньше – солдаты явно, как говорили тогда , «перебачили», преувеличили силу взрывов, но была гора с одной стороны, от речки, как бы укушенная крупным зверем, очень даже крупным – на земле с таким укусом, таким захватом зверя, наверняка, было и не найти. У её бока, того, что был ранен или укушен, копошился, считай, весь отряд – все старались, кто как мог, убрать осыпавшиеся обломки с будущей дороги. Были мобилизованы даже кони. Захватив большие глыбы петлёй, водители повозок, где просто нахлёстывая коней кнутами, а где и сами, помогая им, уволакивали камни с дороги. Одни камни солдаты просто лишь стаскивали с дороги, другие сталкивали вниз.
        К позднему полудню вся терраса – она стала почти вдвое шире, - была очищена от камней, и получилась дорога, по которой очень свободно могли проехать две повозки рядом.
        Собрав, чтоб ничего не забыть, запрягши повозки, отряд продолжил свой путь. Когда следы взрывов были с дороги убраны, и отряд двинулся в поход, «джигиты» вновь поскакали в лес, меняя пешую цепь. Когда они уже проехали версты две, по дальней тропе – хорошо, что лес уже почти весь был обезлиственный, голый: в нём видно далеко и хорошо, - увидели целую группу горцев, спешащих, как ни странно, не к ним, не к отряду, а  мимо, к месту бывших взрывов…
        Ещё в двух или даже трёх местах дорогу пришлось «достраивать» - на этот раз уже по - скорому, при помощи рубки леса.
        Часа через два-три вышли на новую широкую и, главное, очень даже длинную, загибающуюся дальним, еле видимым её концом то ли просто влево, то ли даже на юг, уходящим к поперечным то ли горам, не очень уж и высоким, то ли просто к холмам. Горы, основные, те, мимо которых  только  что шли, лежали рядом, что справа, что слева. Та, главная, самая высокая, что была справа, ушла ещё правее и дальше и там стояла, видимая всеми отовсюду, с виду очень грозная и неприступная, хоть и покрытая почти до самой своей макушки лесом. Помнится, когда «джигиты» отъезжали от неё подальше, их всё время что-то тянуло ещё раз на неё поглядеть…
        - Чем-то притягивает она, - виновато вроде бы сказал Языков, когда в очередной раз оглядывался на далекую макушку, - недобрая, чую я, гора. Тяжёлая…
        - Да, взгляд у неё, действительно,  тяжелый, - согласился Бестужев. – Я бы сказал, свинцовый взгляд у старушки… Любви мало… Жизнь такая… 
       А прямо, вроде бы приближаясь, но пока ещё всё была не очень близко, тянулась целая гряда гор, виднелся даже неизвестный хребет, вершина которого почти на всём протяжении была безлесая, лишь только изредка виднелись рощицы. Слева, за речкой, тоже поднимались горы. Было всё спокойно и тихо. Последние два часа горцы не беспокоили отряд – видимо, их так захватила и очаровала картина после взрывов, что они на время – правда, всего лишь на время! – забыли и об отряде.
        Выбрав побольше поляну, свободную не только от леса, но и кустарника, отряд почти на берегу реки остановился на поздний обед. То ли вчерашний привал – целый день отдыха, да в таком месте, рай, не иначе! – то ли взрывы на дороге, удачное её строительство, то ли какая третья причина была, но что -то же было, что-то случилось, произошло, что как-то и солдат, и офицеров  расслабило… То ли погода была словно по заказу – октябрь, а такая теплынь, прямо хоть раздевайся и загорай, задубливай свою кожу под солдатским под ранцем, то ли успешное дело – нет, но дорога ведь получалась загляденье: сухая, каменистая, говорят, по такой при любой непогоде проехать  будет одно удовольствие, то ли горцы, даже несмотря на взрывы – а их было много, даже, наверное, животные подались подальше, - не смотря на хорошую погоду, горцы впервые не беспокоили их в этот день, кто скажет, почему? Может, сапёры страху нагнали на шапсугов, так, что попрятались они по саклям, что для местных не похоже, а, может, на уборке все – погода-то скоро, надо думать, вот-вот испортится, пойдут дожди…
        Что-то всё складывалось до того хорошо для отряда Вельяминова, что просто никто никуда не спешил, не торопился. Хотелось посидеть, лучше – если в тени палатки или под одним из деревьев, что росли почти рядом со стоянкой, полюбоваться видными издалека, просто удивительно очень доброжелательными горами, каждую из которых даже хотелось погладить хоть издали, подумать…
         Лагерь отдыхал. Может быть, все вдруг как бы почувствовали, что скоро их походу конец; назад, говорят, всегда путь короче. Да и легче же, это естественно.
         Как-то так получилось, что никто и не обратил особого внимания на огромную тёмную, просто чёрную тучу, тяжело плывущую из-за безлесья хребта, с моря на горы, на долину, где расположился лагерь.       
         Первыми забеспокоились кони. Они коротко заржали, рванулись вовсю у коновязи, ударили копытом. Забеспокоился скот во временном загоне. Последними, как говорят, посмотрели вокруг себя, и то далеко не все, люди.
         И они увидели… Вдруг туча, переваливши уже вся через хребет, как бы закрыла не только солнце, но и весь белый свет. Он буквально вдруг сразу потемнел… Было странное состояние – днём наступала, а потом и наступила ночь. И тут вдруг небо треснуло и загрохотало так, что хоть лезь в чью-либо нору!.. Небо рвали молнии с грохотом грома и треском, с каким рвут ткань, их зигзаги полосовали небо порой до белого каления и рвали тучу… Грохот был такой, что казалось, каждая молния бьёт по земле и вот сейчас же обязательно ударит то ли в костер с супом, то ли в одну из палаток, то ли в любую повозку, то ли… Мысли метались и разбегались…
        Когда прошла оторопь, когда солдаты, а то и офицеры перестали истово креститься, раздались команды, солдат стали строить в роты…
        Но из этого ничего не вышло… Не успела закончить свою работу, как говорят, небесная артиллерия, вернее, она просто ушла в сторону, как хлынул дождь!.. Он начался внезапно, и, как всем показалось, он не пришёл издалека, из-под воль, а прямо вот – рукой дотянешься, видно же, как он стеной идёт прямо на людей. Такой, про который нельзя было сказать, что он как из ведра  Никто не заметил того момента, когда он попал в дождь, все сразу поняли, что они промокли до нитки. Со всех текло. И что уж совсем невероятно, под ногами было не просто мокро – под ними бежало… Бежали ручьи – и откуда они только взялись…
         Первыми, как говорят, спохватились «джигиты». Может  быть, потому, что они только-только закончили очередной «прочёс», были ещё на своих конях…. Бестужев даже не увидел, как стал мокрым до нитки, он просто почувствовал это, понял, что на него будто бы вылили вагон воды. Понял он и другое: они-то лагерем стоят у речки, сейчас вся вода, обрушившаяся на долину, будет в реке, а всё, что в долине – тоже там…
          Он рванулся прямо на коне к палатке генерала; вскачь, едва не налетая на бегущих куда-то солдат…
         - Генерал! – закричал Бестужев. – Немедленно всему отряду, всем, до единого, – к лесу, на высотку!.. Иначе мы будем ловить солдат, скот и своё имущество не здесь, а в том месте, откуда уехали, если не в укреплении!.. Сейчас вода поднимется на метр, если не больше!..   
         - Командуйте, Александр Александрович, прошу вас! – сказал негромко дрогнувшим голосом Вельяминов; для него гроза и дождь тоже ведь стали неожиданностью.
         - Слушаюсь!-  гаркнул Бестужев и крутнулся на коне. Рядом с ним были «джигиты»: Языков, Безобразов, Долгорукий. – Каждый отвечает, - сказал Бестужев. – Один к скоту, двое – к повозкам и пушкам… Ротные! – закричал Бестужев, - котлы к лесу, палатки – собрать! Ничего не оставлять! Солдаты! Всё подобрать! Иначе сейчас вода унесёт! Ружья не забудьте!.. Сейчас будет потоп…
          Эвакуация шла быстро и, можно сказать, организованно. Костровые уже несли котлы ближе к лесу, снимали палатки; хорошо, что повозочные и все пушкари не выпрягли лошадей, поэтому весь подвижный состав был убран к лесу довольно быстро. Где-то через пять - семь минут весь отряд жался у кромки леса. А многие так уже обживали и лес… Вид у всех солдат был, как у утопленников, с них текло…
           Бестужев ещё раз-другой крутнулся на коне и отпустил удила, потом огляделся вокруг. «Джигиты» все съехались, мокрые, они улыбались друг другу, жали руки и друг другу, и все – Бестужеву.
           Появилась возможность взглянуть на следы грозы. Скот жался к лесу, повозки и пушки были на месте, кое-кто даже привязал лошадей и повозки к деревьям, костровые разжигали огонь на новом месте – обед ведь гроза не отменила… Туча медленно уходила на северо-восток. Река уже вышла из берегов, бывшие костры погасли, покрытые водой. Со всех пригорков, бурля, бежали ручьи, а из леса, мимо солдат и офицеров – так и целые речки…
           Ротные командиры произвели подсчёт людей, имущества общего и личного; утонувших не было, оружие у всех в наличии, один солдат не нашёл свой рюкзак. Посетовали все вместе о пропаже…
          Скоро костры горели вовсю – поздний обед неожиданно становился ранним ужином. «Джигиты» уехали в очередной «прочёс». Все солдаты заготавливали мокрый сушняк – генерал приказал, чтобы костры горели всю ночь: надо было и одежду сушить, и самим греться.
          Генерал был недоволен собой: вместо того, чтобы перейти реку – а её отряду надо было перейти сразу, - он согласился на привал на этом берегу. А теперь наводнение делает переход пока невозможным. Ночёвка будет здесь. А это – задержка, это плохо. Он понимал, что даже перейдя через речку, всё равно отряд не избежал бы грозы… Но был бы на той стороне!.. А тут ещё это наводнение, эвакуация, как говорит Бестужев… И у генерала стало вдруг портиться настроение. Потом он почувствовал даже легкое недомогание…
         Показалось солнце. Снова настал, каким он был и раньше, светлый день
         «Джигиты», возвращаясь с «прочёса» видели, как что рядом с лагерем, что за три версты от него – всюду вода ручейками бежала в речку, но это не всё – во многих местах она уже бежала чуть ли не в овраге, а буквально за час-другой до этого – ну, в предыдущий «прочёс», не дальше, - его даже и признака здесь не было!..
         Когда спешились, вдруг разговорились. Раньше как будто такого и не было, что это вдруг? Темой разговора стало, как это ни странно, поведение Бестужева во время грозы.
         -Как здорово ты, Александр Александрович разобрался, что надо делать в условиях грозы? – спросил Языков. – Я бы так не смог… Откуда такие у тебя знания?..
         -Ну, вот вы сегодня увидели грозу в Закубанье, теперь знаете, что надо делать? – вопросом ответил Бестужев. – Так и я: побывал, увидел, причём, не раз, узнал… Тут главное помнить: на Кавказе реки за час поднимаются на метр и выше…
         - Ну не скажи, - заметил Долгорукий. – Тут главное, как я понимаю: не зевнуть. Через 15 минут ведь все мы бы поплыли…
         - Это точно! – сказал, заканчивая разговор, словно говоря: да сколько же можно, об одном и том же, Бестужев. – Самое страшное было бы, если бы поплыли люди. Лови потом их! Практически не выживают…
         - Ты знаешь, Александр Александрович, я сначала не верил, что ты мог один вывести Московский полк на Сенатскую? - сказал, совсем закрывая эту тему, Безобразов. – Думал, там была целая команда. Но, увидев, как это ты нынче организовал спасение отряда, верю, что так и было!.. Ни один стул не уплыл, не говоря уже о людях, это надо уметь… Можешь! Это я тебе говорю!
         Кто знает, что бы ещё рассказали «джигиты», оценивая поступок в грозу Бестужева, но их разговор прервал посыльный от генерала, со ставшим уже традиционным: «Генерал приглашает…»
         Уходя, Бестужев сам закончил разговор.
         - А в отношении полка ты прав, Сергей Дмитриевич, - сказал он. – Там у меня была команда. Московский полк вывел на площадь мой родной брат Николай. А брат Михаил вывел морской экипаж – около 1000 человек. У меня была команда. Мне рассказали резюме двора: «Виной всему были Бестужевы…» Но за мной числилась главная вина. Мне было «присуждено» повешение… Так что со мной будьте поосторожнее… - добавил он.
         Генерал Вельяминов выглядел неважно: он был в халате, голова его перевязана.
         - … генерал, вы больны? – спросил Бестужев и тут же добавил. – Может быть, сегодня не будем беседовать?..
         - Нет, нет, любезный Александр Александрович, не будем нарушать график, - сказал генерал. – Тем более, что именно благодаря вам у нас нынче всё благополучно. Но я, вы правы, чувствую себя неважно… Это, наверное, потому, что ждёшь одного удара, от горцев, а тут тебе, удар, пожалуйста, от бога!.. Такой неожиданный удар!.. Хорошо, что вы не растерялись!.. Молодец!..
        - Извините меня, что я так к вам подъехал, - сказал, наклонив голову, Бестужев, - на коне, считай, на скаку?.. Мои извинения!..
        - Пустое, Александр Александрович, пустое!.. – поспешил успокоить Бестужева генерал. – У меня интерес: откуда  это знание?..
        - … генерал, это же картина кавказской жизни; каждый дождь здесь начинается, когда ты его не ждёшь, и каждая речка сразу поднимается на метр, не менее. Просто это всегда происходит без генералов, извините, … генерал!.. Это хорошо знают ротные командиры. У генералов, я уж прошу прощения, другой масштаб и прав, и действий.
        - Ты прав, любезнейший Александр Александрович,  - сказал, кривясь, видимо, от боли, генерал Вельяминов. – Я, по правде, даже растерялся, когда всё это повалило с неба…Но ты, как это получилось, что ты раньше других  обо всем догадался?..
        - А я не догадался, я – знал!.. И что делать, и как, и кому! – сразу же ответил Бестужев. – Это – практика, жизнь, в конце концов… - он замялся… - Кстати, я должен был об укрытии закричать ещё раньше, как мы только подъехали, но я, признаюсь, зевнул… А потом был просто поражён: вы все стояли, как очарованные, в воде… Знаете, про таких говорят: он как в воду опущенный…
       Генерал, видимо, превозмогая боль, слабо улыбнулся. Скорее всего, он оценил сравнение Бестужева, Может быть, представил на миг, как это всё выглядело… И помолчал, улыбаясь…
       - Я понимаю, служба даёт практику, привычку, - заговорил после минуты молчания генерал. – Но ты ведь четыре года был в Якутске, где, как говорят, никакой практики. Ты же говорил, что там ты даже в общество не был вхож. Чем ты там занимался?..
       - Там у меня тоже была обязанность, - сказал, с трудом, видимо, всё это  вспоминая, Бестужев. – Там была шахта Шергина. Это обычный такой вот деревянный сруб. Как у колодца в деревнях, видели?..
        - Приходилось, а как же? – удивился Вельяминов.
        -Только за тем срубом, что был на шахте в Якутске, - сказал уже более уверенно Бестужев, - колодца не было. Вернее, надо сказать, он был, но без воды. Была глубокая скважина вглубь вечной мерзлоты. Вот я в этой самой скважине и замерял температуру – на разных глубинах. Регулярно. Дело это монотонное, каждый день одно и то же, скажу я вам, неприятное, связанное, в том числе и с опасностью. У меня говорят, получалось… Не жаловались…
       Бестужев умолк. Крутнул головой, как бы отгоняя воспоминания.
       -Что, Александр Александрович? – спросил Вельяминов. – Что-то ещё вспомнили?...
       - Вспомнил, как в боевые условия попал! – усмехнулся Бестужев.
       - И как же? – поторопился спросить генерал. – Если не секрет?..
       - Сразу из Ставрополя я попал в Тифлис, а оттуда прямиком – сразу же на турецкий фронт, под город Байбурт. Полк идёт на штурм. И я – в первых рядах. С ружьём, в солдатской шинели… Я, помню, до того был утомлён, что чуть, как солдаты говорят, «не дал дуба…»
        - Это как? – вроде бы даже испугался генерал. – Как это?..
        - Думал, сердце остановится… - пояснил Бестужев. – Жара прямо-таки  невыносимая – это же ведь после Якутска! Амуниция, а главное – всё время карабкаемся по горной тропе, а то и без неё, со скалы на скалу… Ничего, я выжил…
        - Вижу-вижу, - сказал генерал. – Любезнейший вы мой друг, Александр Александрович, сегодня и события были необычные, и я, видно, неспособен делать анализ… Я вот думаю: сколько мы уже вместе, и дело у нас общее и непростое  А я вот о вас, по существу, и не знаю ничего. О вашей жизни, о вас… Всё как -то недосуг спросить… Только и знаю, что вы вывели полк – полк! – против царя… Расскажите о себе, не посчитайте за труд…
        Бестужев, до того бойко рассказывающий и о том, как он служил в том же Якутске или наступал в Турции, вдруг задумался.
        - Даже и не знаю, что вам рассказать, … генерал? – сказал Бестужев как-то странно и взволнованно. – Право, не знаю…
        Лицо его как-то сразу изменилось, вроде бы даже помолодело, что ли, посвежело, даже  как бы зарумянилось…
        - Родился я в 1797 году в Петербурге… Воспитывался в большой семье, - начал он как-то даже казённо. – Нас восемь детей, пятеро – ребята, а трое – девочки, сёстры наши. Нам, ребятам, априори было намечено: всем идти  в военные люди. Правда, выбор был полный наш: я выбрал горный корпус… Родители хотели и сделали всё для того, чтобы мы знали и любили родную литературу – библиотека в доме была огромная! – умели рисовать, могли бы сами музицировать… Я больше любил танцевать… 
        И он начал рассказывать о своём детстве, юности, о том, как он любил лошадей и любил рисовать, как он подолгу засиживался в библиотеке, как однажды был в плаванье по Балтике – чуть даже не стал гардемарином, но потом пошёл всё же в горный корпус, но и его не окончил – удрал в лейб-драгунский полк…
        Слов Бестужева не слышно, мы видим только его выражение, мимику – а рассказ, ироничный, порой даже злой, остроумный, надо думать, слышал только генерал Вельяминов… О том, как он, сын и внук царского вельможи, рослый и сильный, веселый парень, был главарём всех удальцов на ближних дачах Крестовского острова. Как ценил и в себе, и в других открытость, смелость, благородство, умение прийти на помощь, готовность к подвигу, к самопожертвованию.
         Мелькнула лукавая полуулыбка на исхудавшем,  на загорелом, в походе  затвердевшем лице Бестужева…
         - Вот и вся моя жизнь, - сказал он, словно возвращаясь из далеких воспоминаний, порой смешных – «обо мне постоянно говорили: Бестужев слишком много знает слов», - порой ироничных – всё рядом, всё родное, близкое… - форма нравилась… Потом я повзрослел, задумался…
         - Я всё-всё понял, любезнейший мой, - сказал, помолчав, Вельяминов. – Спасибо, дорогой. Трудно тебе будет…
         - Я это знаю, - просто ответил Бестужев. – Мы такие, Бестужевы... Все! Знаете, в Якутске – где, как говорят, Петербург и где Якутск? – я встретил могилу моей не то бабки, не то даже прабабки, Анны Гавриловны, нашей, Бестужевой. Она, оказывается, в середине прошлого века была царицей Елизаветой туда сослана. Я писал родным, спрашивал, кто у Богородицкой церкви похоронен? Мать, помню, ответила: не знаем, жив бы был отец, он бы сказал. Так-то, … генерал…
         - Вот я и говорю: тяжело тебе в жизни жить!.. – горячо и искренне сказал генерал. – Держись!... Я рад, что ты такой и что мы – знакомы… К тому же ты – писатель!..
         Утром отряд двинулся дальше. Произошло это не сразу: вчера, после грозы, повозки не стали разбирать и осматривать – то ли все были уж очень уставшими от пережитого чуть ли не потопа, то ли ещё по какой причине, а сегодня, начав строиться по - ротно, вдруг увидели, что что-то сломано, что-то  очень покорёжено, а что – и вообще никуда не годится. В общем, пока собрались да привели имущество в порядок, прошёл час, не менее. Был, правда, и плюс  - солдат, что вчера не нашёл своего мешка, сегодня нашёл его – в одной из повозок…
         Наконец, ускакали в разведку, в первый «прочёс» «джигиты»; как и всегда – парами: одна по правому берегу речки, другая – по левому. Паре Языков – Бестужев выпало ехать по левому, не переходя речку. «Джигиты», уходя вверх по течению, сразу заметили, что вода в речке – как до грозы, а вот в «воду» река была не просто большой, а «высокой» - ветки, пучки соломы и даже целые стволы валежника, что вчера солдаты приготовили для костров, висели ниже по течению на прибрежных кустах и стволах, сушась довольно высоко от воды, кое-где метра на два, если не более…
         Бестужев даже присвистнул, увидев такое.
         - Представляю, - сказал, увидев следы наводнения, Языков, - как бы мы собирали, а, главное, где, свой скарб?..
         - Скарб что, чёрт ему рад, - сказал Бестужев. – Вот где бы мы нашли, если бы нашли, наших солдатушек?.. Я заметил ещё у аула Абин, где наш генерал купал свое воинство, большинство ведь плавать не умеют.
         - Да нет, я так не сказал бы,  - заметил Языков. – Я же видел их ещё в Ольгинском – плавают. Многие – и хорошо! Просто они, как бы тебе это сказать, скромные. Им главное не поплавать, как нам, например, - я, кстати, видел – ты классный пловец! – им главное – постирать, помыться…
          - Когда тебя несёт, переворачивает и бьет о что попало, - сказал тихо Бестужев, - если ты даже, как ты говоришь, отличный пловец, ты забываешь об этом. Поверь бывалому человеку, ты тогда думаешь об одном: только бы хоть за что уцепиться… Больше ни о чём!..
         - И откуда ты так здорово, как это говорят, ты ориентируешься? – даже остановив коня, спросил Языков.
         - Однажды попал в такой дождь… - не сразу сказал негромко и хрипло Бестужев. – Видел, как люди тонули… Сам тонул… На век запомнил…
         Они ехали берегом речки. Она, уже невысокая, грохотала рядом.
         Лес был прохладным, вымытым, то и дело на пути «джигитов» были или ручейки, или следы ручьёв, а то и ещё плывущие овраги. Некоторые из них приходилось объезжать, забирая вправо, гористей… С веток летел невысохший со вчерашнего дня дождь. Он приятно холодил лицо, руки, некоторое время поблескивал на коже сапога и рукоятке кинжала…
         Потом река утихла – просто ушла в сторону. Лес начал подниматься в гору, дорога, на которую вскоре выехали все четверо «джигитов», - тоже.
         «Джигиты» остановились, прислушались. В лесу и на дороге, и, как это говорят, в ближних горах, было тихо. Обменялись мнениями, вывели общее: обе пары не видели не только горцев, но даже и их следов. А следы бы были видны, если бы их оставили – земля после вчерашнего дождя всё ещё сырая. «Что мы имеем? – думают «джигиты». – То ли горцы ещё не покинули свои сакли?.. Может быть, они надеются, что отряд погиб во время грозы?.. Или они узнали новый метод скрываться?..» Думают… Не верится «джигитам» ни одна из причин их отсутствия, и это настораживает. «Так не может быть!.. - бьется в головах мысль. – Тут что-то не так…»
          Кони тоже чувствуют, что что-то не так, мнутся, мечутся то вправо, то влево, перебирают стройными ногами.
          Бестужев, думая о горцах, смотрит на дорогу и видит, что она  его даже больше беспокоит, чем горцы. Она его просто не радует, хотя, как он хорошо понимает, отсутствие горцев, вернее, неопределённость с ними, его не радует тоже. Но дорога постоянно на глазах!.. И видеть, как почти по всей её длине кусты подступили так близко друг к другу – а растут-то по разную сторону дороги! – словно собрались стать над дорогой крышей. Кое-где в эту игру готовы играть и целые деревья!..
          - Что будем делать? – спрашивает Бестужев.
          - Рубить! – коротко говорит Безобразов, как старший в группе и тут же добавляет. – Мы – в дозоре, а ты, Александр Александрович, мигом – к нему,  самому генералу. Ты же горный инженер!..
          Когда Бестужев прискакал к отряду Вельяминова, тот инструктировал капитана-сапёра, как, по его, генерала, разумению стоит расширять дорогу.
          - Отлично, что ты приехал, господин горный инженер! – воскликнул генерал. – А то я тут уже самостоятельно командую… Итак, что делать?
          После короткого разговора с Бестужевым генерал в восторге: Бестужев вырубку края, где надо, леса и всюду – подроста и кустарника обосновал, избежав слов «опасность», «засада горцев» и т.д., употребив другие причины: необходимость проветривать дорогу в лесу после вчерашней  грозы – для лучшего прохождения обоза и всего отряда.
          Когда Бестужев изложил причины столь обильной рубки, капитан только крякнул и подкрутил ус, а генерал рассмеялся.
           - Нет, - сказал, отсмеявшись, Вельяминов, - но вы дипломат, мой любезный Александр Александрович!.. Вы чистый Грибоедов!.. Вас нужно брать на встречу с горцами… Кстати, и как там у вас с горцами?..
           - Пока не встречались! – ответил Бестужев и ускакал.
           Вместе с ним по дороге вперёд ушли две повозки и большая половина роты сапёров. Одна группа получила от Бестужева приказ, где и как ей надо «проветривать» дорогу, а вторая, чтобы засыпать участок дороги, размытый вчерашним дождём.
           Когда Бестужев, распределив сапёров, как сегодня бы сказали, «по рабочим местам», подскакал к «джигитам», они знаками дали ему понять, что надо быть осторожным и внимательно послушать лес. Бестужев тотчас прислушался и уловил то ли дальний, то ли и не очень – за правильный ответ он ни тогда, ни после поручиться не мог, - разговор горцев.
           Жажда боя, схватки, о которой он раньше говорил генералу, погнала его вперёд, увлекая за собой и других «джигитов» В лесу, на дороге, а она была каменистой, сначала слышался топот одного коня. Потом застучали другие копыта, вроде даже и много – это вслед за Бестужевым поскакали Языков, Безобразов, Долгорукий… И все, немного проскакав и свернув за поворот дороги – она шла по горе, как бы обнимая её, – вдруг нежданно остановились…
          Метрах в ста, может быть, в 150- и  от них, впереди, тоже на дороге, стояла группа всадников – человек десять, не меньше…
          «Черкесы!» - подумал с тревогой каждый из «джигитов».
          Черкесы о чём-то оживленно говорили, как вдруг на них из-за леса, как сказали бы сейчас, «выскочили» четверо всадников.
          Мгновение, не больше, обе группы  смотрели друг на друга и группа на группу. Молча, не произнося ни слова. И стоя, не трогая коней.
          Вдруг Бестужев, как первый в группе русских «джигитов», что-то громко выкрикнул. Когда потом его спросили, что он сказал, он никак не мог вспомнить. Ни когда его об этом попросил Безобразов, ни даже уже вечером, когда его об этом почти также спросил Вельяминов…
          Но окрик, видимо, был грозным и жёстким, ибо сразу, в тот же миг, горцы, рванув коней с места, скрылись в лесу, причём, что интересно, - они ускакали в разные стороны, вернее, так: одна часть в одну сторону леса, а другая – в совершенно другую.
          «Джигиты» остались на дороге – никто из них не знал, куда надо было ехать. И – надо ли?..
          «Да, собственно, а куда, - решили «джигиты», - если им дорога была одна, вперёд на Геленджик, а возможный противник, не принимая их вызов, исчез «с поля боя»?..               
          Дальнейшие обязанности после бегства противника – а иначе они этот поступок горцев и назвать не  могли! – «джигиты» распределили примерно так: доклад о встрече с горцами генералу доверили лично Безобразову, все же остальные, втроём, продолжили «прочёс» территории. Причём, перед этим договорились, «чесать», не уходя далеко от дороги; горцы, решили «джигиты», судя по всему, уехали – таков был их аллюр! – далеко и, скорее всего,  надолго. Решили, что Бестужев, кроме того, наряду с «прочёсом», попутно будет обозначать места, где дороге требуется, как бы сказали сегодня, «реконструкция», «ремонт» и просто дорожные работы.
           Рвать угол скалы или просто горы пришлось, слава богу, только раз, в одном месте, где дорога, лепясь к боку горы, была слишком уж узка – двум встречным повозкам не разойтись. В некоторых местах потребовался, как бы сказали сегодня, «лесоповал», а вот вырубка кустарника – так она нужной оказалась на всей дороге, до спуска её в долину, уже по другую сторону хребта. Дорогой, это было видно, пользовались – кое-где были видны следы колёс арбы. И все понимали – и «джигиты», и сапёры, и их командир, что для горцев хороша и такая дорога, а вот генералу – чтобы и солдаты прошли, и пушки с повозками проехали, - нужна иная, просторная, «проветриваемая», как выразился Бестужев. А потому – и пилили, и рубили, а встретилась им скала – рванули…
          Там же, ещё на самом начале спуска, вдруг, как чёрт из табакерки, из какой-то узенькой щели выскочила речка, ухнула с совсем уж невысокого уступа водопадом и побежала рядом с дорогой. И чем дальше от вершины горы уходила дорога, тем чаще солдаты бросали свой взгляд на вроде справа идущую то ли гору, то ли целую цепь их, тянувшихся рядом, то ли  как бы сторожащих идущих и едущих, то ли как бы удерживающих каждого от дурного шага, словно бы говоря: езжай, милый, но не балуй и дурного не бери в голову, видишь, я – то рядом…
          А дурное в голову едущим первыми «джигитам» совсем ничего и не приходило, да и не могло прийти: долина речки то чуть – так что дорога от этого, как об этом говорят, «не страдала, не становилась узкой и совсем уж  непроезжей»  - сужалась, а чаще, куда чаще, так становилась и прямо-таки широкой, а главное, - открытой не только ветрам, но и глазу, слуху. Кусты, понятное дело, обочь дороги были, но и не только продуваемые ветром, но и, считай, что для глаза прозрачными, особенно если это глаз охотника или воина, какими были «джигиты», а вот другие, что - таки случались, так на таком от дороги расстоянии, что, как уж посчитали «джигиты», опасности и не представляли, были далеко за всеми пределами «пистолетного, как это говорил князь Долгорукий, выстрела». И всё-таки несколько деревьев и кустов, по совету Бестужева, сапёры убрали.
           - Во-первых, это след нашей работы, - сказал Бестужев. – А потом, во-вторых, потомки, видя наш шаг, нам спасибо скажут. Им будет меньше работы…
          Отряд медленно – спилить даже одно дерево, особенно если оно почти накрыло дорогу, или срубить пышный куст, готовый укрыть целый десяток горцев, - операция и долгая и трудная, - двигался, как все говорили, прямо в сторону Геленджикского укрепления.
          - А иначе как мы докажем, что мы тут шли и даже дорогу строили, - то и дело  говорил Бестужев Языкову, не отходящему от него ни на шаг.
          Пока в одном месте отряд, как говорят, не встал. Произошло это в тот самый момент, когда и Языков, и Бестужев совершали бросок вправо, к подножью хребта, что уже который час «шёл» рядом.
          Бросок результата не дал, горцев там, судя по всему, и не было – во всяком случае, «джигиты» не обнаружили даже их следов, - а вот когда они вернулись к дороге, удивились увиденному…
          Прежде всего, поведению солдат. В продолжение всего похода они видели отношение солдат к воде. Оно было самым разным. От рабочего, когда люди воды как бы и не замечали, они её словно бы и не чувствовали – так было при строительстве моста, гати через плавневую впадину, - до какого – то мальчишеского, чтобы не сказать просто ребяческого, – когда все люди барахтались, кувыркались, брызгались и вообще вели себя, как дети, причём любимые и вольные: так они вели себя в реке Абин, у аула с таким же точно наименованием, во время купания; опять, словно не замечая воды, – это при обработке берегов на пути от укрепления до «трёх речек», и совсем особого, какого-то испуганно-околдованного, – во время грозы, когда только окрики Бестужева, казалось, и сдвинули людей – что странно, но поведение тогда офицеров и солдат было почти одинаковым, - с места, где застала их гроза, заставили их спасать имущество и, собственно, их самих. Такого же, как «джигиты» видят сейчас, они ещё не знали… Солдаты, побросав повозки и даже ружья, все бежали к воде, бросались в неё и все стремились куда-то в одно место.
           «Уж не ловят ли молодцы рыбу в этой малой реке? – подумал вдруг Бестужев, вспомнив, как он уже полчаса назад пригубил эту воду, сразу же почувствовав жгучий холод речки. –А что, места горные, тут форель может быть!» Но, к его изумлению, никто ничего не ловил, во всяком случае, рыбу поймавшего человека он не видел, как не слышал и радостного вопля. Хотя крики были, вот только их происхождение, как говорят, было пока неясным, хотя и громким, и радостным.
           Подъехав чуть поближе, и Бестужев, и, главное, Языков увидели, к чему спешили, да можно сказать, и просто рвались солдаты. Схватившись руками, они обнимали, не обнимали, а скорее жались все разом… к камню, огромному, то ли сидящему, то ли стоящему, то ли просто лежавшему прямо в русле реки…
           Был он так огромен, что занимал большую часть реки, видимо, от того и разлившуюся как-то не прямо, а полукругом, захватывая и часть дороги. А вернее, конечно, как, разглядев всю эту картину, выяснили «джигиты», это она, дорога, не в силах отойти от камня, жалась к нему, то ли всё стараясь, как и солдаты, прижаться к нему из чувства радости, то ли просто уже не имея сил отойти подальше.
           Камень был не только обширен, но и высок, где-то на два-три метра он, как говорят теперь, «торчал» из воды, спешащей дальше, надо было думать, к морю. А куда же дальше, если это рядом, как думали и понимали «джигиты», знающие ещё с детства курс географии. Правда, как потом они выяснили, путь реки был к морю не близок – рядом высился, как китайская стена, о которой они были наслышаны, хребет, и попасть река в море могла, только или обойдя его весь, или найдя где хотя бы малейшую щель. Скорее всего, именно поэтому вода и стремилась вперёд, обегая камень.
           Солдаты продолжали, барахтаясь в воде, даже не замечая её холода, прижиматься к камню. А он стоял или сидел, скорее всего, и напоминал собою сельского старика – а такой, наверное, у каждого солдата был в его прошлой жизни, - который, наработавшись, присел у дороги и от усталости, и оттого, что все его старые кости, наломанные за долгие годы тяжелой работы, ноют так, что ни встать, ни поиграть с ребятишками… На верхней части камня, что выступала из воды, росли кустарник и даже отдельные деревья, а вниз, прямо в воду, спускались не то водоросли, не то просто какие-то то ли ветки, то ли корневища – они полоскались в воде… И напоминали вроде бы виденные в далёком детстве длинные, нечесаные волосы деревенского старика. Виденье показалось Бестужеву таким ясным и материальным, что он даже услышал или уловил тяжёлое, прерывистое дыхание. Потом что-то отвлекло его от представившейся ему картины. И он ясно услышал, как кто-то рядом сказал:
            - Вот это джигит, так джигит!.. Камень – джигит!.. Такого, братцы мои, с родной земли и не сдвинуть!..
            Бестужев обернулся. Рядом сидел на коне генерал Вельяминов – он только что подъехал, окружённый группой офицеров.
            - Вот это джигит! – продолжил свою мысль генерал. – С таким мы ещё не встречались…
            Солдаты продолжали пытаться обхватывать камень со всех сторон руками. И было не понять, кого видят перед собой российские солдаты: джигита, которого то ли разглядел, то ли угадал генерал, или деревенского доброго старика, вокруг которого всегда вилась стая малышей, которых старик обязательно чем-то угощал, на радость детям, - орехами, грушками или ещё чем, обязательно вкусным, как говорили, «заячьим гостинцем…»
           Почему-то никто не решался сказать, что пора двигаться дальше – то ли радость всех обуяла, то ли долгий поход утомил всех, не понять, - но все как бы разом забыли о том, что они – в горах, где многое, если не всё, вдруг происходит неожиданно и не так, как хотелось бы.
           А солнце, между тем, перевалило за хребет, и в долине стало быстро, чтобы не сказать стремительно, темнеть.
           Тут и ротные, и генерал, и даже «джигиты» всполошились – было пора ехать и идти. Собственно, «джигиты» решили этот вопрос раньше и легче – пока ротные стали кричать «на построение», а повозкам и пушкам – ехать, «джигиты» тронули своих коней и, выбрав каждая пара свой личный маршрут, вмиг разъехались, начав свой «прочёс», то ли забыв оглянуться на камень, теперь уже «камень-джигит», как назвал его Вельяминов, то ли не считая нужным попрощаться с ним. Скорее всего, у каждого была мысль – попрощаемся на обратном пути…               
          В ущелье, хоть оно было и не узкое, и не глубокое - горы что справа, что слева как бы шли в стороне, на приличном расстоянии, заросшие лесом,  начиная с долины, - быстро наступали сумерки. Стоило «джигитам» войти в лес, как уже было почти ничего и не видно, стоило выйти на травянистую тянущуюся вдоль реки поляну, как можно было видеть прощальный привет ушедшего за хребет солнца, в виде ещё светлых вершин гор, что были у них слева. 
           Вроде бы и лес, и равнина, и даже горы что справа, что слева, были тихи и спокойны, нигде не было ничьего следа, вроде ничто пока как бы и не грозило, а было тревожно.
          Но отряд медленно шёл, и о привале разговора не было…
          И вдруг впереди, на уже темнеющей от стоящего справа и слева леса дороге нарисовалась, иначе и не скажешь – только что нигде никого вовсе и не было, и вдруг, на тебе – группа всадников. И уже не «прыскают», как давеча на горной дороге, в стороны – то ли от хитрой задумки, то ли от нежелания встречаться, - нет, стоят, не шелохнутся…
          «Джигиты», а им пришёл черёд съехаться обеим парам, справа и слева, придерживая коней и всматриваясь внимательно уже почти в силуэты людей, решили ехать навстречу.
          Местные, их было человек десять, тоже стали приближаться.
          Съехались, встали, помолчали.
          - Кто такие? – спросил один из местных, как говорят, на ломанном русском языке. – Куда путь-дорожку держите?..
          Бестужев, уже по эти двум фразам понял, что со стороны горцев совсем не было намерения ссориться, и сосредоточил всё своё внимание и чувства на погоде и природе этого незнакомого ему уголка земли. Ущелье, просторное и даже на вид приветливое, дышало каким-то удивительным, непонятным гостеприимством. Несмотря на почти уже зиму, скажем так, на позднюю, уже  очень позднюю осень, стояла удивительно тёплая погода. Несмотря на очень жаркий день, в этом же ущелье, не было в этот совсем уже сумеречный час душно, как ожидалось; воздух был удивительно свеж и, хоть ветра вроде бы и не было, воздух как бы «дышал» - дышать человеку было удивительно легко и приятно. Море было, как об этом знал Бестужев, за хребтом, на даже довольно приличном расстоянии, но оно чувствовалось, людей овевал как бы морской воздух. Это было удивительно. Это манило в раздумье, и было какими-то непонятными  нитями, так или иначе, связано, сопряжено с добрым пока к ним, русским, отношением самих горцев, один из которых, чувствуется, что говорит по-русски хоть и с акцентом, но чётко, значит, зная русский язык не по разговорнику, а со знанием грамматики.
           Это настраивало на хорошее настроение. Хотя горцев было с десяток, а « джигитов» всего четверо, они никакой опасности не чувствовали
           - Мы офицеры отряда генерала Вельяминова, - ответил Безобразов, как старший по званию. – Идём в крепость Геленджик, строим дорогу. А вот вы, люди,  собственно, кто?
           - Мы люди Адыр - бея, старшего в этих местах, - ответил всё тот же горец, - встречаем вас. Мы знаем о вас, готовы показать дорогу, укажем вам место для ночлега. Пока вы у нас, вас никто не тронет – вы наши гости. Мы иногда заезжаем, тоже в гости, в Геленджикское укрепление. Хорошо знаем ихнего коменданта. Чайковский его фамилия…
          - А где же ваш начальник, Адыр - бей? – спросил, выслушав речь горца, Безобразов. – Наш генерал хотел бы с ним встретиться…   
          - Адер - бей  будет завтра, - ответил горец. – Или ночью… Мы сразу передадим пожелание вашего генерала нашему…       
          Безобразов отправил Языкова в отряд, который к тому времени как раз уже вытягивался из-за поворота дороги. Остальные остались ожидать подход отряда. Горцы тоже никуда не спешили. Всадники и не заметили, как скоро они смешались. Завязалась беседа. К удивлению Бестужева, почти все горцы хоть что-то могли произнести по-русски. «Наверное,  сказывается близость Геленджика, - подумал Бестужев. – Видишь, они знают даже фамилию коменданта. Спасибо, буду и я знать…»
          Собственно аул Адыр – бея располагался на притоке речки, которая пришла с отрядом с гор. Он представлял собой вытянутую в ряд цепочку саклей, скрытых в густых зарослях больших деревьев с крупными листьями. В той стороне дымились костры, кое-где в саклях горел свет – скорее всего, лучина или свеча либо просто каганец, мычал и блеял скот. Людских голосов слышно не было, какого-либо движения тоже не было заметно.
          Ротным место для ночлега отряда – а оно было на берегу реки ниже по течению, просторным и без сюрпризов – в виде густых кустов или леса рядом прямо. На другой стороне речки, почти рядом поднималась в небо тёмная гора, уходящая в небо.
          Генерал Вельяминов, видимо, ценя открытое гостеприимство горцев, сопровождаемый «джигитами» и двумя горцами помоложе, пошёл «в гости» к местным аксакалам. Визит был коротким. Разговор чисто протокольно – дипломатическим, со словами благодарности за тёплый приём и, как говорят, за гостеприимство.
           Когда «джигиты», возвратясь со встречи, уже укладывались спать, думая и разговаривая о том, каким он будет, этот последний переход к морю, пришёл посланец от генерала.
           Лагерь затихал. Кто пил чай, кто курил на ночь трубку, кто просто отдыхал. Это было понятно: путь был длинным, всё время по горной дороге, к тому же отряд припозднился.
           - Ну, как вам, Александр Александрович, моя дорога? – почти сразу же  спросил Бестужева Вельяминов, стоило ему войти в палатку генерала.
           - Дорога просто прелесть, … генерал, - сказал, даже не моргнув глазом Бестужев. – Её даже моя реконструкция не ухудшила…
           - Умно сказано, умно, - похвалил Вельяминов. – Ценю!
           - А место, что нам так любезно предложили аборигены – это же чистое сокровище! – воскликнул Бестужев. – Если в ближайшее будущее здесь не будет открыт региональный центр отдыха и поправки здоровья, я, честно, совершенно отказываюсь понимать потомков!.. Вот где Пятигорск, там вода минеральная всему голова… А здесь?.. Здесь, я бы так сказал, всему голова минеральный, в смысле целебный, воздух – вот ценность!..
           - Не понял?.. – удивился генерал.
           - А давайте, генерал, выйдем на минутку из палатки, - предложил ему Бестужев.
          - Ну, а почему бы и не выйти? – сказал генерал и первым шагнул вон.
          - Чуете особенность воздуха? – спросил Бестужев. – До моря же верст пятьдесят, не меньше – оно за хребтом, за горами, туда идти да идти, а он, воздух, - вот он!.. Вдохните его, генерал!.. Чувствуете его запах,  его аромат, его мягкость и терпкость, его особенность?.. Мы верст пятьдесят идём рядом с морем, нас отделяет только хребет, и ничего более, но он, воздух, вот такой,  только здесь!..
          - Да вы поэт, Александр Александрович! – только и мог воскликнуть Вельяминов, возвращаясь в палатку.
          - А за дорогу, - сказал, входя вслед за генералом, Бестужев, - я так уж считаю, Алексей Александрович, нам наши потомки не раз спасибо скажут. Дорога, я полагаю, ну, основная, будет вдоль моря – так это везде делается! – а наша, вернее, ваша, генерал, будет вроде бы запасной, тайной – но какой же нужной и надёжной, вы даже не представляете!..
          - А что говорит ваш философский и дипломатический ум о горцах? – спросил генерал.
          - Опять-таки близость моря, - сказал Бестужев. – Оно – рядом. Горцы Абина, «трех речек» и здешние – это разные люди… У здешних, я бы вот так сказал, в крови чувствуется прошлое, память о нём… Здесь когда-то были люди Средиземного моря, греки, турки, генуэзцы… Помнятся им  торговля, расцвет цивилизации, языки… Они все хоть чуть, но знают по-русски… Вы думаете, это для того, чтобы говорить с нами?.. Нет, это привычка. У этих… А у горцев Абина – только злоба к людям с Севера, то есть к нам… Война, если она будет – а она уже идёт, что скрывать? – будет ожесточенной…
          - Думаете? – спросил генерал. – А как вы расцениваете, Александр Александрович, отсутствие стычки днём, когда горцы, увидев нас, ускакали, не приняв боя?.. Мирное настроение, гостеприимство этого дня?.. Ч то это?
          - Мы, генерал, для них тест. Материал для опыта, - сказал Бестужев. – К нам присматриваются, к нашему поведению, поступкам… Смотрят, как мы себя поведём в том или ином случае?.. Для них пока нет команды задирать нас. Но где-то в верхах зреет мысль. Какая, вот в чём вопрос?..  Видите, местный бай Адыр – бей где-то на совете… На каком-таком совете?  Старший на «трёх речках», помните, вы говорили: он не из простых, он из рода шапсугов – тоже отсутствовал, когда мы уходили… О чём совет?..
         - Да, действительно, о чём совет? – спросил, но вот кого, неизвестно, скорее, прежде всего самого себя, Вельяминов.
         - … генерал, - вдруг, не отвечая на вопрос – а что же на него сказать? -  начал быстро говорить Бестужев. – Я офицер, извините, был, и я привык думать в рамках полка. В бою есть такое время, когда даже не  высокого звания офицер может изменить, выражаясь по-военному, диспозицию, верно? Если он произведёт – слово это совсем и не военное, ну да ладно, - предвосхищение боя!.. Я понятно объясняю?.. Вот вы собираетесь в атаку, через пять минут поднимете солдат… А я, ваш противник, за пять минут до этого обстреляю вашу часть из артиллерии – у меня отличные, знаете ли, артиллеристы. В вашей части мой артогонь наведёт что?..
         - Потери, что же ещё? – сказал Вельяминов. – И беспорядок! Атака уже моя сорвана или почти сорвана…
         - Алексей Александрович, милейший вы мой человек! – воскликнул во весь голос Бестужев. – Вы зимой едете в Петербург, к царю… Убедите же его произвести это предвосхищение!..
         - Не понял? – сказал генерал. – Что произвести?..
         - Англия, Египет и Турция агитируют горцев, сулят им золотые горы в случае победы, - начал издалека Бестужев. – Вы видели, знаете, как все они живут… Они, вольный народ, живут хуже наших крепостных!.. Хотя уже хуже крепостных и некуда… Убедите царя вместо войны начать  мирное проживание… Им нужно не пушки везти, а зерно для продажи, продукты, сельхозмашины… Я видел, чем пашут горцы… Им нужна помощь врачей, учителей, агрономов… Такое вот предвосхищение…   
         - Любезный Александр Александрович! – воскликнул генерал. – Хватит на сегодня… А то я уж и не знаю, до чего мы договоримся с вами. Декабрист вы мой дорогой…
         Хотя вчера беседа у генерала Вельяминова затянулась заполночь, хотя, возвратясь в свою палатку, Бестужев ещё долго сидел возле, потягивая трубку табаку и наслаждаясь чудным воздухом и даже иногда якобы слыша шум моря, которого, как это понимал писатель А. Марлинский, услышать из-за хребта было нельзя – если бы был шторм, тогда, может быть, что-то и донеслось бы, - хотя думы разные в ночь просто и одолевали его, сегодня утром он встал, когда солнце ещё только-только осветило верхушку горы, на которую надо было сегодня взбираться, чтобы увидеть море, – так, несмотря на трудный предыдущий день, засилье дум и задумок, - хотелось ему ещё и ещё раз насладиться, действительно, необычайным воздухом.

         К удивлению Бестужева, не спали и многие солдаты, а в палатке самих «джигитов», не успел Бестужев раскурить как следует трубку, вдруг сразу раздались голоса, и на божий, как говорят, свет вышли все трое «джигитов»:  сначала Безобразов, раскуривая трубку, за ним – Языков, потягиваясь всем крепким, хорошо скроенным небольшим телом, последним из палатки нехотя вышел - вылез князь Долгорукий, недовольно бурча:
        - Не понимаю, что тут можно нюхать?.. Воздух как воздух, он всюду один, только разный: у коновязи такой, у кухни – совсем другой!.. И что тут нюхать?..
        Бестужев прислушался к словам Долгорукого, раскурил трубку, уселся поудобней.
        - Доброе утро, господа  хорошие! – он даже привстал и спросил: - А кто это из вас требует что-то нюхать?
        - Да вот, Сергей Дмитриевич, что-то выдумал насчёт моря? – пробурчал Долгорукий. – Иди, говорит, нюхай море…
        - Правда, Сергей Дмитриевич? – спросил с неподдельным интересом Безобразова Бестужев – Вы тоже это заметили?..
        - Что – это? – спросил, потягивая трубку, Безобразов. – Море?.. А как же!.. Вот поднимемся мы, с божьей помощью, на эту гору, а там и это море – дыши, сколько хочешь…
        - Да? – спросил Бестужев. – А я думал, вы, как и я, заметили, что воздух здесь особенный: вроде и горный, и морской – одновременно… Вчера я даже генерала Вельяминова убеждал, как вы говорите, Долгорукий, понюхать тут воздух…
       - И – что? – спросил Безобразов, попыхивая трубкой.
       - Он вышел, понюхал и говорит: особенный.
       - Так оно так и есть! – воскликнул Безобразов. – Тут где-то есть место, где ветер с моря очень ощущается. Оно-то  - рядом! Место тут целительное, курорт…               
      - Именно это я вчера генералу и сказал,  - подтвердил Бестужев. – Да, даже сказал, что я не захочу знать потомков, если они здесь не откроют курорт…
      - А вы молодец, Бестужев, - сказал Безобразов. – Сказал, как припечатал. А только, что толку, если мы что-то не простим потомкам. Главное, чтобы они помнили о нас и о том, что мы о них думаем…
      Подошёл горец из вчерашних, из тех, что неплохо говорят по-русски.
      Поздоровался. Сказал, что он не стал надоедать генералу, отвлекать его от дела, но хочет дать совет для всех, кто едет на перевал.
     - А ты скажи нам, мы – передадим, - предложил Бестужев.
     - Пока дорога будет вверх, арбу надо толкать, - сказал горец. – А когда она будет вниз, может катиться быстро-быстро!.. Случай был, много раз, арба падал низ… Мой совет, - он тут же поправился, -  наш совет: надо тормос, понимаешь? – И он, видимо, рукам доверяя больше, чем языку, быстро показал, какую палку надо срубить и как куда  подложить, чтобы повозка или карета не покатилась вниз быстро и не опрокинулась. – Надо срубить дерево, - говорил он, - под колесо заднее, оно чтобы не ехало… - Горец даже вспотел, показывая и рассказывая о секретах своего аула. – Понимаешь? – спрашивал он то Бестужева, то Языкова, а то вроде и всех сразу, видимо, очень желая, чтобы русские взяли, как сказали бы мы, на вооружение их секрет. Когда, наконец, он или понял, что его все поняли, или просто уже устал, он вздохнул, погладил повозку, на которой он все показывал, и сказал, вроде бы даже и улыбаясь. – Повозка едет тихо и не по-ла-мает-ся…
     Бестужев, по-настоящему удивлённый и обрадованный таким поступком горца, улыбаясь и думая о своём, широко растопырил свою ладонь и смело протянул горцу руку для пожатия. Тот, видимо, изумился, на мгновение замер, что-то сообразил и схватил руку Бестужева своими руками. Он вдруг широко  улыбнулся и радостными  глазами обвел всех…
      «Джигиты» поблагодарили горца, уже уходя, он сказал, что Адер-бей всё ещё не приехал, о чём он, горец, сожалеет, пожелал отряду успеха и ушёл…
      «Джигиты» поручили Безобразову – старший ведь по званию! – передать Вельяминову совет горца и стали всем повозочникам и пушкарям отряда показывать,   так сказать, на практике, как изготовить и применить «на деле» «тормос», чтобы без аварии, как сказали бы мы, съехать с горы к морю.
      Примерно через час отряд «потянулся»,  к дороге в гору. Сначала конные, где первыми были «джигиты» - эти, естественно, без «тормоса», -  затем уже карета, повозки, орудия, - все, как и советовал горец, с тормозом,  - потом уже пастухи погнали стадо.
      На почтительном расстоянии стояли, сидя в сёдлах своих коней, горцы, все вчерашние. Перед тем, как уйти за поворот дороги, «джигиты» глянули на лагерь, на «местных», помахали им рукой. Те ответили им тем же…
      Дорога в гору была и трудна, и длинна. Она то шла, как говорят, почти параллельно горизонту, то вдруг, чаще всего на повороте, вернее, за этим поворотом, лезла, что называется, вверх, когда все солдаты «подмоги», даже иногда ухая, буквально толкали свою повозку.  Глядя на них, облепивших каждую повозку или пушку, трудно было понять, кто или что кому теперь помогает больше; то ли солдаты толкают повозку, то ли они за неё лишь просто держатся, чтобы не упасть от головокружения. Дорога, как всем казалось, «то и дело, что вертелась», хотя она шла, скорее всего, зигзагами, всякий раз оказываясь вместе с поворотом выше. Картина была странной: только что деревья шли рядом с тобой, только в стороне, и вдруг ты их  видишь уже сверху…
      А так как этих зигзагов и поворотов было много, а ты, нагнувшись, всё толкаешь и толкаешь эту повозку, а все верхушки деревьев похожи одна на другую, голова начинала кружиться, а картины – путаться, всем хотелось остановиться, даже, если можно, и присесть, отдохнуть. Дорога утомляла, голова становилась уставшей и тупой…
      Самое удивительное было в том, что ты устаёшь, даже сидя в седле. Чтоб как-то освежиться, а, может быть, для того, чтобы быть, как сегодня говорят, «в тонусе», «джигиты» спешились и, напрягая всё тело, повели своих коней в поводу. Это «джигитов», как ни странно, взбодрило, а, может, просто лишь заставило больше двигаться, чаще биться сердце, повысило пульс…
      Как это ни странно, все эти упражнения сделали «джигитов» ещё более активными и любопытными. Бестужев и сам то и дело замирал, видя при повороте дороги новый вид гор, один краше другого, а самое главное – неожиданнее, и заметил, что и его друзья – «джигиты» то и дело бросают взгляд не на дорогу, а на дали, открывающиеся с неё.
      Дорога же была просто бесконечна. И очень узка. Если бы навстречу отряду попалась бы одинокая телега или арба, разъехаться встречные бы не смогли. Но такой она была по всей своей длине, потому ни у Бестужева, ни у самого Вельяминова даже и разговора не возникло о её расширении, - они, не сговариваясь, решили, что пройдут этот путь не так, как шли раньше – от аулаАбин, считай, до самого аула Адыр – бея: в два, а то и в три  ряда, а лишь «ниточкой», повозка за повозкой. Почему так?  Потому что займись они сейчас ремонтом этой дороги, они потеряют месяца два, если даже не больше,  - её ремонт равносилен строительству новой.
      И теперь повозки шли одна за другой, облепленные солдатами. И всё-таки дорога, как заметил Бестужев, была рабочая – об этом явно говорили встреченные в двух или даже в  трёх местах «карманы», не иначе как для того, чтобы встречные арбы могли разминуться. И по всему тому, как были  «обжиты» эти «карманы», было понятно, что ими пользовались часто и, судя по всему, подолгу…
      В очередной – правда, никто так и не сказал, какой он был по счёту, - поворот дороги, которая была неожиданно короткой на этот раз, как-то вдруг закончился лес, и дорога, а вместе с ней и «джигиты», вымахнули на хребет, где не было ни леса, ни кустарника, ни даже травы, высокой, какой она была всегда в пути – никогда не кошеная, не сушеная, - а был здесь только какой-то невысокий, сивый ковыль: ни тебе тени, ни еды для коней, ни места, куда бы можно было бросить шинель… Камень, где среди осколков этот самый ковыль…
       А дальше было то, от чего вдруг задохнулись сердца «джигитов», бешено застучал, наверное, пульс и распахнулись во всю ширину глаза…
       - Море!.. Ура!.. Здравствуй, море!.. Море!.. – закричали все четверо, не сговариваясь совершенно. И все обняли своих коней, а кто-то, может быть, что даже и расцеловал своего. И замолчали – от полноты чувств…
       Далеко внизу – ешё им ехать до него и ехать! – почти у самой воды, на «глади» которой ходили видимые на глаз волны и плавали небольшие не то лодки, не то даже суда, раскинулось небольшое укрепление. Оно к себе, естественно, манило взгляд, просто притягивало, но ещё больше его манили просторы: водные, где небо опрокинулось в море, так что и не поймёшь, где начинается одно и заканчивается другое, и горные – всюду, куда ты ни посмотри, они возвышались где отдельными вершинами, одни большими, другие – меньшими, а где, как и от той горы, на которой стояли четверо самых первых русских военных, поглаживая своих верных коней, прямо на север тянулся, слегка извиваясь, хребет, изредка заросший кустарником, где даже на вид чувствовался голый камень, на котором трепетал от крепкого лёгкого приморского ветра всё тот же ковыль…
       «Так бы и смотрел на всё это, и смотрел», - подумал, испытывая просто неодолимое желание присесть, дать отдохнуть уставшим, чуть дрожащим от волнения ногам, Бестужев. И, оказывается, он был не одинок. Совсем даже не сговариваясь, «джигиты» присели, кто на что:  кто на голый камень, а кто – прямо на нежный ковыль. И они, опять-таки не сговариваясь, все, считай, сразу сняли шапки, подставив обнажённую, вспотевшую голову крепкому, немного даже вроде бы солёному – с моря же! – ветру…
        И сразу же все заговорили. Интересно, заметили ли «джигиты», что это был их первый разговор? Нет, конечно, были другие, в пути, но то – другое дело… Тогда это было или по случаю дороги, или было связано с горцами, наконец, с простреленной шинелью Бестужева – как тут не поговорить? – или с тем же дождём, что был с грозой и мощной водой, или то ли с их стычкой с горцами, разговором с ними или их быстрым уходом… Но вот чтоб так, сидя и никуда не спеша, не торопясь… Собирались, и не раз, но уходил Бестужев, а когда возвращался, все уже спали… И вот теперь…
        - Друзья, я вот  только что подумал: смотрел бы на всё это и смотрел, - сказал, обращаясь ко всем сразу, Бестужев. – Молчите, значит, думали о том же…
        - Ну почему только смотрел бы? – первым откликнулся Языков. – Верно, смотреть есть на что!.. Но я вот думаю, а когда же жизнь начнётся?.. Чтоб уже настоящая, не военная… Ведь места, действительно, это не наша Русь, центральная…
        - Знаете, тут наш царь не скоро замирится с турками или местными, - сказал, думая о чём-то своём, Безобразов. – Так что тут будут и бои, и даже смерти… Любуйтесь, пока тихо…
        - А я вот думаю, будут ли земли здешние нашим служивым давать или продавать? – спросил Долгорукий. –А то у меня скоро княжеского будет одна фамилия… Отец писал, пропадает русская деревня… - Он подумал и вдруг закончил неожиданно. – Ну и дорога была, прости меня господи… Ну, точно язык моей тёщи…
        На что все «джигиты» с любопытством посмотрели на Долгорукого. И как-то, вроде бы даже преодолевая себя и общую неловкость, посмеялись.
        А я хочу сделать небольшое отступление. Надо сказать, что с тех пор, не иначе,  все приморские дороги, проложенные в горах, особенно если в обход горы, в народе называются «тёщиным языком»… Запомнили люди Долгорукого. А вот кто помнит хоть что, связанное с именами -  хоть того же Бестужева, хоть Вельяминова, хоть четвёрки «джигитов», хоть всего русского войска всех тех, теперь таких уж далёких лет?..
        - Я сегодня думаю: смотрите во все глаза! – сказал вдруг, как бы даже заканчивая разговор, Бестужев. – Скорее всего, Сергей Дмитриевич прав. Будут тут и бои, и драки… Странно: место ведь, действительно, что кто что ни говори, замечательное…
        - А что ж ты, Александр Александрович, - вдруг продолжил, как ни в чём не бывало, разговор Безобразов, - скажешь теперь про воздух?.. Сейчас, когда вот встать, и ветер постарается тебя столкнуть – в лес, на дорогу, ещё куда?
        - Ветер – прелесть, я в море ходил, знаю! – ответил, действительно, уже вставая, Бестужев. – С таким шутки плохи, особенно если силы нет. А внизу вчера – да там он всегда такой! – он, как французские духи: аромат-то есть, но без фанатизма… Отдыхать, братцы мои, там, внизу, где мы вчера были – лучшее место… А тут пот высушить он может, а где аромат?.. По – моему,
сейчас русская армия будет брать этот хребет,  - сказал, уловив что-то, он и вдруг совсем неожиданно предложил:
        - Обнимемся, братья!.. – и все «джигиты» ткнулись друг другу прямо навстречу: кто куда, неважно, но зато покрепче… - Ведь этот миг для нас больше не повторится…
       А снизу, из-за поворота, уже несся гомон поднимающихся на хребет конных офицеров, во главе которых ехал генерал Вельяминов, пеших солдат, выкатилась карета генерала. За ней – повозки, пушки… Их всех встречала четвёрка «джигитов» - все весёлые, радостные, обнявшиеся…
       И сразу же гомон стих, люди, охваченные чувством красоты и славы – разговоры о том, что отряд Вельяминова первым в России преодолеет хребет, отделяющий Прикубанье от Приморья, вёлся в ротах уже несколько дней, - и вот это ведь, наконец, свершилось, и свершили это мы, отряд, войско русского генерала Вельяминова! – и просто чудом земной красоты. Большинство из солдат сняли шапки, многие крестились, и все молчали.
       Выдержав молчание войска вроде ритуала, «джигиты» все вчетвером подошли к офицерам и генералу Вельяминову, поздравили его и весь отряд со взятием такого важного рубежа – переходом через хребет, отделяющий Закубанье от Приморья. Генерал тоже поздравил «джигитов» своим крепким рукопожатием, а весь отряд – тёплыми словами. Все всем этим были очень взволнованны и растроганы. Видя пожатие генерала, все стали пожимать друг другу руки, обниматься. У кого-то – автор этой идеи так и не был в ту пору назван, - возникла мысль: оповестить об этом, как говорят, «весь свет», чтобы слышали не только русские  в укреплении, не только окрестные шапсуги, но даже, будь он то ли в гостях у горцев, то ли на своём корабле, и английский агент или эмиссар…
       Когда вслед за повозками на хребет выехала одна из пушек, по рядам офицеров прошло какое-то движение, желание чего-то…
       - А пальните-ка, братцы-артиллеристы, в честь нашего похода, нашего войска! В честь нас всех! – отдал команду генерал Вельяминов и не спеша, неторопливо спешился. Артиллеристы сразу же засуетились, оттащив орудие чуть-чуть в сторону,  прозвучали нужные команды, раздался окрик: - Пли! – и орудие ахнуло…
       - Ура!.. – выдохнули все собравшиеся и все ещё ползущие по горной дороге. – Ура! .. Ура!.. – кричали солдаты и офицеры. У многих на глазах стояли слёзы…
       И в этот миг полыхнул сноп огня в виднеющемся далеко внизу, у моря, укреплении, ахнул далекий выстрел…
     Ура! .. Ура!.. Ура!.. – снова закричала, приветствуя ответный салют, считай, вся гора.
       Священник и его добровольные помощники – солдаты уже готовили всё к всеобщей молитве…      
       А примерно ещё через час, не больше, когда и событие дня и, наверное, всего похода было должным образом освящено, и все и наговорились, и все и насмотрелись и на море вдали, и на укрепление на его берегу, и все обсохли-отдохнули после утомительного подъема, оправили одежду-обувь и всё, что солдату полагается, начался спуск к морю, вернее, к укреплению. Главное, все повозки, включая и генеральскую карету и пушки, были не только что снабжены, но и обустроены «тормосами», как говорил горец, «подваженное» которым, как говорили солдаты, любое «транспортное средство», как сейчас говорим мы, будь то карета, повозка или пушка, ехало лишь на трех колёсах -  пушка вообще-то на одном, - а «тормос» - крепкое, надёжное полено, подняв четвёртое колесо, тянулось по дороге, сдерживая скорость средства, т.е. повозки, пушки или кареты, поднимая пыль и истираясь о камни.
       Впереди, сдерживая коней на каменистой, извилистой, идущей вниз, казалось, петлями дороге ехали верховые, дальше, перемежаясь друг с другом, шли солдаты, повозки, пушки. Замыкало длинное, неторопливое шествие стадо  скота, подгоняемое погонычами или пастухами.
       А далеко впереди, на приличном расстоянии, хоть всё вокруг и  было видно, как на ладони, и нигде не виднелось ни пеших, ни конных горцев, и колонну видели и из укрепления, но служба есть служба, а у «джигитов» она особенная – это разведка, авангард отряда, глаза и уши его, -  сначала только на сто метров, а потом и до полтысячи дошло, уходили четверо, охватывая и приближающиеся рощицы, кусты, редкие выходы скал и даже не то аулы, не то хуторки, как всегда, по - парно: Языков с Бестужевым, Безобразов с князем Долгоруким… И, скажем так, во- время! Вдруг справа, где, казалось бы, вот только что, как говорят, «и заяц не бежал», среди совсем редкого кустарника   мелькнула группа конных, мелькнула и как бы канула неизвестно, куда, так, сказать бы в море – так до моря было, во-первых, вёрст да вёрст, а, во-вторых  оно было далеко внизу и скрывалось крутым берегом…         
        Языков и Бестужев, потеряв группу из виду, крутнулись на месте, как бы проверяя, не упустили ли они ещё кого?.. Не заметив никого, они сразу погнали коней по направлению к исчезнувшей группе и прекратили погоню только тогда, когда увидели её уходящей на север, вдоль хребта.
        Группе Безобразов – Долгорукий тоже «повезло» - отряд, оказывается, сторожили и южнее укрепления. Но эта группа горцев оказалась более-менее благоразумной – она не кинулась сразу наутёк, напротив, горцы встали и подождали «джигитов». Когда те подъехали почти вплотную к группе горцев, один из них крикнул на довольно чистом русском:
        - Добро пожаловать на нашу землю!.. Слава аллаху!.. Мир вам, храбры воины…
        На что Безобразов просто ответил:
        - Мы разведчики генерала Вельяминова!.. Идём в наше Геленджикское укрепление!.. Мы пришли с миром…
        - Доброго пути! – крикнул горец, и вся группа, сорвавшись с места, ускакала в отдалённый лес.
        «Джигиты», проверив ближайшие кусты, соединились с двумя другими и, не спеша, взяли курс по направлению к укреплению.
        А по горной дороге, виляющей туда-сюда, уже подступали, подходили к укреплению конные, пешие, повозки, каждая из которых тянула за собой шлейф поднятой пыли.
        Ворота укрепления широко распахнулись, приглашая в гости отряд Вельяминова. Его встречала почётная рота гарнизона во главе самого коменданта, полковника Чайковского.
        Когда голова колонны, как говорят, шагнула на территорию укрепления, почётная рота разразилась дружным ура. Вместе со всеми кричал, прижав ладонь к головному убору, и сам полковник, стараясь скрыть улыбку, что сделать ему никак не удавалось.
        «Ура!» было таким громким, что его слышали и прислушивались и в соседних, за лесками, аулах, и в поселении, пока непонятно,  кого, что тихо лепилось на берегу моря. И это было неудивительно – ведь приходу отряда Вельяминова все были так рады, что кричали не только члены «почёта», но и все, находящиеся на постах, и даже те, кто был обязан всего-то прибрать территорию укрепления и был вооружён всего-навсего метлой…
         А на невысоком крыльце комендантского дома стояли и кричали, как бы не громче всех, жена коменданта, её  младшая сестра и ещё несколько женщин – жён офицеров укрепления…
         Радость всех была понятна: укрепление Геленджик стоит с 1831 года, а на календаре подходит к концу 1834-й, и отряд Вельяминова – в таком числе и спустившись с гор, на лошадях и пешком, - был всем первый привет от России…  До этого если кто и посещал Геленджикское, как его называли, укрепление, так только с моря, чаще всего, даже не сходя на берег. А тут – одних повозок больше трёхсот!.. А солдат, офицеров?.. И это – раз пришёл такой отряд, значит, проложена дорога, возможен и второй его приход, третий…
         Когда были выполнены все уставные требования и последовала команда «вольно», местные и только прибывшие смешались. Знакомые нашли своих знакомых, земляки – земляков, а близкие – своих близких. А кто до сих пор считал себя одиноким – неважно, в укреплении или в отряде, - тот  сразу и знакомых нашёл себе, и новых близких, а уж земляков  - тем более. Одним из таких был рядовой Александр Бестужев. Знакомые – по походу – у него были, это, разумеется, «джигиты», а ни о чём другом он и не мечтал… Так он говорил…
          «Джигиты», сговорившись ещё за воротами крепости побыть хоть час-другой вместе, сразу, как только генерал освободился, подошли группой к Вельяминову и спросили разрешения…окунуться в море. Заметив им, что сегодня отряд находится на территории укрепления и надёжно охраняется местными солдатами, генерал разрешил «джигитам» увольнение, между делом заметив, что об опасности всё же забывать не стоит – кругом враги, «а мы, как сказал Вельяминов, к сожалению, ещё пока не завоевали вот эту территорию», посоветовав захватить с собой или солдат, или хотя бы лишь одного денщика.   
          Получив разрешение, хотя, по существу, оно было нужно только лишь одному «рядовому Бестужеву», так как остальные были офицерами и имели право распоряжаться своим временем самостоятельно, «джигиты» почти сразу же «слиняли» из укрепления, прихватив денщика Безобразова.
           - Будешь нас охранять, - сказал ему Безобразов. – Можешь, пока мы купаемся, позагорать…
           - А это что такое, господин? – спросил денщик.
           - Следи, чтобы никто не спёр наши вещи! – объяснил ему обстановку Безобразов.
           - И чтобы мы не утонули! – добавил Бестужев. – А то здесь русалок хоть в снопы вяжи… Так что ты смотри в оба…
          Выйдя к берегу моря, «джигиты» полюбовались спокойной бухтой, которая аккуратной подковой вдавалась в берег. В бухте болтались совсем небольшие судёнышки и большие лодки, кое-где виднелись и маленькие, сразу видно, на два, не более, человека. Сразу, считай, рядом с укреплением «джигиты» бросаться в воду не стали – это было тогда то ли привычкой офицеров, то ли впитанным с детства этикетом, - купаться было принято, отойдя на приличное расстояние. Тем более, что там, на этом приличном расстоянии, виднелись две избушки – не избушки, скорее, хатки, над одной из трубы вился дымок и чувствовалось движение людей. По привычке русских людей прежде всего познакомиться с возможными соседями, «джигиты» направили свои шаги туда. Вот и гадайте, что руководило «джигитами» - привычка или этикет, или простая находчивость?.. Угадали?..
            Подошли. Поздоровались. Хозяин, загорелый, кудрявый, скорее всего грек или перс, был один, он явно не напоминал горца, как не был, скорее всего, и славянином…
            - Мы русские офицеры, - сказал Бестужев, как один из русских, уже побывавший не только на востоке Кавказа, но и в Турции. – Может, видели, мы спустились с гор… А кто вы?.. Я не скажу, что вы местный…
            - Мы с Востока, - сказал мужчина. – Мы – греки, Эллада…
            - О!.. – воскликнул Бестужев, приглашая к разговору всех своих спутников. – Они эллины!..

           - Да, - сказал, широко улыбаясь, мужчина. – Мы – эллины!
            - Эллины, надо же! – сказал, явно любопытствуя, Бестужев. – Это с каких же вы времён?..  Неужели ещё с Торика?.. Или вас генуэзцы завезли?..
            - Откуда ты всё это знаешь, Александр Александрович? – спросил с крайним любопытством Безобразов.
            - Пока ты служил, я на досуге историю, поэзию разную изучал, - ответил Бестужев. – Так вы давно здесь обосновались?.. – как ни в чём не бывало продолжил допытывать он хозяина хатки. – Продолжаете золотое руно искать? .. До сих пор?..
           - Оно есть!.. – ответил грек. – Есть, дорогие наши гости! Это рыба и напиток богов – здешнее вино… Прошу, отведайте…
           С этими словами грека из хатки вышла гречанка – петербургские офицеры, знающие толк и в красоте и в моде, и, естественно, в вине тоже, сразу же все дружно крякнули, и подкрутили усы, у кого они были, - она несла на подносе блюдо с жареной рыбой и четыре наполненных стакана. Рядом красовался полный кувшин, запотевший от холодного вина…
           - Когда я вижу, ребята, всё это и такую красоту, - он повёл глазами в сторону хозяйки, отчего она засмущалась или подала вид, что засмущалась, - я теряю дар речи, - сказал Бестужев, не демонстрируя, но и не скрывая своё  петербургское прошлое. – Нет, как же хорошо, когда тебя не горец встречает с кинжалом, а добрый и мирный селянин и такая женщина!.. Даже если их сюда и занесла судьба или случай… Слушайте, друзья мои, а всё-таки судьба к нам добра! Не так ли?..
           Когда Бестужев закончил свою затянувшуюся речь, гречанка с лёгким поклоном и мягкой, приятной улыбкой подала свой поднос «джигитам». Его принял Безобразов – видно, она по его виду поняла, что он среди четырёх пришедших главный…
           - Угощайтесь, - сказал, тоже улыбаясь, грек. – Местные офицеры вино  очень хвалят…    Оцените…  Прошу!..
        «Джигиты» угостились. И – оценили. Закусив рыбкой – она была очень вкусной и ароматной, приятно хрустела на зубах, так, по крайней мере, она показалась не избалованным в походе «джигитам», а вино, как сказал о том знающий толк в напитках князь Долгорукий, было «просто отменным». «Джигиты», сказав спасибо хозяевам и пообещав еще зайти перед уходом в укрепление, пошли купаться.
          Море было – сказка. Тёплое, не смотря на ноябрь, удивительно легкое, как вино греков. Хотелось петь и плыть, нырять в его прозрачную воду и выныривать, любуясь недальними горами. Вид был волшебный, как сказал склонный к романтизму Бестужев. И он был прав. Даже настроенные более реалистически господа офицеры вынуждены были признать, что сочетание, с одной стороны, бухты-подковы, а, с другой стороны, - вроде как бы даже и защищающие, охраняющие и укрепление, и хатки этих греков, -  горы, всё это создавало удивительно полное и гармоничное пространство. Здесь очень хотелось жить!.. И творить!..
           Пока «джигиты» плавали, ныряли, любуясь наземными, морскими и подводными красотами, пока второй раз угощались у улыбчивых греков вином и рыбкой, пока договаривались завтра ещё мило встретиться с ними, полковник Чайковский разговаривал с генералом Вельяминовым о своих делах и о… Бестужеве…
          Дело в том, что, как помнил Чайковский, его петербургский знакомый прислал письмо, где писал о писателе Марлинском, творчество которого было знакомо и близко и самому Чайковскому, и его жене, который, как об этом писал тот же знакомый, пришел с отрядом генерала Вельяминова в его укрепление. И он, стесняясь и заикаясь, просил этого Марлинского к себе на чай, поговорить о его творчестве.
          - Да нет у меня такого! – воскликнул генерал. – А то я бы с радостью!..
          Полковник мало того, что был смущён просьбой, но был и подавлен и разочарован.
          - Может быть, его фамилия другая? – попытался выяснить и как-то успокоить  и полковника – на нем просто лица нет, -  и себя – надо же так! У него в отряде есть человек, о котором он, Вельяминов, ничего не знает, - генерал. – Как его фамилия?.. Простите, полковник, как его зовут?..
          Принесли письмо Полевого, где он писал, что в отряде Вельяминова горным инженером идет Александр Марлинский…
          - Я знаю, кто это, - сказал, немного успокаиваясь, генерал. – Я ведь не возражаю. Я пришлю его к вам. Он сейчас с товарищами купается. Как он только подойдёт, я подошлю его к вам, полковник. Не беспокойтесь. Он, действительно, нуждается в поддержке.
          Как только «джигиты» появились в укреплении, Вельяминов позвал к себе Бестужева. Тот, думая, что речь пойдёт о дальнейшей дороге, уже даже речь приготовил о том, как идти «домой», но он не угадал. И хорошо ведь сделал, что не завёл сразу разговор о дороге. Оказалось, генерал хотел его видеть ну совсем по другому,  как говорят, поводу.
           Он, прочтя письмо Полевого и вспомнив свои ночные разговоры с Бестужевым, сопоставил всё, что он знал и понял, что он забыл о главном; а главным было то, что Бестужев был не только декабристом, но и известным российским писателем; и что это, оказывается, для кого-то бывает даже более важным, чем то, что царь считает Бестужева преступником…
           Не успел Бестужев войти в генеральскую палатку, не успел открыть рот, чтобы сказать, как хорошо здешнее море, и насколько приятны гости из Средиземноморья – а он обо всём этом собирался непременно сказать, - как вдруг генерал спросил:
          - Милейший Александр Александрович, а у вас, что же, две фамилии?
          - А что случилось? – спросил, опешив от неожиданности, Бестужев.
          - Комендант укрепления полковник Чайковский зовёт вас на чай, господин Марлинский!.. Для меня это новость! – видя, как растерялся  от этих слов Бестужев, Вельяминов коротко сказал. - Разрешаю отбыть…
          - Есть, … генерал! – сказал Бестужев и вышел.
          В дом коменданта он пришёл почти сразу, только на минутку зайдя в свою палатку, чтобы сказать «джигитам», куда это он идет?..
          - А говорил: у меня, кроме вас, - протянул как-то вроде даже обижено Языков, - никого… А мы и губы раскатали… Думали, ещё раз сходим… - он посмотрел на трёх сидящих на своих постелях «джигитов», у которых, как говорят, и слов не было, и закончил. – Вот так и верь человеку…
          - Рядовой Бестужев прибыл! – войдя в дом коменданта, чётко доложил Бестужев.
          Чайковский замялся. Женщины выразили удивление, граничащее с недоумением…
          - Простите, - первым нашелся, как говорят, Чайковский. – Тут явное недоразумение… Ксенофонт Алексеевич в своём письме нам намедни о вас писал…
          - Ах, Ксенофонт Алексеевич! – воскликнул Бестужев. – Тогда всё ясно! Ах,  Полевой ты мой, Полевой!... Узнаю тебя, дружище!.. Разрешите вам представиться: Александр Александрович  Бестужев – декабрист, сибирский сиделец, литературный псевдоним Марлинский, - это я. Прошу прощения!..
          Бестужев пожал протянутую руку полковника, поцеловал руку жены Чайковского и девушки, которая оказалась сестрой жены.
          Дамы засмеялись, полковник как-то лихо крутнул головой, как бы говоря: ну надо же так случиться…
          - Я не думал, что вас так быстро генерал отпустит… Я очень даже рад, - полковник развел руки, как бы и извиняясь, и приглашая, и чувствуя некую неловкость. И вдруг он заулыбался, словно нашёл какой-то выход из этого положения. – Сестра, а покажи-ка ты нашему гостю укрепление, да со всех сторон, с берега, с бухты…
          - А можно? А поплавать? – спросила  девушка.
          - Да, конечно! – весело и быстро ответил-разрешил Чайковский, так, что показалось, что он сейчас, попроси его об этом, позволит даже выйти в море. – Вы можете даже пройтись по бухте… Вы не против? – спросил он все же Бестужева.
          - Да я с радостью! – воскликнул Бестужев. – Я когда-то чуть было не стал гардемарином!..
          И они вскоре – обрадованный такой неожиданной возможностью Бестужев: а не зря ведь подумал ещё на перевале! – и не менее радостная девушка такой удаче: ведь кому не скажешь – не поверят! – это раз, а второе: ну, какие тут развлечения молодой особе, в этом забытом богом и всеми людьми укреплении, - уже спешили, почти бежали к морю, к причалу, где стоял, покачиваясь на легкой волне, бутик со шкипером.
          - Нам бы прокатиться! – заговорила девушка. – Полковник приказал!
          Вскоре судёнышко под парусом уже легко и быстро резало волну геленджикской бухты…
          Бестужев от удовольствия, вспоминая свой юношеский поход под  парусом по Балтике, не знал, что и делать: то ли говорить что девушке  - а хотелось сказать ей огромное спасибо, - то ли отдаться волне, радости и  виду суши с моря – он был чарующе красив. Вид был, как сказали бы сейчас, «ты закачаешься», его даже не портил вид укрепления. Душа пела Бестужева, и, как ему казалось, плясала…
          От восторга он просто тепло пожал руку девушки, и она улыбнулась ему в ответ.
          Когда через полчаса – час бутик, сделав по бухте несколько то ли же кругов, то ли галсов, пройдя мимо выдающихся далеко в море окраин земли, подошёл к причалу, Бестужев, спрыгнув на причал, протянул руку девушке, отчего она покраснела и засмущалась…
           Когда вошли в комнату, где  на столе дышал паром большой самовар, Бестужев от всей души поблагодарил семейство Чайковских за их приём и доставленное ему удовольствие. И все шумно, словно они были уже целую вечность знакомы, а не встретились только впервые, уселись за стол.
           Полковник встал.
           - Уважаемый Александр Александрович, зная и любя ваше, близкое нам, творчество, мы приглашаем вас к столу, выпить чаю, поговорить. Я сам,  в некотором роде, пишу. А женщины, женщины влюблены в ваших героев…
           Застолье началось. Вместо чаю полковник предложил коньяку. Все дружно чокнулись, еще раз извинились – и за неловкость, и за дерзость, и  выпили…
           И вскоре перешли к литературе. В ударе, иначе и не скажешь, были  женщины – жена Чайковского и её сестра. Из них, как из рога изобилия -  хотя кто знает, что это такое, и как оно выглядит, - так и сыпались вопросы.
           - Как вы находите героев?.. Почему они у вас именно такие?.. Вы их выдумываете, или они реальные люди?.. Это ваши знакомые?.. У ваших героев есть черты вашего характера?..
           - Всё это было так давно, - сказал, помолчав, Бестужев. – Я уже всё и забыл, как раньше было… Я, если вы так уж хотите, расскажу о другом. На Кавказе я сначала услышал о легендарном разбойнике Мулла-Нуре, а потом и познакомился с ним, беседовал и даже стал его кунаком… Удивительная личность!.. Он облагает данью проезжавших мимо богачей, отдавая затем
собранные деньги и зерно беднякам…
           Женщины ахнули от изумления. Полковник удивлённо покачал головой…
           - Вот сейчас я и работаю над этой повестью, - сказал Бестужев. – В том смысле, что думаю, в основном. Писать-то в походе – как? Да и думать-то и некогда… С коня, считай, с утра до ночи не слезаем… Мы в отряде «джигитуем» - то ли в охране, то ли в разведке… Но я работаю…Народ там, на реке Тенга, его уважает, этого Мулла-Нура… За доброту, его честность, справедливость. Я – тоже… Хочу, чтоб его все полюбили… Не знаю, право, получится ли?..
          Женщины сразу же загомонили, утверждая и веря, что у Марлинского все получится. Бестужев улыбался, но в глазах его виделась печаль, чего не знали женщины. Полковник молчал, лучше понимая состояние Бестужева. Он, в отличие от женщин, разобрал всё, что сказал о себе Бестужев, когда  они знакомились, может быть, даже знал, кто он, Бестужев, и что делает на Кавказе, предполагал, что, скорее всего, ждёт его здесь…
          Выпили чаю, поговорили. Женщины посетовали, что жизнь в военном укреплении трудна, удобств и развлечений никаких, многие офицеры грубы, солдаты часто болеют… Бестужев им посочувствовал, возможно, заранее представив, как ему придётся здесь, доведись, служить…
          Но эта мысль, как говорят, мелькнула, кольнула и погасла… Бестужев не хотел ею «заморачиваться», как могли сказать бы «продвинутые люди» уже наших дней, - он отдыхал душой, сердечно благодарный и Ксенофонту Полевому, его другу, написавшему в Геленджикское укрепление, и семье Чайковских, так кстати, неожиданно оказавшихся и здесь, и поклонниками его небольшого, как об этом думал сам Бестужев, таланта… И просто этим трём русским душам на слишком далёком юге, то ли уже России, то ли ещё не России, с их чутким вниманием к нему, декабристу, совсем «рядовому Бестужеву», не изменившим к нему своего отношения даже тогда, когда он при встрече сразу, без сносок и экивоков, извинений и отговорок, всё сказал о себе – о предполагаемой его казни, о замене казни ссылкой, о письме не только царю, но и в штаб, о своей порой невесёлой службе на Кавказе, о рвущейся из него храбрости и просто диком стремлении к схватке – а почему, разве это неясно, не понятно? .. Ведь он российский офицер, хоть и в прошлом…
            Ещё он был благодарен в эти минуты самому генералу Вельяминову, Алексею    Александровичу, о котором Бестужев в одном из своих писем Ксенофонту Полевому скажет удивительно ёмко и полно: «Вельяминов отличный генерал и отличный человек…»
            А женщины были внимательны к нему, они подливали Бестужеву чай, подкладывали ему сдобу и печенье. Не забывал о нём и сам хозяин, Чайковский, они вдвоём не раз за вечер пригубили коньяк, абсолютно не интересуясь его происхождением, замечая в нём лишь цвет, аромат и вкус.
            Заходящее в море солнце заглядывало в окна комендантского дома. И это было чудо, которое и вымечтать было бы трудно, но оно оказалось для него возможным, и Бестужев, попивая чай, не раз подумал о том, кто же так хорошо и тепло подумал о нём, подарив ему такой закат в этом, хоть и очень нелёгком, но таком интересном походе, в такой, считай, полной противоречий, его жизни…
            И вдруг хозяйки – хозяин, может быть, и забыл бы об этом сказать – он тоже, как и Бестужев, наслаждался вечером и встречей, наверное, и не раз тоже вспомнил хорошим словом друга Ксенофонта из Петербурга, - то ли вдруг вспомнили, то ли специально молчали об этом, кто знает, кто скажет? – но вспомнили о проезжавшем здесь год назад известном и во Франции, и в России путешественнике и писателе, Фредерике Дюбуа де Монперэ…
            - Как Фредерик Дюбуа? – спросил вдруг Бестужев. – Он здесь был?.. 
            - Вы знаете Дюбуа?.. – удивились вдвоём разом сёстры. – Вы что, вы знакомы с ним, Александр Александрович?!. – воскликнули они.
            - Ну, сказать знаком, причём вот так, по-русски, запросто, я бы и не сказал, - ответил Бестужев. – Но де Монперэ я видел, говорил…
            - Где? – в один голос спросили женщины.
            - Право, я не припомню, - сказал, несколько разочаровывая хозяев, Бестужев.- По-моему, это было в Ставрополе. На ходу… Да, причём прямо именно на ходу…
            За столом повисла неловкая пауза. Бестужев уже пожалел, что сказал о встрече с французом. Она, действительно, была «на ходу», а больше ему, «рядовому Бестужеву», не дали поговорить… Но сейчас он «нашёлся», он вдруг с просил:
            - И что, Дюбуа?.. Как там Франция?..
            Женщины слегка покраснели – они вспомнили, как они атаковали Фредерика всё тем же вопросом, что сейчас им задал Бестужев…
            - Разговор о Франции вёл я, - сказал, завладевая вниманием всех за столом, полковник Чайковский. – Помню, он много рассказывал об этом. К моему стыду, среда укрепления не способствует изучению французского. Скорее всего, я не всё правильно понял, но я понял главное: Франция была потрясена революцией…
            Теперь вопросы задавал Бестужев. В нём вдруг вновь, как, видно, и раньше, проснулся революционер, борец за лучшую жизнь народа. К его сожалению, деталей было мало, хотя, как он понимал, словоохотливый де Монперэ рассказывал не только о потрясении страны, но и о поведении парижан, их настроениях, чувствах…
            Солнце ушло, ушло в море, утонуло в воде. Так казалось сидящим за столом, хотя все они понимали, что где-то за морем ещё не померк свет, ещё продолжается жизнь, день. И завтра будет новый день и здесь, в укреплении Геленджик. А сейчас здесь уже зажгли факелы и костры. Гарнизон местный готовился к ночной, в случае необходимости, обороне.
            Полковник оставил гостя с женщинами, вышел проверить «службу». А за столом продолжился разговор.
            - А вы только над образом этого легендарного бандита работаете? – спросили женщины.
            - Нет, не только, - ответил, допивая чай, Бестужев. – Уже будучи в походе, я задумал новую вещь… О здешнем Приморье… Хочу новый жанр попробовать…Такого, по-моему, ещё не было… Это будут «Отрывки из журнала убитого,,,»
           - Убитого?.. Но почему?.. – воскликнула жена полковника. – Почему же убитого?.. Это же так печально!..
           - Вы правы, мадам, это печально, - сказал Бестужев. – Но другого я здесь конца не вижу… Или ты кого, или тебя кто-то… Это Кавказ!..
           Когда Бестужев, наговорившись и начаевничавшись, и отдохнувши и душой, и телом, тепло попрощался с семьёй Чайковских и направился к своей палатке, отказавшись ночевать у коменданта, сославшись при этом на то, что, дескать, все офицеры отряда Вельяминова спят в трудных походных условиях, а ему, «рядовому Бестужеву», сам бог велел не менять условия на гораздо лучшие, и поблагодарив ещё раз семью  за удивительное радушие и гостеприимство, он с удивлением заметил, что его друг по «джигитовке» капитан Языков до сих пор не спит.
            - Что не спишь, друг Языков? – спросил Бестужев. – Уж не мечтаешь ли ты о красивой – а хороша, или я не прав? – эллинке, что живёт у самого Чёрного моря?..
            - Мне как-то не до гречанки, - почти равнодушно отозвался Языков. – Я не сплю, тебя караулю… Генерал приказал обязательно быть. Когда бы ты не пришёл… Понятно? – спросил Языков. – Или повторить?..
            - Спи, друг Языков, - разрешил Бестужев. – Зря, зря ты не думаешь о женщине… Я сегодня вот с двумя чаи гонял… Отдохнул, скажу тебе, давно так не было… Считай, с Петербурга… Спи, я пошёл…
            - Ну, сегодня у вас и день был, не правда ли? – спросил его генерал Вельяминов. – Как море?.. Отмыли дорожную пыль и грязь?..
           - Отмыл, … генерал, - ответил Бестужев. – Море, скажу я вам, это не речка Абин у аула Абин. Там, помните, стремнина и холод, если же ты не будешь двигаться, окоченеешь, а тут море – вода как чай. Наплавались мы, нанырялись, нагрелись, напрыгались, накричались… Не знаете, … генерал, почему человек, русский человек, попав в воду, всегда орёт?.. А!..
           - Признаюсь, не знаю, - сказал генерал. – Даже и не замечал…
           - А я замечаю!.. – ответил Бестужев. – Но мы с «джигитами» заметили здесь и другое. Вокруг укрепления, на приличном, как говорят, расстоянии, разбросаны аулы горцев. Живут с русскими по - разному. В зависимости от обстоятельств. Тут ничего нового и неизвестного. А вот почти рядом, совсем рядом с укреплением, у моря стоит хатка эллинов, греков. Мужчина и очень красивая женщина… Видно, золотое руно ищут… Ещё с той поры!..
          - Да ну? – изумился Вельяминов. – И нашли?.. Или – нет?..
          - По-моему, вроде нашли, - ответил Бестужев. – Да они и сами так об этом говорят… Мы даже попробовали…
          - Ну и что же это? – спросил генерал.
          - Как они говорят, это жареная рыба и удивительно ароматное вино… - сказал Бестужев. – А холодное – зубы ломит…
          - Интересно! – воскликнул генерал. – А они, случайно, не лазутчики?..
          - Я не из третьего отделения, … генерал… И спрашивать не буду…Я вот о чём подумал: за шпионов не знаю, но что они очень хитрые люди – это ясно!.. Здесь сам бог велел отдыхать разным людям… Так вот: пляжа ешё и нет, а торгующие люди уже на месте. Не знают, будет эта земля русской или нет, и когда – не ведают, а уже готовы угостить русских офицеров. Вот  вы увидите: как только земля станет нашей – а иначе зачем же здесь гниёт этот полковник с солдатами и со своей женой и её сестрой, - то первыми тут и хозяевами, и торговцами будут греки, посланцы ещё той, до новой, эры..
          - Что ты говоришь? – спросил генерал. – Они вам так сами сказали?..
          - Зачем сказали? – удивился Бестужев. – Они – живут!.. Им, я думаю, без разницы, кто живёт рядом: горцы или русские… Им важно одно: чтобы были всегда люди, готовые выпить вина, холодного, как лёд, и закусить его рыбкой, такой вкусной, что пальчики оближешь…    
          - Такие они? – продолжал спрашивать генерал.
          - Я не знаю, какие они!.. Откуда?.. Я знаю одно: когда Геленджик будет не укреплением, а посёлком, а потом – и городом, половина жителей тут будет из Греции… Или просто греков!.. А город тут обязательно будет!..
           - Ты меня просто радуешь!.. – сказал не без гордости генерал.
           - Я сам радуюсь! – ответил Бестужев. – Вы видели бы, как тут всё это собралось, в одном кулаке, в одной оправе?.. Бухта моря, как подкова коня, вода здесь всегда спокойная, тихая – любому судну есть где стоять, то ли торгуя, то ли ещё зачем, а вокруг – та же подкова, но уже гор… В Ивановке грязь, как все говорят, впору коням тонуть, дожди не просыхают, а здесь – здесь климат иной!.. Красивейший город будет!.. А жизнь, интересно ведь, какая? А, генерал?.. Да, кстати…
           - Что кстати? – спросил генерал.
           - Чайковский о греках отзывается хорошо, - сказал Бестужев. – Но он всего лишь комендант. Может, стоит этих греков поселить в укреплении? Под наши пушки? А?..
           - Нет, тут я с тобой не согласен! – ответил генерал. – Тут  это самое ценное, что они – для всех… А мысль твоя – хороша!.. На будущее…
           Они помолчали, послушали ночную жизнь укрепления. Всё было как и в их отряде, даже тот же оклик: «Слушай!»
           - Ладно, Александр Александрович, иди спать, - сказал генерал. - Мы утром выступаем…
           - И – куда? – спросил Бестужев. – Опять на гору полезем?..
           - А что, есть другие предложения? – спросил, в свою очередь, генерал. – Выкладывай!..
           - Предложения нет, - сказал Бестужев. – Есть сомнение, даже, если вы хотите, отказ…
           - Вот это интересно, милейший! – воскликнул Вельяминов. – Видать, спать мы ляжем не скоро…
           - Можно отложить на завтра, на утро, - как-то уж очень спокойно, чуть ли не зевая, сказал Бестужев. – Какая разница?..
           - Нет уж, дорогой, давай сейчас твой отказ!.. – потребовал генерал.
           - Дорогу с хребта в аул Адыр – бея, - сказал твёрдо Бестужев, - год надо – не меньше! – строить. Всем отрядом!.. Вы к этому готовы?..
           - Нет, – сказал, как отрезал, генерал. – У меня другая задача, ты же всё знаешь… И где, по-твоему, выход?
           - Их два, - сказал Бестужев. – Или лезть долго на гору, а потом уже, приседая по старой дороге – ей уже лет сто, не меньше, а, может, и века, и ещё лет сто простоит, - на трёх колёсах – вниз… Нам, генерал, это что-то не блазнит, так думают все «джигиты»…
           Генерал молча фыркнул недовольно.
           - Или поискать новую, - продолжил свою мысль Бестужев. – Южнее  укрепления есть дорога, которая, скорее всего, обходит хребет, тот, что мы вчера перешли… Её там не может не быть!.. Когда мы вчера начали подъем на хребет, вы видели, на юг уходила отвилка?.. Скорее всего, это дорога сюда или к морю, но южнее укрепления…
          - Так, может, попробуем?.. – предложил Вельяминов, раздумывая. – Я сам не очень рвусь вновь на перевал…
          - А зачем? – огорошил генерала Бестужев. По-видимому, даже очень – генерал не нашелся, как говорят, что и спросить. А Бестужев, как ни в чём не бывало, продолжил: - Я вот в разговоре с полковником Чайковским одну новость узнал…
          - Интересно, что за новость? – спросил генерал после очень короткого молчания.
          - Чайковский говорит, что год назад здесь был Фредерик Дюбуа де Монперэ, путешественник и писатель из Франции!..
          - Вот как!.. – воскликнул генерал. – Читал об этом, знаю… Это очень интересно!
          - Не знаю, о чём писали в штабе, - пожал плечами Бестужев. – А я вот знаю, что из укрепления он уехал не в сторону адербиевского аула, не через перевал, и не в обход хребта, а на север, по плато, вдоль моря, в сторону Добе… Чайковский говорит, что вообще туда дорога хорошая… Ещё с той эры…   
          - Ты, я вижу, загулял сегодня, - сказал генерал. – И меня рассмешил, за что тебе спасибо… Детектив доморощенный…
Так и решили: если француз проехал, то нам, русским, сам бог велел.
          - Нет, - сказал генерал, - цены вам, Александр Александрович, нет и не видно… Вы настоящий горный инженер, как там вас, Марлинский, что ли? Кстати, что за имя? Для ухода за границу, не иначе?
          - Нет, … генерал, - сказал со вздохом Бестужев, - Это мой давний, ещё литературный  псевдоним. По имени поселка Марлино, Марлинский… А за кордон из наших никто не ушёл, даже никто и не пытался… Мы, генерал, все – патриоты Родины. Толстой, так он и был за границей, там и остался…
          - Писатель… - генерал помолчал. – Какой вы писатель – я не знаю, не читал…Но, видимо, хороший, если сёстры Чайковские знают вас настолько, что зовут на чай в Геленджике, в укреплении… А вот человек вы, дорогой Александр, просто замечательный. Считаю, что мне повезло не меньше, чем здешним дамам… Спокойной ночи…
           Бестужев вышел из палатки генерала. Над укреплением стояла ночь, по - южному тёмная. Шумело, считай, рядом море, там шла невидимая Бестужеву жизнь, он постоял, даже усмехнулся: не могло в такую ночь море спать, в такую ночь оно чаще всего жило – напряжённо, ярко, тревожно и темпераментно, Над укреплением, почти невидимые в темноте, вроде как бы нависали, хотя Бестужев знал, что они довольно далеко, тёплые горы.
          Было тихо, часовые только что прокричали: «Слушай!» и теперь слушали тишину. Бестужеву то ли показалось, то ли ему действительно послышался дальний топот коней. Он даже прислушался, стараясь сам не шуметь. Хотя – чем?..
          С моря в сторону суши, спеша перевалить хребет, тот самый, что днём впервые, навстречу тучам, перевалила русская армия, двигались тучи.
          «Вам хорошо, - подумал Бестужев. – Даже «тормосов» не требуется. Не так, как нам…». И он вспомнил, как, катясь на трёх колёсах, пылили, дымили и даже высекали искры на камнях, спеша вниз с горы, к далёкому укреплению, пушки, повозки, карета, гремя и подпрыгивая.
          Теперь всё это стояло, молчало. Когда прошла большая туча, в небе ярко, как-то вроде даже и близко, вернее, низко засияли звезды. Бестужев тут же попытался определиться в небе над Чёрным морем, нашёл очень легко несколько известных звёзд, но быстро сбился. Он усмехнулся от того, что за годы многое забыл из астрономии, но вновь ориентироваться не стал.
          Тихо прошёл к своей палатке, улёгся на постель.
          «А как мне повезло с вами, … генерал, - подумал, засыпая, Бестужев. – Ели бы вы знали, генерал… Такая бы жизнь да год – другой… Но будет ли это?.. А если – нет?..»
           Когда он встал, как всегда, раньше всех, лагерь той его частью, где спали солдаты, уже двигался. Но солнца ещё видно не было, ещё только чувствовалось, что оно за хребтом, рядом, вот-вот сейчас на верхушке горы брызнут яркие лучи, разом всё осветят вокруг, и наступит новый день. Он, собственно, уже наступил, по бухте шли то ли с рыбалки, то ли ещё откуда лодки и судёнышки, ветер надувал их паруса, уносил в сторону гор дым костров, на которых уже грелся то ли чай, то ли суп…
           «Каким он будет, этот день, конкретно для меня, Бестужева, хороший или не очень? – подумал Бестужев, раскуривая трубку. – Хотелось бы так, чтобы он был не хуже вчерашнего…  А вчерашний, редкий день в судьбе «рядового» - «и сколько я ещё буду всего лишь «рядовым»? – подумалось с горечью, - был просто удивительным… Я один из первых русских пересёк хребет и спустился к укреплению…Я встретился с горцами, увидел их здешние лица… Лица воинов… Я познакомился с эллинами – это надо же так! -  представляешь, они всё ещё ищут золотое руно… Чудаки, да оно здесь всюду – в море, в воздухе, в горах, на губах… Хорошо им – они не служат русскому царю, не исполняют его приказы… Я познакомился с чудной семьёй Чайковского, в этой фамилии, в этом слове – музыка, и она в моей душе звучит… Я познакомился с двумя прелестными женщинами… Боже, как они заботливы, как любопытны… И как стеснительны, а как же они милы… Когда ещё хоть раз повторится этот день?..»               
          Он натянул на ноги сапоги. Взял трубку и вышел из палатки. Закурил. Увидел ворота укрепления распахнутыми и шагнул в палатку. «Джигиты» ещё спали. Бестужев накинул черкеску, перекинул через плечо саблю и вышел за ворота. Подошел к берегу, послушал, как бьёт, набегая на берег, волна, как с шумом и шорохом камней и песка отступает, вспомнил день   вчерашний – таких дней было мало в его жизни, особенно в годы службы на Кавказе. Он постоял, подумал, нашарил в кармане монету и швырнул её в море, даже не взглянув на её стоимость,  - за вчерашний день он готов был платить! – и много… И пошёл в укрепление.
           Когда он вошёл в палатку, «джигиты» уже не спали. Бестужев тихо поздоровался.
           - А ты что, Александр Александрович, даже и не раздевался? – спросил его Безобразов. – Загулял ты, я вижу, у моря… Языков ведь прав: не ты ли нам говорил, что у тебя в армии, кроме нас, никого…
          - Да нет, вчера он укладывался спать, - попытался выручить Бестужева капитан Языков. - Я видел…
          - Откуда? – удивился князь Долгорукий. – Откуда знаешь?
          - Ну, я же не спал, чтобы передать ему приглашение нашего  генерала, - объяснил Языков. – Вы же сразу задрыхли…
          - Хороший вчера день был! – сказал как-то обрадовано Бестужев. – Я даже сегодня в море монету бросил, чтобы вернуться… На счастье бросил. А за вчерашнее вы на меня не держите зла: в армии у меня, действительно,  ни знакомых, ни тем более друзей, нет. А отдыхал я у полковника здешнего, у Чайковского и его семьи, так я его вчера впервые увидел, как и вы. Этот отдых, спасибо ему, мне устроил мой питерский друг – издатель, Полевой Ксенофонт… Он написал Чайковскому, тот сказал генералу, генерал мне разрешил «отбыть»… Низкий поклон всем добрым людям! – Бестужев всем низко поклонился. – И не сердитесь, братцы, на меня…
          - Да ты фаталист, Бестужев! – сказал Безобразов.
          - Скорее всего, да… - ответил Бестужев.
          Часам к десяти утра лагерь собрался в обратный путь. Были быстро закончены все дела, сказаны ободряющие слова, пожаты руки…
          Первым из укрепления выехал в сопровождении «джигитов» генерал Вельяминов. Указав отряду путь и сказав что-то начальнику штаба отряда, генерал что-то тихо сказал «джигитам», повернул коня к стоящему у моря,  южнее укрепления,  домику эллинов, и они, все впятером, быстро, прямо вскачь,  доехали до засуетившихся греков, соскочили с коней.
          - Ну, здравствуйте, жители Эллады! – громко поздоровался генерал. – У вас, вот господа офицеры говорят, вино холодное и вкусное и рыбка – что надо?.. Русского генерала угостите?..
          Греки, улыбаясь и кланяясь, словно китайцы, засуетились, и вот уже на столе, где вчера пировали «джигиты», стоят глиняные стаканы, рядом -  вспотевший кувшин, а на блюде – свежая, горячая рыбка…
          Грек, продолжая улыбаться и говоря об удаче, не уточняя, кому же всё-таки повезло больше – военным или им, приморским грекам? – враз наполнил шесть стаканов. Один он взял сам, остальные жена, утром выглядевшая ещё лучше, на взгляд «джигитов», чем вчера, с милой улыбкой поднесла военным…
          - За знакомство, добрые русские! – сказал тост хозяин. – Пусть оно нам всем будет вкусным, как вино этих земель! Будем!
          - Ну, за  такие слова да не выпить! – сказал Вельяминов. – Однако! – он вдруг остановил свои слова. – А где же бокал хозяйке?.. Я так пить не буду!..
          Хозяин что-то быстро шепнул жене, она прямо метнулась в дом и сразу же вышла со стаканом в руках. Генерал лично налил ей и первый чокнулся с ней. Она порозовела, что стало даже заметно на её смуглом лице, отчего она стала ещё краше. Что сразу же заметили крякнувшие «джигиты».
          - За дружбу в этом неспокойном краю!.. Будем!.. – лихо провозгласил генерал, выпил и закусил рыбкой.
          Пока хозяин наливал «по второй», завязалась беседа. Она была очень быстрой, летучей и странной. Хозяин, наполняя стаканы, заговорил о том, что край у них спокойный, всё тихо, на что генерал сразу же лукаво пальцем погрозил «эллину», как бы говоря: «знаем мы этот ваш покой», на что тот понимающе даже улыбнулся; жена грека, как потом говорили «джигиты», всё продолжала хорошеть; а «джигиты» молча обменивались тайными вопросительными взглядами: «откуда, дескать, генерал узнал и о греках, и о вине?», на что Бестужев так же молча отвечал им, что в переводе на русский язык, выглядело, скажем, так, примерно: «и я не я, и лошадь не моя…»
          Когда вино было выпито, слова сказаны и поняты правильно, генерал вынул деньги.
          - Нет-нет! – запротестовал хозяин. – Это – угощение…
          - А я плачу вперёд! – сказал генерал. – За будущий кувшин!.. Ну, пока, добрые хозяева!.. До свидания, земляки!.. До встречи через год!..
          Группа всадников догнала отряд примерно в полкилометре, если не дальше, от укрепления. Когда проезжали мимо укрепления, генерал вдруг, неожиданно для всех, крикнул:
          - Ура русскому солдату!.. Счастливо оставаться!..
          - Ура!.. Ура!.. – поддержали его «джигиты».
          В укреплении махали шапками, кричали «ура!», но радовались не особенно – им, как минимум, ждать следующей встречи надо было год, не меньше. И пушки – ни отрядная, ни в укреплении – уже не стреляли. Может, о них просто забыли, а, может быть, это была военная хитрость?..
          А Бестужев в это время видел совсем другое; он видел на крыльце комендантского дома две женские фигурки, они вроде и приветливо махали руками, но ему было жаль  - и их, остающихся здесь, в глухом, отдаленном укреплении, и себя тоже… Куда теперь забросит его судьба, вернее даже, решения генералов?..
         Дорога, вернее, то, что осталось от, по-видимому, когда-то давно здесь существующей дороги, тянулась по холмистой равнине, справа шла гряда хребта, где горы переходили одна в другую – одна повыше, другая пониже, - слева, далеко где-то внизу, шумело море. Когда проехали с десяток вёрст, справа, ниже хребта возник лес. Странным он был здесь по той причине, что здесь ему было негде, вернее, не на чём расти – всюду земля была щедро перемешана с камнем; на такой почве, по знаниям Бестужева, леса просто не должно было быть…
         «Джигиты» Языков и Бестужев, как обычно, ехали справа, на этот раз почти рядом с отрогами хребта. Когда они поравнялись с лесом, из него им навстречу выехало два или три всадника. Всадники были, словно и их лес, странными: они не кидались в бой, но и не убегали, напротив, они ждали встречи с «джигитами». И были они странно одеты; кто они, по их одежде узнать было невозможно: не то они разбойники, не то – бродяги…
         Бестужев и Языков подъехали к ним.
         - Кто такие? – спросил Бестужев троих.
         - Лесные люди, - ответил один на хорошем русском языке. – А вы – кто?
         - Мы – офицеры отряда генерала Вельяминова, - ответил Языков. - Мы идём из укрепления Геленджикского в Абинское…
         - А что, такое уже есть? – поинтересовались трое.
         - Есть! – ответил Бестужев и тут же спросил. – А  что это, вернее, кто это – лесные люди?.. Чем, например, вы, как вы говорите, «лесные», так уж отличаетесь от нас?..
         - А которые сами по себе, - ответил всё тот же из троих. – Мы, как вы видите, никого не трогаем. Живём себе…
         - Да где же вы живёте? – спросил Бестужев. – Вокруг ведь вроде ни дома, ни землянки?..
         - Ну, это как посмотреть! – сказал говорящий по-русски. – Лес-то, он -  большой, там не только землянку можно встретить, но и целое село… Если поискать…
         - Да где же это? – начал уже допытываться Бестужев. – Интересно же! Мы вот дорогу прокладываем…
         - А что её прокладывать? – усмехнулся всадник, которого Бестужев про себя уже назвал «русским». Два других молчали. Один, как точно это понял Бестужев, был из горцев. – Она тут века была. И есть… Правда, остатки…
         - С дорогой понятно, - сказал Бестужев. – Видно, она ещё от генуэзцев осталась. Строить заново не надо. Уже хорошо. А где тут невольников сейчас продают?.. Не вы ли, случайно?..
         - Нет, не мы, - ответил третий. Бестужев внимательно посмотрел на него: голос ему показался женским. – Это южнее Геленджика, в фальшивом. Мы думали, вдруг вы знаете?..
         - Я ночью вышел, в укреплении, - сказал Бестужев. -  Мне показалось, что море живёт…
         - Это точно! – сказал «русский». – Море всегда живёт…
         С этими словами все трое «лесных», не попрощавшись, пришпорили коней и ускакали.
         - И где же вас найти? – крикнул вслед им Бестужев, на всякий случай.
         - В роще у Марьи… - донёсся голос. Это был голос третьего всадника. Бестужев был готов биться об заклад, что это был голос женщины. Когда, съехавшись вчетвером, «джигиты» стали говорить об этом случае, и когда Бестужев начал утверждать, что среди всадников была одна женщина, «джигиты» посмеялись, говоря: «Ты вчера так обалдел от этих сестёр Чайковских, что теперь тебе всюду видятся  женщины». Но Бестужев продолжал утверждать, что среди троих «лесных людей» была женщина…
         «Джигиты» отъехали от леса, повернув к дороге. Когда подъехали к ней, Бестужев ещё раз внимательно оглядел её и, спешившись, прошёлся по ней ногами. Она, действительно, была очень старой, но надёжной и, главное, доброй. На ней виднелся, скорее всего, очень давний труд дорожника.
         Со стороны моря подъезжали Безобразов и Долгорукий. А по дороге, вернее, по остаткам дороги, которую делал неведомо, кто и неведомо, когда – главное, что сделана она была на совесть, и место подобрано хорошее, хотя, возможно, и её делали точно так же, как строил дорогу Бестужев, - надо, и всё…, - где-то в версте – двух шёл, растянувшись, отряд генерала.          
         Обменявшись, как сегодня сказали бы мы, «нужной информацией», «джигиты», проехали несколько вёрст вместе – здесь дорога проходила на достаточном: «скачи – не доскачешь», как выразился князь Долгорукий, - расстоянии от моря, и всё, в основном, пространство было открытым, обозримым и, как говорят, безопасным. Уходил вдаль от дороги и «хребет Маркотчо», как его потом назвал в своей книге «Он был убит» Александр Бестужев под именем  Марлинский, причём тоже почти до самых гор был он пустым, чистым и обезлиственным – то ли на камнях лес не хотел вообще расти, то ли его за несколько веков «вывели» бойкие лесорубы – то ли на вывоз в страны далёкого Средиземного моря, то ли на строительство флота, в том числе, между прочим, и русского, - и вроде бы опасности не представлял.
          Проехали в разговорах, лишь время от времени – дисциплина! – делая недалёкие наезды в сторону – кто в направлении хребта, кто в сторону моря.
          Но вот примерно в десяти – двенадцати верстах от той ещё рощи, куда ускакали «лесные люди», вдруг начали к самой дороге, причём что очень интересно,  с обеих сторон разом – и со стороны гор, как бы даже вроде бы сбегая с крутизны, торопясь, и со стороны моря, как бы применив силу моря там или просто берега, неизвестно, вылезши на высокие скалы, приступили, словно языки зелёного пламени, курчавые, тёмные даже на вид, хмурые  и совершенно как-то странно заросшие, просто непроглядные не то рощи, не то вроде даже глухие на вид леса… «Джигиты», съехавшись в очередной раз вместе, даже остановились, почувствовав непонятное беспокойство.
           Бестужев первым – наверное, сказывался его опыт войны на востоке Кавказа, - заметил опасность. Конь под ним крутнулся, как перед скачкой. Но это продолжалось миг, не больше, - Бестужев даже не успел дать какой-либо сигнал своим товарищам. Из леса, что как бы вылезал из моря, причём низко над травой, точками засверкал огонь, пули просвистели рядом. И сразу же затем защёлкали выстрелы с другого места – оттуда, где лес как бы спешил с гор…
           Покрутившись под пулями и отринув вариант залечь и принять бой, «джигиты», заметив, как отряд – он находился в полуверсте, может быть, чуть дальше: дорога была добрая, отряд шёл ходко и даже с песней, - стал выводить на выстрел пушки: видимо, там тоже заметили тревогу Бестужева, -  «джигиты» «разлетелись», как скажет потом капитан Языков, в  разные стороны, чтобы дать возможность ударить пушкам.
           И, видимо, как раз вовремя. Только всадники, как говорят, покинули «линию огня», оба орудия ударили залпом. По местам стрельбы. И, видимо, удачно. В лесу послышались крики, стоны. Из обоих лесов выскочили два отряда всадников и бросились: один – к горам, другой – в сторону моря. «Джигиты», дав возможность «пушкарям» нанести горцам урон, а он, как потом выяснилось, был ощутим, пустились, было, за убегающими. Пушки по горцам дали ещё по залпу.
           «Джигиты», устремляясь за беглецами, видели, как падали люди и кони, как потом вскакивали кони, как, поднимаясь, убегали люди. Бестужев был готов преследовать нападавших и даже уже пустил коня вскачь, но тут Безобразов, как старший по званию, резким криком остановил его.
           - Я понимаю тебя и уверен в твоём возможном успехе, - сказал он потом. – Но я не уверен, что увижу тебя живым! – он помолчал. – Мы свой долг уже выполнили, вызвали огонь на себя! Сработала – и отлично, я даже уверен в этом! – наша артиллерия! – Безобразов ещё помолчал. – Знаешь, я теперь до укрепления спокойный путь не обещаю…
          Промолчав – а что тут скажешь, особенно, если противника уже и нет,   оставляя убитых и раненых, он ускакал, - Бестужев, ещё раз крутнувшись на одном месте на коне, поскакал с Языковым в сторону гор, чтобы, в случае нужды, предупредить новое нападение. Он хорошо понял слова «джигита» Безобразова, более того, он сам знал, что теперь нападения горцев будут хорошо, если ежедневными, а то ведь могут быть и чаще.
           Противника видно не было, скорее всего, потерпев неудачу, потеряв бойцов, он ушёл. «А если не ушёл, то теперь где-то таится, зализывая раны, - подумал Бестужев, - и до поры до времени не полезет, даже если бойцы его дерзки и храбры…»
           Когда Языков и Бестужев вернулись к дороге, отряд уже стоял у места боя, который Бестужев тут же окрестил «побоищем»: по его верным понятиям, силы у противников были не равны – против двух-трёх десятков стрелков воевала артиллерия… Две пушки.
           Отряд стоял, ожидая прибытия всех «джигитов»; охранные роты уже заняли оборонительные позиции, Наиболее любопытные офицеры, хоть это, говорят, и не было принято в русском войске, и некоторые солдаты все же  заглянули на бывшие позиции горцев. Там было обычное для любой войны зрелище: валялись убитые люди и кони; один конь был привязанный, так и погиб, скошенный ядром…
           Бестужев заметил, что стрелки лежали в цепи, а не бежали с криком вперёд, как бывало раньше при стычках. «Вот почему выстрелы были прямо как бы из земли», - подумал он.
           Не встретив продолжения боя, отряд быстро уходил: день уже совсем клонился к вечеру, а Вельяминову ещё нужно было определить удобное для обороны место стоянки. Первыми опять ушли в «поиск» «джигиты». Что-то                настроение у Языкова и Бестужева было подавленное. Впереди был лес, был он невысоким, но страшно искривлённые деревья были просто совсем не проходимы. Кони только сунулись в этот не то бурелом, не то просто запущенный лес, и сразу же отступились. Всадники, напрягая зрение и слух, держа своё оружие наготове, медленно, почти наощупь ехали у кромки леса.
           К счастью, язык леса, упавший с гор, был узок, всего-то несколько метров, дальше лес держался очень далеко от дороги и пути отряда. Увидя это, Бестужев вздохнул с облегчением: когда он только увидел перед собой непролазную чащу, первой его мыслью было решение расширять дорогу, что заняло бы несколько часов; застревать же здесь, вблизи «побоища», ему не хотелось; во-первых, просто было нежелательно, во-вторых, место было уж очень небезопасно – горцы неминуемо бы вернулись за своими убитыми, что неизбежно привело бы к новым потерям – уже и в отряде.
           Увидев впереди светлую взгорбленную равнину, переходящую вдали в холмы, заросшие лесом, «джигиты» поскакали обследовать их. Везде было тихо.
           Отряд Вельяминова шёл ещё некоторое время, хотя уже кое-где сопки, поднимающиеся над Чёрным морем, перекрывали заходящее солнце, когда всё вокруг становилось тёмным. Остановились у шумной и шустрой речки, сбегающей с хребта, причём Бестужев почему-то подумал, что она, эта речка, была ему знакома, он её где-то уже видел; и тут он вспомнил, где? – на карте у генерала, ещё в его доме на тет-де-поне, в Ольгинском!.. Бестужев крутнул головой и усмехнулся: он понял, что генерал о многом знал ещё до похода…
           Когда подошли к речке, попоили коней, ополоснули лица, и сразу же стали разбивать лагерь – заготавливать сушняк для костров, ставить палатки и сдвигать в целях обороны от возможного противника повозки, расставлять пушки,  - все поняли, насколько остро стоял для отряда вопрос опасности: нападение на отряд могло произойти уже ночью…   
           Первыми на охрану вышли «джигиты», их зона была – самые дальние подступы к лагерю, они дежурили до той поры, пока можно было что-то увидеть и услышать. А потом, как сейчас говорят, обстановка изменилась.
           Дело в том, что «джигиты» ещё были на посту, когда в ночи вдруг послышался топот коней, и прямо на Языкова и Бестужева буквально, как говорят, выскочили три всадника, требуя встречи с генералом. Это было что-то новое в поведении горцев. Их провели к генералу. Разговаривал один, по виду чистый горец, но с хорошим русским – во всяком случае, его понимали.
           Начал он с того, что выразил сожаление по поводу стычки.
           - Приношу свое извинение за случившееся! – сказал он. – Выражаю озабоченность по случаю потерь, и наших, и ваших…
           - Ваши соотечественники, - заметил генерал Вельяминов, сердито глядя на гостей, - заверили нас в укреплении Геленджикском, что наш путь будет спокойным.
           - Да, - подтвердил слова генерала гость. – Именно так…
           - И вдруг у леса в нашу сторону был открыт огонь, причём, что очень интересно, залпом, заметьте! – последние слова Вельяминов произнёс вроде бы даже с нажимом, чуть громче. – Мы были просто вынуждены применить артиллерию. Сожалею о потерях… Но как это мне расценить? Уже пять лет эти места принадлежат России…
           - Разные люди… - сказал гость. – Разные мнения…Тут и натухаевцы, и адыги, шапсуги, черкесы… Многие считают, что их судьбу решили и без них. Обидно.
           - И, наверное, есть чужие люди, которые говорят, что надо воевать? – спросил генерал.- Только гибнут ведь ваши люди, ваши сыновья! Я ведь сам видел только  что убитых, там чужих нет!..
           - Не знаю, я не встречал, - гость чуть помолчал, затем тихо закончил. – Наверное, есть…
           Его сосед что-то резко и гортанно сказал.
           - Что он сказал? – спросил генерал.
           - Он говорит, что да, есть такие, - ответил гость. – Но нам не надо забывать, что он в горе и зол. Его сын погиб сегодня… Мир его праху…
           - И что теперь? – спросил генерал. – Или мне всю дорогу строить, не зачехляя орудия?
           - Как будет завтра, я не знаю, - сказал гость. – Разные люди… Но вас уж сегодня никто не потревожит… Слово даю!
           И они, вскочив в седла, рванули рысью прямо сразу от генеральской палатки. Офицеры только покачали головами. И не понять, чего в этом их покачивании было больше – укоризны или восхищения… Топот долго ещё стоял в ночной тишине…
           Лагерь затихал. Вот уже послышалось и традиционное «слушай!..»
           А «джигиты» не могли уснуть. Их тревожила сегодняшняя стычка. Она была успешной для отряда, противник понес утрату, но «джигитов» другое волновало: если раньше, по ту сторону гор стычки с горцами, возьми любую, были внезапные, да, неожиданные, но какие-то просто стихийные, то сегодняшняя заставила задуматься. Залп прозвучал из разных мест, но ведь почти одновременно. К нему готовились и те, кто стрелял, и тот, кто командовал. К тому же горцы вели себя по-другому; если раньше они могли кинуться на «джигита» или на солдат с шашкой, обязательно со злобой, свирепо, то сегодня все лежали в цепи. Слушались приказа…
          - Вы заметили, как низко были расположены ружья? – спросил вдруг Бестужев. – Кто-то руководил огнем!.. Причём в нас вроде бы они даже и не целились…
          - Да, но вызывает сомнение не только это, - включился в разговор, что было редкостью, Безобразов. – Ты прав. Как будто хотели нас запугать, как бы вроде ошеломить…
          - Интересно, на что рассчитывали? – спросил Долгорукий. – Неужели думали, что мы тут же побежим?..
          - А вы видели их ружья? – вдруг спросил вроде бы о совсем другом Языков. – Они скорострельны… Если бы наши «пушкари» чуть зазевались бы, я думаю, был бы второй залп…
          - Вот тогда бы уже прицельно пальнули бы по нас… - закончить мысль Бестужеву не дал вестовой, заглянувши в палатку со своим уже привычным:  «генерал приглашает рядового Бестужева…»
          «Рядовой», пожелав всем сна, вышел.
          - Ну, и каков, по вашему разумению, у нас нынешний день, Александр Александроич? – спросил генерал. – Чем удивил, обрадовал или, наоборот, огорчил?..
           - День был богатым, … генерал, - сказал Бестужев. – И разным… Вы были великолепны, Алексей Александрович!.. Такое нами не забудется!.. Потом у нас была странная, иначе не скажешь, встреча с лесными людьми…
           - Лесными? – спросил Вельяминов. – Это ещё что такое?.. Вернее, кто
 такие?..
           - Говорят по-русски, - пожал плечами Бестужев. – А чем занимаются – поди, угадай?.. Себя не афишируют… О дороге осведомлены, знают. Вот кто и когда её строил – не понять. Но путь вы выбрали верный. Труд  того ещё строителя всё ещё виден. Вы выбрали верный путь…
           - Не без твоей подсказки, - сказал генерал. – А как вот ты, Александр Александрович,  - генерал перевёл разговор на другую тему, - смотришь и расцениваешь, скажем так, нападение на отряд, прежде всего, на вас?.. И с чего это вы все вдруг оказались в одном месте?
           - Я думаю так, - сказал Бестужев, опуская часть вопроса, что касалась их, - у них есть кому организовать огонь. Ведь два залпа были как один!..
           - Это верно, - сказал Вельяминов. – Я знаю: заставить нам даже двух солдат выстрелить залпом нелегко. У каждого свой характер, свой прицел, своё это, виденье… Каждый противника видит по-своему. А тут такая вот слаженность… А чего толклись, как мухи на стекле? – вдруг спросил его генерал. – Завалинка вам, что ли?..
           - Этого больше не будет, генерал! – чётко доложил Бестужев. – Мы вас подвели… Не ожидали… И к тому же они лежали в цепи! Это не их стиль…
           Они помолчали, видимо, успокаиваясь.
           - Сергей Дмитриевич, - сказал, возобновляя разговор, Бестужев, - нам посулил стычки каждый день. До самого укрепления. А нам ведь ещё даже и плавнями идти…
          - Скорее всего, так и будет, - подитожил беседу генерал. – Нам пока ещё через хребет перебраться надо. Гости, что вчера приезжали, - слыхал, поди,-  говорили, что есть у них чужие люди… К тому же здесь все горцы – разные. И все обижены.
          - Не так, извините, воюем, … генерал, - убеждённо сказал, уже почти покидая палатку генерала, Бестужев.- Мы вместо друзей после себя здесь оставляем или  врагов, или обиженных…
          Когда Бестужев шёл к своей палатке, и в лагере, и окрест было тихо. Где-то было море, но его не было слышно. И не поймёшь, почему; то ли от-того, что далеко, то ли потому, что сопки, заслонив море, гасили звук, Даже речка, шумная, когда подошли, в ночи угомонилась, хоть и бежала, как и прежде. Тучи, не скажешь, что неслись, но настойчиво двигались в сторону хребта, что чувствовался восточнее лагеря. И ни звука – ни топота, ни крика дикого зверя, ни треска сучка… Оглохнуть можно!.. На всю взгорбленную равнину только и слышно солдатское: «Слушай!..» И тоже хоть и частое, но какое-то робкое, что ли?.. Вроде бы солдаты как бы остерегались кого-то разбудить…
          «Чёрт знает что такое!.. – подумал Бестужев. – Надо будет сказать генералу: шепчутся постовые, словно боятся кого… Надо кричать так, чтобы за десять вёрст было слышно: часовые на посту! И ходи, если идёшь, только мимо… И желательно - подальше…»
          Спать не хотелось, да и настроения не было завалиться в постель. Он сел у палатки, закурил, посмотрел в разрывы туч на звёзды. Задумался. О чём мог думать в ночной поздний час декабрист, сосланный на Кавказ, под пули горцев, разжалованный штабс-капитан, не просто разжалованный, а, как он понимал, лишённый всяких надежд вновь получить хоть какой офицерский чин – всё складывалось именно так, не иначе, - умный, деловой Бестужев, в этом походе так вроде бы и был почти пригретый генералом Вельяминовым, который часто беседует с ним и вроде принимает его, Бестужева, советы, вроде согласный с его, Бестужева, выводами о войне… «Пока, да! Но сколько это может для меня продолжаться?.. А тут ещё эта цепь, эти залпы… Ну как мы не заметили эту засаду горцев?..- начал вдруг анализировать, как сегодня бы сказали, ситуацию Бестужев. – Почему мы поскакали к дороге?.. И кто первый?.. Я или Языков? – после этого вопроса Бестужев вдруг резко – он даже сам удивился этому - одернул себя. – Не ищи крайнего, крайний – ты, ты же видел, как выглядел очень враждебно, просто агрессивно тот лес, ты же подумал об этом, уже забыл, что ли?..»
         Он почувствовал лёгкое недомогание, - давненько с ним такого не было, - выбил абы как трубку, вошёл в палатку, кое-как сбросил одежду, с трудом стянул сапоги, залез под одеяло – ночи уже были холодными,  - но уже через пять минут решительно откинул его прочь. Ему было жарко и душно, и он чувствовал, как повышается пульс, бешено стучит сердце, как он прямо-таки задыхается. Он рванул на себе сорочку, застонал, заметался в постели… Но то ли прохладный воздух палатки, то ли усталость скоро чуть успокоили его, и он тяжело забылся во сне…   
          Утром, как всегда, отряд двинулся дальше. На удивление «джигитов», все собрались как-то неожиданно быстро, им пришлось выезжать, даже и не поговорив за чаем.
          Бестужев встал с очень тяжёлой, словно там был камень, налитой болью головой; Безобразов, увидев брошенную в беспорядке его одежду,  не стоящие рядом, как было всегда, а валяющиеся на полу палатки сапоги, с насмешкой заметил:
          - Загулял ты, видно, вчера у генерала, Александр Александрович?.. Не вижу порядка в казарме…, - на что Бестужев, обыкновенно всегда утром весёлый, разговорчивый, на этот раз даже и не ответил ему, промолчал.
          «Видно, не выспался «рядовой», - подумал Безобразов, - В «прочёсе» отойдёт, войдёт в «тонус»…, - успокоил сам себя главный «джигит». А тот же Языков, верный товарищ Бестужева, и князь Долгорукий, занятые чаем и уже, считай, выходящим в дорогу отрядом, как-то не обратили на всё это внимания.
         Впрочем, Языков заметил, что с Бестужевым не всё в порядке, когда он садился на коня. Он поднял ногу в стремя и не вскинул, как обычно, легко тело на коня, а постоял, стоя одной ногой на земле, взялся руками за луку седла и только потом, с видимым усилием, при помощи рук, поднял тело в седло. Языков, держа своего коня в поводу, подошёл к Бестужеву и спросил, глядя на него снизу вверх:
          - Что с тобою, Александр?.. Тебе плохо?..  – в вопросе Языкова была и боль, и участие. – Я же вижу, тебе явно не по себе!..
          - Голова тяжелая, - сказал Бестужев. – И всё вокруг плывёт, кружится. Как будто выпил лишнего…Наверное, спал плохо… Поехали…
          - Подожди! – остановил его Языков. – Но так же нельзя… Давай-ка мы сходим к лекарю… Пойдем!..
          - Да ты что? Какой лекарь?.. – удивился Бестужев, - Какой там лекарь! Подумаешь, голова закружилась… Эка невидаль!.. Пройдёт! – и он, вдруг пришпорив коня, первым заспешил, забирая вправо, к дальнему лесу.
          Языков поспешил за своим товарищем, зорко всматриваясь в заросли, укладывая ружьё перед собой по - удобнее, чтобы, в случае нужды, сразу же открыть огонь.         
          Когда слева «нарисовался» Добе, его досконально проверили, как у нас говорят, справа налево Безобразов и Долгорукий, прихребтовые, то есть те, что ближе к хребту, «джигиты» только следили, чтобы с их  стороны никто в дело не вмешался. Всё оказалось везде довольно чисто – горцев нигде не было.
          Отряд, пройдя ещё с версту, спустился к морю. Когда офицеры поодаль выставили охранные взвода, а всем скомандовали «вольно», солдаты стали забредать в море, кто был посмелее, те даже осмелились покупаться -  это было всем внове, ведь в Геленджикском укреплении отряд был только у моря: купались тогда только «джигиты», а остальные  - только смотрели из-за бруствера на гудящее рядом море.
          Генерал беседовал с местными жителями. Их было немного, причём в основном женщины, мужчины, как объяснили тетки, все почему-то пожилые, сейчас в море – с минуты на минуту их ждали с уловом. Люди на жизнь не жаловались, власти над ними, скорее всего, российской не было, жили все, как могли. Посёлок, как его посмотрели «джигиты», напоминал не город, хоть и маленький, а, скорее несколько хуторков, иногда даже и далеких друг от друга. Жили в основном все «от моря» - что поймают, то и ихнее. Возле каждого домика был огород, в нём что-то выращивалось. Больших земельных наделов люди не имели – а зачем, как спросили тетки у генерала?.. Иногда к ним приплывали, как рассказали местные, «гости» - моряки или купцы, они устраивали торги, привозили муку, зерно, вино и даже из инвентаря кое-что. А вот про дорогу за хребет они не знали ничего, хотя и сказали, что раза два приезжал старик на арбе и даже показали, где эта арба ехала…
          Тут вдруг ребятишки местные шум подняли – оказывается, они вдали увидели лодки – это возвращались с рыбалки мужчины поселка. Все вдруг оставили генерала с его вопросами о дороге, побежали на берег узнать, всё ли хорошо, есть ли улов и, главное, все ли вернулись?..
          Лодки подошли к берегу, рыбаки сошли на песок, стали выгружать сети, выставлять рыбу – одни прямо хвастаясь уловом – и было чем! – а иные, радуясь и тому, что живы остались…
          К факту, что в их поселок пришла русская армия – не по берегу,  не с моря, а из-за хребта, - мужчины отнеслись сдержанно, без особой радости, а к сообщению о том, что через год, не позднее, отряд снова придет и будет тут строить укрепление, в котором будет постоянный гарнизон, вообще все встретили молча. Только один, коренастый, в густой бороде, сказал как бы вроде и про себя, не для всех, но Языков и Бестужев услышали – они рядом, считай, с тем самым мужиком стояли, рыбу смотрели, что выгружали из лодок.
           - Кончится тогда наша вольная жизнь, помяни моё слово… - а кому он это сказал, неизвестно. Может, просто подумал так, кто теперь скажет?..
           Потом, когда отряд отдохнул и собрался в дорогу, её, ту самую, с горы, по которой как-то горец-старик приехал на арбе, показали ребятишки. Они гурьбой бежали впереди «джигитов», только пятки мелькали, и были очень довольны тем, что не только дорогу показали, но даже и следы арбы на ней…
          Дорога была похожа на козью тропу – узкая, заросшая так сильно, что, как представил себе Бестужев, ветки деревьев и кустов не просто почти обнимали коня, арбу и даже ездока, но и надёжно укрывали их так, что арба ехала по этой дороге, как в трубе или в тоннеле.
           Бестужев сразу, как только увидел её, понял: работы солдатам будет больше, чем достаточно. Помня о том, что генерал Вельяминов в разговоре с жителями посёлка сказал о приходе отряда через год, - а генерал «слов на ветер не бросает», как сказал однажды князь Долгорукий, правда, по совсем другому поводу, - Бестужев в беседе с Вельяминовым сказал, что лично его предложение по дороге состоит из двух пунктов. Первое: воспользоваться, экономя время, той, по которой прошла арба. «Наши ведь повозки ничуть не хуже арбы, даже куда лучше! - подумал он при этом. – Тем более, что мы с секретом самих горцев знакомы».
          - Так что, - спросил генерал, - можно начинать движение?..
          И он уже было хотел махнуть рукой, дескать, начинайте двигаться, но Бестужев его остановил.
          - В чём дело, милейший? – удивленно спросил генерал. – Ты же сам сказал, что дорога есть?..
         - Есть! Для горцев… Но нам такая не годится, - сказал Бестужев. – У нас на такой дороге и пушку горцы украдут, а то и вашу карету!..
         - Ну, ты даёшь! – воскликнул генерал. – И что же делать?..
         - Пункт второй: расширить её, хотя бы на метр, - спокойно так сказал Бестужев. – Следите за моей речью… Я же сказал: мое личное предложение состоит из двух пунктов. А вы поторопились, хотя я назвал только один.
         - Шутить изволите, Александр Александрович? – спросил генерал. – У вас сегодня хорошее настроение, любезный!..
         - Так домой же идем, … генерал! – сказал с улыбкой Бестужев. – Море, говорят, это хорошо; места – чистый курорт, в Кисловодск не ходи…А дома, говорят, всё же лучше… Вон, наш князь, что ни день, всё он о доме своём   вспоминает, умирает, говорит, русская деревня… Вот и я…
         - И что же делать?.. – спросил генерал.
         - Рубить лес, - ответил Бестужев, - справа дороги и слева неё, на один метр… Работы солдатам будет много…
         Работы, действительно, было много: заросли буквально рядом стояли просто непроходимые. Но вначале всё вроде шло нормально: ствол – пилой, ветки и хмеречь – под топор… Медленно, но зато чисто; голый ствол лежит рядом с дорогой – Бестужев сказал: через год пойдёт на укрепление, если его местные раньше не уволокут, а всю мелочь древесную – на сторону, благо, обрыв рядом, убирать не надо: сгниёт за зиму… А чем стало выше к самому хребту, труднее пошло дело – устали солдатики, приморились. Но это с одной стороны, А с другой, лес вдруг другой пошёл: вроде и тоньше и реже он, но прямо другой – стволы и ветки кем-то искорёженные, говорят; ветрами, что ли?..  Название какое-то странное, солдаты меж собой говорят: «держидерево»… Это за то, видно, что каждая ветка такого дерева, каждый сучок, даже, кажется, лист его норовил вцепиться в одежду проходящего мёртвой хваткой… И было на эти деревья смотреть и в диковинку, и даже чуточку и жалко – крона каждого была как будто кем-то измята, изломана, видно, обычного, как говорят, нормального развития, когда ветки растут ввысь и вширь, здесь не было, они неизвестно кем были развернуты, закручены и изломаны… Это хоть было и непонятно, и даже не совсем приятно, но, как говорят, мириться можно: не приятно – не смотри… Солдаты ведь, да и офицеры тоже, включая самого генерала, не любоваться, в конце - концов, ими пришли?.. Нам бы срубить их у дороги, чтоб не мешали, не служили укрытием для горцев, всего-то и дела… И тут они, эти, прости господи, что скажешь, деревья – и смотреть-то ведь не на что! – вдруг проявили свой характер!.. Малорослы и горбаты, с шишками на коре да наростами, а вот возьми их, попробуй!.. Пила брала их через силу, солдаты от дерева отходят все в лохмотьях, топор при ударе о ствол – да какой там ствол, хорошо если он в руку толщиной! – прямо звенит, отскакивая от дерева, и вырывается из усталых рук… И пока ты его рубишь, его же ветки – кстати, ветки других тоже не теряют времени даром! – все так и норовят в тебя вцепиться, как говорят, «за что ни попадя», что минут пять-семь, и ты уже устал… А совсем если устанешь – можешь и вообще не вырваться!.. Или шинель – это в лучшем случае, - оставишь на ветвях «держидерева»!.. Да местные так и говорили: не один русский солдат шинель свою в лапках его оставил…       
        Хорошо, что чем ближе к хребту, тем деревьев было поменьше, и были они пониже, пока совсем в кустарник не выродились. И тот лишь по пояс пешему солдату. А вершина, вернее, седло хребта, так сказать, его понижение – и справа, и слева от дороги – наверное, это самое место было, действительно, для перехода через хребет здесь самым лучшим, - было как бы «украшено» горами; если справа гора была так себе, то слева - прямо  закачаешься. И, главное, на ней, куда ни погляди, с какой  стороны ни подойди, - ни деревца, ни кустика… Вздумаешь подняться – зацепиться не за что.
          «Джигиты», когда поднялись, вырвавшись из цепких объятий «уродцев природы», как они с едкой насмешкой окрестили невиданное ими раньше, так называемое «держидерево», и встали все рядом на хребтине, оглядывая разбросанные перед ними горы, все разом обратили внимание на гору слева. Во-первых, она была высока – «джигиты» ведь и сами уже были на вершине хребта, довольно высокого – море и люди возле него им вообще казались даже и не букашками, а так, каждый величиной с блоху, не более… А она вон какая – тучи за неё цепляются…А во-вторых, она - рядом!.. Все остальные – или уж очень далеко, в основном – покрытые лесом, а эта – и рядом, и на ней – ни деревца!.. Поневоле засмотришься, поневоле словом выскажешься…
          - Вот это гора! – сказал с восхищением Безобразов. – Это часовой!.. Всё видит!..
          - Да!.. – покрутил головой Языков. – Ею только бы любоваться!.. А на ней чьих только наблюдательных постов не будет… А, может, уже и есть…
         - И чего ею любоваться, не пойму?.. – не то сказал, не то спросил князь Долгорукий. – Гля!.. Да она безумная!.. Она как в деревне ненормальная – все в одинаковом, а она вырядилась… Гля!.. Я же говорю! Все лесом вроде прикрылись  а она голая… Ясно, безумная…
         - Гора как гора, - сказал голосом ровным – ни восторга, ни осуждения – Бестужев. – Поверьте мне – уж я гор повидал… А вот место, где она выросла, это – да!.. Она – господствующая!.. Как говорят, и над горами, и над долами, и над морями… Ох, сколько же в разное время здесь крови людской прольется!..  Нам с вами и не ведомо…    
         - Вот и давайте, друзья, - сказал, слезая с коня, Безобразов, -  пока ещё кровь здесь не льётся, присядем и отдохнём…
         - Вот это верно! – легко спрыгнул на землю Бестужев. – И не надо нам ни спорить, ни ссориться…
         - А никто и не спорит… Никто и не ссорится… - сказали почти разом, покинув седла, Языков и Долгорукий. – Нам-то чего ссориться? И – зачем?..
         На земле дул просто пронзительный ветер. Самое удивительное, но в седле он чувствовался совсем иначе, на коне его вроде и не было.
         Сев и протянув уставшие, почти всегда напряжённые ноги, «джигиты», глядя на раскинувшиеся перед ними горы и долины, реки и ущелья, просто заслушались свистом ковыля, его, непривычным для всадника, видом и даже цветом… Особенно свистом… Языков даже сорвал стебелёк, осмотрел его: и что тут свистит?.. Но так, видимо, и не понял…
         Кони, освободившись от всадников, потянулись к траве, стали, вроде, опустив головы, принюхиваться к ковылю, но есть не стали. Наверное, тоже свист его слушали…
         Но тут «джигиты», только привыкшие к монотонному свисту ковыля, вдруг уловили другой вроде бы свист – саднящий, с придыханием, а иногда и с вздохами и кашлем. Это из кустов появились солдаты, до изнеможения уставшие в борьбе с зарослями вдоль дороги. Многие из них, поднявшись на хребет, просто валились с ног, норовили не сесть, как те же «джигиты», а сразу упасть без сил. Многие, действительно, были в разодранной одежде, словно они только что бились с каким-то неизвестным им чудовищем.
          Показались, сразу разъехавшись широко по линии фронта на поле ковыля, повозки, заняла своё место карета генерала, показалась, натужно поднимаясь, влекомая четвёркой лошадей, облепленная со всех сторон солдатами, первая пушка. За ней – вторая, третья…
          Теперь, когда весь голый от леса хребет заполонили солдаты и офицеры, свист ковыльной степи перестал быть слышен, стояло только людское тяжелое дыхание…
           Солдаты, по наблюдению многих, на красоту и особенность гор внимания не обратили – они просто отдыхали; тяжело и долго.
          Второй, уже обратный, переход через перевал русскому войску дался, пожалуй, даже трудней, чем первый. Хоть отряд после оставления части солдат в Геленджикском укреплении стал меньше, а, может быть, именно по этой причине, но добирался он до хребта долго и мучительно.
          Ещё последняя пушка только показалась из кустов, во что выродился добрый лес, как «джигиты» поднялись, вскочили, у кого были силы, в седло, Бестужев так с опорой на луку, и двинулись дальше, уже на спуск.
          Это была поразительная картина – после лысой макушки хребта, где камень был продут ветром и где свистел ковыль, спуск начался сразу же в густой, стройный, просто роскошный лес. Только что солдаты сражались с изувеченными, даже не деревьями, а, скорее всего, подростками и голыми камнями, что местами просто выпирали на дорогу, а тут, стоило перейти хребет, под ногами - рыхлая, глубокая земля, перемешанная с листвой, и тут же рядом – стволы в обхват, а то и в два, а над головой – густая пышная крона дуба, граба, а кое-где и бука.
          Тут, получив приказ дорогу расширять, солдаты с готовностью и даже радостью, не успев, как следует, отдохнуть на перевале, вонзали пилы в сочную древесину. Это был всё тот же Кавказ, но дерево уже напоминало родную Россию… И душа солдатская радовалась, на лицах, запотевших и усталых, цвели улыбки…
          Однако… Когда пропилили довольно просторную дорогу, уходящую почти без изгибов и загогулин вниз, к подножью горы или даже целого хребта, «пушкари» решили спускать орудия не на лошадях, боясь, что так можно наездом поломать ноги коням, а вручную…
          Первую пушку человек десять покатили, придерживая, Потом, когда дорога стала не такой крутой, несколько человек пушку оставили… И вдруг там, метрах в двести ниже того места, где число «пушкарей» уменьшилось, произошло что-то странное…
          Во-первых, солдаты закричали. И те, что были рядом с пушкой, и те, что её оставили. Во-вторых, кто-то, говорили, заметил, как солдаты, как бы отброшенные от пушки, покатились вниз, а пушка исчезла в сторону…
          Кто это заметил, не установлено, но первыми рванулись прямо к пушке Бестужев и Языков. Может быть, просто потому, что были ближе – они были в «прочёсе» - и оба – на конях.
          Кони пошли, если это можно в лесу, вскачь. Краем глаза – хорошо, что стоял ноябрь, лист, считай, уже весь облетел, - «джигиты» увидели, как  пушка «убегает» в сторону. Рядом, то ли подталкивая её, то ли одерживая, то ли просто направляя, сквозь стволы мелькали две фигуры.
          Оба «джигита» пришпорили коней, лавируя между деревьев. В какой-то момент они увидели двух – это надо было видеть! – горцев, угоняющих пушку.
          Бестужев, как говорят, рванул наперерез пушке. Улучив момент, он прямо с коня прыгнул вниз – на саму пушку и на её угонщика, уже хорошо заметившего свою неудачу и доставшего из ножен саблю.
          Испугался горец, увидевши летевшего на него здоровенного офицера, или просто не успел встретить его оружием – неизвестно?.. Известно другое  – горец был сметён буквально с ног и придавлен весом Бестужева.
          Хватая похитителя пушки за руки, выбив оружие, Бестужев успел лишь одно всего слово крикнуть Языкову:
          - Догнать!..
          Между деревьев, путая, словно заяц, след, убегал горец. Ружьё – пока достанешь, прицелишься, саблю – как её тут вынуть на скаку да ещё в лесу?..  И Языков всё-таки достал беглеца – плёткой. Дотянулся и стегнул по ногам.
          Беглец рухнул. И сразу же на него, прямо с коня, свалился «джигит» Языков…    
          Теперь, когда все четверо были пешими, причём двое повязаны, уже спешить было некуда. Бестужев сидел под деревом, отряхивая листву с черкески. Напротив, подогнув ноги, неудобно сидел горец. Языков привёл своего пленника. Посадил рядом с товарищем. Горцы молчали, угрюмо хмурились. «Джигиты» разглядывали их, разглядев, поняли, что перед ними – молодые воины, вернее – будущие…
          - Ну, и чья это выдумка, вернее, задумка? Признавайтесь!.. – вроде бы даже строго спросил-приказал Бестужев. – Кто придумал?..
          Горцы – юнцы молчат, смотрят изподлобья.
          - Я не понял! – повысил голос Бестужев. – Вы по-русски понимаете?..
          Горцы молча кивнули головами.
          - Тогда в чём дело? – вновь спросил Бестужев. – Кто придумал?..
          - Я, - шмыгнув носом и косо глянув из-под башлыка, сказал горец, на которого упал Бестужев. –Это я придумал…
          - Молодец! – неожиданно весело сказал Бестужев. – Я так и знал!.. Ты хорошим офицером будешь!.. Русской армии…
          - Не буду… - буркнул горец.
          - Почему? – спросил Бестужев. – Приходи через год на Добе, мы там укрепление будем строить, солдатом будешь, потом – офицером. Как я,  - он вдруг замолчал, видно, вспомнил, что сказал что-то не то, поправился. – Как вот он… Чем плохо?.. Конь, форма, рота солдат, а ты – командир…
          - Не буду, - повторил горец.
          - Не буду, не буду!.. Что за ответ?.. – спросил Бестужев. – Тогда мы вас сейчас в плен возьмём… И под стражей доставим прямо в Абинское укрепление…
          - А мы убежим! – пообещал горец. – Вы и не заметите!..
          Бестужев помолчал. Языков молча отряхивал свою одежду, слушал, не вдавался в разговор.
          - Ладно, - сказал Бестужев. – Тогда марш домой! – строго сказал он. – И – быстро!.. Два раза я не повторяю!.. Бегом!.. Сами развяжетесь…
          Горцы переглянулись, что-то быстро сказали друг другу по-своему, поднялись, зыркнули глазом на «джигитов» и побежали. Бестужев тяжело встал, разобрал поводья, сунул правую ступню в стремя, взялся обеими руками за луки седла, тяжело поднял туловище и сел в седло. Языков так же молча подошёл к своему коню, сел в седло и догнал Бестужева.
          «Пушкари» у  дороги в сторону, поднявшись из лощинки, куда их как-то столкнули два, считай, подростка – горца, поворачивали пушку туда, куда им надо было.
          Только тут, на боковой дороге, куда только что выехали Бестужев и Языков, Языков, наконец, обрёл дар речи. И он заговорил:
          - Слушай, как ты с ними разговариваешь? – спросил он. – Мы так с тобой старались, ловили, сбивали… Я же вижу: ты ведь ушибся!.. Может, что и повредил… Не запирайся, я же вижу, как тебе тяжело!.. Мне тоже не очень лучше… - он помолчал. – Я понимаю, они – ешё подростки… Но они – враги ведь…    
          - Нет, ты заметил: «я придумал…» - заулыбался Бестужев, пропуская, считай, всю речь Языкова, где он говорил об их геройском поступке. – Ты бы такое удумал?.. Я понимаю: ты недоволен тем, что я их отпустил?.. Так ведь они уже на первом бы привале от нас бы убежали… Слово даю!.. И – это же очень смешно! – но они бы прихватили, если не пушку, то ружьё – это уж обязательно… А что я себя плохо чувствую – в этом ты прав! – то это ещё с самой ночи… Не бери в голову – пройдёт…
          Когда «джигиты» вернулись к отряду и доложили, что пушку отбили, их доклад новостью не стал – все в отряде об этом уже знали. Расширение дороги сразу же продолжилось, а скоро и прекратилось – лес кончился, как и гора, неожиданно.
        К вечеру – а завечерело очень рано, солнце быстро – так казалось всем, - опустилось за хребет, вроде как бы нырнуло в море. Темнело быстро. Долго оставались ещё освещёнными только дальние, высокие горы, дольше всех – Свинцовая, самая высокая. Потом и она потемнела.
         Отряд остановился у реки, бегущей слева, с северной стороны. Костры разожгли уже в сумерках. Уставшие после трудного и длинного подъема, взволнованные нахальным похищением пушки, а потом уже «добитые» окончательной работой на дороге, солдаты, а вместе с ними и офицеры затихли быстро, без долгих разговоров и споров…  Может быть, что на настроение сказывался и трудный путь, постоянные какие-то нервные срывы, давала о себе знать и усталость всего похода, ожидание, наконец-то, скорого конца этой кочевой жизни… Наверное, на всех действовало плохо и полное отсутствие виновных: пушку-то отбили, а угонщиков, главное дело, ведь никто не видел, вроде их и не было – некому было сказать или крепкое слово, или просто плюнуть… Чего было больше, мы, понятное дело, не знаем; думаем, что было всего понемногу, но знаем точно: лагерь затих скоро. И это всё было странным: вот только что ещё виднелась самая высокая гора, - помнится, о ней ещё в пути к морю кто-то в шутку сказал, что она слишком уж серьёзная, как из свинца, - а уж на улице – хоть глаз коли… И вот уже слышно: «Слушай!..»
         - Слушай, любезный ты мой, Александр Александрович, ты бы кончал с охранной службой!.. Тебе дорогу надо строить!.. Забыл, что ли? – начал без  разгона генерал Вельяминов. – Слыхал, ты пушку отбил?.. Что, больше там некому было?.. Тебе, никак, больше всех надо?..
         - Так покатили-то ведь в нашу сторону! – попытался вроде оправдаться  Бестужев. – У пушкарей-то и ружей при себе ведь не было!.. Как не помочь? А я, к тому же, на коне был… Солдаты-то в ущелье просто покатились!.. А там листвы по колено, если не больше…
         - Как покатились? – удивился Вельяминов. – К- аак покатились?.. Как? Куда?.. Почему?.. Как там всё было?.. Ты это видел?.. Ну как?..
         Генерал был так взволнован, разгорячён и взбудоражен, что Бестужев понял: тут нужен подробный рассказ. Он понимал: такого ещё не было, были, правда, попытки, а тут, по его, кстати, рассказу, горцы, считай, пушку почти украли.. . Если бы не они с Языковым…
         - Дело было так, - начал, не торопясь, Бестужев. – Да вы не волнуйтесь, Алексей Александрович, - попытался он успокоить генерала. – Ничего ведь не произошло, рядовой случай…
         - Ну как мне не волноваться?.. Это ведь ЧП!.. Отряд чуть не лишился пушки!.. – продолжал генерал.
         - Но не лишился же!.. – воскликнул Бестужев. – Вы помните, … генерал, из детства игры зимой на горке? – вдруг спросил он.
         Генерал от неожиданности смолк, потом, через время, сказал:
         - Немного помню… Но… слабо… А причём это?..
         - Всё это напоминало игру, - сказал Бестужев. – Как в детстве: один едет, а другой – сбоку! – его раз, и тот покатился… Так и тут: двое или даже трое солдат удерживают пушку – она может укатиться вниз, им вдвоём , или так втроём, не удержать… Вот они и направляют её на дерево – дерево-то уж точно задержит… Ещё метр, не больше, и она упрётся в ствол…
         - Ну!.. – не терпится генералу. – Ну, и что дальше?.. Дальше-то что?..
         - Дальше? – спрашивает Бестужев. – А дальше самое интересное… И в это время, именно в этот момент кто-то пушку круто поворачивает в иную сторону. А солдаты падают и катятся вниз, то ли в овраг, то ли в ущелье… А пушка, пушка, … генерал, «убегает» по старой, заброшенной, под гору, дороге… Да, забыл сказать, очень пологой… Да, солдаты кричат, но, по-моему, не те, что падают, а те, что ещё раньше оставили пушку… Тем же, что упали и, считай, утонули в листве, не до крика… Им бы, главное, самим живыми остаться…
         - Интересная картина, прямо, как говорят, маслом! – взрывается вдруг генерал - И кто это?.. Так ловко?..
        - Два, считай, подростка - черкешёнка, лет по 15-16 всего, не больше, - говорит  Бестужев. – Лихие малые, надо признать… Я спрашиваю: кто это придумал?.. Один и говорит: я!.. Представляете!?.
        - Так ты разговаривал с ними?.. – удивление всё не оставляет генерала Вельяминова.
        - А то как же? – удивляется уже и Бестужев. – Я ж на него прямо с коня!
        - Ты и придавить мог, - сказал генерал. – Поди, прямо медведем парню показался…
        - Не знаю, кем я ему показался, - заметил, как-то странно улыбнувшись, Бестужев, - но прыгнул я вовремя, если честно… Сабля уже в его руке была. Не пушку же он рубить собирался?.. Видно, я проворней оказался…
        - А второго?.. – спросил генерал. – Второго тоже ты?
        - Нет, - улыбнулся Бестужев. – Второго в броске задержал наш капитан Языков! – как в рапорте выдал Бестужев.
        Оба помолчали, переваривая: Бестужев – сказанное, Вельяминов – всё услышанное…
        - Я им и говорю: хорошие офицеры будете в армии русского царя, - так продолжил разговор с генералом, после недолгого молчания, Бестужев. – А они мне: не будем!.. Я им про офицерскую жизнь, а они: не будем!.. Тогда я им: а мы вас сейчас арестуем… А они: а мы в первом же переходе уйдём…
        - Ну и что же дальше? – допытывается генерал.
        - А что дальше? – улыбается Бестужев. – Я прикинул: уйдут, это же точно!.. Тут, как говорят, и к гадалке не ходи… Но ведь уходя, они ещё что-нибудь, что, не знаю, но обязательно уведут!.. У них руки так устроены… Пушку, может, и не рискнут, а ружьё или коня, а то и двух – это же для них, в общем… обязательно… В отряде-то гауптвахты или клетки какой нет…
        - И ты их?... – не то спросил, не то заявил генерал. – И к гадалке ходить не надо?..
        - Отпустил, … генерал, - развёл руками Бестужев. – Я так подумал: факт угона пушки, пленение горцев и их побег отряд не украсит… Или я не прав?..
        - Я не знал о поимке… Мне доложили так, что была попытка увести пушку, - сказал генерал. – А  тут целое ЧП… И что мне делать, по-твоему?..
        - Так так и было, … генерал, - сказал Бестужев. – Какое ЧП?.. Пушка на месте, в отряде. Потерь и раненых нет… Что ж тут делать?.. За лично моё самоуправство готов в Абинском укреплении сесть на гауптвахту! – почти серьёзно отрапортовал Бестужев. – Я не побегу, куда мне?.. А парни точно бы ушли… Вот хотя бы и в этот лес… Это для нас он лес, а для них он – дом родной, в нём каждая тропка им знакома… А скорее всего, что и их сообщники где-то рядом… С конями… Как ловко они оттолкнули солдат, это надо было бы видеть… Сразу два дела: пушку – себе, а солдат – вниз, в ущелье…
        - Они хоть целы? – спросил генерал. – Солдаты?
        - Целы, целы, - сказал Бестужев, - ушиблись только… Да, может быть, испугались – с горы лететь любой забоится… Главное, пушка в строю, даже пальнуть можно…
        - Ладно, про пушку закончим, - сказал Вельяминов. – Про гауптвахту я подумаю, а о чём ты думаешь?.. Я же знаю: ты – думающий…
        - Не могу я не думать, … генерал, - сказал Бестужев. – Я всё думаю о дороге, о том, что наш обратный путь – настоящая дорога. Она есть и будет. Может, даже всегда. И в Геленджик, и к Добе, и ещё куда-нибудь… Нам всем стоит сказать спасибо! Особенно солдатам. Прежде всего за дорогу в гору. А нам, в свою очередь, не знаю, уж и кому – грекам-аргонавтам или генуэзцам, или ещё кому, - но сказать спасибо надо… Хотя я бы прежде всего поблагодарил бы природу, землю… Она ведь дорогу заложила…
         - Тут ты прав, милейший, - подхватил генерал. – Но и нам кто-то тоже должен будет сказать спасибо за дорогу от «трёх речек» до аула Адырбея. Хорошая у нас получилась дорога. Скрытная! Пока противник из-за хребта увидит, тут  можно армию провести!..
        - Вы вот о чём! – воскликнул Бестужев. – А я думаю о другом. Это же надо так! Хребет, и не такой уж недоступный – мы вон как лихо поднялись! –    а ведь по его сторонам – разная жизнь. Всё разное!.. Не сравнить!.. Там  море, люди живут разные: одни – эллины, другие – «лесные», в Добе – так, считай, целый интернационал… Село ничейное… А здесь, по эту сторону, кроме нас, военных, одни горцы… Они, как они сами об этом говорят, разные… Но все бедные, затурканные, злые!.. Обиженные… Только и знают: то стрельнуть кого, то пушку украсть или солдата… Когда же тут, вот тут, за палаткой, мир будет, труд, а не набеги…
        - Много лет пройдёт, Александр Александрович, прежде чем это здесь настанет, - задумчиво сказал Вельяминов.
        - Я вот смотрю на здешний лес, здешние места, - сказал вдруг почему-то Бестужев, - и думаю: хотел бы я в другой жизни пожить здесь?.. Нет, не постоянно, а так, наездами… То ли на лечение, то ли отдыхая…
        - У тебя может быть другая жизнь? – неожиданно спросил генерал. – Не верю!.. Что ж ты раньше не думал об этом?..
        - Не знаю… Не думал! – как-то с расстановкой сказал Бестужев. – Занят был…
        И снова было тихо на стоянке, когда Бестужев, как тень, шёл к своей палатке, только и было слышно, что «слушай»!..
        Утро началось с того, что солнце, вдруг выйдя из-за дальних гор, хребет западнее стоянки осветило так ярко, словно он был промыт только что дождевой водой, и красиво, что любо было посмотреть и не хотелось глаз оторвать…
        Дышалось легко и свободно. «Джигиты», встав поутру, свежие и даже отдохнувшие, несмотря на его особенность, и не вспомнили вчерашний день -  с трудным, уступами и зигзагами, подъёмом на хребет, с прощальной такой остановкой – отдыхом на голой, с редкими кустами «держидерева»,  уже и не деревьями, не стволами, а так, кустами, что всё так же цеплялись за одежду, да со свистящей травой, что ковылём зовётся – её если в ладонях подержать, впечатление, что чистый шёлк гладишь… Хотя вчера вечером они ещё долго вели разговор и о дороге, и о похищении пушки, и о ловких – это надо же так придумать! – находчивых парнях горских… Где они теперь, чем заняты?..
        Бестужев, сидя, курил трубку, глядел на уходящий вдаль хребет, на гору, что высилась там, на хребте, рядом с дорогой, хотя он понимал, что всё это -  обман, гора, что казалась такой близкой, рядом, на самом деле была не так уж и близка, до неё скакать и скакать; сейчас он видел, какая она вся гладкая, гордая, далекая и одинокая…
        - Ишь, как смотрится, словно что-то знает? -  посмотрел тоже на эту гордую,  одинокую гору вышедший капитан Языков, раскуривая трубку. – Знаете, так в городе, бывало, девица идёт… Обыкновенная, ничем ты от других её и не отличишь, а идёт, словно что-то знает?..
        - Ага, и головой вдруг воротит, - сказал князь Долгорукий. – Словно она безумная, ты не находишь?.. Я об этом вам ещё вчера говорил…
        - Смотри, князь, а то ведь может и прилипнуть! – воскликнул «джигит» Безобразов, обмахивая полотенцем сапоги.
        - Не ко мне же, - сказал равнодушно и вяло Долгорукий.
        После завтрака отряд, прорубив короткую, но широкую просеку, вдруг вышел на старую, давнюю дорогу. Впереди ехал сам генерал Вельяминов со свитой офицеров и командиров, потом шли роты солдат, ехали повозки, пушки, шли снова роты. Вот только скот уже не тянулся следом – его, как вы, наверное, уже догадались, отряд оставил в укреплении Геленджикское, на прокорм гарнизону. Шли как-то, несмотря на утро, уже устало – и это было странным, не могли же солдаты так уж устать, прорубая просеку, - и, главное, вроде бы даже и беззаботно, и как-то рассеяно… Никого вовсе не интересовало, откуда вела эта дорога и куда?..  А главное, здесь где-то были аулы – над отдельными участками леса, то там, то, как говорят, сям, дымки поднимались над саклями.
         Скорее всего, в одном из аулов жили и вчерашние «знакомцы» двух «джигитов» - Языкова и Бестужева. Их-то как раз и сторожили, как всегда, парами, оберегая уставший отряд от неожиданной встречи, все четверо «джигитов».
         Дорога была не только старой, но и крепко заросшей. Сразу видно было, что ею уже давно никто не пользовался; так, проскачет конный один или два-три, да проскрипит когда одинокая арба… И вдруг из-за дальнего леса вышмыгнули три всадника; причём не выехали, а именно вышмыгнули на всём скаку. И сразу же остановились, видимо, заметив отряд.               
        Дальнейшее же произошло просто стремительно – вдруг гикнув то ли от неожиданности, то ли по их обычаю: себя ободрить, а противника – так напугать, они тут же стали уходить прочь. Языков, заметив это движение всадников – обычно все горцы гордились, если русские с ними заговаривали (их представители всегда так говорили), они раскланивались, говорили, прижимая руки к груди, твердили: «вы наш гость, мы вам рады», а эти пустились наутёк, - выхватив ружьё, выстрелил. На всякий случай, как бы предупреждая: «я – здесь!» Бестужев, притормозив коня, стал ждать вроде продолжения, думая: «и что же будет»?
        После выстрела Языкова тройка крутнулась на месте, и вдруг оттуда грянули три выстрела… Было довольно далеко, но Языков и Бестужев сразу же погнали коней за горцами. «Джигиты» не знали, кто их противник, они не могли их хорошо разглядеть, но поведение тройки говорило, что это горцы…
        Расстояние начало быстро сокращаться, ещё минут пять, а то и три, и встреча будет неминуема. Но – не произошла: тройка, ещё раз выстрелив, ускакала, скрывшись в лесу.
        На выстрелы тут же прискакали от самого леса с другой стороны всей обширной долины возбуждённые стрельбой Безобразов и Долгорукий.
        Отряд остановился, охранные группы сразу, не дожидаясь баталии, заняли оборону. Когда началась взаимная стрельба, все поняли – сейчас будет общая потасовка. А её откровенно не хотелось. И она, к счастью, не состоялась.
         Когда горцы ускакали, и все облегчённо вздохнули – боя не будет, все «джигиты» решили, что надо бы навестить ближний аул, побеседовать со старшим, узнать, почему именно так поступили горцы, а заодно уж узнать и другое: не воины ли этого аула вчера так дерзко поступили с нашими людьми - пушкарями. В общем, захотелось поговорить…
         Возглавил «комиссию», как он назвал свою группу, лично Безобразов. Скакали к ближней сакле, соблюдая дистанцию и интервал. Прискакали, позвали хозяина. В сакле или за ней невидимые «джигитам» горцы шумели, было заметно движение, после окрика Безобразова шум  стих. На пороге показался пожилой горец. С его появлением «джигиты» спешились. Когда хозяин подошёл к группе и поздоровался, Безобразов начал разговор.
        Сказав причитающиеся путнику слова, пожелав благополучия и удачи дому и его обитателям, - на что Бестужев по-доброму заметил про себя, что Безобразов – настоящий дипломат, а уж до чего учтив, так ведь, глядя на него, и не скажешь, что он так может, - Безобразов сразу же завёл разговор о несколько странном, на его, русского офицера, взгляд, поведении горцев вот только что - о стрельбе, их внезапном отъезде…
        - А мимо едет российский генерал и видит всё это, - сказал Безобразов и тотчас спросил: - Где же ваша восточная учтивость и любезность?.. Вместо того, чтобы приветствовать генерала?.. У вас что, генералы каждый день по дороге ездят?..
        - Мы живём тихо, никого не трогаем!.. – приложив руки к груди и, как принято, низко кланяясь, сказал горец.
        - Это я понимаю! – перебил его Безобразов. – Почему стрельба?.. Вы и о вчерашнем случае ничего не знаете?.. Как, скорее всего, ваши же воины хотели захватить на дороге нашу пушку…
       На последней фразе, после слова «хотели» Бестужев закашлялся и сразу же заорал за что-то на своего коня, и слова «захватить на дороге нашу пушку» если кто и слышал, так только хозяин, но не воины, что примолкли то ли в сакле, то ли за ней, жадно прислушиваясь к разговору.
       - Мы никого не трогаем, живём тихо, - продолжал тянуть свою «песню» горец. – Езжайте спокойно…Воины уехали в Суджук…
       - А куда ведёт эта дорога? -  просил Безобразов горца.
       -В Суджук, господин, - ответил хозяин. – В Суджук, ваша честь…
       Безобразов, оборвав разговор, сразу же увёл четвёрку «джигитов».
       - Нянчится с ними наш генерал, - всердцах пробормотал он. – Сожгли бы пару аулов, они по-другому бы нас встречали…
       Отъехав от сакли, «джигиты» поскакали, каждая пара - на свой фланг.
       Некоторое время отряд с небольшими остановками шёл вперёд, где надо, расширяя дорогу, а где – только убирая мешающие или что-то скрывающие от глаз едущих деревья и кустарник.
       И вдруг отряд неожиданно для «джигитов» встал. Но «джигиты», что только что скакали по кромке леса и практически не видели дорогу, вдруг заметили не только это, но и странное оживление в самом отряде.
       Ещё раз проследив какое-либо движение в лесу – шум, вспугнутые птицы, убегающую лису, - и не заметив ничего такого настораживающего, «джигиты», не сговариваясь, уже умеющие хорошо понимать друг друга с полуслова и даже полужеста, повернули назад и поскакали к отряду.
       В отряде было шумно и даже весело. Никто никуда не спешил, почти все вокруг  чувствовали себя расслаблено. У многих на лицах цвели улыбки…
       «Джигиты» подскакали к свите генерала.
       - Вот, друзья мои, вопрос? – весело, даже как-то и не по-генеральски, а по-приятельски, скорее, спросил Вельяминов. – Перед вами и нами лежат, естественно, две дороги, и куда нам идти?..
       В действительности же, перед отрядом была одна дорога, но вела она в совсем разные стороны: один её конец уходил на юг, к виднеющемуся вдали невысокому хребту, а дальше, за хребтом, в сторону аула Адырбея, другой - в сторону, скажем так, недалёкой реки, уходящей меж гор, что справа стоят, что слева. Это была их дорога, которую отряд построил всего несколько дней тому назад. Ещё не высохли кустарники, срубленные солдатскими топорами, ещё продолжали, уже лёжа, «доживать» свой век спиленные стволы… 
       С ближних гор ещё были свежи места потоков дождевой воды, где она бурно и неостановимо стремилась в реку, когда гроза захватила отряд прямо на стоянке недалеко отсюда. А в реке, что виднелась рядом, а главное, на её берегах, на довольно высоко расположенных ветках деревьев и кустах, вроде бы развешанное на просушку, висело всё то, что неслось в этих потоках – ветки, сучья, сбившаяся в комки прошлогодняя листва, клоки сена и даже какие-то тряпки…      
       - Я бы с большой охотой, даже с радостью, пошёл бы по этой! – сказал Безобразов, показывая дорогу, идущую на юг. – Там трудная, мы это все помним, дорога, но там, дальше, ещё и море, гостеприимные греки, там, наконец, и наши земляки!..
       - Увы, Сергей Дмитриевич, в этом году нам туда не светит, - сказал как-то, вроде даже сожалея, генерал. – В будущем, тем, кто останется со мною, впрочем,  тоже… Это дорога теперь уже для других… Мы туда, как говорят, – ни ногой…
       - Жаль, - вдруг сказал Бестужев. – Там, в ауле Адырбея, ещё даже и до моря, воздух особенный… Морской, хотя моря рядом то ли ещё, то ли вроде бы и нет… Оно  - за хребтом…Там отдыхать бы хорошо… Лучше даже, чем в Пятигорске… Слово даю…
      Поговорили ещё минут пять – десять, поняли, что говори не говори, а ведь ехать-то придется в другом направлении.
      Ехать по «своей» дороге было и удобно, и неловко. Приятно было там, где или бугор срыли, или углубили выступ в скале, где дорога стала вроде и просторней и ровнее, и, право же, как-то даже вроде и стыдно там, где куст срубить было, как сегодня бы сказали, «занаряжено», а то ли второпях, то ли ещё по какой причине о нём забыли… Теперь приходилось и рубить, и даже пилить, а спилив, укладывать бревно на повозку – «пригодится же на «трёх речках», как говаривал иногда генерал.
      И, надо сказать, и рубили, и пилили, и грузили, и везли… И вот что было интересно – теперь вроде здесь уже никто никого и не боялся – ни солдаты, ни повозочные. Вот психология: сюда шли – каждого куста шарахались, а идут обратно – им уже сам черт не брат, а так… Как вроде прошли – значит и завоевали… Так думалось, хотя…
      Когда до «трёх речек» было уже, казалось, совсем ничего – одна впадина через ручей, одна скала да пара поворотов, вдруг – уже после того, как всё, считай, «джигиты» проехали, «пронюхали», когда, казалось, ему, горцу, если он один даже, и деваться некуда, - из неближних кустов раздались выстрелы, всполошившие весь отряд… «Джигиты» - то где-то впереди, делать нечего – надо самим думать об обороне…Охранный взвод был положен в цепь, и он уже был готов дать залп, если получится; пушкари подтащили поближе свое орудие, изготовились дать выстрел… Ждали второй очереди огня, помня о встрече ещё у моря, на дороге, повозки даже стали занимать оборонительное построение…
      Но больше выстрелов не было.
      На звуки выстрелов уже скакали ушедшие вперед Языков и Бестужев, а по другой стороне дороги, от горы слева, вскачь неслись Безобразов и князь Долгорукий. У неближних кустов, там, откуда раздались первые выстрелы, «джигиты» забеспокоились, кругами пошли, видно, что-то заметили. Видно было, как Долгорукий изготовился стрельнуть, выстрелил даже. Из леса, даже, видно, из его глубины ахнул ответный выстрел. И сразу же по горной тропе на запад застучали копыта…
      Потом «джигиты» нашли и мятую траву – видно, горцы лежали, отряд дожидаясь, увидели и место, где кони стояли, ожидая седоков. В лес скакать не решились – он отпугивал неизвестностью. Проскакав туда-сюда по очень заросшей равнине, поиски прекратили…
      Отряд, построившись, двинулся дальше. Впереди, как и всегда, - не ближе ружейного выстрела - четвёрка «джигитов»… Скакали, сильно недоумевая и удивляясь, как же это они так «проворонили» горцев, как не заметили?.. И, хотя генерал и не высказал им никаких слов осуждения, они, скакая впереди отряда, чувствовали свою вину… Им впервые, хоть до этого уже был случай, когда они, перед Добе, не заметили засаду горцев, которые дали по отряду не один выстрел, а залп, было просто очень стыдно… До боли…
       «Чёрт возьми этих горцев! – бушевал гнев в душе Бестужева. – Как же их выслеживать?.. По – пластунски ползать, что ли? – думал он, до боли в глазах вглядываясь в кусты и ближний лес. – Шашкой тыкать в куст, что ли?.. Ты в него шашкой, а оттуда – выстрел?.. Ловки, черти!..» – ругался Бестужев, сам замечая, что чем ближе они подходят к месту «трёх речек» - вот уже и скала осталась позади, а оттуда, сверху, можно было бы и ударить – он бы ударил, это точно! – но тут же он подумал, что удара не будет: горцы-то на конях, а туда надо пешком, ящерицей ползти, - вот и второй поворот, внизу блеснула водой одна из «трёх речек», всё, считай, что мы приехали…
        Кони Языкова и Бестужева вошли в воду. Припали, фыркая, пить. Он глянул вперёд, влево – там, в стороне, почти у леса, уже входили в воду кони Безобразова и Долгорукого.
        «Джигиты», попоив коней, почти разом вымахнули из воды. В ту же реку уже входили пешие солдаты, офицеры поили коней.
        Вдали слева, почти у сакли, чей угол виднелся из леса, несколько лихих всадников горячили коней. Видно, все они были местными, собраны были для встречи с генералом. Один из них, судя по всему, видимо, старший – все перед ним не тянулись, но его старшинство, как говорят, витало в воздухе, - направил своего коня к генералу, ехавшему в центре своей свиты. Горцы – все! – ниточкой тянулись за своим старшим.
        «И где гарантия, что два, а то и три-четыре из этой ниточки, - подумал с усмешкой Бестужев, - не обстреляли нас у впадины через ручей?.. Гарантии нет! – ответил он сам себе.
        И вдруг его, что называется, опалила мысль, которую он поначалу даже обозвал шальной. «А что, если проверить ружья? – подумал он. – Ведь они, если из них стреляли, должны пахнуть порохом…» Он даже вроде решил об этом сказать генералу, но именно в этот момент горец и генерал, наконец-то встретились. «Опоздал, - подумал Бестужев и успокоил самого себя другой мыслью: а вдруг они их вообще не чистят?..» И он вдруг громко рассмеялся. Он ясно представил, как горец на этот вопрос, кто бы его не задавал, не моргнув глазом, отвечает:
        - А мы их никогда не чистим!.. – хотя Бестужев знал наверняка, что горцы за оружием следят не хуже, чем за конём…
       Они встретились – русский генерал и горский не то бей, не то бай, а в общем, старший на этом клочке глухой и в общем-то пустой пока земли, - обменялись поклонами. Минут через пять, от силы семь-восемь, усевшись на походные стулья, в центре лагеря, генерал Вельяминов и хозяин аула – один основательно, откинувшись на спинку, другой – хоть на вид был и постарше генерала, в окладистой седой бороде, хотя когда ты в бороде, как сказать, сколько тебе лет, ведь не зря говорят, вид обманчивый, - бочком, так что в любой момент он готов и вскочить, - ведут неспешный разговор.
       - Гостем, генерал, будешь, - говорит по-русски хозяин. – Счастливо тебе и твоим воинам отдыхать… Каким путь твой был? – вроде бы спрашивает, хотя генерал знает, что хозяин всё о его походе знает.
       - Разным был путь, - отвечает генерал. – В пути гроза встретилась, хребет перешли возле аула Адыр - бея… Укрепление нашли в хорошем состоянии… Мы обратно шли мимо Добе… Перестрелка была… Жертв у нас нет…
       -  Да мы слышали выстрелы артиллерии, - ответил хозяин. И пояснил: - В горах ведь всё слышно…
       - Совсем рядом сегодня нас опять обстреляли, - сказал генерал. – Кто бы это?...
       - Мы все на месте, - ответил дежурно хозяин. И добавил: - В лесу разные люди… Много, есть и злые… Мы эту пальбу слышали… Наверное, это тут натухаевцы шалят…
      - Совсем рядом – я не ожидал, - опять сказал генерал.
      - В лесу, пока ты отдыхаешь у нас, - сказал хозяин, - никто твоих солдат и офицеров не тронет… Слово даю…
      Визит закончен. Горцы, погарцевав на месте, уезжают.
      У «джигитов» «выходной». Они идут купаться, пытаются, несмотря на уже, считай, конец ноября, загорать.
      Вокруг тихо. В тишине, почти библейской, только слышны голоса солдат. Все стараются, или это получается так само, говорить спокойно и негромко. Лес – а уже конец ноября, готовится отойти к зимнему сну.
      «Джигиты», окунувшись, позагорав чуть – не будешь же весь день лежать, раскинувшись на уже и не очень тёплом песочке, - смотрят на окружающую их красоту и щедрость, потом все идут к краю леса. От нечего, считай, делать, они лакомятся кизилом, грушками, орехами, даже оставшимся в зиму на лозе виноградом. А внизу грибов – ногу поставить некуда. Вроде даже больше, чем неделю назад или сколько там дней уже прошло, когда они покидали эти благословенные места, уходя курсом на Геленджикское укрепление…
       «А вполне возможно, что и больше, - думает Бестужев, щёлкая лесные орехи, - ведь когда мы ушли, потом гроза была. А всё ведь, считай, рядом. Отсюда и грибов прорва… Как говорит Алексей Шарапов в таких случаях               
 (Шарапов – это денщик Бестужева. – В. Б.) – «хоть косой коси…» Был бы он рядом – на всю зиму насолил бы да насушил… Он – мастер…»
        Лес полнится голосами солдат. «Видно, кто-то решил опять собирать грибы и фрукты, - думает добро он о генерале, хотя и понимает: могли ведь и командиры рот и других подразделений и служб и сами дойти до того, чтобы распорядиться, но ему почему-то хочется хорошо думать именно о генерале Вельяминове – он ведь главный в отряде. – Будет, видно, и нынче и суп или жарёха, и компот… Заботится генерал…»
       Пока солдаты полнят запасы, генерал во главе свиты ходят по площадке рядом с биваком отряда. «Видимо, именно здесь, по приказу царя, решено или форт, или укрепление построить… - продолжает думать Бестужев. – Оно, конечно, место вроде и уютное, и красивое… Если жить здесь – ведь недаром тот же Долгорукий заинтересовался местами, он, видимо, толк в них понимает, не столичный же житель, деревенский… Мне тоже нравится, да  только толку в этом немного. А вот укрепление здесь недолговечным будет, - вдруг почему-  то подумал Бестужев. – Очень уж глухое и дальнее место… Наша дорога, что через плавни, что по лесу, что в чистом поле - она просёлочная, деревенская. А надо тракт, как та, что вдоль всей Кубани, с охраной… И со станциями на ней, как на той, что в Сибирь вела. И чтобы жизнь на ней, как говорят, била бы ключом… Места-то здесь хороши, они,  действительно, загляденье и по красоте, и по той же щедрости, но уж очень мало народа будет по ней проезжать… А врагов вокруг – так их даже и не сосчитать… Люди разные, как говорит черкес из аула, и это верная и очень точная формула. Кто они, эти разные натухаевцы, шапсуги?.. Лучше бы для них меновой двор открыли. Сразу было бы видно: тут торгуют, тут всё-всё миром держится!.. А если пушки, да ещё и за бруствером – тут война, как ни крути… А пушки, пушки вдруг могут и замолчать… В недобрый час… И кого тогда на подмогу?.. До Абинского укрепления если кто и доскачет, то когда?.. Если доскачет…»
         Дойдя в мыслях до такого печального вывода, Бестужев, увидев всех подходящих к нему «джигитов», решительно выбрасывает оставшиеся орехи и слушает своих товарищей по службе. Они, оказывается, тоже все думают. Вот  только все о другом. Долгорукий, видно, действительно, в отставку собирается. Ему всё здешняя земля нравится, хоть, правда, и далёкая.
         - Смотрю я на эти «три речки», - говорит Долгорукий, - и думаю… Ведь это не иначе та самая земля, про которую говорят: посади ты всего оглоблю – вырастет целая телега!.. Интересно, - уже не в первый раз говорит об этом Долгорукий, - будут ли офицерам здешние земли давать, за службу, да за усердие?.. А то у меня от княжеского осталось только одно наименование…
         «Хорошо, что меня этот вопрос не волнует! – думает то ли с большим удовольствием – от того, что не волнует, то ли с горьким сожалением – от того, что даже и не волнует. – А мне и думать не надо: мне здесь царь землю уж обязательно выделит – даже и просить не надо булет… На могилу!..».
         И он вдруг усмехается, даже вроде едко и зло, чего с ним никогда в дни похода и не было, как бы ситуация, говоря по - сегодняшнему, и не вышла, не сложилась…
         «Вот что значит нештатная ситуация, отдых, безделье… Сразу все в думы бросились, причём хоть и армия, а думы у каждого свои… Или если и об одном – то по-разному!.. Хорошо было в пути… Мы знали одно: нам надо было защитить отряд от противника. Мы и видели его то впереди, то сбоку, а то и сзади… А сегодня – чуть было не проморгали. А ведь тогда ещё и мысли об остановке не было. А мы уже «потекли…» С дисциплиной не всё у нас ладно. Так и распуститься можно, как говорил в двадцать пятом тогда ещё и не царь…» 
         Обед и ужин в отряде были просто отменными, оба, как сказали бы мы теперь, «из подножного корма». Все, даже и старшие офицеры, как, тот же, к примеру, Безобразов, привыкший к петербургским разносолам, очень ротных поваров хвалили. А компот был даже ароматнее того, что неделю назад, по пути в Геленджикское укрепление, подавали…
         После ужина в некоторых ротах даже запели. Песни были разные, и пели их по-разному – в армии под ружьём ведь вся Россия! – но, как сказал капитан Языков, «от костров вдруг Родиной запахло»…
         Даже, не иначе, как за компанию, вдалеке, у своих саклей запели и горцы. Но это было совсем другое пение… Какое-то тягучее и жалостливое. Может быть, они тоже о родине пели?.. Печальное было пение…
         - Понимают, - сказал, потягивая трубку, Безобразов, - что скоро часто тут будут звучать русские песни. Вот, видать, и жалуются своему аллаху, не иначе… А, может быть, рассказывают о том, как будут жить в изгнании, ну, в Турции или там, в Египте?.. Жалуются…
        - А нам кому жаловаться? – спросил «джигитов» Бестужев.
        - У нас одна песня: про коня, кинжал да пулю метку!.. – сказал князь Долгорукий. – Других и не знаем…
        - Это точно! – сказал, как отрезал Безобразов. – Я так думаю…
        Бестужев так и не узнал в тот вечер, что, как и о чём думает Безобразов, - его из общего разговора «выхватил», как сказал Языков, «посыльный от генерала»…
        - Ну, милейший Александр Александрович, - спросил генерал, тепло и задушевно здороваясь с Бестужевым, - что сегодня остановило ваше ценное внимание в мире и окрестностях?.. Или вам уже всё надоело, и вас тянет в другое дело?..
        - Меня сегодня если что и тянет, - ответил Бестужев, - так это стол и лист чистой бумаги… Жду – не дождусь часа, когда придём в Абинское укрепление… Сяду за стол хоть часа на два-четыре, закроюсь ото всех, уши заткну ватой и хоть что-нибудь да напишу.
        - С удовольствием посодействую вам, милейший! – пообещал генерал.- Почитаете потом, а?..
        - Если что получится, охотно, … генерал! – ответил Бестужев. – А в мире и окрестностях мне сегодня особенно понравились лесные орехи. Чуть было зубы не обломал!.. До чего же вкусны!.. В очередной раз удивлялся я этому месту. Я понимаю князя Долгорукого, когда он говорит нам об этом месте, как о земле, где он хотел бы жить после отставки.
        - Да, место мне тоже нравится, я понимаю и вас, и Долгорукого, - сказал генерал.
        - Ну, я-то тут причём, генерал! – улыбнулся Бестужев. – Мне царь землю обеспечил. И, боюсь, не уступит никому моё место.
        - Ну, зачем же так уж? – остановил Бестужева генерал. – Так уж совсем уныло…
        - А я не унываю, … генерал, - прервал его Бестужев. – Я же знал, на что шёл!... Кстати, и вчера, и особенно сегодня я ещё раз убедился в том, какие воины горцы… Удивительные!.. Я, считай, каждый день слежу за ними и не устаю удивляться их сноровке, умению… Русский солдат, известное дело, стоек, храбр… А эти – с выдумкой, хитростью… Я сужу по себе – в ранней молодости я очень любил форму… Неважно, на коне ты, в пешем строю или на ассамблее, на офицерском вечере… Да, мы смелы, отважны… Лучше всего об этом сказал Александр Сергеевич Пушкин – кто же скажет лучше его? Помните, как это он: «Посмотрите, каковы? Делибаш уже на пике, а казак - без головы…» Как говорят, на миру, при народе, и смерть красна!.. Это мы, мы – такие! А эти, вы заметили: они всегда норовят малыми силами нанести противнику наибольший урон!..
        - Да, я это заметил, - подтвердил генерал слова Бестужева.
        - Я, если жив буду, зимой наставление напишу: как, сливаясь с родной природой, нанести противнику урон, – наставление русскому солдату. Нам ведь с ними воевать придётся – мы же миром не можем…
        - Милейший Александр, пиши лучше повести, - посоветовал генерал Вельяминов Бестужеву, прощаясь.
        «Не хочет генерал понять… Или не может, - думал в ночи, идя к своей палатке, Бестужев. – Он государственный человек, ему слово царя – закон, его тоже понять надо… А ты, Александр Александрович, ты ведь – главный государственный преступник. Ты хоть в Якутске, хоть на Кавказе, всё одно: ты – преступник… А ведь ты говоришь, как ни странно, дело: нам надо ведь мирные, дружественные отношения между народами строить… Торговать, обмениваться, вместе жить, говоря одним словом… А не воевать…»
         Место  у «трёх речек» уже, считай, спало. Только кони у коновязи сеном хрумкали, где-то не то взвыл, не то взлаял не то волк, не то шакал, да время от времени слышался крик: «Слушай!»
         Сияли близкие – казалось, протяни только свою руку и ты любую из них потрогаешь, можешь даже погладить, если надумаешь, если вдруг тебя потянет, если тебе захочется, - огромные звёзды… Они мигали, словно бы говорили друг с другом… Тянуло пронзительно свежим, уже прохладным, ласкающим кожу лица ветерком. Было почему-то впечатление, что к утру выпадет снег… Обязательно.
         Снега не было. Предчувствие Бестужева обмануло. Но был морозец – «джигит» это сразу заметил: и по свежему, холодному воздуху на «трёх речках», и по закоченевшей, отпотев во время сна «джигитов», палатке, чей край стал прямо колом, стоило ему, «джигиту», выйти по-утру на «воздух».
         «Да, - подумал Бестужев, - это уже не Черноморье, это уже чистой воды Прикубанье… Хотя пока что Черноморье вроде бы и ближе… Вот что значит хребет с травой – ковылём… А вроде бы и невысокий, не стоит ведь стеной… До Прикубанья ещё идти да идти, до Абинского укрепления никак десятка два вёрст наберётся, ну, может, поменьше, а уже чувствуется… Невысок хребет, а море – заперто…»
         Трубка попыхивала, дымок тут же и таял. Бестужев вспомнил, как он среди прошлой ночи почувствовал холод. Хотел было даже встать, достать шинель свою, укрыться. Потом – это он уже не помнил, - то ли он раздумал, то ли его сон сморил, так он и уснул с мечтой укрыться…
          Медленно просыпались «джигиты».  Выползали, гремя заледеневшим краем палатки, удивляясь перемене погоды – вчера ведь ещё было, считай, лето, загорали! – жадно затягивались дымком, пробовали голос.
          - К вечеру будем в укреплении, - утвердительно заметил Языков. – Как там жизнь, интересно? – полюбопытствовал.
          - Как и в любом другом! – обрадовался своей догадке Долгорукий.
          - Это точно! – подтвердил Бестужев. – Если и там прошёл тот дождь, что нас захватил врасплох – ну, чисто горцы: нападают, когда их никто и не ждёт! – ну тот, что на реке под хребтом, значит, все помещения поплыли или подмокли. Солдатики сушатся, чертыхаются, может, уже и болеют… Ближе к вечеру всё это мы увидим…
          - Если раньше не встретим твоих кунаков, - усмехнувшись, заметил Безобразов. – Вот, интересно, только где встретим?.. И – какой уровень их гостеприимства будет на этот раз?.. Что им – конкретно, - надо?..
          Лагерь на обратном пути собирался – «джигиты» это уже заметили, - довольно быстро и самостоятельно, без дополнительных команд и чьих-либо распоряжений. Так было и в это утро. То ли вчерашний обед отряду не «глянулся», то ли к дому уж очень сильно манило, но почему-то никто даже и не заикнулся о том, что неплохо бы набрать тех же грибов в дорогу или, - что ещё даже проще, - фруктов в одну из освободившихся корзин. Никто… Наверное, дом за Кубанью манил сильнее…
          К моменту выхода отряда, ни на минуту позже, ни на пять раньше, к отряду подъехали, прямо к свите генерала – скорее всего, они видели все приготовления к походу из аула, так сказать, прямо «с подворья», - трое горцев. Встали, не слезая с коней, рядом.
          Генерал, отдав последнее распоряжение кому-то из офицеров, молча сел в седло, разобрал поводья. И только потом начал свою речь. Он тепло похвалил хозяев за покой – ночью, действительно, никаких нарушений в жизни бивака не было, - и за гостеприимство, пожелал горцам спокойно пережить зиму.
          - А на будущее лето, - сказал генерал, - мы вновь подъедем. Мы будем продолжать строить дорогу к морю, а здесь, у «трёх речек», построим малое укрепление. Чтоб вам спокойнее было, чтоб соседи меньше баловали…
          Горцы покивали головами так, что и непонятно было, пришлось им по душе это сообщение генерала Вельяминова или нет, молча провели отряд, едучи рядом со свитой генерала, метров сто, может быть, и больше – никто ведь того пути не считал, - и отстали… Их мысли остались с ними.
          Двое юношей – совсем ещё дети, - ехали почти рядом, не отставая. 
          Бестужев, идя почти рысью по-за правой речкой в паре с Языковым, с интересом поглядывал на юных горцев: его занимала мысль, что интересует горцев, за чем-то ведь они едут рядом с отрядом?.. И тут  он увидел: отряд, намереваясь перейти речку, текущую слева, с запада, как раз «третью» из «трёх» других, встал… Выполаживания, что так долго и старательно делали сапёры отряда на пути в Геленджикское укрепление, просто не было. Был северный берег, высокий и обрывистый… Видимо, во время того ещё дождя, запомнившегося отряду, надо думать, на всю жизнь, - вода вот этой незавидной речки, бегущая между горами с севера и с юга, была так сильна, что начисто смыла все следы работы сапёров…
         Увидев такую картину, Бестужев, оставив «джигита» Языкова одного в «прочёсе», погнал коня через речку прямо к бывшей дороге – он знал, что сейчас место его там, на дороге. Уже когда Бестужев преодолел речку, как говорят, и седло замочив, его догнал Языков.
         - Я решил не оставлять тебя одного! – сказал тоном, не допускающим возражения, Языков. – Уверен: тут нас горцы не тронут…
         - Спасибо за поддержку! – сказал Бестужев, вглядываясь через речку, что разрушила выстроенную им дорогу, – она была и мелка, и спокойная – куда и делась её буйная, невообразимая сила…
         Северный берег был хорошо виден. На вертикальном срезе, как на листе схемы, отлично было видно строение берега: гравий, гравий и песок с редкими более крупными камнями… Грунта, чтобы он связал, как говорят, сцементировал гравий, как основной строительный материал, было даже не видно…
         Бестужев попробовал подъехать ближе к южному берегу; конь его упёрся… Бестужев, почти перегнувшись через коня, увидел перед собой почти такой же обрыв, примерно в два, а то и в три метра, где на глубине змеилась еле заметная речонка, совсем безобидная на вид. Ему хотелось материться…
         Будь отряд пеше-конным, ему бы не стоило бы большого труда, как это понимал Бестужев, и обойти эту разрушительницу, но триста повозок, но пушки?.. Как их, как повозки переправить – они ведь поплывут… А пушки…
         - Опять выполаживание, чёрт бы его побрал! – тихо, как бы про себя, буркнул вполголоса Бестужев. – Вот она и работа… Моя, мать бы её горько плакала…
         - Что ты сказал? – спросил Языков. – Я не понял?
         - Помнишь, ты говорил, что речка эта беспокойная, - сказал Бестужев, остывая потихоньку и уже приняв решение.
         - Помню, ты тогда сказал: намучаются с ней люди, - вспомнил вдруг прошлый разговор Языков.
         - Вот я уже и мучаюсь! – усмехнулся Бестужев. – И ещё буду, скорей всего!.. И не раз, я так думаю…
         - Что делать? – спросил, подойдя к Бестужеву с Языковым, офицер-сапёр, старший над всеми сапёрами отряда.
         - Что делать? – продублировал вопрос офицера Бестужев. – Будем опять выполаживать, капитан… Не бросать же нам тут и орудия, и наши повозки… У меня к вам просьба: начинайте делать дорогу раньше, метрах в двадцати, можно и ещё дальше… Где-то же она кончается, эта речка-тихоня. Надо зацепиться за грунт… А потом, скорее всего, будем строить мост на один год… Всякий раз.
        Когда солдаты, частью перейдя речку вброд, а частью так и оставаясь на месте, словно муравьи, вцепились в берег и принялись его быстро разрушать, Бестужев вздохнул, видимо, прикидывая на глаз, сколько же часов отнимет это занятие, подозвал одного из горцев-юношей, тех, что приехали с отрядом.
         - Хочешь служить у русского царя? – спросил он горца.
         Тот отрицательно замотал головой.
         - Зря, парень…Но, по крайней мере, ясно… - сказал Бестужев. – А как зовут эту речку-красавицу?
         - Ша парк! – гортанно произнёс горец и, рванув коня, сразу же ускакал в сторону аула. Второй тут же рванулся за ним.
         - Ишь ты! – заметил с восторгом Бестужев. – Надо будет запомнить… Те, видишь ли, уже устали, успокоились, хоть главная и довольно глубока, - он, наконец, почувствовал, что у него не только одежда мокрая, но вода и в сапогах хлюпает, - а эта – ша парк! - надо же! – с гор-то недальних бежит, справа один поток, слева – другой, спорят, ссорятся, и роют овраг… А затем – и я не я, и вода не моя…
         От первого выполаживания просто и следа не было, его словно, как это говорят, «корова языком слизала», хотя, как потом смеялись «джигиты», чтобы «слизать» такое количество гравия и камней – о песке уж и речи-то не было! – надо было бы не менее полка коров. Что же ему напоминало это неожиданное препятствие, созданное отряду природой?.. «Всего-то и силы: ливень, а потом бешенная скорость воды, - думал Бестужев. -  И вот перед отрядом вроде бы холм, весь он из гравия и песка – и это уже хорошо, они поддаются лопате, кайлу, лому и кирке, - а внутри него, как бы вдоль, прорыт овраг, прорыт водой. Он очень глубокий – два, а то и три метра глубиной. Как его преодолеть, если обойти или объехать – никак?».. Наверное, есть немало других решений, но Бестужев, понимая, что в его распоряжении есть почти полк солдат, и каждый умеет работать если не лопатой, то ломом или киркой, решает прорыть овраг, но поуже – поперек вроде бы холма, а если конкретно – поперек реки. А чтобы работы не затягивать – бурить шурфы, закладывать взрывчатку и взрывать.
          Не раз и не два вздрогнули сакли поблизости и даже за ближними горами, не один и не два взрыва прогремели над речушкой с громким именем «ша парк» почти что рядом с впадением её в реку Абин, прежде чем в поход через неё потянутся повозки, пушки и карета русского генерала Вельяминова.
          - Я так думаю, - сказал, подводя итог четырехчасовой борьбы, считай, что всего отряда с совсем небольшой горной речкой, «джигит» Безобразов, - что всё это придётся делать здесь каждый раз, в какую бы сторону отряд не шёл… Выход один: строить мост!.. Я хоть горных корпусов и не кончал, но думаю так…
          - И что ты думаешь, Сергей Дмитриевич? – весело спросил Бестужев у Безобразова. – Что мост удержит воду?.. Да его вмиг унесёт даже малая вода, лишь случись дождь. Готов поспорить… 
          Дальнейшего разговора не получилось – когда застоявшиеся кони с гиканьем засидевшихся повозочников понеслись через речку  «ша парк», то «джигитам» пришлось срочно выезжать вперед, на случай появления где-то впереди горцев. А потом этот разговор и забылся – другие темы захватили «джигитов».
          Потом, как ни странно, довольно легко – вода, вроде и не поднимаясь, разлилась по низине и не спешила уходить, словно уже изготовилась к зиме, собралась покрыться льдом, - пересекли уже общую реку Абин и по своей же дороге, по правому, знакомому берегу реки отряд покатил-пошагал в сторону Абинского укрепления.
          Здесь – то ли в первый день после укрепления сапёры дорогу хорошо приводили в порядок, то ли река здесь была более спокойная – горы, по сути, ведь остались там, южнее, - нарушений дороги  было меньше. Только и всего, что пришлось спилить два дерева и вырубить куст вдали от дороги, чтобы он не манил к себе лесных людей, во избежание будущих ненужных встреч.
          Река шла слева; где синела глубинами, где шелестела перекатами, где 
временами выглядывала на дорогу из-под кустов совсем сонными заводями, сплошь усыпанными опавшим осенним листом…
          Горцев на запомнившихся местах почему-то не было – то ли люди уже были заняты пополнением  запасов на зиму, то ли уехали куда – в здешних местах мужчины часто ездили – во всяком случае, так объясняли русским, - на разные  собрания или просто сборища,  - то ли просто думали о том, как пережить зиму? Что было причиной их отсутствия на дороге, это осталось неизвестным.
           «Джигиты» всё так же вели разведку правее и левее дороги – у реки и у идущего рядом, справа, невысокого хребта уже не гор, а предгорий… Где-то на середине перехода справа вдруг всполошились какие-то лесные птицы     Они вдруг сразу взмахнули огромной стаей высоко в небо…
           Внимательно следящие за движением в лесу Языков и Бестужев, сразу прервав осторожный шаг коней, рванулись вправо, туда, где кто-то только что потревожил птиц. Лес скоро кончился, за ним вдаль тянулась широкая взгорбленная возвышенность, где только изредка темнели куртины и рощицы. И сразу же «джигиты» поняли, что здесь они не одни. По густой, уже вроде бы усыхающей траве к хребту уходила группа всадников. Их было гораздо больше, чем «джигитов» - не то пятеро, не то даже семеро. «Джигиты» сразу же выстрелили, зная, как нетерпеливо горцы реагируют на стрельбу… Но, сегодняшняя стрельба мало беспокоила местных, даже на два выстрела они не обратили внимания. На хорошем скаку они уходили и вскоре скрылись за увалами хребта. Это было непонятно; допустим, что горцы не были заранее предупреждены, но если они не пожелали принять бой, не были настроены воевать, то тогда почему они не подъехали, хотя хорошо видели «джигитов», как и то, что их всего только двое, чтобы их поприветствовать, как воины – воинов?..
            Бестужев, уже привыкший к тому, что горцы или принимают бой, или идут мириться, не понял, что хотели сказать всадники, и хотел было дальше продолжить погоню, но Языков, как старший по званию, сразу же удержал его от преследования…
            Бестужев хотел было даже возмутиться, но потом он как-то быстро даже успокоился – видимо, давала себя знать всеобщая усталость и просто общее нежелание с кем бы то ни было скандалить, конфликтовать, лезть, как говорят, на рожон… «Джигиты» повернули коней к дороге, и впредь уже далеко от отряда не отъезжали.
            Когда пересекли ручей, что вытекал из огромного родника и спешил к реке, отряд остановился. Генерал, как сказал Безобразов Бестужеву и всем остальным «джигитам», решил дать отдохнуть солдатам, чтобы все они к Абинскому укреплению  подошли бодрыми, а не замордованными этим многочасовым выполаживанием берега  речки «ша парк». Люди стали пить холодную воду, умывать лица, вспотевшие и даже взмокшие и во время работы, и во время довольно бодрого,  торопливого марша…
            Пешая охрана была на месте – ротные постоянно думали о вполне возможном нападении горцев; «джигиты» отдыхали, проветриваясь на уже похолодавшем воздухе и ведя неторопливый разговор.
            К «джигитам» подъехал мирный черкес, один из едущих в отряде Вельяминова. Поздоровавшись, он пожелал всадникам и их коням здоровья, ему ответили; он тут же попросил у Безобразова, - он старший по званию, - разрешения обратиться к Бестужеву.
            - А он мне не подчиняется, - пошутил – чем отряд был ближе к дому, тем добрее становились все в отряде, - Безобразов. – Он подчиняется прямо генералу, а, быть может, и самому царю!.. – Видя растерянность черкеса, Безобразов милостиво разрешил: - Обращайся, я разрешаю…
            - Это здесь… - тихо, обращаясь только к Бестужеву, сказал черкес.
            - Здесь? – удивился Бестужев, вглядываясь в отстоявшую от дороги примерно в версте реку, заросшую ещё зелёным лесом. – Но там же! – он даже воскликнул. – Там же стена!.. Видишь, выше леса, я как-то раньше на это и внимания не обращал, что там стена…
            - Вот как она кончится, а она скоро кончится, - пояснил черкес, - там через речку. Потом полем с дубками, а севернее – оно и есть, это место: око земли…
            - Подожди, я сейчас, - Бестужев встал и пошёл к генералу. Генерал отдыхал за какой-то не то картой, не то бумагой.
            - Что скажешь, любезный Александр Александрович?.. – тепло и очень радушно поприветствовал генерал Бестужева. – Куда путь держишь?
            - … генерал, - обратился Бестужев к Вельяминову. – Помните, я как-то говорил вам про озеро око земли?..
            - Помню, - оторвался генерал от бумаг. – И – что?..
            - Оно – рядом! – сказал Бестужев. – Сразу же за рекой!.. Мы вдвоём с Языковым смотаемся?..
            - С черкесом, надеюсь? – спросил генерал. – Только быстро! Как тут говорят, одна нога тут, другая – там… И держи ружьё наготове…
            - Есть, … генерал! – ответил Бестужев.
            Через пять минут трое всадников - Бестужев, Языков и с ними мирный  черкес, - ускакали в сторону реки.   
            Действительно, через время стена – высокий противоположный берег реки, заросший уже увядающей зеленью,  -  как-то незаметно уменьшаясь в высоте, сравнялась с их берегом, и всадники увидели прямо напротив поляны на  своём берегу точно почти такую же –  на другом берегу, уходящую вдаль, к темнеющему лесу. Не останавливая коней и не ведя никакой разведки – то ли потому, что перед этой поездкой «джигиты» видели, как горцы быстро ушли в сторону хребта справа, то ли поверив на слово «мирному», что здесь никого никогда не бывает, то ли просто уже увлёкшись (кто теперь скажет, как, почему?), - «джигиты» в сопровождении черкеса перешли реку и поскакали по огромной равнине, которая кончалась где-то впереди, за версту, если даже не другую, глухим лесом. Равнина была заросшей высокой травой, среди которой кое-где стояли молодые, крепкие, выросшие на просторе, кудрявые дубки. Они стояли все поодиночке, далеко друг от друга и только два из них – как бы вроде и в близости…
            Кто так распорядился, Бестужев разбирать не стал – его неудержимо влекло к себе таинственное озеро, «око земли», как говорили о нём черкесы. Как ни странно, черкес у одного из дубков остановил коня, слез с седла и сел под дубком.
            - Я дальше не иду, - сказал он. – Идите сами, это уже близко…
            - А что ж ты? – попытался спросить Языков, но черкес уже сидел под дубком, держа повод коня, а Бестужев, напротив, дал шпорой своему и легко поскакал на север. Языкову нечего было делать, он поскакал за Бестужевым.
            У кромки леса «джигиты» остановились, быстро нашли тропу – её было трудно не заметить, до того она была утоптана, а, видимо, после дождя, что был недавно, утыкана копытцами разных форм и размеров, - изготовили к бою оружие и въехали под сень деревьев.
            Если на поляне была слышна их речь, в небе лихо патрулировал не то коршун, не то даже орёл – Бестужев даже было усмехнулся, подумав при этом: «не иначе, кто-то птицу на «прочёс» послал», - слегка шумел ветер, шелестела листва и, казалось, звенел даже сам воздух, то на тропе, которая, как это ни странно, была – для этого не надо было приседать, это было видно даже и с седла, - была обитаема, причём следы виднелись самые разные: и конские, и кабаньи, и оленя, скорее всего, - и очень просторная, всадникам не пришлось ни разу ни наклониться, чтобы проехать, ни отводить в сторону ветку, но их поражала абсолютная тишина. Остановив на минутку коней, всадники сразу же убедились в том, что ни треска, ни шелеста, ни крика – хоть какого: птицы  зверька, насекомого, наконец, - здесь не было слышно. Тишина, можно было смело сказать, стояла почти мёртвая…
Тропа была недальняя, вскоре – Бестужев это увидел первым: он ведь ехал впереди, - прямо впереди блеснула вода. Тишина не нарушалась ничем. А вот тропа, выйдя на берег, тут же, вроде как бы даже и не заметив озера, сразу ушла, поднимаясь по склону, в лес, который её сразу же и скрыл. Странно, но на берегу лес стоял не прямо в воде или рядом, как это сплошь и рядом мы все видим в реке, а примерно в метре от воды. И на этом берегу  не было видно ничьих следов, как не было заметно и движения воды или воздуха, камыш и тот стоял недвижим… Следы коней здесь, у воды, были первыми…
        Всадники остановили лошадей. Кони вроде бы даже почему-то вдруг как бы всхрапнули и запрядали ушами. Перед всадниками тихо лежало совершенно круглое, словно монета, небольшое озерцо. Оно было таким небольшим, что Бестужеву даже вначале показалось, что, бросив камень, можно его докинуть до противоположного берега. Потом он изменил своё мнение: он бы не смог. Но проверить обе точки зрения на практике он тоже не смог – на берегу не было ни одного камня. Только почему-то черная, словно она постоянно мокрая, почва, глина – не глина, но не песок и не рыхлая земля. Очень ровная, словно только что был прилив воды. Ещё он заметил перламутровую створку мидии – такую же он днями видел у моря, только он, как на грех, забыл – где, то ли у Геленджикского укрепления, то ли у селения Добе?..Но там было понятно: рядом море, а тут откуда?..
         Но вопрос, внезапно возникнув, так же внезапно и истаял. Вначале его заинтересовала вода, что стояла недвижно в озере – она так нигде даже и не шелохнулась – ни у берега, ни в центре водоёма. Точно так же вели себя и два куста камышей, у ближнего берега. Но самое странное было в том, что стояли, словно замерев, в метре от берега и деревья. Всё казалось Бестужеву погруженным в глубокий, беспробудный сон.               
         Всадники проехали берегом, держа руки и ружья наготове, вокруг озера.  Пахло, как скажет потом Бестужев, сказкой и даже колдовством, если сказка может как-то пахнуть… Но… кони шли, а всадники дышали… Когда озеро, так сказать, вернее, его блюдце закончилось, кони шагнули в сторону. Как-то невольно оглянувшись назад, Бестужев схватил Языкова за рукав, сжав его руку…
         Слева, почти рядом, казалось, ещё сделай шаг, и ты загремишь вниз, зиял обрыв. Далеко внизу виднелись деревья, ближе были их верхушки. Но не это заставило Бестужева схватить Языкова за рукав. Внизу шумела, даже грохотала вода: Бестужев это отчётливо видел, но ничего не слышал – он или оглох, или река внизу была так далека?.. И это был не просто водопад, бросавший воду из озера в реку. Нет, каждый здесь жил сам по себе. Река  текла внизу, вода пенилась и бесновалась, а здесь, как Бестужев прикинул, на 25-30, если не больше метров, выше реки, стояло озеро, где вода в нём была тише, чем чай в чашке на столе в палатке генерала…
        Всадники повернули коней на тропу, по которой они выехали к озеру.
        Самое странное – они своих следов ни у озера, ни на тропе не увидели.
        - Дай, я поеду вперёд, - впервые хотел было громко сказать Языков. Но почему-то не сказал, а просто прошептал. – Мне как-то не по себе…
        Бестужев придержал своего коня, пропуская Языкова. Ему, как он потом скажет генералу, тоже было не очень уютно и спокойно.
        Тропа, где всё так же было тихо, кончилась. Кони понеслись вскачь, даже без понуканий или шпор всадников. Всадники, идя рядом – поле ведь! – сразу же, как говорят, вроде пришли в себя.
         - Мне было там, на озере, как-то не по себе! - первым заговорил об этом Языков, и голос его был громок и уверен. – Такое чувство, как будто ты голый… Мне было неловко, словно кто вошёл, а я не одет… И ещё: я всё время чувствовал себя, словно я на мушке… И я не знаю, когда он, стрелок, выстрелит… Знаешь ли ты, мой дорогой Бестужев, что я такого вот чувства даже в плавнях не испытывал!..
         Бестужев молчал. Ему нечего было добавить к рассказу Языкова. Когда впереди показались дубки-крепыши, и «мирный» черкес, всё так же сидящий на траве, держа коня за повод, он, наконец, сделал, как сегодня бы сказали, резюме.
         - Интересное место, - сказал Бестужев, никак не характеризуя лично своё душевное состояние. – Заметил, как оно, это озеро, смотрит в небо.. . Словно оно сонное… Не на нас, оно нас и не видело, а в небо… Не зря его черкесы зовут «око земли»… Странное «око»… Я, по-моему, его даже потом вспоминать буду - с мурашками по коже…
         Когда всадники поравнялись с черкесом, он тут же легко встал и не менее легко вскочил, вернее даже будет сказать, взлетел на седло коня. «Джигитам   даже притормозить своих коней не потребовалось.
         - Ну, как?.. – спросил черкес, когда проскакали с полверсты. – Ну, как?..
         Всадники ни на первый, ни на второй, повтором, вопрос не ответили. Только Бестужев как бы пожал плечами, если это можно заметить в скачке.
         - У нас никто туда не ходил, - сказал черкес. – Наш аул был вон в той щели, - он ткнул кнутом куда-то вправо - назад, - пока мы там жили…
         Бестужев оглянулся туда, куда указал черкес. Там был лес, как и везде. Правда, южнее поднималась, темнея, гора, уходящая вдаль на запад.
         Кони легко несли всадников по высокой, уже вянущей траве мимо курчавых дубков, потом через лозняк, как говорят, с размаху перемахнули речку Абин, припустили, завидев вдали лагерь отряда.
         Лагерь уже «поднимался», когда «джигиты» Языков и Бестужев к нему присоединились для того, чтобы сразу же выдвинуться, правей дороги, для проведения «прочёса».
         - Я на минуту, - сказал Бестужев Языкову, спрыгивая с коня.
         - Ну и как вам «око земли»? – спросил генерал.
         - Я очарован, … генерал! – сказал Бестужев. – Если коротко: оно нас не видело; возможно, даже и не заметило… Там ни ветерка, ни звука. Какой-то общий сон, просто сказочный… Тропинка, подойдя к воде, тут же ушла на запад, поднимаясь на взгорок… Такое впечатление, что ни зверь, ни человек даже и не приходит к воде… Наши следы, думаю, первые… Но их потом не стало!.. Это сказка, вернее, вид волшебства… А самочувствие ужасное!.. Вы можете представить такое? Тишина, никакого звука, вокруг – никого, а лишь закроешь глаза – и видишь, как на тебя то ли из-за ветки, то ли из-за листвы смотрит лицо горца, щурится глаз, видны зубы… Языков говорит, что там ты как бы постоянно на мушке… А он храбрый офицер, вы же знаете… Вот так!
         - Интересные сведения, интересные… - чуть помолчав, оценил рассказ Бестужева Вельяминов.
         - Но интересно и другое! – воскликнул Бестужев. – С научной,  как бы это сказать, точки зрения…
         - И что ж? – поинтересовался генерал.
         - Я физику знаю неплохо, - сказал Бестужев. – Так вот какая там для нас нарисовалась картина. Сразу за озером, где тишь и гладь, - поведал  генералу  Бестужев, - обрыв, почти вертикальный. А внизу течёт вот эта река! – он даже кивнул рукой в сторону реки Абин. -  Можете представить? Метрах в тридцати, не меньше, ниже озера! Вы, я надеюсь, что вы слышали, хоть что, про сообщающиеся сосуды. Про то, что если в них есть вода, то её уровень во всех сосудах одинаков. Так вот, я не знаю, как это всё здесь у нас получается, но озеро с рекой – не сообщаются!.. У них разные уровни… Такое вот моё открытие… Разрешите, я на «прочёс»?
         - Разрешаю, - как-то машинально ответил генерал, отпуская Бестужева.   Видимо, после странного, если не сказать, более, чем странного, рассказа Бестужева о странном во всех отношениях лесном озере, Вельяминов так просто и не понял последнего вопроса. О чем он думал, наверное, не скажет никто, но, скорее всего, о том, прежде всего, каким всё же неожиданным предстал в этом походе ему, лично генералу Вельяминову, этот загадочный кусок земли – с её рекой, вернее, реками, ведь не сравнишь же просторную, словно бы никуда и не торопящуюся, тяжёлую Кубань с проворной, словно бы запыхавшейся той же речкой Абин или Адерба, или вообще речкой на час, как эта «ша парк», с его морем, которого он ещё не знал, с его горами и этим ливнем-ураганом, с его дорогами, которых вроде и нет, но которые, как ты не крути, были, с его людьми, которые, так же, как и весь этот край, ни с чем не сравним и совсем не понятен, странно неожидан, где всё как-то не по-русски, не складно, где, считай, дети воруют то людей, то целые пушки… А тут ещё это озеро – оно вообще целый клад…Воду, судя по всему, никто в нём и не пьёт, следов нет, река рядом, но с озером она, видать, и не знакома… Как  говорит Бестужев, а он не врёт – зачем ему врать? – видимо, прав черкес, озеро это – сундучок с двойным дном… Поломают люди голову с ним, ох, ещё поломают…
         Между тем отряд медленно приближался к укреплению. При уже последнем пересечении реки Абин отряду пришлось немного поработать – подправить южный берег, дальше, до самого Бестужевского спуска, ехать и идти пришлось по заболоченной низине. Когда поравнялись с тем местом, где Бестужев увёл дорогу от берега реки, они с Языковым остановились.
         - Капитан Языков, - сказал Бестужев, - ты говорил, что на озере тебе было не по себе… Мне – тоже. Представляешь, какой хуторок может быть вот здесь?.. И – никакой загадки и прочей чертовщины… Вот дорога, а вот- твой дом… А в саду – вишенки, на Кубани они, говорят, даже в лесу дико
растут…Вишенку поплевал, там, – он повёл рукой к речке, - рыбку половил. А тут я скачу с депешей от генерала Вельяминова… Неужели не угостишь – рыбкой ли, вишнёвкой ли, а, капитан?.. Рядового Бестужева?..
         - Красиво говоришь, «рядовой»…- сказал капитан Языков. И вдруг он как-то неожиданно спросил. - Ты что же, всю жизнь собираешься оставаться рядовым? При такой-то службе…
         - К сожалению, капитан Языков, это зависит не от меня, - сказал, явно сожалея, но не показывая это, Бестужев. – А служба что, она нормальная!.. Так угостишь или нет?..
         - По-моему, ты обратился не по адресу, - улыбнулся Языков. – У нас же в отставку вроде князь Долгорукий собирается?.. Вот у него и спроси…А мне ещё служить да служить…
         - Ладно, спрошу у князя, - согласился Бестужев, - Только учти: я ведь с   тобой хотел бы встретиться…   
         - Спасибо, - с чувством сказал Языков. И тут же добавил, но несколько суше и сдержанней. – Только ты же знаешь: я – питерский… Тут, не здесь, а у «трёх речек», я, может быть, и отдохнул бы… Но когда?.. Пока тут все-все помирятся, нас уже и в живых не будет!.. Лет 30 должно пройти, не меньше.
         - Так долго? .. Ты думаешь?.. – испуганно спросил Бестужев. – Места тут, конечно, прелесть, что верно, то верно… Но 30 лет!.. Это ты хватил…
         - Не веришь? – раззадорился Языков. – Давай поспорим, хочешь?..
         - Нет, - сказал Бестужев. – Не хочу…
         - Боишься проспорить? – спросил Языков.
         - Нет! – твёрдо ответил Бестужев. – Я не боюсь, я знаю: не доживу…
        И «джигиты» надолго, считай, до самой стоянки, - замолкли.
        Сначала, придя на место первой стоянки у укрепления, хотели было остановиться там же, но комендант, встретивший отряд у Бестужевского спуска, любезно и радушно предложил всем отдых в укреплении. Отряд поднялся по знакомому всем спуску и через южные ворота быстро вошёл на территорию укрепления. Под салют пушки и крики «ура!» всего гарнизона, который  весь бросился обнимать прибывших.
        Судя по всему, отряду все были рады. Кто сразу же предложил койку в казарме – оказывается, в ночь в укреплении никто и не спал, все были в дозоре, - кто – баню, кто просто охрану…
        Бестужев, не принимая участия во всеобщей радости, – у него во всём гарнизоне не было близких, - только спрыгнув с коня, сразу же отправился в дом коменданта – там его ждали бумаги, оставленные им здесь ещё в день отъезда.
        - Пальцы просто горят, чешутся даже, - сказал Бестужев, как бы между делом Языкову, - так тянет меня к бумаге… - Подумав, он добавил. – Как хорошо, что ты не знаешь этой лихорадки!..
        Стоило ему войти в темноватую комнату коменданта, остаться одному, снять шапку и одежду, усесться за стол – именно в эту самую минуту в дом вошёл денщик коменданта, посланный хозяином, зажёг лучину, - и увидеть свою папку с бумагами… Он больше уже  не видел и не слышал ничего. Ни долго ещё продолжающейся тёплой встречи гарнизона с отрядом, ни всех вопросов и всех рассказов, ни общего пира в укреплении, ни песен потом,
после ужина. Он писал…
               
                Конец книги второй.