Мысль - озарение

                МЫСЛЬ – МОЛНИЯ – ОЗАРЕНИЕ

                Поэтом можешь ты не быть,
                Но гражданином быть обязан.
               
                Некрасов
                МОЛОКО ИЗ-ПОД БЫКА
   Стихи пишут все.  Вернее,  красивее для  пущей важности сказать – сочин яют. А по обиходному простонародному говоря – складывают. Ибо складывали всегда с былинных времен – «былинники речистые», гусляры, кобзари и т.п. При этом ничуть не важничали, заключали оценкой «складно»или «нескладно».  А высоколобые дяди  гордо поименовали такое, как  бы праздное  занятие на звучный иноземный лад фольклором - устным поэтическим народным творчеством.
   Устным, понимаете, устным. Вроде как бы разговорным. Совсем уж попросту изъясняясь – болтовней. Ибо сочинителями были не профессиональные поэты, а обыкновенные сказители, сказочники, балалаечники, шарманщики, гусляры, гармонисты, частушечники. Потом все это перекочевало на страницы печатных изданий, и  каждый,  кому сподобилось видеть свои тиснутые типографским шрифтом тексты в рифму, начал мнить и корчить из себя пока что непризнанного гения. Вроде он гениальный болтун. Поболтал – былина. Поболтал – эпос. Повыламывался, повыкобенивался, почесал язык на вечерке – поэт.
    Тут я вам такую еще штуку скажу. Если раньше для устного словоизвержения были вечерки и посиделки, то теперь т.н. творческие вечера. Выходя трепаться перед любопытствующей праздной публикой, автор, естественно, принаряжался, с выражением декламировал свою рифмованную стряпню, ему хлопали в ладоши, на радостях он воспарял выше седьмого неба и тут же становился знаменитостью. Со всеми вытекающими отсюда нюансами себявлюбленности и самомнения. А несколько таких «творческих» вечеров и публикаций, где рядом с текстом его рифмованной болтовни непременно помещался его непременно красивый портрет, и наш рифмоплет, любуясь своей физиономией и этакой «поэтической» позой,  уже твердо уверен, что он – поэт.
     У меня жизнь сложилась так , что раннее довоенное и военное мое детство протекло в большом белорусском селе Выдренка с  церквушкой,  которой недавно отмечалось 100-летие. Там сейчас после всех исторических передряг осталось 25 избушек, именуемых по-местному хатами, а было свыше 2 000. А в каждой хате  семья не менее семи ( семь я), а то и 10-12 ребятишек. У  моей бабушки Дуни было 11 сыновей и двенадцатая моя мама – Аня.   О радио, тем паче о кино мы понятия не имели, вечерами собирались в чьей-либо хате или на завалинке, загадывали друг дружке загадки и под балалайку или под гармошку  наперебой пели(наяривали) импровизированные частушки.
   Потом та же картина сложилась у меня в соседней русской деревне Кургановка, куда пришлось перейти жить. Об обстоятельствах не распространяюсь, просто хочу подчеркнуть такое частушечное сочинительство, в котором вынужден был принимать участие и сам. Дружок или подружка на вечеринке подначивают частушкой, и ты тут же частушкой должен ответить. Например, Ваня бренчит на балалайке, а Таня-Матаня задиристо тебя дразнит:
                Ой чиво ты задаешься,
                Ты думаешь – красота,
                Вочи  глупые большие,
                Как у нашего кота.
Х-хех! Сама ты задавака! – огрызаешься. И в ответ под гармонь выдаешь разухабисто-солененькое:
                Наша Таня заболела,
                Захотела молока,
                Не попала под корову,
                А попала под быка.         
   Что у быка торчит под брюхом на месте коровьего вымени и какое оттуда молоко, крестьянской девушке – язвительная подначка. Мы, конечно, и понятия не имели о том, что занимались устным поэтическим народным творчеством, поэтому перлов изящной словесности не выдавали. А ведь любой из нас, заимев мало-мальски сносную грамотешку и самомнение, ей-ей мог бы назвать себя поэтом. Ерничаю? Да нет, просто в цепи рассуждений о таком рифмоплетстве и рифмоплетах вспоминаются слова Горького:
                Жалкие, ничтожные людишки
                Ходят по земле моей Отчизны…
    И в  унисон – моего любимого поэта Михаила Юрьевича Лермонтова:
                С тех пор, как высший судия
                Мне дал всеведенье пророка,
                В глазах людей читаю я
                Страницы злобы и порока…
     Не пристало затевать спор с классиками, но будь сочинителями жалкие, ничтожные людишки, не трудно полагать, какого они они нарифмовали бы молока из-под быка. Особенно отчетливо это видишь, читая наших сегодняшних графоманов. Один из них, к примеру, хвастается в своих автобиографических виршах, что он изменил военной присяге. Второй, зачем-то избрав себе псевдоним «серб», вдруг обвинил меня в том, что я  критически отозвался о стихах любезного ему поэта Владимира Скворцова ради сведения «личных счетов».
     Не стану  оправдываться. Если этот склочник пытался таким образом разжечь между нами вражду, то вскользь замечу лишь, что псевдоним – это, по-русски, псевдоимя.  Ни  Ломоносов, ни Державин, ни Рылеев, ни Баратынский, ни Тютчев, ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Кольцов, ни Есенин псевдонимами своих русских фамилий не скрывали. С чего же это он и ради чего себя окрестил в «звучное» чужеродное? Это во-первых. Во-вторых, у нас с Владимиром Степановичем Скворцовым и до сего дня вполне нормальные отношения. Когда нас свела судьба, ему не было еще и пятидесяти, а мне перевалило на восьмой десяток. И не скажу, что оба были пай-мальчиками,  сейчас уж и не упомнишь неизбежных в жизни ошибок и разногласий, а вот «серб» что-то такое-этакое унюхал и начал меня шельмовать. Так  и так, авторитетно выдает, Каширин возмутился тем, что он делал Скворцову замечания на правах старшего товарища, а тот не пожелал ему внять.  Вот он за это ему и мстит.
     Не иначе, судит дядя, на себя глядя. По элементарной этике, если человек, будучи старше тебя аж на 20 лет, по-доброму делает тебе замечание и дает добрый совет, как реагировать? Ну, тут в канве событий у меня небольшой зигзаг. От пишущей братии из Петербургского дома писателей доносятся хихиканье и язвительные смешки: «Лебедь лег под Орла». Оказывается, Лебедев это фамилия моего злопыхателя Юрия Серба. И далее  ларчик открывается просто. Владимир Степанович Скворцов – издатель и редактор литературного журнала «Невский альманах». С надеждой публиковать там свои опусы Лебедев-Серб решил к нему подмазаться, подольстить. Увы, не выгорело. И в другой статье он «разнес»  уже Скворцова.  Себя он преподносит «защитником отечественной культуры, родного языка и патриотической(?) идеологии» (у-у! ни мало, ни много, вот это –да!), и с высоты своего величия устремляется защищать очередного милого  его сердцу страдальца Б.Орлова, разобиженного таким-сяким Скворцовым. Надо же, нехороший какой, этот Скворцов - «попытался сместить Б.Орлова» с его высокой писательской должности!
     А писательская братия она такая, ей только попадись на язык! И пошла гулять злоехидная сплетня, что разбойник Скворец чуть было не заклевал царь-птицу  Б. Орла, да вовремя некий сербский Лебедь подоспел, выручил, от позорного разгрома спас.
    Ай-да, Скворец! Ай-да разбойник! И уж как  только гордый Лебедь его не охаял. «Сей человечище». «пасквилянт», «бизнесмен от поэзии», который «рассылает свои «фельетоны-филлипики-фальшивки» по другим изданиям, - и т.д. и т.п. в том же духе. Горазд ядовито ужалить, гадюка подколодная! Горазд!  Вплоть до того, что все современное литературное творчество пренебрежительно назвал «прилепиратурой» и «скворчеством». Сразу видно – «шибко грамотная гадючка»! Только вот непонятно при его подчеркнуто не русском псевдониме, какая культура, какой язык и какая идеология для него родные?
    Двуличному пасквилянту Лебедеву-Сербу недавно бабахнуло 70! Это  меня еще больше обескуражило. Не знаю, смеяться или плеваться? Пора бы, кажется, кое-какие понятия о человеческой порядочности хотя бы понаслышке наскрести. Но он, поскольку «лег» под председателя Петербургского отделения писателей Б.Орлова,  там по-особому обласкан, введен в члены правления, его, что называется,  «понесло». Или пронесло. Знай наших! Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Один задается, хвастается в своих стишонках, что изменил военной присяге, другой уже самим псевдонимом своим выпендривается, подчеркивает, что он не русский. Два сапога – пара. Задаваки! Хоть чем-нибудь, да позадоваться, выпендриться, выказать свою избранность, непохожесть на других. А может, и похитрее того, чтобы русофобы видели, что  он неспроста отказывается от своей русской фамилии. Учтите, мол, никакой я не русский. Не хочу русским даже называться!
     К чему, читатель спросит, этот разговор издалека? Нет, не издалека. Частушка как стихотворный жанр играла роль местной злободневной критики и самокритики, а в дальнейшем послужила основой для создания многих замечательных литературных произведений. Твардовский тоже не стал брать себе псевдонима, хотя его отец именно за фамилию был репрессирован большевиками. За его эпохальную поэму «Вася Теркин», которая вся написана частушечным хореем, он был удостоен Сталинской премии. А рассыпанные по военным газетам и журналам подражания, тоже сплошь частушечным слогом, составили бы целую библиотеку.
   Заметим к тому, что устное поэтическое народное творчество, в том числе и частушечное, – это свидетельство необыкновенной поэтической одаренности талантливого нашего народа. Где сочинители не имели ни малейшей претензии на известность. Не в пример  таким непризнанным гениям, какими мнят себя холуйствующие «сербы».
      И тут уж вы меня сколь угодно можете разносить по всем кочкам, но, по Карлу Марксу, я тоже человек со всеми присущими человекам недостатками, и меня тоже заело. Задаваке «Сербу» - 70, а мне – 90. Без сущей малости – 100.  Я, осмелюсь доложить, из того поколения, когда желторотых мерзавцев драли за уши и пороли ремнем. Считалось незыблемым: яйца курицу не учат, старших надо слушаться. К тому же моя основная профессия, которой отданы лучшие годы, зацементировала во мне привычку говорить правду в глаза. Не исключено,  что-то когда-то ляпнул сгоряча  и добру молодцу Скворцову. У нас, у вольнолюбивых русских, это в обыкновении – «свой своя не познаша», ибо каждый « я сам с усам.»  Однако же у него при его чапаевски-гусарских усах хватило ума  быть со мной корректным, и «серба» о заступничестве от меня он не просил. Пользуясь своим «элегантным» возрастом, позволяю себе сказать, что в этой связи думаю.
   Для понимания небольшой эпизод из летной практики. На учебно-тренировочном двухмотороном бомбардировщике УТБ-2  в двухместной кабине два штурвала, кресло летчика инструктора слева, кресло курсанта учлета(ученика летчика) впритык справа. Любой полет весь на нервах. Разрядка тут же по-свойски доходчивым матом. Широко известно, что во время воздушного боя в эфире стоял такой матюжный гам-тарарам, что переводчикам немецкого радиоперехвата было не понять ни слова.    
     Примерно та же картина наблюдалась в учебных полетах. От взлета до посадки психованный инструктор крыл тугодумного учлета такими фиоритурами, что у самого уши вяли.  А ведь не каждому курсанту это нравилось. И вот однажды произошел такой эпизод. Курсант не выдержал, отстегнул привязные ремни, прошел по фюзеляжу в хвост, где лежал самолетный инструмент, взял там огромный деревянный молоток – «выколотку», и долбанул, «воспитал» матюжника сзади по затылку. Тот так в кресле и примолк. Курсант сел за свой штурвал, сам привел самолет на аэродром. Вышел, его спрашивают: а где же инструктор? Он кивает: там, в кабине.
   Как вы думаете, какие в таких обстоятельствах формировались характеры? Кто читал очерк Куприна о летчиках «Люди-птицы», не мог не запомнить таких строк: «Я люблю общество этих людей Труд, сопряженный с постоянной опасностью, выжигает все мелочное, трусливое, пошлое, и остается в их душах чистое золото». Как вы думаете, что осталось в моей душе, после десяти лет летной службы и полетов в те годы, когда за эрой аэропланов винтомоторных последовала эра аэропланов реактивных и сверхзвуковых? Да еще двух, выпавших на мою долю, авиационных авариях. Для господина Лебедева наверняка – несносность, а я самомнительно верю Куприну: чистое золото! Пожалуйста, доказывайте мне обратное.   
     Знаете, повествуя о том, внутренне испытываю немалое смущение. Какое дело читателю, тому же Лебедеву-Сербу, какой у меня характер, поведение и взаимоотношения с кем-то другим? Он, видите ли, усек, ущучил, что я  требовал от Скворцова, по его мнению, чего-то невозможного. А я? Хочешь не хочешь, получается, что вот  он такой благовоспитанный, такой высокообразованный, такой культурный, что ему дозволено меня высокомерно унижать, начиная с заголовка: «Сугубая филиппика господина Каширина». Уел, знаток античности! Культурно и благородно. А я само это обращение «господин» терпеть не могу. При советской власти  гордо звучало: наше слово гордое товарищ нам дороже всех красивых слов. А в нашей армии и ныне осталось  служебным обращение «товарищ», а не господин.  У меня даже стихи  том сложились:
                Разлюли моя малина!
                Но и золотом звеня,
                Все едино господина
                Вам не сделать из меня.               
    Вот и клюнул на провокационную удочку, не сдержался и втягиваюсь в навязанный спор с  окололитературным(прилепилитературным») щелкопером. Тем паче, что словоблуд этот вроде бы и в самом деле писатель. Числящий себя всех прочих умнее, остроумнее, талантливее и превыше. В какой-то момент, при таком его напоре невольно подумаешь, а вдруг впрямь ему в чем-то «больше дано». Но извините, кому больше дано, у того больше и ответственность, с того и спрос строже. А здесь все наоборот, «Серб» считает, что поскольку ему больше дано, то ему  позволено и хамить, и оскорблять, и унижать, и все должны  безропотно терпеть его хамство.
     Говорят, истина рождается в споре. А по мне истина должна рождаться в доброй, доброжелательной русской беседе. А если ты, мой спорщик, умнее меня, так ты не издевайся, а  разъясни, и подскажи, и помоги.
    В потугах подняться до высот современных всезнаек, интересуюсь творческими выступлениями маститых нынешних писателей, и натыкаюсь на любопытное совпадение. На сайте «Невский альманах»  сообщается, что один известный прозаик «смешит присутствующих», известный поэт «радует» новыми лирическими стихами. А на сайте «проза.ру» филологу, прозаику и поэту(!)Юрию Сербу, давно(!)пользующемуся дореволюционным (!)правописанием, «удалось (!) развеселить(!) члена Географического общества Ивана Леонтьева». (Одна фразочка чего стоит! – «удалось развеселить». Русскому Ивану Леоньтьеву очень не хотелось веселиться, но «сербу» все-таки «удалось».)
      «Веселые ребята», черт побери! В стране затяжной  кризис, миллионы безработных и голодных, депопуляция, то бишь небывалое вымирание, а они радуются и веселят друг друга. Народные бедствия им «до лампочки». Кто беззаботно юморит,  кто соловьем разливается о своей нежной любви, а Юрий Серб озабочен попыткой возвратить дореволюционное правописание.
    С чего бы это, спрашивается? Оказывается, в русских словах с приставкой «бес»(к примеру, бессмысленный, бессменный, бессовестный), поселился бес, от коего и все напасти. А как только Серб начал приставку «бес» заменять приставкой «без», этот враг рода человеческого поджал хвост и в ад к себе едва нашел дорогу. Правда, глядят, никуда бес и не убегал, потому как ныне и вся  страна подобна аду. Но эта очевидность не образумила русскоязычного «серба». Для него главное - перейти на дореволюционное правописание. А то вот Боруха  Эльцина дразнят беспалым ЕБН, а надо безпалым ЭБН. Ну и т.д. и т.п. 
      Печально, даже горько вздыхаю, но уж извините, числя себя русским патриотом  и русским националистом, промолчать  не имею права. 
                80 + 800 = 0
     Борзописцев, особенно складывающих слова в рифму, в наше время истинно тьмы и тьмы. Надои рифмованного молока из-под быка растут не по дням, а по часам. И сколь это ни прискорбно, из-за  несметного числа рифмачей поэзия девальвируется, обесценивается. А они, в упор того не желая видеть,  скопом прутся в самомнение,  вплоть до самого бездарного чванства.
     Что, в общем-то, можно объяснить. Полагаю, графоманы в азбуке делания стихов не первоклашки, поэтому без подробного разъяснения напоминаю. «Стих, как монету, чекань»(Некрасов). В смысле – не жалей труда при стихосложении.  «Если б вы знали, из какого сора растут стихи»(Ахматова). Намек на трудности в сочинении стихов.  Далее. «Поэзия – та же добыча радия», и еще: «Бывает, выбросят не напечатав, не издав, но время мчится, натянув подпруги. Гремят века, и подползают поезда лизать поэзии мозолистые руки»(Маяковский).  Ну, начинающий «поэтик, сочинив куплетик», и мнит, и корчит из себя трудягу с мозолистыми руками. А если знающие и понимающие ценители поэзии не признают его стихи достойными внимания и  не считают его поэтом, начинает добиваться этого окольными путями.  Меж тем у многих классиков, в том числе, и поэтов, до банального часто повторяется мысль, что писанина, в смысле литературное творчество, труд наиболее доступный среди прочих. Стихосложением занимается каждый юноша и каждая девушка, начиная со школьного и студенческого возраста, а потом, не сумев ничего иного, так всю жизнь и марают бумагу, числя себя именно непризнанными великими. И в самооправдание выискивают и самообманно находят массу причин своих творческих бездарных поделок, превращаясь в массу мелких окололитературных интриганов, завистников и клеветников типа вышеозначенного «серба».
    И еще вот конкретика. В шестидесятые годы минувшего века в Ленинградской писательской организации Союза писателей СССР было свыше трехсот членов, из них 80 – поэтов. В Москве только в писательской партийной организации одних поэтов коммунистов(!) – 800 членов. А сегодня – сколько нулей к тому прибавить надо в прямом и переносном смысле? Цифры на сей счет головокружительно умопомрачительны. Миллионы! Похоже, писать книги и «делать стихи»(по Маяковскому) настропалился даже тот, кто в каком-то другом деле ни бе, ни ме, ни кукареку.
     При его высокомерной устремленности(или одаренности) к интриганству,  «серб» попытался «уличить»  меня в не умении быть на должном уровне филологом-стилистом. И опять не оправдываюсь. Действительно, будучи с 15-летнего возраста в ВВС, кроме профессии военного летчика, никакой другой я не имел. А когда досточтимый «верный ленинец» Никита сокращением вооруженных сил на 1 200 000 пустил под нож лучшие военно-морские и реактивные воздушные корабли, у меня было уже двое детей. Их же надо было кормить. Ну, я и подался в военные журналисты. А потом ради гонорара и стихи  наловчился «делать».А что – 1 рэ. 20 коп. за строку! Почему не «подхалтурить». Нужная копейка карман не трет…
      Суть-то опять же не в этом. Принятый в члены Союза писателей в СССР в 1981 году, о чем в ту пору и мечтать было трудно, я и до сих пор стесняюсь, когда меня называют писателем. Тем паче – поэтом. Да я и заявления о вступлении не подавал. Случилось так, что за книгу «Полет на заре» мне была присуждена Всесоюзная литературная премия им.Н.Островского. Ну, колесо и завертелось, из Москвы звонок: а почему наш лауреат у вас не в Союзе писателей. Но это частности.  Себя-то «серб» считает шибко грамотным и «уличает» меня в непонимании слова «фолиант», в упор не видя, что оно употреблено у меня с иронией. За типографские опечатки в тексте моей статьи обвиняет меня в плохом знании правил правописания и пунктуации. Я в таких случаях говорю: не надо считать других дурнее себя. Великий Пушкин, который учился родному языку у простого, неграмотного в то время народа, писал: «Без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Да и вообще не надо бы уподобляться тем всезнайкам кому «оченно хоцца свою образованность показать.
    Про себя думаю, что мне в жизни трижды повезло и трижды не повезло. Повезло, когда стал военным летчиком, военным журналистом, затем – поэтом. И вместе с тем трижды не повезло. Потому что когда был военным летчиком, все военные летчики считали себя Чкаловыми, когда военным журналистом, все военные журналисты считали себя Хемингуэями, а все поэты – Есенинами. Не мной сказано: «Там жили поэты и каждый встречал другого надменной улыбкой». Так же и журналисты, и военные летчики.
     Еще более такое самомнение наблюдаю в наши просвещенные дни. Можете послать меня подальше, но повнимательнее осмотритесь и вы ахнете. Пушкин, к примеру, не имел никаких наград и литературных премий, Лермонтов был всего лишь поручиком, а тут – Боже мой!   И полковники, и каперанги (как тот же Б.Орлов), и грудь в лентах и якорях, и по несколько вузовских «ромбиков»  о высшем образовании, и «красные»  корочки дипломов, и ученые степени, и куда с добром! - нескончаемый ливень умильного славословия рецензентов, попросту говоря, лести неисчислимых подхалимов.
        Особенно на нынешних частушечных посиделках, красиво именуемых творческими встречами. Выступающий «творец», нацепив подобно знаменитому артисту галстук-бабочку(красотуля!), нараспев декламирует свои  стихо  -«творения», а толпа экзальтированных поклонниц томно закатывает глаза, ахает и охает, аристократическая публика стонет и визжит  от восторга. А в заключение от благодарного «творца» непременное застолье, где благоухающие коньячным амбре дружки-приятели одобрительно хлопают по плечу и восклицают: «Нет, ты – гений!» Куда деревенским вечеркам до таких поэтических тусовок!
      А уж изданных за свой счет книг стихов и прозы – штабеля. Рифмованного молока из-под быка -  необозримое океан-море! Жизни не хватит, чтобы переплыть! Или хотя бы полистать.
     При всем том считаю должным сказать вот о чем. В древнерусском городе Гдове и окружающих деревнях, где есть библиотеки и школы, меня не один раз приглашали на встречи с читателями, читательские и учительские конференции. Аудитория широкая, многочисленная, истинно простонародная. Вы думаете, кто-то там знает тех же Б.Орлова, Г.Лебедева и подобных им «творцов»? Да понятия о таких не имеют. Так чем же вы, господа члены СП, кичитесь? На каком основании возомнили себя поэтами? Не раз слышал высокомерное: «А, дярёвня!» А там, представьте себе, везде задавали вопрос, почему всем навязывается в великие поэты, «второе солнце русской поэзии», и за что получил Нобелевскую премию  Иосиф Бродский?
   Стараясь что-то вразумительно объяснить, я  встречно спрашивал: «А вот вы как понимаете, что сами о том думаете?» И слышал, что стихи Бродского – не только русскоязычное косноязычие, махровая графомания и пустота, но зачастую недостойная порядочного человека похабщина. Кстати, хорошо знают поэта фронтовика-танкиста Сергея Орлова, а при упоминании Бориса Орлова недоуменно пожимают плечами. Пропагандировать его браваду тем, что он офицер, изменивший присяге, согласитесь, было бы гнусно. Ведь заявить в своем автобиографическом стихотворении, что ты, офицер, изменил своей клятве на верность Родине, значит принародно признаться, что ты не офицер, а жалкий трус и предатель.(А что написано пером не вырубишь и топором! Тем паче – в автобиографическиз стихах!).
    А это очень уж в духе нынешнего поветрия так называемой амбивалентности и дегероизации.Причем, усиленно навязывают амбивалентность в литературе, то есть мнение о том, что любой человек не может быть героем, так как он прирожденно слаб и сочетает в себе отрицательные черты с положительными, обратите внимание, литераторы едва ли не сплошь, не русские, а русскоязычные. Тоже не комментирую. Так называемый массовый, «простонародный», читатель очень тонко это сам чувствует. Ныне картина еще мрачнее, вплоть до массы стихоплетов, с грехом пополам пишущих  на помеси инородческого с нижегородским. Не возражаю, любите и жалуйте. Я отстраняюсь.
   В этом аспекте поразительно вот что. Внимательно, пристрастно посмотрите, появился ли за последние 25 лет  в сегодняшней литературе образ положительного героя, на которого хотелось бы быть похожим в его мыслях и поступках? Стыдно сказать, вместо «Васи Теркина» нам усиленно навязывается ублюдок Чонкин. И это времена так называемой бесцензурной свободы слова и свободы творчества. И срок немалый – четверть века.  Так что же, в народе, во всей стране достойного человека нет? Или ныне нет, не нашлось в неисчислимой массе сегодняшних членов  Аж нескольких сегодня «союзов» писателей, который такового заметил бы и описал?  Я не старик Державин, потому, скажем, не заметил и не благословил такого поэта, ну а десятки, сотни и тысячи борзопишущих почему не заметили? В чем же дело?
    В одном из своих критиканских «шедевральных» опусов  писатель Юрий Серб горько сетует на упадок современной  русской словесности и культуры, и возмущается тем, что президент  предложил возглавить возрождаемое(далее у него в кавычках) «общество русской словесности» Патриарху. После чего еще следует его непонятное удивление: «Неужели все-таки русской, а не российской?!»
    После чего выхваляется своим «литературно-критическим и филологически-философским всезнанием». И все мажет черной краской. Нынешние писательские союзы и редакции всех толстых журналов «превратились в артели кумовства и свойства тоскующих кукушек и петухов», где печатают своих, хвалят только своих и приближенных. Не преминув позлее лягнуть В.Скворцова за его «Невский альманах», под орех разделывает самозваную Академию русской словесности и изящных искусств им.Г.Державина»,  учрежденную «поддельным адмиралом Е.Раевским, и в общем-то правильно заключает, что такое положение ведет к всеобщему падению грамотности. Зато до небес превозносит «неподдельного» каперанга Б.Орлова, прослужившего уже не в советской, а нынешней российской армии аж до 2005 года. Умалчивая о том, что служил-то Б.Орлов редактором флотской многотиражки, а не подводником..
    По элементарной логике надо предполагать, что в таком разе Петербургское отделение СП России не артель кукушек и петухов, а «эскадра» гордых орлят, возглавляемая неподдельным, хотя и отставным козы барабанщиком. В смысле писчебумажным  Б.Орловым. Да полно, так ли? Хотелось бы верить. Но, скажем, на бюджетные деньги, распределенные Б.Орловым, за последние годы издано более 300 книг. Любопытствую, ну, а есть ли из них хоть одна, которую можно было бы считать событием в литературе? Или хотя бы более-менее вызвавшей интерес читателей. Не знаю, не слышал. И что-то не слышал, что с помощью введенного в члены правления Г.Лебедева(Юрия Серба) та «эскадра» начала более успешное плавание по морям-океанам нынешней типографской продукции. 
    Зато явственно видится иная неподдельная картина. Шустрая стая прожорливых«цыпляток-орляток» окружила Б.Орлова, жадно раскрыв прожорливые клювики, а он по-барски снисходительно их «кормит». Кто приглянулся, кинет в клювик денежку из бюджетных средств, кто не понравился – фигу с маслом. Суета, толкотня, писк, визг, один другого локотками оттирают, умильно в глаза  кормильцу заглядывают, каждый кусок пожирнее урвать норовит.«Серб» подобострастно воззрился, шире других алчную пасть раззявил – понравился: этот будет верным холуем! За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха?..

                МЫСЛЬ- ОЗАРЕНИЕ
      О, суета сует и всяческая суета! Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет. В обуревающих разноречиях  сплошные зигзаги.
    Известно, самый великий грех – гордыня. Я пострадал уже из-за своей летчицкой гордыни. Только-только перешел на журналистскую работу, заявляется ко мне самолично начальник Политуправления Военно-воздушных сил генерал-полковник Леонид Лукич Батехин. Шутка ли, из Москвы на персональном транспортном лайнере – ко мне! Приглашает к себе в штат. Квартира в Москве, должность полковничья с перспективой на генерала. На полном серьезе без тени шутки роняет: «Может, напишешь  про меня. Как Фурманов про Чапаева».
     Соблазн – голова кругом. До обморока. Но при полном помрачении мелькает: в личные холуи зовет. Армейская иерархия -«Слушаюсь! Есть! Так точно!» А язык мой – враг мой  выпаливает:
    - Никак нет, товарищ генерал-полковник…
     На языке, конечно, черт знает что! Я не Фурманов, но и ты не Чапаев. Звание – полководческое, а где, на каких полях сражений ты его заслужил? В политотдельческих кабинетах? Ну и так далее. Нет, нет, служить бы рад, прислуживаться тошно…
    Естественно, ни полковничей папахи, ни квартиры в столице. Тружусь в Питере - второй зигзг. Пишуший стихи кагэбист и подпольный олигарх Олег Смирнов приглашает потолковать тет-а-тет в ресторан. Сидим за отдельным столиком, кладет рядом с моей тарелкой денежную купюру такой суммы, что у меня темнеет в глазах. «Это что?» - пересохшим языком шевелю. «Задаток. Поможешь мне книгу стихов написать.» Молча отодвигаю деньгу к его тарелке. «Да вы не стесняйтесь, - слышу.- Поселю вас на даче с полным обеспечением и личной служанкой». А моя  дурная гордыня и вообще на дыбы. Ага, и этот в холуи покупает! Да пошел ты на три буквы!
    Ну, не хочешь – другого найдем. И нашел – небезызвестного питерского поэта Сергея Макарова. Кстати, Скворцов эту историю хорошо знает, они с Макаровым в корешах ходили. Я потом Макарова по-свойски песочил, но он лишь хохотнул: «Любить –так королеву, воровать – так миллион! Деньги не пахнут.»  А совесть? –  Пушкина вспоминаю: «Да, жалок тот, в  ком совесть нечиста». А у него лишь рот до ушей:  «Ну, дураком надо быть, чтобы отказываться, если дурные бабки  сами тебе в руки плывут.» Вот вам и мораль сей басни. Да и опять не о том речь. Речь о роли, значимости, всех привлекающей, все превосходящей, все прочие затмевающей славе поэта. И о чувстве собственного достоинства.
   А далее у меня уже не только зигзаги , а прямо-таки нисходящая спираль. В районный городок Гдов, где живу на пенсии, в мою скромную избушку заявляется этакий детина ражий, что веса его туши не держат собственные ноги. Заходить не стал, не смог взойти по ступенькам крыльца. Наверно, побоялся, что дощатые ступеньки проломятся под его весом. Зато этак важно представился: «Виктор Колесников». Дескать, я такая известная персона, такая цаца, что вы меня не имеете права не знать. Вынес ему табуретку попрочнее. Сел и без предисловий деловой вопрос: «Сколько вам нужно, чтобы издать книгу?» Понимая, что к чему, хотел было запугать, мол, по меньшей мере поллимона, но сам испугался такой суммы, скромно бормочу: «Ну, тысяч триста». Думал, это его испугает. Где там! В калитку заглядывает, по всей видимости, этой громоздкой туши денщик, или подельник, или, может, телохранитель, ставший там «на стреме». Оборачивается к нему: «Дадим?»Тот кивает: «Дадим».
     А моя  уязвленная гордыня и здесь мне подножку. Даже объяснять не берусь, что да как. Сложное это явление, мотивация иных своих поступков. Понимаете, в башке не укладывается, что  тебя покупают как товар. Ты уже и не ты, а его собственность. Ну до того противно, что и вспоминать  тошно, и писать о том противно. И стыдно, и оскорбительно. И за себя, и за современного «цивилизованного» работорговца.
       А в глубине души еще и такое. Был у меня любимый дядя деревенский кузнец Николай Тереньтьевич  Глазунов. Имел один рабочий остюм, один выходной. О галстуке с бабочкой с презрением говорил. Все, что зарабатывал, раздавал беднякам и сиротам. Говорил: на тот свет с собой никто ничего не возьмет. А бедному да сирому пособить – Божье дело. А жадность – великий  грех. И не скажу, что так меня поучал. Нет, просто так жил. И это впиталось в капилляры моей души. И сработало в тот момент. А от оскорбительного предложения я даже вслух откреститься не смог –обида и злость перехватили горло. Лишь молча отрицательно помотал головой.
    Так он, тот Виктор, и бровью не повел. Посмотрел на мои грядки, усмехнулся: о, вы тут лучок-чесночек да укропчик выращиваете…А поехали со мной в Абхазию, южными фруктами побалуемся, там и поговорим по душам. Нет, говорю, спасибо, мои года – мое богатство, а там дюже жарко.   
    О нравственной стороне тех  соблазнов не распространяюсь. Каждый все равно рассудит в меру своей испорченности. Я просто  в меру моей испорченности понимаю, в каком обществе живу, и это общество не люблю. Заране знаю, как и что начнут вякать господа «сербы». И вдруг с удовлетворением вижу, что так думаю не я один. Высоко ценю поэзию замечательного нашего русского современника Валерия Хатюшина. Потом с запозданием начинаю читать его прозу и ахаю, открывая для себе замечательного публициста и литературного критика. Он на многое открывает мне глаза. Считаю нужным здесь процитировать такое его созвучное мне суждение:
     «Проигрыш в любой схватке всегда происходит там, где отсутствует личность, где в мелкой душонке главенствуют трусость вместо воли, хитрость вместо ума, жадность вместо бескорыстия и подлость  вместо благородства»(Валерий Хатюшин. Собрание сочинений, т.6, стр.486).
    Вчитайтесь в эти проникновенно пронзительные строки, и вы поймете, каким  должен быть поэт. А если у вас есть хотя бы один из таких изьянов, не тешьте себя самообманом, поэтом вам не быть. Версификацией, техникой стихосложения любой, по Солженицыну, «образованец» овладеть может и стихов «наскладывает» вагон и маленькую тележку, но поэтом не станет.
    И так уж сложилось, что у Хатюшина здесь же на странице 489 читаю:
   «Эта мразь обнаглела до того, что уже не стесняется открыто говорить в телеэфире, причем как раз  в 70-летнюю годовщину прорыва блокады Ленинграда. Вместе с Гозманом, приравнявшем СМЕРШ к гестапо, будучи евреями, они вряд ли  спасли свою шкуру русофобскими выпадами, если бы жили в то время и оказались в руках немцев».
     Ну, а поскольку разговор издалека у нас начался с злопыхательских наскоков«серба» на наши личные взаимоотношения с поэтом Владимиром Скворцовым, очень это меня расстроило. И насторожило. Вполне вероятно, что еще и в разжигании межнациональной розни обвинит. А я, после разгрома КПСС и впрямь чувствую себя русским националистом. И надо же так совпасть, что одновременно с прозой Хатюшина, очень даже кстати с удовлетворением читаю стихотворение Владимира Степановича, которое здесь и  приведу:
                ПРОСТИТЬ НАМ НЕ МОГУТ ПОБЕДУ

                «У СМЕРША не было красивой формы,
                но это, пожалуй,    
                единственно их отличало
                от войск СС.»
               
                Леонид Гозман

                Лукавство гуляет по свету,
                Иудушкам спать не дает!
                Простить нам не могут победу,
                Которой гордится народ.
                Ну, как же тут будешь безгрешен?!
                Да если война к нам придет,
                Весь русский народ станет СМЕРШЕМ
                для тех, кто его предает.
         Так их, Владимир Степанович! Так! По этой русофобской погани, где в обнимку с остервенелым русофобом Гозманом сплелись и спелись Иудушки Лебедевы-Сербы и иже с ними. Правильно!  И здесь в самый раз продолжить мой разговор издалека.               
       Начиная с того, что от тех, у кого учился и кому подражал, запомнил для руководства. Вот, скажем, танкист-фронтовик Сергей Орлов говорил:«Стихи – это три «М» - Метрика, Мелодика, Мысль.»
     Мысль обозначена в заключение, так как в этой триаде главенствует. На этот счет у меня сложилось такие четверостишия:
                Поэт – он как впередсмотрящий,
                Властитель наших чувств и дум.
                А тут лишь в рифму говорящий
                Шаляй-валяй, шурум-бурум.
                Рифмач горазд базарить бойко
                Но чтоб чужим умом владеть,
                Не помешало б хоть какой-то,
                Да свой бы собственный иметь.
                «Иду на Вы!» (СПб, 2008).
     Это тоже давно общеизвестно: если поэт действительно не рифмач, не стихоплет, не технически навострившийся версификатор, а поэт настоящий, то он именно властитель наших чувств и дум. О таком еще говорят: поэт – от Бога. И вспоминается евангельское: «В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было – Бог».  А синоним слову -- логос, то есть – мысль. Получается, что Бог – это мысль. И Гоголь предупреждал: слово, речь даны нам Богом,  со словом нужно обращаться осторожно. И  опять вспоминаю своего любимого Лермонтова:
                С тех пор как высший судия
                Мне дал всеведенье пророка…
    Понимаю так: Поэт - Пророк,  и этот дар дает ему Бог. Не зря замечено: поэтом рождаются. Пишущих стихи не счесть, а признанными поэтами остаются в памяти народа немногие, одаренные Богом. По подсказке обожаемых мной Константина Циолковского и приравненного к Леонардо да-Винчи Александра Чижевского  – Высшим, Космическим разумом. Ибо слово поэта, если он не самомнительный графоман, а истинно поэт «от Бога», способно пережить века. Да живой пример – Алексей Кольцов, надо ли объяснять – самородок. А россыпи самородков не отмечено.
    У Пушкина несколько иначе, понятнее: «Ум человеческий не пророк, но угадчик». И если я пишу стихи, то должен, обязан угадать, постараться стать, сделать себя угадчиком того, что является в пору твоего бытия главным для людей, прежде всего для твоего народа, твоей страны. Тут Некрасова вспомним: «Не может сын смотреть спокойно на горе матери  родной». А в наше смутное, окаянное время находятся «сербы», которые  от всего родословия русского открещиваются. И это в пору, когда против нашего народа, против нашей страны развязана оголтелая информационная психологическая и демографическая война. И это восьмистрочное стихотворение Владимира Скворцова считаю «томов премногих тяжелей», в смысле – весомей, значимей среди тьмы  сегодняшней рифмованной белиберды. Ибо, помимо метрики и мелодики, главное в стихотворении – мысль. Не просто злободневная – сиеминутная, жгучая,  истинно поэта Скворцова озарившая, поскольку война против русского народа уже в разгаре! Война всех прежних безумнее –  демографическая с применением психотропного оружия. Александр Солженицын предупреждал, что если так пойдет, то  само слово «русский, русские» может исчезнуть из словаря. Ибо нынешнее демократческое иго пострашнее монголо-татарского. 
  Эталон русскости для меня – Пушкин. Помню его слова: «Поэзия может быть и глуповата, но поэту надлежит иметь ум.» Высоко ценя поэзию своего современника  Евгения Баратынского, отмечал: «Он у нас оригинален, ибо мыслит». А сам Баратынский писал, что талант поэта, одаренность – это поручение, в смысле – долг перед своим народом. Вижу, чувствую, понимаю: сегодняшний русский поэт Владимир Скворцов сердцем прочувствовал и умом угадал, осознал и сказал  то главное, что как поэт должен, обязан сказать своему народу. Сегодня окружающая мрачная действительность высекла из его поэтического сознания молнию мысли, а эта молния – озарение прозрением, по-пушкински – догадкой. И не будем, как фашиствующие русофобы Гозманы того хотели бы, амбивалентны и политкорректны. Опять же Некрасова вспомним: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» А  Пушкин восклицал:
                Тираны мира, трепещите!
                Россия, встань и возвышайся!
      Гозманы и прочие «сербы», трепещите! Возмездие неотвратимо!
     Чем и завершаю  отповедь скрывшему  свою русскую фамилию «Сербу». Гозман – остервенелый русофоб, русоненавистник и распоясавшийся наглый демагог, а Лебедев-Серб кто?  Ну, чудак чудака на букву «м» видит издалека. Хотя змея и в новой коже, ядовитое нутро у нее все то же! Он выставляет себя не только прозаиком, но высокообразованным филологом, знатоком доревоюционного правописания да еще и поэтом, а на поверку его интриганское словоблудие – обыкновенное змеиное шипение. И не забудем: на войне – как на войне!
     Вспомним предупреждение автора всемирно знаменитого «Репортажа с петлей на шее» Юлиуса Фучика:
    «Люди, будьте бдительны!»
     Люди русские, будьте бдительны! Гадюки Гозманы и «сербы» еще кишмя кишат на нашей Русской земле. Помните: «Мне отмщение, и аз воздам!» Говоря частушечным просторечием, иначе нам удачи не видать! А тут уже не просто о какой-то удаче речь, а о самой жизни и смерти русского народа. И гордый, дерзновенный поэтический призыв – каждому русскому, всему русскому народу быть СМЕРШЕМ для тех, кто его предает!
                Сергей Каширин