Варфоломеевская ночь

   
Пацанами, во время летних каникул, мы работали в колхозе. Хотя заработки были не ахти какие, но участие в общем деле, и пусть незначительная помощь семье, позволяла нам утверждаться в себе. Да и взрослые на разных работах зарабатывали не густо: от девяноста копеек до одного рубля шестидесяти копеек за день, за исключением некоторых видов работ. Хотя и нам, поначалу, платили аналогично, если выполняли определённый объём работ. Но после возмущения мужиков: «Что это – шолупень получает такие же деньги, как и мы!» Так уж ласково кто-то нас обозвал. После этого нам стали платить меньше.
В данном случае хочу рассказать о самых неприятных видах работ, в которых мне по воле судьбы пришлось принимать участие. Для нас тогда, была одна денежная работа, где расценка была фиксированная, не зависимо от того, кто её выполнял. Мы её называли халтурой. Это слово только появилось в нашем обиходе. Правда эта халтура была очень вонючей, но зато мы могли заработать два-три рубля в день. В телятнике были колодцы, куда стекалась моча и, по мере их наполнения, приходилось чистить. За колодец платили пять рублей. Открывалась деревянная крышка в полу и ведром на верёвке зачерпывалась запашистая жижа, а затем относилась за ферму и выливалась в навозную кучу. Конечно, к концу рабочего дня вся наша одежда, да и кожа пропитывалась этой мочой. И даже после тщательной скоблёжки вехоткой в бане, этими «духами» от нас воняло ещё несколько суток.
На этот раз, кроме колодцев, нам поручили очистить ещё и телятник, и вокруг его от соломы. Она так и кишела мышами. Желательно было, по возможности, избавиться и от этой живности, хотя никто нас к этому не принуждал. Их развелось видимо-невидимо. Даже когда мы носили жижу, они постоянно давились под ногами. Такого количества этих грызунов, я в жизни больше не встречал. Да и взрослые, ссылаясь на год и зерно в соломе. Когда мы поднимали навильник соломы, они из него сыпались, порой десятками, и сразу разбегались. Давить и бить их было – как-то мерзко. На улице лежала старая ржавая бочка, в которой возили на лошади воду. На цилиндрической поверхности, по центру было вырезано отверстие под ведро, в которое ведром заливалась вода или им же вычерпывалась. Кто-то предложил сбрасывать в неё мышей, а потом поджечь. Осталось придумать – как их ловить. Не каждую же по отдельности. В телятнике висел чей-то старый халат, решили стряхивать на него, но пока над ним трясли навильник, они почти все успевали разбежаться. Тогда четыре человека взялись за углы халата и растянули его, а пятый тряс навильник, но всё же, часть мышей успевали соскочить. И здесь кто-то предложил натягивать не сильно, чтобы в центре было углубление, а за концы потряхивать, чтобы мышки не успевали сбежать. И тут у нас дело пошло. Из халата стряхивали в ведро, которое прикрывали крышкой. Затем из ведра в бочку. Конвейер заработал. Пятеро собирали в халат, кто-то носил, кто охранял у бочки, чтобы не дай бог, даже если кто-то из мышей и сумеет добраться до отверстия, не выскочил, кто-то выносил солому. Бочка быстро наполнялась. Мы не очистили даже телятник полностью, но уже заполнили чуть ли не половину бочки, и охранник предупредил, что ещё немного и мыши начнут выскакивать, так как уже делают попытки. Мы собрались вокруг бочки посмотреть. Мыши были разного цвета: серые, бурые, рыжие, с полосками на спине и без них. В бочке их было, как муравьёв в муравейнике. Эта живая масса постоянно двигалась, лазили они друг по другу и друг на друга гадили. Вдруг у кого-то возникла гениальная идея: «Давайте принесём кошку – вот полакомится!» Идея всех захватила – хотелось посмотреть, как кошка будет расправляться с этими пленными.
Генка сбегал за молодой кошкой и аккуратно опустил её в бочку. Она погрузилась в мышей и дико взвыла, покрываясь мышами сверху – наружу торчала только голова. Мыши бегали по ней, между ушей и без зазрения совести на неё гадили. Одну она всё-таки задавила, когда та попыталась забраться на её нос и та быстро утонула в кишащей массе. Кошка с бешеными глазами продолжала выть совсем не по-кошачьи. Это был какой-то душераздирающий крик. Мы ещё надеялись, что она одумается, но – не тут-то было. Генка пожалел и вытащил обгаженную кошку. Она лежала, как парализованная, пока не отошла.
Кто-то вымолвил, что кошка молодая, трусливая, а надо попробовать большого, старого кота. За ним сбегал Толька. «Ну, этот уж точно устроит им «варфоломеевскую ночь» », – глядя на огромного рыжего кота, произнёс Вовка. Кот лежал на Толькиных руках, не подозревая, зачем тот его притащил. Толька поднес его к отверстию в бочке и тут до него дошло, он затрепыхался, но полетел в бочку. Оттолкнувшись от мышей, попытался выпрыгнуть, но мы ему не дали. Он так же издал кошачий вопль и погрузился в мышей с дикими глазами и больше не шевелился, видимо, парализованный страхом. Дальше мы экспериментировать не стали: поняли, что опыт провалился с треском. Освободили кота и он, как ужаленный, умчался.
Придётся самим исполнять роль палача и устраивать смертную казнь через сожжение: тянуть резину не имело смысла – другой идеи больше ни у кого не возникло. Мы принялись обкладывать бочку дровами, но здесь подошёл бригадир. Он заглянул в отверстие и ахнул: «Вот это улов! – и добавил, – дров не надо: сейчас солярки принесу». Он притащил ведро солярки и бутылку бензина. Затем скрутил пучок соломы, привязал его проволокой к палке и полил немного бензином. Солярку вылил в бочку, а сверху остатки бензина. Попросил всех отойти от бочки подальше и сам отошёл. Поджёг факел и бросил в отверстие. Бочка ухнула и загудела.
Мышей нам, вроде бы, было и не жаль, хотя на душе «скребли кошки» и все стояли, молча, смотря на вырывающееся из бочки пламя. Но остальных мышей нам собирать расхотелось.