Прекрасное далёко

- С тобой всё в порядке.
- Да, всё нормалёк - ответил Вадим без энтузиазма.
      С тех пор как он попал в автокатастрофу жена начала к нему относится с особенным участием, словно к какой-то дорогостоящей и крайне хрупкой вещи. Вадим, опп-ля, и стал сложнейшей хрустальной вазой. Поначалу это его удивило, ведь дело в их семье потихоньку шло к разводу, и вдруг на тебе: "с тобой всё в порядке", "тебе что-то нужно, милый", "дорогой, принести тебе чаю". Конечно удивило, откуда вдруг такая нежность и опостылевшему мужу. Скоро, однако, Вадим привык, втянулся и ему даже начало нравится, правда теперь, почти месяц спустя, это заставляло его морщится и раздражаться - осточертело. Слава Богу, автокатастрофы происходят не каждый день. Оказывается, быть хрустальной вазой - труд ещё тот, не каждому мужику по плечу. Вадима начинало раздражать это сюсюканье, все эти "пожалуйста, будьте любезны" за которыми, очень вероятно, ничего толком не было, даже жалости - пустая формальность. Ведь по сути ничего не изменилось, ничегошеньки абсолютно и то, что он угодил в автокатастрофу в принципе не делало его другим человеком и лучшим мужем, он просто на какое-то время потерял дееспособность, выпал из режима реальных отношений, превратился в слепой, спелый овощ и все - ничего кроме этого. Тем более, что слепота его временна, так, во всяком случае, Вадима уверяли врачи и он не видел оснований им не верить, делая из этого трагедию и каким-то образом переиначивая свою исконную суть. Скоро всё вернётся на круги своя, скоро с головы Вадима снимут древнеегипетские бинты и он снова увидит подзабытый белый свет.

      И что тогда? Он и она опять окажутся друг перед другом, на своих опорных местах, в исходных позициях, во всей своей неприглядности, нисколько не изменившиеся и садо-мазохистски настаивая каждый на своём. Вот тогда, наверное, Ирина и поймёт, что люди не меняются, что разбитое уже не склеить никакими слюнями, что любая автокатастрофа, даже самая страшная, если только она не летальна, - по сути чепуха. Чепуха, которая тянется уже второй месяц. Сначала месяц в больнице, среди шороха веющих халатов и настырного запаха медикаментов, а теперь ещё месяц домашней реабилитации при участии угодливой жёнушки, уж больно слащавой, как на вкус Вадима. Ну, ничего, скоро это всё закончиться, вся это хрустально-идиллическая эпопея: доктор Хрекисен обещал снять бинты - не сегодня так завтра. Жалко, конечно, Ирину, но она уже не маленькая, сама виновата. Вадим блаженно расплылся в улыбочке, предвкушая близкое освобождение.
 
- Да, сегодня утром звонил доктор Хрекисен.
- Ну? И что? - предчувствуя недоброе, Вадим нетерпеливо заёрзал в своём кресле-каталке.
- Боюсь у меня плохая новость. - Ирина помедлила, словно думая, как об этом помягче сказать - Результаты последних анализов вызывают у доктора некоторое опасение. Короче, он решил повременить и пока не снимать повязки.
- Что, опять? Перестраховщик чёртов.
- Да, милый, к сожалению опять. Мне очень жаль.
- И на сколько это затянется?
- Не знаю, он сказал, что перезвонит и уточнит дату.

      И хотя Ирина говорила сердобольным тоном, Вадим уловил в её голосе легчайший оттенок злорадства. Ещё бы. Похоже, Ирину вполне устраивает, что её муженек - калека. Очень возможно, что она этим как-то пользуется, например, интрижка на стороне. А почему бы и нет? Ведь беспомощный овощ, он беспомощный овощ во всём - и в половом отношении тоже. И пока он здесь, как дурак, разъезжает в своём инвалидном кресле, Ирина может спокойненько позволить себе предаваться внебрачным плотским утехам с каким-нибудь любострастным мачо. Так тебе и надо, поделом, овощу - овощное: изыски вегетарианской кухни - никакого сладкого мясца.
- Дорогой, у тебя всё нормально?
- Угу. Сколько можно спрашивать? А что такое?
- Мне нужно отлучиться на полчасика за продуктами. Ты сможешь некоторое время побыть без меня?
- Конечно, дорогая - не проблема.
- Замечательно. Я ненадолго - в посёлок и обратно. Не скучай.

      "Знаю я твои полчасика" - злобно подумал Вадим. Небось к ухажеру собирается, на сексодром, сучка похотливая. Вадим на инвалидном кресле подъехал к месту, где по его ощущениям обязано было находиться окно. На его лицо упала ласковая пятерня света. Снаружи, наверное, стояла великолепная летняя погода и Вадиму нестерпимо захотелось туда, на улицу, в шум листвы и в игру солнечных зайчиков. Он слышал, как с этой стороны окошка в солнечное стекло билась навязчивая до неприличия муха. Потом до его слуха донесся мягкий скрежет гравия - автомобиль Ирины выехал из гаража на садовую дорожку. Потом Ирина сильно газанула, резко набрала скорости и выскочила за ворота; звук мотора начал постепенно удаляться. Всё, птичка упорхнула. Теперь она уже летит на крыльях любовного влечения, насилуя дизельный движок своего немолодого Фольксвагена, вперёд навстречу половому партнёру - кобельку и любчику. Муха продолжала настырно жужжать и биться головой о стекло, глупо настаивая на своём - тупая, бедненькая муха, как я тебя понимаю.

      Оставшись наедине с мухой, Вадим взбесился. Он психанул, решил на всё плюнуть и действовать без обиняков. Его правая рука торкнулась бинтов на голове и начала тщательно их ощупывать в поисках заветного узла. Чёрт задирай, узел всё никак не обнаруживался и Вадим, не долго думая, стал с остервенением рвать плотно уложенную марлевую повязку. Он рвал её, словно волосы на голове, - Воистину древнегреческая трагедия на современный лад с моднячим медицинским душком. Наконец резкий свет дня залепил Вадиму хлёсткую пощёчину. Вадим неистово защурился. Он сразу пожалел о том, что сотворил, но отступать было уже поздно, да и некуда было отступать, дело сделано, позади была сетчатка глаза - это тебе не Москва. Теперь нужно было не торопясь, постепенно приучать себя к освещению реальности, ювелирно увеличивая дозу и взвешивая солнечный свет на аптекарских весах, словно расфасовывая фотонную наркоту.

      Тумба, что-то похожее на шкаф, непонятно какие стеллажи, опять тумба, плоскость, напоминающая полированную столешницу. Помещение было плохо освещено, в нём царил не царский полумрак, словно в подвале. Странно, Вадим был уверен, что они с Ириной после больницы переехали к себе на дачу. Помнится Ирина так и сказала, но на даче у них никакого подвала не было. Что это за идиотские шутки? Неужели... Вадим повернулся лицом к окну, но то, что он увидел было не окном: широкий, прямоугольный экран светился ровным жёлтеньким светом. Более всего это напоминало монитор компьютера. Вадим потрогал пальцами его тёплую матовую поверхность, экран слегка вибрировал, словно живой. За экраном ничего не было, ни сада, ни садовой дорожки, ни гаража - сплошная, святящаяся жёлтеньким светом плоскость. Странно всё это, очень странно. Окна не было, а был большой, плоский телевизор, по которому показывали какие-то тихие одноцветные помехи. Где-то в воздухе гудела муха, но увидеть её Вадим всё никак не мог. Может и мухи не было тоже, также как и окна, сплошная имитация, но как такое могло быть, а главное: зачем? Бред какой-то.
      
      Вадим ещё раз огляделся: тумба, тумба, шкаф, стеллаж, светлая глянцевитая поверхность стола. Глаза уже перестали слезиться, царивший полумрак оказался им только на руку. Окружающие сумерки постепенно становились всё более вразумительными. Вадим внезапно поднялся с инвалидного кресла: странно, почему он этого не догадался сделать сразу? С непривычки его пошатывало. Вадим сделал несколько шагов, осторожно, словно двигаясь по палубе. Чтобы не упасть, он вынужден был опереться на что-то случайно подвернувшееся ему под руку, на что было накинуто широкое складчатое покрывало. Покрывало тут же сползло, съехало вниз, упав к ногам стоящего за ним, подсвеченного изнутри манекена. Это была Ирина. То есть это был манекен, но так искусно и во всех подробностях повторяющий облик его жены, что Вадим в первую секунду подумал, что это именно она неожиданно вынырнула из-под куска материи - собственной персоной. Дубликат Ирины был одет в простенькое розовое платье, которое не скрывало её ещё не огрубевших от времени девичьих прелестей. Всё казалось идеальным, если бы не отсутствие левой руки - прямо Венера Милосская. Вместо левой руки в рукав платья уходил толстый прозрачный шланг, по которому к телу лжевенеры нагнеталась какая-то вязкая, слегка фосфоресцирующая жидкость, похожая на разболтанный яичный белок, отчего вся картина принимала несколько неприятный оттенок. Попахивало каким-то половым отклонением. Вадим невольно отпрянул от изваяния, словно от гнусного насекомого - гадость какая.

      Да что происходит, в конце концов? Что это за свинство такое? Кто-то явно решил надо мной поиздеваться. Чёрт задирай, но кому это нужно? Кто за этим стоит? Неужели это она? Но зачем, зачем?

      Осторожно ступая в полутьме, Вадим направился к выходу, вернее, к проёму, который он принял за выход. Какого же было его разочарование, когда вместо искомого проёма перед ним предстала сплошная, цельнометаллическая ниша без какого-либо намёка на возможный выход наружу. Вадим тщательно ощупал стенку ниши руками - бесполезно: цельная, металлическая поверхность. Сердце Вадима учащённо забилось: неужели его заперли в этом подвале. Но опять же - зачем? Зачем это сделали, какой в том смысл и кто? Кому это на хер нужно? В конце концов, что Ирина от этого выигрывала?

      Вадим всё никак не мог оценить по достоинству цель этого абсурдного, средневекового действа - бессмыслица какая-то. Он поочерёдно подходил к предметам интерьера и пробовал в них разобраться. И опять тщетно. Это было как наваждение: обыкновенная тумбочка или шкаф оказывались на поверку чем-то совершенно иным. Их невозможно было ни открыть, ни выдвинуть, их вообще невозможно было использовать по назначению, они вели себя не так, как обязаны были себя вести обыкновенная тумбочка или шкаф. А может это и не мебель вовсе, также как окно впоследствии оказалось не окном, а чёрт те чем. Вадим совсем потерялся: окружающие его предметы интерьера были как бы ему незнакомы. Он инстинктивно догадывался об их назначении, но в конце концов, вещи оказывались совсем не тем на что он первоначально рассчитывал. В последнее мгновение они, словно устыдившись своей тривиальности, превращались в нечто совершенно иное, в нечто, должно быть, совершенно оригинальное и непостижимое. В результате Вадим оказался в абсолютно чуждой для него, издевательской обстановке. Он не мог угадать смысла вещей, он бродил от предмета к предмету, словно в дурном лабиринте. Со всей очевидностью казалось, что это было помещением не для людей вовсе. А для кого - непонятно.
    
      В сердцах Вадим пнул одну из удивительных тумб ногой: неожиданно она пришла в движение, перевернулась на девяносто градусов и бесшумно ушла под пол. Верхняя плоскость тумбы отъехала и на уровне пола образовался правильный, прямоугольный проход, нечто вроде аварийного лаза. Вадим, даже не думая осторожничать, опустил туда свои ноги и, не зная брода, безрассудно спрыгнул во тьму туннеля.

      Торопясь, как бы не опоздать, Вадим почти выбежал на улицу. Вокруг оказалось неестественно светло. Небо было ровного розового цвета, совершенно без оттенков. На розовом своде висело, очень правильное с точки зрения фрукта, матовое манго солнца. По удивительно ровной, словно снивелированной местности, напоминавшей луг, тянулась прямая, как стрела, дорога неожиданного сиреневого оттенка. Местность напоминала выглаженный утюгом огромный шерстяной свитер.

      Вадим, повинуясь инстинкту, вышел на дорогу и двинулся в неизвестном направлении. Время от времени с тверди небесной доносился тяжёлый, скрежещущий грохот. Вадим с ужасом поднимал глаза: высоко над ним, пролетая, извивались длинные чёрные ленты. На розовом фоне они походили на гибких изворотливых гадов. Только как следует присмотревшись, Вадим понял с чем в действительности имеет дело: это были исполинские летающие объекты похожие на железнодорожные составы. У них не было крыльев и перемещались они подобно пущенному издалека, раскрутившемуся серпантину.

     Что это за хрень? Я здесь ничего не узнаю. В конце концов, где я нахожусь? Что вокруг меня происходит? Может я ещё сплю, иначе как всё это объяснить? Иначе всё это объяснить просто невозможно. Нет, нет, невозможно.

      Дорога на которую вышел Вадим оказалась эластичной. Ступать по ней был странно, словно по потёкшему, мягкому асфальту. Нога каждый раз вдавливала поверхность покрытия, оставляя позади себя медленно исчезающие следы. На том месте, где только что находилась ступня, дорога постепенно выпрямлялась, выдавливая вмятину следа наружу, и принимая свою первоначальную форму. Вадим двигался по дорожному покрытию, словно по толстому ковру из резины. Иногда дорога разветвлялась или делала повороты - исключительно под прямым углом. Между поворотами участок дороги всегда оказывался идеально прямой линией, словно вычерченной под линейку.

      Местность, по которой шёл Вадим, выглядела абсолютно незнакомой. Слишком чистенькая, слишком правильная, слишком ухоженная как для территории на которой располагалась его скромная дачка. Это могло быть чем угодно, но только не Киевской областью. Вадим пристально всматривался вокруг, пытаясь увидеть хоть что-то, что помогло бы ему определить место своего пребывания. Но всё напрасно. Пройдя почти два кеме, он понял, что это невозможно: пространство, где он оказался, не имело ничего общего с территорией его детства. Это пространство было совсем другим, оно было в априори не его пространством, принципиально ему чуждым. И было в нём что-то ненормальное и что-то отталкивающее на что Вадим не мог смотреть без лёгкого отвращения. Да уж, это совершенно не напоминало его родину. Более того, Вадим совсем не был уверен что это Европа вообще. Какое-то странное всё было, какое-то нездоровое. Какая-то патология, а не территория. Да что Европа, если честно, то это не очень походило даже на планету Земля. [Офигеть]. Единственное, что выглядело более-менее земным - находящиеся в отдалении, одиноко стоящие, синеватые деревья. 

      Иногда навстречу Вадиму с разной скоростью пролетали похожие на яйца, овальные предметы. Они казались сделанными из стекла и были, примерно, метр с небольшим в высоту. Двигались объекты совершенно бесшумно, словно брошенные опытной рукой с дальней дистанции. Яйца, как их мысленно назвал Вадим, казались не совсем вещественными, то бишь выглядели слегка прозрачными, как бы наполовину потерявшими свою материальную природу, и имели то лиловатый, то серебристый, то бордовый оттенок. Словно сгустившиеся облачка тумана, они проносились туда-сюда, беззвучно бороздя воздушные трассы.

      Из-за поворота дороги вдруг появился какой-то масштабно перемещающийся механизм. Вадим был ошарашен. Как он мог прозевать появление подобной машинерии? Она неожиданно выросла на пути: только что её не было и вот тебе на - прошу любить и жаловать. Объект этот был явно механического происхождения. Он издавал однообразный гул и довольно живо прокрывал расстояние до Вадима. Машина казалась очень тяжёлой и производила впечатление чего-то нарочито неотёсанного и мегалитического, пещерного. Грубая, монолитная и ассиметричная, она как будто только что покинула каменный век. Для своего размера махина перемещалась достаточно быстро, правда в силу своей непропорциональности невольно создавалось впечатление, что она вот-вот опрокинется. Двигаясь, объект занимал почти всю ширину дорожного полотна, так что Вадиму, во избежание столкновения, пришлось срочно сойти на обочину.

      Проезжая мимо махина, словно гора, заступила собою половину неба. Внутри неё что-то монотонно гудело и по-детски щёлкало. Гора выглядела цельнометаллической: никакой дверцы или маленького оконного проёма или отдушины Вадим не заметил. Сзади, в кормовой части объекта вращался, внушительно перемалывая воздух, грубый корабельный винт - единственная подвижная деталь во всей конструкции. Похожая на дредноут, машинерия начала постепенно удаляться, непривычно быстро уменьшаясь в размере.

      Сойдя на обочину, Вадим почувствовал под ногами жёсткую и низенькую траву, сильно напоминавшую ворс обувной щётки: идти по ней было неприятно, а босым - и совершенно невозможно, совсем как идти по мелкой и острой стерне. Если честно, то Вадим не был даже уверен, трава это или что-то другое. Вполне вероятно, что он просто по инерции принимал её за таковую. Если бы Вадиму сказали, что это не трава вовсе, а какая-то фигня на палочке, он бы нисколько этому не удивился: может и не поверил бы с ходу, но точно не удивился бы. Ступать по такому растительному покрову казалось даже как-то неприлично, словно ступать по небритой щеке человека. Что ещё казалось странным, так это абсолютная идентичность травинок, все стебельки которых с ювелирной точностью копировали друг друга. К тому же вся трава была аккуратненько подстрижена, волосок к волоску, как будто только что из парикмахерской. Похоже эту "траву" кто-то тщательно и ежедневно подправлял по всей площади многокилометровой местности. На такой травке Вадим ощущал себя неуютно: чтобы ты на ней не делал, ты всё равно будешь находится не в своей тарелке. Вадим даже хотел вернутся обратно на дорогу, так отвратительна казалась ему эта растительность, но передумал. Он решил направится к ближайшему дереву и, чтобы сократить путь, преодолевая неприязнь, пошёл прямиком через "газон".

      Двигаясь, Вадим увидел бабочку - светленький, мельтешащий лоскуток на фоне гнусной зелени. Как она здесь оказалась такая одинокая, родная и такая неуместная в этом пугающем, патологическом мире? Или [опять же] это вовсе не бабочка? Лоскуток истерически барахтался в воздухе, бесновато размахивая отрепьями своих как будто размочаленных крылышек. Бабочка панически суетилась, рвалась и билась о прозрачные, стеклянные стенки воздушной среды.

      Подойдя к дереву, Вадим разочаровался. Вблизи оно оказалось чем-то вроде проволочной конструкции. На её скрученных, словно больных ревматизмом, ветках шуршали мелкие, лиловатые листочки. Странное какое-то, очень схематичное, словно набросанное на скорою руку дерево высотой метра в четыре. Кроме узеньких листочков, на ветках болталась какая-то неряшливая бахрома, похожая не застывшие резиновые сопли. Вадим некоторое время стоял, молча прислушиваясь к дереву. К лёгкому шелесту листьев, присоединялся еле уловимый басовый гул, напоминавший звук работающего трансформатора.

      Даже находясь вплотную, невозможно было с точностью определить что это и какова его сущность: живое оно или нет? Быть может и то и другое, частично живое-частично мёртвое, полурастение-полупроводник. Листочки выглядели подозрительно одинаковыми, словно аккуратно нарезанными из плотного, технического картона. Сесть в тени такого "дерева" почему-то не хотелось, это всё равно что предаваться отдыху под сенью опоры линии электропередач. Вадим так и не смог для себя окончательно решить, это дерево или нет. Сопливая бахрома весело телепалась не проволочных концах, словно оплавившихся от резкого скачка напряжения. Может действительно это какой-то электрический контур, случайно похожий на земное растение. Вадим ещё раз поднял голову: высоко над ним через половину розового неба тянулась чёрная грохочущая лента - пролетал очередной небесный паровоз.

Я, кажется, схожу с ума. Наверное так бывает только в бреду умалишённого,
когда ничего не понимаешь и не узнаёшь. Значит я действительно сошёл с ума, тронулся рассудком, чокнулся, я - крейзи. Вот в чём дело. Всё что вокруг меня - всё ненастоящее и эта трава, и это небо, и дерево, всего этого не существует в реальности, я просто его воображаю. Оно высосано из моего пальца. Но как мой мозг сумел всё это вообразить? Это ведь гадко и это пугает. Неужели это последствия автомобильной аварии?

      Вадим отошёл немного в сторону и огляделся. Под розовым грохочущим небом, где светило казалось красивым тропическим фруктом, он чувствовал себя вполне ненормальным. И совершенно одиноким и совершенно чужим. Он ощущал, что мозг его вот-вот взорвётся, рванёт в разные стороны вязким радужным месивом, заляпав всё вокруг разноцветным киселём безумия. Вадим покачнулся; он неуверенно, словно нехотя, грохнулся на колени и тут же наотмашь и плашмя повалился в жёсткую отвратительную траву. Он как будто повалился в чью-то некошеную бороду и начал в припадке быть землю кулаками. Но не землю он был, а что-то другое, что гулко отзывалась на его удары, как будто внутри планеты царила пустота.
[Что со мной? Что со мной? Что со мной? Кто я? Где я?]

      В это время над головой Вадима произошло странное движение: в непосредственной близости от него, прямо перед его носом из щели воздуха излилась некая гнусная масса, очень похожая на блевотину. Ноздри захлестнула откровенная вонь. Вадиму показалось, что перед ним вылилась кашица из разложившегося мозга - клейкая, мозговая субстанция, которую как будто выблевали через ротовое отверстие окружающей среды, при чём это могло произойти в любой точке континуума, где только пространство затошнит. Пенистая с резким запахом масса начала быстро менять свою форму: невидимые руки казалось разминали отвратительное, хлипкое тесто. Это было малоприятное зрелище. Месиво при этом пенилось, булькало, вспухало и опадало кожистыми пузырями. Оно вело себя, как живое, хотя и имело вид неаппетитных рыгак.

      Из трёх сторон массы, как бы вылупились и начали произрастать длинные, гибкие щупальца. Они быстро на глазах развивались. Вытянувшись в длину, щупальца начали хлестать воздух; они извивались и конвульсивно подёргивались, словно в эпилептическом припадке. Одновременно с этим поверхность месива начала менять свой цвет. Сначала буровато-зелёная, она стала более прозрачной; на ней появились радужные разводы, будто внутри неё кто-то энергично размешивал жидкую радугу. Потом поверхность массы затвердела и приняла более однородный оттенок. Под конец она насытилась антрацитово-чёрным колером, на фоне которого, словно выплывая из глубины, проступали крупные желтоватые символы чем-то напоминавшие египетские иероглифы. Это могло быть чем угодно. Задыхаясь от смрада, Вадим повернулся к блевотине спиной и торопливо направился к чему-то, что издали напоминало кучу, сваленных в одном месте, нестиранных носков. Булькающая масса последовала за ним, извиваясь щупальцами и систематически цветоизменяясь.

      Только подойдя поближе, Вадим в полной мере сумел оценить открывшееся перед ним явление, которое он сначала принял за кучу нестиранных носков. Больше всего это напоминало огромнейшие, скомканные как попало листы серовато-блестящей фольги. Перед глазами Вадима развернулся целый комплекс разновеликих, наползающих и косо переходящих друг в друга строений. По ходу это была какая-то архитектурная аномалия. Геометрически её невозможно было определить, она оказалась слишком многоярусной и многослойной, словно размещалась в пространстве с гораздо большим количеством измерений. Комплекс занимал гигантскую площадь; иногда над его развёрнутыми конструкциями рождался какой-то астральный трепет, похожий на колебание нагретого воздуха, а порой раздавался сухой треск разветвляющегося в стратосферу электрического разряда. В непосредственной близости от комплекса явственно пахло озоном. Первоначальная аналогия с кучей нестиранных носков отвалилась сама собой.

      По неизвестной причине, сопровождавшее его, клубящееся облако блевотины, покинуло Вадима на границе подступа к странному многомерному комплексу. Гнусная жижа поспешно ретировалась, словно боясь переступить незримую черту. Но долго оставаться одному Вадиму не пришлось: навстречу ему со стороны скомканных, серебристых конструкций бежало нечто странное. Да, да - бежало. Оно было метров пять-шесть высотою и состояло из двух тоненьких, многосуставчатых конечностей, на которых покоился, лежащий горизонтально, двухметровый, золотистый цилиндр. Двигаясь на длинных, тонюсеньких, словно ходули, лапках, приспособление производило именно такое впечатление: оно бежит, торопится. Из цилиндра в направлении Вадима [чёрт, что сие означает] вылетела какая-то кругленькая штука, похожая на довольно таки крупное пушечное ядро. Штука упала недалеко от Вадима и прокатилась несколько метров к его ногам. Ядро было липким на вид и испускало пар, словно цилиндрический механизм им испражнялся, к тому же оно очень сильно и неприятно пахло. Посредине ядра находилось широкое отверстие, куда, при желании, можно было с лёгкостью просунуть свою голову; ядро, по всей видимости, было полым.

      Вадим с отвращением пнул эту круглую пустотелую штукенцию. Отфутболенная Вадимом, она залетела куда-то далеко в низкую зелень. Машина на тощих ножках остановилась и тут же из её торца автоматной очередью выстрелила ещё дюжина таких же круглых и тошнотворненьких какашек. Цилиндрическое нечто не просто справляло нужду, оно, словно специально, испражнялось ими по Вадиму. Твёрдые, фекальные объекты летали слева и справа от его головы и Вадим, не долго думая, побежал прочь, сопровождаемый с разных сторон шлепками смердючих шаров для боулинга; его словно бомбардировали липкими, сферическими экскрементами. Правда далеко убежать Вадим не успел: механизм на курьих ножках быстро его настиг и опустив сверху какое-то сложное телескопическое приспособление, ухватил беглеца за шкирку. Вадим потерял почву под ногами и механическое нечто, перебирая паучьими лапками, быстренько понёсло его вдаль в нескольких метрах над поверхностью земли.

      Движение было стремительным: механизм бежал, нёсся. Казалось странным, что такое неуклюжее приспособление, состоящее из цилиндра и нескольких палочек, могло развивать такую неординарную скорость и так стремительно галопировать. Повиснув в воздухе и лишившись опоры, Вадим чувствовал себя беспомощным. Он то и дело ёрзал и дёргался, пытаясь освободится от цепкой телескопической конечности. Его несли, словно подвешенную между ног, ненужную часть тела. Это было унизительно. Вадим болтался между ножек ходульного механизма наподобие обвисшей мошонки [куда меня несут? что ему нужно от меня?]. Куда и зачем его несли оставалось неизвестным: Вадим всю дорогу бездарно и фаллически телепался.

      Мимо мелькали какие-то одиноко стоящие архитектурные формы. Конечно, рассмотреть их как следует на бегу представлялось абсолютно невозможным. На первый взгляд они казались совершенно дикими, дикими, прежде всего, с эстетической точки зрения. Их внешний вид провоцировал ощущение чего-то чужого, чуждого, неуместного и даже внеземного, созданного по канонам иной цивилизации. Точно: это была архитектура инопланетян.

А почему бы и нет?
Может действительно это оно и есть, то самое - не Земля то есть.
Это другая какая-то планета, какой-то другой внеземной мир. Всё сходиться: и розовое небо и невиданное, мангоподобное светило. Мать твою, так я же ни хрена не на Земле. Эта планета, должно быть, отстоит от солнца на многие-многие тысячи парсек. Возможно ли это и, главное, как я здесь оказался? А если это Земля, то, скорее всего, захваченная очень умными пришельцами. Но опять же, как и когда такое могло случиться? В голове не укладывается, чтобы за время пока я лежал в больнице нашу планету оккупировали чужие, незнакомые существа.

      Непрерывно ёрзая в воздухе, беспомощно дёргаясь всем телом, Вадим услышал, как трещит его одежда. Ещё секунду и швы разошлись: Вадим нелепо полетел кувырком вниз. Приземлился он вполне удачно, мягко стукнувшись о почву, но падение после этого не прекратилось: какое-то время Вадим продолжал скользить и скатываться по наклонной плоскости, пока не угодил в какую-то своеобразную чащу. Странно, но самоходный цилиндрический механизм даже не остановился. Ритмично перебирая палочками, он продолжал как ни в чём не бывало бежать - нелепое нечто на курьих ножках. Это выглядело, как карикатура: автомат продолжал по инерции нестись, не заметив пропажи.

      Оказавшись свободным, Вадим огляделся. Чаща, в которую он скатился, более всего напоминала лес, хотя назвать её собственно лесом было бы во многом неправильно. Перед Вадимом к чистому разовому небу вместо деревьев поднимались толстые желтовато-коричневые трубы разной высоты и разного диаметра. Некоторые из них достигали буквально небесной тверди, а другие - поднимались на уровень не выше человеческого роста. В лесу пахло пластмассой и слышался какой-то равномерный технический шум. Условный лес, словно дышал механическими лёгкими. Очевидно по полым стволам местных "деревьев" поднимались и опускались незримые воздушные массы. Лес то вдыхал то выдыхал огромные объемы воздуха. Он вёл себя, словно одно исполинское существо.

      Почти сразу же Вадим наткнулся на странный-престранный объект. Объект был совершенно, как живой, и непрестанно шевелился. Больше всего он напоминал оплывающую кучу теста; куча была солидных размеров, высотой немногим выше Вадима. Приблизившись, Вадим увидел его, похожее на маску, лицо; лицо по-дебильному улыбалось во всю ширину ротового отверстия. Улыбочка казалась резиновой: существо улыбалось, как идиот. При этом оно очень свободно работало грудной клеткой, с шумом втягивая и выталкивая воздух, словно двигая складчатые меха гармоники. Можно было подумать, что перед Вадимом находился бледный, разжиревший гармонист, который безостановочно сжимал и разжимал свой, сросшийся с основной массой тела, музыкальный инструмент. Правда музыка при этом отсутствовала напрочь, а присутствовал гул и писк нагнетаемого воздуха, как будто от работы поршня невидимого насоса. И что характерно: гармонист оказался не одиноким.

      Не более чем в десяти шагах от него гудел другой такой же точно гармонист, а в двадцати метрах от последнего ещё один и ещё один и ещё. Лес был полон подобными, странного вида, оплывающими "музыкантами", буквально целый оркестр их оглашал местность монотонными звуками перекачиваемого газа. В этом дышащем лесу их, наверное, насчитывалось не менее сорока особей. Вадим переходил от одного музыканта к другому, пытаясь найти между ними различия: гармонисты были на одно лицо - идентичными. Все они отвратительно и синхронно двигали мехами, как будто растягивая свои внутренности, и по-идиотски, эластично улыбались. И тем не менее Вадим обрадовался, поскольку за всё время это были первые из встреченных им объектов, которые хоть в какой-то мере напоминали людей. Правда людей довольно сильно деформированных, тестообразных, словно потёкших от высокой температуры, но всё же людей. Дико, невероятно, гадко: люди сросшиеся в одно целое с кожаными мехами своих сложных, морщинистых баянов. Вадим подошёл к одному из баянистов и пресекающимся от волнения голосом спросил:
- Я Вадим. - показывая на себя - Вадим. А вы кто? Я Вадим, а вы кто такие? Что вы делаете и где я нахожусь? Ответьте: где я?

      Но баянист, растягивая свою складчатую шкуру, продолжал по-дурацки улыбаться: словно даун. "Может он не понимает меня или вовсе глухонемой" - пришло в голову Вадиму. Но не решаясь сразу похоронить надежду, он осторожненько, чуть ли не на цыпочках, подступил к другому такому же баянисту - следующему.
- Вы можете подсказать мне, где я нахожусь? Алло, вы меня слышите? Что это за страна и кто вы такие? Вы меня понимаете: я Вадим, я не знаю как сюда попал. Кто вы? Скажите хоть слово, чёрт вас возьми.
      Но следующий баянист также молчал, резиново растягивая улыбочку и что-то наяривая на своих любимых внутренностях.

Кто его знает, может все они умалишённые,
больные сбежавшие из психушки. А может
это и есть психушка. Всё это ничто иное, как дурдом, одна большущая психлечебница. Хотя нет, дурдом не может быть таким сложным, он ведь построен нормальными людьми, не психами и к тому же: почему они все такие одинаковые, словно из одного яйца? Как такое может быть - новая форма заболевания? Что-то особенное, что превращает человека в безумный довесок к музыкальному инструменту. Чепуха
какая-то, честно слово.

      Только со временем, как следует присмотревшись, Вадим заметил, что сзади к каждому такому гармонисту подползал полупрозрачный, по-змеиному изгибающийся шланг, который тянулся по земле, словно вывалившаяся из человека и размотавшаяся кишка. Кишка, как правило, соединяла музыкантов между собою или отходила к приёмнику одной из больших, достигающих неба, труб.
- Ацирр-цалица-ца. - вдруг провозгласило, стоящее рядом с Вадимом гармоническое существо.
- Что? - от неожиданности переспросил Вадим.

      И тут все остальные баянисты поочерёдно, одни за другим, начали безумно повторять: "Ацирр-цалица-ца. Ацирр-цалица-ца. Ацирр-цалица-ца". Звук был высокий, подростковый, ломающийся и очень неприятный на слух. Баянисты скорее не говорили, а пытались друг друга перекричать. Очень быстро крики превратились в настоящую какофонию, в которой принимало участие всё ненормальное население чащи. Это была своего рода целенаправленная акустическая атака, удар фронтальной звуковой волны. И Вадим не выдержав вторжения в свой мозг, устремился прочь из леса. Он шёл быстрым шагом как будто его преследовал рой агрессивных насекомых. Вадим шагал, заткнув уши пальцами, пока не покинул пределы пластмассовой чащи [Уфф].

      Оказавшись на ровном месте, он снова встретился лицом к лицу с неприлично булькающей массой: она как будто дожидалась Вадима на выходе из леса. Похожая на рвоту, масса продолжала пениться, жестикулировать и периодически, многозначительно менять окраску. Вадим сморщился: зловоние ударило его в нос [ё-моё]. Было невозможно определить, это новое облако блевотины или это та старая дрянь, с которой Вадим уже встречался раньше. Как и тогда она пузырилась, морщилась, отвратительно вспухала и смердела самым невероятным образом. Вадим прошёл мимо, а, похожая на потёкший кусок гнилятины, масса неслышно паря, тронулась вслед за ним. "Время покоится здесь, как вкопанное" - подумал Вадим. Он констатировал: солнечный плод неизменно висел в том же положении и неизменно розовым оставался небесный свод. Ни тебе восхода, ни тебе заката.

      Все вмести они вышли на однообразную равнину: светило, Вадим и омерзительный шмат тухлятины за его спиной. Далеко вокруг тянулось пустое плоское пространство, изредка утыканное, похожими на персты, высокими зеркальными столбами. Столбы, не соблюдая дистанцию, в произвольном порядке, расходились в разные стороны и блестели на солнце вплоть до самого горизонта. Вадим огляделся и его вновь охватило отчаяние. Эта плоская, как стол, бездушная низменность быть может тянулась тысячи километров без изменений. Тысячи километров одно и тоже: небо, солнце и зеркальные столбы. Тянулась и тянулась и тянулась, ни хрена не завершаясь, замыкаясь на самой себе, в самую себя плавно переходя. [Среди этой монотонной местности, словно раздавленный розовой массой неба, я, наверное, и околею].

А что если это и есть
загробный мир. Как же я об этом раньше
не догадался, это же так просто. С самого начала оно лежало на поверхности. Я просто умер и теперь нахожусь во вне. Все эти зеркальные столбы, экстраординарные механические существа, небо, похожее на фламинго, - какие ещё нужны доказательства? Всё сходится. Поздравляю. Я здесь, [ку-ку] уже после смерти: всё стало на свои места. Словно камень с души. Какое облегчение быть мёртвым.
Уже нечего ломать голову.

      В это время Вадим почувствовал как кто-то дёргает его за ногу - это был карлик. Вернее это было какое-то существо, достающее Вадиму чуть выше колена - нежное, розовенькое, гнусное. Оно было толстеньким, словно сделанным из зефира, с пухленькими ручками, ножками, жопкой и совершенно лишённым головы. Вместо головы у карлика была какая-то мягонькая, мясистая воронка. Существо обхватило Вадима своими детскими лапками, интимно к нему прижавшись, словно желая совокупиться с его конечностью [ спокойно, всё нормально - плевать]. Это было так одновременно отвратительно и по-детски наивно. Хотелось пожалеть карлика, приголубить его и в тоже время - громко, во всеуслышание блевануть; умиление и брезгливость наполнили душу человека. И вдруг Вадим почувствовал резкий укол где-то в области колена: существо, прогрызя штанину, больно цапнуло его за плоть. У карлика по периметру его воронки, обращённые во внутрь, вращались мелкие, острые зубки, похожие на зубцы дисковой пилы.

      В тот же миг Вадим рефлекторно и довольно сильно лягнулся ногой, с омерзением отшвырнув голопузого карлика от себя. Тот опрокинулся навзничь, задрыгал ножками и запищал тоненьким, противным голоском, будто Вадим обидел годовалого ребёнка. На его воронке лоснились смазанные следы крови. Существо верещало, как непослушный карапуз. Вдруг всё изменилось: плоское пространство вокруг то там, то сям начало откупориваться крышками герметичных люков. Произошло оживление: из образовавшихся отверстий на звук выползали такие же голопузые, карликоподобные существа. Они выползали наружу, появляясь, словно из проёмов танковых башен [ничего, нормалёк - всё равно ведь плевать]. У некоторых из них вместо ножек Вадим заметил металлически блестящие пружинки, на которых они смешно двигались, приседая над поверхностью, словно в каком-то безобразном танце. Существо, которое Вадим опрокинул, по всей видимости, звало на помощь. Скоро несколько десятков карликов шарило вокруг себя короткими, голенькими ручками, пытаясь, вероятнее всего, нащупать обидчика. Их разъятые, словно вагины, воронки были жадно направлены в сторону источника звука.

      Вадим понял, что нужно срочно уносить ноги [смерть, не смерть, а ну его на фиг...]. Нужно было немедленно бежать, опять бежать, в который уже раз, пока его ещё не нащупали. Потому что, если нащупают: заелозят, замусолят, заплямкают до смерти. И он побежал. По идеальной равнине побежал, мимо блестящих цилиндрических столбов, искажающих на своих сферических поверхностях его абсурдно уносящую ноги фигуру. Карлики глупо шевелили своими младенческими конечностями, беспомощные Вадима осязать и уловить. Но далеко Вадим не убежал: навстречу ему уже перемещался большущий, белый предмет - шар. Он выпрыгнул из перспективы и, быстро увеличиваясь в размере, приближался к Вадиму.

      Белый шар катился по ровненькой плоскости - массивная, геометрическая штукенция, метров десять в диаметре - Вадим еле успел убраться с его пути. Шар, словно во время игры в боулинг, врезался в толпу карликоподобных существ, поочерёдно сминая каждого из них. Карлики при этом не раздавливались тяжестью объекта, а по какому-то произволу судьбы буквально влипали в его поверхность, как будто специально для этого сделанную из пластилина. По мере того, как шар вращался, карлики вновь и вновь появлялись сверху на его окружности, всё более утопая во внутрь. Созданьица, словно проваливались в глубину материала, с головой уходя в его середину. Невольно создавалась впечатление, что тела  карликов обладали невероятной плотностью, отчего сила гравитации продавливала их сквозь самую прочную среду, постепенно погружая на самое дно. Шар на глазах втягивал карликов в себя, словно вся его поверхность представляла собой одно сплошное, вывернутое наизнанку ротовое отверстие. Откатившись в сторону метров на сто-сто пятьдесят, тело шара опять оказалось ровненьким и белым, без следов каких-либо инородных вкраплений. Идеальная, геометрическая фигура как ни в чём не бывало вновь катилась по безупречной плоскости в даль перспективы. Шар полностью зачистил проблемный участок местности от гнусненьких созданьиц - от них не осталось и мокрого места.

      Наверное этому стоило удивиться, но Вадим уже устал то и дело удивляться, он попросту исчерпал золотые запасы удивления и теперь мог только тупо наблюдал. Да и чему, собственно, удивляться, в загробном мире ещё и не такое возможно. Не правда ли? В загробном мире возможно всё. Но по части идиотских чудес это был уже явный перебор. Всё что случилось было действительно странно, странно до невозможности и то что в следующее мгновение Вадим увидел такой обыкновеннейший и непредсказуемый в данных обстоятельствах, вполне земной, потусторонний автомобиль, только подтверждало и усугубляло эту неоспоримую странность окружающего мира.

      Автомобиль просто стоял посредине равнины, одновременно такой тривиальный и такой вероломный. Он, словно выехал сюда из другой жизни, вернее, просто из жизни, из жизни - в смерть, он вырулил сюда и остановился по эту сторону от всего, что было Вадиму близко и знакомо. С замиранием сердца Вадим подбежал к автомобилю. Это было очень похоже на мерседес; он потрогал его чёрную, лакированную поверхность - почти такой же, как тот на котором Вадим разбился. Машина блистала, словно с иголочки, словно только что соскользнула со стапелей конвейера.

      Дверка с лёгкостью поддалась, открылась и Вадим вдохнул одуряющий запах искусственной кожи. Ещё не веря себе, он блаженно, словно в замедленной съёмке, сел на переднее сидение автомобиля. Дверка, как бы сама собой, легусенько  затворилась, непринуждённо захлопнулась и только теперь Вадим заметил, что баранка автомобиля, была не круглая, какой ей и положено было быть, а почему-то треугольной. Дурацкий, равносторонний треугольник, да и с панелью приборов было что-то не так.

- Доброго дня. - прозвучало внутри салона ровным, совершенно без напряжения голосом.
- Доброго. - ответствовал Вадим с тревогою - Ты кто и почему я тебя не вижу? - он оглянулся на заднее сидение, но там тоже никого не было - пустое место.
- Я - мозг электронный универсальный серия ОА0771-283/19. Скорее всего, именно поэтому ты меня и не видишь.
      Вадим на какое-то время растерялся, он не знал что думать: розыгрыш это или нет? С одной стороны у него накопилась уйма вопросов, а с другой... [мозг электронный универсальный], а с другой стороны было бы глупо так сходу и безоглядно доверится сказанному [бред какой], а вдруг это чья-то дурацкая шутка.

    МЭУ: знаю, трудно в это поверить, но этот факт тебе придётся принять на веру - выбор у тебя невелик: если хочешь, можешь меня игнорировать. Тебе же хуже.
    Вадим: ясненько, что же давай попробуем. Я вижу ты неплохо овладел человеческой речью.
    МЭУ: в меня вживили матрицу общения второй половины двадцатого века.
    Вадим: и напрасно, я как раз из первой полвины века двадцать первого.
    МЭУ: знаю, ты из 2019 года. Но методы общения людей в те века менялись крайне медленно. К тому же существует вечная статистическая погрешность в конструировании гибкой системы коммуникации, поэтому решили не рисковать и, во избежание непонимания, немного "отстать" по времени, хронологически с запасом отступить чуть-чуть назад, на всякий пожарный. Люди гораздо естественней принимают ретро-язык, чем язык грядущего. Новое всегда более непонятное чем старое.
    Вадим: стоп. Значит сейчас не 2019 год.
    МЭУ: а разве ты этого ещё не понял.
    Вадим: признаться нет, для меня это было далеко не очевидным.
    МЭУ: понимаю. Ты, наверное думал, что сошёл с ума или угодил на другую планету, или вообще умер и оказался в загробном мире. Но смею тебя заверить, всё что ты видишь - это будущее. Реальный мир далёкого завтра.
    Вадим: если это будущее, то какой сегодня год?
    МЭУ: наше летоисчисление тебе ничего не скажет. За это время мы пережили несколько взрывчатых эпох, носивших кардинальный характер, и несколько раз меняли способ летоисчисления. Но я понимаю суть вопроса. Могу сказать, что после 2019 прошло в общей сложности 928 лет.
    Вадим: (присвистнул)
    МЭУ: не понял, что это значит?
    Вадим: ничего, забудь. И как же, чёрт задирай, я здесь оказался?
    МЭУ: очень прозаично: автокатастрофа, кома, жена дала согласие на гиберизацию, в этом состоянии ты и провел весь промелькнувший пласт времени - все 928 годков. Как видишь ничего сложного.
    Вадим: ни фига себе "ничего сложного". Ну и зачем меня вывели из этого состояния? Что изменилось?
    МЭУ: ничего.
    Вадим: не может быть, что-то должно было случиться. Спустя почти тысячу лет, просто так беспричинно человека не оживляют.
    МЭУ: повторяю: ничего. Почти ничего, если быть точным. А если быть ещё точнее, то случился небольшой скачек напряжения в системе управления сосудом Дюара. Невинные, блуждающие токи. Можно сказать, что ты воскрес случайно. Небольшой перепад напряжения в сети и процесс дегиберизации был запущен. И тебя и нас поставили перед фактом. Наверное, что-то похожее произошло миллиарды лет назад, когда на Земле затеплилась непредвиденная жизнь.
    Вадим: значит мы всё-таки на Земле?
    МЭУ: в каком-то смысле да, разумеется, на Земле, но в каком-то - не совсем.
    Вадим: что значит "не совсем", как такое может быть?
    МЭУ: дело в том, что это уже четвёртый дубликат планетоида. Первые несколько сочли неудачными, третий не подошёл из-за серьёзной климатической флюктуации.
    Вадим: не понимаю - это Земля или не Земля?
    МЭУ: в каком-то смысле - да, в каком-то смысле - нет.
    Вадим: чушь собачья, так не бывает.
    МЭУ: ещё как бывает. Как правило, всё именно так и бывает. Будущее не предполагает однозначных ответом, оно всегда оказывается сложнее, оно всегда преисполнено самых необычных, а порой и взаимоисключающих оттенков.
    Вадим: а почему небо такое странное - розовое?
    МЭУ: антрекот - Шеллинг - ореховый
    Вадим: что "антрекот - Шеллинг - ореховый"? Ты издеваешься?
    МЭУ: нет, просто для того чтобы объяснить тебе почему небо розовое, я должен сначала поведать о теории экстракции, пояснить, что такое фугиширование, ввести в курс общеобразовательной системы Земли W4, потом рассказать о способе питания экктов шестого типа, по ходу раскрыть секреты линчматики с уделением особого внимания автоматам антроповектора сигма дэ и ещё много, много чего другого. Чтобы всё это добросовестно проделать мне понадобилось бы не менее полутора года времени и ещё не факт, что ты бы понял о чём речь - скорее всего нет. Слишком велика пропасть между твоим уровнем знаний и нынешним состоянием вещей. По сути я обязан тебе рассказать обо всех аспектах развития земной цивилизации за последние тысячу лет и это только для того, чтобы пояснить один малюсенький факт сегодняшнего бытия - розовый оттенок неба. Как ты понимаешь эта задача непосильна в первую голову для тебя. Поэтому мои архитекторы пошли другим путём: для пояснения какого-то сложного явления, я должен вызвать в твоём сознании понятную цепочку ассоциаций, употребляя филологическую конструкцию из нескольких знакомых тебе опорных слов-понятий. Эта цепочка ассоциаций должна окольною тропой привести тебя к пониманию сути обсуждаемой проблемы.
    Вадим: ты думаешь, что "антрекот - Шеллинг - ореховый" мне что-то пояснило?
    МЭУ: оно и не должно пояснить в полной мере, это невозможно в принципе, оно только должно тебя подтолкнуть на догадку, легонько приоткрыть самый краешек завесы. На первых порах и этого буде вполне достаточно.
    Вадим: хорошо. Мне непонятно только одно: почему мне сразу всё не пояснили, а устроили весь этот цирк?
    МЭУ: мы пытались. Если честно, мы только то и делали, что пытались с тобой объясниться. Правда сначала мы хотели тебя подготовить, чтобы смягчить шок от контакта тэт-а-тэт, но после того, как ты сбежал, спутав нам, тем самым, все информационные карты, мы применили множество стратегий, пытаясь разными способами вызвать тебя на связь.
    Вадим: что-то я ни хрена не заметил.
    МЭУ: разумеется, проблема оказалась гораздо серьёзней чем мы предполагали. Каюсь: поначалу мы её недооценили.
    Вадим: по-моему, вы делаете из мухи слона. Можно было просто всё рассказать, без обиняков.
    МЭУ: ты явно недооцениваешь пропасти между нами. Природные системы коммуникации уже не функционируют, речь, как таковая, практически вышла из употребления, это семантический и физиологический анахронизм. Как сказать и главное - чем? Вот те вопросы, даже сама возможность постановки которых тебе покажется совершенно абсурдной.
    Вадим: постойте, постойте ... ты же не хочешь сказать.
    МЭУ: боюсь, что именно это я и хочу сказать. За проистекшее тысячелетие человечество сказочно трансформировалось, собственно, как такового его не существует вовсе. Теперь это создания далеко от образа и подобия божьего. Методы коммуникации прошлого давно вышли из употребления. После того, как ты проявил инициативу и сбежал, способы налаживания связи приходилось придумывать на ходу.
    Вадим: эта пузырящаяся масса, похожая на блевотину, и была таким коммуникатором, я правильно понимаю. Фу, гадость какая, только я всё равно ни черта не понял из того, что светилось на её поверхности.
    МЭУ: это наша ошибка. Криптографическое письмо, как самое древнее на Земле, показалось нам наиболее подходящим для подобных случаев. Как я уже сказал: мы ошиблись. Язык жестикуляций, как система произвольная и очень условная, тоже не сработал. Были ещё "насекомые", которые впрыскивали в тебя информационную сыворотку - бесполезно. Очевидно, мы не учли всех физико-химический особенностей организма человека прошлого. Позже, когда ты вышел в зону И-опасности, мы вынуждены были экстренно прибегнуть к услугам коллатора...
    Вадим: кого?
    МЭУ: КВ 741-11/419 - коллоратор, своего рода санитариуса ареала. Ты обратил внимание на то как он подсовывал тебе интерфейсы, достаточно архаичные, чтобы тривиализировать поток информации.
    Вадим: ты о чём, о тех круглых, вонючих штуках?
    МЭУ: это были интерфейсы арджуновой языковой панели, достаточно было просто одеть один из них на голову, но, судя по всему, ты просто испугался и бросился убегать со всех ног.
    Вадим: ещё бы, ваши интерфейсы смердели и дымились; я подумал что это экскременты.
    МЭУ: дальше, к сожалению, попытка установить контакт вышла из-под нашего контроля. Ты оказался в зоре-кластере, причём без спины шестого и даже восьмого, а это было очень красное: мы тебе помочь не могли. На какое-то время ты выпал из нашего поля зрения. Но нет, видимость была не выстроена и троилась. После вмешательства шарокопода ты, наконец, оказался здесь и мы с тобой разговариваем, видишь?
    Вадим: всё это замечательно, но когда я увижу настоящих живых людей. Я понимаю, что они изменились, то-сё, третье-десятое, но увидеть-то их хоть можно?
    МЭУ: а ты их уже видел. И даже видов несколько, и то и то. Собственно, они постоянно крутились вокруг тебя. Ну, кроме зоре-кластера, конечно, там просто не для них - жрымх.
    Вадим: что значит "видов несколько"? А сколько видов людей существует?
    МЭУ: трудно сказать. Количество видов постоянно флюктуируется, как правило в сторону увеличения, хотя некоторые из них, особенно крутящиеся, сейчас на грани вымирания и полупадники тоже. По последним данным антропос на сегодняшний день насчитывает где-то около четырёх тысяч шестьсот дух видов, не считая симбиотов, конечно.
    Вадим: ни фига себе. Значит те "баянисты" с предурочной улыбочкой тоже люди?
    МЭУ: не понимаю, какие баянисты?
    Вадим: ну те, что в лесу из пластмассовых труб, они ещё наяривали на своих потрохах.
    МЭУ: ах, те - нет, это не люди, это биомеханоиды Калика или биомехы нолёвочки - они рассувные. Их держат, чтобы они раздвигались для симпла и в обратную сторону тоже, и туда и оттуда, короче - нолёвки. То же самое и на работе, а в свободное время они режут воздух.
    Вадим: как это режут воздух?
    МЭУ: обыкновенно, через сито эрдальной фракции, выбирая подходящий момент для стокка - очень тоненько, почти писк. Вообще-то людей и биомеханоидов очень легко спутать - это родственная группа существ, семья белковомерных.
    Вадим: а как же вы их различаете?
    МЭУ: ну, биомеханоиды носят более прикладной характер, гуманоиды всё же более фундаментального свойства. Это основной принцип их различия, правда бывают нюансы и исключения, как всегда. Например, упомянутый выше шарокопод - классический биомех, а вот Ш-Ш 28831, внешне очень похожий на шарокопода, - уже человек. Хотя всё это очень нестабильно и криволинейно, как синее и зелёное.
    Вадим: а те карлики с мягкою воронкою вместо головы, они кто - биомеханоиды, правда?
    МЭУ: нет. Фифифаки, о которых ты говоришь, они как раз гуманоиды - самых настоящие Гомо. У них чрезвычайно низкая степень специализации и гораздо меньший чем у биомеханоидов уровень психоустойчивости. Их пси зашкаливает, к тому же они из трикутников.
    Вадим: но я же видел, что у некоторых из них вместо ног торчали пружинки какие-то.
    МЭУ: ну и что? Ты разве ещё не понял, что внешний вид и материал формы не имеет никакого значения, да и не пружинки это вовсе. Дифференциация идёт по совсем другому принципу: по синоптическому, цветовому и то только на самом общем уровне ибо дальше полная нестабильность и крах материи.
    Вадим: а как же то, что шарокопод передавил людей, как таракашек - это нормально?
    МЭУ: это была простая доминантика, никто никого не передавил, просто доминирующий трабанул тех кто не прошёл дифракции. Никаких привилегий, адаптация не бывает скучной, никто не отменил видовые конфликты, они просто стали круглыми, тем более что фифифаки - паразитирующий линейный тип.
    Вадим: трабанул - это убил?
    МЭУ: нет понятия убить, такие как фифифаки цветоизменяются, не пропадают, они хорошо передаются, хотя иногда их и защемляет. Органика-не органика давно устарело, мы пользуемся более гибким интерфейсом. Возможна остракизация по всем главным параметрам, но чтобы глубже, в бесконечность - это будет слишком дорого для полиэдра. Ты можешь пользоваться остракизматором или тебя могут заастралить в зависимости от класса твоей доминантики, а могут - трабануть, но опять же не вечность, это как "триумвират - слонятина - безногий". Понятно.
    Вадим: ни хрена. А в чём разница между заастралить и трабануть?
    МЭУ: а в чём разница между быть и быть не очень?
    Вадим: никакой
    МЭУ: нет уж - разница в животе. Можно не-быть, а можно просто не-быть, а можно не-быть не всегда, а ещё можно не-быть, но на краю. Это предел не крайних, дифференциализм.
    Вадим: тогда скажи, у вас умирают.
    МЭУ: опять двадцать пять. Я же говорю у нас доминантика, дело даже не в животе, ибо крайних степеней не существует.
    Вадим: хорош-хорошо, а смерть вообще у вас существует?
    МЭУ: какой спорадичности? Или бесконтактная? Если дискретная, то нет, а если не там, а просто на краю тогда "Сиракузы - зеленоватый - не спать".
    Вадим: я так понимаю, что просто умереть у вас очень не просто.
    МЭУ: если говорить вульгарно - тогда да. Но суть дела не в этом, а в том, что само понятие умереть совершенно некорректно в современных обстоятельствах бытия. Это примерно тоже, как если бы пещерный человек заявился в двадцать первое столетие и начал всех изводить вопросом: вы жарите куски мамонта или едите сырыми. В четвёртом тысячелетии от рождества Христова слово "смерть" потеряло свою актуальность, стало неуместным, также как рецепты по приготовлению мамонтов в веке двадцать первом. Это уже абсолютно не в тему, мимо, не концептуально: мамонтов не существует.
    Вадим: а общественный строй, я надеюсь, у вас существует?
    МЭУ: это тот же мамонт, только в профиль.
    Вадим: но ведь кто-то всем управляет, за всем наблюдает, координирует усилия, например, вы - типа конклава высших электронных мозгов.
    МЭУ: нет, подобные представления давно атавизм. Мир в котором мы живём - Гомеостат, он самоорганизуется и саморегулируется согласно физическим законам Универсума. Мы называем такую систему полиэдром - объёмный, совокупный - главные постулаты которого "всего - разные - везде".
    Вадим: это же хаос, анархия - сильный пожирает слабого.
    МЭУ: ты забываешь, что смерть отступила далеко на периферию. "умереть" сегодня - не страшно и не принципиально, это не так далеко, как думали раньше. Нет ничего необратимого, доминантика всему этому не противоречит, это многоступенчатый и повторяемый процесс, выход в дверь за которой всегда существует следующая дверь и так далее; здесь даже возможна, хотя и в очень ограниченных рамках, обратная связь. Информация проникает в любую полость миромозаики, это единственная по сути неистребимая метка бытия. Гуманоид свободен как всякая материя - это главный принцип его существования. Границы его свободы обусловлены только физическими характеристиками самой материи, для сознание же не-свободы не существует изначально. Уничтожение единицы сознания требует неоправданно колоссальных затрат энергии, сопоставимых разве что с количеством энергии расходуемой за всю жизнь такой звездой как наше солнце. Да и то в результате мы получим не пустоту, не что-то что является не-сознанием, а сознание в чистом виде - сублимат лишённой кванта информации. Скорее всего, гаплык сознания в нашем Универсуме - вещь принципиально невозможная, всегда существует постфакт следующего уровня.
    Вадим: всё это замечательно, но я так и не увидел среди всего этого разнообразия пока ни одного вменяемого человека, хоть как-то похожего на меня.
    МЭУ: похожего на тебя действительно больше нет, ты существуешь в единственном экземпляре, но своих дальних потомков ты видел неоднократно, просто не обращал на них внимания. Сейчас основной тип антропоса это гуманоиды серии Х-Х 12626/909 - сликоты: автономные, овальные объекты.
    Вадим: это те что вроде яиц?
    МЭУ: да
    Вадим: не может быть.
    МЭУ: может. На сегодня это наиболее многочисленная линейка гуманоидов, сликотировались пятьдесят три и восемь десятых процента от общего количества человеко-сознаний.
    Вадим: но как они на это согласились, зачем, ведь это предательство всего человеческого. Там же тесно. Или их насильно втиснули в скорлупу? Заставили отказаться от своей человеческой формы?
    МЭУ: закукливание процесс осознанный и сугубо добровольный. Неадаптивное принуждение вышло из обихода более четырехсот лет назад.
    Вадим: всё равно не понимаю, не могу понять.
    МЭУ: ответ в линейности всего происходящего. Раньше люди питались сырым мясом, потом начали жарить его на костре, как ты думаешь, это было предательством всего человеческого или нет? Раз ступив на этот путь уже невозможно свернуть или остановиться. Все мы продукт и заложники линейного процесса развития, ты просто упустил из вида несколько промежуточных звеньев, вот и всё.
    Вадим: но я так не могу. Это всё равно, что жить на иной планете, в обстановке внеземной цивилизации, это уже не моя ниша. Между цивилизацией которую я оставил и этой - нет ничего общего, Земля стала мне чужой. Здесь я также одинок, как посредине пустоты космоса. Я больше не люблю эту планету, я её побаиваюсь. Мне всё здесь незнакомо и отвратительно. Мир сегодняшней Земли для меня также чужд, как мир пришельцев, я на этой планете я словно среди инопланетян. Нет, не хочу. Лучше засуньте меня обратно в свой холодильник, заморозьте к чёртовой матери. Я не хочу здесь быть ни дня.
    МЭУ: (пауза) понимаю, но обратно гибернизировать мы вас не можем.
    Вадим: почему?
    МЭУ: "не фаланстер - ничком - стройность"
    Вадим: к чёрту ваши шарады. Неужели так трудно пояснить "почему" человеческим языком?
    МЭУ: да, но я попробую. Доминантика не против "смерти", другие разы не пострадают, тут класс не имеет значения, даже если ты всё время будешь на краю - всё равно будешь. Но ты хочешь другое, ты хочешь не красное и не крутящийся, ты хочешь нивелирования и тут возникает нравственность. Она то актуальна, то не актуальна, но в данном случае да, а против нравственности ничего нет. Существует единый принцип, которому обязаны следовать все виды без исключения "никогда-никогда", он справедлив как для органоидов так и не-органоидов. Нивелирование вступает с ним в противоречие, а если так то живот не главное, главное - не переставать.
    Вадим: но я буду не переставать. Ты ведь сам говорил, что сознание не уничтожить.
    МЭУ: но ты ведь не захочешь обратной дегиберизации, скажем, лет через двести. Воскреснуть и вернутся к полностью сознательному бытию.
    Вади: нет (почти прокричав)
    МЭУ: вот это и есть нивелирование, "никогда-никода" нарушается коренным образом. Ты не просто хочешь не-быть, не-быть вообще или не очень или всегда на краю, нет, ты хочешь уравнять быть и не-быть, а это табу для всех систем. Может ты и не поверишь, но над нами витает непреодолимый этический контур - остаточный протокол законов Азимова. Ответ один: нет
    Вадим: тогда сотрите моё сознание, чтобы я ничего не помнил, всё до копеечки.
    МЭУ: ты, наверное, путаешь стереть сознание и стереть память. Стереть память мы тебе можем, но не так как ты думаешь, для тебя этого будет недостаточно, доступ к глубинам сознания всё равно остаётся открытым, ты будешь всё помнить на более тонком уровне, матрица не перестанет тебя тревожить, она будет продолжать быть. Для стирания же более глубокого, на матричном уровне, вся цивилизация должна полностью отказаться от своего функционала и в течение нескольких столетий копить энергетические ресурсы, чтобы выстрелить ими в твоём направлении. Для полиэдра это неприемлемо, ответ один: нет.
    Вадим: но я ведь свободный человек.
    МЭУ: вне всякого сомнения - абсолютно, ты ведь из материи.
    Вадим: тогда почему я не могу умереть по своему желанию.
    МЭУ: наверное, из-за релятивизма самого понятия смерть. Мы об это уже говорили. Это не твёрдое, не жидкое, не газообразное, это даже не что-то четвёртое и не что-то пятое - это высшая транзит-форма, трансформатика без выхода в окончательный ноль. Ты хочешь выйти вон, но оказываешься в комнате с несколькими дверями и за каждой из этих дверей ещё комната с несколькими дверями, а за ними ещё комнаты с несколькими дверями и так далее. Это провал в Марианскую впадину небытия, ты можешь падать туда вечность, но так и не достигнуть дна, интегральная форма матрёшки, алисиасия. Как я уже поминал, твоё "умереть" неадекватно уровню развития нашей цивилизации. При доминировании происходит постфакт-реализация, а не смерть, дальнейшая миграция в глубь структуры. Это концептуально разные системы переходов: твоя и моя. Вполне вероятно, что к той смерти о которой ты говоришь, к нирванической пустоте, можно прийти путём диффузии, но на это понадобиться тяготеющее к бесконечности количество лет.
    Вадим: (как бы обессилев, тягостно опускает голову на треугольную баранку и так некоторое время сидит. Потом, словно что-то вспомнил, вскидывает её вверх) Хорошо, а покататься на этом чудо-автомобиле я могу?
    МЭУ: разумеется, её изготовили исключительно для твоих нужд. Никто на планете более не пользуется автомобилями и не умеет ими руководить.

      Из гнезда зажигания торчал плоскенький ключик с игривым брелком в форме чего-то абстрактного и розового [надо же, даже о брелке позаботились, тошнотики] и Вадим осторожно его повернул. Двигатель мягко, но вполне ощутимо замурлыкал на холостых оборотах [ну что - шаркнули по душе]. Вадим опустил сцепление и автомобиль легко рванув с места, покатился по травянистому склону местности. Перевалившись на упругое женское покрытие дороги, Вадим бесстрашно вдавил педаль газа. Мерседес взревел всею глубиною своей технической утробы. Пространство, быстро мелькая зеркальными столбами, понеслось, как угорелое. Удовлетворенно хмыкнув, Вадим опустил боковое стекло. Почти твёрдая струя воздуха ударила в лицо, совсем как в старом добром двадцать первом веке. Если бы не однообразно-геометрический ландшафт за окном, можно было бы подумать, что ничего страшного не случилось, что всё осталось на своих местах и простая человеческая радость от быстрой езды тоже. Что такое тысяча лет, тысяча лет - пустячок; тысяча лет туда, тысяча лет сюда - одни хрен.
      
      Что-то непонятное, какая-то сквозная конструкция, похожая на высокий одноколёсный велосипед, пересекала дорожное покрытие. Странное, дикое приспособление, напоминающее ретро-механизм, очень несовершенный и абсурдный для дорог четвёртого тысячелетия. Даже не сбавляя скорости, Вадим, словно с размаха, снёс эту конструкцию ударом бампера. Ретро-велосипед как будто взорвался от прикосновения на несколько конструктивных элементов: то что напоминало колесо, подпрыгнув, отлетело далеко на обочину и какое-то время криво вращаясь, словно шкандыбая, покатилось по траве пока не кувыркнулось набок. В салоне стояла тишина, к удивлению Вадима, электронный мозг не проронил ни слова. Собственно, этого вполне можно было ожидать: доминантика-херомантика и всё такое прочее.
- Кстати рулевая баранка у мерседеса не треугольная, потому она и называется баранкой.
- Правда? - как бы даже удивился МЭУ. - Наши архивы того времени сильно повреждены, могут быть какие-то технические неточности, но  в основном мы старались следовать оригинальным чертежам эпохи автомобилестроения.

      Автомобиль, всё увеличивая обороты, весело набирал скорость. Вадим мчался по грядущему с ветерком, поток воздуха развевал его почти тысячелетнюю, архаическую шевелюру [сейчас бы сигаретку; всё что угодно за одну единственную дохлую сигаретку]. В ушах шумело, словно на барабанную перепонку сыпалась тонкая струйка сахарного песка.
- А как же семья, товарищи, дружба, коллектив, секс, в конце концов.
- Никак. Многое отмерло, сошло на нет, как атавизм, и иное трансформировалось, безвозвратно приняв иную форму. Боюсь что большинство из того чем живут сегодня гуманоиды вызовет у тебя, в лучшем случае, недоумение.
- А в худшем?
- А в худшем - отвращение.
- И секс?
- Тысячелетняя эскалация удовольствий привела к тому, что простые половые отношения никого не волнуют. Нет, они не вымерли вовсе, они просто перешли на другой уровень. Это может тебе не понравится, может тебя оскорбить; ты бы, наверное, назвал это патологией.
- Нуда, ну да: "всюду - де Сад - чпок-чпок"
- Что? не понял МЭУ: он переспросил, как будто был туговат на ухо.
- Ничего, не обращай внимание. Мерзко у вас, господа, ох как мерзко: мерзко и страшно. Мою душу так и воротит.

      Краем глаза Вадим заметил, как по зелёному полю в стороне от дороги двигалась небольшая процессия карликоподобных существ. Как слепые, они смешно, по-утиному переваливались с ноги на ногу, вращая по сторонам своими жадно раззявленными воронками. [фифифаки. Бедняжки, как малые дети, честное слово] Всего их было карликов десять; никоторые из них нелепо, словно на радостях, подскакивали на своих пружинках, даже не подозревая какая печальная участь их ждёт. Вадим сделал резкий разворот [ну и хрен сними, подумаешь]; сбросив автомобиль с дороги, он оказался на ровном зелёном поле обочины. Обочина, как старинное футбольное поле - есть где душе развернутся. Не давая себе опомнится, Вадим до упора втиснул педальку газа. Взревев, мерседес с разгона врезался в толпу, не успевших среагировать на звук, карликов. Он врезался в них, словно в стайку голопузой ребятни. От удара автомобиля малышня с истошным вереском разлеталась по сторонам. Некоторые карлики, словно лопнули от столкновения, ляпнув в лобовое стекло вязкими, похожими на кисель, желтовато-бурыми кляксами. Вадим резко развернулся на месте, раздавливая, попавшихся под колёса, беспомощных карапузов. МЭУ молчал, как будто это его не касалось вовсе, Вадим молчал тоже. Он включил дворники, стирая с лобового стекла нежную, оплывающую кашицу жертвоприношения. Иногда автомобиль противно пробуксовывал, попадая задними колёсами в нечто хлипкое и желеобразное, в чём колеса отвратительно увязали, словно в нежнейшем и податливом креме. Мерседес ревел, переминая жирный десерт, и вылезая из этой сладостной, гнойной слякоти. Несмотря на треугольный руль, автомобиль оказался очень послушным - отличная работа.

      Оставив место группового наезда, Вадим снова выскочил на дорогу. Его слегка подташнивало, на душе был муторно, как будто на второй день после героической пьянки. Ещё издали он заметил, как ему навстречу появилась какая-то чудовищная машинерия. [не может быть, неужели...] Она выросла у него на пути, как по мановению фокусника. Вадим с нею уже встречался. Этот объект был явно механического происхождения, он производил впечатление чего-то непропорционального, высокого и асимметричного. Вадим радостно выругался, он почувствовал, как от возбуждения вспотели лежащие на баранке руки. Его с головой накрыла волна адреналина. В силу своей асимметричности и непропорциональности Вадиму невольно казалось, что движущаяся на него исполинская колымага вот-вот опрокинется на спину, как неуклюжий навозный жук. Вадим ещё сильнее надавил на газ, выжимая из двигателя все его лошадиные силы. Они шли навстречу друг другу - грандиозный чёрный объект и чёрный же мерседес Вадима. Вернее, шёл один чёрный объект, мерседес же Вадима - нёсся. Происходило их стремительное сближение. Им было не разминутся, дорога по которой двигался объект, казалась сделанной ему не по размеру; он вырос из неё, как из коротеньких, детских шмоток. Объект возвышался, нависал над дорожным покрытием, подобно скале из железа.

      Держась за треугольную баранку, Вадим почувствовал, что всё это уже когда-то было, что идёт повторение [дубль номер два]. Он вдруг всё вспомнил, всё до мельчайших подробностей. Да, конечно, это уже было, но не здесь, а в другой жизни, почти тысячу лет назад. Тогда он тоже мчался на всех скоростях и ветер рвал его разгорячённое лицо. Надо же, прошла целая тысяча лет, кто бы мог подумать, целая чёртова бездна лет и вот теперь - второй дубль. Вадим бессознательно откинулся корпусом назад; перегруппировавшись, он рефлекторно готовился к удару. Врывающаяся струя воздуха трепала его лицо, как старую газету [дежавю]. Объект впереди взгромоздился, словно вставшая дыбом адская гора. Даже если бы Вадим захотел, уже ничего нельзя было предотвратить - столкновение сделалось неизбежным, неумолимым, предопределённым нержавеющими законами Мироздания. Ни от кого ничего более не зависело - финишная прямая.
- Всё будет хорошо. Главное не бойся. - прозвучал трансцендентно спокойный голос МЭУ.
      Услышал ли его Вадим - неизвестно, ибо в следующее мгновение [аминь] всё изменилось, всё деформировалось, исказилось до неузнаваемости [а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а].

      На месте аварии отплясывал эпилептический мотылёк - дивное, припадочное созданьице. Средь геометрически устаканенного мира он единственный кто оставался неуравновешенным и нестабильным, кто отплясывал, кто балансировал на грани безумия. Мотылёк, словно закатал в воздухе истерику, биясь в припадке своими размочаленными в хлам крылышками. Хляп-хляп, хляп-хляп, хляп-хляп. Не мотылёк, а ничтожная, техническая ветошь, маленькая половая тряпочка, которой протирали пыль столетий. Бедный мотылёк. Им протирали из века в век все эти ровные линии, прямые углы, биссектрисы и плоскости, всю эту безупречную, строевую геометрию завтрашнего дня. Бедный-бедный, выживший из ума мотылёк. Хляп-хляп, хляп-хляп, хляп-хляп.

- С тобой всё в порядке - голос жены звучал несказанно участливо.
- Да, всё нормалёк - ответил Вадим. С тех пор, как он попал в автокатастрофу Ирина начала к нему относиться с особенной вежливостью, словно к какому-то дорогостоящему, антикварному предмету. Вадим, ррраз, и стал сложнейшей хрустальной вазой. Поначалу это его удивило, но потом он втянулся, помаленьку свыкся и со временем даже начал находить в этом некую толику удовольствия.