Право на предательство. Глава 11

      Глава 11. КРУГИ НА ВОДЕ. СОМНИТЕЛЬНОЕ ПЕРЕМИРИЕ


      В связи со свершившимся накануне у Жени было прекрасное настроение. Поначалу он даже не предполагал, что всё может сложиться так удачно, а оказалось, что женщины не вызывают у него чувство отвращения, которое делало бы невозможным интимные отношения с ними. Кожа, тело, его тепло, поцелуи, черты лица, волосы — всё это было примерно одинаковое. При слабом освещении или выключенном свете (а, если всё устроится, он будет разбираться с Ирой, скорее всего, именно так) срабатывали те же самые инстинкты, а, когда разгоняешься, другая анатомия не должна производить чересчур отрицательного впечатления. Правда, ещё оставалась девственность, и мысль о том, что с ней надо будет расправляться своим нежным орудием, которое он очень ценил и охранял, была неприятна, но, в конце концов, это будут муки всего одной ночи, зато какие перспективы откроются потом! Надо будет только не растеряться и грамотно обставить свои позиции по части независимости. Почему бы не этот самый Елегорск? — ведь и Мила об этом говорила, и, самое главное, ещё до неё то же самое озвучил Алёша. Кто будет проверять его, сидит ли он на двухчасовках в институте или к любовнику сбегает, кто будет контролировать, особенно в первые месяцы, чем именно он будет заниматься в смысле частного предпринимательства, кто будет возражать против бизнеса в провинции, если в Москве всё давным-давно прибрано ловкими руками и разобрано по частным лавочкам? Этот чистоплюй Алёшка написал какой-то моральный кодекс и считает, что отступать от него — великий грех. Идеалист! Женя для них же старается, а друг не хочет идти ни на какие компромиссы! Если уж на то пошло, то именно Алёша и должен его поддержать, чтобы Женя преуспел в лавировании между всеми резниково-меньшовскими амбициями и вышел из них не только без потерь, но и с приобретениями — вот тогда и начнётся привольная жизнь, а дружок только ворчит! Да хоть вчерашний день взять — этот эксперимент был ему нужен. Алёша заранее принял его в штыки, сегодня, определённо, последует второй акт пьесы о страшном предательстве и страданиях обманутой души, а на самом-то деле Женя Алёше не изменял! Вторжения-то как такового не было, оргазм — следствие эрекции, а она мало ли от чего появляется! И разве не сам Алёшка особенно-то и не возражал, даже советовал пофлиртовать с Милой? А припомнишь — так вывернется, что просто шутил. Сам бросил мысль, а теперь и обижается! И не видит того, что девчонка — джокер, который может очень даже неплохо сыграть, знать бы как и суметь бы… И всё это разжёвывай, разжёвывай! Ну ничего, он ещё перетащит якобы обиженного на свою сторону и заставит его не палки в колёса ставить, а играть в одни ворота. Алёшка не дурак и должен понять — и Женя в прекрасном настроении принялся за упаковку гостинцев.

      — У кого из классиков в Москву из провинции с вареньем отправлялись?

      — Ларины в «Евгении Онегине», неуч! — ответил Алёша и прошипел в ухо: — Развратник, женолюб, извращенец!

      — А это не твоя идея была? А ты сам не ревновать не собирался?

      — Вообще с катушек слетел? Я просто придурялся, а ты этим и воспользовался!.. И не убеждай, что не так понял: всё равно не поверю.

      «Я так и знал, — подумал Женя. — И снова я во всём виноват. Как это у него всё выходит просто и честно! Именно с его стороны кристально-хрустально! Невозможно! И всё равно придётся оправдываться!»

      Когда накануне Женя отбыл на свидание с Милой, а потом встреча затянулась на несколько часов, отчаявшийся Алёша принял пару таблеток снотворного, решив убежать от непристойного поведения любовника хотя бы таким способом, о своих собственных словах и советах он, конечно же, давным-давно забыл, ему и в голову не могло прийти, что Женька возьмёт на вооружение брошенное вскользь и абсолютно несерьёзно, и, даже когда до этого дошло, не ждал от друга ничего, кроме невинного свидания. Таблетки помогли всего лишь на несколько часов, потому что, встав поутру и увидев стучащуюся в калитку девушку, донельзя довольную и счастливую, Алёша понял, что не ошибся в подозрениях, что ужином дело не ограничилось и романтическая прогулка при луне окончилась полным падением нравов его легкомысленного партнёра.

      — Я тебе не изменил! — доверительно прошептал Женя в ухо любимого. — Вот сядем в поезд, и я тебе расскажу, что Мила меня отлично поняла, мои планы одобрила и всё устроилось прекрасно.

      — Знаю я твоё «прекрасно»! С чего это Милка сияет? От твоих гениальных планов, да? А, может быть, от твоей практики по женскому полу? Лицемер!


      Мила на самом деле едва ли не пела. Если всего сутки назад её сердце было защищено от некогда посетивших его мечтаний и, само того не сознавая, скучало от их отсутствия, то теперь мир расцвёл. К чести девушки надо сказать, что никаких меркантильных соображений в её уме не было. Брак, столица, положение, влияние, деньги, вхождение в «свет», тряпки, ночные клубы, дорогие машины — всё это было знакомо ей лишь по телевизору и скорее отвращало, чем влекло, потому что сопровождалось отнюдь не розовыми комментариями. А вот собственная жизнь, которая, казалось, на долгие годы вперёд заведомо была вымазана серым и скучным, совершенно неожиданно забила живительным горным ручьём. На неё обратили внимание — и не кто-нибудь, а красавец! Ей назначили свидание — и не какой-нибудь Колька или Васька с соседней улицы! За ней ухаживали, её ласкали, ей подарили удовольствие и — превыше всего! — как к ней при этом отнеслись! Наслаждение, в общем-то, было известно («все мы в детстве занимались онанизмом, а кто в этом не сознаётся, занимается им и сейчас»); девственность, даже прилагаясь к приятной внешности, в наше время значит очень мало; но если первое было получено от красавчика и им же самим было бережно сохранено второе, первое при том нисколько не уменьшив!.. Ей не лгали, перед ней не притворялись — наоборот, честно признались, что «богатые тоже плачут», то есть зависят от чужой воли и вынуждены делать вовсе не то, чего хотят сами.

      Все эти соображения приходили в девичью головку и оставались в ней без выводов и умозаключений. Мила просто желала Жене удачи, хотела, чтобы он вышел победителем из всех столичных интриг и частыми наездами стал бывать в Елегорске. А с её стороны при этом последует не только варенье, уж она об этом позаботится — и Мила аккуратно упаковывала банки и баллоны с вареньем и разносолами и беззаботно щебетала, что деревенская снедь к московскому столу — «самое то».

      Виталий Яковлевич взирал на суетящуюся троицу с олимпийским спокойствием, потому что прожитые им лета легко перевешивали Алёшины, Женины и Милины вместе взятые. По его наблюдениям (а он был врачом — следовательно, натуралистом, и стариком — следовательно, философом) внучек был окончательно сформировавшимся геем и основательно запавшим на партнёра не особо счастливым влюблённым. Что ж делать? Первых бурь молодости никому не избежать — Алёше придётся пройти через это. В «это» включались и неоднозначность Жениной ориентации, и его тенденции к би, и предполагающийся брак, и легкомыслие партнёра внука, и его готовность к соглашательству не без примеси корыстолюбия. Об отношениях, связывающих внука с Женей, дед догадался сразу: слишком понятны были взгляды, которыми обменивались парни, и манера их общения друг с другом. В нравах столичной семейки, стремящейся породнить наследника с толстым кошельком, Виталий Яковлевич ничего особо предосудительного не увидел: счастливо избежавший козней в поликлинике вокруг собственной персоны сельский доктор был прекрасно осведомлён о московской паутине раскладов среднего и выше среднего классов и принимал их естественной составляющей поведения его представителей. Они могли ему не нравиться, они и не нравились, но существовали — и их надо было учитывать, а Алёша, испив причитавшееся ему и только вставшее на горизонте, выйдет из горнила первой закалки уже умудрённым первыми разочарованиями.

      Из разговоров с дочерью Виталий Яковлевич сделал вывод, что об ориентации сына ей ничего не известно, и решил так и оставить её в неведении, не видя никакого трагизма в том, что рано или поздно это обнаружится: ни дочь, ни зять не относились к рьяным приверженцам семейных ценностей; к тому же, зять Константин Валентинович сам был врачом и знал, насколько распространено подобное в его собственной профессиональной среде. День настанет, час пробьёт — у родителей хватит ума разрулить ставшее очевидным без скандалов и сцен с валерьянкой. Ну, а внуку, потерявшему первую любовь, останется найти вторую и вышибить клин клином — и сельский доктор, выйдя во двор, с истинно деревенским любопытством стал наблюдать за Колей, с утра делавшим вид, что он занимается своим многострадальным велосипедом, а на самом деле только и отслеживавшим оживление и беготню очарованной москвичом подружки.

      Окончательно отвергнутый воздыхатель не был единственным часовым на своём посту; мимо калитки, бросая заинтересованные взгляды на приготовления к отъезду, то и дело проплывали баба Маня, тётя Клава, Райка и Тайка, Иветта Борисовна и Галина Семёновна, после чего цветастые платочки на их головах сгруппировывались в кружок, и внутри него завязывалось горячее обсуждение на тему того, что ещё может обломиться елегорчанам в богатой столице, если Милка не наврала и сиятельные гости ещё раз сюда нагрянут. Милина мама, безусловно, оставалась героиней дня и собрала немало завистливых вздохов: ей повезло оказаться соседкой доктора, и именно она настрогала с москвичей с заказов на варенье и разносолы приличную стружку в свой кошелёк. Разряжая напряжение, удачливая Света отшучивалась тем, что у «пацанчика» («вон того, чернявого») уйма задумок и через пару месяцев, на крайняк — до зимы, Елегорск оплетут консервные цеха, мясокомбинаты, швейные фабрики, а, может быть, даже и отопление паровое всем проведут, и не надо будет гробить кучу денег на дрова. Так Женя, сам того не ведая, был возведён женским провинциальным царством в ранг талисмана. Божок, королёк, идол — чего только не сотворит толпа, вечно ждущая чуда, хлеба, зрелищ и денег!

      — Я в провожающих! — независимо бросила Мила цветастым платочкам, водружаясь на телегу вослед за уже уложенным багажом.

      Матери о том, что отправится на вокзал вместе с отбывающими и по дороге договорится с ними о поставке даров деревни в столицу всем их родственникам и многочисленным знакомым, Мила поведала ещё утром и тогда же рассказала родительнице о том, что предыдущий вечер провела в разведывании планов столичной знати на ближайшее будущее. Светлана, сама разбухшая по случаю и так и не предъявившая Миле никакого отца, не пожурила бы дочь и за более содержательное, каким оно на самом деле и явилось, свидание: ей нужно было только то, чтобы дочь не рожала до окончания школы, но таковы уж женщины, врущие даже тогда, когда никакой необходимости в этом нет.

      Женя в последний раз перед расставанием с тихим сельским домиком похлопал себя по карманам, убедился в том, что ничего не забыл, и, выйдя, немного смутился, увидев, что его с Алёшей отъезд по меркам Елегорска обставлен более чем торжественно. Кроме того, его заветное желание наконец-то осуществилось: к вокзалу они отправлялись на той самой телеге, которая доставила его друга на Виноградную за день до его собственного прибытия. Знакомый Алёше возница, дед (или дядя) Павел, уже держал в своих руках вожжи, твёрдо вознамерившись в этот раз содрать со столичных залётных не менее пятисот рэ. Карета была подана ко дворцу, их светлости вышли. Мила, восседающая на транспорте справа, без церемоний цапнула Женю за руку и указала на место рядом с собой; Алёша и Виталий Яковлевич поместились слева; под нестройные голоса прощания кортеж двинулся с места. Прощай, деревня, здесь было и весело, и содержательно. Может быть, заложенное здесь аукнется и в столице. Может быть, дачники ещё вернутся сюда в совсем ином качестве…


      У поезда Женя к великому неудовольствию Алёши распрощался с Милой далеко не братским поцелуем; стоянка продолжалась три минуты, и коробки из тамбура в купе парни затащили уже тогда, когда состав тронулся в путь. Не давая другу взять инициативу в свои руки, г-н Меньшов-младший приступил к объяснениям сразу же после того, как плюхнулся на полку:

      — Итак, я тебе обещал всё растолковать? А теперь слушай!

      И Женя обстоятельно обрисовал Алёше райские кущи, в которых им предстояло поселиться после того, как Меньшовы с Резниковыми породнятся. Вхождение в бизнес тестя Женя отверг сразу: он в нём ничего не понимает и, кроме того, приняв в нём участие, всё время будет на виду у Ириного папаши. Получив доступ к кладовым миллионера, Женя предполагал отбыть с пачками банкнотов в Елегорск, запустить в нём какой угодно бизнес (подробности уточнятся) или сделать вид, что он его запускает, назначить Алёшу своим заместителем и устроиться так, чтобы постоянно бывать в разъездах и отъездах, точнее, чтобы жена думала, что он в них находится. И, вне зависимости от того, где он конкретно будет обретаться, всё время видеться с Алёшей. Так вполне можно будет протянуть полгода, а потом…

      — Стоп! — прервал Алёша. — А с чего ты решил, что тебя так просто и отпустят, что вообще согласятся с твоими гениальными замыслами? Да Ирка тебя привяжет к своей юбке и двинуться не даст. «Шаг вправо, шаг влево, попытка к бегству — стреляю без предупреждения» — вот тебе и весь сказ.

      — Так мы её и переубедим! Мы же умнее какой-то девчонки! Как ты не понимаешь: это же и есть самое интересное — нас хотят заточить, а мы убегаем на свободу для наших чувств! Ну сам подумай: грош нам цена, если мы не сможем…

      — Грош тебе цена, если тебя угораздило! И какого чёрта ты так развратно лизался с Милкой? За варенье, что ли, недоплатил? Или подбивал на теракт против сиятельной мамзельки?

      — Союзницы не помешают! И, потом, она меня подготовила: теперь я знаю, с чем мне придётся столкнуться в постели с Иркой.

      — Избавь от подробностей! У меня уже уши завяли.

      — Вот и славно, для моего языка всегда найдётся гораздо лучшее применение, только и ты свой займи соответственно.

      Поезд уже разогнался и часто-часто погромыхивал на стыках; в купе парни оказались одни. Женя развернул плечи Алёши к себе и разомкнул своими губами источник справедливых обвинений. «В чём причина поспешности? В желании секса или в желании просто заткнуть мне рот?» — и снова мелькнувшие в Алёшиной голове подозрения куда-то унеслись и стали неважными. Женя смотрел ему в глаза — близко-близко. Обдавал дыханием — горячо-горячо. Дурманил своим запахом — сладко-сладко. «О боже! Лицемер, приспособленец, альфонс! Да что ж ты творишь! И чем я сам лучше, раз всё это принимаю?»

      Женя уже уложил Алёшу на спину, подсунул руки под поясницу и заставил слегка выгнуться, подтянув тело на себя. Немного резче обозначились рёбра; Женя целовал их быстрыми поцелуями и медленно, нарочито затормаживая, вылизывал языком ложбинки между ними. Ещё не отправившись к сброшенной рубашке, джинсы тем не менее сдались, будучи расстёгнуты и спущены вниз. Женя осторожно пробрался пальцами под резинку трусов и, огладив мошонку, завёл руку за неё, обводя основание. Кончики пальцев, зайдя ещё дальше, сильнее надавили на промежность, ладонь ощутила поджавшиеся яички, Алёша блаженно замурлыкал-замычал, он любил, когда вели его — и партнёр не останавливался. Женю охватило запоздалое раскаяние: в самом деле, копался вчера на траве неизвестно в чём, а тут — привычное, знакомое, родное, такое красивое, всегда ждущее и всегда согласное! Джинсы полетели вслед за кроссовками, Алёша отодвинулся от стенки, разводя ноги; ещё не включая губы, Женя магнетизировал его чернооким взглядом, ловя в ответном ореховом с зеленоватыми прожилками затуманивание томлением страсти. Алёша потянул партнёра на себя и принял на ладони, скользнув ими под майку, вес опускающегося стройного тела. Женя завис над ним, не прижимаясь вплотную, теперь уже он ожидал бо;льших откровений. Как и раньше, с остановившимся взглядом, как и прежде, с пересохшими губами отрывистыми движениями Алёша справился с замком джинсов партнёра и приспустил их вместе с трусами — сначала тоже не до конца. Сложив ладони лодочкой, внешними сторонами внутрь, он принял в них, сколько поместилось, и мошонку, и быстро набухавший член, наливавшийся, вырвавшись на свободу, быстро и привольно. Сладостная дрожь выжала из горла сдавленный стон. Алёша резко приподнялся и довершил разоблачение Жени — теперь оба оказались совершенно обнажены. Женя снова опрокинул Алёшу на спину и примостился на его груди. Целовал его лицо, корни волос, жмурящиеся глаза, выстанывающие что-то навстречу его губам губы. Лёгкими, мягкими, нежными захватами, одними касаниями внешней поверхностью — сначала, внутренней — потом. Он знал, Алёша обожал это — не отвечать, только поддаваться раскрывающимся лепесткам, запрокидывать голову назад и отводить её в сторону, подставляя нежную кожу скулы, ухо и шею, смыкающуюся с подбородком. Для поцелуев — сперва, осторожных, бережных покусываний — далее, вылизываний языком — после. И засосов — уже взаимных, крепких, глубоких, переплетающихся, хищных, стремящихся исследовать каждый миллиметр того, что скрывалось за двумя жемчужными рядами. К вибрации возбуждённых тел присоединялись покачивание поезда, его чуть заметные подскоки на стыках — и тела вжимались друг в друга сильнее, тёрлись членами, нагнетая напряжение до звона, до отказа натянутых струн, реагирующих даже на дуновение. Женя смещался по телу Алёши к ногам, целовал грудь и соски, уже перемешивая касания с засосами. Уздечка его члена скользила по Алёшиному стволу и съезжала к мошонке, передавала ласку руке, перебиравшей складочки подобравшейся кожи, то сжимающей, то оттягивающей яички в их мешочке, проводящей пальцами по середине и снова исследующей полюбившееся ей основание. Наконец эстафету принял язык, уже отласкавший и грудь, и живот, усиливающий давление с каждым летящим взмахом вдоль ствола. Тонкие, самым кончиком, касания переходили во влажные охваты всей шириной, размазывали смазку на головке и теребили её венчик, вспархивали наверх и опять вылизывали сочащуюся предвкушением щёлочку.

      — Хватит уже… Иуда… — прохрипел Алёша — и Женя накрыл его губами. Алёша приподнялся тазом, засаживая глубже. Поезд ощутимо громыхнул; Алёша застонал, ощущая всё более и более быстрые движения губ партнёра на своём члене. Но ему уже было мало, он ещё не всем пообладал на этом перегоне, и он приподнялся, притягивая к себе Женины бёдра.

      — Сейчас я тебя…

      — Смазку возьми, а то быстро просохнешь на сквознячке.

      Алёша нажал Жене на ягодицы, укладывая его на живот, и устроился между его ног. Медленно повёл указательным пальцем по ложбинке. Вот и его родная звёздочка, сокровище неверного. Сильнее надавил на сфинктер, разглаживая каждый лучик. Припал языком и, облизав снаружи, вошёл внутрь. Перехватило дыхание. Отдышался, оторвавшись, и осторожно ввёл смазанный гелем палец. И второй. Теперь уже Женя извивался под его рукой, приподнимаясь и подводя другую под свой член. Алёша сжимал его сильнее и сильнее, но пока не переходил к возвратно-поступательным движениям. Скользнул вниз, выталкивая партнёра, и лёг на спину, водружая Женю на своё изнемогающее от предчувствия скорой развязки достоинство. Вагон покачивало; Женя устроился, поймал ритм; по его члену, тоже желающему лишь одного, заскользила Алёшина рука. Короткие вскрики при задевании простаты, взлёт на немыслимую высоту, расширившиеся зрачки, замирание — и сполохи салюта. Алёша изливался резкими выбросами, Женя нагонял следом, стоны мешались…

      Перегнувшись к соседней полке, Женя нашарил в кармане джинсов мобильник.

      — Дай я тебя сфоткаю. Моя сперма в твоих кудряшках смотрится так охуительно…

      — Чтоб ты сдох, Казанова чёртов! — только и проворчал Алёша.

      — Вот и помирились, — вывел Женя.

      — Ты что думаешь, я уже забыл, что ты вчера творил с Милкой?

      Женя определил, что после секса непримиримости у приятеля значительно поубавилось. «Так, оргазм его разнежил, — подумал он. — Надо окончательно расслабить. Чем? Чем в таком случае ублажают ещё? Конечно, едой — и он вообще станет полностью благодушен и ворчать будет для проформы, для порядку».

      — Ты как хочешь, а я жрать хочу и тебе советую. Будем заправляться — и я тебе расскажу, как я тебе не изменил. Только ты слушай и лопай, а свой абсолютно беспричинный гнев изольёшь потом.

      И, безостановочно запихивая Алёше в рот то бутерброды, то чипсы, то яблоки, Женя красочно описал то, как он другу не изменил, и необходимых знаний набрался, и девку не испортил, и благовоспитанность явил. Особенно он напирал на то, что претерпел эти муки единственно ради их любви.

      — Слушать противно, — прокомментировал Алёша, воспользовавшись переходом от чипсов к йогуртам (Жене пришлось доставать из сумки ложки). — Ты извозился в этой грязи, в её мерзких экскрементах…

      — Это совсем по-другому называется…

      — У меня это именно так называется. Лучше бы я на тебя нассал!

      — Ну хорошо, — мужественно согласился Женя. — Обещаю, попробуем.

      — Ты её хватал за её вонючие сиськи!

      — Да нормальные они у неё! И коровами от неё не разит! Ну ты же меня обнюхивал только что — убедился же, что ничего ко мне не прилипло.

      — После того, как ты в душе три часа отмывался! Какие-то жирные, выпирают и соски огромные! Тьфу!

      — Да нормальные, — снова осторожно протянул Женя.

      — Может быть, лучше, чем у меня?

      — Да ты что!

      — И вообще, что ты мне под нос яблоки совал? Знаешь же, что я бананы больше люблю…

      — Яблоки тоже полезные, а бананами в Москве наедимся. Я отцу звонил, он машину пришлёт. Тебя забросим — и всё будет…

      — А, машину! Чтобы подарочки Ирочке случайно не побились! Конформисты! Сигарету дай — и заткнись!

      «Я чего-то не рассчитал», — озадачился Женя, решив при следующем взрыве сбежать в туалет, в тамбур или на перрон — смотря по обстоятельствам.