Начальник тишины. 1. Влас

     Книга монаха Салафиила (Филипьева) "Начальник Тишины. Повесть-притча для потерявших надежду" публикуется по тексту 9-го издания. Издательство "Зёрна", 2016 г.

     Иллюстрации заслуженного художника России Н. Красовитовой


     Аннотация издательства к первому изданию книги:
     "Книга обращена к вечным вопросам: любви и ненависти, верности и предательства, правды и лжи. Герои книги решают эти вопросы неодинаково и подчас неожиданно. Остросюжетное, реалистичное повествование увлекает читателя в события, которые происходят зимой 2002 года в Москве и в Северной Америке. Вместе с героями читатель попадает в Санкт-Петербург ХIХ века и в исторические времена князей Бориса и Глеба. Повесть-притча рассчитана на широкий круг читателей, и каждый волен по-своему её истолковать. Книга, как бальзам для души, нужна всем, кто в жестокие и бессердечные времена утратил надежду и радость жизни"


                * * *


     "Напрасно ставят капканы на пути тех, у кого есть крылья..."
     (Рукопись «Начальник тишины»)

     "Звезды, сиявшие в Вифлеемскую ночь, и ныне над нами."
     (Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский)




     Заключенный Филимонов Влас уже третью неделю находился в тюрьме закрытого типа, в камере смертников. Сюда его привезли после окончания следствия и вынесения смертного приговора. Нельзя сказать, чтобы Влас очень уж мучился душой. Он тупо и обреченно ожидал приближение смерти, как затравленный бык ожидает неминуемый удар тореадора. Больше всего теперь Влас мучился от казни временем. Всякий раз, когда надзиратель подходил к двери его камеры, Влас внутренне напрягался, ожидая команды: «На выход без вещей», — и всякий раз, не услышав этой команды, нервно улыбался…
     Родился Влас в Москве в конце шестидесятых и был из тех, кто с детства мечтает о счастье всего человечества. Мама вместо колыбельной песни читала ему нараспев горьковскую «Песню о Соколе», а дедушка на памятных фотографиях делал надписи вроде «Желаю тебе стать настоящим советским человеком».
     Однако в юношеском возрасте Влас разуверился в советских идеалах, хотя еще продолжал верить в возможность некоего индивидуального честного пути. Но и эта вера была уничтожена при столкновении с действительностью, особенно когда Влас поступил в Высшее военно-политическое училище. Там он увидел действие только одного закона — закона силы.
     Тем временем перестройка, начавшаяся в стране, свергала один за другим всех идеологических кумиров, взамен не предлагая ничего определенного. Это «определенное» Влас нашел для себя сам, прочитав вновь переизданные труды Фридриха Ницше. Учение о сверхчеловеке пришлось ему по душе. Убежденным ницшеанцем вернулся Влас к гражданской жизни, уйдя из училища по собственному желанию.
     Но жизнь не спешила встать на колени перед новоявленным сверхчеловеком, хотя Влас и был настроен решительно. Он так и заявил однажды другу: «К своей цели я пойду по трупам». Правда, он затруднился бы ответить на вопрос, о какой именно цели идет речь.
     Возможность идти по трупам Власу вскоре представилась. Но он оказался плохим сверхчеловеком: срезался на первом же серьезном деле. И вот на это он больше всего злился, сидя в камере смертников. Злился он и на заказчиков, и на жертву, но больше всего он злился на девчонку. «Ну почему, почему я тогда ее не прикончил? Ведь она же наверняка и сдала», — думал Влас.
     День тянулся за днем. С утра до вечера Влас бесцельно слонялся по прямоугольной одиночной камере, время от времени присаживаясь на единственный табурет. В десять часов вечера надзиратель выдавал так называемый «вертолет», то есть переносную деревянную койку без ножек. Влас устанавливал «вертолет» на бетонный пол, кутался в телогрейку, ложился и подолгу не мог заснуть. В шесть утра «вертолет» отбирали, и начинался новый бессмысленный день его жизни.
     Однажды вечером, уже после отбоя, когда Влас вертелся на своем жестком ложе, тщетно пытаясь устроиться поудобнее, дверь камеры отворили.
     «Что еще за ночные гости?» — подумал Влас. Надзиратель ввел в камеру какого-то человека. Влас безуспешно пытался рассмотреть вошедшего, но не мог по причине слабого освещения, а также потому, что нежданного гостя закрывал собой надзиратель. Тем временем последний объявил:
     — Заключенный Филимонов, к тебе подселенец до утра. Его только что привезли, а у нас свободных одиночек больше нет, вот и приказано к тебе.
     К сказанному надзиратель обиженно добавил:
     — Только «вертолетов» лишних у меня нет.
     В голове Власа пронеслось: «Так. Если привели авторитета, то мне светит остаться без «вертолета» и всю ночь, сидя, кемарить».
     Надзиратель вышел, оставив Власа один на один с новым соседом. Нет, это был не авторитет, скорее доходяга, и Влас перевел дух: «Буду спать нормально. А этот пусть устраивается, как знает».
     Тут новый сосед озадачил Власа.
     — Мир дому сему, — сказал он негромко и мягко улыбнулся.
     — Слушай, братан, — резко ответил Влас, — спать тебе негде. Вот садись, если хочешь, — он указал жестом на табурет.
     Ночной гость тихо и даже как-то изящно прошел мимо Власа и мимо табурета в угол камеры и опустился на корточки, при этом как бы сам себе говоря:
     — Птицы имеют гнезда, и звери имеют норы, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить главу.
     «Ну и странный сосед мне попался, — думал Влас. — Какими-то присказками говорит. Уж не свихнулся ли?.. А может, он актер бывший? То-то он мне кого-то напоминает. Слушай, а может это подсадная утка, стукач? Может из меня хотят дополнительные данные выжать?».
     — Эй, как тебя там? — обратился Влас к соседу. — А это что за маскарад? Что они тебя в красную простыню завернули, что ли?
     — В простыню? — сосед улыбнулся. — У меня одежда была такая, в которой здесь не положено, а робу ночью искать не стали, вот и выдали мне эту багряницу. Мне ведь до утра только.
     «Какую багряницу? Что он мелет? — недоумевал Влас. — Нет, на стукача этот доходяга не похож. Не стали бы менты такой спектакль закатывать. Смотри-ка, да он — босой».
     — А обувь-то, обувь они зачем с тебя сняли?
     — Это не они. Это раньше. Меня и привезли сюда без обуви.
     — А почему тебя не обрили?
     — Не успели еще. Меня ведь недавно арестовали.
     — Недавно арестовали и сразу в камеру смертников. Странно все это. Ну, да ладно, — смягчился Влас, — давай знакомиться.
     Манерно раскланявшись, Влас представился:
     — Убийца Влас, собственной персоной. Приговор — вышка. А как вас величать, сударь?
     Гость, подняв свои большие печальные глаза на Власа, молчал. Тут Влас впервые заметил, что исхудавшее лицо гостя все в ссадинах и кровоподтеках.
     «Здорово они его били», — подумал Влас и с иронией в голосе обратился к гостю:
     — Ты что оглох? Культурные люди при встрече знакомятся. Чего молчишь?
     — Я, — медленно и спокойно проговорил гость, — судия. — Это что, кликуха такая?
     — Нет. Я — твой судия, — так же спокойно и рассудительно ответил гость.
     «Ну, все ясно, — мысленно подвел итог Влас, — этот парень точно сумасшедший. Теперь понятно, почему его менты не хотят здесь на постоянку прописывать. Наверно, утром в закрытую дурку отвезут. А сюда он, видно, случайно попал или с пересылкой. Ну, о спокойном сне можно и не помышлять. Может, он маньяк какой, кто его знает. Нет, уж лучше совсем не спать».
     В какой-то момент Власу стало жалко сокамерника, ведь больной человек. Но он сразу же осек себя. Ницше учил презирать таких недочеловеков. И все-таки Влас, то ли из жалости, то ли из приличия, то ли потому, что все равно спать не хотелось, немного смущенно сказал гостю:
     — Ну ладно, иди сюда, садись на мой «вертолет», а то ноги-то застудишь.
     При этом Влас подвинулся на край «вертолета», освобождая место. Гость подошел и послушно сел, поджав ступни босых ног под себя.
     На Власа напало игривое настроение.
     — Ну, так что ж, ты меня судить будешь?
     После некоторой паузы гость кротко ответил:
     — Буду.
     — Прекрасно. Начнем-с. Суд открывается, господа присяжные заседатели. Задавайте вопросы подсудимому.
     Влас был уверен, что своей иронией собьет  гостя. Но тот поднял печальные глаза на Власа и попросил:
     — Пожалуйста, расскажите, как все было? — И так он просто это сказал, и столько сочувствия было в его глазах, что Власу захотелось сейчас же все-все про себя рассказать. Захотелось поплакаться, захотелось, чтобы хоть этот дурачок его пожалел.
     И Влас начал рассказывать свою жизнь. Говорил он часа два, пока, наконец, не дошел до тех событий, которые привели его сюда, в камеру смертников.
     — Ну, и встретил я в конце концов настоящих, серьезных заказчиков, — рассказывал Влас. — Вернее, они сами на меня вышли. Сразу задаток дали большой. Бесплатно выдали хорошее оружие. И дело-то казалось беспроигрышным. Как сейчас помню: подогнал я дворами «Жигулёнок» к месту операции, оставил его в подворотне. Огляделся, — никого. Четыре часа утра было, свежо, хорошо на улице. Светало. Вышел я из подворотни. Вот и фирменный магазин на другой стороне улицы, блестят витрины, внутри горит контрольное освещение. А дальше, как в военном училище на стрельбище, встал на колено, гранатомет на плечо, прицелился, спустил курок. Граната прорезала утренний сумрак, и я уже не слышал звона стекла, а только увидел, как все взметнулось на той стороне улицы и стеклянные витрины заволок желтый дым, а мне в лицо ударила теплая волна воздуха. От этого удара я очнулся и побежал к машине, и дворами уехал… Ну, в общем, и все. Через месяц меня взяли. Кто-то заложил.
     Больше Власу ничего не хотелось рассказывать, да и нужды не было, ведь гость не судья, а всего лишь сумасшедший зэк, и ничем не сможет ему помочь. Выслушал — и за то спасибо.
     Гость, как бы всматриваясь в душу Власа своим удивительным взором, тихо спросил:
     — А что же ты про Надежду ничего не рассказал?
     — Про какую такую Надежду?
     — Да про ту девушку с собачкой, которую ты встретил в подворотне. Помнишь?
     Власу показалось, что его вновь, как тогда у магазина, накрыла взрывная волна. «Откуда он про девчонку-то знает? Про этот мой кошмар?» Власу стало страшно, но он решил не сдаваться и перешел на крик:
     — Замолчи! Что ты ко мне в душу лезешь?! Я не хочу знать ни про какую девчонку!..
     — Послушай, — прервал Власа гость, — не горячись. Ведь ты же не убил ее тогда. Ведь мог же убить, и не убил — доброе дело сделал. Так что же ты разволновался?
     После этих слов гостя у Власа уже не было сил сопротивляться. Он как-то сразу обмяк, и ему даже показалось, что от этих глаз все равно ничего не скроешь. Тут он подумал: «А может быть, я тоже схожу с ума?».
     — А ее что, Надей звать? — жалостливо простонал юноша.
     — Надеждой. Так расскажешь про нее?
     — Расскажу… — Влас собрался с силами. — Я когда к машине бежал, она мне навстречу из подворотни вышла и сразу все увидела: и горящий магазин, и меня с гранатометом в руках. Мы с ней застыли друг против друга, словно вкопанные. Ее собачонка скулит, к ногам жмется. По правилам, мне бы эту девчонку, как свидетельницу, пришить надо было. У меня ведь в кармане пистолет был. Но что-то дрогнуло в груди, пожалел я ее, не тронул. А ведь она меня, наверное, и сдала потом. Меня ведь по машине вычислили, а машину мою только она могла видеть.
     — Нет, Влас, она вообще следствию осталась неизвестна и в милицию не обращалась. На тебя другие донесли.
     — Кто?
     — Твои заказчики. Это у них заранее все так разработано было.
     Влас чуть не подпрыгнул от удивления:
     — Так вот оно что! Заказчики! А я-то думал… Выходит, не зря я девчонку пожалел. Но все равно не укладывается у меня в голове, почему она в четыре часа утра пошла с собачкой гулять. Ведь она — соплячка еще, лет пятнадцать-шестнадцать, и что ее понесло ночью по городу?..
     — Ее послал Отец наш Небесный.
     — Какой Отец? Бог, что ли?
     — Бог.
     — А зачем Он ее послал-то?
     — Чтобы дать тебе возможность пожалеть человека. Ведь у тебя же выбор был: убить ее или оставить жить. Ты выбрал жизнь.
     — Ну, а зачем это?
     — Зачем? Лучше ты скажи: где Авель, брат твой?
     — Какой еще брат? — снова встрепенулся Влас, как будто его по старой ране резанули. — Не было у меня никакого брата.
     — Не было? А ты вспомни: Авель, Авель, брат твой.
     После этих слов гостя Власа охватила черная тоска. «Это он намекает на того грузина Авеля, охранника из магазина. А какое ему-то дело? Тоже мне, судья выискался. Что он меня мучает. Вот прибью его сейчас табуреткой, и все. Мне терять нечего, все равно — вышка…» — с этими мыслями Влас стал незаметно пододвигаться ближе к табурету.
     — Для чего ты хочешь убить меня? — грустно спросил гость.
     Власа прошиб холодный пот: «Ага, он еще и мысли читает! Прямо колдун какой-то, экстрасенс… или…». После этого «или» Власу показалось, что у него в голове раздался щелчок и в глазах что-то сверкнуло, но все-таки Влас закончил свою мысль: «…или он — святой. То-то я смотрю, он мне какую-то икону напоминает. Да и про Бога что-то говорил».
     — Слушай, братишка, не хотел я твоего Авеля убивать. Не хотел! Я ведь не знал, что он в ту ночь в магазине дежурил. Заказчики ничего об этом не сказали. Просто, говорят, магазин взорвешь, и точка. А про мокрое дело речи не было. Не хотел я его убивать. Ты мне веришь?
     — Верю.
     — Хорошо, хоть ты веришь, а судьи вот не поверили; повесили мне это дело, как умышленное убийство, а вдобавок пришили десяток заказных убийств, слепили из меня настоящего наемного убийцу. Только я про те дела и знать ничего не знал. Да что уж теперь-то говорить. Видно, судьба у меня такая — под расстрел идти.
     Гость пристально посмотрел на Власа. И то ли Власу показалось, то ли на самом деле вид гостя несколько изменился. Это уже не был тот изможденный человек с печальными глазами, которого привел надзиратель. От него, казалось, исходило какое-то особенное тепло, взгляд излучал радостную надежду.
     Именно таким взглядом гость посмотрел на Власа и сказал:
     — Я могу спасти тебя.
     — Ну, это уж слишком! — Влас вскочил и начал быстро ходить по камере. — Спасти! Как ты можешь меня спасти?! — возбужденно выкрикивал он.
     — Я имею власть спасти тебя, потому что Я уже однажды умер за тебя, и Я еще и сейчас страдаю за тебя, и если ты пожелаешь принять сие, как Мой дар тебе, то Я могу умереть вместо тебя… сегодня утром.
     Влас уже стал понимать, что в эту ночь перед ним открывается какая-то неведомая ранее грань бытия. Сейчас некогда было раздумывать, как и почему это случилось. Одно он понял: Гость не шутит, и с Ним шутить тоже не стоит. Влас и не собирался больше шутить с Гостем, он хотел Его понять, но понять не мог.
     — Ну, ладно, Ты умрешь за меня, — продолжил разговор Влас, ходя по камере. — Для меня-то это хорошо, но Тебе то зачем это нужно?
     — Я хочу, чтобы твоя душа была спасена.
     — Почему?
     — Потому что Мне тебя жалко.
     — Тебе? Меня?.. Почему?
     — Потому что Я люблю тебя как брата, — тихо, радостно и торжественно ответил Гость. — Заметь, ведь и ты Меня братом называешь.
     — Но как Ты узнал про меня? Почему я? — не успокаивался Влас.
     — За тебя просил брат твой Авель.
     — Разве он мне брат? Я ведь про него толком ничего не знаю.
     — Авель приехал из Грузии в Москву учиться. Жил у родственников, а по ночам подрабатывал дежурством в том магазине, который ты взорвал. Верующий и честный был юноша, такие ныне редкость. Когда ты убил его, ему было двадцать два года.
     — Так мы с ним были ровесники…
     — Когда ты убил его и он пришел ко Мне, то первое, что он попросил, — это помиловать его брата Власа.
     — Значит, мы все-таки братья… — Влас прекратил свое хождение по камере и с застывшим изумлением на лице стал медленно оседать на табурет.
     — Все люди братья, потому что все от одной крови. И когда убивают одного человека, то бывает больно всем, только мало кто об этом задумывается… А знаешь, кто еще приходил просить за тебя?
     — Кто?
     — Надежда.
     — Та девчонка?
     — Да. Она в тот же день, когда столкнулась с тобой, ходила в храм и поставила свечку о твоем спасении.
     — Ты что меня до слез довести хочешь? Смотри же — я плачу, — Влас размазал кулаком слезы. — Говоришь, свечу за меня поставила?.. Спасибо ей. Не ожидал.
     — Видишь, у тебя сейчас на душе легче, светлее стало, это потому, что за тебя молятся. За человека молиться — значит, его оживлять. А если и один духовный мертвец оживет, то всем легче станет, для всех радость будет.
     — Неужели я тоже мертвец?
     — Ты был мертвецом, но теперь оживешь. Ты ведь не Авеля тогда убил, ты себя убил, но теперь ты оживешь.
     — И буду жить?
     — Обязательно будешь. Долго, долго жить будешь… Вечно. Тебя ведь бабушка в детстве крестила, а крещеные не умирают. Только много поплакать тебе придется. Поплакать, да покаяться, да помолиться.
     — А я ведь и молиться-то не умею.
     — А ты молись так: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Ну, а теперь ложись, спи. Пора уже. Да и Мне скоро идти нужно.
     В эту минуту Влас понял, что чувствует себя ребенком в присутствии Гостя.
     — Погоди, не уходи, — спохватился он, — оставь мне что-нибудь на память.
     — Возьми, — Гость протянул Власу маленький нательный крестик на веревочке.
     — Крестик, — сказал Влас, удивленно и радостно разглядывая подарок.
     — Это на земле он крестиком называется, а на небе его называют оружием Божественной любви. Ну, ложись, ложись, спи.
     Влас лег совершенно умиротворенный. Он впервые в жизни переживал в своей душе такой глубокий покой и тихую светлую радость.
     Гость наклонился у изголовья деревянной койки и, легким движением прикоснувшись к волосам Власа, с казал:
     — Спи. Пусть Ангел хранит тебя…
     — А мы еще увидимся? — спросил Влас.
     — Непременно, непременно увидимся.
     Засыпая, Влас смотрел на Гостя, и ему казалось (а может быть, это было на самом деле), что Гость был объят золотым сиянием. И тут Влас вспомнил: «Ну, конечно. Как же это я сразу не узнал Его. Да, да, все как на той иконе, которую бабушка хранила в чулане: и овал лица, и этот удивительный взгляд, и изображен Он на той иконе тоже сидящим в камере. А как называется икона? Как же она называется? Кажется, «Иисус Христос в темнице»».
     Утешенный найденным ответом, Влас крепко заснул.
     Когда он проснулся, уже светало, но «вертолет» пока не отобрали. «Значит, шести еще нет», — подумал Влас.
     Он огляделся. Гостя не было. Сразу же всем телом юноша рванулся вперед и, навалившись на железную дверь, начал стучать. Дверь приоткрыли.
     — Чего тебе, Филимонов? — раздался из просвета недовольный голос надзирателя.
     — Простите за беспокойство. Я это… у меня вопрос.
А где Гость?
     — Какой гость?
     — Ну, Сосед, Подселенец мой где?
     — А-а ты про него? — надзиратель вздохнул, — я же говорил тебе, что он только до утра. Увели его уже. Всё.
     — Что значит всё?! Куда увели-то?
     — Куда, куда? На кудыкину гору. Не знаешь что ли, куда из этой камеры уводят?
     Закрывая дверь, надзиратель пробормотал:
     — Высшая мера наказания. Приговор приведен в исполнение.
     — Да как же вы могли?! — закричал Влас. — Он же ведь для меня, Он же мне, Он за нас…
     …И тут Влас проснулся от лязга железной двери. Вошедший надзиратель забрал «вертолет» и объявил, что заключенному Филимонову необходимо привести камеру в надлежащий порядок, так как сегодня будет делать обход начальник тюрьмы.
     Влас молча буравил глазами надзирателя, пытаясь понять, что приснилось и что было с ним ночью на самом деле.
     Когда надзиратель ушел, Влас запустил руку под робу, крестик был на месте. Тот самый крестик, что подарил ему Он.
     Дабы занять себя и успокоиться, Влас стал молиться той молитвой, которой научил его Он. И на удивление Власа, молитва у него шла.
     Минут через сорок дверь снова отворили, и на пороге показался начальник тюрьмы, полковник Стопунов.
     Влас встал и, не давая полковнику открыть рта, выпалил заранее приготовленный вопрос:
     — Его-то за что казнили?
     — Кого его? — не понял полковник.
     — Христа, — твердо ответил Влас и шагнул вперед.
     — Какого еще Христа?
     — Того, Который в этой камере со мной ночью был.
     Последовала минутная пауза. Полковник оценил ситуацию и членораздельно, постепенно ускоряя темп, с казал:
     — Во-первых, заключенный Филимонов, никого ночью в этой камере кроме тебя не было, а во-вторых, тебе нет смысла разыгрывать из себя сумасшедшего по той простой причине, что в соответствии с полученным сегодня утром приказом все смертные приговоры на территории Российской Федерации заменены пожизненным заключением или сроками. Потому не валяй дурака, тебя и так не расстреляют и скоро переведут на зону. О чем я собственно и пришел сообщить.
     Полковник четко, по-военному развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
     Влас рухнул на пол. Он-то знал, что дело вовсе не в приказе, а в том, что Христос умер за него, Власа Филимонова. И хотя полковник сказал, что никакого Христа в камере не было, но он-то знал, что был. И все-таки Власу было мучительно жаль Гостя, он с печалью думал: «Эх, чуть-чуть не дотянул до приказа Гость. Был бы жив сейчас».
     И был Власу голос:
     «Утешься, брат. Не печалься обо Мне, а плачь о грехах своих, ибо Я даю тебе время на покаяние».
     Несомненно, это был голос Гостя.
     «Значит, Он жив! Значит, и тут Он не обманул, и мы с Ним еще увидимся», — радостным вихрем пронеслось в сознании Власа.
     И хлынули из очей Власа потоки слезные, словно некая преграда рухнула. Легко и радостно лились слезы. И казалось ему, что слезы смывают какую-то серую пелену с его глаз и он начинает видеть лучше, яснее, чище.
     Рукой Влас крепко прижимал к сердцу Его подарок, нательный крестик, который только на земле так называется, а на небе именуется оружием Божественной любви.

(Продолжение: http://www.proza.ru/2019/11/17/529)