Работа в личной жизни

В 1960 году я окончил Московский институт инженеров транспорта (МИИТ) и получил диплом инженера-строителя мостов и тоннелей.
В то время каждый молодой специалист обязан был отработать три года там, где ему укажет государство. Конечно, в строгих правилах были всякие лазейки и многие мои однокурсники после института поменяли профессию.
Я еще в институте женился, родилась дочка,  и меня оставили в Москве, направив на работу в Центральное Проектно-Конструкторское Бюро.
ЦПКБ было образовано после войны, когда мостовики, обеспечивая победоносное наступление советских армий, дошли до Берлина и стали возвращаться на родину. Началось восстановление народного хозяйства и прокладка дорог, а значит и строительство мостов, стало одной из первоочередных задач. Тогда всю страну поделили на десять мостостроительных районов,  каждый из которых возглавлялся  своим Мостотрестом. А особый, как бы ведущий,  Мостотрест образовался в Москве. Вот при нем и было создано ЦПКБ – единственная в стране организация, которая разрабатывала проекты сложных вспомогательных приспособлений и устройств для строительства так называемых «больших и внеклассных мостов». Если мелкие и средние мосты были преимущественно типовые, то через наши великие реки мосты проектировались индивидуально, и каждое такое строительство через широкий и глубокий водный поток таило много неожиданностей, было всегда неповторимым и требовало особых способов работ. Вот и получался проект строительства такого моста больше и дороже проекта самого моста.
Конечно, ЦПКБ, располагая столичными возможностями, собрало коллектив из лучших специалистов, накопило большой опыт работы в самых сложных условиях и само по себе стало элитной организацией в советском мостостроении.
Я в эту организацию попал возможно потому, что с четвертого курса подрабатывал в институтской мостоиспытательной лаборатории. В свою очередь с этой лабораторией были связаны некоторые сотрудники ЦПКБ, а оно в это время, очень кстати, решило расширяться и подавало большие заявки на молодых специалистов. Возможно,  по рекомендации этих сотрудников я и оказался в заявке.
В результате, в ЦПКБ собралась большая компания выпускников МИИТ-а, которая по молодости лет активно занялась общественной работой: стала организовывать праздничные концерты, появилась смешная «световая газета», а в обед и после работы мы азартно играли в пинг-понг и теснили ветеранов на биллиарде.
Работали в ЦПКБ бригадами по 8-10 специалистов, а также обязательно включалась калькировщица. Революция в средствах размножения еще не наступила, все чертежи переводились на кальку, которая потом,  в особом  растворе (наподобие фотографии) переводилась на специальную бумагу – синьку. Так что свежие чертежи своим запахом нашатырного спирта приводили нечаянно задремавшего работника в чувство.
Руководителем бригады, в которую я попал, был Завен Серапионович Гевондян – культурнейший, деликатнейший человек, еще сравнительно молодой, но очень талантливый. В ЦПКБ уже были свои ветераны, «патриархи», которые молодых, скороспелых руководителей называли «говнюками», а вот Завенчика они всегда встречали с улыбкой и охотно делились с ним своим опытом. Правда, особенно они любили вспоминать уже отжившее, вроде работы в подводных кессонах, от которой многие мостовики тогда были глуховаты.
Я попал как раз к тому моменту, когда бригада получила задание на разработку проекта строительства большого городского моста через реку Каму в Перми. Тогда в ЦПКБ было принято часто выезжать на место стройки и работать в контакте со строителями. Так что четыре последующих года Пермь стала для нас вторым родным городом.
Выезжали всей бригадой, целым табором, с чертежными досками, листами ватмана, справочниками и всем чертежным хозяйством. Строительная площадка и контора Мостоотряда располагались на противоположном, еще не застроенном берегу реки, условий для нашей работы там не было, и мы чертили там же, где и жили, в гостинице, в своих номерах.
Тогда в гостиницах табличка «Мест нет» стояла в гранитном исполнении. Мостоотряд добивался нашего поселения только с помощью указания городских властей. По закону проживать в гостинице можно было не больше месяца, если мы задерживались, то приходилось устраивать фиктивные «выезд» и «заселение» или ненадолго уезжать в Москву.
В Мостоотряд, через реку километровой ширины, мы по необходимости переправлялись на катере, а зимой – пешком по льду, держась в непогоду за веревки, протянутые по вешкам.

Автодорожный мост в Перми был, наверное, последним железобетонным гигантом, все конструкции которого изготовили на месте строительства. Противоположный низкий, свободный берег Камы позволил развернуть огромную стройплощадку, на которой разместился и целый жилой городок строителей со всеми бытовыми службами  и целое хозяйство для изготовления железобетонных конструкций: бетонный завод со складами материалов, а также цеха, механические мастерские, кузница, пилорама, гараж и еще множество необходимых служб. Кроме того был построен причал для приема материалов, поступающих по реке, и специальный пирс для погрузки деталей моста, перевозимых по воде. Все это мы нарисовали, так что мостовики немножко и градостроители.
Конструкция моста выглядела на бумаге как бы довольно просто: в реке через каждые сто двадцать метров вырастали массивные опоры. На опоры устанавливали «птички» - такое название бетонные громадины получили из-за внешнего подобия – на опору садилась мощная средняя часть высотой шесть метров (как двухэтажный дом), а консоли («крылья») уходили на сорок метров в каждую сторону, утончаясь в высоту до двух метров. На каждую опору садилось по четыре таких "птички". Между крыльями соседних  «птичек» оставалась пустота в сорок метров. Ее заполняли шестнадцатью балками. Балки привозили по готовой части моста и ставили на место специальным консольно-шлюзовым краном. С помощью различных манипуляций он перебрасывал свою переднюю ногу через пустоту и получался такой металлический мостик над проемом. Балка к нему подвешивалась, ехала и опускалась на свое место. Мы этот кран сочинили, а строители его изготовили.
«Птички» бетонировали на берегу в деревянной опалубке. Сейчас вряд ли кто решится на подобную циклопическую работу. На бумаге опалубка не очень пугала, но когда в натуре выросло нечто, усеянное поясами крепления и подпорками, высотой почти в три этажа и длиной под сто метров, мы ахнули вместе со всеми зрителями. Такого в деревянном зодчестве еще не было, потому что не было нужды строить деревянную конструкцию, заливаемую бетонной массой, которая искала любую щель и слабину, чтобы хлынуть наружу неудержимым потоком. Конечно,  все с тревогой ожидали первого результата, и когда недели через две началась разборка опалубки и в клубах пара показалась чистая, без трещин поверхность бетона, много людей облегченно вздохнули.
И такую многодельную работу (не забудем еще многотонный арматурный каркас) строители повторили еще пятнадцать раз.
Готовая «птичка» весит тысячу двести тонн. Специальными домкратами ее поднимают, подводят под нее тележки и по рельсам везут на берег реки, где ее уже ожидает плашкоут, собранный из металлических коробок – понтонов. Но сначала «птичку» окружают четыре металлические башни. Они подхватывают «птичку» под «крылья» и поднимают ее на отметку чуть выше опоры моста, на которой она будет стоять. Низкие тележки убирают, подводят высокие, «птичка» въезжает на плашкоут и  устраивается на специальных конструкциях. Так как центр тяжести груза оказывается очень высоко то, чтобы плашкоут, не дай бог, не перевернулся, он имеет размеры чуть меньше футбольного поля.
Как-то, еще в институте преподаватель нас спросил:
- Когда лучше всего везти конструкцию по реке?
Ну, мы начали соревноваться в остроумии, вроде: «Отслужив молебен»,  а он нас так это заговорщически приобнял, закатил глаза и почти пропел:
- Рано, рано утречком, когда солнышко еще не взошло и ветерочек спит.
На деле и утром не успевали отплыть, и ветер дул, и волны накатывали. Два катера несколько часов тянут плашкоут к опоре, идут сложные манипуляции с якорями – одни плашкоут выравнивают, другие страхуют от всяких случайностей. Кто-нибудь из нашей бригады присутствовал обязательно. На высоком городском берегу собирались зрители. А для участников это были сплошные нервы: порывы ветра, что-то скребануло по днищу плашкоута, якоря то не цепляются, то, наоборот, застревают… Очень долгое плавание.

И всё же, каким бы сложным и многодельным не был большой мост, денег с него на несколько лет не хватает, так что в работе у бригады постоянно еще несколько небольших мостов. У нас, параллельно с Пермью были мосты в Грузии, Латвии и где-то еще, уже забылось. В эти командировки мы ездили малыми силами,  и Гевондян выбирался редко, чаще всего отправлялись двое-трое из мужской молодежи нашей бригады: Макс и Дима были на год старше меня, а Валера на год моложе.
С Валерой мы как-то целый  месяц сидели в маленьком поселке  у озера Севан, делали проект постройки мостового перехода через горную речку. Очень интересно мы из этой командировки уезжали. Осень, уже темно, идет дождь со снегом, в ереванском аэропорту все рейсы перепутаны. У нас на руках билеты, а рейс вообще исчез с информационного табло. Мы вышли на летное поле, видим,  идет посадка, летчик высунулся из кабины:
- Куда летим?
- В Москву.
Мы буквально встали на колени.
- Дяденька, возьмите нас с собой, а то мы здесь околеем.
Летчик засмеялся и крикнул стюардессе, проверяющей билеты:
- Наташа, разберись с ребятами.
Устроили нас на какой-то табуретке у туалета. Полетели.
Вот какое было доверчивое время. Жулики и бандиты еще всех не запугали, и было много добросердечных людей.

Через какое-то время после прощания с Пермью наша бригада получила работу по строительству моста через реку Даугаву в Риге. Это был такой модный проект моста с подвесными пролетами и промежуточной опорой на острове Луцов, который располагался как раз посередине реки. В дальнейшем на этом острове предполагалось разместить  большой спортивный комплекс со стадионом и многими другими залами и сооружениями. А пока остров отводился под строительную площадку.
Гевондян, Макс и я приехали в Ригу, чтобы на месте прикинуть расположение стройплощадки и увязать ее границы с осью моста. Стояли чудесные осенние дни. Остров Луцов был тихим дачным раем, весь в золоте листвы и в яблоках. А мы ходили в этой благодати, как предвестники беды. Мы знали, что этот урожай последний, что придут бульдозеры и все будет разрушено.
Но в строительстве самого моста я уже не участвовал. После девяти лет работы в ЦПКБ я уволился.
А началось все с того, что как-то Гевондян вошел в нашу комнату с красивой брюнеткой и сказал:
- Знакомьтесь, это наша новая сотрудница Елена Филипповна.
Наши женщины стали помогать ей устраиваться, и свободное место оказалось как раз рядом с моим.
В нашей большой комнате располагались две проектные бригады, сидели оба ГИП-а и две калькировщицы. Обстановка была самая непринужденная: разговоры велись, шутили, смеялись, делились впечатлениями. Такая интеллигентная компания – все друзья, но с удовольствием подковырнут и посплетничают.
  И довольно быстро начался у нас с Еленой «служебный роман». Вообще, слухи о разных тайных связях были в нашей организации не редкость, длительные командировки этому способствовали. Но чаще всего и сами романы, и шепот о них были скоротечными. А вот у нас отношения растянулись на всю жизнь и очень на нее повлияли.
Советская власть была ханжеской. Различными запретами и ограничениями человек накрепко привязывался к месту своего существования. Массовая бедность, постоянная прописка и непобедимые проблемы с жильем опутывали человека по рукам и ногам.
 Нам с Еленой было уже под тридцать, имелись семьи, у каждого по дочери. И главной нашей заботой было найти какое-то пристанище – на день, на вечер, на несколько часов.
Елена приехала в Москву из Евпатории. Окончила МИИТ на год раньше меня, тот же мостовой факультет. Так что года три мы бегали по одним коридорам. Хотелось бы «вспомнить», что мы как-то столкнулись и так это особенно посмотрели друг на друга. Но нет, ничего не было. Как говорила Елена, когда стала заниматься астрологией: «Наша судьба определена небесами в день рождения. Всему назначено свое время».
В институте Елена вышла замуж за своего однокурсника, родилась дочь, распределили их в подмосковный  Мостоотряд и дали комнату в общежитии, а позднее – квартиру в Химках. Года три Елена проработала в техотделе, а потом в Мостоотряде случилась скандальная авария: рухнул пролет строящегося моста. И все бы ничего, но плитой придавило рабочего, и он долго лежал в реке на виду у всех. Мостоотряд расформировали, и Елена оказалась в ЦПКБ.
Когда наши отношения стали очень заметными, Гевондян, от греха подальше, устроил так, что Елену перевели в другую бригаду. ЦПКБ располагалось в двух помещениях: мы сидели на Соколе (кличка «деревня»), а другая половина коллектива трудилась почти на Красной площади, в Ветошном переулке, напротив ГУМ-а (соответственно кличка «столица»). Так что Елена оказалась в центре Москвы, что в результате для всех оказалось к лучшему:  мы избавились от разрушающей казенной близости, а Елена – по натуре ученица и обязательно отличница – попала к очень хорошему ГИП-у, я ее уже не отвлекал и она довольна быстро освоилась,  набралась опыта, так что, в конце концов, стала одним из ведущих специалистов. В этой бригаде Елена проработала до пенсии, каждый раз возвращаясь в нее из своих вынужденных отлучек.
Да, и ГУМ был тогда для женщин чудесной сказкой, несмотря на то, что это был период длинных очередей и мизерных зарплат. Так, что большинство своих нарядов Елена шила сама, но с ее фигурой это всегда выглядело, как «фирма».
Теперь мы встречались «у Вовика» - такой бюст Ленина до сих пор стоит в вестибюле станции метро «Театральная». Елене от работы было идти пять минут, но я с «Сокола» приезжал быстрее и изнывал, ожидая, когда в проеме дверей покажется улыбающаяся Елена.
Кстати, в это время Елена и познакомила меня с Володей Александровым, и мы с ним как-то очень сдружились. Володя тогда работал в нашем ведомственном институте (ЦНИИС-е), то есть мы были коллегами по профессии. Уже позже он сделал крутой поворот в сторону журналистики, а в результате даже стал личным секретарем и биографом Сергея Михалкова. Но это потом, а тогда мы с Еленой как-то встретили его с симпатичной девушкой:
- Вот познакомьтесь, Лида…
Мы устроились в «Пирожковой» на Рождественке. Володя, вообще, очень шумный и артистичный, тут перед Лидой «распустил хвост» - читал стихи, сыпал анекдотами. И было нам очень весело.
Неустроенность у них была похожа на нашу, но Володя и Лида довольно быстро расписались. Мы с Еленой были у них свидетелями. Вышли из ЗАГС-а и рядом,  на скверике посидели, выпили шампанского, вот, собственно, и вся свадьба.
А на нас с Еленой свалилась самая бытовая разлука. Муж Елены  после ликвидации Мостоотряда получил работу в нашем министерстве и дослужился там до командировки в Афганистан. Не на войну, конечно. Шел 1967 год, с Афганистаном мы были друзья и много там строили. Тогда такая командировка была счастьем. Человек три года работал в режиме жесткой экономии, но возвращался богачом, с пачкой чеков, на которые в магазине «Березка» он мог купить хоть машину, хоть, что хочешь.
Одно из условий – ехать обязательно с женой, причем, работы для нее там не было.
Что я мог предложить вместо этой поездки? Ничего.
Дома у меня был полный разлад и большей частью я жил у матери.
Уехать от проблем мне показалось их самым оптимальным решением. Я пошел в Главк и попросил отправить меня на работу куда-нибудь подальше. В Главке меня похвалили и с удовольствием оформили на работу в Узбекистан, в самую его дальнюю дыру, в Каракалпакию. Правда,  на приличную должность – начальник производственного отдела Мостоотряда 14
Мы с Еленой расставались, говорили разные слова  и мелькали какие-то нелепые надежды, что мы там, потом, как-то так, сумеем, встретимся – там же недалеко. На глобусе – совсем рядом.
В ЦПКБ были в полном недоумении от моего поступка.
Я прилетел в Ташкент и сначала не понял, почему в Мостотресте мне все сочувствуют и обещают не оставить в беде. Но постепенно выяснилось, что я попал в самый разгар войны между управляющим Мостотреста и начальником Мостоотряда. То есть,  я летел к врагам, плохим людям.
В Нукусе меня встретили,  и я представился начальнику Мостоотряда и главному инженеру. Они мне сразу понравились, просто, как очень симпатичные и доброжелательные люди. Главный инженер – молодой и совершенно невозмутимый украинец Володя Слободяников – являлся моим непосредственным начальником,  и мы с ним быстро подружились. Все начальство жило недалеко от стройки, в городке Тахиаташ. Я оказался соседом Слободяниковых и потом они с женой часто приглашали меня на воскресные обеды, очень их смешил мой, как они называли, «московский говор».
Начальник Мостоотряда – Николай Карпович Каралкин – большой , красивый мужчина, очень требовательный и на вид суровый, имел звание заслуженного строителя, в очень тяжелых условиях успешно руководил коллективом и просто уволить его было невозможно. Тогда трест начал душить Мостоотряд экономически.
Строители располагались на берегу Аму-Дарьи, там, где пустыня Кара-Кум (черные пески). На другом берегу уже пустыня Кызыл-Кум (красные пески) и столица края – Нукус. Через реку понтонная переправа. Основная работа – сооружение струенаправляющих дамб очередного гидроузла на Аму-Дарье. Мостовики бурили дно реки и погружали железобетонные оболочки диаметром полтора метра. Потом оболочки бетонировали и объединяли в ростверк. Работа была сложная, но дорогая и приносила отряду основной доход.
Трест начал задерживать поставку оболочек, и отряд стал регулярно срывать выполнение плана. Так что я слышал только вздохи о прежних больших премиях. Управляющий трестом был вхож к самому Первому Секретарю Узбекистана Рашидову, и мог позволить себе такую вольность, как развал большого коллектива.
Каралкин все это тяжело переживал и хотелось ему помочь чем только можно.
Но народ, в общем, не унывал, отдыхали весело, устраивали пикники на берегу обширного водоема – остатка брошенного  Большого Канала. На самолете-«кукурузнике» летали в Туркмению, попить чешского пива. Тахиаташ типичный городишко, зажатый песками. Основной транспорт – ишаки, привез хозяина и гуляй, где хочешь, бежать некуда. В арыках детишки визжат. На базаре сидят бабаи в толстых халатах и бараньих шапках, пьют чай, утираются полотенцами. Все стоит один барсум (рубль). Лук – барсум, виноград – барсум, дыня – барсум…
А иногда, на вечернем подведении итогов в узком кругу, Каралкин мог сказать: «Что-то, Володь, у нас москвич загрустил. Пусть слетает, померзнет». И раза два я летал в Москву с мелкими поручениями. Очень были контрастные ощущения: сел в самолет прямо из песка и солнечного пекла, а через несколько часов едешь из Внуково, а кругом осенняя прохлада, березы в золотых листьях.
Но отдых – это редкие эпизоды, в основном -  работа и работа. Все основные специалисты отряда были заняты на гидроузле. На остальных объектах, в пустыне и в соседнем Таджикистане, работали люди разные. Так что чаще всего я утром забегал в свой женский отдел, помощница у меня была опытная, договаривались о делах, и мы с геодезистом на небольшом грузовике отправлялись на объекты. Не столько даже с проверками, сколько в виде скорой помощи.
Самыми нелюбимыми были поездки через плато Устюрт, на мосты железнодорожной линии, которая тянулась к Гурьеву, на Каспий. Едешь по пустыне и утыкаешься в меловую стену, хитрыми зигзагами поднимаемся на плато. Говорили, что оно кишит змеями, но мы их не видели. Мы, вообще, ничего не видели, стоя в кузове грузовика  в густом облаке пыли. Иногда на участке приходилось задерживаться на несколько дней. Один раз мы монтировали двадцатиметровые, железобетонные балки шагающим экскаватором – гигантской махиной, созданной для рытья великих каналов. Оторопь взяла, когда это чудовище приблизилось к съежившемуся мосту, лязгая гусеницами и размахивая висящим на цепях ковшом размером с избу. Разнести опоры моста было ему -  раз плюнуть, а вот положить на них балки, представлялось цирковым номером и нарушением всех правил.
  Я, как лицо ответственное, должен был такое безобразие запретить, но в тех условиях это был единственный выход из тупиковой ситуации, и я принял в работе активное участие. Мы обычным краном клали балку на ковш экскаватора, он медленно вползал между опорами, и нужно было аккуратно, без удара  опустить ковш так, чтобы балка своими концами попала на опоры моста и при этом не сшибла уже стоящие балки. Трое суток мы занимались этой акробатикой, но работу сделали.
Из поездок мы возвращались обгорелые, как головешки, с колтуном в волосах и с песком, который забивал все, куда мог проникнуть.
Так прошло года полтора, от Елены приходили редкие письма, а у нас трест победил – Каралкин и Слободяников подали заявления об уходе. Приехали трестовские ревизоры, меня вызвали на беседу, рассказывали, как теперь будет хорошо, а я должен помочь новому начальству войти в курс местных проблем. Доверия эти люди не вызывали и я тоже написал заявление об уходе. Меня уговаривали, я уперся и тогда из треста пришло распоряжение уволить меня, как не справившегося с работой, припомнили мою командировку в Москву по заданию треста. А дело было скандальное. Мы соорудили опоры небольшого железнодорожного моста через речку Раушан, протекавшую через хлопковые поля. Из-за применения различных удобрений вода в таких местах становится очень агрессивной, проникает в бетон и разъедает арматуру. МПС в таких случаях требует, хотя бы подводную часть опор сооружать из чистого бетона. Проектировщики и трест это необходимое условие прозевали и выдали нам  чертежи обычных опор, и теперь МПС потребовал эти опоры ликвидировать. Из треста пришел приказ направить меня в Москву, чтобы уладить эту проблему. Задание было совершенно не моего уровня. Но, что делать, мы со Слободяниковым подготовили чертежик, по которому опоры одевались в дополнительные «шубы» из бетона. Этот чертежик я утвердил в Ташкенте и прибыл в наш Главк.  Там трест обругали , но дали мне помощника и направили в МПС. Помощник тут же куда-то исчез, а я попал на прием к главному инспектору МПС, маленькому старичку со зловещей фамилией – Иродов.
Старичок посмеялся над нашим чертежиком и ласково так сказал:
- Идите, молодой человек, и скажите своим дуракам начальникам,  что железнодорожные мосты потому и не падают, что их строят, соблюдая все технические требования.
Я вернулся в Ташкент, в тресте вроде на другой ответ и не надеялись, а вот теперь вспомнили, и я стал виноват. (Опоры мы, кстати, давно взорвали и соорудили новые).
Выручил меня наш кадровик:
- Брось ты переживать. Мы здесь сами хозяева. Беги в магазин.
Мы очень душевно посидели. Я еще раз сбегал в магазин и мой благодетель твердой рукой вывел стандартную формулу: «Уволен по собственному желанию».
Я ехал в Москву поездом в каких-то растрепанных чувствах. Мне понравилась эта реальная, динамичная работа, дружеское окружение. Мы посмеивались над местной жизнью, но и сами в нее втянулись. В древней глиняной Хиве я бывал по делам, а вот в Бухаре на сутки сошел с поезда, потом так же на сутки остался в Самарканде.
Елена в это время вернулась в Москву:  заболела дочь и ее отпустили на неопределенное время, так что она даже вернулась на работу в свою бригаду. А у меня в голове крутились какие-то бессвязные обиды, и всю дорогу я готовил речь.
Встретились мы на квартире у Александровых. Хозяева тихо исчезли. И какие обиды? Они испарились в один миг.
Опять сидеть за кульманом мне совершенно не хотелось, и я отправился поступать на работу в Мостоотряд 4. Это было самое большое и образцовое подразделение Мостотреста. После войны только Мостоотряд 4 строил мосты в Москве. Рабочие кадры отряда сохраняли фронтовые традиции и были уникальными по профессиональному уровню. Ну, а уж инженеров столица могла выбрать самых лучших, тем более, что в отряде было налажено получение квартир. Начальник Мостоотряда 4 – Грутман Михаил Матвеевич – имел ордена, звания и авторитет у хозяев Москвы. Так что отряд был на виду, но и работали в нем всегда на пределе.
Я пришел с улицы, никто меня не знал. Кадровик полистал трудовую книжку и сказал, что сейчас у них есть только место мастера. Конечно, было обидно начинать с самого низа, но я согласился. В начале я оказался на строительном участке, где начальником был Павел Степанович – большой, тяжелый мужчина, за экономичной неповоротливостью которого скрывалось много ума, доброты и лукавства. Молодые подчиненные были за его спиной, как за каменной стеной, и могли даже позволять себе подшучивать над «дедом»:
- Павел Степанович, а вам новая геодезистка нравится? Да, не как она рейку держит, а как женщина?
- Туловище у нее красивое, - улыбался Павел Степанович. Это «туловище» молодежь  потом с восторгом разносила по всему отряду.
Первой моей работой было участие в надвижке пролетного строения моста через канал у Химок. Но длилось оно не долго. Грутман распорядился перевести меня на полигон, где готовились мостовые конструкции. Я просил, чтобы оставили на участке, и Павел Степанович хлопотал, но начальник приказал и все.
Полигон, по сути, был довольно большим предприятием по изготовлению мостовых железобетонных конструкций со своим бетонным заводом, большими пропарочными камерами, железнодорожной веткой, тепловозом с набором вагонов для поставки цемента, песка и щебня. Работали  пилорама, арматурный и плотничный цеха, несколько кранов большой грузоподъемности. В общем, крупное хозяйство, обслуживаемое несколькими бригадами рабочих, общим числом,  в разное время, от ста пятидесяти до двухсот человек.
А располагался полигон на берегу реки Москвы, почти напротив высотного здания гостиницы «Украина». Набережной в этом месте не было, можно было купаться или сидеть с удочкой. Такая была деревенская обстановка почти в центре Москвы. К тому же и рабочие жили рядом, в бараках и имели небольшие огороды. Так что праздники у нас были коллективные, со своим урожаем.
В это время Мостоотряд взялся за выполнение сложной и непривычной для него работы – освоение новой технологии предварительного натяжения арматуры. Собственно, новая она была для нас, в Америке ее уже освоили, но нам буржуи не указ, мы должны были все сделать своими руками. Между тем работа была очень актуальная и в случае успеха подлежала широкому распространению.
На полигоне оборудовали специальную площадку, с одного из строительных участком забрали бригаду монтажников, а меня назначили прорабом, ответственным за эту работу. ( Через год начальник полигона защитит диссертацию, уйдет в «науку»,  я займу его место и буду отвечать уже за все).
Коротко объясним суть поставленных перед нами проблем. Бетон хрупкий материал, растягиваться не может. Между тем, тяжелый транспорт, который едет по балкам, их прогибает, то есть, заставляет в низу как раз растягиваться. Поэтому, чтобы балка не лопнула, внизу закладывают арматуру, которая и принимает на себя силу растяжения. Если арматуру предварительно натянуть, заанкерить, а потом натяжение отпустить, то арматура сожмет балку и груз на нее можно будет значительно увеличить.
 Бытовой пример – бельевая веревка – чтобы она не провисла, ее нужно натянуть и каким-то образом закрепить (заанкерить).
Для натяжения в балках используют специальную проволоку, которая в десять раз прочнее обычной арматуры. Ее объединяют в пучки по 48 штук и располагают эти пучки по нижнему поясу балок. Большая проблема, как удержать эти проволоки, не дать им свиться в стальную спираль после спуска натяжения. Это же не веревки, узлом не завяжешь. Придумали много анкеров, но принцип оставался один – сильно сжать. Вот и сжимали, но отдельные проволочки все равно выскакивали, а иногда рассыпался весь анкер, и проволочки свивались с такой силой, что ломали и опалубку, и арматурный каркас. И вообще, это опасно, силы натяжения огромные. Для примера, пучки тридцатиметровой балки натягиваются с усилием около восьмисот тонн.
Как раз в процессе такого натяжения я в первый раз чуть не ушел «на ту сторону». К тому времени мы с большими трудностями, но все же освоили американскую технологию высадки,  под очень большим давлением,  на концах проволок таких утолщений головок, которые и удерживали проволоку в специальных анкерах. Закаливать металл для таких анкеров, а также для ножей, которыми мы рубили проволоку, мы смогли только на предприятиях космической отрасли. Тем не менее успех был на лицо, и на его волне Мостоотряд решил освоить на полигоне изготовление тридцатиметровых балок.Для чисто монтажной организации – это все равно, как для армии, во время наступления начать самой делать винтовки. Но тогда все стремились к независимому хозяйству, так как государственные предприятия регулярно подводили и по срокам поставок, и по качеству продукции.
В общем, освоили мы изготовление этих балок, сразу по две штуки в одной длинной камере. И вот идет начало процесса, пучки натянуты на сто тонн, но такое усилие, из-за большой длины проволок, даже не подняло их с земли, хотя сила в них уже таилась. Мы с представителем ЦНИИСА-а (они нас курировали) спустились в камеру, ходим по проволокам и меряем в них давление. Закончив работу,  мы поднялись на стенку камеры, я махнул рукой, механик включил домкраты и… из траверсы, как снаряд, вылетела здоровенная штанга с закрепленными на ней анкерами и камера мгновенно заполнилась диким переплетением стальных пружин. (Потом выяснилось, что дефект был в резьбовом соединении натяжных устройств).
А Мостоотряд пошел еще на одну авантюру. Заканчивалось строительство моста через канал в Химках. Проект предусматривал натяжение наших пучков в плите проезжей части. Так как сроки поджимали, отряд решил совместить работы по бетонированию плиты и изготовлению пучков. То есть наши пучки не закладывали заранее, а протягивали их в готовой плите через специально оставленные для них каналы.
Для нас это означало, что мы должны были изготовить на своем стенде шестьсот канатов из проволок длиной от двадцати до семидесяти метров с такой точностью, чтобы из бетона высовывались только их хвостики, достаточные для закрепления домкрата. Не больше и не меньше. В случае ошибки пучок нужно было везти обратно на стенд и переделывать.
В общем, все окончилось благополучно, все сошлось, ни одна головка не оторвалась, и мы даже участвовали в натяжении, причем наша бригада опередила бригаду самого строительного участка и рабочие не замедлили вставить мне шпильку с прозрачным намеком: дескать, на участке монтажникам всегда больше платят, а мы их вон как уделали.
Работа начальника полигона очень нервная. Вечно чего-то не хватает. Нужно как-то выкручиваться. Без конца звонки, всем надо и всем срочно. Меня выручала дружба с начальниками участков, всегда удавалось с ними реально договариваться и не доводить дело до разборок на еженедельных планерках, которые Грутман проводил очень жестко, с обидными упреками и разносами.
Я проработал в Мостоотряде восемь лет, и вроде довольно успешно. Во-первых,  оброс большим количеством друзей, но и в производственном отношении, подводя итоги наших работ по освоению натяжения арматуры и изготовлению балок,  мы напечатали несколько статей в журнале «Транспортное строительство». Даже в юбилейной книге  нашего министерства «Рубежи, события, перспективы» (Транспорт, М., 1983) было отмечено, что «в девятой пятилетке был успешно внедрен новый вид предварительного напряжения с анкеровкой высокопрочной проволоки высаженными на концах головками». За строительство Рижской эстакады в Москве я получил орден «Знак Почета» ( это при моей-то беспартийности). Отряд дал мне квартиру. А за год до того, как я уволился, Грутман назначил меня своим заместителем по производству.
  А вот в личной жизни происходила какая-то муть, Мы с Еленой почти одновременно оформили свои разводы, и неожиданно что-то у нас разладилось. Уже полгода мы не встречались. И было настроение полной безнадежности.
Но тут очень своевременно вмешалась судьба, причем на таком, как бы глобальном уровне. Я уже говорил, что ЦПКБ, еще, когда мы поступали на работу, решило расширяться, чтобы официально стать лидирующей организацией. Тогда при каждом из десяти Мостостроев существовала маленькая проектная группа. ЦПКБ включило  их в свой штат, укрепило материально и дало им статус своих филиалов. (В результате ЦПКБ позднее превратилось в институт «Гипростроймост»). А тут вдруг стремительно начался бум с освоением сибирских залежей нефти и газа. На огромной территории Тюменской области, Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского округов нужно было срочно строить дороги и мосты. Для этого создали новый Мостострой 11, который разместили в Сургуте. Соответственно, при нем должен был появиться филиал ЦПКБ.
Вот тогда в родной организации обо мне вспомнили и предложили стать начальником этого филиала. Собственно командовать пока было нечем, нужно было поехать и организовать этот филиал на месте. Я согласился. Грутман на меня обиделся, но в конце концов мы расстались по доброму, Михаил Матвеевич даже на прощанье дал мне задание – привезти ему оленьи рога, что я, конечно, и выполнил при первой возможности.
В феврале 1977 года я прилетел в Сургут. Мостострой 11 располагался не в самом городе, а неподалеку, в поселке мостостроителей, у железнодорожного моста через Обь, который мостовики недавно сдали в эксплуатацию. Я представился начальству, и меня познакомили с моим единственным пока сотрудником, которого Мостострой рекомендовал на должность главного инженера нашего филиала. Александр Барто – красивый, самолюбивый молодой человек из Новосибирска, весь еще в пылу только что закончившейся пятилетней работы по сооружению моста через такую великую реку, как Обь. Вернее даже двух мостов, так как Обь в этом месте разделяется островом на два потока: Обь и Юганскую Обь, шириной, соответственно, в два и в один  километр. Сам остров тоже сибирского размаха, на нем разместились большой кедровый лес, ж.д. станция «Островная»  и целый крупный город Нефтеюганск, на аэродроме которого позднее совершит вынужденную посадку самолет, на котором мы только что вылетели из Сургута.
  Александр пригласил меня в гости, познакомил с красавицей женой (тоже мостовиком и нашей будущей сотрудницей) и двумя крошечными, очаровательными дочками. Сели за стол, выпили, рассказали о своих заслугах и стали прикидывать, что делать дальше. Сборные коттеджи для будущих сотрудников еще только монтировались, и само здание ЦПКБ тоже не было готово.
Через месяц я улетел в Москву, чтобы отобрать на складе и подготовить к отправке необходимые материалы и оборудование, в том числе и мебель, которая тогда везде, а на Севере особенно, была большим дефицитом. Трест нам тоже помогал, например, выделил нашим сотрудникам меховые унты и полушубки, которые на Большой Земле назывались дубленками.
А в ЦПКБ я первым делом увидел Елену: открытая дверь в буфет, и она стоит в конце очереди, такая мне показалась печальная. И душа, и сердце у меня хором заныли… Совсем стерлось из памяти, каким образом мы встретились, только туманная картинка – мы стоим на лестничной клетке и я говорю: «Лена, выходи за меня замуж». И что ответила Елена -  не помню. Но факт – мы подали заявление в ЗАГС.
Я улетел в Сургут. А в ЦПКБ сенсация – давний роман продолжается, героиня все бросает и едет в сибирскую глушь.
Елена прилетела в поселок в августе. Мы уже работали в своем здании. И сотрудников набралось уже  больше тридцати человек. А все свободное время мы теперь обустраивали свои квартиры, готовили их к зиме. Соседями у нас стала семья Барто. Коттедж был самый крайний, дальше лес и высокий обрыв над Обью. Первое время мы иногда ходили на этот обрыв смотреть вечерние закаты. На бескрайнем небе разыгрывались грандиозные, стихийные представления.
Филиал ЦПКБ – слуга двух господ: нужно исполнять все желания Мостостроя, а Москве давать план и не беспокоит ее по пустякам. Семь лет мы с этими задачами благополучно справлялись. Главное было дружить со всеми службами Мостостроя, и тут мы с Барто действовали дружно и успешно.
Отдел у нас был молодежный, мы с Еленой – самые долгожители, ветераны. Со своим опытом и старательностью Елена естественно стала ведущим конструктором, вместе с Барто они выполняли самые сложные расчеты. Так что, в смысле комплектования отдела, я очень выгодно женился. Вообще поселок был молодой, люди симпатичные, особенно женщины, не замотанные нуждой и транспортом.
Трудности северной жизни легче преодолевать коллективно. Мы постоянно находились в состоянии общения не только на работе, но и в хозяйственных заботах. Летом походы за брусникой, осенью поездки на большие болота за клюквой, зимой рыбалка на лесных речках, вечером гудит машина – все выбегают с мусором, опять гудит машина и все уже с ведрами, за питьевой водой. Осенью на ж.д. станцию приходят вагоны с овощами, работа откладывается, мобилизуется транспорт и все едут затаривать мешки. К вечеру мешки развозят по домам и до ночи мы с Еленой сортируем и укладываем запасы на зиму. В магазин приезжает машина с молочными продуктами и женщин сметает изо всех учреждений – все стоят в очереди с банками и бидонами. А бывало, у Елены очередной кот залезал на сосну, орал и не желал спускаться. На шум выходили любопытные. Наконец, кота снимают, он отогревается у Елены за пазухой, а народ разгулялся, требует награды и по кругу идет бутылочка.
Отмечали праздники, дни рождения, а Новый Год у нас в отделе был самым шумным и веселым в поселке. Подходили гости из треста и из мостоотряда и гуляли до утра. Мы в Москве уже забыли про танцы, а здесь они были обязательными. Мы заходим к друзьям, сидим-то всего две пары, но заводим музыку и танцуем совсем, как в молодости.
Я много времени проводил в командировках: заключать договоры, подписывать акты на выполненные работы, утрясать разные вопросы. Тюмень, Свердловск, Челябинск, Ханты-Мансийск, Нижневартовск, Тобольск, Москва – конечно, налетался на всю жизнь. В мостоотряды, которые тянули железную дорогу к Ямалу, добирались на вертолетах.
Вообще, Москва нас не забывала. К нам прилетали с проверками, Барто летал на консультации, когда мы делали большие мосты в Тюмени и через Обь у Нефтеюганска. Дочь Елены, Галя, прилетала во время каникул, а моя дочь поступила в Ленинградский университет, во время каждой московской командировки я выгадывал день, чтобы ее навестить. А, когда Галя сдавала госэкзамены, мы взяли отпуск, сняли дачу в Переделкино и целый месяц нянчили внучку.
Елена потом считала, что это были лучшие годы нашей жизни. Именно с Севера у нас сохранилось много друзей. Сейчас, таких близких, я могу уже сосчитать на пальцах одной руки, и двое из них – сургутские подруги Елены. Мы уехали потому, что тяжело заболела мать Елены, да и у самой Елены появились проблемы с сердцем. Сказывались резкие перепады температуры, особенно зимой, а летняя жара была очень душной из-за испарений окружающих болот.
 В Москве Елена вернулась в свою бригаду. А меня назначили главным специалистом отдела информации. Основной моей заботой стала организация выездов наших инженеров на подшефную овощную базу. Эту работу я завалил и уволился.
В Мостоотряде за это время поменялось все начальство, и не хотелось мне начинать все с начала. Несколько моих однокурсников обосновались в тресте «Мосмонтажспецстрой». Вот они и устроили меня в ЭСУ (экспериментальное строительное управление), которое занималось строительством из монолитного железобетона.
А тут как раз грянула перестройка. Начальник ЭСУ взял из своей организации две самые лучшие монтажные бригады, двух инженеров (меня в том числе) и организовал фирму. Первыми нашими заказчиками (и «крышей») стал строительный отдел КГБ.
Каждый раз, приходя с бумагами в здание на Лубянке, я как-то невольно съеживался, открывая массивную дверь, хотя внутри это была обычная контора с погонами, причем довольно бестолковая.
С такими «друзьями» мы проработали несколько лет, а потом начальство увлеклось торговлей, а мы оказались в свободном плавании, то взлетая на волнах, то в них же захлебываясь. На строительстве высотки в районе Проспекта Мира фирма обанкротилась, мы сидели без зарплаты, хозяин приезжал на «Линкольне» и выворачивал перед нами карманы: «Видите, я тоже без копейки. Потерпите». Прождав два месяца, мы в качестве компенсации продали все, что смогли из материалов и оборудования, и разбежались.
Много было тогда разных чудес, но постепенно жизнь  более или менее утряслась,  и последнее время я работал начальником строительства нескольких монолитных высоток.
Елена ушла на пенсию, а в феврале 2008 года она потеряла сознание в маршрутном такси. Я был на объекте в Мытищах, днем ей позвонил и услышал в трубке: «Это скорая помощь…». Из путанных объяснений я понял, что Елену везут в Химкинскую больницу.
Елена лежала в конце коридора, у окна, вся в капельницах и без сознания. Приехала Галя, потом ее муж, который работал в институте Склифасовского. Решили, что сейчас Елену трогать нельзя, да и вечер уже, а утром мы организуем ее перевод в Склифасовского. Там и специалисты, и аппаратура.
На вид Елене стало лучше, кончились хрипы, и жуткая синева сошла с лица. Часов в девять сняли капельницы, все ушли. Я собрал дежурных сестер и мы Елену переодели, сменили постель, уложили поудобней, и она как бы тихо спала.
Я сидел у постели и думал, что вот она очнется, испугается, а я ей все объясню и успокою.
А часов в шесть утра Елена вдруг стала часто дышать. Я побежал по этажам, нашел дежурного врача. Потом появился еще один врач, что-то они Елене вкалывали. Я лез с вопросами, а они с отрешенными лицами меня не слышали. Наконец, врач с какой-то прямо злостью сказала: «Ну, что вы не видите, что она умирает».
Елена умерла, так и не придя в сознание.
У внучки Елены, тоже Лены, недавно родился второй сын. Это уже третье поколение семейства москвичей, которое основала девочка из Евпатории.
В 75 лет я ушел с работы на пенсию. Достроил дом в деревне. Судьба дала мне время, а современная техника возможность заниматься писательством. Постепенно это становится единственным, что я могу еще делать.