Болезнь Достоевского. Т. Е. Сегалов

Чтобы меня не обвинили в плагиате, обращаю внимание читателей, что автор этого исследования не я. Я только разместил его, пользуясь возможностью этого ресурса.
 

ПО ПОВОДУ “БОЛЕЗНИ ДОСТОЕВСКОГО”
Д. А. Аменицкий
Введение к статье “Болезнь Достоевского” Т. Е. Сегалова1
То чрезвычайное внимание, какое привлекает к себе за последнее 10-летие личность нашего гениального художника-психопатолога, служит в достаточной мере оправдывающим мотивом появления в печати перевода настоящей статьи “Болезнь Достоевского”, принадлежащей перу недавно умершего алантливого московского психиатра. Т. Е. С е г а л о в, со свойственным ему чутким и всесторонним подходом к каждому жизненному и литературному явлению, этой статьей, написанной им еще на заре своей психиатрической деятельности в 1906 г., в качестве диссертации, сумел пробудить должный интерес за границей к Достоевскому и его типам с точки зрения психиатрического анализа. Статья эта, печатаемая здесь за ограниченностью места далеко не в полном объеме, не потеряла своего значения и в настоящее время, не расходясь с современными психиатрическими взглядами. После того появилось немало других работ, освещавших с психиатрической стороны разные типы Достоевского. Были также статьи, посвященные вопросу о болезни самого Достоевского. Опубликовано много письменных материалов, которые еще более ярко и конкретно рисуют отдельные черты характера Достоевского, отразившиеся на всем его гениальном творчестве. Достаточно указать на письма его к жене, на дневники А. Г. Достоевской, на воспоминания его дочери, на переписку его с Тургеневым и др. По этим материалам Достоевский в самом незамаскированном виде представляется нам именно настоящим эпилептиком со всеми характерными специфическими особенностями как в общем психическом складе, так и в припадочных состояниях. Беспричинные перемены настроения, тяжелые дурные дни, чаще после припадков, когда он был в таком мрачном настроении, что А.Г.—любящая, привязанная и терпеливо все переносившая,— старалась, как она пишет в своем дневнике, в то время оставлять его одного. Крайняя раздражительность, придирчивость, обидчивость, подозрительность, выраженная особенно в такие дни, а в другое время наоборот — состояние чрезмерной экзальтированности, восторженности, мало соответствующие объективным данным. Особого рода эгоцентризм, аффективная окраска всего мышления, постоянная близость всех суждений к его интимному “Я”, к близко затрагивающим и волнующим его вопросам и тревогам, особенная прилипчивость к этим вопросам и к воспоминаниям, связанным с моментами личных переживаний, переоценка многих мелочей с аффективным на них ударением. Повторение одной и той же мысли в разных выражениях, особенная обстоятельность и подробность изложения. Элементы, с одной стороны, болезненного самолюбия и самонадеянности с резкими выпадами против несимпатичных ему лиц и с другой — наклонности к самобичеванию, самоумалению. Больгая ипохондричностиь и мнительность, прислушивание к разным физическим ощущениям, стремление без нужды посвящать лиц даже неблизких в характер и симптомы своей болезни и наряду с этим трогательная привязанность, заботливость и беспокойство за жену, детей, доходящая до какого-то наивного, любовно-страстного обожания. Боязнь ущерба, педантическая рассчетливость, стремление к чистоте, своеобразная узость и сосродоточенность на мелочах, а наряду с этим необычайная страстность, широкий размах, наклонность к большим тратам, стремление доходить, по его собственному выражению, до последней черты, до двух крайних полюсов — бездны ада и высот рая (увлечение рулеткой, с одной стороны, и захватывающий энтузиазм идеи всемирного единения в речи на Пушкинских торжествах — с другой).
В разрыве Достоевского с Тургеневым, помимо несомненного влияния социально-классового различия двух великих писателей, отмечаемого Бельчиковым в предисловии к изданной их переписке, сыграли несомненную роль особенности характера Достоевского, именно свойственная его эпилептическому характеру чрезмерная аффективность, напряженность и безудержность, не допускавшая возражений при защите им своих националистических взглядов против космополитизма Тургенева.
Сам Достоевский с обычйым для эпилептика педантизмом записывает в разных тетрадях дневника даты своих припадков, иногда с описанием своего состояния. Так в “Дневнике” 1881 г. записано: “Припадки в 1879—80 г.;. 10/Х78г., 28/IV—79 г., 13/IХ—79 г., 9/II80 г., 14/Ш—80 г., 7/IХ—80 г. Из довольно сильных, утром, без четверти девять часов, порванность мыслей, переселение в другие годы, мечтательность, задумчивость, виновность, вывихнул в спине косточку или повредил мускул. 6/Х—80 г. Утром в 7 часов в первом сне. Из средних, но болезненное состояние очень трудно переносилось и продолжалась почти неделю. Чем дальше, тем слабее становится организм к перенесению припадков и тем сильнее их действие. NB. С 6-го cентября очень скоро началась оттепель, продолжавшаяся долго, почти две недели. После слишком ранней зимы предпоследний припадок 6—7 сент. соответствовал тоже крупной перемене погоды после долгого и мягкого лета, на холод и дождь” (из примеч к письмам Д—го к жене),
Из этих дат можно заключить, что припадки за последние годы жизни Достоевского повторялись с перерывом 5—6 месяцев, в прежние годы, судя по записям его в других тетрадях, они были чаще, но особенно частыми все же никогда не были. В 1873—1874 гг. припадки повторялись 6—7 раз в год. Дочь Достоевского в своих воспоминаниях пишет, что, согласно семейному преданию, первый припадок эпилепсии сделался в юности при известии о насильственной смерти отца. Сам Достоевский начало припадков относит к периоду каторжной жизни. Факт тот, что припадки определенное развитие получили после 40 лет его жизни, с 1860 г.
Официальное медицинское свидетельство, выданное в 1863 г. на предмет разрешения выезда Достоевского за границу, удостоверяет существование у него эпилепсии.
Итак, по вопросу о характере болезни Достоевского вообще в настоящее время не может быть никакого разногласия. Наличие сохранившейся до конца жизни гениальной продукции Достоевского, в то время как у большинства эпилептиков интеллект легко разрушается (так как болезнь имеет прогредиентный характер, т.е. характер процесса с нарастающими стойкими изменениями психики), это наличие побуждало некоторых психиатров (Розенталь) держаться мнения, что Достоевский страдал не настоящей (генуинной), а так называемой аффективной эпилепсией, т. е. был близок к тому, что современные психиатры разумеют под названном эпилептоидной психопатии с припадками реактивного характера, вызываемыми всегда внешними моментами. Но это мнение не имеет под собой никакой почвы, в чем особенно убеждает  описание бывших у него типичных ночных (во сне) припадков в дневнике А. Г. Д-— ской. Сохранность же гениия Достоевского представляет особое, исключительное явление, объясняемое  главным образом поздним развитием припадков и сравнительой их редкостью.
Эпилепсия представляет собой наиболее прочно установленную с древних времен форму заболевания с наиболее многообразными психическими проявлениями. И все это многообразие эпилепсии было глубоко схвачено проникновенным гением Достоевского и отразилось в разных его типах (указанных в статье Т. Е. Сегалова), во многих отношениях совершенно не сходных и далеко отстоящих друг от друга как по моральному облику и по степени интеллектуального развития, так и по особенностям психических проявлений, очень разнородных, имеющих, однако, общий отпечаток тяжеловесности, особого рода дисгармоничности и некоторые общие психические черты, свойственные одному и тому же недугу. Из всех этих типов князь Мышкин является наиболее цельным и всесторонне разработанным типом, как по обрисовке эпилептического характера (правда, с чертами психического инфантилизма и недоразвития, связанного с ранним началом припадков—в этом существенное отличие от других типов), так и по детальному описанию ярко выраженных припадочных состояний — настолько верному и совпадающему с наблюдением специалистов, что действительный только эпилептик мог быть автором таких описаний. Из всех изображаемых Достоевским типов Мышкин, может быть, интимнее всего связан с личностью и душевным складом самого автора, и он не раз высказывает в романе те же взгляды и убеждения (иногда в бессвязной форме, находясь в патологическом состоянии, как то было на вечере Епанчиных перед припадком), какие проводит и сам автор в “Дневнике Писателя”, те, которые с точки зрения прогрессивной печати ставились обычно в минус Достоевскому (о национализме, о славянофильстве, о русских социалистах и др.) и которые с особенной тенденциозностью отразились в “Бесах”.
В лице Кириллова мы имеем, в сущности, не чистый тип эпилептика, а смешанный патологический тип (комбинация эпилепсии с шизоидными чертами). Он живет совершенно замкнуто, без контакта с внешней средой (особенность шизоида), в мире бессвязных, бредовых концепций с характером величия. Происхождение его бреда стоит в связи с переживаемыми им в психических эквивалентах эпилепсии минутами вечной гармонии. Отрицая существование бога, Кириллов себя называет богом, аттрибутом своего божества считает своеволие; чтобы доказать человекобожие, он считает долгом убить себя. Эту картину своеобразного заболевания бредом величия, развивающегося из сумеречного состояния эпилептика, можно назвать эпилептической паранойей наподобие алкогольной паронойи, где бред развивается из галлюцинаторно-бредовых переживаний в белогорячечном состоянии.  .
Наклонность везде видеть эпилепсию и всюду вносить эпилептические черты у Достоевского проявляется даже в создании таких типов, которые при психиатрическом анализе являются совсем не эпилептиками, хотя Достоевский, может быть, и думал об эпилепсии, когда изображал их. Таков, например, Ставрогин—этот тип шизофреника с кататоническими чертами, необычайно верно схваченный гениальной интуицией автора, хотя теоретически в то время не мог быть ему известен, так как в клинической психиатрии определился лишь в эпоху Крепелина (лет 30 тому назад). В этом особенно убеждает появившаяся в 1922 году (раньше не изданная) глава из “Бесов”, где Ставрогин приносит архиерею Тихону свою исповедь о совершонном им преступлении (изнасилование девочки) и где особенно резко выступают черты расщепленности, амбивалентности и негативизма2 на фоне душевной тупости, таков Раскольников - этот психопат с ясно выраженным навязчивым состоянием, приближающимся к паранойальному синдрому3 , и с эпилептоидными чертами, сказывающимися в импульсивно-жестоком характере преступления с последующим сумеречным состоянием сознания.
Эта сложность картины, это сочетание различных элементов в одном патологическом типе в отличие от определенных огрниченных схем, которыми руководится обычно клиника, представляется наиболее жизнениой, естественной и ярче всего выявляет силу гениальной продукции Достоевского, помимо своей сознательной воли уловившего в этих сочетаниях те проблемы, которыми в особенности интересуются современные психиатры, расширяя свои клинические рамки, а именно проблемы комбинированных и пограничных состояний (сближение эпилепсии с шизофренией, комбинациями паранойи и эпилепсии, навязчивые состояния при эпилепсии, возможная близость и комбинации эпилепсии с циркулярным психозом и др.).
В типах Достоевского может найти себе богатую иллюстраций широко охватившее современный психиатрический мир учение о психопатических конституциях (шизоидной, циклоидной и эпилептоидной), распространившееся с психопатологии на область нормальной психологии (характеры и строение тела по Кречмеру), о психогениях, о психозах, развивающихся реактивно в связи с той или другой жизненной ситуацией, что служит темою многих психиатрических работ после войны и революции.
Вот почему изучение Достоевского представляется и в настоящее время и далеко в будущем в высшей степени плодотворным в процессе выяснения многих психопатологических проблем, разрешаемых не только в психиатрической клинике, но и вне ее стен, на широком поле жизни, куда психиатрия невольно должна была выйти за последнее десятилетие, имея к тому давнюю тенденцию. Клинический материал изменчив, меняются и точки зрения на этот материал, происходят наряду с углублением и расширением знания целые перевороты в научном миросозерцании вообще и в психиатрии в частности. Художественные же создания Достоевского останутся вечно ценными, как наиболее естественно, правдиво и цельно отражающие жизнь во всех ее сложных и тонких патологических уклонах и аномалиях.



БОЛЕЗНЬ ДОСТОЕВСКОГО
Т.Е. Сегалов
I
Всякого, кто читал произведения Достоевского, поражает большое число психически больных среди типов, которые изображает нам художник в своих романах. Художественная критика, которая занималась оценкои произведений Достоевского, никогда не упускала из виду этой стороны его гения. Но объяснение этого предоставляла всегда специалистам медикам.
И действительно необходимо отметить, что многие русские психиатры посвятили свои усилия разрешению этой трудной задачи.
“Я решаюсь вполне уверенно утверждать, —говорит Муратов,— что  полное понимания типов Достоевского возможно только при помощи псиатрического освещения” .4
Проф. Чиж, автор книги “Достоевский как психопатолог”, пишет в заключении своей работы:
“Весьма трудно  объяснить каким путем приобрел Достоевский так много сведений по психопатологии; еще менее возможно категорически ответить на вопрос: сознавал ли ясно сам Достоевский, что он такой глубокий знаток явлений больной души”...5.
“Конечно, продолжает Чиж,—многое в болезненных состояниях души уяснила Достоевскому его собственная болезнь... Он сам рассказывал, что уже в детстве страдал галлюцинациями (Дневник писателя 1876; г “Мужик Марей”, № 2); также всем известно, что он страдал эпилепсией” 6.
Если мы обратимся к биографиям Достоевского, его автобиографическим воспоминаниям и воспоминаниям о нем третьих лиц, мы там найдем подтверждение обоих вьшеупомянутых положений: во-первых, что Достоевский страдал эпилепсией и далее, что он сам пережил многие из тех состояний, которые описал, мы заимствуем следующие строки из воспоминаний Николая Страхова: “Эго был один из самых искренних писателей, все, им писанное, было им переживаемо и чувствуемо, даже с великим порывом и увлечением. Достоевский -- субъективнейший из романистов, почти всегда создававший лица по образу и подобию своему. Для меня, близко его знавшего, субъективность его изображений была очень ясна... Часто я даже удивлялся и боялся за него, видя, что он описывает иные темные и болезненные свои настроения”.7 В воспоминаниях Страхова мы, наряду с некоторыми общими замечаниями о болезни Достоевского находим также описание эпилептического припадка. “Припадки болезни случались с ним приблизительно: раз в месяц... иногда... были чаще; бывало даже и по два припадка в неделю. За границею, т. е. при большем спокойствии, а также вследствие лучшего климата, случалось, что месяца четыре проходило без припадка. Предчувствие припадка всегда было, но могло и обмануть... Самому мне довелось раз быть свидетелем, как случился с Федором Михайловичем припадок обыкновенной силы. Это было вероятно в 1863 году… Поздно, часу в 11-м, он зашел ко мне, и мы очень оживленно разговорились. Не могу вспомнить предмета, но знаю, что это был очень важный и отвлеченный предмет. Федор Михайлович очень одушевился и зашагал по комнате, а я сидел за столом. Он говорил что-то высокое и радостное; когда я поддержал его мысль каким-то замечанием, он обратился ко мне с вдохновенным лицом, показывавшим, что одушевление его достигло высшей степени. Он остановился на минуту как бы ища слов для своей мысли, и уже открыл рот. Я смотрел на него с напряженным вниманием, чувствуя, что он скажет что-нибудь необыкновенное что услышу какое-то откровение. Вдруг из его открытого рта вышел странный, протяжный и бессмысленный звук, и он без чувств опустился на пол среди комнаты.
Припадок на этот раз не был сильным. Вследствие судорог все тело только вытягивалось да на углах губ появилась пена…
Много раз мне рассказывал Федор Mихайлович, что перед припадком у него бывают минуты восторженного состояния. “На несколько мгновений, говорил он, — я испытываю такое счастье, которое невозможно в обыкновенном состоянии и о котором не имеют понятия другие люди. Я чувствую полную гармонию в себе и во всем мире, и это чувство так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, пожалуй всю жизнь”...8 Иногда припадки имели следствием легкие ранения. Судороги причиняли ему часто боль в мускулах. По временам лицо его краснело, иной раз покрывалось пятнами. Но особенно угнетало больного, что память покидала его и что сам он в течение 2—3 дней чувствовал себя совершенно разбитым. Вместе с тем он в это время впадал в уныние и не мог совладать со своей тоской и раздражительностью. Тоска его выражалась в том, что он чувствовал ce6я преступником; ему казалось, что на нем тяготела неведомая вина, великое преступление. Мы приводим здесь слова из романа “Братья Карамазовы”, которые Достоевский вкладывает в уста прокурора в речи, которую последний произносит для обоснования обвинения Дмитрия Карамазова и в защиту эпилептика Смердякова: “Сильно страдающие от падучей болезни, по свидельству глубочайших психиатров, всегда наклонны к беспрерывному и, конечио, болезненному самообвинению. Они мучаются от своей “виновности” в чем-то и перед кем-то, мучаются угрызениями совести, часто даже безо всякого основания, преувеличивают и даже сами выдумывают на себя разные вины и преступления”.9
В воспоминаниях А.П.Милюкова мы находим следующее описание припадка:
“Говорили, будто проходя по улице, он умышленно не узнавал знакомых и даже, встречаясь с ними где-нибудь в доме, не отвечал на поклоны и иногда про человека давно ему известного спрашивал: кто это такой? Может быть подобные случаи и действительно были, но мне кажется, это происходило не от надменности или самомнения, а только вследствие несчастной болезни и большею частью вскоре после припадков. Кто был свидетелем жестокости этих часто повторявшихся припадков и видел, какие следы оставляли они на несколько дней, тот поймет, отчего он не узнавал иногда людей довольно близких Я помню вот какой случай. Когда я жил в Павловске, Федор Михайлович пришел ко мне как-то вечером. Мы пили чай. Только что дочь моя подала ему стакан, он вдруг вскочил, побледнел, зашатался, и я с трудом дотащил его до дивана, на который он упал в судорогах, с искаженным лицом. Его сильно било. Когда через четверть часа он очнулся, то ничего не помнил и только проговорил глухим голосом: “Что это было со мной”? Я старался успокоить его и просил остаться у меня ночевать, но он решительно отказался, говоря, что должен непременно воротиться в Петербург. Зачем воротиться — он не помнил, но знал только, что нужно. Я хотел послать за извозчиком, но он и это отклонил.— .“Лучше пройдем пешком до вокзала; это меня освежит”, говорил он. Мы вышли, когда уже было довольно темно. Квартира моя была у самого выезда на Колпинскуто дорогу, так что нам предстояло пройти через весь парк, в эти часгы почти базлюдный. Достоевский вдруг остановился и прошептал: “Со мной сейчас будет припадок”! Кругом не было ни души. Я посадил его на траву у самой дорожки. Он посиидел минут пять, но припадка, к счастью не былло. Мы пошли дальше, он снова остановился и, смотря на меня помутившимися глазами, cказал: “Припадок! Сейчас припадок!” – И это повторялось еще раза два, прежде чем мы дошли до вокзала. Оттуда послал я сторожа на дачу за его родственником, который тотчас-же приехал и проводил егo в Петербург. Когда, на другой день, я поехал навестить его, он был слаб, как будто после болезни и в первую минуту не узнал меня”.10
Не менее полны значения и интересны следующие строки, которые я заимствую из воспоминаний Всеволода11 Соловьева:
“Во время каторги,—сказал Достоевский,—со мной случился первый припадок падучей, и с тех пор она меня не покидает. Все, что было со мною до этого первого припадка, каждый малейший случай из моей жизни, каждое лицо, мною встреченное, все, что я читал, слышал, — я помню до мельчайших "подробностей. Все, что началось после первого припадка, я очень часто забываю, иногда забываю совсем людей, которых знал хорошо, забываю лица. 3абыл все, что написал после каторги; когда дописывал “Бесы”, то должен был перечитать все сначала, потому что перезабыл даже имена действующих лиц...”.12
Вот как Соловьев описывает состояние Достоевского после припадка:
“... Но он бывал иногда совершенно невозможен после припадка; его нервы оказывались до того потрясенными, что он делался совсем невменяемым в своей раздражительности и странностях.
Придет он, бывало, ко мне, войдет как черная туча, иногда даже забудет поздороваться; и изыскивает всякие предлоги, чтобы побраниться, чтобы обидеть; и во всем видит и себе обиду, желание дразнить и раздражать его”;…
Нужно было исподволь навести его на какую-нибудь из любимых его тем. Он мало-по-малу начинал говорить, оживлялся. Через час он уже бывал в самим милом настроении духа. Только страшно бледное лицо, сверкающие глаза и тяжелое дыхание указывали на болезненное его состояние”.13
Отображение всех этих состояний мы находим во многих местах его произведений. Приводим из романа “Униженные и оскорбленные” следующие строки: “Как часто, бывало, я ходил взад и вперед по комнате с бессознательным желанием, чтоб поскорей меня кто-нибудь обидел, или сказал слово, которое бы можно было принять за обиду, и поскорей сорвать на чем-нибудь сердце”.14
В “Воспоминаниях юности” Софьи Ковалевской мы находим следующие данные о болезни Достоевского:
“Мы с сестрой знали, что Федор Михайлович страдает падучей, но эта болезнь была окружена в наших глазах таким магическим ужасом, что мы никогда не решились бы и отдаленным намеком коснуться этого вопроса. К нашему удивлению он сам об этом заговорил и стал нам рассказывать, при каких обстоятельствах произошел с ним первый припадок... Он говорил, что болезнь эта началась у него, когда он был уже не на каторге, а на поселении. Он ужасно томился тогда одиночеством и целыми месяцами не видел живой души, с которой мог бы перекинуться разумным словом. Вдруг, совсем неожиданно, приехал к нему один его старый товарищ... Это было именно в ночь перед светлым  Христовым воскресеньем. Но на радостях свидания они и забыли, какая эта ночь, и просидели ее всю напролет дома, paзговаривая, не замечая ни времени, ни усталости и пьянея от от собственных слов.
Говорили они о том, что обоим всего дороже — о литературе, oб искусстве и философии, коснулись, наконец, религии.
Товарищ был атеист, Достоевский—верующий; оба горячо убежденные каждый в своем.
— Есть бог, есть, — закричал, наконец, Достонпский, вне себя от возбуждения. В эту самую минуту ударили в колокола соседней церкви к светлохристовой заутрене. Воздух весь загудел и заколыхался.—"И я почувствовал — рассказывал Федор Михайлович, — что небо сошло на землю и поглотило меня. Я реально постиг бога и проникнулся им. Да, есть бог, —закричал я, -— и больше ничего не помню.
—Вы все, здоровые люди, —продолжал он, —и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем коране, что видел рай и был в нем” Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан нет! Он не лжет. Он, действительно, был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него”.
Достоевский проговорил эти последние слова с свойственным ему страстным порывчатым шепотом,. Мы все сидели, как замагнитизированные, совсем под обаянием его слов. Вдруг, внезапно, нам всем пришла та же мысль: сейчас будет с ним припадок. Его рот нервно кривился, все лицо передергивало.
Достоевский вероятно прочел в наших глазах наше опасение. Он вдруг оборвал свою речь, провел рукой по лицу и зло улыбнулся: “Не бойтесь, —сказал он, — я всегда знаю наперед, когда это приходит”.
Нам стало неловко и совестно, что он угадал нашу мысль, и мы не знали что сказать. Федор Михайлович скоро ушел от нас после этого и потом рассказывал, что в эту ночь с ним действительно был жестокий припадок”.15
На основании вышеприведенных фактов и рассказов мы имеем право рассматривать болезнь, Достоевского как эпилепсию. Мы имеем дело с припадками в частности, с потерей сознания, гиперемией лица и общими конвульсиями. После припадка остается боль в мускулах и пробел в памяти о том, что произошло. Далее, мы видим вполне типическую психическую ауру: колокольный звон, дрожащие колебания воздуха, несказанное чувство восторга, ощущение близости бога.
Мы, далее, узнали, что Достоевский в течение 2—3 дней после припадка находился в типичном постэпилептическом угнетенном состоянии. Его мрачность и обостренная раздражительность в этом состоянии дают нам ясную картину необычайного действия этой болезни, которая придала столь чуждые черты характера Достоевского и так изменила последний. Следы болезни можно в особенности проследить в романе “Бесы”, время создания которого, без сомнения, совпало с ухудшением недуга Достоевского. Излишняя обстоятельность, типичная черта умственной деятельности эпилептиков, следы котороых находим во всех его произведениях, придает всему роману характер почти бессвязный. Кроме того это произведение полно злых нападок и обнаруживает соершенно нетерпимое отношение к созданным им героям, которое в такой степени противоречит христианским взглядам автора, что может быть объяснено только влиянием болезни. Этот страстный, раздраженный тон находится в полном противоречии с основным настроением тех произведений Достоевского, в которых его гений достигает недосягаемостью высоты в его глубокком понимании понимании человеческой души (“Записки из мертвого дома”) и спокойно объективном созерцании ( “Братья Карамазовы”).
Вышеприведенные воспоминания относятся к двум последним десятилетиям (1860-1880) жизни Достоевского, следовательно ко времени, когда его болезнь уже резко определилась и приняла типичное течение.
В далнейшем мы хотим осветить историю болезни Достоевского до ареста и ссылки -- в это время имол место первый типичный припадок.
Но наше изображение было бы неполно, ясли бы мы не упомянули о страсти Достоевского к рулетке. “Летом 1863 года,—рассказывает H. Страхов — Федор Михайлович взял с собою достаточно денег для поездки, но за границею попробовал поиграть в рулетку и проигрался. Он познакомился с рулеткой еще в первую поездку и тогда выиграл тысяч одиннадцать франков. Но эта первая удача уже больше не повторялась”16 “В половине июня 1867 года,-- читаем мы в том же источнике о третьей поездке Достоевского,—Достоевские выехали из Дрездена в Швейцарию, по дороге остановились в, Баден-Бадене и вынуждены были прожить здесь полтора месяца. Федор Михайлович увлекся рулеткой, сперва выиграл, потом проигрался и только благодаря деньгам, полученным от М.H.Каткова, мог выехать из Баден-Бадена. В Женеву они приехали с 30-ю франками; но душевное настроение Фёдора Михайловича сейчас же поправилось, когда он избавился, наконец, от душившего его два месяца кошмара—мечты выиграть на рулетке”.17 “. Приводим здесь место из письма, которое Достоевский адресовал А. H. Майкову и которое лучше всего выражает его душевное настроение в то время: “Припадки стали уж повторяться каждую неделю, а чувствовать и сознавать ясно это нервное и мозговое расстройство было невыносимо. Рассудок действительно расстраивался, — это истина... А расстройство нервов доводило иногда меня до бешеных минут...”. Начну вам описывать мои подлости и позоры.
Проезжая недалеко от Бадена, я вздумал туда завернуть. Соблазнительная мысль меня мучила: пожертвовать 10 луидоров и может быть выиграю Хоть 2000 франков лишних, а ведь это на 4 месяца житья, со всем, со всеми петербургскими. Гаже всего, что мне и прежде случалось иногда выигрывать. А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная. Везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил.
Бес тотчас же сыграл со мною штуку; я дня в три выиграл 4 000 франков с необыкновенною легкостью. Теперь изображу вам, как все это мне представлялось: с одной стороны этот легкий выигрыш,—из ста франков я в три дня сделал четыре тысячи. С другой стороны — долги, взыскания, тревога душевная, невозможность воротиться в Россию. Наконец третье и главное—сама игра. Знаете ли, как это втягивает! Нет, клянусь вам, тут не одна корысть, хотя мне прежде всего нужны были деньги для денег. Анна Григорьевна умоляла меня Удовольствоваться 4000 франков и тотчас уехать. Но ведь такая легкая и возможная возможность поправить все! А примеры-то? Кроме собственного выигрыша, ежедневно видишь, как другие берут по 20000, 30000 франков (проигравшихся,не видишь). :Чем они святые? Мне деньги нужнее их. Я рискнул дальше и проиграл. Стал свои последние проигрывать, раздражаясь до лихорадки—проиграл. Стал закладывать платье. Анна Григорьевна все свое заложила, последние вещицы. Наконец довольно, все было проиграно”.18
Мы воздерживаемся от анализа … у человека с характером Достоевского. Заметим лишь, что в некоторых из его призведений можно найти явственные следы впечатлений этого периода (“Игрок”, “Подросток”)
Об отношении Достоевского к женщинам у нас нет надежных сведений, а строить на этот счет простые предположения мы считаем себя не вправе. Столь часто наблюдаемого у эпилептиков неумеренного употребления спиртных напитков в нашем случае указать нельзя … “Упомянув о вине, замечу вообще,— пишет Страхов в своих воспоминаниях, — что Федор Михайлович был в этом отношении чрезвычайно умерен. Я не помню во все двадцать лет случая, когда бы в нём заметен был малейший след действия выпитого вина. Скорее он обнаруживал маленькое пристрастие к сластям; но ел вообще очень умеренно”20
Из различных других источников известно, что Достоевский поглощал большое количество очень крепкого чаю и кофе, в особенности во время работы и, далее, что он был страстным курильщиком.
Итак, такова картина болезни Достоевского, какой она нам представляется в последние 20 лет его жизни. Мы знаем, что его недуг развился  в ссылке, но мы не можем дать точной картины состояния его болезни во время пребывания его в Сибири, так как у нас не хватает для этого необходимых источников.'

II,III,IV
………………………………………………………………………...
Данное выше изображение состояний тоски, клиническая картина и ход болезни не оставляют сомнения в диагнозе: эпилепсия.
В нашу задачу не может входить описание всех больных типов, созданных Достоевским. Для этого потребовалась бы новая, гораздо большего объема, нежели настоящая, работа. Отчасти такая работа уже выполнена Чижом в его книге: “Достоевский как психопатолог”. Более общий интерес представляет описание тех типов, в которых Достоевский изображает собственную болезнь: именно эпилептиков. Мы знаем пять таких типов: во-первых, старик Mypiин в рассказе “.Хозяйка”. Рассказ этот был написан в 1847 году, в то время когда талант художника еще не развернулся вполне. Второй тип эпилептика — Нелли в романе “Униженные и оскорбленные”. Этот роман был написан в 1861 году, следовательно после того как Достоевский имел случай в ссылке на самом себе испытать “святую болезнь”. В этом романе дается вся история болезни пауиентки. Третий тип эпилептика в периоде возникновения болезни —князь Мышкин в романе “Идиот”, написанном в 1868 году. Кириллов, лицо из романа “Бесы (1871—1872 гг.) — четвертый тип эпилептика, изображенный Достоевским. В его внешности нет ничего необычайного, но тотчас поражает его речь... Он говорит отдельными словами или отрывочными предложениями, и заметно сразу, что мышление его затруднено. Идеи связываются у него в высшей степени причудливо. Мы ие станем здесь излагать содержание его мировоззрения, это слишком далеко завело бы нас. Мы только отметим, что его взгляды проникнуты религиозно-мистическим настроением и имеют корни в его иллюзиях и галлюцинациях. У Кириллова не бывает припадков, но часто наступают их психические эквиваленты. Свои переживания в эти моменты он изображает следующим образом: “Есть секунды, их всего за раз приходит пять или шесть и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это не земное; я не про то, что оно небесное, а про то, что человек в земном мире не может перенести. Надо перемениться физически или yмереть. Это чувство ясное и неоспоримое. Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: да, это правда. Бог, когда мир создавал, то в конце каждого дня создания го¬ворил: “да, это правда, это хорошо”. Это... это не умиление, а только так, ра¬дость. Вы не прощаете ничего, потому что прощать уже нечего. Вы не то что любите, о, —тут вь1)Шв любви! Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд —то дулпа не выдержит и должна исчезнуть, В эти пять секунд я проживаю жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стбят. Чтобы выдержать десять секунд, надо перемениться физически. Я думаю, человек должен перестать родить... К чему дети, к чему развитие, коли цель достигнута?
— Кириллов, это часто приходит?
— В три дня раз, в неделю раз.
— У вас нет падучей?
— Нет.
— Значит, будет. Берегитесь, Кириллов, я слышал, что именно так па¬дучая начинается. Мне один эпилептик подробно описывал это предваритель¬ное ощущение пред припадком, точь в точь как вы. Пять секунд и он назна¬чал и говорил, что более нельзя вынести. Вспомните Магометов кувшин, не успевший пролиться, пока он облетел на коне своем рай. Кувшин — это те же пять секунд; слишком напоминает вашу гармонию, а Магомет был эпилеп¬тик. Берегитесь, Кириллов, падучая!”
В романе “Братья Карамазовы” (1879—80 гг.) находим образ Смердякова. Это классический тип эпилептика. Мы можем проследить его развитие со дня его рождения до его смерти.
Все это различные вариации характера эпилептика, созданные Достоевским.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1  В связи с возросшим интересом  к творчеству Ф.М.Достоевского, редакция нашла желательным дать в журнале выдержки из вышедшей на немецком языке книги недавно скончавшегося московского психиатра М.Е.Сегалова в переводе Ф.Ге и предисловие Д.А. Аменицкого. Ред.
2  Амбивалентность—это своеобразная двойственность, одновременное сочетание двух противоположных мыслей, влечений, построений. Негативизм—упорное сопротивление всем внешним воздействиям. Эти черты типичны для шизофрении.
3   Паранойальный синдром—это сочетание симптомов, свойственных болезни паранойи и выражающихся по преимуществу в систематизированном бреде преследования и величия.
4 Муратов Вл. “Душевная слабость и ее значение в общественной жизни и художественном творчестве”, журн. “Русская мысль”, VII кн., 1901, стр. 14, строки 17-19.
5   Чиж Вл. Достоевский как психопатолог, стр. 118, строки 16-20.
6   Там же, стр. 120, строки 26-27, 32-35.
7  Биографии, письма и заметки из записной книжки Ф.М.Достоевского, СПБ, 1883. (Воспоминания Н.Страхов, стр. 226.)
8   Воспоминания Н. Страхова, стр. 213—214.
9   Полное собрание сочинений Ф.М.Достоевского в шести томах, СПБ, 1885, том 6, с. 474.
10  Милюков А., Литературные встречи и знакомства, СПБ 1890, изд. Суворина, с. 245-248.
11  Так в тексте. На самом деле воспоминания принадлежат Владимиру Соловьеву. (Ник Шумрок).
12   Соловьев Вс., Воспоминания о Ф. М. Достоевском, СПБ 1881, стр. 10.
13  Там же, с. 25.
14  Полное собр. Соч., том 2, “Униженные и оскорбленные”, ч. 151.
15  Ковалевская С.В. Ситературные сочинения, СПБ, 1893, с. 135-136.
16  Воспоминания H.Страхова, стр. 259.
17  Там же, с.296.
18  Там же, с. 173.
20  Воспоминания  Н. Страхова, с. 244.