Четверо. Механические Земли. Часть третья. Глава23

Кто-то стоял за порогом,
А другие решили войти –
Найти компромисс все не могут,
Стыдятся друг друга спасти.

      Как часто попутные ветра сопутствовали мореплавателям, откинувших берега Механических Земель? Кто помнил великий Маир настолько благодушным к своим гостям, скользящим по его выпрямившемуся хребту, что ничем другим, как вмешательством иных сил это нельзя было назвать? Как долго совпадения будут выдавать себя за череду естественных событий, не чуждых пытливым, расчетливым умам, чьих стенок не коснулась навязчивая покорность року судьбы? Сколько жизней создастся в гнездах семейных уз, а сколько исчезнет с лица земли под яростным пламенем, прежде чем долгожданная утопия заложит на континенте храм всепоглощающей скуки? Кому выпадет шанс однажды заглянуть за облака, вычеркнув из списка яркие представления о вскормленной мечте, а кому суждено сгинуть в джунглях общества, не ожидая удара в спину от разношерстного окружения? Кто способен предотвратить череду стычек и разногласий, начав с близких и друзей? Как сопоставляют удовольствие с желанием, чтобы не жалеть об излишке второго, набирая обороты в головокружительном спуске со склона растущих потребностей? Как утолить жажду в пустыне интеллекта, чтобы не чувствовать себя обезвоженным среди тысяч ссохшихся губ? Где остановиться на ночлег, будучи воспитанным податливым светом? Как не солгать себе, скрываясь от желанного взгляда? Как с благоговением купаться в ласках луны, двулично дожидаясь прихода солнца? Почему участие наряду с отрешенностью имеют в своем большинстве схожие результаты?
      Как долго континент намеревается требовать ответы на вопросы, в формулировке которых он не принимал участия? Зачем ему строгое распределение на «до» и «после»? Вопрос – значит, «до». Ответ – значит, «после». Ситуация сейчас, легенда потом, как и справедливо говорить наоборот. Баланс на чашах незримых весов. А если применить это утверждение к проблематике поиска ответов на вопросы? Отмахнуться от стимула, побуждаемого вопросом, отбросить возможные последствия провала, забыть о награде, сровнять с землей ступенчатость, скольжение по гладкому полу неумолимой фантазии… Искать ответы на все, всегда и везде. Следовать заданному курсу и не сворачивать на короткие пути. Уподобляться источникам разносортной информации, складировать в закромах разума бесчисленные знания и опыт, проявлять неподдельное детское любопытство. Бесконечно стремиться к возведению целостного, гармоничного существа, плывущего по течению так же легко, как форель, освобожденная от опасных лавирований по мелководью и встречи с хищниками – нежданными ситуациями. Строить утопию внутри себя, надеясь, что хотя бы здесь, у стенок голодной души, ей найдется место. Отмахиваться от скуки при отсутствии поддержки, убеждаясь раз за разом, что скука произрастает на почве ожидания, а не действия, какими бы ошибочными они не были.
      Это увлекает – искать ответы раньше, чем в них будут нуждаться вопросы. Остается избавиться от одной незначительной сопутствующей проблемы – разочарования, что кто-нибудь не единожды спросит о том, что кажется таким очевидным, раздражительным и одновременно потешным для собственной гордыни.
      Одним вольнодумцем больше, одним меньше… И, как правило, никто не разделит с ним идеализированные взгляды на континент, который проглотит несчастного мыслителя, прожует и выплюнет на потеху рутинным обстоятельствам, связанным с покупкой сыра или стиркой нижнего белья.
      Но если экзистенциалисту все же удастся избежать дилеммы о сыре и размере одежды, то непременно найдется кто-то на перепутье долгих скитаний, кто попросит в этом помочь.

      В Мерзлых Землях солнечное утро вступило в свои права, из-за чего мороз вцепился когтями в окна и нацарапал витиеватые кружева на гладкую поверхность стекла. Метель, разбушевавшаяся прошлым вечером, загнала жителей под крыши домов раньше привычного времени, но с первыми лучами солнца ослабила снежный натиск, и выпустила местных охотников и рыбаков на промысловые дела. Площадь Скатура обросла торговыми палатками, и вскоре поселение наполнилось заманчивыми призывами о процветающем в этих краях бартере, доверительными беседами и громкими слухами из самых удаленных уголков континента. Заснеженный край редко посещали торговцы с запада и юга, но сегодня день был без преувеличения особенным и многообещающим. Близился большой праздник – Сезонный Костер. Многолюдное торжество длилось больше недели, и его неотъемлемой частью являлся огромный костер на площади, где огонь поддерживался круглые сутки, независимо от капризов природы и достатка в поленьях. Это  шумное событие собирало в Скатуре чуть ли не всех обитателей заснеженного края, по традиции обязующихся провести хотя бы одну ночь у общего очага и есть только то, что было в нем приготовлено. Хоровые песни и музыка лились рекой, беседы заводились исключительно с незнакомцами, а вишенкой на этом промерзшем торте всегда оставался поиск партнера или партнерши ради интимных игр. Зачастую, без претензий на уединение, но среди людей подобных откровенностей не наблюдалось. Человеческая раса – даже среди обитателей холодного края – до последнего держалась за рамки приличия, что нельзя сказать о здешних драконах. Образование пар не мешало им заводить близкие знакомства на стороне. Множественные связи не порицались, подкрепляясь традицией беречь и порождать тепло.
      Надвигающаяся оказия подтолкнула предприимчивых людей и драконов извлечь выгоду из масштабов праздника. Кто-то менял копченую рыбу на пеньку, другие предлагали пергамент в обмен на бусы, а иные пытались заполучить наиболее ценный ресурс – тепло, в качестве которого выступали ковры из оленьих и волчьих шкур, многослойная одежда, толстые свечи и драгоценное масло для ламп, добытое под Брогом и на вулканическом архипелаге. Сталь, например, обменивали на кожу, а рыболовные сети на глиняные горшки или посуду. На переносной дощатой сцене с резной балюстрадой играл бродячий квартет, а у шатра гадалки – черного, с золотистыми вкраплениями, отдаленно напоминающими звезды, – столпились искатели своих судеб и скептики, ставящие под сомнения размеренную жизнь холодного края. Иные нашли себя в искусстве резьбы по льду, распродавая то фигурки драконов, то диковинные цветы и фрукты в холодных, прямоугольных глыбах. Кузнец делал заготовки для охотничьих ножей, а трактирщик задаром разливал дробь по кружкам, зная наперед, что его щедрость сполна окупится услугами бондаря и дровосека. Рукодельницы советовали приобрести игрушки из бисера и хвастали богато обвешанными ловцами снов из драконьих перьев. И, несмотря на лютый холод, пахло жареным сахаром, привозными травами, пряностями и вездесущим благоуханием вяленого мяса. Дети сновали под ногами и лапами взрослых, наводя суматоху своей безобидной, но, безусловно, шумной игрой в «догонялки», норовя между делом стащить что-нибудь сладкое с прилавка пекаря.
      Фрумели проснулась поздно. Не обнаружив подле себя Никеля, она, недолго терзаясь вопросом его исчезновения, обнаружила коротенькую записку, оставленную на столе под пустой чашкой от чая: «Я буду в кузне, у Пута». Что ж, железнокрылый не был силен по части емких посланий. С другой стороны, он не привык держать тревоги и подозрения при себе, а эти несколько слов как нельзя проще объясняли его уверенность в безопасности за свою спутницу. Странно, что по истечению нескольких недель он чересчур легко смирился с заточением, призванным «воспитать» буйного наследника вулканического архипелага. Интересно, что он там делал? Ел, спал и размышлял над своим поведением? Читал книги, его принуждали ходить на задних лапах или подсыпали что-то в напиток? Слабо верилось. У Фрумели еще не было повода поговорить об этом. Только какой в этом смысл? У Никеля дела пошли в гору. После выхода из темницы он попросил прощения у Эрунты, затем услышал от нее, что для него найдется место в кузне. Никель с энтузиазмом принял предложение о работе. Узнав, что в кузнице хозяйничали Пут и Перт – старые знакомые, матерый моряк и юнга, он спешно направился в обитель лязгающего металла. Никель внимательно выслушал Пута, его откровение, что скиталец морей не хотел подвергать себя опасности в совместном путешествии в заснеженный край. Пут простодушно прикрылся трусостью, трепетом за собственную жизнь, чтобы не превращаться в порыве словесного балагана в замаскированного врага. Пут солгал? Нет, он поступил мудро и вместе с тем хитро. Теперь Никель махал молотом, попивал вечерами вместе с бывшими моряками пенистую дробь и не терзался жалостью к самому себе. Он изменился. Но почему? Он что-то замышлял или ему надоело насыщаться последствиями своей вспыльчивости? Фрумели удивила ветреная мысль, что непокорный, своенравный наследник нравился ей больше, чем прирученный олененок, впервые примеривший рога взрослого самца.
      Потянувшись и расправив крылья, насколько позволял чердачный размах убежища Эрунты, Фрумели приложилась к кувшину и с жадностью, проливая талую воду на подбородок и серебристые шкуры, утолила утреннюю жажду. Стало немного легче. Драконица не прошла мимо зеркала правительницы и отметила для себя, что оттуда, из серебристого мира отражений, на нее смотрело заспанное чешуйчатое существо, вялое, еще не свыкшееся с резким контрастом уличной стужи и натопленных покоев чертога. В последнее время Фрумели страдала от чувства недосыпания, но вместе с тем тратила на сон больше, чем она позволяла себе в мастерской Никеля. Лапы не слушались, протез прибавил в весе, а хвост тащился по полу, словно его не удавалось поднять из-за драконьего возраста, исчисляющегося сотнями сезонов. Впрочем, вспышки недомогания крылись не в климатических условиях, а в навязчивости чувства бесполезности. Чем она занимала себя изо дня в день? Развлекалась общением с Эрунтой и прогулками до кузни? Что она умела? Плести корзины, высекать изо льда детальные статуи или лепить горшковидные жаровни? Вышивать крестиком, свежевать кроликов или делать из высушенных кишок рыболовные снасти? Нет, ничего из этого Фрумели не умела, а продолжать список того, чем занимались местные жители, только усугубляло положение коричневой бездельницы. Однажды Эрунта предлагала Фрумели устроиться в трактир на подпев к здешним музыкантам, но перспектива игры голосом испугала ее постоянным пребыванием на глазах у широких масс. Незнакомые лица, пристальные взгляды, чье-то прикосновение со спины в момент припева… И это только часть напряженных моментов, которые Фрумели проворачивала в голове раз за разом, где худшим вокалом оказывалось живое воображение.
      – Ты уже проснулась, дорогая?
      Фрумели не заметила, как Эрунта обозначила свое присутствие, преодолев винтовую лестницу. У правительницы был особый дар – передвигаться тихо и незаметно. Казалось, что половицы под ее лапами заговорщически скрипели после того, как пернатая властительница покидала комнату. Чаще всего она ловила на себе взбудораженный взгляд Фрумели, никак не свыкшейся с непредвиденными встречами.
      – Да… я встала.
      Дурацкое начало разговора. Будто правительница готовилась выслушать жалобы своей дочери после долгого периода разыгравшейся простуды, бросавшей подопечную то в жар, то в холод и нуждавшейся в постоянном присмотре. Эрунта приблизилась к столику и плеснула себе в чашку немного чая. Ее спину прикрывала пушистая меховая накидка с золотистой каймой и блестящими голубыми снежинками. На шее висело богато украшенное ожерелье из волчьих когтей и полупрозрачного опала, а шерсть на голове обзавелась, по меньшей мере, дюжиной вплетенных перьев, свисающих к длинным ушам и спадающих на затылок. Очевидно, что правительница со вкусом подготовилась к знаменательной дате.
       – Жаль, что он остыл, – отметила Эрунта, потягивая излюбленный напиток. – Это согревающее снадобье должно оставаться горячим. – Она обхватила чашку пальцами обеих лап и легонько стукнула по ней когтями. – Хочется отчитать Нестуса за очередной пробел в обязанностях, но это невозможно. Я приказала ему хорошенько выспаться – сегодня, в первую праздничную ночь, он нужен мне бодрым и свежим. Прибудут гости со всех уголков Мерзлых Земель, в том числе и со Смежных, Болотистых и Гористых территорий. Сколько будет шума, веселья и песен – не сомневаюсь, хватит на всех! – Она лукаво улыбнулась, приспустив веки. – Ну а ты, милая? Ты готова к празднику? Вид у тебя, конечно, ужасный. – Эрунта покачала головой. – Неужели тебя продолжают преследовать кошмары?
      Только не хватало еще думать, что перья на ее голове – трофеи с недельного списка партнеров по плотским утехам. И если накидка, скрывшая изгиб спины и кокетливо прижатые к бокам крылья, то необычайно сладкий запах ее духов опьянял, заставляя дышать реже, но глубже, впитывая легкими этот пленительный аромат. Можно предположить, что сами цветы желали однажды сорваться со своих стеблей, умчаться по ветру и в конце своего пути превратиться в чарующие масла для любвеобильной искусительницы. Но благоухание и настойчивое проявление образа Эрунты не вскружило голову Фрумели. Напротив, на контрасте с занятой и уверенной в себе правительницей она почувствовала себя глубоко несчастной, обездоленной.
      – Нет, я… – Фрумели опустилась на хвост и печально вздохнула. Ее ушные гребни поникли. – День ото дня я слоняюсь по комнате и не знаю, чем заняться. Все куда-то ходят, что-то делают, приносят пользу этому миру, а я проживаю свои дни впустую. Я не заслужила право ходить по этому чертогу и пользоваться твоим радушием. Я… не знаю, что еще добавить.
      Надбровья Эрунты подскочили от удивления. Тем не менее, она сделала еще один глоток, прежде чем опустить чашку на стол.
      – Разве это справедливо – слышать такие дерзкие слова накануне большого праздника? – В тоне властительницы проступала нарочитая обида. –  Я думала, ты способна оценить себя по достоинству, а не жаловаться на то, что ты их не видишь. – Она занесла лапу за длинное ухо, приглаживая вплетенные перья. – Наверно ты ждешь осуждения с моей стороны. Этакий своеобразный стимул к действию. – Эрунта беззвучно посмеялась. – Да, возможно так проще для тебя. А для меня проще приказать тебе убраться из моих покоев. – Она пожала плечами. – Но подобное решение наводит скуку. Обычная развязка, донельзя банальная. Ты хочешь лишить меня возможности продемонстрировать гостеприимство Мерзлых Земель? Что ж, попробуй. В  соседнем доме тебя также обогреют, накормят и предложат остаться.
      – Почему вы это делаете?
      Эрунта выдвинула из комода ящик и достала оттуда несколько разноцветных ленточек. Она взяла их за края и помахала ими так, чтобы они превратились в плоских змеек, извивающихся в воздухе, как в гнезде перед спячкой.
      – Это все из-за расплывчатого понятия личного пространства. Сегодня вы всего лишь знакомые, а завтра…
      – Я поняла, – запротестовала Фрумели, – не надо продолжать.
      – Ты не дослушала! – вслух засмеялась Эрунта, наматывая ленточки на палец. – Я пыталась до тебя донести тот факт, что если тебе захочется кого-нибудь потрогать, чтобы оценить состояние шерстяного покрова…
      Фрумели стиснула зубы от стыда и отвела взгляд в сторону. Правительница прыснула пуще прежнего, опустив свободную лапу на шкуры. Цветастые лоскутки ткани сделали несколько обратных оборотов и повисли на уровне ее груди.
      – Если тебе так хочется повлиять на мир, то начни с меня.
      – Что?
      – Помоги мне завязать одну из ленточек вот здесь. – Она указала на свое предплечье. – Боюсь, я сама не справлюсь. Я привыкла, что Нестус постоянно рядом. Сословия дают привилегии, которые чрезвычайно быстро входят в привычку. Ну а раз моего помощника здесь нет, тебе придется его подменить. Как тебе такое начало?
      Сонливость куда-то исчезла. Будто Фрумели окатили ледяной водой. Нерешительно сдвинувшись с места, она приняла яркое украшение, которое к тому же пришлось размотать с пальца. Сколько эмоциональных усилий пришлось вложить в это мелочное занятие под пронзительным взглядом Эрунты, что даже голодная смерть выступала не таким уж и абсурдным выходом из ситуации. От поднятой темы о личном пространстве, у Фрумели в горле застрял комок, когда она принялась делать узелок на лапе лазурной совратительницы, состроившей гримасу удовольствия от процесса.
      – Очень недурно, – похвалила Эрунта, когда коричневая закончила. – Я запомню, с каким волнением ты это делала. Нестусу есть чему у тебя поучиться.
      – А что делать с остальными?
      Эрунта поднялась со своего места.
      – Одну оставишь себе, а другую отдашь Никелю.
      – Я не понимаю…
      Правительница остановилась у лестницы и обернулась. Ее глаза прозорливо блеснули в свете мутного настенного фонаря.
      – Я потом расскажу, ближе к полуночи. Не опаздывайте с Никелем, хорошо?
      И она скрылась за грядой ступеней, оставив Фрумели биться в догадках о предназначении этих лоснящихся лоскутков.

***

      – Это обязательно? – спросил Никель. – Я не готов цеплять на себя всякие побрякушки, если они не приносят пользы.
      Фрумели не удивил ответ спутника. Она ожидала, что он воспротивится. Драконица сидела у входа в кузню и перебирала ленточки пальцами, словно отсчитывая длину, необходимую для украшения одежды. Они никак не желали собираться складками и не мялись, будто были сделаны из обрезков эластичной коровьей кожи, но на ощупь воспринимались совсем иначе. Что-то среднее между шелком и хлопком. В этих пестрых полосках таился какой-то обман, но почему-то невольно хотелось повязать их на ком-нибудь забавным бантиком и посмотреть со стороны.
      – Я тоже не понимаю, для чего они нужны, – неохотно согласилась Фрумели. – Быть может, ими помечают особо важных гостей?
      – Гостей? – усмехнулся Никель, обрушив молот на раскаленный пруток, который пронзительно взвизгнул. – Я думал, что мы полноправные жители Мерзлых Земель. Идиотская песенка спета не нами, но о нашей важности. Мы, черт возьми, лакированные пешки.
      Фрумели неуверенно улыбнулась. Выходит, Никель добился своего? Он сыграл с Эрунтой по ее правилам и не остался с носом. Или…
      – Ну… Мы прошли церемонию посвящения – выпили с Эрунтой чай. Здесь мне проще об этом говорить, когда ее нет рядом.   
      Никель подтвердил кивком. Он отложил молот на наковальню и сунул желтый, как спелая кукуруза, кусок железа в пузатый чан с водой. Металл ожесточенно зашипел, но с поднятым паром покорился кузнецу-дракону. Пут стоял позади него, увлеченно изучая вместе с Пертом смутно набросанный чертеж какого-то механизма. Горн за их спинами хищно изрыгал искры, которые ссыпались на каменный пол и тут же исчезали, побежденные холодом открытого помещения. Над ними висели клещи и захваты, будто ожидающие своего часа, чтобы свалиться на головы горе-ремесленников.
      – А если эти ленточки намекают на очередную церемонию? – рассуждал Никель, принимая один из лоскутков из лап Фрумели. – Мы что, так и будем подписываться на каждую паршивую просьбу, выдуманную этой пернатой зазнобой?
      Наконец-то, прежний Никель возвращался в реальность. Стоило ему предложить сделать нечто бессмысленное, как он тут же поднимал бунт. И бунтовал он не зря.
      С площади доносился шум оживления. Торговля была в самом разгаре.
      Пут поднял голову от чертежей, словно ему надоело оставаться в стороне от разговора. На его мясистом лице застыла широкая улыбка, а крошечные карие глаза спрятались под густыми бровями. 
      – Да, ребятки, сочувствую вам. – И добродушный великан с руками-мачтами прыснул, обхватив живот. Его затяжной хохот тотчас заразил Перта. – Это почище какой-нибудь карточной партии на раздевание! Честное слово, лучше бы я разделся!
      Фрумели и Никель с недоумением уставились на бывшего моряка. Что он такое нес?
      – Чертовы Мерзлые Земли! – сквозь слезы смеха поддакнул бывший юнга, красноносый Перт. – Один мертвый стереотип за другим! – Он задыхался. – Одним… переплетенным хвостом больше, одной… непорочностью меньше! И-и-и… чем дальше, тем интереснее!   
      – Ага, – гремел низким голосом Пут, утирая грязным рукавом рубахи узкий лоб. На нем была меховая безрукавка, а внушительные, как столбы, ноги скрывали широченные штаны и прожженные в нескольких местах ботинки на ремешках. – Но с другой стороны, это их дело, с кем, как и когда сношаться. А с точки зрения природы, – он поднял толстый, как трость, палец вверх, – это и вовсе нормально – преумножать списочек самок. Но вот наоборот… Думаю, лучше добиться ответа на этот вопрос от любвеобильной Эрунты. – И Пут, утратив кратковременную серьезность суждений, вновь зашелся в безудержном хохоте.
      Никель смотрел на распаляющихся шутников и не понимал, как связаны с этой темой разноцветные ленточки. Фрумели старалась избегать взгляда Никеля, сжимаясь, как пружинка, от смущения. Кажется, она догадывалась, на что намекали два безобидных весельчака. Безо всякой причины, ей вспомнился тот вечер, когда Никель загремел темницу, а она попала в объятия Эрунты. В мельчайших подробностях. Несчастная Фрумели пожалела, что она вообще сюда пришла.
      – Да, да! – пророкотал Пут, упершись одной рукой в стол, а пальцем свободной указав на нее, будто она виновата во всех бедах этого заснеженного мира. – Ты знаешь, что я имею ввиду! – Он прокашлялся. – Вы будете десертом на празднике. Выдержанным бочонком меда с пахучими травками. И многие к вам потянутся, а вы-то отказать не сможете – Эрунта будет за вами наблюдать. И упаси вас Матерь, если вы ей откажете. Правительница, конечно, многое скрывает, но не терпит прилюдные отказы. Нет, она придумает…
      – Что придумает? – возмутился Никель, скинув с наковальни молот. Тяжелый инструмент грохнулся на каменный пол, отколов от тесаного булыжника угловатый кусочек. – Что она придумает, а?! – Он был в не себя от ярости. Фрумели впервые видела, как из ноздрей спутника струился плотный дымок. – Изгонит? Выставит посмешищем? Посадит обратно в темницу?! Плевать я хотел на ее планы!
      – Никель, прошу! – взмолилась Фрумели, схватив его за лапу. – Она нас услышит! Разве ты не понимаешь – она знает все и обо всех!
      Но Никель бушевал, как вулкан, у подножия которого жил больше двадцати сезонов. Жил, страдая от нравоучений и насмешек отца, властелина Стагана, добирался до Мерзлых Земель, не зная о награде за свою голову, становился предметом развлечения и игрушкой Эрунты… Никель – монетка, которую держали в глубоком кармане на случай, если когда-нибудь будет нечем расплатиться за хлеб. Никель – ведерко со смолой, болтающееся на хвосте гужевой повозки,       Никель – пепельный дракон, чешую которого пытались окрасить то в черные, то в алые, а теперь еще и в лазурные тона. Никто не спрашивал, хотел ли он оставаться собой, но все удивлялись, почему он не становился ими – драконами подходящего случая.
      Никель вправе выбирать, какой будет его чешуя. Настал его выход.
      – Она узнает! – железнокрылый остановился у горна и вынул оттуда очередную металлическую заготовку. Он поднес ее к глазам – горячую, выпускающую желтые язычки пламени, раскаленную докрасна – и расползся в жуткой, обезумевшей улыбке. – Да, узнает! Я изменю правила. Сегодня кто-то умрет.
      Фрумели отшатнулась от ужаса. Никель? Что он говорил? Он же не собирался… О Матерь всемогущая, он сошел с ума! Драконица сорвалась с места и схватила спутника за плечо. Ее ушные гребни безжизненно повисли, скрывая скулы. На уголках ее глаз дрожали слезы.
      – Никель, Никель! Пожалуйста, не делай этого! Ты… Я боюсь тебя потерять! Ты… не понимаешь, что делаешь!
      Никель перевел взгляд на спутницу. Сколько холода и отстраненности читалось в этом взгляде. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он ей ответил:
      – В этот раз ты ошибаешься.
      – Но, но…
      И вдруг Никель улыбнулся Фрумели. Самой чистой и преданной улыбкой, в которой заключалась его вечная привязанность. 
      В которой разгоралась его искренняя любовь.
      – Нам бы только поспеть с чертежами к полуночи, – вполголоса сказал он. – Как считаешь, Пут? – добавил он, не сводя глаз с Фрумели. – Каковы шансы, что мы не опоздаем?
      Пут чесал исполинской рукой затылок с жиденькими волосами и переглянулся с Пертом. Он не ждал согласия от сподручного юнги, будучи уверенным, что юноша готов внести свою лепту в опасную, но привлекательную для него авантюру.
      – Ну, все зависит от тебя, дружище. Вернее, от удара молота. Ты же хорошо им владеешь?
      Никель гордо поднял голову.
      – Лучше всех драконов, которых ты когда-либо знал.
      Фрумели облегченно вздохнула, но не спешила загораться надеждой. На кону оставалась пролитая кровь, что несколько портило ее веру в счастливый конец.
      Или им далеко до конца?
      – И что вы собираетесь сделать? – спросила она, смахнув тыльной стороной лапы влажную дорожку, оставленную слезинкой. – Сделать оружие?
      Никель отрицательно покачал головой. Он поднял с пола ленточки и передал их Фрумели.
      – Я сказал, что изменю правила, – уверенно продолжал железнокрылый. – А для этого все средства хороши. – Он подставил ей предплечье. – Давай, Фрумели. Сделай то, ради чего ты пришла. Нам не помешает праздничное настроение.               
   
***

      – Вайзерон, мы не расстаемся, – сказала Физалис. – Ты знаешь, что мы с Лавером будем недалеко. – Уголок ее рта сардонически дрогнул. – Только не говори мне, что за нами не будут присматривать, дабы не потерять из виду. Континентальная демократия легко поддается дрессировке. Полагаю, что некоторым советникам придется заниматься грязной работой, вроде слежки и беспокойства за нашу безопасность. – Она, подняв острые уши, задумчиво поднесла коготок к нижней губе. – Хотя я не понимаю, для кого мы с Лавером можем представлять особую ценность? Мы не дети властелинов и блестящих золотых побрякушек на себе не носим. Стало быть, в перспективе у тебя на нас особые планы, не так ли?
      Подвесной светильник из трех плачущих свечей застыл под потолком во мраке сгущающейся за окном ночи. Вайзерон листал ежедневник на чахлом столике своей серой комнаты, сплошь усеянной книгами и старыми свитками. Неприметная книжонка в кожаном переплете обзавелась пятном и съежившимися от влаги краями, но, тем не менее, количество нетронутых страниц неуклонно близилось к нулю. Совсем скоро первому советнику Отца континента, властелину Мирдалу, потребуется новая жертва для карандашных пыток, но в ней станет меньше содержимого с участием Физалис. В конце концов, именно с ней он провел больше времени, чем с кем-либо из участников дипломатической миссии. Физалис оставалось только гадать, запечатлены ли на горчичных листах  его дневника тот сумбурный поступок в трактире «Две ноги», где она подарила ему поцелуй. Нет, очевидно, что Вайзерон записал ее вероломное нападение на Дэка, но однокрылую более всего волновало, как он подошел к описанию ее бездумного порыва. Быть может, он не доверил эту тайну дневнику. Быть может, Вайзерон скрыл свои мысли за многозначительным шифром неброского многоточия.
      Особенного многоточия, о котором знают только он и Физалис.
      – Эй, я здесь! – помахала однокрылая лапой перед лицом усатого. – Ты меня слушаешь? Привыкаешь к тому, что меня здесь нет?
      Вайзерон медленно поднял голову. Он выглядел несколько измученным и отстраненным от течения реальности. Впрочем, как и всегда в присутствии Физалис.
      – Я привыкаю к тому, что будет дальше.
      Физалис пожала плечами.
      – Разве это не одно и то же?
      – Не совсем, – сказал он и захлопнул словесную сокровищницу. – Если вы останетесь, то твои претензии отпадут сами собой. А забрать слова назад ты не сможешь – помешает гордость.
      Физалис удовлетворенно улыбнулась. Ей вспомнился Лавер. Она положила свою лапу поверх конечности усатого советника и легонько, не нарушая тишину, вздохнула, нарочно задержав воздух в груди, наделяя свою речь проникновенной чувствительностью.
      – Что бы о тебе не говорили, ты обаятельный. Это правда. С тобой приятно помолчать и подумать о следующем шаге. Твое бесстрастие делает безмолвие трогательным, памятным, ведь ты один из тех драконов, читающих мысли без драконьего дара. Но я прошу тебя, постарайся думать обо мне как можно реже, хорошо? Не забывай, что у тебя есть Лиссис. Она сделает тебя счастливым. – Вздох. – Я не хочу видеть тебя несчастным. Не хочу, чтобы ты страдал из-за моих глупостей.
      Вайзерон коротко моргнул. Этим малозначимым действием он дал ей обещание, которое тотчас нарушил. Усатый мыслитель аккуратно толкнул к ней тетрадь с записями и убрал свою лапу под стол.
      – Вот, возьми, – попросил он. – Открой его, когда вы прибудете в Равнинные Земли. Читай, не показывая Лаверу, или сожги сразу, как только покинешь стены Храма. Поступай с ней как тебе угодно.
      Физалис едва заметно прищурилась. Кожаный переплет источал необъяснимый холод, будто ее пальцы коснулись грани замерзшего стекла. Несколько недель кропотливого труда лежали перед ее глазами, манили, но одновременно отталкивали от себя. Повод для очередной глупости?
      – Ты уверен, что я должна его сжечь?
      Вайзерон достал с пыльной полки одну из невзрачных книжек и положил ее на стол. Она была как две капли воды похожа сборник его заметок, еще совсем недавно шелестящий под нажимом карандаша. 
      – Начинается другая линия жизни, – тихо сказал он. – Старое обязано либо мучить нас до конца дней, либо сгинуть в пламени. Каждый выбирает, что ему по силу сделать. Проще, когда у каждого из нас есть выбор. Так сделай его, Физалис.
      Однокрылая пристально посмотрела на свою лапу, накрывшую труды Вайзерона. Ей хотелось прочесть, а затем сжечь этот сборник. Физалис не хотела делать определенный выбор. Не сейчас, не ради усмирения своего любопытства, иначе попросила бы почитать раньше, перед отплытием в Механические Земли.
      – Почему ты не избавишься от этих записей, а отдаешь мне? – вопрошала она. – Почему в самый последний момент ты решаешься открыться, когда знаешь, что мне придется тебя отвергнуть?
      Вайзерон поднял взгляд. С момента прихода Физалис его выражение лица не менялось, сохраняя прочную маску холодной вдумчивости. Его ушные гребни чуть приподняты, а длинные усы выпрямились на концах.
      – Будет лучше, если ты скажешь это напрямую. Ты поступишь правильно.
      Физалис вымученно положила лапы на стол, и опустила на них голову. Щенячье бессилие.
      – Почему я снова должна делать выбор? – простонала она. – Почему я должна говорить это вслух? – Она жалобно глядела исподлобья. – Ты самый умный из всех, кого я знаю. Разве мне ли помогать тебе отделять истину от смутной надежды?
      – Только тебе, – коротко ответил Вайзерон.
      Физалис тяжко вздохнула. Кажется, она давно сделала этот выбор.
      – Я люблю Лавера, люблю его всем сердцем. – Она сбросила лапы на пол и встала из-за стола. – И это никто не изменит.
      Физалис схватила зубами подарок Вайзерона исчезла за дверью, оставив усатого в гордом одиночестве.

***

      – Дэк, может, ты пойдешь с нами?
      Дэк так и выпрямился в струнку от громкого вопроса Лавера. Вместе провели в молчании так долго, что разговорчивый лекарь почти поверил, что пернатый покинул его без предупреждения. А бордовый дракон, оказывается, все это время сидел рядом, смотрел на пристань  и вслушивался в оживление рыболовного порта. Конечно, сегодня речь шла не о рыбе, а о торговых судах, прибывших из Людских Земель. Груженые различными диковинными безделушками, пряностями и маслом, они толпились у причала как утята, сбившиеся в кучу по зову матери-утки. В небе резвились и кувыркались пятеро дракончиков. Они неуклюже барахтались среди воздушных потоков, ликуя от бесценной возможности своих крыльев, набирающих силу с каждым полетом.
      – Что? Ты это… серьезно? – переспросил Дэк, потирая кисти рук. – Я похож на того, кто любит быть третьим лишним? – Он рассмеялся. – Нет, ты, давай-ка, как-нибудь сам разбирайся с Физалис, а я еще не планирую сыграть в ящик.
      Лавер удивленно вскинул надбровья.
      – Разве вы не помирились?
      – Дело не в этом, мой пернатый друг, – махнул рукой долговязый весельчак. – Я, как бы это сказать… – Он театрально склонился к Лаверу, поднес ладонь ко рту и перешел на шепот: – Вам нужно побыть наедине. Ты что, думаешь, что я не вижу, как она сходит по тебе с ума? Порой, она так рьяно впивается в тебя взглядом, что даже мне чудится, будто я остался на публике без штанов. 
      Лавер решил не вставать на защиту Физалис, а поддержать приподнятое настроение Дэка. В самом деле, когда они теперь увидятся? Как долго их с Физалис не будет в Ветреных Землях? Он не знал. А раз такое дело, эта беседа претендовала на приятное воспоминание, когда он начнет скучать по своему лучшему другу.
      – Честно говоря, – поделился Лавер, – я и сам боюсь оставаться с ней наедине. Пожалуй, неуместно говорить о ней в таком ключе, но, боюсь, когда-нибудь она растерзает меня в клочья, мотивируя свои действия жаждой долгожданных объятий.
      Они в унисон посмеялись. Дэк утер лоб от дрожащих капелек пота.
      – М-да, не завидую тебе. Ну, в какой-то мере женское общество разжигает в нас скрытые – кхе-кхе! – таланты, но потом забирает у нас все. Притягательность характера, неприступную гордость, пресловутую честь… Даже деньги! – Он поскреб одним пальцем затылок. – Погоди, или стоит перечислять в обратном порядке? Что-то я запутался…
      Лавер солидарно похлопал Дэка здоровым крылом по спине.
      – Никогда раньше не видел, чтобы ты расплачивался в трактире за выпивку.
      – Обычное дело! – хохотал врачеватель. – Откуда взяться деньгам, если я их спускаю на саженцы остролистных, под сенью которых потом разгуливают броговские вертихвостки? Вот именно, ага! Что ты, пернатый, хохочешь? Я серьезно! Я тут душу тебе раскрываю, а ты потешаешься над моими успехами.
      – Вот только жаль, что они об этом не знают, – заключил Лавер. – Или знают, но ты этим не пользуешься. Или… ты пользуешься, пока они об этом не знают. Или не знают, пока ты этим не воспользуешься. Как видишь, от деревьев многое зависит.
      – Ох, и не говори! – Он сел на мощеную площадку, скрестив ноги. – Я иногда думаю, как бы все прошло, не окажись меня рядом в тот жуткий день. Воронка в каньоне, вырванные корни, сучья, обломки заброшенных домов… Ты распластался на картофельных грядках со сломанным крылом и не двигался. Я боялся, что моих знаний не хватит, чтобы поставить тебя на лапы.
      Лавер сел на хвост и дружелюбно приобнял Дэка. Он понимал его, как никто другой на этом свете. Человек, рискующий попасть в торнадо, мчался на помощь раненному дракону, позабыв свое имя. Все это происходило неподалеку от города, на территории Людских Земель. С учетом того, что каждая душа в Броге знала рыжего трудоголика, этот поступок мог быть расценен очевидцами, как проявление сочувствия драконьему роду. А отношения людей и драконов никогда не стояли на твердой почве. Слишком глубоко засела обида в сердцах людей, помнящих слова предков о поражении в великой войне, так и не канувшей, к сожалению, в забвение.
      Кто-то до сих пор верит, что о войнах следует помнить, чтобы они не повторялись.
      – Но твоих знаний хватило, – сказал Лавер. – Я обязан тебе жизнью. Вот только есть маленькая, едва приметная загвоздка…
      Голова Дэка с залысиной повернулась к Лаверу, как портовый кран на шестернях. В его живых глазах читалось замешательство.
      – Загвоздка? Ты о чем?
      Лавер с трудом удерживался от улыбки.
      – Я до сих пор чувствую ее вкус.
      – Вкус? Какой вкус? Скажи уже!
      – Кто-то поил меня отвратительным варевом, когда пытался перевязать лапу.
      Дэк с облегчением выдохнул. С него сошло, по меньшей мере, несколько потов.
      – А-а-а, вот ты о чем! Ну да, ну да… У меня ничего не было с собой для анестезии, так что, кхм, пришлось использовать то, что было под рукой. – Он вскинул голову и поднес к губам кулак, изображая горлышко бутылки. – Ну, ты не был против. Ах да, кого я мог спросить в тот момент? Надеюсь, сейчас ты не держишь на меня зла.
      Наконец Лавер дал выход задористой улыбке.
      – И что это было?
      – Ром с корицей, – признался Дэк. – Между прочим, сделанный вот этими ручонками! – Он потряс кистями перед носом Лавера. – Очень вкусный, чистый, шестнадцатисезонный ром с душистой, мелко-премелко нарубленной корицей!
      Лавера всегда забавляло, когда Дэк со страстью заговаривал о любви к алкогольным напиткам. Колорит эмоций, который выплескивался из него наружу, заставлял поверить, что, несмотря на склонность к дурной привычке, перед Лавером находился самый счастливый человек на всем континенте, а остальные довольствовались будничными радостями простых обывателей.
      Мимо них с галдежом промчались несколько чаек и целенаправленно двинулись в сторону одного из уходящих суденышек. У этих пернатых попрошаек была извечная проблема путать торговые корабли с рыболовными. Рыболовные, преодолевшие тысячи миль, зачастую были переоборудованы из торговых охотников за прибылью, и использовались в прибрежных и средних водах для промысловых выловов сельди, трески, семги и тунца. Зачастую рыболовные судна отличались от торговых выцветшими парусами и пустыми корзинами, растянувшимися в ряд у края палубы.
      – Быть может, повторим? – подзадоривая, вопрошал Лавер.
      – Что? – изобразил изумление несчастный лекарь. – Опять в воздушный водоворот?
      – Нет, я не об этом.
      – А-а-а, я понял! – Он в мгновение ока оказался на ногах. – Тогда следуй за мной! Есть тут одно уютное местечко…