Как Гордыня к Любаве в гости ходила

        * * * * * *

Как  к  нам  приходит  любовь,
мы  не  знаем,
но  как  она  от  нас  уходит,
известно  людям  давно.

Гордость,  во  множестве
её  проявлений,  вот  то,
что  заставляет  любовь
уйти, исчезнуть  из  души.

Но  любовь  никогда  не  умирает,
потому,  что  если  она  умрёт,
тогда  исчезнет  весь  Мир.

      _______________
         


Как  Гордыня  к  Любаве  в  гости
             ходила


Сказка  о  правде


    Часть – 1

С  тех  пор,  как  светлый  Люцифер,
Зачал  её,  в  себе  тоскуя,
Уже  тогда  он  свой  удел,
Бросал  на  Мир,  в  себе  ревнуя.
И  стало  у  него  дитя,
Безумной  Гордостью  по  воле,
Блистало  в  ней  сознанье – «Я»,
А  в  сердце  глушь  была  без  боли.
С  тех  пор,  как  ангел  светлый  пал,
И  омрачил  свой  лик  Гордыней,
Уже  тогда  жестокий  бал,
Он  предрекал  Любви  доныне.
И  с  тех  времён,  Любовь  и  Гордость,
Как  исключённая  возможность,
Как  жизнь  и  смерть,  как  свет  и  тень,
Как  ночь,  не  знающая  день.
Историй  горя  у  Любви,  не  счесть,
Как  звёзд  не  счесть  на  небосклоне
И  будет  должным  дань  и  честь,
В  скорбящем  к  ней  отдать  поклоне.
Но  не  помин  за  упокой,
Ушедших  в  прошлое  восторгов,
А  за  восторг  и  вечный  бой,
В  крови  людской,  её  аккордов.

        _____________               


Там  в  глубине  и  тайнах  сердца,
В  долинах  мыслей  и  страстей,
Есть  перекрестие  путей,
И  этой  сказки  створ  и  дверца.

Ни  грозной  стражи,  ни  замков,
Ни  прут  железных  и  оков,
На  тех  вратах  от  века  нет,
Но  всё  же  должен  быть  секрет,
Коль  есть  и  дверь,  и  тайный  вход.

Вся  тайна  там,  в  свободной  воле,
И  путник,  жаждущий  в  ней  доли,
Найдёт  владения  свои.

И  вот  откроется  ему,
Простор  и  всё  богатство  края,
Гордыни  царства,  где  она,
Себя  хозяйкою  считая,
Сама  правителем  была.

Увидит  он  в  заре  багряной,
Вершины  гор  тщеславных  дел,
И  пропасть  власти  в  славе  пьяной,
И  дна  кровавого  предел.

Услышит  ярости  порывы,
И  буйство  волн  пустых  сердец,
Увидит  реки  слёз,  в  разливе,
И  алчной  старости  конец.

Пройдёт  звериными  тропами,
Где  в  злобной  похоти  веками,
Гордыня,  ревности  стопами,
Себе  прокладывала  след.


И,  наконец,  увидит  в  выси,
Гранитных  скал  её  венец,
Где  пик  ледовый  от  сердец,
Гвоздём  железным  плоть  пронзает,
И  им  предвечно  распинает,
И  ненавидит,  по  сей  день.

Но  много  дальше,  чем  долина,
Синела  с  водами  река,
Топила  в  ней  себя  стремнина,
С  плато  гранитного  тогда.

Оно  престолом  её  силы,
Держало  замок  на  себе,
От  стен  которого,  как  жилы,
Тянулись  цепи  по  скале.

И  он  стоял  над  бездной  тёмной,
Как  обезумевший  Титан,
Как  страж  Гордыни  непокорной,
Как  буйной  воли  истукан.

Её  гнездо  приют  разврата,
Блистал  огнями  от  свечей,
Здесь  было  разной  пробы  злато,
И  было  множество  гостей.

В  тот  день  Гордыня  бал  давала;
Причиной  был  совет  отца,
И  до  поры  она  не  знала,
Кто  явит  празднику  себя.

Однако  в  ней  переживаний
Волна,  как  бриз  всегда  легка,
Она  не  знала  их  страданий,
И  тех  сомнений  никогда.               

Весь  вид  её  свободен,  дерзок,
Надменен  взгляд,  уверен  тон;
Движений  робость  и  поклон
Ей  чужды  были  от  рожденья,
Ведь  для  души  иной  уклад,
Отец  не  дал  благословенья.

На  ней  шелка,  парча  расшита,
Камней  цветных  сияет  свита,
Но  отличимо  от  всего,
Блистало  в  Гордости  лицо.

Как  мрамор  статуи  ожившей,
Не  знавший  трещин  и  теней,
Уж  с  незапамятных  ей  дней,
Светился  лик  её  прекрасный,
И  гордый  взор  её  очей.

Там  в  глубине,  как  в  бездне  черной,
Мерцал  холодно-жгучий  свет,
Там  хаос  воли  непокорной,
Ей  свой  на  всё  давал  ответ.

И  взгляд  её,  как  пасть  тигрицы,
Всё  разрывал,  что  не  по  ней,
Но  ласков  был  повадкой  львицы,
Когда  в  согласье  были  с  ней.

Она  сидела  в  тронном  месте,
На  возвышении  от  всех,
И  шут  в  ногах,  слащавой  лестью,
Гримасы  корчил,  для  потех.

На  тот  момент,  без  интереса,
Она  смотрела  на  гостей,
И  всё  ждала  вестей  от  беса,
И  ей  неведомых  страстей.
Парадный  зал  уже  был  полон,
Шумел  речами,  звоном  чаш;
Прислуга  с  трепетным  поклоном,
Всем  подавала  терпкий  браж

Всё  было  там  весьма  не  просто,
Тот  бал  похож  на  шабаш  был,
И  всем  собравшимся  порокам,
Он  был,  конечно,  сердцу  мил.

Здесь  были  все  чины  и  званья,
Весь  двор  и  всей  элиты  клан;
И  круг  падений  и  терзанья,
В  них  замыкался,  как  капкан.

Здесь Ярость, Злость, Жестокость, Ревность,
Здесь Алчность, Лесть, Корысть, Хула,
Здесь  Властолюбие,  и  Дерзость,
Все  раскрывались  до  конца.

Своим  отсутствием,  как  сущность,
В  значенье  судеб  у  людей,
Их  пламень  лживости  речей,
Взрывал  там  Ненависть  и  Буйство,
И  всё  безумие  страстей.

Ещё  с  прибытием  гостей,
Никто  не  знал  программы  встречи,
И  как  не  странно  в  этот  вечер,
Речь  шла  лишь  только  о  Любви.

В  одном  из  мест,  в  кругу  Тщеславья,
Где  Самолюбие  с  Хулой,
Делились  древностью  познанья,
передовая  опыт  свой;
Их  разговору  Лесть  внимала,               
И  с  интересом  наблюдала,
Как  разгорался  он  порой.

Однако  тема  их  беседы,
Её  не  трогала  пока,
Но  был  соблазн,  своей  победы
И  свой  расчёт  наверняка.

Она слащаво  улыбалась,
И  поклонившись  господам,
Скользнула  прочь,  от  них  скрываясь,
В  толпе  гостей  и  прочих  дам.

Уже  и  цель  была  и  жертва,
И  на  подходе  Ложь  нашлась,
Ведь  мастерство  своё  уж  с  детства,
Она  развила  в  эту  страсть.

И  с  нетерпеньем  предвкушая,
Хвалу  к  себе  от  госпожи,
В  подобострастии  играя,
Лесть  свой  донос  даёт  во  лжи.

Как  можно  ей  сдержаться  в  слове,
Перед  наставницей  своей,
Коль  государственных  условий,
И  иерархии  сословий,
В  речах  Тщеславия  при  ней,
Был  о  Любви  Закон  нарушен,
И  Лестью  слог  её  подслушен.

Гордыня  верность  Лести  знала,
Но  вместе  с  тем  подозревала.
Что  приближение  её,
Есть  знак  отца,  а  не  враньё.

И  вот  она  в  игру  включилась,
Ещё  в  неведении  пока,
Но  тот,  кто  знал,
Что  так  случилось,
Не  знал  случайность  никогда.

Она  привстала  с  жестом  властным,
И  знать  дала,  чтоб  подошли,
Тем,  кто  в  суждении  опасном,
Свой  вывод  делал  о  Любви.

Ещё  спокойно  с  назиданьем,
Гостей  к  единству  призвала.
И  обратила  их  вниманье,
На  все  Тщеславия  слова.

Быть  может  это  обращенье,
И  знак  внимания  для  всех,
Был  для  Тщеславия,  прощенье,
А  Лести,  стал  её  успех.

Как  бы  там  ни  было,  но  ссоры,
Не  вспыхнул  яростный  пожар,
И  о  Любви  суждений  скоро,
Слегка  остыл  горячий  жар.

Так  время  шло,  и  час  был  к  ночи,
А  бал  в  пороке  процветал,
И  речи  не  были  короче,
И  звон  бокалов  не  стихал.

Но  вдруг,  по  залу  бризом  лёгким,
Голубоватый  свет  прошёл,
И  всё  присутствие  заметным,
Волненьем  чувства  обошёл.
               
И  тут  в  проём  дверей  парадных,
Гремя  железом  синих  лат,
В  сопровождении  превратных,
И  к  ним  приставленных  солдат,
Ввели  троих.

Такая  сцена  не  вмещала,
Придворных  правил  тех  времён,
И  что  она  всем  предвещала,
Парад  не  знал  и  был  смущён.

Вошедших  вид  внушал  почтенье,
Хотя  в  плащах  дорожных  шли;
Как  будто  некое  знаменье,
Они  с  собою  принесли.

На  время,  всё  вокруг  застыло,
Все  ждали  знак  от  тронных  мест,
Но  тут  Гордыня  очень  мило,
Им  показала  царский  жест.

К  ней  подошли  они,  и  скинув,
Плащи,  что  лиц  скрывали  вид,
Воздали  должное  по  чину,
В  себе,  скрывая  горький  стыд.

Здесь  видно  стоит  объяснить,
Кто  эти  трое  и  как  стало,
Что  нужно  было  их  пленить,
До  встречи  в  тронном  месте  зала.

Из  всех  живущих  на  земле,
Или  ушедших  в  тень  былого,
Всегда  известно  было  слово,
И  сущность  этих  трёх  имён.

Из  них  главнейшей  была  Совесть;
Вторая,  как  её  сестра,
Там  Добродетелью  была,
И  третий  путник,  с  ними,  Кротость.

Союз  их  долог  был  в  дороге,
Ещё  с  эдемовых  садов,
Они  пути  свои  в  тревоге,
Вели  во  времени  веков.

Их  жгли,  пытали,  предавали,
Бросали  в  тюрьмы  и  полон,
С  кольём  на  дыбу  поднимали,
И  гнули,  в  зверстве,  на  поклон.

Их  предавали,  как  любимых,
Как  матерей  и  как  отцов,
Им  судеб  нет  непостижимых,
И  нет  в  любви  у  них  оков.

Дороги,  долгие  дороги,
Прошли  они  в  людских  сердцах,
И  тут  открылись  им  чертоги,
Где  правды  нет,  и  правит  страх.

Уж  было  к  вечеру  и  стыло,
Когда  вдруг  Совесть  упредила,
Что  здесь  сожгут  её  дотла,
Коль  дальше  двинется  она.

Её  тревогу  разделили
И  Кротость  и  её  сестра,
Но  на  совет  свой  опоздали,
И  их  заметили  с  моста.

И  в  тот  же  миг,  отряд  из  конных,
Отрезал  им  пути  назад,
И  всех  троих,  как  осуждённых,
Провёл  за  стен  высокий  ряд.

Однако  стража  присмотрелась,
И  видя  в  них  высокий  сан,
На  самоволье  не  посмела,
Вершить  расправу  и  обман.

Так  отдан  был  приказ  канвою,
Вести  их  в  зал,  где  власть  была
И  что  означено  судьбою,
Приказом  сделает  она.

И  вот  они  у  трона  встали,
Гордыня  взгляд  вонзила  в  них,
И  он  сверкнул,  в  булатной  стали,
Как  незаметно-быстрый  штрих.

«Кто  вы?» – спросила  она  тихо,
Хотя  догадка  в  ней  была.
«Коль  появились  здесь  так  лихо,
Так  отвечайте  мне  сполна.

Если  достойны  вы  в  пороке,
Мне  службу  будете  служить.
Если  пусты  и  мне  далёки,
Смогу  на  веки  вас  пленить.

Ну,  что  молчите?  Ждать  не  стану,
Да  Ложь,  слуга  поможет  мне,
И  все  слова  от  вас  к  обману,
Раскроет  быстро,  в  чистоте.

Но  всё  же  пауза  возникла,
И  здесь  Гордыня  поняла,
Что  всё  к  чему  он  привыкла,
На  этой  встрече  не  цена.

Она  смотрела  на  стоящих,
Пред  ней  покорно-кротких  дев,
И  в  лицах  светлых  и  изящных,
Вдруг  уловила  лёгкий  гнев.

Всё  это  было  необычно,
И  вместе  с  гордостью  в  себе,
В  ней,  как-то  очень  непривычно,
Мелькали  мысли  о  беде.

Но  воли  царственной  своей,
Она  конечно  не  теряла,
И  раздражённо  прокричала:
«Так  отвечайте,  же  скорей!»

Тогда,  как  в  благовесте  светлой,
Летящей  звоном  от  церквей,
Как  вестник  истины  Заветной,
Заговорила  Совесть  с  ней.

«Мы  Гласа  Высшего  послы,
Глаголы  Сущности  Причины;
Мы  проводящие  пути,
В  мир  душ  людских  с  Её  вершины.

Я  говорю  тебе,  что  видишь,
Сейчас  ты  тех,  чьи  имена,
Уже  давно,  от  века  слышишь,
Но  не  встречала  никогда.

Зовусь  я  в  этом  мире, - Совесть,
И  здесь  со  мной,  моя  сестра,
Кто  в  жизнь  сердец,  влагает  повесть,
Как  Добродетель, - вот  она.

Вторая  спутница  со  мною,
Тебе  совсем  уж  далека,
Ведь  власть  познавшая  собою,
Не  знала  Кротость  никогда.

Сюда  пришли  мы  не  по  воле,
Ни  как  послы,  не  по  своей;
Нас  непогожий  вечер  в  поле,
Застал  у  вотчины  твоей.

Затем  в  лесу,  когда  смеркалось,
И  буря  с  ночью  приближалась,
Мы  сбились  с  нашего  пути,
Уже  не  зная,  как  идти.

Скажу  ещё,  что  так  впервые,
Нам  не  сопутствует  земля,
Как  видно  власти  здесь  иные,
И  прибывать  нам  здесь  нельзя.

Как  видно  чуждая  нам  сила,
Твоих  родительских  начал,
Сегодня  нас  с  дороги  сбила,
И  привела  на  этот  бал.

Не  думаю,  что  встреча  наша,
Нам  обоюдно  так  нужна,
Не  будет  здесь  распита  чаша,
В  совете  нашем,  никогда.

К  сему  прими  наше  смиренье,
И  извиненье  за  приход,
Воздай  по  чину  уваженье,
И  дай  приказ  на  наш  уход».

Гордыня,  выслушав  ответ,
Не  стала  медлить  с  обращеньем,
Ей  слово  Совести, - совет,
Дало  идею  и  решенье.

Теперь  открыто было  всё,
И  кто  пред  ней  и  как  сложилось;
И  было  в  замысле  её,
Всё  то,  к  чему  она  стремилась.

Наказ  отца  понятен  стал,
И  этой  встречи  устроенье,
И  то,  что  к  ней  поставлен  бал,
И  смысл  его  и  назначенье.

«Да,  безусловно,  это  так», -
В  себе  подумала  закрыто,
«И  только  нужно  дать  им  знак,
Чтобы  поздней,  напасть  открыто».

И  здесь  Гордыню  осенило,
Любовь, - вот  где  раздел  и  связь.
Её  толкнуть  ей  надо  в  грязь,
И  расколоть  надежду  веры.

Ей  нужно  отомстить  Любви,
За  первородство  из  начала,
За  то,  что  людям  до  крови,
Она  судьбу  свою  вверяла.

Она  привстала  грациозно,
И  посмотрев  на  них  в  упор,
Сказала  вежливо,  в  укор:
«Я  думаю,  что  нет  причины,
Так  быстро  вам  оставить  нас;
Коль  случай  к  нам  привёл  всех  вас,
Давайте  ж  будем  благочинны.

Ведь  столь  высокие  святыни,
Ещё  здесь  не  были  доныне
И  может  ваш  визит  сюда,
Запишет  вечность  навсегда.

А  что  касается  неволи,
И  воли  рока  сил  родни,
Забыть  нам  это  в  нашей  воле,
Ведь  на  балу  мы  здесь  одни.

Не  соглашусь  и  с  тем,  что  с  вами,
Нельзя  совета  слог  держать,
Не  вы  ли  учите  веками,
Что  нужно  истину  искать.

Так  может  быть  беседа  наша,
Раскроет  тайну  и  покров,
Ведь  переполнена  уж  чаша,
В  Любви  страданий  от  веков.

Не  мне  же  Советь  поучать,
Как  нужно  долг  свой  исполнять,
Но  впрочем,  вы  свободны  в  воле,
И  вас  держать,  не  стану  боле».

Конечно  на  такой  ответ,
Что  прозвучал,  как  приглашенье,
Было  нельзя  давать  запрет,
Не  соглашаясь  на  общенье.
Здесь  Кротость,  Совести  сказала:
«Не  подобает  нам  уйти».
И  Добродетель  поддержала,
Напоминая,  кто  они.

Так  стало  их  согласье  словом,
И  Совесть  тут  произнесла:
«Пусть  замок  твой,  нам  станет  кровом,
От  этой  ночи,  до  утра.
Коль  речь  идёт  здесь  о  Любви,
То  долг  и  честь,  нас  обязуют,
Переговоры  провести».

Гордыня  сразу  с  намереньем,
Их  посадила  пред  собой,
И  без  креста,  но  со  знаменьем,
План  раскрывать  им  стала  свой.

«Правдива,  буду  я  пред  вами,
И  честны,  будут  все  кто  с  нами,
Разделит  этот  разговор;
В  нём  суть  проста  как  приговор,
В  нем  обвинение  за  дело
Любви,  которая  посмела
Наш  выбор,  ставить  нам  в  укор.

Мы  накануне  перед  вами,
Конкретно  это  обсуждали,
Быть  может  вы  в  защиту  к  ней,
Произнесёте  ряд  речей?

И  чтобы  вас  не  утомлять,
Вступленьем  долгим  на  беседу,
Я  на  себя  готова  взять,
Её  начало  и  победу».

«Ну,  что  ж», - ответила  ей  Совесть,
«Верши  свой  тяжкий  приговор,
Но  берегись,  чтоб  свой  позор,
Не  возложить  на  правды  повесть».

Гордыня  резко  встала  с  трона,
И  не  скрывая  зло  в  глазах,
Без  церемоний  и  поклона,
Свой  яд  рассыпала  в  словах.

«Да,  это  будет  приговор!
Любви,  которая,  как  вор
Крадёт  свободу  тех  желаний,
Где  разум  ищет полных  знаний;
Где  личность,  волей  нарекалась
И  где  Любовь  не  назначалась.

Потом,  когда  пошло  теченье,
Земных  времён  и  их  значенье,
Тогда  Любви  предназначенье,
Познали  люди  для  себя.

Вот  перед  нами  имя  Каин,
Но  был  ли  он  тогда  раскаян, 
Когда  у  брата  своего,
С  Любовью,  кровь  пролил  его?

Когда, - Любовь  ответ  свой  даст,
За  все  страдания  и  муки,
С  тех  пор,  как  Каин  свои  руки,
В  крови  от  Авеля  умыл?

А  ваш  Христос?  Не  Он  ли  был,
Любви  Верховный  Проповедник,
Не  Он  ли  всех  тогда  любил,
И  кровью  с  плотью  породнил?
 
Но может  быть, мне  кто-то, скажет,
Что  материнская  Любовь,
Жестокий  узел  сей  развяжет,
И  освятит  её  нам  вновь.

О,  как  бы  это  было  просто,
Рожать  героев  сыновей,
Не  для  себя,  а  для  людей;
Тогда  б  корысть,  Любовь  не  знала,
И  сущность  воли  не  меняла,
В  свободе  нашей  и  своей.

И  кто из  вас, здесь, может  вспомнить,
Хотя  один  пример  Любви,
Что  был  из  жизни  взят  поэтом,
Не  захлебнувшейся  в  крови?

Я  бы  и  дальше  продолжала,
Вскрывать  Любви  кинжал  и  жало,
Но  многословие  моё,
Лишь  притупит  конкретность  дела,
И  посему  скажу  вам  смело,
Мой  приговор, - вина  её!

Любовь  слаба  и  эфемерна,
Она  лишь  похоть  и  обман;
В  Любви  лишь  «Я»  своё  безмерно,
И  в  нём,  её  стремлений  план».

Затем,  мгновенье  тишины.

И  вдруг  весь  бал  взорвался  бурей,
Лавиной,  громом,  как  с  небес,
Как  будто  танец  чёрных  фурий,
Гостей  плясать  заставил  бес.

Оваций  шум,  рукоплесканье,
В  словах  восторженность  признанья,
Лились  потоком  после  речи,
И  зал  гудел,  как  рать  на  сечи.

Тщеславие,  забыв  все  распри,
И  несогласие  с  Хулой,
С  Властолюбивостью  и  Злостью,
Там  надрывали  голос  свой.
Орали  здравницу  Гордыне,
И  поклонялись,  как  святыне,
Особе  царской  и  родной.

Жестокость  с  Ревностью  сплелась,
В  объятьях  нежных  скаля  зубы,
И  Дерзость  с  Лестью  обнялась,
И  ей  ласкала  её  губы.

Мистерия  была  в  разгаре,
И  цель  достигнута  была;
Ведь  здесь  Любовь  на  крест  распяли,
Как  распинали  и  Христа.

Там  вакханалия  свой  верх,
Взяла  над  чином  и  позёрством,
Как  Диониса  пьяный  смех,
В  вине  с  пролившимся,  уродством.

Но  вот,  Гордыня  жест  даёт,
И  всё  опять  стихает  плавно.
Потом  осанисто  встаёт,
И  с  видом  царским  и  тщеславно,
Вновь  обращается,  к  троим.

«Что  вы,  пришедшие  сюда,
Из  мира  чуждых  убеждений,
И  ненавистных  мне  стремлений,
Ответить  сможете;  когда,
Я  приговор  свой  огласила,
И  в  нём  вину  Любви  нашла».

Опять  пошёл  по  залу  рокот,
И  нетерпения  порыв,
И  был  бы  взрыв,  эмоций  грохот,
Но  Совесть  сбила  весь  надрыв.

Она,  воздевши  руки  вверх,
Произнесла  одну,  там  фразу:
«Любви  лишь  Бог  Судья!» – И  всех,
Сковала  этим,  словом  сразу.

Как  будто  немощный  больной,
Пороков  бал  затих  и  замер;
И  ясный,  чистый  и  святой,
Дала  им  Совесть  свой  экзамен.

«Ну,  что  ж,  с  такого  пьедестала,
Где  ты  сидишь,  тебе  пристало,
Вещать  Любви  сей  приговор».
Сказала  Совесть  ей  в  укор,
И  обратилась  прямо  к  залу.

«Здесь  речь  моя  не  будет  долгой,
Но  станет  долгом  мой  ответ,
Пред  Тем,  Кто  Истину  с  Любовью,
Не  ставил  в  воле  под  запрет.
И  прежде  всех  моих  суждений,
В  ответ  к  тебе,  один  вопрос;
Откуда  род  твой  царский  рос,
И  много  ль  было  поколений,
У  предков  трона  твоего?               
Ведь,  как  известно  от  прозрений,
Святых  мужей, - с  их  утверждений,
Дитя  одно  ты  у  отца,
И  нет  в  роду  том  поколений.

Все  остальные  твои  слуги,
Иль  сокровенные  подруги,
Но  не  твоя  ещё  родня,
Сначала  времени  и  дня.

И  по  всему,  твой  статус  властный,
И  царский  вид,  и  лик  прекрасный,
Не  подтверждён  наследством  трона,
Ведь  у  отца,  ещё  корона.

Но  если  вглубь  времён  смотреть,
И  цель  поставить  к  объясненью,
Паденья  духа, - где  и  смерть,
Нашла  своё  здесь  обретенье,
То  вся  причина  измененья,
В  желаньях  твоего  отца.

Желанье  равенства  с  Творцом,
Абсурдно  было  изначально;
Не  нужно  быть  и  мудрецом,
Чтоб  знать,  как  это  всё  печально.

Желанье  быть  подобным  Богу,
Пустое, - мысли  лишь  пример;
И  в  ней  забылся  Люцифер,
Сложив  себе  о  том  тревогу.

Желанье  первенства, - преступно,
В  первопричине  для  Себя,
Творца  единство  неотступно,
Как  и  закон,  на  все  века.
               
Свяжу  дальнейший  ход  сужденья,
С  причиной  твоего  рожденья,
И  преступлением  отца,
Где  ты  венец  свой  обрела.

Здесь  получается,  что  ты,
Лишь  прилагательное  сути,
Как  цвет  падения  души,
И  как  «ничто»  от  мира  жути.

Твоё  присутствие  и  «Я»,
И  обозначенность  для  сердца,
Осуществимо  для  тебя,
Как  у  вампира,  к  жизни  средство.

Но,  как  бы  далека,  осуществленьем,
Ты  ни  была  к  реальности  души,
В  иллюзии  присутствий,  нет  сомненья,
И  жизнь  твоя,  есть смерть самой  Любви».

Тут  было,  вновь  поднялся  шум;
Однако  выдержка  Гордыни,  сдержала
Натиска  весь  бум,
И  Совесть  дальше  продолжала.

«Где  Тройственно-единый  Бог,
Страдает  в  душах  их  страданьем,
И  открывает  им  Себя,
В  Любви  Христа,  Его  признаньем;
Где  бремя  судеб  человек,
Осознаёт,  как  волю  Бога,
Тогда  легка  его  дорога,
И  за  Любовь  он  кровь  не  льёт.

В  Любви  корысти  не  бывает,
Любовь  лишь  может  отдавать,
И  когда  мать  дитя  рожает,
Корысть  она  не  может  знать.

Её  страдания  и  муки,
Уже  и  в  родах  начались,
За  всех  сынов,  которых  руки,
Потом  в  сражениях  сплелись.

И  нет  прекраснее  восторга,
Когда  сливаются  тела,
Слагая  смысл  Любви  и  долга,
В  продленье  рода  на  века.

Тогда  гармония  желаний,
Не  похоть  вожделенных  грёз,
Тогда  в  Любви  переживаний,
Душа  ликует  и  от  слёз.

Свобода  не  порок  Любви,
Любовь  свободу  не  пленяет,
Любовь  вместилище  её,
Любовь,  как  Бог  её  рождает!»

Остановившись  на  мгновенье,
Чтоб  не  испытывать  терпенье,
Самой  Гордыни  и  гостей,
И  в  заключение  речей,
Она  сказала  очень  кратко:

«Мои  слова  не  приговор,
Я  не  судья,  но  обличитель;
Судима  ты  и  весь  твой  двор,
Уже  давно,  и  Сам  Вершитель,
Воздал  вердикт  и  вскрыл  позор».
            
Здесь  отошла  она  спокойно,
Не  обозначив  свой  поклон,
Считая  видно  не  достойным,
Воздать,  что  требовал  закон.

Казалось,  что  момент  развязки,
Уже  настал,  и  в  этой  связке,
Где  Гордость  с  Совестью  сошлась,
Теперь  она  применит  власть.

Однако  Гордость  не  спешила,
Ни  дать  ответ,  ни  дать  приказ,
И  может  быть,  всех  удивила,
Своим  спокойствием  сейчас.

Когда  последние  слова,
В  устах  от  Совести  звучали,
Шептал  Гордыне  сатана,
Свой  план  убийства  и  печали.

Он  ей  внушал  победу  в  споре,
Когда  Любовь  людская  в  горе,
Не  в  гордости  конец  найдёт,
А  в  нём  себя  там  обретёт.

И  дал  совет  на  предложенье,
Назначить  с  Совестью  пари,
В  котором  будет  без  сомненья,
Вина  поставлена, -  Любви.

И  вот,  не  думая  коварства,
Скрывая  ярости  надрыв,
Вполне  учтиво,  без  злорадства,
Гордыня  свой  даёт  призыв.

«Конечно  всё,  что  ты  сказала,
Достойно  плахи  и  меча,
Но, я  не  буду  горяча,
И  поступлю  иначе  с  вами,
Поскольку  знаю,  что  над  нами,
Есть  Тот,  чей  глас  в  тебе  звучит,
И  Он,  мне  вольность  не  простит.

Наверно  нам,  не  стоит  спор  наш,
Сужать  меж  нами  в  диалог,
И  потому  я  предлагаю,
Чтоб  случай  нам  во  всём  помог.

Я  предлагаю  вам  пари;
Сесть  на  коней  и  до  зори,
Найти  обитель  и  приют,
Где  может  быть,  нас  и  не  ждут,
Но  где  Любовь  живёт  в  согласии,
Меня,  не  ведая  в  напасти.

И  если  я  прикосновеньем,
Своим  ей  боль  не  причиню,
Если  она  своим  терпеньем,
Не  даст  сломать  свою  судьбу,
То  не  во  мне  её  все  беды,
И  я  возьму  венец  победы,
И  спор  наш,  этим  разрешу.

Так,  что? – Согласны,  вы  принять,
Решенье  нашего  вопроса,
Где  жизнью  можно  доказать,
Любви  невинность,  без  допроса?»

Неведомо,  каким  советом,
К  согласию  пришли  послы,
Но  утвердительным  ответом,
Они  восприняли  пари.               
И  Кротость,  подойдя  к  Гордыне,
С  покорством  и  смиреньем  в  ней,
Сказала  кратко  и  спокойно:
«Вели  готовить  лошадей».

      ________________
         
               
         Часть – 2
        ***********

Реальность  мифа  и  легенды,
Седых  сказаний  из  веков,
В  сердцах  людей,  свою  аренду,
Всегда  имеет  без  долгов.

За  эту  правду  долга  нету,
Она  портретна,  как  судьба,
И  золотит  её  монету,
Сознанье  наше,  как  дитя.

         ___________


Вот  вихри  пыли  поднимая,
Летит  из  замка  конный  строй;
Ему,  как  будто  помогая
Ночь  блещет,  в  ярости  грозой.

В  ту  даль,  где  бурно  пенясь  в  водах.
Под  лесом  озеро  шумит,
Где  волн  поэзия,  как  в  одах,
Слагает  песнь  и  рвёт  гранит;
Туда,  в  галопе  ошалелом,
Толь  волей  рока,  толь  своей,
В  своём  безумстве  оголтелом,
Гордыня  гонит  лошадей.

Однако  ход  повествованья,
Опережая  бег  коней,
Приводит  к  озеру  на  берег,
Где  жили  двое  рыбарей.

Уже  стары  их  были  руки,
И  седь  покрыла  смоль  кудрей,
То  были  два  отца  в  разлуке,
Отдав  Любви  своих  детей.

Они  сидели  у  костра
И  видя  озера  волненье,
Сложили  сети  до  утра,
Чтоб  переждать  его  смятенье.

И  здесь  друг  другу  вспоминали,
Как  трудно  было  им  порой;
О  том,  как  дети  возрастали.
Как  дружба  стала  им  роднёй.

Как  назван,  был  их  сын  Агапа,
Любовью  матери  своей,
И  как  один  из  них  когда-то,
Любавой,  дочь  назвал  при  ней.

Так  шла  их  мирная  беседа,
Но  вот  с  подлесья,  как  надрыв,
Как  будто  ветра  злой  порыв,
Раздался  шумный  хрип  коней,
И  крики  скрытых  в  нём  людей.

Затем  всё  ясно  стало  сразу,
И  различимо  было  глазу,
Как  тени  ближних  верховых,
Свой  бег  направили  на  них.

Двум  рыбакам  в  такую  пору,
Не  приходилось  ждать  гостей;
Да  ночь  ещё  катила  в  гору,
И  черноту,  и  мрак  страстей.

Они  не  знали,  что  им  делать,
И  оставаясь  у  костра,
Решили  так, - что  им  отведать,
Придётся  то,  что  даст  судьба.

И  тотчас,  был  приют  наполнен,
Людьми,  конями,  звоном  лат,
И  тут  же,  спешно  был  исполнен,
Приветствий  к  ним  скупой  обряд.

Людей  таких,  как  рыбаки,
Гордыня  не  брала  в  почёт,
Но  в  чём-то,  эти  старики,
Её  затронули  расчет.

И  подойдя  к  костру,  сказала:
«Не  вас  я  здесь  сейчас  искала,
Так,  что  не  бойтесь, и  ни  кто,
Не  причинит  вам  боль  и  зло».

О,  если  б  знали  рыбаки,
Что  может  сделать  эта  дама,
И  какова  их  будет  драма,
Уже  под  утро  у  реки.

Наверно  каждый  бы  себе,
Скорее  сердце  вырвал  с  кровью,
Чем  покорился  бы  судьбе,
Своим  согласием  и  болью.

«По  жизни  вы  стары  годами»,
-К  ним  продолжала  она  слог;
«И  я  надеюсь,  что  мне  с  вами,
Договориться  будет  впрок.

Коль  дело  знаете  своё,
То  и  округа  вам  известна,
А  мы  не  знаем  здесь  её,
И  будет  очень  интересно,
Узнать  Любви  гнездо  и  место.

Возможно,  ли  узнать  пути,
Чтобы  по  ним  её  найти?
И  отыскав  Любви  приют,
Увидеть  радость  и  уют.

Зачем? – Останется  при  нас,
Но  награжу  по-царски  вас,
И  ваша  жизнь  под  старость  лет,
Не  будет  знать  нужды  запрет».

Она  смотрела  им  в  упор,
И  было  видно  нетерпенье,
С  каким  открытый  разговор,
Ждала  от  них,  уже  в  сомненье.

«Да,  тут  в  округе  есть  Любава»,
Стал  отвечать  один  старик.
«Здесь  в  заозерье,  где  дубрава,
Есть  там,  в  расщелине  родник.

Если  его  воды  держаться,
Тропой,  что  рядом  с  ней  идёт,
Тогда  не  нужно  сомневаться,
Что  в  дом  к  Любви  она  ведёт.

Агапий,  там  живёт  с  Любавой,
Охотник  он, - мне  сын  родной,
Им  лес,  уж  с  детства  был  забавой,
И  он  остался  там  с  женой.

Я  много  лет  прожил  на  свете,
Но  не  встречал  такой  Любви,
И  в  доме  том,  где  наши  дети,
Найдёте  все  её  дары.

Вас  примут  там  и  непогоду,
Вы  переждёте  до  утра;
Если  ответ  мой  вам  в  угоду,
То  всё  увидите  сполна».

И  тут  второй  старик  добавил,
Как  будто  первого  поправил,
Он  видел  в  свете  от  костра,
Что  дама  эта  не  проста.

«Да,  там  Любава, - дочь  моя,
Конечно,  будет  очень  рада,
И  это,  верно,  знаю  я,
Что  ваш  визит  ей,  как  награда.

Не  нужно  лучших  ей  вестей,
Чтобы  принять  таких  гостей,
И  для  Агапия  отрада,
Женой,  похвастаться  своей».

«Прекрасно!» – Крикнула  Гордыня.
«Вот  вам  обещанный  мой  дар».
И  бросив  им  кольцо  рубина,
Вздыбила  лошадь,  как  пожар.

Затем  рывок,  и  вот  вся  свита,
В  ночную  мглу  умчалась  вновь;
Открыт  ей  путь  и  дверь  открыта,
В  ту  даль  и  жизнь,  где  есть  Любовь.

Ей  в  след  смотрели  старики,
В надежде  к счастью,  но  с сомненьем,
И  красный  камень  от  руки,
Растаял  кровью,  как  знаменьем.

Им  нет  теперь  пути  возврата,
И  доверительность  отцов,
Разменом  станет,  а  расплата,
Уж  не  минует  стариков.

Здесь  всё  решалось  без  насилий,
В  свободной  воле  был  ответ;
И  видя  всё, - своих  усилий,
Им  Совесть  не  дала,  в  совет.

Лишь  Добродетель  написала,
Им  на  песке  свои  слова,
Но  их  водой  волна  смывала,
Чтоб  сердце  им,  не  жгла  слеза.

И  вот,  всё  дальше  путь  Гордыни,
Идёт  в  охоте  на  Любовь,
Ни  ночь,  ни  буря,  ни  стремнины,
Не  охлаждают  её  кровь.

И  всё  быстрее  скачат  кони,
И  всё  сильнее  рёв  грозы,
Но  в  эту  ночь,  сегодня,  ныне,
Ей  нужно  выиграть,  то  пари.

И,  наконец,  они  в  дубраве,
Вот  и  родник  блеснул,  как  сталь,
Гордыня  рвётся  к  встрече,  к  славе,
Ведь  ей  не  ведома  печаль.

Вот  чуть  внизу  уже  подворье,
Окошка  в  нём  желтеет  свет;
Вокруг  леса,  поля, приволье,
И  дом  стоит,  не  зная  бед.

Но  почему  ещё  не  спится,
Его  хозяевам  в  ночи,
Зачем  в  избе  ещё  струится,
Неяркий  свет  ночной  свечи?

Как  видно  так  сложилось  дело,
Что  надо  им  к  утру  успеть,
Связать,  сплести,  согнуть  умело,
Чтоб  зверь  в  капкан  попал  и  сеть.

Всё  было  тихо  и  уютно,
Как  вдруг  от  озера  попутно,
По  ветру  шум  донёсся  в  дом,
Агапий  встал  перед  окном,
И  тут  в  отсвете  от  грозы,
Увидел,  всадников  в  дали.
               
«В  такую  бурю  и  погоду,
Кто  может  гостем  быть  у  нас?
Теперь  и  ночи  поздний  час».
Сказал  Любаве  он  и  вышел,
Желая  всё  узнать  зараз.

Тревогу  мужа  разделяя,
Любава  вышла  в  след  ему,
И  будто  что-то  ожидая,
Понять  пыталась  ночи  мглу.

Всё  стало  странно  и  пугало,
Но  не  пришлось  им  долго  ждать;
Клинок  грозы  сверкнул,  как  жало,
И  всё  в  округе  дал  понять.

Ещё  минута  и  к  воротам,
Подъехал  всадников  отряд.
И  чей-то  голос  крикнул: «Кто  там?
Агапий,  ты  ли?  Иль  не  рад?»

Немного  было  суеты,
И  объяснений  в  этой  встрече,
Но  обращалась  с  ним  на  «Вы»,
Гордыня  в  просьбе  своей  речи.

Она  просила  ей  помочь,
И  дать  приют  на  эту  ночь;
Коль  вышло  так,  что  в  их  дела,
Вмешалась  буря  и  ветра.

И,  безусловно,  подчиняясь,
Лишь  добродетели  в  душе,
Агапий  в  меру  извиняясь,
Гордыню  в  дом  завёт  к  себе.

И  вот,  гостями  полон  он,
Любава  трапезу  накрыла,
И  в  лучшем  месте  за  столом,
Гордыне  кресло  предложила.

А  та,  смотрела  на  неё,
И  взор,  пытливый  не  скрывая,
Любезно  речь  вела  про  то,
Как  в  жизни  много  уже  зная,
Ещё  не  ведала  её,
-Любви,  которая  смиряет,
И  бесконечно  доверяет,
Тому,  кто  верует  в  неё.

Но  мыслей  чёткость  и  речей,
Сбивал  Гордыню  свет  очей,
Что  проливался  нежным  взглядом,
Любви,  сидящей  с  нею  рядом.

И  изумлялась  красотой,
Девицы  юной  и  простой,
Ведь  дочь  седого  рыбака,
Манер  не  знала  никогда.

Откуда  в  ней,  такая  стать,
Гордыня  не  могла  понять.
Она  ценила  в  красоте,
Лишь  образ  внешний,  как  в  себе,
И  не  могла  понять  её,
Как  пламень  сердца  и  добро.

Вначале  разговор  застолья,
Вела  Годыня  свысока,
Она  желала  быть  достойна,
И  тема  ей  была  легка.

Но  дальше  личных  откровений,
Она  решила  не  давать,
Так,  чтобы  не  было  сомнений,
В  победе  той,  что  надо  взять.

«Вот,  что  хотела  я  спросить»,
-Она  сказала  тон  меняя.
«Но  чтобы  вас  не  искусить,
Неправдой  ложной  отвечая,
Уверю  я,  что  суть  вопроса,
Не  дань  родительского  спроса,
Он  не  изменит  убеждений,
И  не  затронет  отношений».

Она  смотрела  на  Агапу,
И  тут  добавила  ещё:
«Вашей  любви  определений,
Не  стоит  строить, - без  сомнений,
Ведь  даже  ваши  имена,
Любовь  даёт  вам  от  себя.

Восторг  Любви  и  чувств,  прекрасен,
Но  вот,  какой  вопрос  не  ясен;
Как  верность  ваша  и  свобода,
В  сердцах  обходится  без  плода,
Своих,  различных  в  ней  начал?
Ведь  если  их  объединить,
То  нужно,  что-то  исключить.

Ты  посмотри,  как  твой  Агапий,
Красив  и  статен  и  силён;
Неужто  он  в  своей  свободе,
К  одной  тебе  лишь  устремлён?»

И  вдруг  Гордыня  здесь  запнулась,
Но  быстро  справившись  с  собой,
Как-то  слащаво  улыбнулась,
И  ход  речей  продлила  свой.

Она,  как  будто  бы  забыла,
О  том,  что  здесь  сейчас  просила,
Поняв,  что  суть  свою  в  речах,
Не  может  скрыть  в  своих  словах.

Но  ей  не  выгодна  открытость,
Здесь  нужен  ход  совсем  иной,
Пусть  лучше  всё  само  собой,
Пройдёт  теперь  на  этой  встрече,
Тем  более  что  ночь  не  вечер,
И  время  близится  к  утру;
В  себе  подумала  она
И  предложила  всем  вина.

«Да,  что  вообще  нам  разбираться,
Давайте  лучше,  будем  знаться,
Теперь  друзьями  навсегда!»
Сказала  чувственно  она,
И  тост  за  это  подняла.

Сначала  с  должным  к  ней  вниманьем,
И  уваженьем  к  госпоже,
Гордыню  слушали  с  признаньем,
И  назиданием  к  себе.
Но  в  эту  трапезу  ночную,
Уже  пролился  яд  сполна,
Они  не  знали,  что  иную,
Им  принесла,  судьбу  она.

И  тут  же  сердце  у  Любавы,
Заныло  где-то  в  глубине,
Слова  Гордыни  не  забава,
И  могут  след  воздать  судьбе.

Она  смутилась  и  не  знала,
Что  ей  ответить  на  слова,
И  лишь  приветливо  сказала:
«Вы  угощайтесь  господа».

Агапий,  правда,  не  смутился,
И  даже  более  того,
Подняв  бокал,  он  обратился,
С  ответным  словом,  для  неё.

«Конечно,  честь  нам  велика,
Встречать  гостей  по  чину  знатных,
А  ход  речей  нам  непонятных,
Оставим  в  стороне  пока.

До  дна  бокал  я  этот  пью,
За  дружбу,  честь  и  за  судьбу,
В  которой  есть  любовь  моя,
Моя  Любава  и  жена».

Так  время  шло  в  застолье  праздном,
Все  были  сыты  и  с  теплом,
И  разговор  уже  о  разном
Пошёл  по  кругу  за  столом.

И  ночь  уже  к  утру  склонялась,
Гоня  грозу  куда-то  вдаль,
Но  лишь  Любаве  всё  казалось,
Что  принесёт  она  печаль.

И  тут,  для  всех  на  удивленье,
В  дверь  постучали  с  нетерпеньем,
И  слов  в  ответ  не  ожидая.
О  чём-то,  споря  меж  собой,
Вошла  компания  иная,
Но  весь  народ,  был  явно  свой.

Агапий  видел,  что  к  нему,
Пришли  друзья  в  такую  пору,
Не  для  бесед  и  разговору,
Но  может  всё-таки  беда,
Их  привела  в  ночи  сюда?

Он  знает,  что  весь  день  вчера,
Готовили  облавный  сбор,
Но  бури  ход  был  слишком  скор,
И  для  охотников  гроза,
Была,  конечно,  не  нужна.

Их  шумный  вход  в  избу  замялся,
Когда  увидели,  что  здесь,
Есть  господа,  которым  честь,
Отдать  Законом  подобает,
И,  что  Агапий  в  ночь  гуляет,
К  тому  причина  видно  есть.

Однако  справившись  с  собой,
И  всем  приветливо  склонясь,
Они  поведали  в  какой,
Причине  дальше  будет  связь,
Охоту,  делая  пустой.

Изюбр,  уж  загнанный  и  битый,
Застрял  в  расщелине  раскрытой,
И  если  им  его  не  взять,
То  волки  могут  всё  отнять.

«Но  трое  нас», - сказал  один,
Повыше  ростом  и  блондин.
«У  нас  не  хватит  сил  достать,
Ведь  бык  здоров,  и  чтоб  поднять,
Нужна  подмога  и  верёвка,
И  хорошо  б  твоя  сноровка.

Оставь  гостей  с  Любавой  в  доме,
Уж  не  обидятся  они;
Не  сможешь  ты,  то  кто  же  кроме,
Найдётся  здесь  в  такой  глуши?»

Агапий  выслушав  друзей,
И  посмотревши  на  гостей,
Хотел,  уж  было  согласиться,
Но,  как-то  мялся,  чтоб  решиться,
Об  этом  объяснить  жене.

Любава,  видя  дело  сложным,
Ещё  и  в  ночь,  что  не  прошла,
Считала  это  невозможным,
И  свой  совет  такой  дала:

«Агапий,  стоит  ли  дела,
За  мясо  вдоволь  и  рога,
Слагать  на  случай  и  удачу;
Ведь  ночь  ещё  совсем  темна,
Тропа  к  расщелине  опасна,
Я  сердцем  чую  здесь  беду,
И  с  этим  делом  не  согласна.
Оставь  всё  это  поутру».

Она  сказала  это  мужу,
Как  свой  совет  и  отошла.

Но,  что  же  Совесть,  Добродетель,
И  Кротость  милая,  молчат;
Быть  может  то  пари  с  Гордыней,
Их  в  равный  с  нею  ставит  ряд.

Как  объяснить  их  неучастье,
И  лишь  присутствием  причастье,
К  тому,  что  Гордость  здесь  вершит,
И  беспрепятственно  творит.

Но  ведь  и  в  жизни  так  бывает,
И  сказка  это  подтверждает,
Что  у  Любви  свободу  нрава,
Нельзя  душить  указом  права.

Здесь  Добродетель,  как  свидетель,
А  Совесть,  как  Благая  весть,
В  сердцах  любимых  тоже  есть.
И  Кротость  им  была  не  чужда,
И  появлялась  там,  где  нужно.

Да  и  условия  пари,
Им  не  давали  силы  права,
И  все  вмешательства  свои,
Они  хранили  в  силе  нрава.
         ____________       
 

И  здесь  Гордыня  не  сдержалась,
В  соблазне  яд  на  них  пролить;
Своим  суждением  вмешалась,
И  подсказала,  как  им  быть.

«Здесь  не  Любви  нужны  советы,
И  Добродетели  дела,
На  все  вопросы  есть  ответы,
По  воле  мужа, - он  глава.
               
Такой  охотник,  как  Агапий,
Умён  и  ловок  и  силён,
Зачем  ему  жены  сомненьем,
Решать  вопрос,  где  сам  учён.

Такого  молодца,  как  он,
И  фаворитом  взять,  возможно;
Среди  дворян  ему  мой  трон,
Воздал  бы  всё,  что  только  можно.

Признаюсь  я  не  как  Царица,
А,  как  свободная  девица,
Если  б  Агапий  был  не  твой,
Я  б  занялась  его  судьбой».

И  взгляд  его,  поймав  глазами,
Пронзила  похоти  лучом,
Потом  добавила:  «Пусть  сами,
Решают  свой  вопрос  вдвоём».

О,  как  всё  просто  и  старо,
В  приёмах  зла  к  конечной  цели,
И  чары  Гордости  своё,
Зерно  вложить  уже  успели.

Агапий  был  польщён  словами,
И  благодарный  дал  ответ,
Но  тут  же,  подойдя  к  Любаве,
Уже  даёт  ей  свой  совет:

«Что  ты,   действительно  влезаешь,
В  расклад  и  разговор  мужей,
Да  и  меня  здесь  выставляешь,
Как  за  юнца,  среди  друзей.

Своё  ты  место  у  печи,
Да  у  стола  бы,  лучше  знала,
И  в  разговор  такой  свои,
Ты  лучше  б,  речи  не  вставляла.

Всех  вас,  гостей  для  нас  почётных,
Прошу  меня  здесь  извинить,
Таков  уж  труд  людей  охотных,
Коль  дело  требует  отбыть».

И  поклонившись  господам,
Теперь  с  заметным  нетерпеньем,
Даёт  ответ  своим  друзьям,
Уже  короткий  с  утвержденьем.

«Изюбра  в  эту  ночь  возьмём,
Не  беспокойтесь, - есть приём.
Мне  не  впервой  такое  дело,
Так,  что  рассчитывайте  смело,
Добычи  хватит  нам  на  всех».

Уже  казалось  всё  решённым,
Ведь  дело  нужное  для  них,
Но  взгляд  гостей  был  напряжённым,
И  разговор  об  этом  стих.

Да  может  ли,  Любовь  тревогу,
И  возраженья  грубый  тон,
Принять  для  сердца,  как  подмогу,
Когда  беды  ей  слышен  звон.

Своё  волненье  и  смиренье,
Она  пыталась  не  делить,
Но  нет  в  Любви  произволенья,
Ей  свой  порыв  не  укротить.

Любава  видит,  что  Агапа,
Готов  идти  седлать  коня,
Что  подвели  уже  Арапа,
Его  стального  скакуна.

И  не  сдержав  порыв  волненья,
Она  в  какое-то  мгновенье,
Решилась  кротко  возразить;
Надеясь,  что  его  желанье,
Сумеет  всё  же  изменить.

«Агапий,  милый,  ты  прости,
Что  я  опять  всё  докучаю,
Но,  как  мне  быть,  если  в  груди,
Волненья  боль  не  унимаю.
Быть  может  вместо  этой  тяжбы,
Друзей  посадишь  ты  к  столу;
Им  будет  знак,  для  нашей  дружбы,
А  дело  будет  поутру».

И  опустив,  глаза  стояла,
С  надеждой  на  смягчённый  нрав,
Она  ещё  не  понимала,
Что  зло  не  просит  своих  прав.

Он  хлопнул  дверью,  вышел  в  сени,
И  подойдя  к  коню, - седлал,
Но  тут  же  мрак  от  ночи-тени,
Его  судьбу  в  себя  забрал.

Любава  силилась  увидеть,
Какой  дорогой  он  пойдёт,
Но  взгляд  её,  не  мог  предвидеть,
Что  в  эту  ночь,  Агапу  ждёт.
        _____________
               
         
          Часть - 3
        ************

Судьба  любви  не  разделима,
Ни  на;  два,  ни  на  жизни  путь;
Судьба  любви  всегда  едина,
Пока  в  любви  есть  жизни  суть.

Любовь  уступит  силе  жизни,
Но  жизнь  любовью  рождена,
И  там,  где  жизнь  слабее  смерти,
Там  смерть  Любви  отдаст  права.

Любовь  бессмертна,  как  душа,
Она  от  Бога  наполненьем,
Свой  путь  равняет  навсегда,
Со  всеобъемлющем  значеньем.

Нет  в  смерти  средства  для  неё,
Она  любой  души  начало,
И  лишь  когда  пролито  зло,
Любовь  конечность  познавала.

         _____________


Но,  что  же  дальше  здесь  откроет,
Событий  будущих  чреда?
Любая  сказка  быль  не  скроет,
И  правду  скажет  до  конца.

Растерянно  вернувшись  в  дом,
Любава  села  за  столом,
И  вид,  гостям  не  подавая,
Их  угощала,  не  смущая.

Но  только  не  Гордыни  взгляд,
Мог  пропустить  Любви  смятенье,
Она  помедлила  мгновенье,
И  тут  же  тон  другой  был  взят.

«Послушай,  любушка,  что  ты,
Так  беспокоишься,  однако,
Ведь  не  случилось  же  беды,
Что  по  делам  ушёл  Агапа.

Он  знает  лес  и  знает  зверя,
И  всё  устроит,  прежде  смеря,
Я  без  сомненья  знаю  то,
Что  он  всегда  возьмёт  своё.

Да  что  ему  изюбр  подбитый,
Он  с  вепрем  в  схватке  неприкрытой,
Возьмёт  и  силой  и  уменьем,
А  если  надо  и  терпеньем.

Давай  мы  лучше  будем  ждать,
Агапу  здесь,  в  застолье  праздном,
И  не  печалиться  о  разном,
Что  может  статься  и  не  быть».

Она  смотрела  на  Любаву,
Как  на  игрушку  и  забаву,
Уже  почуяв,  что  себя,
Не  укротить  ей  никогда.

Но  не  могла  Любовь  решиться,
В  застолье  праздном  веселиться,
Когда  на  сердце  у  неё,
Раздора  тяжкое  ярмо.

«Сейчас  мне  впору  помолиться,
А  не  с  гостями  здесь  резвиться».
Любава  ей  ответ  даёт,
И  в  нём  к  себе  участья  ждёт.

«С  Агапой  я  рассталась  плохо,
Как  бы  не  вышло  нам  подвоха,
Ведь  злиться  буря  всё  ещё,
А  он  горяч,  когда  в  седло,
Садится  с  делом  неотложным,
И  может  быть  неосторожным».

Но,  как  гостей  оставить  в  доме,
Когда  теперь  она  одна,
Уже  хозяйка,  кто  же  кроме,
Встречать  их  будет  до  утра.

И  про  себя  она  решила,
Вид,  не  показывая  в  том,
Молиться  сердцем,  как  учила,
Когда-то  мать,  её,  с  отцом.

О,  как  противиться  вся  нечисть,
Своим  отравленным  нутром,
Когда  оказывают  почесть,
Молитве  праведной  с  крестом.

И  Гордость,  в  тайне  раздражаясь,
Повторно  свой  даёт  совет,
Где  Лесть  расчётливо  скрываясь,
Молитву  ставит  под  запрет.

«Несправедлив  к  тебе  Агапа,
Тебя,  Любовь,  он  оскорбил,
Ведь  было  время, - он  когда-то,
Нежней  с  тобою  говорил.

Ему  твои  переживанья,
Теперь,  как  видно  не  нужны,
И  сердца  томные  страданья,
Ему  противны  у  жены.

Вернётся  он,  ты  правду  эту,
Скажи  ему  не  по  совету,
А  как  защиту  для  себя,
Чтоб  был  не  он,  а  ты  права».

Но  Гордость  кротости  не  знает,
Ей  не  понять  Любви  порыв,
И  вновь  она  здесь  замечает,
Её  смятенье  и  надрыв.

И  видя  всё,  что  происходит,
Холодным  взглядом  игрока,
Она  иной  приём  находит,
И  предлагает  ей  вина.

Гордыня  знает,  что  губами
Она  свой  яд  Любви  отдаст,
Что  он  отравит  и  устами,
Любовь  сама  себя  предаст.

Она  не  может  удержаться,
В  соблазне  навязать  своё,
Ей  надо  здесь,  сейчас,  решаться,
Как  разыграть  пари  своё.

Уж  смелость  ей  не  занимать,
Да  и  коварство  ей  известно,
И  Гордость  думает  играть,
Своё  пари,  теперь  совместно.

И  вот,  расчёт  её  таков;
Коль  натиск  выдержит  Любовь,
Тогда  победа  у  Гордыни,
И  рухнут  Совести  Святыни;
Она  докажет, что  Любовь,
Сама  виновна, - и  что  кровь,
Всегда  прольётся  по  причине,
Не  относящейся  к  Гордыне.

И  тут  подняв  бокал  вина,
К  ней  прошептала,  как  змея:

«Давай  один  бокал  с  тобою,
Мы  выпьем  за  его  успех,
Пусть  возвратится  он  героем,
С  добычей  доброй,  без  помех.

Ты  пригуби  его  немного,
За  правду  и  любовь  твою,
А  я  его  до  дна,  в  подмогу,
За  вас  с  Агапою  допью».

И  после  слов  своих  губами,
Коснулась  края  и  вина,
И  что  не  сделала  словами,
То  ядом  сделала  она.

Забилось  сердце  у  Любавы,
В  набатной  тяжести  стуча,
Она  к  губам  бокал  подносит,
И  отпивает  сгоряча.

И  тут  же,  вся  преображаясь,
И  беззаботно  улыбаясь,
Его  Гордыне  отдаёт,
И  похвалу  Царицы  ждёт.
   
Но  слышит  вдруг  совсем  иное,
Допив  действительно  вино,
Гордыня  речь  иначе  строя,
Сказала  ей  совсем  не  то.

«Ну,  что  теперь,  свои  упрёки,
К  приезду  мужа  запасла?
И  все  твоей  любви  потоки,
Их  не  осилят  до  утра?
Скажи  мне,  так  я  понимаю,
Твой  возбуждённый  снова  взор,
Или  ошибочно  считаю,
И  мысли  эти  явный  вздор?»

«Да!  Не  молиться  надо  мне,
Какой  мне  прок  от  воздыханий,
В  любви  у  женщин,  их  страданий,
Мужчина  не  возьмёт  себе.
Охотник  он  давно  бывалый,
Но  пусть  жену  узнает  малый.
Его  в  узду  поставить  надо,
Коль  я  теперь  ему  отрада».

И  поняла  Гордыня  сразу,
Что  яд  привил  её  заразу,
И  что  сейчас  судьба  пари,
В  руках  лишь  только  у  Любви.

Смешался  гнев  и  раздраженье,
Её  сознанье  рвал  протест,
Но  в  мире  нету  позволенья,
Ломать  пороком  Благовест.

Ей  распирало  всю  утробу,
В  досаде  на  саму  себя,
И  чтобы  скрыть  порыва  злобу,
Она  из  дома  отошла.       
Любава  видит,  что  ответ,
Царицей  не  был  принят  лестно,
И  чтобы  стало  всё  известно,
Она  идёт  за  нею  вслед.
Ей  не  ясны  были  причины,
Всей  перемены  в  госпоже,
Она  не  знала  суть  гордыни,
Даже  в  отравленной  душе.

Там  во  дворе  они  стояли,
Под  крышей  дровни  от  дождя,
Но  стоя  вместе,  обе  ждали,
Событий  разных  для себя.

Одна,  ждала  приезда  мужа,
Другая,  всей  игры  конец,
И  только  это  заставляло,
Гордыню  свой  склонять  венец.

Уже  к  утру  стремилось  время,
Но  грозовые  облака,
Продляли  ночь  и  тяжесть  бремя,
Их  ожиданий  у  крыльца.

«Пусть  госпожа  простит  меня»,
-Гордыне  молвила  Любава,
«Но  мне  не  ясно,  как  тогда,
Связать  у  мужа  гордость  нрава?»

И  тут,  Гордыня  ярым  взглядом,
Пронзила  очи  у  Любви,
И  так  ответила:  «Ты  слышишь,
Гонец  спешит, - его  спроси».

И  сразу  при  воротах  стража,
Свой  оклик  громкий  подала,
Но  им  Царица  приказала,
Впустить  спешащего  гонца.

Во  двор  на  бешеном  аллюре,
Влетает  конный  верховой;
Каких  вестей  в  жестокой  буре,
Любаве  он  принёс  домой?

Вот  свет  от  факела  срывает,
Весь  мрак  ночи  с  его  лица,
И  он  Любаве  отвечает:
«Погиб  Агапий, - там  беда».

Мгновенно  всё  перевернулось;
В  душе  Любавы  этот  миг,
Очистил  всё,  и  ужаснулась,
Она,  услышав  сердца  крик.

Ей  всё  открылось  сразу,  вместе,
С  очей  ушла  вся  пелена,
И  боль,  и  стыд  и  жало  лести,
И  яд,  что  приняла  она.

Какой-то  миг  оцепененья.
Остановил  её  порыв,
И  тут  же  крик  ошеломленья,
Прорвался  с  голосом:  «Он  жив!»

Её  сознанье  не  хотело,
Принять  судьбы  такой  конец;
Мелькнула  мысль, - быть  может  дело,
В  ошибке,  что  принёс  гонец.

Любовь  вину  иметь  не  может,
Если  порока  яд  не  влит,
Никто  в  беде  ей  не  поможет,
Пусть  даже  сердцем  закричит.

Она  с  мольбой  переспросила:
«Ты  видел,  как  погиб  твой  друг,
Иль  может  быть  виденья  сила,
Свой  навязала  вам  испуг?»

И  он  сказал,  нахмуря  брови:
«Не  видел  я  у  друга  крови,
Но  все  мы  видели,  что  он,
Упал  в  расщелину  с  конём.
Да,  было  слышно  там  ещё,
Что  имя  он  кричал  твоё».

Неясность  гибели  Агапы,
Надежду  укрепила  в  ней,
А  чуткость  ловкого  Арапы,
Надежду  делала  сильней.

Она  молилась  непрестанно,
Взывая  к  Богу  и  святым,
Но  мысль  рвалась  и  постоянно,
Всё  исчезала  словно  дым.

И  вновь  подумалось  с  тревогой:
«Агапий  жив,  лишь  помощь  ждёт,
И  если  вовремя  с  подмогой,
Она  успеет  и  придёт,
Тогда  зловещий  рок  дорогу,
В  разлуке  смерти  не  сведёт».

Всё,  ждать  нельзя!
Не  терпит  время.
Она  вдевает  ногу  в  стремя,
И  оседлав  коня  верхом,
Галоп  вздыбила  под  кнутом.

И  вот  она  летит,  как  птица,
Что  бурей  с  ветки  сорвало,
Лишь  мгла  навстречу  ей  клубится,
К  утру  туманом  для  неё.

Конь  рвёт  пространство  чёрной  ночи,
Вперёд,  вперёд!  Быстрей,  быстрей!
И  дождь  и  слёзы,  жгут  ей  очи,
Но  сердце  жжёт  ещё  больней.

Она  уже  не  понимает,
Где  путь  её,  куда  ведёт,
Но  сердце  снова  боль  пронзает,
Ведь  в  нём  Любовь,  она  не  ждёт.

Уже  ей  кажется  призыва,
Стал  слышен,  тяжкий  стон  в  дали;
Вот  там  стремнина,  край  обрыва,
Там  жизнь  и  смерть  её  судьбы.

И  вдруг  мгновенно  облегченье,
Себя  не  чувствует  она,
И  конь,  как  будто  с  намереньем,
В  стремнину  пал,  где  смерть  ждала.

Любовь  и  вечность,  не  бывают,
В  разрыве  или  в  пустоте,
Одна  Агапию  с  Любавой,
Могила  стала  на  земле.

Свершилось  всё,  о  чём  приданье,
Вело  печальный  свой  рассказ;
Затихла  буря,  и  в  изгнанье,
Под  утро  ночь  ушла  за  час.

Багряным  заревом  рассвета,
Заря  встречает  всех  гостей,
Но  нет  хозяев  в  доме  этом,
И  нет  хороших  в  нём  вестей.

В  обратный  путь  собралась  свита,
Гордыня  свой  приказ  даёт,
Но  видит  в  створе,  где  открыто,
В  воротах,  кто-то  к  ним  идёт.

К  ней  подошли  и  поклонились,
Те  двое  старых  рыбака,
Что  у  воды  вчера  открыли,
Всем  простодушием  себя.

Они,  как  видно  уже  знали,
И  горе  и  свою  судьбу,
И  стоя  молча,  понимали,
Кто  в  эту  ночь  принёс  беду.

Лишь  взгляд,  потухший  со  слезами,
Ей  выдавал  упрёк  отцов,
Но  и  она,  ярясь  глазами,
Их  измеряла,  как  глупцов.

«Что  так  угрюмы  ваши  взгляды,
Иль  видеть  вы  меня  не  рады?»
Она  сказала  им  с  седла,
Держа  в  поводьях  жеребца.

«Вы  помогли  мне,- я  в  расчёте,
За  то,  что  здесь  Любовь  нашла.
Мне  ваше  горе  не  в  начёте,
Я  здесь,  себя  не  предала».

Потом  злорадно  засмеялась,
И  всем  уже  сказала  так:
«Да,  я  причастна  ко  всему,
Что  этой  ночью  здесь  случилось,
Но  кто  осудит  ночь  за  тьму,
Чтоб  она  к  свету  обратилась?»

И  плащ  свой,  бросив  на  плечо,
Коня  пришпорила  до  боли,
Спешить  ей  надо,  ведь  ещё,
Не  напилась  досыта  крови.

И  вот  к  концу  подходит  повесть,
Где  за  Любовь  сражалась  Совесть,
Где  нужно  было  выиграть  бой,
Терпеньем  Кротостью  живой.
Где  жертвой  пала  Добродетель,
Оставшись  в  битве,  как  свидетель,
Но  где  Любовью  оправдалось,
Всё  то,  что  Богом  назначалось.

Как  видно  нужно  так  понять,
Гордыни  к  ним  её  молчанье,
Ведь  им  не  нужно  объяснять,
Друг  другу,  тайны  Мирозданья.

Они  дают  поклон  отцам,
И  в  них  реальность  исчезает,
Ведь  человек,  по  жизни  сам,
Судьбу  с  любовью  сочетает.

Свобода  не  порок  любви,
Она  её  предназначенье,
В  ней  высший  смысл  и  назначенье,
Кипящей  жизни  и  крови.

       _______________


Вот  и  конец,  сей  сказки  странной,
В  неё  любой  быть  может  званный,
  Но  лучше  Вам  любовь  хранить
  И  в  эту  сказку  не  входить.

         ****************