Мысли... ч221

У нас зона не только рискованного земледелия но и, – время от времени, – рискованной истории. Рискованной жизни. Именно поэтому «элита» хочет жить (потреблять) «как там», а работать – «как здесь». Это возможно лишь а) когда не живешь, но «умеешь жить»; б) как следствие из а): живешь за счет других.
…У меня в селе об умерших «умевших жить» никогда не говорили: «умер» («умерла»), но всегда: «пропал» («пропала»).
А воно ж як: «народ скаже – як зав’яже»…
***
…Стоит на Площади Знаний в КПИ памятник Конфуцию. Учителю.
Красивый памятник. Уместный памятник.
Стоит и укоризненно, сочувствующе и понимающе смотрит прямо в окна кафедры философии КПИ (7-й корп., 5-й этаж).
Он хочет сказать: «Не отчаивайтесь!
Я уже 2,5 тысячелетия тому знал, на чем стоит, – действительная, – жизнь человеческая: – де (небо);
– жень (гуманизм);
– лао (человек);
– дао (путь)».
Идите этим путем. Вы его осилите».
***
Цель живущего – жизнь.
Цель «умеющего жить» – скверноприбытничество (дурноприобретательство и – потреблятство (примитивная, без опредмечивания – распредмечивания, без освоения etc.) утилизация подобным образом приобретенного и находящегося у «прибытчика» на началах, – исключительно, – обладания.
***
Обладание – превращенная форма освоения.
***
Действительность не «разлагается» – это ядро культуры: классика. «Мощи» (могущи) «нетленные» культуры. Разлагается «социальная реальность». Недодействительность (ну, то самое, что (которое) «хотели как лучше, а вышло как всегда»).
***
И тут случилась «датская неожиданность». Как всегда – некстати…
***
Есть – поэзия.
Есть – вирши.
Есть – «рифмованная гладкопись».
Есть – продукт рифмоплетства.
…Здесь – как в случае с истиной. Она – одна. У глупости пределов – нету.
***
В 90-е гг. предыстория потерпела сокрушительную победу в «холодной войне».
Ф. Фукуяма тут же громко возвестил об этом всему миру: «То чему мы, вероятно, являемся свидетелями, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления» (Ф. Фукуяма, Конец истории. – The National Interest, 1989, №16).
Лет десять на теоретическую шедевру (кто искренне, кто по ненавязчивой рекомендации) молились, – многие, – как на Священное Писание. Как на Манифест однополярного мира, как на …
Потом оказалось, что в «писании» ключевое слово: «вероятно». Прошло еще лет 15 и цену этой горсти «букофф» окончательно сумел понять и сам автор. Отрекся. Публикация соответствующая осталась почти незамеченной. Ибо: ее никто не хитовал и не пиарил. Потому как: очередной теоретический «пшик». Конфуз.
А сам-то автор в каком случае прав?
Не скажу о Ф.Ф., скажу об Аристотеле, который безусловно прав: «если во взглядах на одно и то же есть суждения, различающиеся между собой, то либо они все ложны, либо истинно лишь одно из них». Фрэнсис вполне может об этом не догадываться…   
***
Можно так. «…Господин относится к рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо оно-то и держит раба; это – его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в борьбе, и потому оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою самостоятельность в вещности. Между тем господин властвует над этим бытием, ибо он доказал в борьбе, что оно имеет для него значение только в качестве некоторого негативного; так как он властвует над этим бытием, а это бытие властвует над другим, [над рабом], то вследствие этого он подчиняет себе этого другого. Точно так же господин соотносится с вещью через посредство раба; раб как самосознание вообще соотносится с вещью также негативно и снимает ее; но в то же время она для него самостоятельна, и поэтому своим негативным отношением он не может расправиться с ней вплоть до уничтожения, другими словами, он только обрабатывает ее. Напротив того, для господина непосредственное отношение становится благодаря этому опосредствованию чистой негацией вещи или потреблением; то, что не удавалось вожделению, ему удается – расправиться с ней и найти свое удовлетворение в потреблении. Вожделению это не удавалось из-за самостоятельности вещи, но господин, который поставил между вещью и собой раба, встречается благодаря этому только с несамостоятельностью вещи и потребляет ее полностью; сторону же самостоятельности [вещи] он предоставляет рабу, который ее обрабатывает.
В обоих этих моментах для господина получается его признанность через некоторое другое сознание; ибо это последнее утверждает себя в этих моментах как то, что несущественно, один раз – в обработке вещи, другой раз – в зависимости от определенного наличного бытия; в обоих случаях оно не может стать господином над бытием и достигнуть абсолютной негации. Здесь, следовательно, имеется налицо момент признавания, состоящий в том, что другое сознание снимает себя как для-себя-бытие и этим само делает то, что первое сознание делает по отношению к нему. Точно так же здесь налицо и второй момент, состоящий в том, что это делание второго сознания есть собственное делание первого, ибо то, что делает раб, есть, собственно, делание господина; для последнего только для-себя-бытие есть сущность: он – чистая негативная власть, для которой вещь – ничто, и, следовательно, при таком положении он есть чистое существенное делание; раб же есть некоторое не чистое, а несущественное делание. Но для признавания в собственном смысле недостает момента, состоящего в том, чтобы то, что господин делает по отношению к другому, он делал также по отношению к себе самому, и то, что делает раб по отношению к себе, он делал также по отношению к другому. Вследствие этого признавание получилось одностороннее и неравное.
Несущественное сознание тут для господина есть предмет, который составляет истину достоверности его самого. Ясно, однако, что этот предмет не соответствует своему понятию, а в том, в чем господин осуществил себя, возникло для него, напротив, нечто совсем иное, чем самостоятельное сознание. Для него оно – не самостоятельное сознание, а, напротив, сознание, лишенное самостоятельности; он достоверно знает, следовательно, не для-себя-бытие как истину; его истина, напротив, есть несущественное сознание и несущественное действование последнего.
Поэтому истина самостоятельного сознания есть рабское сознание. Правда, это последнее проявляется на первых порах вне себя и не как истина самосознания. Но подобно тому, как господство показало, что его сущность есть обратное тому, чем оно хочет быть, так, пожалуй, и рабство в своем осуществлении становится скорее противоположностью тому, что оно есть непосредственно; оно как оттесненное обратно в себя сознание уйдет в себя и обратится к истинной самостоятельности.
[(;) Страх.] – Мы видели лишь то, чем является рабство по отношению к господству. Но оно есть самосознание, а потому нам нужно рассмотреть теперь, что есть оно в себе самом и для себя самого. На первых порах для рабства господин есть сущность; следовательно, самостоятельное для себя сущее сознание есть для него истина, которая, однако, для него еще не существует в нем. Но на деле оно имеет эту истину чистой негативности и для-себя-бытия в себе самом, ибо оно эту сущность испытало на себе. А именно, это сознание испытывало страх не по тому или иному поводу, не в тот или иной момент, а за все свое существо, ибо оно ощущало страх смерти, абсолютного господина. Оно внутренне растворилось в этом страхе, оно все затрепетало внутри себя самого, и все незыблемое в нем содрогнулось. Но это чистое общее движение, превращение всякого устойчивого существования в абсолютную текучесть, есть простая сущность самосознания, абсолютная негативность, чистое для-себя-бытие, которое таким образом присуще этому сознанию. Этот момент чистого для-себя-бытия есть также для него, ибо в господине оно для него есть его предмет. Далее, оно есть не только это общее растворение вообще, но в служении оно действительно осуществляет его; тут оно во всех единичных моментах снимает свою привязанность к естественному наличному бытию и отделывается от него (arbeitet dasslbe hinweg).
[(;) Процесс образования.] – Но чувство абсолютной власти вообще и службы в частности есть лишь растворение в себе, и хотя страх перед господином есть начало мудрости, тем не менее сознание здесь для него самого не есть для-себя-бытие. Но благодаря труду оно приходит к самому себе. В моменте, соответствующем вожделению в сознании господина, служащему сознанию казалось, что ему на долю досталась, правда, сторона несущественного соотношения с вещью, так как вещь сохраняет (beh;lt) в этом свою самостоятельность. Вожделение удержало за собой (hat sich volbehalten) чистую негацию предмета, а вследствие этого и беспримесное чувствование себя. Но поэтому данное удовлетворение само есть только исчезновение, ибо ему недостает предметной стороны или устойчивого существования. Труд, напротив того, есть заторможенное вожделение, задержанное (aufgehltenes) исчезновение, другими словами, он образует. Негативное отношение к предмету становится формой его и чем- то постоянным, потому что именно для работающего предмет обладает самостоятельностью. Этот негативный средний термин или формирующее действование есть в то же время единичность или чистое для-себя-бытие сознания, которое теперь в труде, направленном вовне, вступает в стихию постоянства; работающее сознание приходит, следовательно, этим путем к созерцанию самостоятельного бытия как себя самого.
Формирование имеет, однако, не только то положительное значение, что служащее сознание этим становится для себя сущим как чистое для-себя-бытие, но оно имеет и негативное значение по отношению к своему первому моменту, страху. Ибо в процессе образования вещи собственная негативность, его для-себя-бытие, только благодаря тому становится для него предметом, что оно снимает противоположную сущую форму. Но это предметное негативное есть как раз та чужая сущность, перед которой оно трепетало. Теперь, однако, оно разрушает это чужое негативное, утверждает себя как таковое в стихии постоянства и становится благодаря этому для себя самого некоторым для-себя-сущим.
В господине для-себя-бытие есть для него некоторое другое или оно есть только для него; в страхе для-себя-бытие присуще самому служащему сознанию; в процессе образования для-себя-бытие становится для него его собственным, и оно приходит к сознанию, что оно само есть в себе и для себя. Оттого, что форма выносится вовне, она не становится для него чем-то другим, нежели оно само, ибо именно форма есть его чистое для-себя-бытие, которое становится тут для него истиной. Таким образом, в силу этого обретения себя вновь благодаря себе самому оно становится собственным смыслом именно в труде, в котором, казалось, заключался только чужой смысл. – Для этой рефлексии необходимы оба момента – страх и служба вообще, точно так же как и процесс образования, и в то же время оба момента необходимы [одинаково] общо. Без дисциплины службы и повиновения страх не идет дальше формального и не простирается на сознательную действительность наличного бытия. Без процесса образования страх остается внутренним и немым, а сознание не открывается себе самому. Если сознание формирует, не испытав первого абсолютного страха, то оно – только тщеславный собственный смысл; ибо его форма или негативность не есть негативность в себе, и его формирование не может поэтому сообщить ему сознание себя как сущности. Если оно испытало не абсолютных страх, а только некоторый испуг, то негативная сущность осталась для него чем-то внешним, его субстанция не прониклась ею насквозь. Так как не вся полнота его естественного сознания была поколеблена, то оно в себе принадлежит еще определенному бытию: собственный смысл (der eigene Sinn) есть своенравие (Eigensinn), свобода, которая остается еще внутри рабства. Сколь мало для такого сознания чистая форма может стать сущностью, столь же мало она, с точки зрения распространения на единичное, есть общий процесс образования, абсолютное понятие; она ость некоторая сноровка, которая овладевает (m) лишь кое-чем, но не общей властью (Macht) и не всей предметной сущностью» /Г.В.Ф. Гегель, Феноменология духа. – Г.В.Ф. Гегель, Система наук, Часть первая, Феноменология духа, С. – П., 2002, стр. 103 – 106/.
Можно так.
«Жили да были два генерала, и так как оба были легкомысленны, то в скором времени, по щучьему велению, по моему хотению, очутились на необитаемом острове. Служили генералы всю жизнь в какой-то регистратуре; там родились, воспитались и состарились, следовательно, ничего не понимали. Даже слов никаких не знали, кроме: «Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности». Упразднили регистратуру за ненадобностью и выпустили генералов на волю. Оставшись за штатом, поселились они в Петербурге, в Подьяческой улице, на разных квартирах; имели каждый свою кухарку и получали пенсию. Только вдруг очутились на необитаемом острове, проснулись и видят: оба под одним одеялом лежат. Разумеется, сначала ничего не поняли и стали разговаривать, как будто ничего с ними и не случилось.
– Странный, ваше превосходительство, мне нынче сон снился, – сказал один генерал, – вижу, будто живу я на необитаемом острове...
Сказал это, да вдруг как вскочит! Вскочил и другой генерал.
– Господи! да что ж это такое! где мы! – вскрикнули оба не своим голосом.
И стали друг друга ощупывать, точно ли не во сне, а наяву с ними случилась такая оказия. Однако, как ни старались уверить себя, что все это не больше как сновидение, пришлось убедиться в печальной действительности.
Перед ними с одной стороны расстилалось море, с другой стороны лежал небольшой клочок земли, за которым стлалось все то же безграничное море. Заплакали генералы в первый раз после того, как закрыли регистратуру.
Стали они друг друга рассматривать и увидели, что они в ночных рубашках, а на шеях у них висит по ордену.
– Теперь бы кофейку испить хорошо! – молвил один генерал, но вспомнил, какая с ним неслыханная штука случилась, и во второй раз заплакал.
– Что же мы будем, однако, делать? – продолжал он сквозь слезы, – ежели теперича доклад написать – какая польза из этого выйдет?
– Вот что, – отвечал другой генерал, – подите вы, ваше превосходительство, на восток, а я пойду на запад, а к вечеру опять на этом месте сойдемся; может быть, что-нибудь и найдем.
Стали искать, где восток и где запад. Вспомнили, как начальник однажды говорил: «Если хочешь сыскать восток, то встань глазами на север, и в правой руке получишь искомое». Начали искать севера, становились так и сяк, перепробовали все страны света, но так как всю жизнь служили в регистратуре, то ничего не нашли.
– Вот что, ваше превосходительстве, вы пойдите направо, а я налево; этак-то лучше будет! – сказал один генерал, который, кроме регистратуры, служил еще в школе военных кантонистов` учителем каллиграфии и, следовательно, был поумнее.
Сказано – сделано. Пошел один генерал направо и видит – растут деревья, а на деревьях всякие плоды. Хочет генерал достать хоть одно яблоко, да все так высоко висят, что надобно лезть. Попробовал полезть – ничего не вышло, только рубашку изорвал. Пришел генерал к ручью, видит: рыба там, словно в садке на Фонтанке, так и кишит, и кишит.
«Вот кабы этакой-то рыбки да на Подьяческую!» – подумал генерал и даже в лице изменился от аппетита.
Зашел генерал в лес – а там рябчики свищут, тетерева токуют, зайцы бегают.
– Господи! еды-то! еды-то! – сказал генерал, почувствовав, что его уже начинает тошнить. Делать нечего, пришлось возвращаться на условленное место с пустыми руками. Приходит, а другой генерал уж дожидается.
– Ну что, ваше превосходительство, промыслил что-нибудь?
– Да вот нашел старый нумер «Московских ведомостей», и больше ничего!
Легли опять спать генералы, да не спится им натощак. То беспокоит их мысль, кто за них будет пенсию получать, то припоминаются виденные днем плоды, рыбы, рябчики, тетерева, зайцы.
– Кто бы мог думать, ваше превосходительство, что человеческая пища, в первоначальном виде, летает, плавает и на деревьях растет? – сказал один генерал.
– Да, – отвечал другой генерал, – признаться, и я до сих пор думал, что булки в том самом виде родятся, как их утром к кофею подают!
– Стало быть, если, например, кто хочет куропатку съесть, то должен сначала ее изловить, убить, ощипать, изжарить... Только как все это сделать?
– Как все это сделать? – словно эхо, повторил другой генерал.
Замолчали и стали стараться заснуть; но голод решительно отгонял сон. Рябчики, индейки, поросята так и мелькали перед глазами, сочные, слегка подрумяненные, с огурцами, пикулями и другим салатом.
– Теперь я бы, кажется, свой собственный сапог съел! – сказал один генерал.
– Хороши тоже перчатки бывают, когда долго ношены! – вздохнул другой генерал.
Вдруг оба генерала взглянули друг на друга: в глазах их светился зловещий огонь, зубы стучали, из груди вылетало глухое рычание. Они начали медленно подползать друг к другу и в одно мгновение ока остервенились. Полетели клочья, раздался визг и оханье; генерал, который был учителем каллиграфии, откусил у своего товарища орден и немедленно проглотил. Но вид текущей крови как будто образумил их.
– С нами крестная сила! – сказали они оба разом, – ведь этак мы друг друга съедим! И как мы попали сюда! кто тот злодей, который над нами такую штуку сыграл!
– Надо, ваше превосходительство, каким-нибудь разговором развлечься, а то у нас тут убийство будет! – проговорил один генерал,
– Начинайте! – отвечал другой генерал.
– Как, например, думаете вы, отчего солнце прежде восходит, а потом заходит, а не наоборот?
– Странный вы человек, ваше превосходительство: но ведь и вы прежде встаете, идете в департамент, там пишете, а потом ложитесь спать?
– Но отчего же не допустить такую перестановку: сперва ложусь спать, вижу различные сновидения, а потом встаю?
– Гм…да… А я, признаться, как служил в департаменте, всегда так думал: «Вот теперь утро, а потом будет день, а потом подадут ужинать – и спать пора!»
Но упоминовение об ужине обоих повергло в уныние и пресекло разговор в самом начале.
– Слышал я от одного доктора, что человек может долгое время своими собственными соками питаться, – начал опять один генерал.
– Как так?
– Да так-с. Собственные свои соки будто бы производят другие соки, эти, в свою очередь, еще производят соки, и так далее, покуда, наконец, соки совсем не прекратятся...
– Тогда что ж?
– Тогда надобно пищу какую-нибудь принять...
– Тьфу!
Одним словом, о чем ни начинали генералы разговор, он постоянно сводился на воспоминание об еде, и это еще более раздражало аппетит. Положили: разговоры прекратить, и, вспомнив о найденном нумере «Московских ведомостей», жадно принялись читать его.
«Вчера, – читал взволнованным голосом один генерал, – у почтенного начальника нашей древней столицы был парадный обед. Стол сервирован был на сто персон с роскошью изумительною. Дары всех стран назначили себе как бы рандеву на этом волшебном празднике. Тут былаи «шекснинска стерлядь золотая»?] и питомец лесов кавказских, – фазан, и, столь редкая в нашем севере в феврале месяце, земляника...».
– Тьфу ты, господи! да неужто ж, ваше превосходительство, не можете найти другого предмета? – воскликнул в отчаянии другой генерал и, взяв у товарища газету, прочел следующее:
«Из Тулы пишут: вчерашнего числа, по случаю поимки в реке Упе осетра (происшествие, которого не запомнят даже старожилы, тем более что в осетре был опознан частный пристав Б.), был в здешнем клубе фестиваль. Виновника торжества внесли на громадном деревянном блюде, обложенного огурчиками и держащего в пасти кусок зелени. Доктор П., бывший в тот же день дежурным старшиною, заботливо наблюдал, дабы все гости получили по куску. Подливка была самая разнообразная и даже почти прихотливая...».
– Позвольте, ваше превосходительство, и вы, кажется, не слишком осторожны в выборе чтения! – прервал первый генерал и, взяв, в свою очередь, газету, прочел:
«Из Вятки пишут: один из здешних старожилов изобрел следующий оригинальный способ приготовления ухи: взяв живого налима, предварительно его высечь; когда же, от огорчения, печень его увеличится...».
Генералы поникли головами. Все, на что бы они ни обратили взоры, – все свидетельствовало об еде. Собственные их мысли злоумышляли против них, ибо как они ни старались отгонять представления о бифштексах, но представления эти пробивали себе путь насильственным образом.
– А что, ваше превосходительство, – сказал он радостно, – если бы нам найти мужика?
– То есть как же... мужика?
– Ну, да, простого мужика... какие обыкновенно бывают мужики! Он бы нам сейчас и булок бы подал, и рябчиков бы наловил, и рыбы!
– Как нет мужика – мужик везде есть, стоит только поискать его! Наверное, ОН где-нибудь
– Гм... мужика... но где же его взять, этого мужика, когда его нет?
спрятался, от работы отлынивает!
Мысль эта до того ободрила генералов, что они вскочили как встрепанные и пустились отыскивать мужика.
Долго они бродили по острову без всякого успеха, но, наконец, острый запах мякинного хлеба и кислой овчины навел их на след. Под деревом, брюхом кверху и подложив под голову кулак, спал громаднейший мужичина и самым нахальным образом уклонялся от работы. Негодованию генералов предела не было.
– Спишь, лежебок! – накинулись они на него, – небось и ухом не ведешь, что тут два генерала вторые сутки с голода умирают! сейчас марш работать!
Встал мужичина: видит, что генералы строгие. Хотел было дать от них стречка, но они так и закоченели, вцепившись в него.
И зачал он перед ними действовать.
Полез сперва-наперво на дерево и нарвал генералам по десятку самых спелых яблоков, а себе взял одно, кислое. Потом покопался в земле – и добыл оттуда картофелю; потом взял два куска дерева, потер их друг об дружку – и извлек огонь. Потом из собственных волос сделал силок и поймал рябчика. Наконец, развел огонь и напек столько разной провизии, что генералам пришло даже на мысль: «Не дать ли и тунеядцу частичку?».
Смотрели генералы на эти мужицкие старания, и сердца у них весело играли. Они уже забыли, что вчера чуть не умерли с голоду, а думали: «Вот как оно хорошо быть генералами – нигде не пропадешь!».
– Довольны ли вы, господа генералы? – спрашивал между тем мужичина-лежебок.
– Довольны, любезный друг, видим твое усердие! – отвечали генералы.
– Не позволите ли теперь отдохнуть?
– Отдохни, дружок, только свей прежде веревочку.
Набрал сейчас мужичина дикой конопли, размочил в воде, поколотил, помял – и к вечеру веревка была готова. Этою веревкою генералы привязали мужичину к дереву, чтоб не убег, а сами легли спать.
Прошел день, прошел другой; мужичина до того изловчился, что стал даже в пригоршне суп варить. Сделались наши генералы веселые, рыхлые, сытые, белые. Стали говорить, что вот они здесь на всем готовом живут, а в Петербурге между тем пенсии ихние всё накапливаются да накапливаются.
– А как вы думаете, ваше превосходительство, в самом ли деле было вавилонское столпотворение, или это только так, одно иносказание? – говорит, бывало, один генерал другому, позавтракавши.
– Думаю, ваше превосходительство, что было в самом деле, потому что иначе как же объяснить, что на свете существуют разные языки!
– Стало быть, и потоп был?
– И потоп был, потому что, в противном случае, как же было бы объяснить существование допотопных зверей? Тем более, что в «Московских ведомостях» повествуют...
– А не почитать ли нам «Московских ведомостей»?
Сыщут нумер, усядутся под тенью, прочтут от доски до доски, как ели в Москве, ели в Туле, ели в Пензе, ели в Рязани – и ничего, не тошнит!
Долго ли, коротко ли, однако генералы соскучились. Чаще и чаще стали они припоминать об оставленных ими в Петербурге кухарках и втихомолку даже поплакивали.
– Что-то теперь делается в Подьяческой, ваше превосходительство? – спрашивал один генерал другого.
– И не говорите, ваше превосходительство! все сердце изныло! – отвечал другой генерал.
– Хорошо-то оно хорошо здесь – слова нет! а все, знаете, как-то неловко барашку без ярочки! да и мундира тоже жалко!
– Еще как жалко-то! Особливо, как четвертого класса, так на одно шитье посмотреть, голова закружится!
И начали они нудить мужика: представь да представь их в Подьяческую! И что ж! оказалось, что мужик знает даже Подьяческую, что он там был, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало!
– А ведь мы с Подьяческой генералы! – обрадовались генералы.
– А я, коли видели: висит человек снаружи дома, в ящике на веревке, и стену краской мажет, или по крыше словно муха ходит – это он самый я и есть! – отвечал мужик.
И начал мужик на бобах разводить, как бы ему своих генералов порадовать за то, что они его, тунеядца, жаловали и мужицким его трудом не гнушалися! И выстроил он корабль – не корабль, атакую посудину, чтоб можно было океан-море переплыть вплоть до самой Подьяческой.
– Ты смотри, однако, каналья, не утопи нас! – сказали генералы, увидев покачивавшуюся на волнах ладью.
– Будьте покойны, господа генералы, не впервой! – отвечал мужик и стал готовиться к отъезду. Набрал мужик пуху лебяжьего мягкого и устлал им дно лодочки. Устлавши, уложил на дно генералов и, перекрестившись, поплыл. Сколько набрались страху генералы во время пути от бурь да от ветров разных, сколько они ругали мужичину за его тунеядство – этого ни пером описать, ни в сказке сказать. А мужик все гребет да гребет, да кормит генералов селедками. Вот, наконец, и Нева-матушка, вот и Екатерининский славный канал, вот и Большая Подьяческая! Всплеснули кухарки руками, увидевши, какие у них генералы стали сытые, белые да веселые! Напились генералы кофею, наелись сдобных булок и надели мундиры. Поехали они в казначейство, и сколько тут денег загребли – того ни в сказке сказать, ни пером описать!
Однако, и об мужике не забыли; выслали ему рюмку водки да пятак серебра: веселись, мужичина!» /М.Е. Салтыков (Щедрин), Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил. Салтыков-Щедрин М.Е. Полное собрание сочинений, 1837–1937: В 16т – М.; Л.: Издательство АН СССР, 1974. – Т. 16. Сказки, 1869 – 1886. Пестрые письма, 1884 – 1886. – С. 7 – 13/.
А можно так.
Раб, – всегда и везде, – господин господина.
Господин, – всегда и везде, – раб раба. Аминь.
***
«Философия по существу своему относится к стихии всеобщности» (Г.В.Ф. Гегель, Феноменология духа).
***
Торгашество сожрало искусство, литературу, спорт etc. Актер, музыкант, писатель, поэт, спортсмен etc. превращен в «ассигнацию на двух ногах»…
***
С - праведливость – это когда твои мысли, чувства и практики дружат с правдой и с праведностью. А уж коль они еще и с красотой, и с пользой в ладах – это уже, пожалуй, действительный гуманизм будет.   
***
Лик. Лицо. Личина.
***
Людоньки. Люди. Людці.
***
Що є дійсний гуманізм? Гадаю, – переконаний, – що то є індивідуалізм, колективізм та загальнолюдськість у їх бездоганному діалектичному взаємозв’язку. Амінь.
***
«Ад – это не территория. Ад – это процедура» /Парафраз прочитанного/.
***
«– Сир, я выше Вас.
 – Не выше, а длиннее. Но разницу можно устранить (укоротить)». (Утверждают, что один из участников диалога – Наполеон).
***
«Владимир Иванович Даль был обрусевший датчанин, и поэтому, собирая материал для своего Словаря, неправильно понял (с точностью до наоборот, на минуточку. – Б.Н.) пословицу: «Каждый кулик хает свое болото» /Прочитанное/.
***
Сущность человека – осуществляющееся диалектическое противоречие: индивидуальный коллективизм и коллективный индивидуализм в составе обобществленности. В том же – сущность коллектива и общества. Аминь.
***
Скверноприбытничество (термин, впервые, встреченный нами у Мих. Кильдяшова) как нельзя лучше характеризует феномен потребностей (а, равно – приобретательства), спроецированный в бесконечность. В дурную бесконечность. Подобная гонка потому дурна и скверна, что это всегда – потребительство и  прибытничество ЗА СЧЕТ ДРУГИХ.
Всегда. За счет использования других в качестве голого средства. Уместно вспомнить здесь Г.В.Ф. Гегеля.
Если другой (другие) используется в качестве средства в форме единичности – это ХИТРОСТЬ. Если в форме общего – ПОДЛОСТЬ. Если во всеобщей форме – ЭКСПЛУАТАЦИЯ.
P.S. Впрочем, когда во всеобщей форме, тогда это уже даже не потребность, но потреблятство. Аминь.    
***
Пространство – простирается, вечность – временится.
***
Развоплощение, обездушивание, деинтеллектуализация, расчеловечивание etc., etc., etc. Модусы свития.
***
…Оно не мыслит категориями, оно вообще не мыслит. Но ему хотелось. Так на свет Божий появлялась /появляется/ новая «философия».
Потом его заметили. Дали кафедру. Дали ставку. Оно и наставляет…
***
Культурная энтропия. Модус свития.
***
Ноmо biologicus – Людина як біологічний вид приматів
Ноmo erectus – Людина прямо ходяча
Ноmo habilis – Людина вміла
Ноmo sapiens – Людина розумна
Ноmo amoris – Людина любляча
Ноmo agressios – Людина агресивна
Ноmo militaris – Людина войовнича
Ноmo reciprocans – Людина, що обмінюється
Нomo faber – Людина-працівник, робітник, будівник
Ноmo universalis – Людина універсальна
Ноmo histaricalis  – Людина історична
Ноmo sacer – Людина безправна
Ноmo mortem – Людина смертна
Ноmo economicus – Людина економічна / раціональний суб’єкт, що прагне користі/
Ноmo scientia – Людина-науковець
Ноmo sociologicus – Людина соціальна
Ноmо роliticus – Людина політична
Ноmo religious – Людина релігійна
Ноmo ludens – Людина, що грається
Ноmo ridens – Людина, що сміється
Ноmo loquens – Людина промовляюча
Ноmo parasiticus – Людина паразитична…
Гадаю, – переконаний, – що список цей – нескінченний. Невичерпний. Як сама людина по сутності своїй. Амінь.
***
«– Как Вы думаете, можно ли ту деятельность, которой сегодня занимается большинство людей на своих рабочих местах, назвать такой, которая развивает человека, воспитывает человеческие качества? Что на самом деле можно назвать человеческой деятельностью?
– Ну, если под «человеческими качествами» понимать жлобство, властвующее в рыночных отношениях, подлость, пошлость, предательство, цинизм, жадность, хамство, трусость и так далее, то да, можно. Самое скучное, что любая деятельность, даже такая, казалось бы «чистая», как деятельность художника, композитора, преподавателя, ученого в таком оголтелом пространстве превращается в свою противоположность, развращая. Из элитарной она превращается в банальный эгоизм, направленный на убогое чувство присвоения, сосредотачиваясь на обладании. Так что само «творчество», о котором многие говорят с почтительным придыханием, становится продуктом распада, гниения. Чувства, если они есть, ампутируются или сводятся, как у простейших, к «реакции-раздражителю». У тех, у кого они успели появиться, они становятся рудиментами и атавизмами, они попросту неприменимы, как крылья («Альбатрос» Бодлера – размах крыльев не позволяет летать в ползучем мире, они волочатся, отставая), и болят фантомными болями. А у тех, кто помоложе нет о чувствах даже представления, да и зачем в прагматической современности чувства – они – излишество, достаточно «ощущаловки». Современникам приходится объяснять, чем рознятся, предположим, любовь и случка. О чем говорить, если само воображение уничтожено за ненадобностью и заменено банальными штампами, механическими заменителями готовых представлений. Но если, все же, сымитировав свободную деятельность, невероятными усилиями удается эти несбывшиеся чувства заставить «идти в рост», развиваться, причем настолько, что начинаешь чувствовать не музыку, а музыкой целиком, не живопись, на которую смотришь, а живописью (то есть, по-человечески), не чувствовать, понимать философию, но философией, пластикой и всеми возможными проявлениями (которые не просто сумма технологий, а сливаются, снимаются в одно единое чувство одним единым), то тогда наступает самое страшное: поскольку ты в своем развитии – единственное свободное пространство на много тысяч световых лет, и именно ты в своей ограниченности и есть тот единственный простор, где чувства обретают – бесконечность, они обрушиваются в тебя, и, по сути, предают, в своей несбыточности пожирая тебя изнутри темным огнем одиночества. Тут другого не дано. И хотя давно ясно, что время одиночек прошло, и необходимо для действительного прорыва в той же науке огромное усилие многих людей, объединенное в ансамбль, в навязанных современностью условиях, человек становится «ансамблем отсутствия всех общественных отношений», и хоть в этом получает возможность быть собой, безусловным и безотносительным, иррелевантным обществу» /А.В. Босенко, Интервью/.
***
«…Я вижу тысячи людей с высшим образованием, торгующими всякой дрянью на базаре, «работающих» проститутками, сутенерами. И как-то слабо убеждают меня заверения, что всякий труд почетен. Причем жизнь артистов, писателей, спецов по эстетике, искусствоведов, художников мало чем по существу отличается, – так, в деталях. Меня часто упрекают в пессимизме. Нет, ни пессимист (по С. Кржижановскому «человек, который свою тошноту принимает за катастрофу всего корабля», сюда же расхожее «пессимист – хорошо информированный оптимист»), ни оптимист (с чего бы мне радоваться). Просто следую совету Спинозы: «Не печалиться, не радоваться, а понимать» /А.В. Босенко, Интервью/.
***
«…К человеку нельзя относиться с точки зрения полезности, по нужде. А именно так общество к нему, сердешному, одномерному и относится а он отвечает взаимностью, являя свою меркантильность и готовность продаться по сходной цене. Да все это уже настолько расписано, что нет необходимости повторять избитые истины. Ситуация пакостна тем, что ясно всем, но все усилия направлены на поиски оправдания существующего положения вещей, включая самые разухабистые и беспощадные филиппики. Ругань тоже апология, поскольку утверждает и тем делает действительным объект, на который направлена. Я поэтому не считаю нужным заниматься критикой так называемого капитализма и его модификаций, потому что это сделано давно, блестяще; и упражнения эти у современных к примеру, французских, да и любых «мыслителей» (разве что американские «ученые» еще упорствуют, действуя как проповедники, благо их соплеменники настолько тупы, что поддаются с удовольствием массовому принудительному идиотизму, впадая в транс, когда ими манипулируют) – все это является признаком слабоумия, которое, впрочем, отличительная особенность эпохи» /А.В. Босенко, Интервью/.
***
«...Сама философия – поэтика бытия, то есть наука о том, как бывает поэзия жизни. Конечно, речь идет о настоящей философии, а не о том ублюдочном предмете, который преподают в большинстве вузов мира и коий и я имею ввиду. Но не следует науку и, я бы сказал, способ жизни, идентифицировать с плохим
Преподавателем)» /А.В. Босенко, Интервью/.
***
Вічність не може «вийти за межі». За межі може вийти, – виходив, виходить і виходитиме, – час. Бо час – це обмежена вічність.
***
«Невежество – это демоническая сила и оно еще станет причиной неисчислимых бедствий»… Увы, число «условно умных» и «альтернативно одаренных» нынче – величина избыточная. Можно сказать – критическая. Естественно, практические результаты подобного положения не заставят себя ждать долго. Дадут знать о себе. Уже вовсю дают. Знать о себе.
***
Кто сегодня продуценты и «властители» «дум»?
Почему в кавычках?
Дык, какие властители, такие и думы. Не званные, но избранные. Не ученые, но крещеные (с ног до головы).  Словом, сплошь: «энергичные люди», «диванные философы», обитатели ближайших от места жительства политфорумов, кухонные конспирологи, интернет-хомячки, тролли (факультативные и на ставке), диссида, протестуны и пр. родственники Бабы - Яги, которая, – всегда, – «против»… 
***
Что есть «современная философия»?
Так, изысканная пустота.
***
В сущности, понятийный блок «черный ящик», употребляемый в информатике (кибернетике) – это паллиатив выражения «не знаю». Либо: «чудо».
Полагаю (даже уверен), что во многих случаях имела место (как следствие заниженной, либо и вовсе отсутствующей философской культуры исследователя) неспособность адекватного (полноценного, т.е. истинного) воспроизводства познаваемого (познаваемых) взаимодействия (взаимодействий). К примеру, единичного и всеобщего без общего; индивида и общества без коллектива; производства и потребления без обращения etc., etc., etc. 
***
«Стратегия без тактики – это самый медленный путь к победе» (Сунь Цзы).
«Тактика без стратегии – суета перед поражением» (Сунь Цзы).
Стратегия, тактика и оперативное искусство в их безупречном диалектическом взаимодействие – основа – единственное условие, – успеха любого, – в т.ч. и военного, – дела. Я так думаю. Убежден.
***
Политика нынче – весьма высокорентабельный (а, если иметь в виду отечественную, то просто высокорентабельный) вид бизнеса.
Главный девиз и императив подобной деятельности: «В политике всё и все монетизируется!».
***
В торгашестве нет купли (покупки) как своего-иного-себя продажи: там есть «добыча» и «доставание».
В торгашестве нет продажи как своего-иного-себя купли (покупки): там есть продажность и «втюхивание».
Торгашество есть превращенная форма торговли. Торговля есть модус адекватного обмена. Торгашество есть модус неадекватного обмена – обмана. 
***
Мое – наше – всехнее. Безупречная диалектика индивидуального – коллективного – общественного.
***
Развитие – перманентно разветвляющееся витие. (Услышанное).
В этом что-то есть.
***
«Троекнижье» от предыстории:
– «Большая шахматная доска» (З. Бжезинский).   
– «Столкновение цивилизаций» (С. Хантингтон);
– «Конец истории» (Ф. Фукуяма).
Прямо скажем: не Пятикнижье.